Пани Иоанна (№12) - Стечение обстоятельств

Но это ещё не все. Ещё про меня расспрашивали менты. Один из них с дежурным камеры хранения очень серьёзно, беседовал, про меня выпытывал, как раз с тем, что сегодня дежурит, и тот обещал дать им знать немедленно, как только я появлюсь и начну расспрашивать о сумке. Лично она, Пчёлка, считает, что моя сумка у работника камеры хранения со сломанной ногой, а она, Пчёлка, случайно знает, где он живёт, один раз он брал её, Пчёлку, к себе домой, когда его жена была в отъезде. Задаром, жмот! Обещал только иногда пускать её в камеру хранения, когда приезжие сдают багаж, по ним сразу видать, имеют ли желание поразвлечься. Она уже знает, когда есть шансы найти клиента…

На станции Варшава-Западная мы с Пчёлкой расстались. Она вышла, а я решила доехать до Варшава-Гданьская. Пока ехала, разработала план действий. Наносить визиты в Варшаве начну с Миколая. Все с него началось, пусть он и скажет, в конце концов, чем набил свою проклятую сумку! И пусть только попробует не сказать, на части его разорву! Ведь если бы не он, не было бы у меня теперь всех этих проблем.

Подойдя к дому Мйколая, я вспомнила о вредной бабе с глазком в двери, которая день и ночь подстерегала всех приходящих к Миколаю. Плевать на бабу, пусть подсматривает, пусть хоть сама просочится через свой глазок! Проклятую лестницу я одолела одним махом, кровь громко пульсировала в висках и от ярости и от физического напряжения, я почти ничего не видела, когда принялась стучать в дверь Мйколая. Сначала ещё довольно деликатно, потом, поскольку он не торопился открывать, принялась тарабанить изо всех сил. Помер он там, что ли? А может, и в самом деле наврал мне с три короба про свой повреждённый позвоночник, а сам носится по городу? Придётся оставить записку.

Наскоро набросав записку, я принялась искать на двери место, куда бы её пришпилить, и только тогда увидела, что дверь опечатана. Три бумажные полоски, на них пломба с государственной печатью. Что такое? Может, Миколай сам, с непонятной мне целью, имитировал опечатание собственной двери? Он и не на такре был способен, каких только мистификаций в своё время я не насмотрелась… Но сейчас все-таки отказалась от намерения оставлять ему записку и, растеряв всю бодрость, недоумевающая и поникшая, собралась покинуть его дом.

Трудно проследить путь ассоциаций в человеческом мозгу. Вот и сейчас я бы не могла сказать, что именно заставило меня вспомнить рассуждения Миколая с среднем звене партийной номенклатуры. Верхние её слои, по словам Миколая, были слишком уверены в себе, уверены во всесилии партийного аппарата, в незыблемости существующего строя, и их совершенно не тревожило будущее, которое представлялось безоблачным во веки веков. Им и в голову не приходило позаботиться — скажем теперешними словами — о приватизации тех благ, которые находились в их распоряжении в силу занимаемой должности, они не считали нужным юридически оформить своё право на недвижимость, на то, что им предоставило задарма благодарное государство. Представители же среднего звена то ли были поумнее, то ли подальновиднее, во всяком случае они-то проявили заботу о своём будущем. Не все, конечно, но многие. И был среди них один…

Как я ни напрягала память, не могла вспомнить, на какой он был должности. Не помнила даже, в какой области подвизался. Советник? Контролёр? Бухгалтер? Охранник? Нет, не вспомнить, а может, Миколай так толком и не сказал, мне же ни к чему было запоминать. А вот теперь вспомнилось… Сначала Миколай говорил о нем как о человеке приличном, порядочном, не таком, как остальные партийные работники. Его, по словам Миколая, возмущало всевластие партии и он склонен был к противодействию ему. Какое-то время они были с Миколаем близки, Миколай ему даже в чем-то доверился, не слишком, совсем немного, но достаточно для того, чтобы этот самый представитель среднего партийного звена мог держать Миколая в руках. И вовсе он не такой уж порядочный оказался, а совсем напротив, к Миколаю подлаживался только для того, чтобы заслужить его доверие и получить нужную информацию. И насколько я поняла, не только информацию о нелегальной деятельности Миколая, но и какие-то вещественные доказательства этой деятельности. Документы, наверное, какие-то, что же ещё? Ну и теперь держал Миколая в руках, Миколай его боялся. Не за себя боялся, за дело. Во власти этого партийного работника было погубить плоды многолетних трудов Миколая по раскрытию афёры с производством фальшивых денег. А Миколай по неизвестным мне причинам ничего не мог тому сделать.

