Цена счастья

— Я был счастлив, потому что существовала ты. Но лишь теперь я понимаю это, а тогда не осознавал. Я походил на человека, ослепленного солнечным светом, а когда мои глаза привыкли к нему и я увидел, что пейзаж передо мной не так красив, как представлял я себе, то предпочел просто зажмуриться. Думал, что мои чувства к Серене не могут измениться. Я осознал, что именно ты — та женщина, которую я люблю, только в тот миг, когда ты оказалась в моих объятиях. В этот момент я понял, что дать тебе уйти — это все равно, что вырвать сердце из моей груди.

Фанни вскочила с кресла, упала рядом с майором на колени и обвила его руками. — И из моего тоже! О, Гектор, Гектор! Какая же я гадкая! Я-то всегда знала, как люблю тебя. — Они прижались друг к другу, и Фанни положила голову ему на плечо. Она плакала беззвучно, а когда вновь заговорила, в ее голосе уже звучало спокойствие:

— Мы ничего не можем сделать, любовь моя.

— Да. Я знаю. Хорошо, что Бог уберег тебя от такого возмутительного олуха, каким я оказался! — с горечью признался он.

Вдова убрала со своей щеки руку Гектора и задержала ее в своей ладони.

— Не нужно так говорить. И представлять, что могло бы быть. Мы не должны больше думать об этом. Гектор, мы не можем…

— Не нужно напоминать мне об этом. Это было бы бесчестным с моей стороны!

— Ты научишься быть счастливым с Сереной, на самом деле научишься. Сейчас это кажется невозможным, но ты привыкнешь к такому положению, мы оба привыкнем. Когда речь не идет о явной неприязни, человек может привыкнуть ко всему, я-то знаю. Серена не должна даже подозревать правду.

— Ты права, — уныло согласился майор. Фанни была не в силах убрать свою руку и нежно гладила его светлые волнистые волосы.

— Очень многое хорошее в Серене вовсе не выдумано тобой. Ее мужество, доброта, великодушие и множество других качеств. — Она попыталась изобразить улыбку. — Ты забудешь, что был настолько глупым, что влюбился в меня, пусть даже не очень сильно. Ведь Серена намного умнее и красивее меня.

Майор Киркби взял ее лицо в свои ладони и заглянул в глаза.

— Верно, умнее и красивее. Но ты мне гораздо дороже. — В голосе майора зазвучало страдание, и он выпустил Фанни из своих объятий. — Не бойся! Я был дураком, но, надеюсь, я все же человек чести.

— Конечно, конечно! Ты был поражен, когда узнал, что Серена не совсем та, какой она тебе представлялась. Но скоро ты оправишься и будешь сам удивляться, как это сразу не понял, что она достойна любви гораздо больше, чем глупый образ, выдуманный тобой. И она любит тебя, Гектор.

Он молчал, уставившись на свои стиснутые руки, потом посмотрел на Фанни долгим вопрошающим взглядом:

— Ты думаешь, она меня любит?

— Но, Гектор, как ты можешь сомневаться в этом? Ведь Серена сказала даже, что откажется от наследства, только чтобы сделать тебе приятное.

Майор вздохнул:

— Ах да. Я и забыл. Но иногда мне кажется… Фанни, ты никогда не думала, что по-настоящему она любит вовсе не меня, а Ротерхэма?

— Ротерхэма? — Вдова не могла поверить своим ушам. — Господи, почему ты так думаешь?

— Раньше я не задумывался об этом, но когда маркиз приехал сюда, мне в голову закралось подозрение, что дело обстоит именно так.

— Нет, она не может любить Ротерхэма. Если бы ты только слышал, как она говорит о своей помолвке с ним, тебе бы подобная мысль даже в голову не пришла. Да у них ни одна встреча не обходится без стычки! А он? Ты полагаешь, он все еще любит Серену?

