Оставленные

      - Но если мы имеем служащего, стоящего на несколько ступенек ниже главы фирмы, и он подозревает своего босса в каком-то заговоре, у него могут возникнуть неприятности...
      Бак вздохнул:
      - В таких случаях обычно вызывают на ковер, может быть, даже увольняют. Но объясни мне, почему его убивают или толкают на самоубийство.
      - Короче, вот что, Камерон, - сказал Алан. - Я знаю,
      что его убили.
      - Вот именно. Я тоже в этом уверен. Потому что никогда не замечал у него склонности к суициду.
      - Они стараются пришить это к его скорби в связи с утратой близких людей в этом великом исчезновении. Но это явно не проходит. Насколько мне известно, он не потерял никого из очень близких людей.
      - Но ты знаешь, что он был убит? Очень сильное утверждение для следователя.
      - Я знаю, потому что я знал его, а не потому что я следователь.
      - А вот это не пойдет, - сказал Бак. - Я тоже могу сказать, что знал его и что он не мог совершить самоубийство. Но это моя личная предвзятая точка зрения.
      - Камерон, это так просто, что было бы штампом, если бы Дирк не был нашим другом. Вспомни, за что мы все время подшучивали над ним?
      - За многое. Ну и что?
      Мы смеялись над ним за то, что он такой увалень.
      - Да. И что?
      - Если бы он был с нами сейчас, где бы он сидел? До Бака вдруг дошло, к чему клонит Алан:
      - Он сидел бы по левую руку от одного из нас. Он был немного увальнем, потому что он был левшой.
      - Он был убит выстрелом в правый висок. А то, что было названо орудием самоубийства, было найдено в его правой руке.
      - И что же сказали твои начальники, когда ты сообщил им, что он был левшой и это было убийством?
      - Ты первый человек, которому я сказал об этом.
      - Алан, что ты говоришь!?
      - Я говорю, что я люблю свою семью. Мои родители пока еще живы. У меня старший брат и сестра. Еще у меня бывшая жена, которую я еще люблю. Пожалуй, сам я был бы не прочь прикончить ее, но я определенно не хотел бы, чтобы кто-нибудь другой причинил ей вред.
      - Чего ты боишься?
      - Я боюсь того, кто стоит за убийством Дирка.
      - Но за тобой весь Скотланд-Ярд, дорогой. Ты сам называешь себя офицером правопорядка, и ты позволишь, чтобы это сошло им с рук?
      - Да. И ты поступишь так же!
      - Ну, нет. Тогда я не смог бы жить дальше в ладу с самим собой.
      - Если ты попытаешься что-то сделать, ты просто лишишься жизни.
      Бак подозвал официантку и заказал чипсы. Она принесла тарелку, переполненную жирным месивом. Это было как раз то, что надо. Эль уже начал действовать на него, а сандвича явно было недостаточно. Он чувствовал легкое головокружение. Но теперь он уже опасался, что ему не скоро захочется есть.
      - Я слушаю, - шепотом сказал он. - Так кто тебя так достал?
      - Если ты мне веришь, тебе это очень не понравится.
      - У меня нет никаких оснований не верить тебе, и мне это уже не нравится. Ну так открывай тайну.
      - Смерть Дирка была инсценирована как самоубийство. На месте все было прибрано. Тело кремировано, Я предлагал произвести аутопсию - меня подняли на смех. Мой начальник, капитан Салливен, спросил, что, по моему мнению, может дать аутопсия. Я показал ему, что на теле были царапины, ссадины, следы борьбы. Он спросил, уж не думаю ли я, что покойный мог бороться с самим собой, прежде чем застрелиться. Мне ничего не оставалось, как придержать язык.
      - Почему?
      - Я почувствовал, что дело дурно пахнет.
      - А что если я опубликую эту историю в международном журнале, указав на несоответствия? Это должно как-то повлиять.
