Я в замке король

      Киншоу стал гадать, что будет дальше и будет Хуперу стыдно или нет. Он думал: «Теперь уж ему меня не испугать, теперь уже все, хватит ему командовать».
      Кажется, долго было темно, а потом в лес снова прокрался свет. Вдалеке еще медленно погромыхивал гром – снова и снова. Киншоу пощупал свои волосы, совсем мокрые. И свитер тоже намок.
      Потом, ни с того ни с сего, солнце залило поляну, будто вздернули занавес над ярко освещенной сценой. Пар поднимался от взбухшей земли, от стволов и густым запахом забивался в ноздри. На кустах блестели капли.
      Киншоу вылез из-под куста и проверил куртку. Она провисла посередине: там скопилась вода. Он перевернул куртку, и вода протекла сквозь куст, на Хупера.
      – Ну, все, – сказал Киншоу.
      Он отошел немного в сторону. Под ногами хлюпало, от мокрой травы опять намокли внизу брючины. Он постоял на солнышке. В вышине синими щелками проглядывало сквозь листву небо.
      – Пошли, Хупер, все нормально.
      Опять запели птицы. Шурша, ползли по стволам и плюхались вниз капли.
      Киншоу растирал ноги. Их свело под кустом. Хупер не вылезал и не вылезал, хотя, уже отнял пальцы от ушей и поднял голову. Он сидел и вслушивался, старался разобрать, где гроза.
      И тогда Киншоу услышал шум воды. Не дождя, а текущей воды, где-то справа, за тем местом, где начинался уклон. Он повернул туда голову. Наверно, там ручей, и после дождя он побежал быстрее, Киншоу даже рот свело, так вдруг снова захотелось пить.
      Он вернулся к кусту и выудил ранец. Кожа намокла, но внутри все оказалось сухое.
      – Там ручей, что ли, – сказал он Хуперу. – Я слышу. Пойду поищу.
      Хупер взглянул ему прямо в лицо, в первый раз с тех пор, как началась гроза.
      – Зачем? – Пить хочется.
      – И мне.
      – Ты же говорил, ты захватил попить.
      – Ничего я не говорил.
      – Нет, сказал. Еще говорил, что я дурак.
      Хупер не ответил, только медленно поднялся. Он вылез из-под куста, отошел на ярд, повернулся к Киншоу спиной, расстегнул молнию на джинсах и стал писать в папоротники. Киншоу смотрел на него. Это было долго. Киншоу подумал: да, ничего себе страху набрался. Потом Хупер сказал:
      – Я не взял с собой воду, потому что я знал, что тут ручей.
      – Врешь, никогда ты тут не был, ничего ты тут не знаешь.
      – Нет, был, был.
      Киншоу пропустил это мимо ушей. Он думал: после грозы все будет по-другому, теперь ничего, он на Хупера управу найдет.
      Но он забыл, что за человек этот Хупер. Вот он вышел на середину поляны и быстро огляделся. Потом сказал:
      – Точно. Слышу. Где-то тут. Я первый пойду, потому чтоя главный.
      И Киншоу за ним поплелся.
      За кустами бежала узенькая стежка. Уклон был не крутой. После дождя как будто посвежело, но, когда они зашли подальше в густой лес, воздух стал снова жаркий, и душный, и сырой. Земля пока была вязкая, и идти было трудно еще потому, что к ногам липли мокрые листья. Но шум бегущей воды приближался.
      Киншоу хотелось уже и пить и есть, он решил остановиться, раскрыть ранец и отщипнуть ломтик шоколада. Но тут он обо что-то споткнулся. Он нагнулся к траве. Хупер впереди встал, оглянулся:
      – Ну чего ты там? Пошли.
      – Ой, а я чего-то нашел!
      – Что?
      Киншоу не ответил. Он пошарил в траве, и рука наткнулась на мягкий влажный мех. Он раздвинул траву.
      Кролик был мертвый. Хупер подошел, встал рядом и опустился на корточки.
      – Что это?
      – Кролик. – Киншоу легонько провел пальцем по холодному загривку.
      – Убитый.
      – А как? Крови нету.
      – Нету.
      Ушки торчали остро, тревожно, будто кролик умер, прислушиваясь, но глаза были застывшие, пустые и далекие, как у рыбы на прилавке.