Краем уха слышала я об этом типе. Дело происходило уже в самый последний период нашего сожительства с Миколаем, так что у меня сохранились о партийном прохиндее лишь самые общие воспоминания, но, кажется, эту гниду не раздавили, когда рухнула партия. Напротив, слетев со своего места, она мягко приземлилась в заранее подготовленном, хорошо унавоженном местечке и расцвела пышным цветом в атмосфере всеобщей разрухи и беспредела, вмиг позабыв о родной партии. Миколай как-то проговорился, что у него на эту партийную гниду тоже есть уздечка, найдётся, чем приструнить, кажется, какая-то ценная бумажка, с помощью которой можно очень хорошо скомпрометировать негодяя. А если тот добился теперь высокого положения, он мог для собственной безопасности первым приструнить Миколая. Не исключено, что все это связано с фальшивомонетчиками.

Прочно в памяти засела лишь одна деталь:

гниду из среднего звена можно было распознать по одной характерной черте. Очень характерной, но какой именно — я никогда не знала. Может, был он косым на один глаз, может, одна нога у него была короче другой, во всяком случае что-то очень бросающееся в глаза. И баба напротив наверняка его видела, потому что он довольно часто бывал у Миколая.

Очень не любила я эту бабу. Собственно, я против неё ничего не имела, Миколаю она всегда оказывала мелкие услуги, но сквозь глазок её двери на меня излучалась такая неприязнь и даже ненависть, что во мне поднималась в ответ волна стихийной, неосознанной антипатии. Нет, я с этой язвой общаться не собиралась, но, может, имело смысл напустить на неё полицию? Расскажу им все, что мне известно, а они уж сами пускай выжмут из этой приросшей к глазку в двери мегеры все, что той известно. В конце концов, не так уж много людей посещало Миколая, по характерной детали среди них нетрудно выявить нужного.

Все это пронеслось в мозгу за какие-то две-три секунды, и я уже собралась спуститься с лестницы, покинув площадку перед дверью Миколая и вредной бабы, как до меня донёсся снизу женский голос, молодой и звонкий:

— Адель, назад! Стой! Ты куда помчалась? Тебе ещё мало этих ступенек? Немедленно возвращайся! Назад, Адель! О Боже, это собака меня в гроб вгонит!

Снизу что-то стремительно поднималось по лестнице. Я немного поднялась вверх по лестнице, ведущей на шестой этаж, ибо в мои планы никак не входила встреча с жильцами дома, я не хотела, чтобы меня здесь видели, бабы напротив было совершенно достаточно. И тут внизу лестничного пролёта в поле моего зрения появилась собака, крупная немецкая овчарка. Она уже не мчалась наверх, а поднималась по ступенькам осторожно. Тело её напряглось, шерсть вздыбилась, нос тревожно втягивал воздух. Я тоже встревожилась — встреча с таким крупным зверем, настроенным агрессивно, ничего хорошего не сулила. А собака была явно возбуждена. Что она против меня имеет? Не привыкла я к такому отношению, как правило, всю жизнь и с собаками, и с кошками всегда хорошо ладила.

Овчаркиной хозяйке явно не хотелось подниматься, она продолжала убеждать собаку:

— Адель, назад! Что с тобой? Забыла, где живёшь? Адель!