      - Я уже сказал тебе, чтобы ты отправлялся домой и забыл о том, что вообще что-либо слышал об этом самоубийстве.
      Бак посмотрел на него с недоверием:
      - Никто не узнает, что я был здесь.
      - Возможно, это и так, но легко предположить, что ты был здесь. Я-то вот не был удивлен, что ты приехал.
      - А почему бы и нет? Мой друг умер, якобы наложив на себя руки. Я не могу пройти мимо.
      - Теперь ты пройдешь мимо!
      - Ты думаешь, я буду таким же трусом, как ты?
      - Камерон, ты знаешь, что это не так.
      - Теперь я сомневаюсь, что вообще знаю тебя! Я думал" что мы родственные души, фанатики справедливости, искатели истины. Я - журналист. Ты следователь. Как можно отступать от истины, особенно если она касается друга?
      - Ты так и не понял меня! Мне было приказано отшить тебя, если ты здесь появишься.
      - Почему же ты меня пригласил?
      - У меня были бы неприятности, если бы я стал обсуждать это по телефону.
      - От кого неприятности?
      - Я надеялся, что ты не станешь спрашивать. Ко мне приходил человек, которых вы в Америке называете киллерами.
      - Крутой?
      - Вот именно.
      - Он угрожал тебе?
      - Да. Он сказал, что если я не хочу, чтобы со мной и моей семьей случилось то же самое, что с моим другом, я должен делать то, что он мне скажет. Боюсь, что это был тот самый человек, который убил Дирка.
      - Да, наверняка, это был он. Но почему ты не написал рапорт об угрозе?
      - Я собирался, но решил сначала кое-что предпринять сам. Я сказал ему, что он может не беспокоиться насчет меня. Но на следующий день я отправился на биржу и попросил, чтобы меня принял Тодд-Котран.
      - Сам Великий Человек?
      - Собственной персоной. Конечно, у меня не было на это полномочий, но я заявил, что по делу Скотланд-Ярда, и он принял меня. Его кабинет производил мрачное впечатление. Сплошное красное дерево и темно-зеленые занавески. Я сразу перешел к делу. Я сказал ему: "Сэр, я убежден, что вашего служащего убили". - "Вот что я скажу тебе, кореш..." - это слово употребляют кокни в обращении друг к другу, но совсем не люди его статуса по отношению ко мне. Во всяком случае, он сказал: "Вот что я скажу тебе, кореш. Когда в следующий раз кто-то навестит тебя дома в десять вечера, вроде того джентльмена, который был у тебя вчера, передай ему от меня привет, ладно?"
      - А ты что сказал?
      - А что я мог сказать? Я был так ошеломлен, что у меня отнялся язык. Я только смотрел на него и кивал. "А вдобавок, - сказал он, - передай вашему другу Уильямсу, чтобы он держался подальше". Я переспросил: "Уильямсу"? - как будто не понял, о ком он говорит.
      - Кто-то подслушивал телефон Дирка.
      - Никаких сомнений. Потом он сказал еще: "Если его придется уговаривать, скажите ему, что я так же неравнодушен, как и он, к его отцу и Джеффу". Это твой брат?
      Бак кивнул.
      - И ты смотался?
      - А что было делать? Я попытался разыграть крутого парня. Я сказал: "А если у меня магнитофон, и я записал наш разговор?" Он ответил абсолютно спокойно: "Он был бы уже зафиксирован детектором на металл". Я говорю: "У меня прекрасная память, я все запишу". А он в ответ: "Рискуешь, кореш. Кому поверят, тебе или мне? Даже Марианна не поверит тебе, конечно, если она будет настолько здорова, чтобы вообще что-либо понимать..."
      - Марианна?