      – На кой он тебе сдался, а?
      – Так просто.
      – Ну, тогда пошли. Я думал, ты пить хочешь.
      Киншоу не ответил. Он осторожно поднял кролика. Кролик оказался тяжелый и весь болтался, будто сейчас развалится.
      – Ты когда-нибудь дотрагивался до мертвого?
      – Нет. Ну, птиц трогал. А большого – никогда.
      – Это лес разве большой?
      – Большой. В общем, я до мертвого животного не дотрагивался
      – А людей мертвых не видел?
      Киншоу испуганно вскинул на него глаза.
      – Нет.
      – А отец как же? Тебе его в гробу не показали?
      – Нет.
      – А я дедушку мертвого видел. Недавно совсем.
      – Ой. – Киншоу не знал, это правда или нет. Он провел пальцами по влажной кроличьей шерстке.
      – Да брось ты его, Киншоу.
      Но Киншоу не хотелось бросать кролика. Он был приятный на ощупь. Раньше Киншоу не знал, как это трогать мертвое. Теперь узнал, Он прижал кролика к себе. Хупер сказал:
      – Он же мертвый. Что умерло – то пропало и не нужно никому.
      – Неправда. А люди?
      – То же самое. Какая разница?
      – Нет, есть разница, есть.
      – Ну в чем?
      – Ну... человеческое же тело.
      – Люди тоже животные.
      – Да, только... только не животные они. Они другие.
      Хупер вздохнул.
      – Вот слушай. Пока ты дышишь – ты живой. Верно? И всё так. А когда не дышишь, сердце останавливается и ты умираешь.
      Киншоу огорчился, растерялся, не знал, как дальше спорить, Хупер вдруг вылупил на него глаза:
      – Может, еще ты веришь в разные враки насчет души, и призраков, и всякое такое, а?
      – Ну, в призраков...
      – Уж если кто умер, так умер, и точка.
      – Нет.
      – Слушай... сам же видишь. – Хупер ткнул пальцем в кролика. Голова тяжело мотнулась в сторону. – Мертвый, – сказал Хупер.
      Киншоу в тоске смотрел на кролика. У него путались мысли. Может, Хупер и правду говорил, только ведь это неправда.
      – Если ты веришь во всякую там бессмертную душу, так ты и в призраков и в привидения должен верить.
      – Нет.
      – Но ведь считается, что призраки – это люди, когда они уже умерли, верно?
      – Не знаю.
      – Да. Это люди после смерти.
      – А сам сказал, что когда умираешь – всё.
      – Я-то не верю во всяких там призраков. Это ты веришь. Так получается.
      Киншоу промолчал. Но успокоиться не мог.
      – Так что смотри в оба. Только все это враки.
      Киншоу опять взглянул на кролика и вдруг заметил большую рыхлую рану у него в ухе, и там было полно гноя, крови и червей. Он изо всех сил отшвырнул тушку. Она мягко, пусто шлепнулась в кусты.
      Подняв глаза, он наткнулся на глаза Хупера, сощуренные, едкие. Теперь он отыгрался за то, что набрался страху в грозу. Больше Хупер ничего не сказал, отвернулся и зашагал по тропинке.
      Киншоу думал и думал про червивую рану, и у него все обрывалось внутри. Мертвый кролик, который сперва казался таким чистеньким, сразу стал мерзким – поганый, заразный. Киншоу поскорей оглядел свою тенниску – не осталось ли пятна.
      Вдруг Хупер стал быстро съезжать вниз, он ужасно размахивал руками, чтоб удержаться на ногах.
      – Киншоу, Киншоу... Ой... Господи...
      Там кончилась тропинка и начинался крутой спуск между двумя буграми, заросший папоротниками, высокими, по пояс. Земля была мокрая и скользкая после дождя. Хупер на ногах не удержался и покатился кувырком, вопя от страха.
      – Киншоу...
      Но Киншоу ничего не мог сделать, просто он очень осторожно шел следом, он прощупывал каждый шаг. Внизу раздался треск и вскрик. Птицы тут же вспорхнули с кустов и разлетелись по лесу.
      – Ну, как ты там?
      Молчание.
      – Хупер? Ты чего?
      Киншоу чуть наклонился вперед и съехал пониже.
      – Хупер? Что там с тобой?
      – Тут река. Я ее нашел. Я ее вижу.
