Дворянские поросята

      - Сам дедушка барон, - ответил казак на наш вопрос, кто был этот георгиевский кавалер.
      Мобилизованные нашими освободителями, мы получили китайскую одежду (за неимением ничего другого), чтобы сменит наши износившиеся в тюрьме, грязные покровы.
      Странно было видеть военных в долгополых китайских халатах с погонами полковников, капитанов и поручиков; это продолжалось до тех пор, пока не сформировалось интендантство, которое постепенно заменило халаты, - вновь сшитой формой забайкальского казачества.
      Каждый из нас сразу же был направлен в ту часть дивизии, которая соответствовала его роду оружия.
      ...Как бывший начальник автомобильной команды штаба Южной Оренбургской армии, я был назначен в только что сформированную автомобильную команду Штаба дивизии генерала Унгерна. Постепенно нас, шоферов (в большинстве бывших офицеров), одели в куртки, подбитые мехом. Мне выдали что-то вроде короткого полушубка из какого-то редкого, золотистого пушистого, мне неизвестного меха. Очевидно, реквизиция среди местного населения шла полным ходом, а по военному выражению - была данью от "благодарного населения".
      Капитан Л. и я были назначены на постой к русскому колонисту К., который много лет работал для иностранной меховой фирмы в Урге. Все мы устроились в одной большой комнате. Сам хозяин спал на кровати, а его жена, очень полная женщина, рядом с той же кроватью, но на полу, уверяя нас, что так ей больше простора.
      Она нам рассказала про Ургу, про то, что напротив их дома открылся было кафе-ресторан (она его называла (кофе-ресторан), но из-за недостатка посетителей он закрылся. - "Кофею издесь не пьють, а хучь бы чайная, дык и мой бы захаживал", - говорила она с искренним сожалением об неудавшемся коммерческом предприятии и сразу же вслед за этим неоднократно упоминала про каких-то девушек: черненькую и беленькую, которые очень бы понравились нам, ее постояльцам.
      Ее муж, смуглый, с черными усами, с медлительной речью, недоумевал, как это мы могли выжить после ежедневной голодовки в тюрьме; он однажды заблудился в степи и целый день ничего не ел, так это было "просто ужасно".
      Когда я пришел домой в моей, только что приобретенной меховой куртке, его внезапно округлившиеся глаза уставились на куртку, а потом и на. меня. На мой настойчивый вопрос о том, что его так расстроило, он приглушенным голосом сказал мне, что - "На прошлой неделе на перекладине ворот своего же дома, по приказанию коменданта города Урги, полковника Сипайлова, был повешен русский купец-колонист, часовщик. На груди повешенного висела вывеска - за спекуляцию и укрывательство большевиков, - и на этом мертвом купце была вот эта самая рысья куртка, что на вас". - закончил он почти что полушепотом.
      Я посмотрел на сразу ставшую ненавистной куртку и расстроился. Капитан Л., выслушав все это, сразу же разогнал мое грустное настроение, сказав:
      - Разве вы не знаете, что все картежники только и мечтают о возможности приобрести хоть кусок веревки от удавленника, приносящий удачу и выигрыш, а у вас целая пушистая теплая куртка, - это же гора счастья.
      Это прозвучало легкомысленно, но как-то помогло. Эта "суеверная подсказка" вдруг родила в мне надежду на спокойную и счастливую жизнь впереди. По моей просьбе, в интендантской швальне наружный мех куртки перекрыли кожей, после чего ургинские горожане перестали испуганно таращить глаза на мою куртку, напоминавшую им о трагической гибели несчастного купца.
      ***
      Из двух десятков автомобилей, захваченных у китайцев, мы с трудом пустили в ход половину этого числа. Несколько автомобилей в хорошем состоянии были даны "добровольно, во временное пользование" иностранными подданными г. Урги, это временное пользование превратилось в постоянное, так как законные владельцы таинственно исчезли... и возвращать эти автомобили было некому.