— Да нет, не заметил. Нет, об этом я не думал. Ротерхэм ведь не пытался помешать нашей помолвке, наоборот, он вел себя по отношению ко мне со снисходительностью, которой я от него не ожидал и, надо сказать, не заслуживал. Да и его собственная помолвка была объявлена еще до того, как он узнал о нашей…

Они снова надолго замолчали. Наконец Фанни поднялась:

— Он ей безразличен. Я уверена. Это просто привязанность к человеку, который был другом ее отца. Если бы Серена любила Ротерхэма… а ты тоже…

Майор тоже вскочил на ноги:

— Она никогда не узнает правды, да поможет мне Бог! Я должен идти. Не представляю, как я буду глядеть ей в глаза! Фанни, сейчас я просто не могу этого сделать. У меня есть неотложные дела дома, я поеду. Скажи, что я заходил сообщить о письме от своего агента и собираюсь уехать сегодня после обеда на почтовом дилижансе, — майор взглянул на каминные часы, — который отправляется из Бата в пять вечера, не так ли? Времени у меня в обрез. Я еще должен собрать чемодан и успеть к отбытию дилижанса.

— Это нехорошо! Что подумает Серена, если ты уедешь так поспешно?

— Я вернусь. Скажи, что я уезжаю всего на несколько дней. Мне нужно время, чтобы прийти в себя. Но сейчас… — Он умолк на полуслове, потом схватил ее руки и страстно их поцеловал. — Любимая моя! Прости меня! — воскликнул майор и, не проронив больше ни слова и не оглядываясь на Фанни, выбежал из комнаты.

Глава 16

Серена вернулась в Лаура-Плейс через три часа, так что у Фанни было время взять себя в руки. Как только парадная дверь захлопнулась за майором, она уединилась в спальне и дала волю своему отчаянию. Переживания были настолько бурными, что она почувствовала себя полностью обессиленной и заснула.

Сон не освежил Фанни, однако теперь она успокоилась. И хотя настроение у нее было все еще подавленное и грустное, следов слез уже не было видно. Серена обнаружила ее сидящей в оконном проеме с книгой на коленях.

— Фанни, ты, наверное, уже решила, что меня похитили, или я потерялась, или лежу мертвая на дороге? Я полна раскаяния! И зачем только я согласилась поехать в Уэлльс с этой дурацкой компанией, не понимаю! Мне следовало предвидеть, что это будет слишком долгое и утомительное путешествие. Вообще-то я знала это и согласилась помучить и себя, и тебя лишь потому, что туда хотела поехать Эмили. А без меня у нее бы не получилось. Или мне так показалось? Миссис Болье с удовольствием приняла бы Эмили в свою компанию, хотя они и встречались с ней до этого всего раз. Ее доброта действительно чрезмерна — таких развалин, которых она прихватила с собой в Уэлльс, я никогда в жизни не видела. Уверяю тебя, Фанни, за исключением ее семьи, Эйлшэмов, молодого Торманби и меня, самым достойным членом этой компании был мистер Горинг.

— Боже милостивый, и он тоже поехал с вами?

— Да, по предложению миссис Флур. Я не могла отказать ему в поддержке. А к тому времени, когда увидела остальных членов компании, я была уже безумно рада, что он отправился с нами. Мистер Горинг, может быть, и не очень веселый спутник, но он надежен и уравновешен. К тому же его присутствие избавило меня от опеки Фоббинга, за что я ему только благодарна. Фоббинг лишил бы меня своей благосклонности на целую неделю, если бы увидел нашу кавалькаду! Так мне и надо, скажешь ты, потому что я не послушалась Гектора. Он ведь предупреждал меня! Хотя, думаю, он не мог предвидеть, что я так прекрасно проведу время в Уэльсе — мне все время приходилось давать отпор то одному напористому юноше, то другому, пытавшемуся увести меня от компании.

— Наверное, это было ужасно? Лучше, если б ты не поехала с ними.

— Я тоже так думаю. Скука смертная! Мы не приехали на место и к полудню, — вопреки всем байкам, дорога туда занимает целых три часа. В самом Уэлльсе мы провели четыре бесконечных часа: дали лошадям отдохнуть, съели второй завтрак, посмотрели собор и побродили по городу. И чтобы достойно завершить этот день, я разрешила Эмили ехать в Уэлльс в ландо с молодыми Эйлшэмами безо всякого присмотра, чтобы ничто не мешало бурному веселью, которое неизбежно охватывает любую компанию молодых людей, ни одному из которых нет еще и восемнадцати лет! К тому времени, когда они добрались до Уэлльса, Эмили совсем забыла о правилах приличия и так развеселилась, что готова была завязать настоящий флирт с кавалером, скакавшим верхом всю дорогу рядом с ландо.

