Виктория – королева Английская

      С каждым новым выкидышем она испытывала все большее и большее отчаяние. Ей казалось, что она не в состоянии выносить жизнеспособного ребенка. Депрессия усугублялась тем фактом, что десять здоровых Фицкларенсов служили доказательством того, что вина лежит не на Уильяме.
      – Наш брак лишен смысла, – сказала она Иде, – так как его единственная цель состояла в том, чтобы родить ребенка.
      – Возможно, так и было, – горячо возразила Ида, – но теперь все по-другому. Уильям полагается на тебя. Он ужасно расстроился, когда ты болела. Независимо от первоначальной цели брака, теперь он основан на искренней привязанности. Он полагается на тебя. Ты ему нужна. В этом должно быть твое утешение.
      Эта мысль действительно служила некоторым утешением.
      В октябре Ида родила сына – здорового мальчика, названного Эдуардом, и Аделаида нашла большое утешение в заботе о нем.

* * *

      Уильям поехал на встречу с королем в «Павильон», куда тот переехал после очень успешного турне по Европе, совершенного вслед за поездкой в Ирландию.
      Король чувствовал себя неважно, и Уильяма потряс его вид. Коронация и последующие официальные визиты дали ему стимул, который привел к временному возрождению его энергии. Но теперь он вернулся в Англию, и его народ дал ясно понять, что он освободился от волнения, вызванного коронацией. После нее люди любили своего короля ничуть не больше, чем до нее. Поток пасквилей рос, и они становились все более и более неприятными.
      «Боже, как он изменился!» – подумал Уильям и вспомнил, как неловко он всегда себя чувствовал в присутствии блестящего Георга. Король сохранил свое прежнее обаяние, и когда он пускал его в ход, присутствующие забывали о его неуклюжем теле. Но он чувствовал, что без жесткого корсета не может появляться на людях, а находиться в нем становилось настоящим мучением.
      Георг, увидев Уильяма, сразу же выразил сочувствие в связи с потерей ребенка.
      – Как бы я радовался, если бы все прошло хорошо! Не только за дорогую Аделаиду и тебя, но и потому, что это положило бы конец тщеславию той глупой женщины в Кенсингтонском дворце. Я слышал, что тот ребенок чувствует себя прекрасно.
      – Так мне рассказывает Аделаида. Она ее очень любит. Сейчас она вышивает для нее платье.
      – Аделаида святая.
      – Я знаю.
      Казалось, что король собирается заговорить о своих собственных матримониальных неудачах, освобождение от которых пришло слишком поздно. Поэтому Уильям сказал:
      – Аделаида считает, что нам надо иметь дом в Лондоне. Апартаменты в Сент-Джеймсском дворце обветшали и неудобны.
      – Так позаботься об этом, – ответил король. – Почему ты не обзаведешься домом в Лондоне?
      – В силу обычных причин, – сказал Уильям. – Деньги.
      – Мой дорогой брат, я уверен, что все можно решить. После того, как этот вопрос был решен, король мог поговорить о своих неприятностях.
      Он чувствовал себя совсем больным, когда вернулся из поездок, и ему пришлось пускать кровь даже больше, чем обычно.