      Однажды капитан Ф., закончив свой автомобильный наряд для Унгерна, вернулся на автомобильный двор и, созвав нас, офицеров, в угол, сказал дрожащим шепотом:
      - Дерется!
      - Кто? Где? Почему? - посыпались вопросы.
      - Барон, ташуром (Ташур - 3-4 фут. 1 инч диам. бамбуковая палка, употребляемая монголами, чтобы погонять скот. Вместо кнутов и нагаек она вошла в употребление в Унгерновской Дивизии.). Меня... по голове...
      - За что? За что? - повторяли мы в нетерпении.
      - Занесло на льду... боком сшиб китайскую двуколку... заставил поднимать... сам помогал.
      - Как, бить офицера палкой? Как он смел?
      - Да капитанские погоны на тебе были ли?
      - Братцы, надо что-то предпринять, это так оставить нельзя!
      - Зови Бориса! Он пришел с бароном из Даурии. Он нам даст совет, что сделать, чтобы предотвратить это позорное обращение с офицерством...
      Мы все были возмущены до степени восстания. Глаза сверкали, щеки горели; слова под напором летели...
      Пришел Борис, высокий, широкоплечий, молчаливый, с лицом белого негра. Выслушав спокойно наши отрывистые, нервные протесты, он, пожевав губами и по очереди обведя нас своими выпуклыми глазами, сказал:
      - Напрасно волнуетесь, господа, дедушка (Несмотря на то, что Унгерну было немного больше сорока лет, его приближенные звали его (с его одобрения) дедушкой.) зря не бьет, вспылит и ударит; вас не застрелит, он знает свой характер и поэтому никогда не носит револьвера...
      Он помолчал. - Что касается оскорбления... - глаза Бориса сузились и, слегка покачивая головой, он продолжал:
      - Хуже оскорблений, чем вы и все русское офицерство перенесло от своей же солдатни, которую науськали на вас их комиссары, представить трудно... На вас плевали, погоны срывали, вас били и убивали. Чтобы спастись от этого, вы бегали, прятались, меняли свой облик, свою речь, а иногда и убеждения... Здесь вы под нашей защитой. Здесь вы в безопасности от распущенной солдатни, которая подстегиваемая выкриками Троцкого: "Ату их!", охотилась за вами, а вы... вы бегали, скитались, прятались на чердаках, в подвалах, сеновалах и в стогах сена...
      После некоторой паузы и в спокойном наставительном тоне добавил:
      - Свое недовольство спрячьте! Недовольные были... шестьдесят человек из офицерского полка тайком ускакали на Восток.., а попали еще дальше - на тот свет... Дедушка послал в погоню тургутов, которые перестреляли беглецов всех... до единого.
      Борис помолчал, обвел нас глазами и с легкой улыбкой продолжал:
      - А что дедушка иногда любит "протянуть" ташуром, так это началось с тех пор, как кто-то сравнил его с Петром Великим и с его дубинкой... Кладите рукавицу в шапку - пусть бьет, больно не будет... - И зашагал прочь, выделяясь среди других своим малинового цвета монгольским кафтаном, на котором желтели есаульские погоны, и в папахе, которая еще более увеличивала его и без того саженный рост.
      Мы переглянулись и молча разошлись. Наша новая, неприятная страница жизни началась.
      Только наша неотступная мечта о мирной "штатской" жизни дала нам силы и волю перенести все трудности перехода Каркаралинских, Тургайских и Иргизских степей, заставила сушить своими легкими сырые землянки китайского лагеря, понудила на унылое, трехмесячное "качание" на верблюдах к сердцу Азии - Урге, где нас арестовали китайцы и заперли в Монгольской тюрьме... И наконец, освобождение. Но мирная жизнь осталась призраком и снова настала военная страда.
      Китайцы, вытесненные из Урги дивизией генерала Унгерна фон Штернберга, сначала направились к Кяхте, но по каким-то причинам обстрелянные большевиками, повернули к югу, пробиваясь к Среднему Китаю. Два их полка были отрезаны конницей Унгерна, взяты в плен и влились в дивизию, как вновь прибавленная боевая часть.