      Киншоу ужасно разозлился и бросился вниз, он продирался по взмокшей траве. Он поцарапал руку о торчащую ветку.
      Хупер стоял на коленках и смотрел сквозь густые темные камыши.
      – Ты не расшибся, оказывается!
      – Нет.
      – Я думал, ты чуть не умер, ты такой дикий вой поднял. Чего ж ты орал, если не расшибся?
      Хупер только головой мотнул.
      – Ну, боялся, что расшибусь. Гляди – вода, и куда-то она течет.
      – Почему это?
      – Она всегда куда-то течет. Все ручьи, все реки – всегда. Если мы пойдем за ней, мы отсюда выйдем. Так?
      – Откуда ты знаешь?
      – Это само собой ясно.
      – Почему? Может, никуда она не выходит, а забирается все глубже в лес.
      – Много ты понимаешь! Голова! Она именно выходит, и мы ее даже видели – под мостом, в деревне, соображаешь?
      – Так, может, то другая.
      – Нет, она самая. – Хупер поднялся. – Ну, пошли туда. Тут плохо пить, полно водорослей.
      – Ты выпачкался. Все штаны заляпал.
      – Ну и что? Пошли.
      Киншоу не двинулся с места. Конечно, он хотел выйти из лесу не меньше, чем Хупер. Только не вместе с Хупером. И потом, он сомневался, что, если идти вдоль реки, точно выйдешь из лесу.
      Но вообще-то не все ли ему равно, что делает, куда идет Хупер? Когда они выберутся отсюда, Хуперу дорога – домой. Киншоу возвращаться не собирался.
      – Ну, пошли! Чего стоишь?
      – Хочу и стою.
      Хупер встал и оглянулся. Он сказал:
      – Будешь стоять, один останешься. И чего хорошего? Умрешь тут, никогда не выйдешь.
      – Почему это? Я не хуже тебя дорогу найду.
      – Надо вместе держаться. А то опасно.
      – Все из-за тебя. Это мы из-за твоей дурацкой игры заблудились,
      – Заткнись ты. Лучше иди за мной.
      Киншоу все стоял. Ему вдруг захотелось повернуть и пойти в другую сторону. Наудачу. Но он пока не понял, хорошо это или нет, что они воду нашли. Еще неизвестно, легче ли будет идти, может, даже наоборот, и ведь мало ли какие еще препятствия встретятся. В лесу они уже начали разбираться, пока шли поверху. А тут все другое.
      Пахло паром, сыростью, как в джунглях, и был еще один запах, гнилой, сладкий. Нечем было дышать. Киншоу захотелось снова взобраться наверх и потом еще взбираться – выше, выше, на высокий вяз, пока не станет видно небо. Они проторчали тут уже целую вечность. Река лениво текла между крутых заросших берегов.
      – Ну, ты идешь или нет? А то ведь я сейчас пойду, Киншоу, и плевать я на тебя хотел.
      Киншоу знал, что никуда Хупер не денется. Хупер перепугался грозы. И теперь ни за что не захочет оставаться в лесу один. Киншоу не ответил, но снова пошел за ним, очень медленно.
      Они пробирались через заросли вдоль реки долго, может, две мили прошли, и все оставалось по-прежнему. Очень грязно и скользко. Тут не водилось ничего – ни птиц, ни бабочек. Как в темном сыром туннеле. Вокруг вылезших корней рос дикий чеснок и ужасно вонял.
      Вдруг Хупер встал как вкопанный.
      – Ну, чего там?
      – Ничего.
      – Чего же ты встал?
      – Надоело.
      – Что?
      Киншоу поравнялся с ним. Впереди было все то же – туннель.
      Хупер разворчался:
      – Никуда мы не выйдем, никуда она не выводит, тут все темней и темней. Дрянь какая-то.
      – Сам же сказал: надо по берегу идти.
      – Ну и что? Я передумал.
      – Не идти же теперь обратно.
      – Почему это?
      – Да потому, что обратно вообще не ходят. И там мы ведь тоже не могли выйти из лесу.
      – Откуда ты знаешь?
      – Ну были же мы там.
      – Мы не везде были. Можно опять наверх взобраться.
      – Ну давай. Хоть сейчас.
      – Нет, тут колючек полно. Хочу обратно.
      – Это черт-те куда переть.