Не слушая хозяйку, напряжённая как струна Адель ступила на площадку пятого этажа, и тут я поняла, что не являюсь объектом её внимания. Не реагируя на призывы хозяйки, Адель была вся поглощена тем, что учуяла за дверью вредной бабы. Подойдя к этой двери вплотную, она интенсивно принялась нюхать щель под дверью, потом села у двери, подняла морду вверх и жутко завыла.

— Езус-Мария! — в ужасе произнесла её хозяйка.

— Адель, ты что?

Адель выла художественно, с переливами, меняя интенсивность и высоту звука, и так громко, что вытьё, казалось, уже не умещалось в пространстве лестничной клетки. Этажом выше и этажом ниже хлопнули двери, на третьем не хлопнула, но за дверью отчаянный детский голосок не переставая допытывался: «Кто там?» Я оказалась в дурацком положении, спрятаться было решительно некуда, пришлось покориться судьбе. Первой меня заметила женщина с шестого этажа. Свесившись через перила, она спросила:

— Что там происходит? Это ваша собака? Мне не пришлось отвечать, за меня это сделали поднявшиеся по лестнице хозяйка Адели и какой-то мужчина. Хозяйка овчарки, красивая молодая женщина, бросилась к воющей гангрене и, павши перед ней на колени, схватила её в объятия:

— Адель, собачка моя ненаглядная, что с тобой? Ну хватит, ну успокойся, .все хорошо, я с тобой.

Овчарка осторожно вынула свою морду из рук хозяйки и продолжала самозабвенно выть, словно считала это своим святым долгом. И ни за что не позволяла оттащить себя от двери. Девушка сама чуть не плакала. Её спутник внимательно следил за собакой.

— Она что-то учуяла, — сказал мужчина. — Надо позвонить в полицию.

— Не стану я звонить, ещё чего! — возразила хозяйка впечатлительной Адели.

— Обязательно надо позвонить! — настаивал мужчина. — Там что-то не в порядке. Может, газ откручен. Кто там живёт?

— Одна женщина, ещё не старая, — ответила соседка сверху. — Наверное, её нет дома, иначе выглянула бы.

Я удивилась — как это не старая? Но взглянула на соседку сверху и перестала удивляться, Та была лет десять уже как на пенсии, не меньше. И все ещё жила! Надо же, на шестом этаже, в доме без лифта. Впрочем, я слышала, что женщины и Гималаи покоряли. Она имела полное право соседку Миколая назвать нестарой, та лет на двадцать и в самом деле была помоложе. Ребёнок на третьем этаже замолчал, должно быть, пытался через замочную скважину расслышать, о чем говорят. Единственный мужчина среди собравшихся счёл своим долгом что-то предпринять. Он решительно подошёл к дверям, под которыми выла Адель, и позвонил. Долгий звонок прозвучал изнутри.

Я тоже бы считала, что бабы нет дома, раз до сих пор она не проявилась, но вот овчарка была другого мнения. Она вырывалась из рук хозяйки и все пыталась выть. Хозяйка вдруг перестала её оттаскивать от дверей и со страхом произнесла:

— Ох! Адель права. Я тоже чувствую какой-то запах, но это не газ.

Все, больше у меня сомнений не оставалось. С бабой все ясно, надо подумать о себе. Ничего себе положение! Миколай запломбирован, над бабой собака воет. Мне здесь делать нечего. На лестнице разгорелась дискуссия. У овчаркиной хозяйки в квартире был телефон, но звонить брался мужчина, он оказался сантехником, направлялся в квартиру на втором этаже, а на пятый взобрался из любопытства, Откуда-то появились ещё люди, они советовали сразу вызвать и «скорую». Я не стала ждать окончания дебатов, принялась потихоньку спускаться. На втором этаже в раскрытых дверях квартиры старушка с палочкой остановила меня и забросала вопросами. С трудом мне удалось выбраться из подъезда.

Видели меня многие, свидетелей больше чем достаточно, но я утешала себя мыслью, что их показания на мой счёт будут самые разные. Ну, может, сойдутся в том, что я — женского пола, а вот возраст… Думаю, в параметрах от девочки-подростка до столетней старухи. Могут из меня и горбунью сделать… Видимо, Миколая посадили, он предвидел такую опасность и заблаговременно избавился от опасной сумки, чтоб ему лопнуть, баба же погибла на боевом посту у своего глазка от любопытства.