      – И эти проклятые писаки! Черт возьми, если это не клевета, то я не знаю что. Ты представляешь, Уильям, что они пишут? Будто моя болезнь носила загадочный характер. Что меня следует изолировать от моих подданных. И все потому, что я страдаю той же болезнью, что и наш отец.
      – Что за чушь!
      – Вот так, Уильям. Никогда не забудут, что наш отец был безумцем. Они собираются очень внимательно следить за нами, и если у нас возникнут хоть малейшие признаки эксцентричности, появятся люди, распускающие про нас слухи.
      – Это чудовищно.
      – Я тоже так думаю, Уильям, вот почему я хочу подать в суд за клевету. Но ты знаешь, что произошло, когда Пил поднял этот вопрос. Генеральный прокурор высказался против этого. Мог получиться один из тех бесконечных процессов, и в результате, сказали мне, каким бы ни был приговор, слухи остались бы. Видишь, что я вынужден терпеть, Уильям.
      – Я рад, что у тебя есть дорогая леди Конингхэм, которая облегчает твою жизнь.
      Король погрустнел, но решил не открываться Уильяму.
      Дело в том, что он стал понимать, что не питает особого доверия к леди Конингхэм. Не такой уж он дурак, чтобы не понимать, что она привязана скорее к королю, чем к мужчине. Она – не Мария Фитцерберт. Как бы он хотел, чтобы Мария была с ним сейчас. Но с той поры, когда они жили вместе, прошло много лет. Его интересовало, вспоминает ли она о нем теперь. Они расстались, когда он стал регентом, и она привыкла обходиться без него. Она посвятила себя своей приемной дочери, Мэри Сеймур, и время от времени он слышал, что девочка приносит ей много радости. Он мог припомнить время, когда Мэри Сеймур была очень маленькой девочкой, взбиралась ему на колени и называла его Принни. Они были как одна счастливая семья – все трое. Вот так все и должно было остаться.
      Но он покинул Марию. Нет, нет, он бы этого не сделал. Мария бросила его. Но причина состояла в его дружбе с леди Хертфорд. И разве это принесло ему счастье? А теперь леди Хертфорд ушла, и его спутницей стала леди Конингхэм, на которую он полагается.
      Но она устала от него. Он это знал. Не хочет быть нянькой усталого старого человека. Но хочет быть с королем, который дарил бы ей бриллианты и сапфиры и рядом с которым можно появляться по торжественным случаям.
      Но он болен, он устал – безумный, пытаются доказать его враги, как его отец. И жизнь обошлась с ним не очень хорошо. Ведь он одинок и вынужден держаться за леди Конингхэм, потому что должна же быть какая-то женщина в его жизни. Ей он не нужен, а сам по собственной глупости потерял единственную женщину, которую по-настоящему любил и которая по-настоящему любила его.
      Расстояние до нее не очень большое, но их разделяют слишком много лет, слишком много ссор, слишком много унижений.
      Поэтому уставший, старый и больной, король еще должен быть и одиноким.
      И хотя леди Конингхэм еще остается с ним и можно подкупить ее своим положением короля и драгоценностями, которые она так любит, и почестями, которых требует для своей семьи, он знал, что не любит ее. Просто не хочет оставаться в одиночестве.
      А именем, которое почти постоянно вертелось у него в голове, было имя Марии.