      При переправе через реку Селенгу, Унгерн, раздраженный медлительностью китайцев, приказал казакам загонять китайских солдат ташурами в воду. Тридцать китайцев, не умевших плавать, утонули... Остальные, приуныв, разбежались под покровом ночи по сопкам, а затем и вслед за прежде ушедшими своими главными силами в глубину Китая. Остался только один эскадрон китайцев, мобилизованных из местных ургинских жителей.
      Говорили, что до взятия Урги к дивизии барона присоединился отряд японцев под командой их подполковника. Японцы участия во взятии Урги не принимали и таинственно исчезли. Были слухи о том, что подполковник возглавлял отряд политически-разведывательного назначения.
      Начальником Штаба Дивизии был ускоренного выпуска Генерального Штаба (г. Томск) капитан Д. Он долго не пробыл в этой должности. Его выдержка, хладнокровие и медлительность вывели из терпения барона, который сослал капитана рядовым в Чехарскую сотню.
      Его заместил старик В-ий - инженер Путей Сообщения - "лукавый царедворец"; он действовал успокоительно на горячего барона своими льстивыми словами. Это, говорили, он вбил Унгерну в голову идею о его, барона, сходстве с Петром Великим, Вой-ий также умело ушел в сторону, упросив Унгерна освободить его от должности начальника Штаба, ссылаясь на то, что из-за ишиаса он на своем коне не поспевает за скакуном барона.
      Инженера заместил присяжный поверенный из Владивостока Ив-ий. Он ладил с бароном, но иногда тоже "посиживал" на крыше - правда на короткие сроки, так как он был нужен в Управлении Штаба.
      Говорили, что атаман Семенов, узнав о взятии Урги, сообщил:
      - МОЙ Унгерн покорил Монголию, за это я произвел его в генерал-лейтенанты.
      - МОЙ, МОЙ, - повторял барон с негодующим смешком, - попробуй, возьми сам Монголию!
      Этим он отвергал всякую зависимость от атамана и подчеркивал собственную идею и стратегию захвата; тем не менее погоны генерал-лейтенанта с вензелем атамана Семенова он все-таки надел на свой монгольский брусничного цвета бушлат.
      Большинство офицеров дивизии Унгерна были "сфабрикованы" самим бароном. Преобладали подъесаулы, хорунжий, произведенные из подпрапорщиков, урядников, строевых казаков. Все они были типа сорвиголов и были преданы барону не столько по любви к его личным качествам, сколько за ту вольную жизнь, которой он их вознаграждал за их храбрость, отвагу и преданность.
      ***
      Первый день после взятия Урги очередь станичников у китайского банка не прекращалась, - кто сколько мог набивал свои карманы китайскими долларами, японскими иенами, русскими червонцами, царскими серебряными рублями; бумажными деньгами пренебрегали.
      Когда же возобновилось преследование врага - горе было тому, кто нарушил военную дисциплину. Наказания были жестокие, как физические (50-100 ударов ташуром, расстрел), так и моральные, особые
      по дикости их изобретения: - сидеть на льду и поддерживать костер на берегу реки, сидеть на крыше, - конечно, и в том и другом случае без пищи и питья.
      Барон стоял горой за своих бойцов. После поражения под Кяхтой, обходя ночью поле, он увидел раненых, лежащих на земле, в то время, как единственный врач К. спал в юрте. Разъяренный Унгерн ворвался в юрту, подскочил к спящему доктору и одним ударом ташура сломал ему ногу.
      Кроме постоянного состава офицеров, в дивизии были и те штаб- и обер-офицеры, которые примкнули одиночками или группами, спасаясь от большевистского преследования в Сибири. Около пятидесяти офицеров бывшей Оренбургской армии было мобилизовано Унгерном. Все эти "чужаки", - и как не проверенные политически, и как боевой элемент, - уважением унгерновцев не пользовались.