Господи, а куда же подевалась моя свекровь?!

Я не выдержала, пренебрегла опасностью и поехала к ней. Дома её не было. Наученная горьким опытом, я внимательнейшим образом изучила её дверь, убедилась, что ничего на ней нехорошего не налеплено, и оставила записку, засунув её в замочную скважину. Дескать, нахожусь у тётки и жду. Коротко и неясно, без подписи, Конспирация! Оставив записку в скважине, я отправилась на поиски дежурного камеры хранения.

Пчёлка мне сказала, что он живёт в Виланове, и описала его дом. Старенький, бревенчатый, он ничем особенным не отличался, но найти его не представляло труда, так как он находился рядом с виллой, над которой возвышалась смешная башенка из кирпича, очень характерная деталь. Когда я уже звонила в дверь, мне пришло в голову, что следовало бы явиться к дежурному в той самой куртке, в какой я была на вокзале, когда поручала ему свою сумку. Ведь теперь этот человек меня наверняка не узнает. Жаль, поздно сообразила, не возвращаться же теперь, когда уже и дом разыскала. Счастье ещё, что до сих пор никто меня не преследовал — ни мафиози, ни полиция. Нет, пока за мной нет хвоста, надо покончить с этим вопросом.

В ответ на мой стук изнутри донеслись какие-то странные звуки — постукивание, шарканье, шуршанье, дверь открылась, и я с облегчением узнала мужчину, которого разыскивала — это был он, тот самый сотрудник камеры хранения, которому я доверила свою сумку, Нога у него была в гипсе, он стоял, опираясь на две палки.

— Добрый день! — защебетала я. — Вы меня не узнали? Жаль, на мне другая одежда, узнать действительно трудно. Это я оставила у вас в камере хранения зеленую сумку, попросила подержать под прилавком и не пришла за ней. Узнала, что вы на больничном, и вот позволила себе явиться к вам домой. Не помните? Потом ещё там какие-то на вас напали, и я случайно нанесла одному травму… Вспомнили?

Не отвечая, дежурный смотрел на меня ничего не выражающим взглядом. Эх, не узнает! Надо было в своей куртке заявиться. А то в этом клетчатом костюме, да ещё в рыжем парике, да ещё с таким макияжем… Где же узнать?

Хозяин дома, все ещё не реагируя, вдруг посторонился, чтобы я смогла войти в дом. А зачем, ведь все равно не узнает. Надо быстренько вернуть себе прежний облик. В машине у меня есть зеркальце, сдёрну парик, смою макияж… Вместо того чтобы войти в дом, я сделала шаг назад.

— Вы меня не узнаете, понятно. Подождите минутку, я сейчас вернусь.

Я не обратила внимания на подозрительный шум, донёсшийся откуда-то из-за спины хозяина, и только уже подходя к машине, почуяла опасность. Обернувшись, я увидела, как из дому выбегает какой-то мужчина. Меня всегда отличала быстрая реакция. Преодолев двумя прыжками оставшееся до машины расстояние, я нырнула в неё и успела стартовать, когда противник находился от меня ещё метрах в пяти. За ним мчался второй. Даже если у них и есть где-то припрятанная машина, им меня не догнать. Сделали ошибку, погнавшись за мной пешком, надо было сразу мчаться к своей машине.

До тёткиной квартиры я добралась без происшествий, хотя и в сильном волнении. Сначала я хотела оставить «полонез» у кафе в Вилайове и дальше ехать на такси, чтобы не увязался хвост за машиной, но подумала — сколько можно терпеть убытки? Сумка Миколая пропала, моя сумка, которую я оставила в его квартире, пропала, сумку с наркотиками, из-за которой меня преследуют наркотические мафиози, я так и не заполучила, моя собственная машина неизвестно где. Так я вообще останусь безо всего! Миколай сидит, свекровь моя, возможно, тоже, что же делать мне, несчастной?