— Но ты ведь ей не позволила? Для вас обеих непозволительно общение с такими вульгарными персонами!

— Ты совершенно права. Я тут же вступила в союз с уважаемым мистером Горингом, и мы уже вдвоем не спускали с Эмили глаз. Хотя надо признать, расставшись со своими необузданными спутниками, девочка снова стала тихой и рассудительной. Но по дороге домой я задала ей такую взбучку, клянусь тебе!

— Ты не задумывалась, как все это оценит лорд Ротерхэм? — спросила Фанни, бросив мимолетный взгляд на Серену.

— А зачем мне задумываться? Я и так это знаю! Именно на это я сделала упор, когда отчитывала Эмили. Правда, в ответ я получила поток слез и мольбы не сообщать ничего ни ему, ни маме.

— Значит, слезы и мольбы? И ты все еще утверждаешь, что малышка его не боится?

— Нет, она, конечно, его боится. И, думаю, что Айво напугал ее, — холодно ответила Серена.

— А если это так, ты не будешь больше настаивать, что маркиз любит Эмили?

Серена повернулась, чтобы взять свои перчатки.

— Дорогая Фанни, у меня есть все основания верить, что Айво любит малышку до беспамятства, — сухо произнесла она. — И если я не ошибаюсь, то именно сила его страсти, а вовсе не язвительные замечания пугают девочку. К замечаниям же своего жениха она испытывает почтение. Так оно и должно быть, потому что Эмили слишком легкомысленна и слишком часто ведет себя как глупый сорванец. Ее не запугаешь выговорами, клянусь тебе! К ним она уже привыкла. А вот обращение Ротерхэма с Эмили действительно пугает ее. Для опытного мужчины он ведет себя неправильно. Я подозреваю, что Айво уже осознал свой промах, а то непременно сказала бы ему об этом.

— Серена! — воскликнула шокированная Фанни.

— Да не волнуйся ты по пустякам! Думаю, именно поэтому маркиз не приехал в Бат, чтобы повидаться с Эмили. Несомненно, леди Лейлхэм сделала ему намек — уж она-то достаточно умна, чтобы понять: за такой наивной и застенчивой барышней, как Эмили, нельзя ухаживать столь напористо. А вот интересно, оставляла ли мамаша их хоть раз наедине? А может, он сначала был осторожен из боязни спугнуть боязливую молодую кобылку, готовую удрать при первом его обманном движении? — Серена усмехнулась. — Он нетерпелив, но только не в седле или на козлах. И, признаюсь, меня удивляет, что мужчина с такими красивыми и крепкими руками мог совершить подобную грубую ошибку…

— Серена, я умоляю тебя не говорить в такой ужасной манере. Эмили ведь не лошадь!

— Она кобылка, радость моя! Молодая кобылка!

— Не надо, Серена! Что бы ты сейчас ни воображала, я убеждена, что Ротерхэм не приехал сюда, потом что просто не знает, что Эмили здесь. Вспомни — леди Лейлхэм ни за что на свете не допустит, чтобы он увидел миссис Флур. Уверяю тебя, она просто обманул его, придумав какую-нибудь лживую отговорку. Если это, конечно, было необходимо, в чем я сильно сомневаюсь.

— Ротерхэму хорошо известно, где сейчас его невеста. Вчера она получила от него письмо из Клейкросса. Леди Лейлхэм нашла иной способ держат маркиза подальше от Бата. Не сомневаюсь, теперь при новой встрече Айво будет обращаться с Эмили с гораздо большей осторожностью, хотя считаю, что неразумно писать и настаивать на скорейшей свадьбе, не развеяв предварительно ее девических страхов. Все же, мне кажется, эту миссию за него в какой-то мере выполнила я.

— Он настаивает на скорейшей свадьбе? — переспросила Фанни.