* * *

      Когда Ида сообщила, что должна вернуться в Гент к мужу, Аделаида загрустила.
      – Я никогда не смогу выразить, – сказала она Уильяму, – что для меня значило пребывание здесь в такое время моей сестры и детей.
      – Ты полюбила малышей, – ответил Уильям. – В особенности Луизу.
      – Мне так жаль бедную девочку. Она очень мужественная, ведь я знаю, что ее мучают боли.
      – Иногда я думаю, что она больше любит тебя, чем собственную мать.
      – Это неправда. Но Ида такая веселая, так полна жизни. Возможно, мать заставляет ее полнее осознавать, что она потеряла, чем я.
      Уильям задумался и позже в тот же день отправился в комнату Иды и спросил, не может ли он поговорить с ней.
      – Скоро вы уедете. Аделаиде будет очень недоставать вас.
      – Я буду скучать по ней.
      – Вы вернетесь к веселой жизни в Генте. У вас есть муж и дети…
      – О Боже, как бы я хотела, чтобы ребенок Аделаиды остался жив.
      – А как бы я хотел хоть что-то сделать, чтобы заставить ее понять, что это не столь важно, как она думает. Если мы не можем иметь ребенка, незачем постоянно бередить рану. Мы должны забыть об этом и наслаждаться жизнью. Я всегда говорю – продолжаю надеяться, – что лекарством может послужить поездка на континент. Но мне пришла в голову одна мысль. Вам надо ехать, но почему бы не оставить здесь Лулу и малютку?
      – Моих детей! – вскричала Ида.
      – Они утешили бы ее. Пусть они останутся. Ей нужно будет заботиться о маленькой Луизе, и это поможет ей пережить потерю собственного ребенка. Спросите Луизу, хочет ли она остаться, и если хочет, то оставьте. И новорожденного тоже. Именно в этом сейчас нуждается Аделаида – ухаживать за новорожденным.
      Ида с удивлением смотрела на Уильяма. Как же он изменился после женитьбы! У него появилось воображение, и он стал вдумчивым человеком. Он действительно любит Аделаиду.
      Конечно, сказывается влияние на него Аделаиды. Считалось, что она тихая и неприметная. Всегда так было, но это неправда. Именно такие люди, как Аделаида, оказывают более сильное влияние, чем такие легкомысленные, как она сама.
      А что же Луиза? Иде приходилось признать, что бывают моменты, когда она теряет терпение с Луизой, не может подавить в себе раздражения, вызванного видом калеки. И теперь догадывалась, что Луиза, чья болезнь сделала ее, наверное, более чувствительной, знает об этом.
      Аделаида же испытывает лишь любовь к Луизе, и эта любовь будет еще большей из-за того, что ребенок стал инвалидом. Аделаида не способна на неожиданную вспышку гнева, с ее ровным характером сможет выводить Луизу из приступов депрессии, сможет заставить ее поверить в то, что неспособность танцевать и играть в игры, как другие дети, можно компенсировать чем-то иным.
      – Вы понимаете, что я имею в виду, – настаивал Уильям. – Подумайте об этом, Ида. И если вы согласны, скажите Аделаиде.

* * *

      Так и получилось, что когда Ида уехала в Гент, она оставила новорожденного и калеку Луизу. Когда мать спросила ее, девочка призналась, что предпочла бы скорее остаться в Англии с тетей Аделаидой, чем возвращаться в Гент.
      Иде этого оказалось достаточно, и она сказала сестре, что Луиза может остаться.
      Аделаида не смогла скрыть своей радости.
      Но сможет ли Ида выдержать разлуку?
      Ида сказала, что сможет. К тому же с момента рождения Аделаида делала для мальчика намного больше, чем его мать.
      – Ему будет плохо без тебя, – утверждала Ида. – Пусть останутся здесь, пока я не устроюсь, а потом вернусь и увезу их домой.
      Ида уехала, и прощание получилось не таким грустным, как могло бы быть: ведь у Аделаиды остались дети, о которых она могла заботиться. И хотя не ее собственные дети, все же лучше, чем ничего.
      Уильям пребывал в прекрасном расположении духа, так как выбрал место для своего нового дома, который должен быть построен в Сент-Джеймссе.
      – Я назову его Кларенс-хаус, – сказал он, и Аделаида согласилась, что это очень хорошее название.