Я решилась и позвонила майору Боровицкому, тому самому, поклоннику свекрови. Его, конечно же, не оказалось дома! Позвонила Зосе, она ни о чем не знала. Позвонила в «Европейский» и тут, наконец, поймала Анку.

— Не знаешь, что происходит с нашей свекровью? — осторожно поинтересовалась я.

— Да вроде ничего, — был беспечный ответ. — Звонила мне, интересовалась, не звонила ли ты, она тебя ищет. И велела передать, если ты проявишься, что Миколай мёртв.

У меня перехватило дыхание.

— Что?!

— Миколай мёртв.

Я сделала над собой усилие и по возможности спокойным тоном задала вопрос:

— Почему вдруг мёртв?

— Кажется, он убит.

По сравнению с потрясением, которое я испытала, землетрясение было бы мелочью, так, пустяком. Езус-Мария, а как же сумка? Черт с ней, с моей, старая уже, поношенная, но в ней столько было полезных вещей… Что с его сумкой?! Теперь я не узнаю, что было в ней. Негодяй убит, и я так и останусь с множеством нерешённых вопросов, не сумею помочь Павлу. Да как он смел позволить себя убить?! Обещал все рассказать и опять обманул!

— Ну и свинья! — вырвалось у меня, но я сдержала возмущение и не стала вслух высказывать претензии к Миколаю. — Слушай, расскажи, в чем дело? Когда? Где? Почему?

Анка начала было рассказывать, но успела сказать лишь: «Тебя ищут»?, как неожиданно перешла на английский, бросив мне: «Подожди, пожалуйста». Видимо, пришлось заняться кем-то из иностранцев, проживающих в отёле. Я слышала, как она подробно рассказывала об актуальном курсе доллара. Опять пошёл вверх, оказывается…

Я терпеливо ждала. И даже хорошо, что получила передышку, успею прийти в себя. Это же надо, какую свинью подложил мне Миколай! Интересно, как же он позволил себя убить, он, до смешного осторожный. Столько мер предосторожности всегда предпринимал; вот они, его меры! Ну, я ему покажу! Стой, как это покажешь? На том свете, что ли? Какое счастье, что мы давно чужие друг другу.

Меня ищут, тоже мне радость, всю жизнь мечтала, чтобы меня искала полиция! Интересно, почему ищут именно меня? Что же тут непонятного, а на что любопытная соседка с глазком?

Наконец Анка покончила с долларами и могла вернуться к разговору со мной:

— Свекровь хочет увидеться с тобой, — быстро сказала она, видимо, надвигался очередной заморский гость. — Нервничает по-страшному, везде ищет тебя, говорит, ты куда-то пропала. Не пропала? Ну так проявись, сама её разыщи. А твоя сумка в полиции. Ну, пока, больше я не могу говорить.

И Анка повесила трубку раньше, чем я успела вставить слово. Ну да ладно, и так все сказала. Выходит, свекровь меня ищет, значит, правильно я оставила ей записку в дверной скважине, может, кроме неё, никто не найдёт, А я пока подожду, ничего не стану предпринимать. Сейчас мне придётся заняться другим — обдумать и переварить обилие свалившейся на меня информации. Как хорошо, что в тёткиной квартире запасено множество консервов, консервированными креветками и моллюсками я могу питаться сколько угодно, вот пива маловато, но об этом подумаю потом. Сначала о главном…

Весть о воющей овчарке дошла до капитана Фрельковича в тот момент, когда он бы занят допросом на редкость несимпатичной ему бабы, то есть меня. Меня заловили, когда я ехала в машине невестки, и, похоже, были ужасно разочарованы, когда убедились, что это я, а не она. Эх, и зачем я в ней ехала, не могла взять такси!

Первые десять минут допроса прошли более-менее нормально. Я дала показания: машину я одолжила у невестки ещё до всего, а потом как-то времени не находилось вернуть. Они, естественно, мне не поверили. Потом я узнала, что моя невестка сбежала от них в Жепине. Это меня крайне удивило.