— А почему бы и нет? — спокойно заметила Серена. — Айво прав, хотя ему сначала следовало бы встретиться с Эмили. Да ладно, когда она станет его женой, он очень скоро научит малышку не избегать его объятий.

— Как ты можешь? Как ты можешь так говорить?! Ведь ты же знаешь, что она не любит Ротерхэма и даже не доверяет ему.

— Скоро она научится и тому и другому. Эта девочка удивительно быстро поддается обучению, — бросила в ответ Серена и взглянула на часы. — Мы ужинаем в восемь? Какие мы стали формальные! Нужно привести себя в порядок. А Гектор ужинает сегодня с нами, или он все еще злится на меня за то, что я пренебрегла его чрезвычайно мудрым советом?

— Ты сама знаешь, что майор Киркби никогда не сердится. Но сегодня он не придет. Он заезжал к нам до обеда и просил передать тебе, что вынужден поехать в Кент на несколько дней и хочет успеть на пятичасовой почтовый дилижанс.

— Боже, почему такой внезапный отъезд? Случилось какое-то несчастье?

— О нет! То есть я, по правде говоря, не спросила. Но майор говорил про какое-то дело, о котором он забыл, и о том, что агент известил его, что это дело требует его срочного приезда.

— Ах, вот как. Что ж, вполне вероятно. Я припоминаю, как-то Гектор говорил мне, что приехал в Бат всего на несколько недель. И эти недели превратились в месяцы! Надеюсь, он быстро справится со своим делом — без него нам будет скучно.

— Да, конечно, — согласилась Фанни. Ей самой казалось, будто ее голос звучит неискренне, и она подумала, что Серена это тоже заметила. Поэтому она поспешно сменила тему разговора:

— Серена, а что, если Ротерхэм приедет повидаться с Эмили? Ведь если маркиз сейчас в Клейкроссе, то, скорее всего, он так и сделает…

— Очень сомневаюсь, — прервала ее Серена. — Я знаю, что Айво там уже пару недель, или даже больше того, и за это время он не приехал к Эмили и не предложил навестить ее. Если мой первый ответ на эту загадку кажется тебе неверным, тогда вот мой второй ответ — он пытается задеть ее самолюбие. Представляю, как Айво грызет от нетерпения удила! Хотела бы я полюбоваться!

— А может, у него гости? — предположила Фанни.

— Не имею ни малейшего представления. Может быть, леди Лейлхэм опять явилась в Черрифилд-Плейс, и маркиз находит ее общество забавным.

Однако на самом деле его светлость хотя и пребывал в Клейкроссе в одиночестве, не изъявил желания завязать тесные отношения с будущей тещей. Он даже не удосужился оставить в Черрифилд-Плейс свою визитную карточку. Это привело леди Лейлхэм в такое замешательство, что она тут же приказала сэру Уолтеру отправиться в Клейкросс — выяснить, не обижен ли лорд Ротерхэм из-за длительного пребывания его невесты в Бате, и успокоить его в случае необходимости.

Сэр Уолтер был человеком мирного нрава, но не терпел никаких действий, которые могли хоть в малой степени нарушить его гедонистский образ жизни. Поэтому сэра Уолтера возмутила попытка жены втянуть его в свои матримониальные планы. Он давно уже привык перекладывать домашние дела и заботы о детях на ее плечи — частично потому, что был равнодушен и к тому и к другому, а частично оттого, что ненавидел ссоры. Чувство к жене у этого джентльмена давным-давно угасло, сэр Уолтер старался проводить в ее обществе как можно меньше времени, и его всерьез обидело, когда в награду за то, что он целую неделю провел под крышей собственного дома, его принуждают выполнять какое-то весьма сомнительное поручение.

— Иногда я задаю себе вопрос, — сухо заметила леди Лейлхэм, — есть ли у тебя хоть крупица привязанности к собственным детям, сэр Уолтер?

Он был оскорблен несправедливостью этих слов и негодующе ответил:

— Ничего себе разговор, клянусь Богом! И это сейчас, когда ты затащила меня в этот лазарет! Я приехал сюда повидать своих детей, когда все они с ног до головы покрыты сыпью. И если это не является свидетельством моей привязанности к ним, то что же тогда это такое?