* * *

      С приближением Рождества пришло приглашение короля из Брайтона.
      Аделаида чувствовала себя неловко, так как смерть королевы и герцогини Йоркской поставила ее в положение первой леди. Это означало, что в Брайтоне, где находился двор, ей постоянно придется исполнять свой долг в этой роли. Ведь там, где король, неизбежны определенные церемонии, и ей часто придется быть рядом с монархом.
      Она знала, что ей не хватает красивой внешности многих женщин, окружающих короля. Хотя леди Конингхэм, которая всегда играла видную роль на всех церемониях, и намного старше Аделаиды, однако умеет выглядеть красивой, по крайней мере при свете свечей, и редко появляется при ярком утреннем свете. Так же поступал и король, которого все больше и больше беспокоила его внешность стареющего человека. И все блестящие ордена и украшения, которые он может добавить к своим прекрасно скроенным нарядам, не в состоянии скрыть, что его тело превращается в гротескную пародию того, каким оно было в молодости. Распухшая шея требовала широкого галстука, который почти душил его. Бывали моменты, когда подагра вызывала такую боль, что король не мог наступить на ногу. Но на Рождество он должен очаровать своих гостей, поэтому ему пустили кровь – на сей раз не так обильно, – и несколько недель он жил спокойно, готовясь к праздникам.
      «Павильон» потряс Аделаиду, как, впрочем, и всех, кто входил в него. Он все время менялся, так как король не мог преодолеть своей страсти ни к красивым произведениям искусства, ни к строительству. В результате здесь все время появлялось что-то новое, чем можно было восхищаться, и король почти по-детски восторгался своими богатствами.
      Самым последним прибавлением была великолепная ванная комната, связанная трубами с морем. Это позволяло королю наслаждаться ваннами из морской воды, которые доставляли ему такое удовольствие в молодые годы. Когда он впервые обнаружил замечательное место и превратил маленькую рыбацкую деревушку Брайтелмстоун в королевский и фешенебельный Брайтон, то совершал погружения в море под наблюдением старого Смоукера – ныряльщика, который никого не уважал, даже принца Уэльского, и которого сам принц окрестил Королем Брайтона.
      Те времена прошли. Принц Уэльский стал регентом, а потом королем и, переходя от одной славной роли к другой, терял свою молодость и красивую внешность. Он слишком сильно увлекался удовлетворением своих желаний – слишком много жирной пищи, слишком много хорошего вина. А женщины? Нет, не чрезмерно. У него было много любовниц, но он всегда обманывался, убеждая себя в том, что влюблен в них. И единственное, чего так и не утратил за всю свою жизнь, это способность к самообману.
      Аделаида обнаружила, что ее испытание не такое тяжелое, как казалось, потому что король пустил в ход все свое обаяние, чтобы она почувствовала себя непринужденно, а поскольку она так часто находилась рядом с ним, то он имел возможность очаровать ее.
      Леди Конингхэм, уверенная в прочности своего положения, демонстрировала новый сапфир, подаренный ей королем и входивший, как говорили, в состав драгоценностей короны. Она держалась немного высокомерно, потому что, хотя и наслаждалась такими событиями и, несомненно, любила подарки и почести, получаемые ею в качестве любовницы короля, его стремление жить в уединении было очень обременительным, и бывали моменты, когда она задумывалась о том, не перевешивают ли недостатки такого положения его преимуществ.
      Тот факт, что король нуждался в ней больше, чем она в нем, наделял ее таким самомнением, что, будучи глупой женщиной, леди Конингхэм не могла не демонстрировать его.
      Она пользовалась особой нелюбовью как среди противников короля, смотревших на нее как на королевскую блажь, так и среди его друзей, считавших ее алчной хищницей.
      Аделаиде подруга короля не нравилась, хотя леди Конингхэм считала герцогиню слишком незначительной, чтобы замечать ее.
      Шли дни, и Аделаида с тоской вспоминала простую атмосферу Буши, в окружении детей, живших там с ней. Луиза, должно быть, соскучилась по ней, хотя младенец для этого еще слишком мал. Шумные Фицкларенсы, обсуждающие свои всегда интересные дела, тоже, наверное, соскучились по ней.
      В «Павильоне» стояла почти нестерпимая жара. Его топили слишком сильно, потому что королю было холодно. Вечерами обычно устраивался концерт в музыкальной комнате, и король любил лежать там на оттоманке и слушать музыку. Поэтому ожидалось, что гости будут делать то же самое.
      Музыкальная комната во время концерта с ее восточной отделкой, ее почти удушающей жарой, с ее обитателями, лежащими на диванах, походила, по мнению Аделаиды, на комнату во дворце султана. И там, милостивый, громадный, полностью гармонирующий с созданной им обстановкой, лежал сам султан – король Георг IV.
      Да, было бы громадным облегчением вернуться к семейной жизни в Буши.