      - Моя сестра. Но я не дошел еще и до половины. Ему нужно было довести дело до конца. Он позвонил моему капитану по громкоговорящему телефону и сказал ему: "Салливен, если один из твоих людей пришел ко мне в офис и утомляет меня, что мне делать?" И Салливен, один из моих кумиров, отозвался, как малый ребенок, он сказал: "Мистер Тодд Котран, сэр, делайте с ним, что считаете нужным". Тогда Тодд Котран спросил: "А что, если я прикончу его тут на месте?" Салливен ответил: "Сэр, я не сомневаюсь, что это будет оправданное убийство". Учти при этом - Тодд Котран говорил по телефону со Скотланд-Ярдом, где записывается каждый телефонный звонок, и Тодд Котран это знает. А если, говорит, это Алан Томпкинс? Вот так прямо, без околичностей. И Салливен отвечает: "Я тотчас прибуду и сам уберу труп..." Ну, вот я тебе нарисовал всю картину.
      - Так что тебе не к кому больше обратиться.
      - Совершенно не к кому.
      - Предполагается, что и я подожму хвост и дам деру. Алан кивнул:
      - Я должен доложить Тодд Котрану, что я тебя проинформировал. Он полагает, что ты покинешь Англию ближайшим рейсом.
      - А если я этого не сделаю?
      - Я не буду тебя выталкивать, но не даю никаких гарантий.
      Бак отодвинул в сторону тарелку и придвинул стул.
      - Алан, ты меня плохо знаешь. Но ты должен знать, что я не из тех людей, кто спокойно проглотит такое.
      - Как раз этого я и боялся. Я тоже не из таких, но куда деваться? Что мне делать? Ты думаешь, что ты можешь на кого-то положиться, но можно ли что-то сделать в этой ситуации? А если это свидетельствует о том, что Дирк был прав, что он чересчур близко подобрался к каким-то тайнам, куда это ведет? Не связан ли с этим твой Стонагал? И еще другие финансисты, с которыми они встречаются? Учти, они могут купить кого угодно. Я читал про ваших чикагских гангстеров, как они покупали полицейских, судей, политиков. Никто не мог их тронуть.
      Бак кивнул. Их не мог тронуть никто, кроме тех, кого было невозможно купить.
      - Неподкупные?
      - Они были моими героями, - сказал Бак.
      - И моими тоже, - отозвался Алан, - вот поэтому я и стал следователем. Но если Скотланд-Ярд оказался отхожим местом, куда мне деваться?
      Бак положил подбородок на руки.
      - Как ты думаешь за тобой наблюдали, выслеживали?
      - Я проверял. По-моему, пока нет.
      - Кому-нибудь известно, где мы сейчас находимся?
      - Я пытался определить, нет ли за нами хвоста. Как профессионал, думаю, что мы ушли незамеченными. А что ты собираешься делать. Камерон?
      - Похоже, пока что я мало что могу предпринять. Может быть, я улечу под другим именем, сыграю спектакль для тех, кого это интересует, что я из упрямства остался здесь.
      - И что это даст тебе?
      - Конечно, Алан, все это заставляет опасаться, но я попробую отыскать какую-нибудь зацепку. Думаю, что сумею найти влиятельных людей, которые помогут мне. С твоей страной я знаком слишком мало, чтобы знать, на кого можно положиться. Я вполне доверяю тебе, но тебя вывели из строя.
      - Я проявил слабость, Камерон? Ты считаешь, что я мог бы что-то еще предпринять? Бак покачал головой.
      - Я сочувствую тебе. Я не знаю, как бы я поступил на твоем месте.
      В это время официантка обходила столики, обращаясь к посетителям с каким-то вопросом. Когда она подошла поближе, Бак и Алан примолкли, чтобы разобрать, что она говорит.
      - Кто приехал на зеленом Седане? Тут говорят, что там не выключен свет.
      - Это моя машина, - сказал Алан, - но я, как будто, не оставлял свет.
      - Мне тоже так кажется, - сказал Бак, - но снаружи был очень яркий свет, поэтому мы могли не обратить внимания.
      - Пойду, проверю. Ничего страшного, но старый аккумулятор долго не протянет.