— Где?!

— В Жепине.

— А какого черта ей понадобилось в этом Жепине? Как она там оказалась?

— Наверное, возвращалась в Польшу на поезде.

— У неё же билет был на самолёт! — вырвалось у меня.

— Ага, на самолёт! И все-таки возвращалась она поездом. И всего вероятнее, на территории Польши решила покинуть поезд, ибо в Жепин уже прибыла на машине, большой «фиат». Чтобы её не узнали, напялила чёрный парик. И облила бензином нашего сотрудника, а сама сбежала. Нет, мы не настаиваем на версий, что именно она убила Миколая Торовского, но, согласитесь, своим поведением усугубляет тяготеющие над ней подозрения. Если не она совершила убийство, зачем так вести себя?

— Мне бы самой хотелось знать это, — совершенно искренне ответила я. Тревога моя сильно возросла. Действительно, многое в этом непонятном деле внушает тревогу. У Миколая Иоанна была, это не вызывает сомнения, ведь мне показывали отпечатки её пальцев, оставленных в квартире покойного. Полиция утверждает, что она вынесла из его квартиры какую-то сумку, и я знаю — так оно и было. Я почувствовала, как у меня голова идёт кругом. Нет, я совершенно запуталась во всех этих сложностях!

По мере дальнейшего общения с капитаном сложностей не убывало, напротив. Позвонил телефон. Выслушав сообщение, капитан устало сказал:

— Прошу прощения, я ввёл вас в заблуждение. В Жепине была другая женщина, а не ваша невестка.

— А кто же? — воскликнула я, но капитан уже обратился к своим сотрудникам, которых тоже потрясло сообщение:

— Не парик. Натуральные волосы.

— Тогда какого черта она облила бензином Шимчака? — раздражённо воскликнул подпоручик Вер бель.

— Она не обливала, — все так же спокойно, только, может, излишне спокойно, пояснил капитан. — То есть облила, конечно, но не нарочно. И очень извиняется.

— А это точно?

— Проверили.

— И парик проверили?

— И парик, и факт непреднамеренного обливания сотрудника полиции.

Совершенно забыв о моем присутствии, подпоручик Яжембский вскричал:

— Черт бы побрал всех этих баб, столько времени потеряли на постороннюю кретинку! Так может, Хмелевская вообще не вышла из поезда в Жепине?

— Где-то должна была выйти, в Варшаве же её уже не было в поезде.

— Уже в Познани не было, — поправил начальство подпоручик Вербель. — В страну же она прибыла на поезде, это проверено! Нам сообщили с пограничного пункта…

Тут опять зазвонил телефон. Если даже сотрудники следственной группы до сих пор ещё помнили обо мне, то после очередного сообщения совершенно точно позабыли. Выслушав сообщение, капитан позеленел, сжал губы, закрыл глаза, открыл, и с первых слов стало ясно, что и он тоже утратил хладнокровие.

— Кто, холера ясная, вёл наблюдения за этой самой Копчик? Собака воет…

— Да у неё не было собаки!

— Чужая собака! Под её дверью! Там что-то стряслось!

— Пся крев…

С проклятиями все трое вскочили и опрометью бросились из кабинета, забыв обо мне. Я не помчалась за ними с криком, добиваясь внимания, нет, пусть занимаются срочным делом, мне не к спеху. Значит, за какой-то очень важной для них женщиной по фамилии Копчик они установили наблюдение, а кто-то напортачил, и теперь у этой Копчик воет посторонняя собака, плохой знак…

Немного подождав из вежливости, я осторожно вышла из кабинета. Не сидеть же мне в комендатуре полиции всю оставшуюся жизнь! Какое все-таки запутанное наше дело. И нервное. Не только Миколай спятил, не только Иоанна была вся в нервах, вот и эти парни… Совсем не умеют держать себя в руках!