НА ШАГ БЛИЖЕ

      Вряд ли следовало ожидать, что честолюбивые герцог и герцогиня Камберлендские отстранятся от дел в Англии. Хотя они не были там с тех самых пор, как королева Шарлотта приказала им покинуть страну, но с живейшим интересом следили за всем, что в ней происходит.
      – Скоро, – сказал Эрнест Фредерике, – мне нужно будет вернуться туда.
      – Мы потеряли трон для нашего Георга, – грустно сказала Фредерика. – Тот толстый ребенок в Кенсингтонском дворце, кажется, отличается отменным здоровьем.
      – Так может быть не всегда.
      – Все возможно. И Аделаида не родит – по крайней мере это очевидно.
      – Я слышал, Георг очень болен. В общем-то, никто бы не удивился, если бы он внезапно умер. Да и у Фредерика здоровье не намного лучше. Их обоих раздуло от водянки.
      – Но есть еще Кларенс.
      – Будь он проклят! Он – главное препятствие.
      – Нет, все дело в этом толстом ребенке, которого теперь называют Викторией. И я думаю, ее дорогая мамаша сейчас напускает на себя такую важность, что семья немного сердита на нее.
      – Могу сказать одно, – вмешался Эрнест, – я стану королем, прежде чем умру. Королем Ганновера. Маленькая Виктория не может получить Ганновер. В силу Салической правды они не примут женщину-правительницу – даже драгоценную маленькую Викторию.
      – Могу поклясться, что это бесит мамашу Кент, – герцогиня плотно сжала губы. – Подумать только, наш красавец Георг был бы королем Англии, если бы не девчонка. Это сводит меня с ума.
      – Меня тоже, – согласился Эрнест.
      – И ничего поделать нельзя?
      Они с опаской взглянули друг на друга. Существуют методы, с помощью которых можно не допустить восшествия на престол рано развившихся детей. Но о подобных методах нельзя говорить вслух, даже таким людям, как они. И не по моральным причинам, а потому, что никогда нельзя быть уверенным в том, что никто не подслушивает. Кроме того, такие затеи в данный момент бесполезны. Вот в чем все дело. В данный момент.
      Йорк, Кларенс, а затем Виктория, и если все они не дойдут до трона, тогда за ними последуют Эрнест, герцог Камберлендский, со своим сыном Георгом.
      Блестящая перспектива – если бы не жизни, стоящие на пути к ней.
      – Наступит момент, – сказала герцогиня, – когда нам нужно будет поехать в Англию.
      – В свое время, – ответил ее муж.
      И он увидел себя – так, как она видела его, – с короной на голове. Король Англии. А почему бы и нет? Только два стареющих брата стоят между ним – и, конечно, пухлая испорченная маленькая девчонка.

* * *

      Аделаида и Уильям вернулись к спокойной домашней жизни. Супруги еще раз съездили на континент. Она оставила детей Иды у себя, и та не жаловалась. С ними и с семейством Фицкларенсов Аделаида чувствовала себя матерью. Луиза зависела от нее и бывала несчастна, когда ее не было рядом. Девочка даже не жаловалась на свою болезнь, так как считала, что она сблизила ее с тетей Аделаидой.
      Постоянным источником волнений служили любовные романы девочек Фицкларенсов. Свои секреты они всегда доверяли Аделаиде. Теперь Мэри была замужем за капитаном Фоксом из голландской семьи, а София, самая старшая дочь, объявила об обручении с сэром Филиппом Сиднеем. Только две самые младшие девочки, Августа и Амелия, еще не обручились, но им исполнилось только двадцать один и восемнадцать лет соответственно.
      – Я уверен, что если бы Дороти увидела сейчас свою семью, она была бы счастлива. И больше всего ее обрадовало бы то, как они любят свою мачеху.
      Милый Уильям. Возможно, он и бестактен, но у него доброе сердце, и она должна быть благодарна за это.
      Герцог очень любит карты и вечерами садится играть в «папессу Иоанну» с Аделаидой, Луизой и с любым членом семьи Фицкларенсов, который свободен. Он смеется, когда выигрывает, хотя ставки никогда не превышают шиллинга за вечер. Как бы смеялись его братья Георг и Фредерик над его простым развлечением. Но Аделаиде нравилось.
      И со своего места на стене улыбалась Дороти, глядя на женщину, занявшую ее место в Буши.