      Во время какой-то тревоги на окраине Урги, на автомобильный двор прискакал комендант Штаба Дивизии, хорунжий Бурдуковский, с громким требованием предоставить ему немедленно автомобиль. Шоферы были в разгоне. Дежурный офицер, оренбуржец, шт.-капитан Л. сразу же стал наливать воду в радиатор ближайшего автомобиля (воду на ночь выпускали по случаю заморозков) эта процедура показалась "до черта" медленной горячему хорунжему. Он локтем бьет по шее штабс-капитана, тот "клюет" носом прямо в радиатор. Бурдуковский, видя окровавленный нос и губы, понял, что это уж совсем усложняет заправку автомобиля. Он садится на коня, осыпая ругательствами капитана, и скачет на улицу...
      Этот инцидент был доложен начальнику авто-команды полковнику М. Он обещал расследовать. Мы знали, что из его расследования ничего не выйдет. Бурдуковский бывший денщик Унгерна, был его любимцем.
      Однажды выпала моя очередь подать автомобиль барону. Он вышел в сопровождении монгола, одетого в яркий желтого цвета шелковый халат. На его голове была круглая, черного бархата, шапочка с темно-красным шариком и павлиньим пером, указывающим на его княжеское достоинство.
      Барон занял заднее место, а князь сел со мной и указывал дорогу. Вскоре мы въехали в Маймачен, пригород Урги, и начали крутиться в лабиринте узких улиц, пока не въехали во двор, где на деревянном помосте (признак богатства) стояла белого войлока юрта. Судя по количеству монгольских "цириков" - солдат, около юрты, я решил, что здесь живет большой чин монгольского правительства.
      Мои пассажиры скрылись в юрте, я же пыхтел, заворачивая свой длинный Чандлер на ограниченном пространстве двора, потом обошел автомобиль кругом, оглядывая шины, которые нужно было изредка подкачивать ручным насосом.
      Вскоре барон вышел, а за ним хозяин юрты, высокий, стриженный, с круглым кирпичного цвета лицом, одетый в красного шелка халат. Они оба низко кланялись друг другу, и я вдруг опешил, когда увидел, как этот "бог войны", "грозный барон" пятился на полусогнутых ногах от приседающего монгола, с самой вежливой и дружественной улыбкой...
      Когда барон повернулся к автомобилю и поймал мой растерянно-изумленный взгляд, его лицо передернулось и превратилось в каменную маску, с глазами, как горящие угли. Я знал, что он не простит мне того, что я видел его в таком необыкновенном для него "размякшем" виде.
      Назад мы ехали вдвоем. Барон изредка ерзал на заднем сидении. Приближаясь к Урге, мы увидели всадника монгола, который гнал табун лошадей вдоль дороги.
      - К табуну! - услышал я приказ барона. Я свернул с дороги и тихонько направил автомобиль к табуну. Дикие лошади рванули в сторону и скрылись за облаком пыли... Моя голова дернулась вперед от удара ташуром и я выпустил руль из рук.
      - Остановись ! - заорал барон. Растерянный, я послушно остановил и даже заглушил машину.
      Он вылез и крупными быстрыми шагами пошел к всаднику... и немного "отошел", когда услышал желаемый ответ от испуганного монгола: - Да, эти лошади были для его тургутского полка...
      Молча мы оба ехали назад в Штаб, где барон так же молча вылез и скрылся за дверью. А я возвращался домой со звоном в ушах от сильного удара по голове и сам себя ругал: как это я забыл... забыл вложить рукавицу в мою меховую шапку...
      ***
      Прощал ли Унгерн кого-нибудь, когда-нибудь, и оставлял ли без наказания за неисполнение его приказания?
      Да, и я могу это подтвердить следующим эпизодом.
      Вскоре после занятия Урги, начальник авто-команды, полковник М. пришел на автомобильный двор и вызвал механика.