      - Будь осторожен, - предостерег Алана Бак, - убедись, что никто ничего не трогал.
      - Маловероятно. Ведь мы оставили машину у самого входа.
      Бак привстал и проводил взглядом Алана. Да, было видно, что внутри машины горит свет. Алан подошел к машине и выключил свет. По возвращении он сказал:
      - В мои-то годы я уже становлюсь слабоумным. В следующий раз забуду выключить фары.
      Бак сидел удрученный, задумавшись о том положении, в котором оказался его друг. Служить там, где мечтал служить чуть ли не самого детства, и вдруг обнаружить, что твой непосредственный начальник является пешкой в руках международной мафии.
      - Я позвоню в аэропорт и узнаю, смогу ли я взять билет на вечерний рейс.
      - В твоем направлении сегодня вечером вряд ли что-нибудь будет, - сообщил Алан.
      - Я попробую взять билет до Франкфурта и вылечу отсюда завтра утром. Пожалуй, мне не стоит здесь искушать судьбу.
      - Телефон есть у входа. А я пока рассчитаюсь с официанткой.
      - Плачу я! - категорически произнес Бак и бросил на стол пятьдесят марок.
      Пока Алан получал сдачу у официантки, Бак дозвонился в аэропорт "Хитроу". Ему предложили билет на рейс до Франкфурта через сорок пять минут, что давало возможность в воскресенье утром вылететь в аэропорт имени Кеннеди.
      - А что, "Кеннеди" уже открылся?
      - Час тому назад, - ответила кассир, - полеты пока ограничены, но из Франкфурта есть рейс туда завтра утром. Сколько мест?
      - Одно.
      - Имя?
      Бак полез в бумажник, чтобы уточнить, на какое имя выписан его поддельный английский паспорт.
      - Простите, не понял, - сказал он, затягивая время.
      - Ваше имя, сэр?
      - Извините, Орешкович, Джордж Орешкович. Подошел Алан и шепотом сказал, что будет ждать его в машине. Бак кивнул.
      - Все в порядке, сэр, - сказала кассир, - вечером вы вылетаете во Франкфурт, а завтра оттуда в "Кеннеди". Вам требуется еще что-нибудь?
      - Нет, благодарю вас.
      Когда Бак вешал трубку, на улице раздался взрыв. Мощная волна снесла дверь паба. Помещение наполнилось ослепительным светом и оглушающим грохотом. Посетители в панике бросились на пол. Опомнившись, люди кинулись к дверям, чтобы увидеть, что там произошло. Бак в ужасе не мог оторвать взгляда от покореженного корпуса и обгорелых шин - того, что осталось от фирменного Седана Скотланд-Ярда, на котором он с Аланом приехал сюда. На тротуаре лежали туловище и нога - останки Алана Томпкинса.
      Когда посетители высыпали на улицу, чтобы посмотреть на обломки, Бак протолкался через толпу поближе, вытащил свой настоящий паспорт и в суматохе незаметно бросил его рядом с тлеющими обломками автомобиля с расчетом на то, что он лишь немного обгорит и можно будет прочитать фамилию владельца. Тот, кто хотел его убить, должен предположить, что он убит. Затем он осторожно проскользнул через толпу в опустевший зал и устремился к противоположной стене. Не найдя запасного выхода, он открыл окно и протиснулся через него. С досадой он обнаружил, что находится в узком (не более двух футов ширины) промежутке между двумя зданиями. Протискиваясь через эту щель, он чуть было не порвал костюм. Наконец, он оказался на боковой улице. Пробежав два квартала, он окликнул такси. "Тависток!" - бросил он.
      Спустя несколько минут, когда до отеля оставалось три квартала, Бак увидел, что улица перекрыта полицейскими машинами.