* * *

      Здоровье короля ухудшалось. Он уехал в свой загородный дом в Виндзоре и жил там в максимально возможном уединении. Георг сильно страдал от подагры и водянки, и бывали моменты, когда ноги и ступни распухали так, что даже не мог на них встать.
      Он проводил время, планируя восстановление замка, в котором в то время мог жить только человек, готовый терпеть ужасные неудобства. Постоянные встречи с людьми, выбранными им для решения этой задачи, представление о том, каким станет восстановленный замок, сильно поддерживали его и заставляли забывать о боли.
      Но вряд ли можно назвать такое существование счастливым. Король ни за что не хотел, чтобы его видели подданные. На него обрушивали поток насмешек, и ему приходилось признать, что даже самые элегантные одежды не в состоянии скрыть ту гору мяса, в которую он превратился. Желание не показываться людям на глаза стало навязчивой идеей. Он приказал посадить деревья вокруг дома, чтобы никто не мог увидеть жилище, и расставил слуг в определенных местах, чтобы никто не мог нарушить его уединения. Георг даже приказал закрыть некоторые просеки в лесу, чтобы пользоваться ими мог только он один, а когда ездил в Лондон и обратно, то делал это в закрытой карете – так сильно не хотел, чтобы подданные видели его. Это разрешалось только друзьям, министрам и тем, кто не мог не встречаться с ним.
      Искусство, музыка, литература по-прежнему доставляли ему наслаждение, и когда он жил в «Павильоне», там устраивалось множество концертов в музыкальной комнате, где король и его гости возлежали на диванах и слушали величайших музыкантов того времени. В такие моменты счастье ненадолго возвращалось к нему, и он полагался на свою врожденную элегантность и обаяние. Но когда Георг приходил в свои апартаменты, оставался один и видел свое отражение в зеркале, то погружался в состояние депрессии.
      Только мысль о красивых вещах могла доставить ему удовольствие, а свои боли он мог облегчить лишь планируя новые изменения в «Павильоне» и Карлтон-хаусе. «Буду ли я еще жив, чтобы насладиться ими?» – думал Георг. Он опасался, что проживет недолго. Но реставрированный Виндзорский замок, красота Карлтон-хауса и его великолепный «Павильон» будут его эпитафией. Люди будущих поколений скажут: «Подданные осыпали его бранью, но это был человек изысканного вкуса».
      Его беспокоила Елизавета Конингхэм. В последнее время леди вела себя довольно странно. Фактически они редко встречались. Король проводил много времени в постели, не вставая до полудня, а затем уезжал на уединенные просеки в лесу в сопровождении очень немногих людей. Иногда она появлялась там, но не всегда. И когда он спрашивал, почему ее нет, ему говорили, что у нее болит голова или что немного приболела.
      Когда он выражал тревогу, Елизавета приходила к нему и объясняла, что было лишь небольшое недомогание и что она опять чувствует себя хорошо. Но леди Конингхэм изменилась, и это его тревожило.
      Георг прекрасно знал ее. Она действительно глупа. Прошло шесть лет с тех пор, как он оставил леди Хертфорд ради нее, и не жалел, что расстался с той женщиной. Но сейчас вынужден признать, что отношения с Елизаветой Конингхэм получились не такими, как он надеялся.
      Король вздохнул. Ему нужны женщины – вернее одна, на которую он мог бы изливать свои чувства. Так было всегда, всю его жизнь. И теперь, когда вынужден проводить столько времени в бездействии и может размышлять о прошлом, он со всей ясностью понимал, насколько иной была бы его жизнь, если бы он никогда не расставался с Марией Фитцерберт. Она осталась бы ему верна. Преданная женщина по самой своей природе. Между ними встала религия Марии.