Сев за руль, я пощупала под сиденьем-проклятая сумка была на месте. Успокоившись на этот счёт, я поехала домой, размышляя над новой информацией. Собака воет у Копчик… Интересно, кто она такая и каким боком связана с нашим делом? Пока знаю лишь, что это женщина. Новая пассия Миколая?

Судя по эмоциям следственной группы, должно быть, тоже убита. Ничего себе! Да где же моя невестка?!

Найдя в замочной скважине её неподписанную записку, я почувствовала неимоверное облегчение. С души спал такой огромный камень, что только сейчас я осознала, до какой же степени беспокоилась за неё. Ну и конечно, хотела узнать, что вокруг меня происходит. Немедленно еду к ней, увижу её живую-здоровую в квартире тётки, и наконец-то она мне все объяснит!

Чуть было сгоряча не помчалась к Иоанне, даже не раздеваясь, да спохватилась. Как бы взволнованны ни были мои полицейские, вряд ли они меня так спокойно отпустили на все четыре стороны, небось тоже, как за той самой Копчик, установили наблюдение, будут следить за каждым моим шагом, Значит, надо что-то сделать, чтобы сбить их со следа, не могу же я привести их прямо к невестке! К её единственному и, надо признать, отличному убежищу. Поеду на такси, дура такая, чуть было на своей машине не кинулась! И изменить внешний вид.

На пятый этаж дома на Раплавицкой улице капитан Фрелькович поднимался в большой компании, исполненный самых мрачных предчувствий. Не больше десяти секунд ушло на то, чтобы открыть защёлкивающийся замок. В прихожей у самой двери валялся большой кусок говядины с костью, на суп, и жутко вонял. В сердце капитана зародилась безумная надежда, что больше никаких находок в квартире не будет обнаружено, хотя никогда не слышал, чтобы собака выла над мясом. Надежда, как зародилась, так и погибла мгновенно, ибо неподалёку была найдена хозяйка квартиры, одного взгляда на которую хватило, чтобы понять — она уже никогда не будет подсматривать через дверной глазок.

После того как полицейский врач установил время смерти женщины — как минимум четыре дня назад, подпоручик Вербель заметил:

— Тадеуш был прав, вряд ли убийца Хмелёв-ёкая. Её в это время не было в Варшаве.

— Что отнюдь не исключает её принадлежности к шайке, — сухо ответил капитан и велел браться за работу. Бригада приступила к тщательному осмотру квартиры. Яжембский по ходу дела пытался восстановить хронологию событий. Посчитав на пальцах, он поделился с коллегами пришедшими в голову соображениями:

— Получается, хозяйку квартиры прикончили за день до того, как «фиат» присутствовал при катастрофе у Константина. В это время Ковальский и Глосек были ещё на свободе, то есть я хочу сказать, за ними ещё не установили наблюдения. Неплохо бы опять каких-нибудь детишек порасспросить…

— Я тоже думаю, что эти два убийства связаны с твоими фальшивомонетчиками, — согласился капитан. — Теперь ясно, твой Торовский и в самом деле очень много знал. Так вот, предупреждаю: если в ближайшие два дня мы не найдём младшей Хмелевской, посадим старшую. И я буду держать её за решёткой до тех пор, пока та не отыщется.

Интуиция подсказывала подпоручику Яжембскому, что ни одна из Хмелевских в его афёре не замешана, но показания интуиции в расчёт не принимаются. Да ладно, пусть Хмелевская немного посидит, может, мафия самоуспокоится, решив, что следствие пошло по ложному пути, и наделает ошибок. А с Хмелевской он поговорит, объяснит ей по знакомству суть дела, пусть потерпит…

Тщательный обыск в квартире погибшей пани Копчик принёс неплохие плоды. Отличился подпоручик Вербель.

— Да это настоящее сокровище! — заорал он, перестав копаться в нижнем ящике комода. — И надо же, эту тетрадь она держала не под стопкой белья, а в ящике с гвоздями и молотками. Такая статистика, пальчики оближешь!