      - Сандро, - сказал он, бледный, мигая встревоженными глазами, - барон приказал приготовить для поездки на север все имеющиеся в городе автомобили, и если хоть один из них не дойдет до конца путешествия, то он лично застрелит меня там же на месте.
      Все молчали. Каждый из нас понял, какой смертельной опасности подвергался полковник. Из двух дюжин автомобилей, которые были захвачены в Урге, только одна треть их была на ходу, другие же были разобраны и служили запасными частями для ремонта. В общем же все автомобили были в механическом отношении ненадежны, в особенности для длинных перегонов на предательских монгольских дорогах - вернее монгольском весеннем бездорожье...
      После бессонной ночи и тяжелого труда, к утру мы приготовили пять автомобилей годных и готовых для поездки.
      Эти автомобили выстроились вдоль дома, где помещался Штаб. Разогреваемые, гудящие моторы, громкие перекликания шоферов с последними напоминаниями о том, чтобы не забыть... Суетливые и немного неуклюжие, робкие монгольские князья в шелках и в своих тяжелых гутулах (сапоги с острыми носами кверху) занимали места в автомобилях, не забывая своих седел. Все это создавало атмосферу готовности, деятельности и планированного порядка.
      Унгерн, по-видимому, был в хорошем настроении. Он стоял, высокий, худощавый, в белой папахе, в коротком монгольском бушлате с генеральскими погонами на широких плечах и Георгиевским крестом на груди и улыбался сквозь редкие рыжие усы своими тонкими губами, показывая передние торчащие зубы, слушая перебирающего свои длинные четки старика-ламу.
      Очевидно, барон был доволен тем, что этот автомобильный отряд произвел впечатление на монгольских князей, взволнованных предстоящей поездкой.
      С ревом моторов, так как глушителей не было, эта кавалькада из пяти автомобилей быстро промчалась по улицам города, пугая на своем пути лошадей, верблюдов, ослов и зазевавшихся пешеходов.
      В поле, по бокам дороги, протоптанной верблюжьими караванами, еще лежал снег. Здесь и там, у самой дороги, лежали одиночные, парами и группами, труппы китайцев, большинство раздетых и без обуви. Это были убитые из арьергарда, защищавшего отступление китайцев из Урги.
      Автомобиль с текущим радиатором стал кипеть, перегрелся и остановился в 30-35 верстах от Урги. Два монгола со своими седлами пересели в мой автомобиль. Бюйк Унгерна был следующим, который сдал. Он не смог взять крутую гору; его шофер-немец, на больших оборотах мотора включал конус, автомобиль подавался рывком вперед на несколько футов, икал и глох...
      Другой, Додж, попробовал подтолкнуть его и сорвал себе заднюю полуось.
      Лицо барона хмурилось и передергивалось, но он угрюмо молчал, сдерживаясь в присутствии монгольских князей, а может быть шоферы своими честными попытками и тяжелой работой в преодолевании ненормальных условий дороги, убедили его в том, что виновных не было.
      Немец взял мой Додж; осененный счастливой мыслью, он подвернул автомобиль и... задним ходом легко взобрался на вершину горы. Некоторые из монгол набились со своими седлами в два автомобиля и с бароном на переднем сидении, со своим шофером-немцем укатили. Только три молодых князя с их седлами остались на макушке горы в ожидании лошадей. Мы же, три шофера в Бюике барона, повернули назад в Ургу, таща на буксире Доджа с сорванной полуосью и с четвертым шофером за рулем.
      В долине, в которой еще лежал снег, нам пришлось остановиться - у автомобиля на буксире спустила шина, и вдруг мы были ошеломлены и напуганы, когда кто-то выстрелил три-четыре раза в нас. Пули просвистели мимо, но мы спрятались за кузова автомобилей.
      С дальнего косогора спускались в долину несколько всадников. Они остановились настороженно, а потом скрылись в соседнюю рощу, когда мы дали по ним залп из наших четырех винтовок. Мы не знали, кто были эти горцы - остатки ли китайских шаек (гамины) или заблудившийся патруль дивизии барона. Выяснять это было для нас опасно.