      – Ах, – простонал он, – мне не следовало расставаться с ней.
      Его охватила печаль, когда представил себе, насколько иначе все могло бы быть, если бы сейчас Мария находилась здесь, в этом загородном доме. Она бы вела с ним умные беседы – то, чего не может сделать Елизавета, даже если попытается, – и они обсуждали бы дела ее приемной дочери Минни, так как Минни была бы не только для нее дочерью, но и для него. Каким утешением она послужила бы для него, когда он потерял Шарлотту.
      Когда-то он думал, что будет абсолютно счастлив, если избавится от Каролины. Теперь избавился от нее, но далек от счастья.
      Елизавета Конингхэм красива. Этого он не отрицает. У нее громадное женское обаяние, но она дура.
      И тем не менее он не мог потерять ее, так как в этом случае остался бы без любовницы. О, могли бы найтись другие, готовые на это. Но он настроен слишком романтично, чтобы принять то, что по крайней мере внешне не похоже на любовный роман. А разве найдется женщина, способная полюбить гору мяса, находящуюся в состоянии быстрого разложения, только потому, что на ней корона?
      Наихудшая сторона жизни умного человека состоит в том, что ему приходится сталкиваться с такими моментами истины. Вот и он – уставший, старый и одинокий – остался наедине с истиной.
      Нет, его единственная надежда на некоторое утешение состоит в том, чтобы удержать Елизавету – по крайней мере внешне – в качестве своей любовницы. Даже если нет женщины, которая любила бы его, он должен время от времени обманом убеждать себя в том, что есть такая.
      О Мария… все было бы по-другому, если бы ты была здесь! Мария не такая женщина, которая отвернулась бы, потому что ее муж стал старым и больным. В этом вся разница. Он был мужем Марии, и ничто не может этого изменить. Почему она не поняла? Почему не вернулась?
      Пора вставать. Его слуги вошли в спальню, спросить, не собирается ли он это сделать. Да, он встанет.
      Позже в тот день король оказался в обществе мадам де Ливен, жены русского посла, жизнерадостной женщины, далеко не красавицы, но несомненно обворожительной. Она влекла его, и когда Георг разговаривал с ней и обдумывал недостатки Елизаветы Конингхэм, то гадал, не станет ли его жизнь интересней, если начать ухаживать за ней. Конечно, это взбесит Елизавету, что доставило бы ему некоторое удовольствие.
      Мадам де Ливен, любившая сплетни, заметила, что отношения между королем и леди Конингхэм немного напряженные, и подумала, как интересно было бы выяснить истинную причину этого и рассказать своим друзьям. Она любила писать письма и гордилась своей репутацией человека, знающего подноготную скандалов как в королевской семье, так и за ее пределами.
      Именно она затронула тему леди Конингхэм.
      – Я вижу, ее нет сегодня вечером, сир.
      – Наверное, она страдает каким-то легким недомоганием.
      – Так ли это? Я видела ее еще вчера, и она показалась мне абсолютно здоровой.
      – Значит, ее состояние с тех пор, по-видимому, ухудшилось.
      – Она была очень оживлена, – продолжала мадам де Ливен, – и явно наслаждалась обществом.
      В голосе собеседницы слышался намек, заставивший короля продолжать эту тему.
      – Это, несомненно, было прекрасное общество.
      – Самое прекрасное… по крайней мере так казалось по поведению леди Конингхэм. Лорд Понсонби. Вы знаете, что он вернулся с Корфу. Я слышала, что они старые друзья с леди Конингхэм.