      - Отвезите меня, в "Хитроу", - сказал он. Он понимал, что оставляет среди вещей свой компьютер, но выбора не было. Самый интересный материал он уже переслал по электронной почте, но одному Богу известно, кто теперь получит доступ к его материалам.
      - Значит, вам ничего не нужно в отеле? - спросил водитель.
      - Нет, просто я хотел попрощаться со знакомым.
      - Хорошо, сэр.
      Было похоже, что и в "Хитроу" появились новые наряды полиции.
      - Скажите, где можно было бы приобрести фуражку, похожую на вашу? спросил Бак, расплачиваясь с таксистом.
      - Это старье? Вы легко уговорите меня расстаться с ней. У меня их несколько. Сувенир, да?
      - Достаточно? - спросил Бак, протягивая крупную купюру
      - Более чем, сэр. Сердечно благодарю вас. Он отколол с фуражки фирменный значок лондонского таксиста и отдал ее.
      Бак натянул кепку глубоко на лоб на манер рыбака и поспешил в терминал. Он оплатил свои билеты на имя Джоржа Орешковича, натурализованного англичанина польского происхождения, отправляющегося в отпуск в Соединенные Штаты через Франкфурт. Он был в воздухе еще до того как полиция выяснила, что он исчез.
      Глава 11
      Рейфорд был рад, что он мог взять с собой Хлою в субботу, после того как они несколько примирились со своим горем. И особенно он был рад тому, что она согласилась пойти с ним в церковь.
      Весь день Хлоя была сонной и спокойной. Мельком она упомянула, что намеревается прервать занятия на семестр, прослушав несколько курсов здесь, на месте. Рейфорду это понравилось. Он постоянно думал о ней. Теперь он понял, что она тоже думает о нем, и его это тронуло.
      По дороге он сказал ей, что после полета в Атланту им придется ехать из аэропорта врозь, чтобы он мог забрать свой автомобиль. Она улыбнулась:
      - Думаю, я справлюсь с этим. Все-таки мне уже двадцать.
      - Порой я обращаюсь с тобой как с маленькой? - спросил он.
      - Не слишком часто, - сказала она, - хотя ты мог бы уже с этим покончить.
      - Я знаю, что ты хочешь сказать.
      - Вряд ли, - сказала она. - Попробуй угадать.
      - Ты хочешь сказать, чтобы я перестал обращаться с тобой, как с маленькой девочкой, предоставив тебе свободу и не пытаясь в чем-либо убедить.
      - Думаю, что это само собой разумеется. Но ты ошибаешься, дорогой. Я хочу сказать, что ты убедишь меня, что относишься ко мне как к совершеннолетней, если разрешишь мне в понедельник вести из аэропорта твой автомобиль.
      - Это просто, - произнес Рейфорд неожиданно детским голосом. - И тогда моя девочка почувствует себя взрослой девушкой? Хорошо, папочка согласен.
      Она ткнула его кулаком, улыбнулась, но затем помрачнела.
      - Странно, что я могу шутить в такие дни, - сказала она. - Такое горе, а я веду себя так ужасно.
      Рейфорд пропустил это замечание мимо ушей. Он повернул машину за угол, и их взгляду открылась маленькая изящная церковь.
      - Не придавай большого значения тому, что я сказала, - попросила Хлоя. Но я не буду заходить внутрь, ладно?
      - Нет, но было бы лучше, если бы ты вошла. Она поджала губы и покачала головой, но все-таки последовала за ним.
      Брюс Барнс оказался толстеньким коротышкой в очках с проволочной оправой, хорошо, хотя и несколько небрежно одетым. Рейфорду показалось, что ему немного за тридцать. Он вышел из церкви с небольшим пылесосом в руках.
      - Извините, - сказал он, - должно быть, вы Стилы. Я рад, что сейчас здесь все мои сотрудники, за исключением Лоретты.
      - Здравствуйте, - сказала пожилая женщина за спиной Рейфорда и Хлои
      .