      Я сомневаюсь в том, что автомобильная шина могла быть сменена БЫСТРЕЕ чем эта, которую меняли мы - четыре шофера, подстегиваемые жужжанием пуль поверх наших голов... А затем задние колеса нашего Бюика подняли целое облако снежной пыли - так мы рванули с этого места домой.
      Позже, вечером, когда мы сидели за обеденным столом в нашем бараке, явился немец. Платиновые контакты прерывателя в магнето забились медными стружками от плохо пригнанной крышки. Барон, потомок прибалтийских немцев, даже не рассердился на своего шофера-немца, когда ему пришлось пересесть в последний, оставшийся на ходу Форд. Немец, только после часов подробного исследования причин остановки мотора, смог вернуться домой.
      Мы даже рассмеялись, когда вскоре явился капитан Е-ф, его "Фордянка" не могла закончить путешествие- мост был снесен разлившейся рекой, и последние 12 верст до фронта барон и монгольские князья проскакали верхом,
      Итак не только один, но и все пять автомобилей не дошли до конца пробега и... никто не был наказан.
      Раза два по вызову и наряду Штаба Дивизии, я возил Чин-Ван -Джембулвана, который занимал большой пост в монгольском правительстве и в то же время был посредником между живым богом Богдо-Хутухта Геген и бароном. Я слышал, что в прошлом Джембулван (смесь бурята с монголом) был скотопромышленником около русской границы. Он бегло говорил по-русски.
      Унгерн пригласил его к себе в дивизию, зная, что этот ловкий делец будет служить ему, как носитель и как проповедник среди религиозных монгол новой идеи и плана барона о возвращении на монгольский трон Богдохана, в то время находившегося под домашним арестом по распоряжению китайских властей, оккупировавших Монголию. За это монголы должны будут помочь Унгерну образовать военную базу, откуда начнется поход против большевиков.
      Очевидно Джембулвану понравилось, как я его возил, потому что в приказе по автокоманде наряду с указанием об откомандировании автомобиля великому князю Чин-Ван Джембулвану, шофером был назначен я.
      Юрта, в которой жил Джембулван, была поставлена на деревянном помосте с перилами. Она была покрыта белым войлоком и украшена разноцветными лентами. Внутри стены и пол были покрыты дорогими персидскими коврами. В средине юрты на полу, вместо обыденного очага, стояла круглая, кафельная печка; на низком резном столике помещалось изображение Будды и другие религиозные реликвии; на двухспальной кровати лежала горка расшитых золотом подушек; на этажерке, украшенной яркими медными шарами - граммофон.
      Юрта, в которой я жил с сержантом его личной охраны, была установлена на земле. Мы оба спали на железных кроватях. В юрте, соседней с нашей, помещалась охрана, денщики и наш повар-монгол. Автомобиль Додж, выпуска 1918 года, как я потом узнал - реквизированный у корейского доктора, стоял между юртами, на ночь закрытый войлоком.
      Приготовление к поездке сопровождалось энергичной работой очень заинтересованных моих подручных монгол, выбранных и обученных мною из чинов стражи. Двое следили за шинами, - норма - 150 раз качнуть каждую спустившую воздух шину ручным насосом. Один следил за уровнем бензина в баке и масла в моторе; следующий кипятил воду для радиатора и, наконец еще несколько энтузиастов полировали капот и кузов. Самому сильному приходилось крутить заводную ручку (самопуска не было). Этот силач крутил лихо, постоянно откидывая свою длинную косу, которая вот-вот намотается на заводную ручку...
      Я заводил мотор; не привязанные монгольские кони дрожали, поджимали зады и жались к юртам, дети разбегались.