      Лорд Понсонби! – подумал король. Когда они впервые подружились с Елизаветой, он слышал, что Понсонби был одним из ее любовников. Король не обратил на это особого внимания. У такой женщины, как Елизавета, не могло не быть много любовников. Понсонби вернулся в Англию, и Елизавета стала страдать постоянными легкими недомоганиями, мешавшими ей делить общество короля так же часто, как в прошлом.
      – Понсонби очень красивый мужчина, – продолжала мадам де Ливен озорно.
      – Я слышал это мнение и раньше. Его жена была с ним?
      – Нет, ее не было на приеме. Так что… у него имелось больше возможностей возобновить знакомство со старыми друзьями.
      Глупая Елизавета, подумал король. Неужели она считала, что он не узнает? А если она хочет уйти… пусть уходит. В любом случае она глупая женщина.
      – Он умный человек, этот Понсонби.
      – Так говорят.
      Король немного помолчал, а затем продолжал:
      – Мадам де Ливен, я могу сказать вам кое-что по секрету.
      – Сир, это честь для меня.
      – Я всегда уважал ваш ум, мадам де Ливен, а он очень привлекает на фоне обращения с глуповатыми людьми.
      – С глупыми людьми, сир?
      – С глупой женщиной, – сказал король с внезапным гневом на Елизавету Конингхэм, потому что подагра начала доставлять ему сильную боль, а Елизавете все равно, и ему не следовало разрешать Марии Фитцерберт уходить от него.
      – Ваше Величество не может иметь в виду… леди Конингхэм?
      – Именно ее я и имею в виду, – отрезал король.
      – Но… это очень близкий друг Вашего Величества. Я так думала… и другие тоже…
      – Все не всегда так, как кажется. Я считаю эту женщину глупой и скучной. Красива, физически привлекательна, но в умственном отношении невежда. Она нагоняет на меня скуку своей болтовней. Я устал… устал… устал.
      – Ваше Величество!
      Он накрыл ее руки своей. Это действительно привлекательная женщина. Настоящая светская женщина. У нее нет той красивой внешности, которой он всегда восхищался, но этот недостаток красоты компенсируют ее красноречие и ум. Ее никак нельзя было бы назвать непривлекательной женщиной. Ходили слухи о ее очень романтических отношениях с князем Меттернихом. Она элегантна и наделена житейской мудростью.
      Да, он был бы рад заменить ею леди Конингхэм.
      Мадам де Ливен встревожилась. Она лишь злорадствовала по поводу любовницы короля, которая не могла решить, что ей делать – остаться с королем и наслаждаться славой или покинуть короля и наслаждаться жизнью. Глупое, безмозглое существо, никак не может решить для себя этот вопрос. Но колебания будут недолгими, потому что появился красавец Понсонби, романтическая фигура из ее прошлого, который решит все за нее.
      Бедный король! – думала мадам де Ливен. Но ни одна женщина в здравом рассудке не согласилась бы стать его любовницей только потому, что Елизавета Конингхэм решила, что эта работа ей наскучила. А мадам де Ливен ничуть не сомневалась в том, что она действительно скучна. Он вел жизнь инвалида – постель до полудня, недолгий выезд в лес, карты. Уф! – подумала мадам де Ливен.
      – Я давно восхищаюсь вашей элегантностью и умом, – сказал король.
      – Как мило с вашей стороны сказать это, Ваше Величество.
      – Я часто думал о том, как бы я был рад, если бы наши отношения стали более близкими.
      – Ваше Величество оказывает мне слишком большую честь. – Она искусно убрала свою руку. Ну и сцена, подумала мадам де Ливен. Она немного приукрасит ее (это право писателя) и перескажет князю в одном из своих интересных писем.
      Но как выпутаться из положения? С королем это не так трудно, как с некоторыми мужчинами. Он быстро схватывал модуляции в голосе, скрытое значение слов. У него было много любовных романов, хотя ему редко приходилось слышать, что его отвергают.