      – Пусть. Хочу обратно.
      – Ну, давай я первый пойду, раз ты боишься.
      – Мне тут плохо, Киншоу. Противно. Жуть.
      – Ты как маленький. Она же нас выведет, сам сказал.
      – Хватит тебе, заладил: сказал, сказал.
      – Но ты сказал. Учти.
      Киншоу отпихнул его и прошел вперед. Подумаешь, дело большое – Хупер. Он теперь знал, как с ним обращаться.
      Покуда хватал глаз, тянулся зеленый туннель. Киншоу это тоже ненравилось, но не обязательно обо всем рассказывать. Раньше он сам чуть не предложил вернуться или подняться наверх. А теперь он хотел только вперед. Решить что-нибудь, взяться и вдруг не кончить – он такого терпеть не мог. Он все любил доводить до конца. И потом – он опять вышел вперед, опять стал главным и уступать свое место не собирался. А Хупер пусть идет за ним, если хочет.
      Они снова пошли. Но прошли немного. Река свернула и долго текла под низко нависавшим боярышником. Тут приходилось взбираться повыше, цепляться за корни, за стволы, чтоб не упасть, изгибаться, продираться боком. Но потом кусты кончились, и вдруг они очутились на открытом месте.
      Река тут расширялась, растекалась между стволами и наливала заводь. Крутые берега постепенно делались все ниже, и здесь они вовсе сошли на нет, вода сравнялась с землей. Здесь стало гораздо светлей. Росли одни вязы – очень высокие, не частые, и листья только в вышине, у верхушек.
      За заводью река опять текла и текла, исчезала, и там, вдали, был густой кустарник.
      – Смотри, как бассейн, – сказал Киншоу.
      – Вроде. Только маленький.
      – Как думаешь, его специально вырыли?
      – Не знаю. Нет, наверно. Ой, смотри-ка – следы от копыт. Полно. Наверно, сюда олень приходил.
      – Я же говорил.
      Они на минуту замерли, почувствовав, что добрались куда-то и теперь непонятно, как дальше быть. Кажется, до конца леса ближе не стало, кругом была чаща.
      Потом вышло солнце и наполнило поляну бледным, желто-зеленым светом. Вода в реке и в заводи сделалась совершенно прозрачная.
      – Я придумал! Я плавать буду!
      Хупер стянул с плеч сумку и швырнул на землю. Он содрал с себя всю одежду и разбросал как попало по траве. Киншоу на него смотрел. Он не двигался. Ему было не до глупостей. А Хупер опять про все забыл и только наслаждался приключеньем. Он голый побежал к реке, мелькнув среди стволов, будто какая-то белая зверюшка, прыгнул в воду, пустив взрывы брызг, и начал плескаться, скакать, танцевать, колотить руками.
      – Киншоу, иди сюда! Ой здорово!
      Он взбивал руками фонтаны.
      – Ну, чего ты? Плавать, что ли, не умеешь? Мировая вода.
      Киншоу все не двигался. Он вспомнил яркую, ненастоящую синь бассейна, в котором его заставлял нырять тот мальчик – Тэрвилл.
      – Ты что – боишься?
      Он подумал: нет, нет, тут же другое дело, тут хорошо. Там было плохо потому, что полно людей и дикий шум, и, если б он утонул у них на глазах, они бы все равно купались, стояли, хохотали, разговаривали как ни в чем не бывало. Он вдруг будто сразу вырос, стал ужасно сильный, могучий, он теперь что угодно мог. Он начал раздеваться, хотя и не разбрасывал вещи, как Хупер. Он их положил аккуратной стопкой на ранец.
      Странно было стоять нагишом под открытым небом. Он посмотрел вниз, на свое тело и поджал пальцы на ногах, потому что под них забивались холодные листья. Хупер смотрел, ждал и бил руками по воде. Он начал выть, как дикий индеец.
      Минутку Киншоу постоял на берегу. А потом его захлестнула радость, до него опять вдруг дошло, что вот он, Киншоу, стоит здесь, среди лесов, и опять он почувствовал, как это важно. Он вложил палец в рот, испустил ответный клич и с разгона бухнулся в воду.