      Она стояла в дверях служебного помещения, изнуренная и понурая, как будто была жертвой войны. После обмена любезностями она ушла в помещение.
      - Она готовит небольшую программу на завтра, - пояснил Барнс, - тяжелое время, мы совершенно не представляем, сколько человек придет. Вы-то будете?
      - Не уверен, - ответил Рейфорд, - я, скорее всего, буду. Оба они посмотрели на Хлою. Она вежливо улыбнулась.
      - Я, пожалуй, нет, - сказала она.
      - Я приготовил кассету, - сказал он, - но прошу вас задержаться на несколько минут, если у вас есть время.
      - У меня есть немного времени, - произнес Рейфорд.
      - Я остаюсь с ним, - безропотно проронила Хлоя. Барнс повел их в кабинет старшего пастора.
      - Я не сижу за его столом и не пользуюсь его библиотекой, но иногда работаю за этим большим столом для совещаний, - уточнил молодой человек. - Я не знаю, что произойдет со мной и церковью, но не хочу быть слишком самонадеянным. Неизвестно, призовет ли меня Бог исполнять обязанности пастора, но если это случится, я должен быть вполне готов.
      - И как он позовет вас? - поинтересовалась Хлоя. - По телефону?
      Барнс не поддержал ее иронию.
      - Сказать вам по правде, это не удивило бы меня. Не знаю, как вы, но я на прошлой неделе подумал об этом. Телефонный звонок с небес не так травмировал бы.
      Хлоя высоко вздернула брови, как бы давая понять, что готова согласиться.
      - Друзья, Лоретта своим видом демонстрирует то, что я чувствую. Мы душевно потрясены, можно даже сказать, раздавлены, потому что точно знаем, что на самом деле произошло.
      - Или вам только кажется, что знаете, - проронила Хлоя.
      Рейфорд пытался поймать ее взгляд, чтобы заставить дать задний ход, но она нарочито не смотрела в его сторону.
      - В телевизионных передачах можно познакомиться с самыми разными теориями на любой вкус.
      - Я это знаю, - ответил Барнс.
      - И каждый печется о своих собственных интересах, - решительно добавила она. - В таблоидах утверждают, что это вторжение пришельцев из космоса. Это доказывает, какими нелепостями они нас пичкали много лет. Правительство утверждает, что это действия какого-то врага, поэтому мы должны значительно увеличить расходы на разработку высокотехнологичных средств защиты. Вы хотите сказать, что это Бог, так что вы должны приступить к перестройке своей церкви.
      Брюс Барнс отступил немного назад, посмотрел сначала на Хлою, потом на ее отца.
      - Мне бы хотелось сказать вам кое-что, - произнес он, обернувшись в ее сторону- Дайте мне возможность высказаться, не прерывая меня, вообще ничего не говоря, разве что вы чего-то не поймете.
      Хлоя смотрела на него, никак не реагируя.
      - Я не хотел бы быть невежливым и от вас хотел бы того же. Я попросил у вас несколько минут. Если вы по-прежнему согласны, я попытаюсь воспользоваться ими. После этого я оставлю вас одних. Вы можете оценивать то, что я вам скажу как захотите. Можете называть меня сумасшедшим, можете считать меня своекорыстным. Можете уйти и никогда не возвращаться. Это ваше дело. Но могу я рассчитывать на несколько минут вашего внимания?
      Рейфорд подумал, что Барнс повел себя самым блестящим образом. Он поставил Хлою на место, не прибегая к резким выражениям. Она просто молча махнула рукой в знак согласия. Барнс поблагодарил ее за это и начал.
      - Можно мне называть вас по имени? Рейфорд кивнул. Хлоя не ответила.
      - Рей, не так ли? И Хлоя? Перед вами сидит сломленный человек. А Лоретта? Если у кого-то есть право чувствовать себя так же плохо, как я, то это Лоретта. Она единственный оставшийся человек из огромного семейного клана. У нее было шесть братьев и сестер, бесчисленное количество теток и дядьев, кузин, племянниц и племянников. В прошлом году они сыграли здесь свадьбу. Только родственников на ней было больше ста. Все они исчезли. Все до одного.