— Неужели тебе не хочется видеть свою старшую дочь хорошо устроенной?

— Конечно хочется, — резко ответил сэр Уолтер. — Это ведь чертовски дорого — таскать ее по всему городу. И чем скорее я смогу сбыть ее с рук, тем лучше для меня.

— Дорого? — ахнула его жена. — Сбыть с рук? А кто оплатил все наши лондонские счета?

— Твоя мать. Но именно это меня и волнует. Я достаточно разумный человек, и если ты замыслила убедить старуху растратить все свое состояние на наряды для Эмили, балы и все такое прочее, то неудивительно, что она не прислала мне чек.

— Мама обещала прислать его, как только Эмили поправится, — сказала, уже еле сдерживаясь, леди Лейлхэм.

— Ага, обещала! При условии, что ты не станешь забирать у нее девочку. Странная сделка! Не удивлюсь, если Эмили никогда там не поправится. И что тогда с нами будет?

— Не городи чепуху! Эмили вернется домой, как только у детей пройдет эта противная корь. Мама не может удерживать нашу дочь у себя вечно.

— Зато она прекрасно может удерживать деньги, что гораздо серьезнее. Если бы ты, Сьюзен, не была напичкана этими своими бессмысленными амбициями, старуха с радостью заплатила бы нам кругленькую сумму, чтобы Эмили осталась с ней в Бате навсегда.

— Эмили, — ледяным тоном объявила миссис Лейлхэм, — вернется к нам тогда, когда этого захочу я. И выйдет замуж, когда этого пожелает лорд Ротерхэм.

— Скорее всего, он вообще не пожелает жениться на ней, если меня упекут в тюрьму. Так что смотри не перехитри саму себя, миледи!

— Если ты имеешь в виду, что тебя арестуют за долги, то этого не будет — все знают, что твоя дочь помолвлена с одним из самых богатых пэров Англии. А вот если помолвку аннулируют… Так что я буду тебе очень обязана, если ты отправишься в Клейкросс и успокоишь маркиза, если у него возникло подозрение, что Эмили не хочет выходить за него замуж.

— Я вовсе не против поездки в Клейкросс, потому что у Ротерхэма в погребах есть чертовски хороший шерри! Но коли Эмили сбежала к твоей матушке именно потому, что не хочет выходить за него замуж, то она, естественно, вернется домой, если Ротерхэм расторгнет помолвку. А как только она вернется, старая леди тут же вручит нам денежки. Так что для меня вообще-то ничего не меняется от того, что Эмили не нравится Ротерхэм. И мне наплевать, выйдет она за него замуж или нет. Я не желаю дочери ничего плохого, к тому же мне и самому этот маркиз не по нутру.

— Он нравится Эмили! — поспешила возразить леди Лейлхэм. — Конечно, наша девочка очень молода, и страсть лорда Ротерхэма пугает ее. Уверяю тебя, это была какая-то ерунда. Не могу себе простить, что позволила им остаться наедине — больше такое не случится.

— Можешь успокоиться — маркиз не разорвет помолвку.

— Хотелось бы верить.

Сэр Уолтер покачал головой.

— Именно это я никак не могу вдолбить тебе в голову! — с сожалением сказал он. — Ты уж поверь — настоящий джентльмен, моя дорогая, никогда не разрывает помолвку.

Она прикусила губу, однако ничего не ответила. А сэр Уолтер был так доволен своей победой, что на следующий же день отправился в Клейкросс верхом.

Его провели в библиотеку Ротерхэма спустя двадцать минут после того, как лорд Спенборо, нанесший визит вежливости маркизу, покинул его дом. Вероятно, именно этим обстоятельством объяснялось выражение раздраженной скуки на лице хозяина. Сэру Уолтеру был оказан вежливый, хотя и не слишком сердечный прием, и в течение часа он говорил с лордом Ротерхэмом о скачках. Так как это была любимая тема сэра Уолтера, он мог до самого конца своего визита обсуждать достоинства скаковых лошадей и сравнительные шансы Скроггинса или Черча — занудного завсегдатая скачек — на предстоящих бегах в Моусли-херсте. Но Ротерхэм, подлив вина в их стаканы, вдруг обратился к гостю с вопросом:

— Что вы можете сообщить мне о мисс Лейлхэм? Как ее здоровье?