      Она оказалась просто удивительно теплая, плескалась у него между ног, лизала живот. Сперва он стоял в воде и дрожал от удовольствия. Потом поплыл, опустив лицо в воду. Он открывал глаза и смотрел вниз. Там было темно, зелено и сине. Проплывали рыбы. Он увидел ноги Хупера, они колыхались, как листья какого-то морского анемона. Он сделал бросок вперед.
      Они долго-долго стояли в воде. Киншоу думал: не хочу вылезать, никогда, лучше этого нет ничего на свете. Они отмыли грязь, в которой вымазались, когда упали тогда с берега, и стали носиться, высоко задирая коленки, орали, плескались. В заводи было глубоко. Киншоу плыл под водой, выныривал, как черепаха, и брызгался на Хупера.
      В конце концов солнце спряталось. Хупер уже сидел на берегу и разглядывал ноготь на ноге. Деревья подальше стали темные, почти черные, а вода, бурлившая вокруг Киншоу, вдруг помутнела. Он поежился.
      – Я его ободрал, – сказал Хупер. – Об камень ударился.
      – Кровь идет?
      – Нет, но все равно внизу, откуда ноготь растет, мокро вроде. И покраснело.
      – Лейкопластырь хочешь?
      – А ты луну с неба хочешь?
      – Зачем? У меня правда есть.
      – Пластырь?
      – Целая коробка. Какие хочешь.
      Хупер поднял глаза. И сказал небрежно:
      – Ладно, давай.
      Киншоу побрел к берегу и вылез.
      Хупер сказал:
      – Ну, вид у тебя – ой.
      Киншоу все еще стоял на четвереньках, с него стекала вода.
      – Руки и ноги болтаются.
      – А у самого? У всех так.
      – Ну да, не так. Ты прямо как марионетка, когда все веревки поотпускали.
      У Киншоу кровь бросилась в лицо. Не взглянув на Хупера, он прошел к своей одежде. Зубы у него стучали, руки стали синие и в мурашках.
      – Фу ты, вытереться нечем, – сказал он скучно.
      Хупер теперь стоял на берегу, хотя и не отрывал глаз от своего пальца. Он сказал:
      – Мне холодно.
      – Можно костер разжечь, – сказал Киншоу. – У меня спички есть.
      – Не надо, опасно, наверно.
      – Почему? Натаскаем камней и сделаем вроде печки. В воде полно камней. И потом – тут сыро, деревья не загорятся, ничего не будет. И что-нибудь сварим.
      – Что варить-то? У меня только печенье и помидоры. И мятные лепешки. Их не варят.
      – Помидоры можно сварить. И что-нибудь поймаем. Поохотимся.
      – Это же глупая игра.
      – Почему игра? Мы замерзли – это раз, а когда костер – заодно и варят. Мне есть хочется.
      – Ну да, что мы тут поймаем? Фига два.
      – А что хочешь.
      – Ну, например? Да ты костер-то хоть разводил? Умеешь?
      – Нет. А чего там уметь? Зажег – и все дела. Ты одевайся давай, а то закоченеешь.
      Киншоу свернул трусики и быстро ими растерся. На него напала жуткая дрожь, ему даже стало плохо. Джинсы противно липли к ногам, когда он их натягивал. Он застегнул молнию, нагнулся и до отказа подвернул штанины.
      Хуперу он сказал:
      – И ты закатай, сейчас за камнями в воду полезем.
      В воде было хорошо. Но теперь он вдруг спохватился, что, наверно, баловаться не стоило. Хуперу-то что, ему все шутки, игра, он и грозу забыл, и как он перепугался, и что они заблудились забыл, и вообще как они сюда попали. Киншоу подумал: кому-то надо соображать. Ну, а ему гораздо важней поскорей отсюда выбраться.
      Но как оказалось приятно командовать Хупером! Еще вчера, еще даже сегодня утром он себе и не представлял такого, да в общем-то и не хотел. «А теперь, – он думал, – теперь я все знаю про Хупера. Он как маленький. И глупый. И вредный». Киншоу себя считал гораздо взрослей и вообще другим. Ответственней.
      Хупер держал в руках плоский камень. Киншоу сказал: «Ну скорей давай». Хупер не ответил. И сразу Киншоу понял, что все он сглазил. Он обернулся. Хупер смотрел на него, держал в руках большой камень, и с него стекала вода. В глазах появилась прежняя хитрость.
      – Хватит тебе командовать, Киншоу.