      Выходил Джембулван, высокий, сутулый, сухощавый, с тонкими чертами красивого, оливкового цвета, лица, одетый в брусничного цвета, шелковый, с длинными рукавами, халат, поверх которого была застегнута голубого шелка безрукавка. Его бархатная круглая шапочка с темно-красным шариком наверху была украшена тремя павлиньими перьями, - это свидетельствовало о его титуле хана.
      Джембулван, не открывая дверки, заносил свою ногу в красного сафьяна ичиге через борт открытого автомобиля, плюхался на сиденье, и его "Пошел, паря !" было сигналом к движению.
      Главным визитом было посещение Богдохана в одном из его трех дворцов, двухэтажных, деревянных домов, выкрашенных в зеленый, красный и белый цвета, в которых по очереди жил Богдо, в зависимости от предсказаний лам.
      Пока Джембулван совещался с Хутухтой, я допускался в нижний этаж дворца, где на полках были собраны нужные и ненужные предметы европейской культуры: граммофоны, пианино, химические аппараты, хирургические инструменты, коллекции часов, ружья, револьверы, пистолеты различных времен и конструкций.
      Из граммофонных пластинок мне был приказ от Джембулвана - брать только марши и польки.
      Чтобы убить время, я слонялся по двору, заходил в гараж, где находились три автомобиля с воздушным охлаждением марки "Франклин" и один Форд с китайским паланкином вместо кузова; и когда мне было больше не о чем говорить с разодетым в шелка, но в европейских ботинках с крагами, личным шофером Богдо-хана, я шел в зверинец.
      Чтобы дойти до клеток диких зверей, до белого слона и до белых, необычайной величины, дромадеров, надо было идти по деревянному тротуару. С двух сторон на меня бросались громадные псы. Они, все прикованные, стояли на задних ногах, поддерживаемые натянутыми цепями, из открытых пастей изрыгая страшный лай и пену. Оступиться на тротуаре было очень опасно.
      Город Урга был окружен кучами отбросов. На эту свалку монголы выносили умерших. Собаки были священными санитарами: по ритуалу умерший должен быть съеден собаками, если он угоден богам. Собаки тысячами жили на этих кучах в диком состоянии. По ночам лай этой тысячи тысяч собак сливался в шум, подобный резкому воющему ветру во врему морского прибоя. Горе заблудившемуся пешеходу ночью на этой свалке. Самые крупные экземпляры этих собак-людоедов и были представлены в этом коридоре.
      Довольно часто по дороге домой мы останавливались в деревянном бревенчатом доме купца-бурята. За чайный стол с самоваром приглашался и я. Джембулван "приглядывался" к пригожей молодой, "сдобной" дочери бурята. Мне говорили, что его эти "ухаживания" увенчались успехом. У нашего автомобиля, за отсутствием батареи, огней не было. По вечерам Джембулван посещал бурятку на коне.
      К молодому монголу, начальнику стражи - "цирику", моему компаньону по юрте, приходила стройная, грациозная, краснощекая монголка. Их деловитая, без объятий, без поцелуев и без стыда, любовь вначале меня шокировала, но потом... превратилась в забавный и волнующий спектакль, которого я стал дожидаться даже с нетерпением.
      Пока монголка оглядывала меня своими нескромными глазами-щелками с головы до ног, ее любовник перевел мне ее предложение... Соблазн был велик. Но в моих путешествиях по Азии (Монголии), я встречал безносых женщин, у которых висел маленький передник, подвязанный за уши и закрывавший ужасную дыру, которая заменяла разрушенный сифилисом нос. И только недавно я привез русского доктора К. и подслушал через войлочные стенки юрты его лекцию Джембулвану об опасности и последствиях шанкра, а затем денщик вынес ведро с кусками окровавленной ваты. Я не был уверен в том, что эта монгольская "газель" не разделяет свое любовное ложе и с нашим шефом.
      Я был доволен "новой страницей" моей жизни. Вместо вилки я подносил пищу ко рту палочками, вгрызался в только раз вскипяченную ножку барашка и отрезывал кусок от нее моим острым ножом как можно ближе к моим губам, пил зеленый чай с овечьим жиром и молоком яка, курил монгольский табак из длинной трубки и, кроме того завел себе табакерку с нюхательным табаком с тем, чтобы предложить "понюшку" табака монголу-другу, который в свою очередь даст мне насладиться тем же из его табакерки.