Вспомнив о данном ему поручении, сэр Уолтер ответил:

— Так себе. Но ей уже лучше, определенно лучше. Вообще-то она мечтает вернуться домой.

— И что же ей мешает?

— Корь. Мы же не можем допустить, чтобы бедная девочка появилась в обществе вся в сыпи. Но это скоро кончится. По-моему, они скоро все переболеют. Уильям последним подхватил корь… Нет, это был не Уильям… Может, Уилфред? Знаете, я не запоминаю имен, но что это был самый младший — точно помню!

— Мисс Лейлхэм достаточно хорошо себя чувствует, чтобы принять меня? — осведомился Ротерхэм.

— Эмили бы это очень обрадовало. Но, боюсь, дело в том, что ее бабушка не совсем здорова. И не принимает сейчас никаких гостей. Не может принимать — лежит в постели! — Сэр Уолтер, похоже, сам был поражен собственной изобретательностью. Но он тут же почувствовал себя неуютно под неприятно пронзительным взглядом хозяина дома.

— Скажите, Лейлхэм, ваша дочь сожалеет о нашей помолвке? Только честно.

Именно такие штучки, с горечью подумал сэр Уолтер, и вызывают у людей антипатию к Ротерхэму. Набрасывается на человека с какими-то неожиданными вопросами, не обращая даже внимания, пьет человек в этот момент шерри или нет! Никакого приличия! Никаких тонких чувств!

— Да Боже сохрани! — воскликнул он, слегка поперхнувшись. — Конечно, не сожалеет! У нее и в мыслях этого нет, маркиз! Бог мой, что вы такое придумали? «Сожалеет»! Ну надо же!

Сэр Уолтер добродушно рассмеялся, заметив, однако, что на угрюмом лице Ротерхэма не появилось и тени улыбки. Маркиз сощурил глаза и не отрывал испытующего взгляда от своего визитера так долго, что сэр Уолтер про себя счел это неприличным.

— Ни о чем другом не говорит, кроме как о своем свадебном платье! — выпалил он, чувствуя, что пора еще что-то сказать.

— Отрадно…

Тут сэр Уолтер решил, что его визит явно затянулся.

Проводив гостя до того места, где была привязана его лошадь, Ротерхэм вернулся в дом. Дворецкий, ожидавший его у парадной двери, наблюдал за ним с замиранием сердца. Он лелеял надежду, что визит будущего тестя поднимет настроение его светлости. Но — увы! — он еще более не в духе, подумал мистер Пислейк, при этом лицо его оставалось абсолютно непроницаемым.

Маркиз остановился. Пислейк, смущенный тем, что его светлость смотрит на него в упор, быстро освежил в памяти все свои грехи, нашел, что совесть его чиста, и поклялся про себя гнать в шею этого нового слугу, если негодяй посмеет еще хоть раз переложить перо на столе милорда.

— Пислейк!

— Слушаю, ваша светлость.

— Если кто-нибудь еще приедет с визитом, пока я дома, скажи, что я уехал и что ты не знаешь, когда я вернусь.

— Очень хорошо, ваша светлость! — ответил дворецкий.

Его светлость всегда отдавал четкие приказания, и никто из его слуг не осмеливался отклониться от их выполнения хоть на йоту. Но именно это распоряжение вызвало у всех у них панику два дня спустя. Начался спор. Одни считали, что оно не имеет отношения к неожиданному визитеру, которого старший лакей проводил в одну из гостиных. Другие утверждали, что приказы его светлости относятся в равной степени ко всем гостям. Пислейк повелительно взглянул на старшего лакея и посоветовал тому отправиться к маркизу и выяснить, чего желает его светлость.

— Только не я, мистер Пислейк! — заволновался Чарльз.

— Ты меня слышал? — грозно вопросил Пислейк.