      – Ладно, кончай, нам еще костер разжигать.
      – А я тебе не нанялся.
      Киншоу бросил камень, который сам держал, сел на корточки и стал рыть ямку. Хупер медленно, размеренным шагом подошел с берега.
      – Ты кое-что забыл, а? – он сказал.
      – Нам много камней таскать. Больших. Еще штук двадцать. Чтобы все как надо.
      – Я кой-чего могу сделать, что тебе не понравится. Сам знаешь.
      Киншоу снизу взглянул на него с тоской и отвалился на пятки.
      – Собираешься ты костер разводить или нет, а, Хупер?
      – Не притворяйся, как будто не слышал.
      – Хватит умничать. Ты только болтаешь.
      – Это я-то?
      Нет, Киншоу подумал, нет. Ох, господи, боюсь я его, боюсь.
      – Ты меня боишься. Потому и убежал. Ты меня с самого начала стал бояться. И нечего из себя строить.
      Киншоу встал и, ни слова не сказав, пошел к реке за новым камнем. И услышал за собой шаги Хупера.
      – Сам небось знаешь, что будет, если мы тут ночевать останемся, – сказал Хупер.
      – Что будет? Ничего.
      – Придется всю ночь костер жечь.
      – Ну. – Киншоу поднял камень и на Хупера опять не взглянул.
      – Тут мотыльков полно, – тихо выговорил Хупер, – их в лесу всегда много. И здоровенные – учти.
      У Киншоу свело живот. В ноздри полезла затхлость Красной комнаты. Хупер увидел, какое у него лицо. И спокойно отошел, пошел к месту для костра.
      – Подумаешь, мотыльки несчастные, – заорал Киншоу ему вслед. – Не очень-то я испугался.
      Хупер оглянулся и хмыкнул.
      «Ничего он мне не сделает, нет, что он мне может сделать? – думал Киншоу. – Просто болтает, дурак».
      Но он знал, и Хупер знал, что вопрос не в том, чтобы что-то сделать. Хватит и того, что Хупер сейчас увидел его лицо. А на лице застыл ужас от одной мысли о тогдашнем страхе.
      Киншоу захотелось на все плюнуть, махнуть рукой. Ему вечно не везло. Уж как Хупер испугался тогда грозы, а ведь прошло и хоть бы что, и Киншоу знал, что на этом не сыграешь. Он мог, конечно, позлить Хупера, хотя и то кто его знает, да у него и не поймешь, он не покажет виду. Но того страха не вернуть, разве только опять гроза подоспеет или еще какая-нибудь напасть, которая от Киншоу не зависит. А Киншоу совсем по-другому устроен, и Хупер его раскусил, он в самый первый день его раскусил.
      Киншоу знал, что ему с Хупером не сладить. Приступы радости, торжества над Хупером – не в счет, они сразу проходили. Да и какая в общем-то разница, кто пойдет по лесу первый. Киншоу на себя обычно не очень надеялся, понимал, что ничего особенно не умеет. И до сих пор ему это было даже все равно. А теперь – нет, теперь заговорила гордость, ему надоело унижаться. Все получалось ужасно обидно.
      Они, прутик за прутиком, складывали костер.
      – Сколько сейчас времени?
      Киншоу вынул часы из ранца. Он совершенно не представлял себе, который час.
      – О, поздно. Уже три.
      Хупер плюхнулся на камни.
      – Что ж теперь будет? Что делать?
      – Костер разводить.
      – А потом?
      – Потом поедим. Я рыбу поймаю. Я же сказал. Наткнем ее на палку, и она зажарится.
      – Нет, а после? Как мы отсюда выйдем?
      – Пойдем – пойдем и дойдем до ограды. Да мы скоро выйдем, не вечно же нам идти.
      – Не скажи. Он большой.
      – Он?
      – Ну да. Барнардов лес.
      – Ладно болтать! Лес – это еще где! А мы в Крутой чаще.
      – Ничего подобного. С чего ты взял? Крутая чаща маленькая. А мы вон сколько оттопали.
      – Значит, кружим, наверно. Какой же это Барнардов лес?
      – Ну а почему нет? Скажи.
      Киншоу вздохнул.
      – Да потому что сперва надо выйти из Крутой чащи. Я по карте смотрел. Выходишь, проходишь поле, и тогда уже лес.