      - Это ужасно, - промолвила Хлоя. - Вы знаете, что мы потеряли маму и брата. О, простите, я больше ничего не скажу.
      - Ничего, - сказал Барнс. - Моя ситуация почти такая же страшная, как у Лоретты, только в меньшем масштабе. Но для меня это немало. Итак, вот мой рассказ.
      Он начал с внешне безобидных деталей. Его голос стал глуховатым и тихим.
      - Я был с женой в постели. Она спала, а я еще читал. Наши дети уже легли спать часа два назад, им было пять, три и один. Старшая - девочка, остальные мальчики. Так обычно и бывало: я читал, а она спала. У нее было много хлопот с детьми, к тому же она прирабатывала неполный день. Так что к девяти она уже валилась с ног. Я читал спортивный журнал, стараясь бесшумно переворачивать страницы, однако каждый раз она вздыхала. Потом она даже спросила, долго ли я буду читать. Я подумал, то ли мне пойти в другую комнату, то ли выключить свет и постараться заснуть. Однако я сказал ей: "Еще недолго", рассчитывая, что она заснет, а я дочитаю журнал до конца. Я обычно слышал по ее дыханию, крепко ли она спит - так что свет уже не мешает. Вскоре я услышал, что она дышит ровно. Я был доволен, потому что хотел читать до полуночи. Я оперся на локоть, повернувшись к ней спиной, и загородил от нее свет подушкой.
      Я не помню, сколько времени я еще читал, когда почувствовал какое-то движение в постели, мне показалось, что она встала. Я подумал, что жена пошла в ванную, надеясь, что она проснется не настолько, чтобы ворчать на меня, чтобы я погасил свет. Она была такая легонькая, и меня не удивило, что я не услышал ее шагов. К тому же я погрузился в свое чтение. Только через несколько минут я позвал ее: "Дорогая, с тобой все в порядке?", но ничего не услышал в ответ. Я засомневался, не показалось ли мне, что она вставала. Я обернулся, но ее не было. Поэтому я снова позвал ее. Я подумал, что она могла пойти посмотреть детей, но обычно она спит так крепко, что идет к ним только тогда, когда что-то слышит у них. Прошла еще пара минут, пока я не повернулся и не заметил, что она не просто ушла, а натянула покрывало на подушку. Представляете, что я подумал? Я заподозрил, что ее очень расстроило мое эгоистичное поведение, и она решила не дожидаться, когда я погашу свет, и пошла спать на диван.
      Я как примерный муж отправился разыскивать ее, чтобы извиниться и попросить ее вернуться в постель. Конечно, вы понимаете, что произошло на самом деле. На диване ее не оказалось. Не было ее и в ванной. Я принялся заглядывать в комнаты детей и шепотом звать ее, решив, что она убаюкивает кого-нибудь из них. Ничего. Света не было во всем доме. Он был только у моего изголовья. Я не стал громко звать ее, чтобы не будить детей, поэтому я включил свет в холле и снова принялся заглядывать в комнаты детей. Стыдно сказать, но я ни о чем не догадывался, до тех пор пока не заметил, что двоих старших детей нет в постелях. Иногда им приходило в голову отправиться в комнату младшего и спать там на полу. И я подумал, что они и на этот раз там.
      Потом мне пришло в голову, что жена зачем-то взяла одного или обоих на кухню. Честно говоря, я был сначала просто слегка смущен тем, что не могу понять, что же происходит в доме в середине ночи. "Но когда я обнаружил, что и маленького нет в колыбели, я включил свет и громко позвал жену. Ответа не было. Но тут я обратил внимание на пижаму маленького в колыбели. И лишь тогда понял. Я понял все. Внезапно пришло прозрение. Я перебегал из комнаты в комнату, сдергивал с постелей покрывала, находил пижамы детей. Я уже был напуган, когда сдернул покрывало с той стороны постели, где обычно спала жена, и увидел на подушке ее ночную рубашку, кольца и даже шпильки.