— Я не пойду! Я согласен подчиняться вам и прошу прощения за своеволие. Но я не хочу слушать, как он будет спрашивать меня, не глухой ли я и понимаю ли простой английский язык. Нет уж, спасибо! И с вашей стороны нехорошо будет приказывать Роберту идти туда! — добавил он, увидев, что дворецкий перевел взгляд на его напарника.

— Мне следует попросить совета у мистера Уилтона! — решил Пислейк.

Это заявление было встречено с единодушным одобрением. Единственным из слуг, кто мог бы рассчитывать на то, что останется невредимым, когда милорд пребывал в дурном настроении, был его управляющий, служивший в Клейкроссе задолго до рождения его светлости. Уилтон выслушал дворецкого и после минутного размышления изрек:

— Боюсь, он не будет доволен. Но считаю, что следует доложить об этом.

— Да, мистер Уилтон. Я придерживаюсь того же мнения, — согласился Пислейк и бесстрастно добавил: — Правда, он приказал, чтобы его не беспокоили.

— Понятно, — сказал управляющий, осторожно кладя перо на поднос, специально приготовленный для этого. — В таком случае я сам доложу его светлости, если хотите.

— Спасибо, мистер Уилтон, конечно хочу! — с благодарностью воскликнул Пислейк, выходя следом за ним из конторы и с почтением наблюдая, как тот бесстрашно двинулся в сторону библиотеки.

Ротерхэм сидел за столом, на котором громоздилась кипа бумаг. Когда двери приотворилась, он проворчал, не поднимая головы от документа, который внимательно читал:

— Когда я говорю, чтобы меня не беспокоили, то я имею в виду именно это. Вон!

— Прошу прощения у вашей светлости, — с непоколебимым спокойствием отозвался управляющий. Маркиз поднял голову, и его гнев слегка утих.

— А, это вы, Уилтон! В чем дело?

— Я пришел сообщить вашей светлости, что мистер Монксли желает вас видеть.

— Напиши ему, что я уехал в деревню и никого не принимаю.

— Милорд, мистер Монксли уже здесь.

Ротерхэм швырнул бумагу на стол:

— Ах, черт побери! И что теперь делать?

Мистер Уилтон ничего не ответил и продолжал безмятежно ждать.

— Видимо, придется с ним встретиться! — раздраженно бросил Ротерхэм. — Скажите, пусть войдет! И предупредите, чтобы он не оставался здесь больше, чем на одну ночь.

Управляющий поклонился и двинулся к двери.

— Подождите! — воскликнул Ротерхэм, пораженный внезапной мыслью. — А какого дьявола вы стали объявлять визитеров, Уилтон? Я держу в доме дворецкого с четырьмя лакеями и не понимаю, почему вы должны выполнять их обязанности. Где Пислейк?

— Он здесь, милорд, — спокойно ответил Уилтон.

— А тогда почему он не сообщил мне о прибытии мистера Монксли?

Но мистер Уилтон не испугался грозной интонации в голосе хозяина и не ответил на вопрос. Он просто пристально посмотрел на маркиза.

Ротерхэм криво усмехнулся:

— Трусливый идиот! Нет, я имею в виду не вас, и вы знаете это. Уилтон, у меня хандра!

— Да, милорд. Заметно, что вы немного не в духе.

Ротерхэм расхохотался:

— Почему вы не скажете прямо, что я рычу, как медведь? Ладно, теперь уходите. Вы, по крайней мере, хоть не трясетесь как осиновый лист, когда я просто гляжу на вас!

— О нет, милорд. Я знаю вас уже очень долго и вполне привык к вашим приступам раздражительности, — успокоил его управляющий.

Во взгляде Ротерхэма промелькнуло одобрение.

— Уилтон, вы никогда не выходите из себя?

— В моем положении, милорд, нужно уметь обуздывать свое дурное настроение.

Ротерхэм вскинул руку:

— Замолчите! Как вы смеете, черт побери!

Уилтон лишь улыбнулся в ответ:

— Так я приведу к вам мистера Монксли, милорд?

— Нет! Ни в коем случае! Пусть это сделает Пислейк. Можете передать ему, если хотите, что я не откушу ему нос.