      – Но можно и по-другому пройти.
      – Как еще по-другому?
      – Где они соединяются. Наверху. И никакого поля, а сразу попадаешь в лес. Там мы и прошли.
      Оба долго молчали. Киншоу сел на землю и стал думать. Потом спросил:
      – Это точно?
      – Точно.
      – Ой.
      – Я думал, ты знаешь. Это каждый знает.
      – Нет.
      – Если б Крутая чаща – тогда бы что! Ерунда. А мы сошли с тропинки, когда оленя гнали.
      – Все ты!
      – Тебя никто не заставлял.
      – А теперь мы, может, все глубже и глубже забираемся.
      Хупер ворошил палкой листья.
      – И мы не знаем, как идти туда, а как обратно.
      – Ну да.
      – И никак не поймешь. Не узнаешь. Мы неизвестно где.
      – Да.
      Лицо у Хупера побелело.
      – Нас не найдут, – и у него сорвался голос, – хоть даже догадаются, хоть сто человек пошлют, и то не найдут.
      Киншоу не ответил. Вдруг Хупер бросился ничком и начал колотить кулаками по земле, рвать ногтями листья. И хрипло, как-то горлом, вопить. И сучить ногами.
      Киншоу смотрел на него с испугом. Он сказал:
      – Ладно тебе, Хупер. Кончай. Как не стыдно.
      Но Хупер его не слышал, он орал во всю мочь и потом заплакал. Киншоу стало совсем тошно, на него уже опять накатывал ужас. Он не знал, что делать, – и вовсе не из-за Хупера даже. Хотелось вскочить и бежать куда глаза глядят, за деревья, но он одумался. Так можно совсем заблудиться, и потом – нехорошо бросать Хупера. Поэтому он встал, нагнулся и схватил его за ноги.
      – Хватит! Молчи, молчи, молчи! – Он поддал эти ноги вперед и тряхнул, стукнул об землю – раз, раз и еще. Но без толку: Хупер все вопил и колотился. Его голос отдавался эхом по всей поляне, высоко и гулко.
      Киншоу совсем отчаялся, он потянул его, перевернул на спину и ударил по лицу – еще и еще.
      – Молчи, Хупер. Молчи! О господи, да перестанешь ты или нет!
      Хупер перестал. Он лежал на спине, высоко задрав коленки. Лес притих. Киншоу медленно отошел прочь. Сердце у него бухало. Раньше он Хупера не трогал. Ух, как нехорошо.
      Тут же он подумал, что Хупер снова начнет орать или, чего доброго, вскочит и будет драться. Но тот не двигался, долго не двигался. Лес стоял тихо-тихо, и опять вылезло солнце. Потом на дереве, прямо над головой у них, как-то странно, надрывно закатилась птица.
      Хупер опять перевалился на живот, уткнулся лицом в землю и заплакал. Он плакал, и плакал, и всхлипывал, и сопел. Киншоу бил ногой по корявому корню, смотрел и не знал, что сказать. Но Хупер, кажется, про него забыл, так что он, наконец, от него отошел и занялся костром.
      Он вырыл круглую неглубокую яму, а рядом полукружьем уложил камни, как стенку. В яму он набросал листьев, а потом уложил прутья – колодцем. Киншоу отыскал длинную прямую палку и стал ее обстругивать: делать вертел. Он сидел на земле по-турецки и орудовал ножом. Тишина опять была мертвая, только хлюпал Хупер и шуршала вода.
      Киншоу старался не вспоминать про то, что сказал Хупер. Может, это и неправда и ни в каком они не в лесу. И все обойдется. Они тут еще дня не провели, и еды у них полно. И скорей всего они сейчас где-то совсем недалеко от опушки. Но если уж ночевать, так самое лучшее – тут. Вода есть, огонь будет. Если дождь, можно спрятаться в кустах. Вообще место тут хорошее. И еще он радовался, что держится, все обдумывает и не распускает нюни, как Хупер.
      И вдруг он вспомнил про веревку. И ему даже странно стало, как это он про нее сразу не подумал. Он положил на камни обструганную палку и пошел к ранцу. Сзади раздался шум – это насилу поднялся с земли Хупер. Сперва Киншоу на него и не оглянулся. Он разглядывал веревку. Моток был большой, крепкий. Наверное, длиннющая веревка.