Бросив на произвол судьбы свои участки работы, капитан и Янек Яжембский поспешили к коллеге, который победно потрясал толстой тетрадкой в клетку. Последние страницы этой тетради представляли собой записи в двух экземплярах — оригинал и копия, сделанная путём подкладывания копирки, Начальные же страницы были только копиями, оригиналы кто-то вырвал, от них остались лишь узкие полоски бумаги в центре. Записи были довольно однообразные, но для читающих — неимоверно интересные; дата, время, описание личности.

— «Второго мая, 1990, шестнадцать семнадцать, фотограф, тире, семнадцать три», — с упоением зачитывал вслух капитан. — Надо понимать, этот фотограф в шестнадцать часов семнадцать минут вошёл, а в семнадцать часов три минуты вышел из квартиры Торовского, — прокомментировал он. — «Третьего мая, тринадцать девять, маленький и кудлатый. Одиннадцатого, восемнадцать двадцать три, большая чёрная. Четырнадцатого, восемнадцать двадцать две, фотограф, тире, восемнадцать тридцать семь». Интересно, почему же тире только при фотографе. Может, те не входили в квартиру? «Пятого июня, двадцать пять, маленький прилизанный, тире, двадцать два семь». Слушай, Тадеуш, поработай с этим, сделай выписку тех, кто с тире и тех, что без. Ладно, посмотрим последние записи… Вот! «Восемнадцатого октября 1991 года, пятнадцать двадцать шесть, жена в кавычках, тире, пятнадцать тридцать восемь». Недолго она пробыла в квартире, если это действительно продолжительность визита.

— Эта запись полностью снимает подозрения с Хмелевской, — заметил подпоручик Яжембский.

— Я и не говорю, что не снимает. Ну и баба, все расписано, а нам мозги пудрила. «Пятнадцать сорок две» — череа четыре минуты! «Большой бородатый заслонил глазок. Пятнадцать сорок девять, тот же самый опять заслонил». Интересно, почему она не выглянула?

— Так у неё же молоко кипело, — напомнил подпоручик Вербель.

— Холера! «Девятнадцатого, четырнадцать двенадцать, фотограф». Глядите, приходил на следующий день, может, стучал…

Подпоручик Яжембский удивлялся:

— Как же так случилось, что такие бесценные записи её убийца не забрал? Времени не было шарить по квартире? Но знал вообще об их существовании?

— А оригиналы наверняка были у Торовского, — уверенно заявил капитан. — За исключением, разумеется, последних записей.

— Должны! — поддержал начальство Яжембский. — Мы все-таки не до конца разгребли завалы макулатуры в его квартире. Если, конечно, он не уничтожил их.

— Судя по количеству макулатуры, он ничего не уничтожал. Интересно, кто такой фотограф?

— Приходил один такой, обвешанный фотоаппаратами. — Яжембский процитировал показания покойной. — А мы вцепились в Хмелевскую, как репей в собачий хвост, на остальных же — ноль внимания!

— Не преувеличивай, не совсем ноль. А адресов в этой тетради нет?

— Есть, — ответил подпоручик Яжембский, просматривая тетрадь, — но толку от них… Записи сокращённые, да и нацарапано нечитабельно. А впрочем, дайте мне эту тетрадь, я над ней поработаю.

— Я помогу тебе! — вызвался подпоручик Вербель и посмотрел на капитана, не возражает ли. Так как тот колебался, подпоручик добавил: — Оба наши дела тесно увязаны друг с другом, я знаю многих, проходящих по делу о фальшивомонетчиках, пока он ездил по заграницам, пришлось заниматься и ими. Вот, например, знакомыми Торовского, он им на участке поправлял крышу над беседкой, а они ему обещали за это «императорскую корону». Да не ухмыляйся, я знаю, что это название цветка. Он договорился позвонить им, потому как у него самого телефона не было…

— То есть как не было

— -удивился подпоручик Яжембский.

— Им сказал, что не было. Вот я с ними и пообщался.

— А с кем ещё?

— Хозяйка цветочного магазина. Красивая женщина. Сплошные дифирамбы нашему покойнику, он, дескать, столько раз ей помогал… Она за него готова и в огонь и в воду.