— Слушаюсь, ваша светлость! — сказал старый управляющий и вышел из библиотеки.

Несколькими минутами позже дворецкий распахнул дверь и объявил имя визитера. Старший из воспитанников Ротерхэма решительным шагом вошел комнату.

Это был стройный молодой джентльмен, одетый по последней моде: в обтягивающие панталоны ярко-желтого цвета и рубашку с накрахмаленным воротничком, стоящим так высоко, что он закрывал скулы. Было видно, что юношу сейчас раздирают противоречивые чувства. В глазах сверкал гнев, а щеки от страха побледнели. Он дошел до середины комнаты, сглотнул слюну, глубоко вздохну и выпалил:

— Кузен Ротерхэм, я должен поговорить с вами!

— Где ты, черт возьми, взял этот отвратительный жилет? — спросил маркиз.

Глава 17

Так как мистер Монксли, сидевший до этого в Зеленой гостиной, был занят тем, что мысленно сочинял и репетировал свою вступительную речь этот совершенно неожиданный вопрос сбил его с толку. Он заморгал и забормотал, заикаясь:

— Он не от-отвратительный. Он очень м-модный.

— Чтобы я его больше не видел! Что тебе нужно?

Задетый за живое, мистер Монксли не знал, что сказать. С одной стороны, юноше очень хотелось защитить собственный вкус в области жилетов, с другой — ему был предоставлен шанс произнести свою вступительную речь. Он выбрал второе, еще раз глубоко вздохнул и начал на высокой ноте и излишне торопливо:

— Кузен Ротерхэм! Вы можете не находить приятным мой визит, вам может не понравиться то, что я должен сказать, вы можете не захотеть отвечать мне. Но тем не менее вы не можете меня прогнать. Мне необходимо…

— А тебя никто не гонит.

— Мне необходимо побеседовать с вами!

— Ты уже беседуешь со мной и наговорил довольно много. Сколько тебе нужно?

Задыхаясь от негодования, мистер Монксли сказал:

— Я приехал не за деньгами! Мне не нужны никакие деньги!

— Боже мой! Неужели у тебя нет долгов?

— Нет! Во всяком случае, больших, — поправился юноша. — И если бы я не должен был ехать сюда, в Клейкросс, денег у меня в кошельке было бы достаточно. Естественно, я не ожидал таких расходов. Невозможно жить экономно, если ты вынужден ехать через всю страну, но это не моя вина. Сначала я нанял лошадь до Олдерсгейта, потом купил билет на почтовый дилижанс, затем надо было дать чаевые охране и, конечно, кучеру. Наконец, нанял фаэтон, который довез меня сюда из Глостершира. А в результате я вынужден просить у вас дать мне деньги вперед из моего содержания на следующий квартал, если вы, разумеется, не захотите мне их ссудить. Вы, наверное, думаете, что мне следовало бы путешествовать в почтовой карете, но…

— Я так сказал?

— Нет, но…

— Тогда подожди, пока я сам скажу тебе это.

— Кузен Ротерхэм! — снова начал мистер Монксли.

— Мы не на общественном собрании. Не провозглашай «кузен Ротерхэм» всякий раз, когда открываешь рот. Скажи все, что хочешь, как нормальный человек, и садись.

Мистер Монксли побагровел, но послушно уселся, нервно кусая губу. Он гневным взглядом уставился на своего опекуна, развалившегося в кресле и поглядывавшего на него с легкой усмешкой. Юный Монксли приехал в Клейкросс с решительным намерением обличить проступки Ротерхэма, и, встреть его маркиз на пороге, он изложил бы свое дело с достоинством, красноречиво и убедительно. Но сначала его заставили ждать почти двадцать минут, потом он был вынужден забыть о своем ораторском красноречии и признать, что денежная ссуда оказалась бы весьма кстати, а если говорить по правде, то просто позарез необходима. А теперь его призывали к порядку, будто он какой-то школьник! Все это остудило пыл мистера Монксли, но когда он смотрел на Ротерхэма, ему вспомнились все обиды, которые он терпел от него, все болезненные уколы, которые маркиз нанес по его самолюбию, и чувство обиды придало ему новые силы.