      Когда он повернулся, он увидел, что Хупер скорчился над водой и его рвет. Киншоу заволновался. Хупера перестало рвать. Он вытер рот рукавом.
      – Ну как, все? – спросил Киншоу.
      Хупер распрямился. Его передернуло. Он все смотрел вниз, на воду. Киншоу подошел ближе.
      – Хупер, знаешь чего. Я, наверно, пойду погляжу, может, опушку найду.
      Хупер тут же уставился на него в испуге. Лицо сделалось серое, как прокисшее молоко.
      – Нет, ты заблудишься.
      – Не заблужусь. Я привяжу к дереву веревку и буду все время разматывать. Кто-то в истории так делал, они тогда от быка спаслись. Или от кого-то там еще. В общем, это сила. Может, мы даже у опушки, а сами не знаем. Я пройду во все стороны и погляжу, может, где есть просвет. В общем, мы лучше разберемся, где чего. Так будет правильно.
      – По-моему, глупости все это. А сам говорил, костер разведем, варить будем.
      – Вот вернусь – и будем. Хочешь – пока разжигай.
      Хупер посмотрел на воду.
      – Может, я рыбу поймаю.
      – Ну и порядок.
      – Киншоу, только ты все равно не уходи.
      Киншоу засомневался. Он подумал: боится один оставаться. И сказал:
      – Я недолго.
      – Мало ли что будет. Вдруг веревка оборвется.
      – Я все равно вернусь.
      – А вдруг...
      – Ну что, что вдруг-то?
      – Не знаю. Мало ли.
      – Нет, ты скажи!
      – Лес ведь. Мало ли чего.
      – Ничего с тобой не случится. Вот посмотришь.
      Хупер сел на корточки и стал водить по воде рукой, нашаривать рыбу.
      – Ладно. Иди, раз ты такой дурак. Заблудишься и пускай, мне-то что.
      Киншоу сказал:
      – Я тут спички для костра оставил.
      Хупер даже не взглянул в его сторону.
      Он зашагал прочь от реки под прямым углом, к деревьям. На краю поляны он привязал веревку к ветке, на шесть узлов. И пошел, а веревка разматывалась.
      Впереди были сплошные деревья. Они росли плотно, а чуть подальше опять мешались с ежевикой и пышным подлеском. Здесь пока было еще светло, а потом куда темнее. Значит, какая уж там опушка. Стояла тишина. Меньше пахло сыростью, чаще пролетали птицы и больше пели. Он свернул влево, и поляна скрылась из виду, но ничего – веревка сзади шуршала по стволам. Впереди начиналась непролазная заросль, и он решил туда не соваться: вдруг порвется веревка. Куда ни посмотришь – лесу не было конца. Ему стало тесно и душно, небо застила густая зеленая темень.
      Кролик сидел на голом корне чуть не под ногами у Киншоу. Киншоу остановился. Он подумал: можно его убить. И мы его зажарим. Он и перочинный ножик захватил. А то – чего бы он зря болтал насчет охоты. Если кончатся запасы в ранце, а они все не найдут дорогу, им придетсяохотиться.
      Кролик его не замечал. Киншоу не дыша подошел еще на шаг. Зверек повернул голову и пугливо на него посмотрел. Он увидел, как у кролика дрожат ноздри. Глазки были очень блестящие и почти прозрачные. Киншоу бросился вперед, упал на кролика и прижал его к земле. Мягкое тельце задрыгалось, затрепыхалось и вдруг стихло. Оно было теплое. Киншоу вспомнил, как он трогал того, другого кролика. Он осторожно отвел руки, потом крепко обхватил кролика с обоих боков и приподнял. Лапки отчаянно задергались, и глазки, он увидел, налились кровью и выкатились от ужаса. Он понял, что не может его убить. Легче уж убить Хупера.
      Он нагнулся и отпустил кролика. На мгновенье тот так и замер, застыл, и на шерстке были примятины от его ладоней. А потом прыгнул в кусты, взбаламутив сухую листву.
      Тогда Киншоу свернул вправо и шел, пока хватило веревки. Его встречали дубы с огромными стволами, морщинистыми и серыми, как слоновьи ноги. А среди них, несчастные, корежились деревца, загубленные теснотой и тьмою, все в лишаях и, как в светлую замшу, одетые мхом.