      Я научился приветствовать моих монгольских друзей, выставляя (протягивая) вперед мои руки ладонями кверху, на которые приветствуемый клал свои руки, если он чувствовал себя выше меня по своему положению. Но как бы верх вежливости - он мог подвести свои руки под мои, желая показать этим, что он признает мое превосходство над ним. И пока происходил процесс этого "рукоприложения", мы, промодулировав наши голоса в тонах самых дружественных, мягких и уважительных, говорили друг другу: "Сайхум байна!..".
      Здесь я научился любить монгол. Они, потомки Чингиз-хана, унаследовали характерные черты, только в обратном смысле их значения: вместо воинственных, грубых, жестоких победителей-деспотов - предков, они стали скромными, робкими, миролюбивыми, религиозными, часто эксплуатируемыми разными обманщиками и самозванцами.
      КОРОНАЦИЯ БОГДО-ХАНА
      Незадолго до коронации, Унгерн приказал начальнику автокоманды приготовить автомобиль в виде подарка Богдо-хану. Этот подарок должен был быть выкрашен в священный для монголов желтый цвет.
      Из немногих автомобилей команды был выбран 4-х цилиндровый Шевролет выпуска 1916 года, с коробкообразным кузовом и плоской крышей, а так как при работе его мотора муфточки клапанных толкателей звенели почти так же, как бубенчики, то автомобиль был назван нами "табакеркой с музыкой".
      Опыта в покраске автомобилей ни у кого не было. Красили, подкрашивали, закрашивали все в команде, стараясь хоть немного подравнять грубые мазки кистей, которые упрямо не желали исчезать под покровом новых мазков. Но автомобиль стал желтым.
      Чтобы предстоящая коронация Хутухты получила мировую огласку, Унгерн отправил застрявшего в Урге писателя Осендовского послом в Пекин, в иностранную миссию.
      - Это мы с вами будем страдать, пересекая Гоби? - спросил меня тучный, с эспаньолкой и испуганными глазами, Осендовский. Но я ему сказал, что его повезет прапорщик Л. и что будет не страдание, а сплошное удовольствие. Они доехали до Харбина благополучно.
      Успел ли этот польский профессор-писатель что-нибудь сделать в смысле международного оглашения об образовании Средне-Азиатской Империи в Монголии неизвестно. Вскоре он опубликовал свою книгу:
      "Боги, люди и звери", в которой фантастически неправильно описал некоторых людей, принимавших участие в унгерновской эпопее.
      Вторым гонцом за пределы Монголии к атаману Семенову был послан безногий генерал К-ий. Ему местный фельдшер в Кобдо ампутировал (пилой плотника) ступни отмороженных гангренозных ног. О его передвижении в сторону ст. Даурия и о его судьбе там, мы ничего не знали.
      До взятия Урги бароном, Монголия была под протекторатом Китая. Правитель Монголии - живой бог, Хутухта, БогдоТеген, был лишен трона и по приказанию генерал-губернатора Суй-Шу-Чанг, находился под домашним арестом в его дворце.
      Перед последней (третьей) атакой на Ургу, барон послал гонцов в Тибет к Далай Ламе, призывая его к священной войне для защиты Желтой Веры. В ответ ему прислали отряд, состоящий из 100 тургутов (воинственное племя). Во время последней атаки на Ургу, этот же отряд выкрал Богдо-хана из его дворца и умчал в горы. В благодарность за его освобождение и взятие Урги, Хутухта дал барону титул хана. Барон же в свою очередь, чтобы еще более склонить монгол на свою сторону, целью которой было образовать Средне-Азиатскую Империю для борьбы с большевиками, провозгласил день коронации Богдо-хана и возвращение ему его отнятого трона.