      Рейфорд боролся со слезами, вспоминая собственные переживания. Барнс глубоко вздохнул, вытирая глаза.
      - Я принялся обзванивать всех, - сказал он. - Начал с пастора, но, конечно, услышал автоответчик. Еще пара звонков с тем же результатом. Я схватил церковный телефонный справочник и начал искать телефоны пожилых людей, которые, по моему мнению, должны были чураться новомодных отвечающих машин, и наверняка не стали обзаводиться ими. Я принялся набирать их телефоны - тоже никаких ответов. Я уже понимал бессмысленность поисков. Однако смутно сознавая свои мотивы, я выбежал из дома и поехал на машине в церковь. Там была Лоретта, она сидела в машине прямо в халате с волосами, закрученными на бигуди, и плакала горькими слезами. Мы прошли к церковному входу и сели около клумбы, плача и поддерживая друг друга. Мы уже сознавали, что на самом деле произошло. В течение получаса появилось еще несколько человек. Мы выражали соболезнования друг другу и думали о том, что делать дальше. Тогда кто-то вспомнил о кассете пастора с проповедью о восхищении.
      - Что это? - спросила Хлоя.
      - Излюбленной темой проповедей нашего старшего пастора было пришествие Христа для того, чтобы восхитить Свою Церковь, взять с Собой верующих, скончавшихся и живых, на небеса еще до наступления периода скорби на земле. Он был особенно вдохновлен этой темой года два тому назад.
      Рейфорд повернулся к Хлое.
      - Ты помнишь, как наша мама рассказывала нам об этом. Она была так воодушевлена этим.
      - Да, я помню.
      - Ну так вот, - сказал Барнс, - пастор сам сделал видеозапись этой проповеди, обращаясь к тем, кто останется. Он оставил ее в церковной библиотеке и дал наказ присмотреть, когда выяснится, что исчезли почти все прихожане. Мы просмотрели ее дважды следующим вечером. Несколько человек восстали против Бога, пытаясь доказать нам, что они являются истинно верующими, что их также следовало вознести на небеса, но мы-то знали правду. Мы были лицемерами. Среди нас не было никого, кто не знал бы, что значит быть подлинным христианином. Мы понимали, что мы-то ими не были, потому и остались.
      Рейфорду было нелегко задать свой вопрос, но он должен был его задать:
      - Мистер Барнс, вы ведь служили в этой церкви?
      - Да.
      - Почему же вы остались?
      - Я вам все открою, Рей, теперь мне нет смысла что-либо таить. Мне стыдно за самого себя. Если до сих пор у меня никогда не было ни желания, ни побуждения искренне говорить с другими людьми о Христе, то сейчас я хочу говорить. Ужасно, что должна была произойти самая большая катастрофа в истории Земли, чтобы я, наконец, додумался до самой сути. Я вырос в атмосфере Церкви. Мои родители, братья и сестры - все были христианами и христианками. Я любил Церковь. В ней была моя жизнь, моя культура. Я думал, что я верую во все, во что следует верить в Библии. Библия говорит, что если ты веришь во Христа, тебе уготована вечная жизнь. Я предполагал, что я застрахован. Мне особенно нравились те места, где говорится о всепрощении Бога. Я был грешником, но не хотел меняться. Я считал, что получу прощение, потому что Бог обязан прощать. Он должен был так поступить.
      В Библии говорится, что если мы исповедуемся в своих грехах, Он, будучи верным и праведным, простит и очистит нас. Я знал другие стихи, где говорилось, что ты должен верить и принимать, доверять и быть послушным. Но это представлялось мне своего рода теологическим фетишем. Я стремился оставаться на грани, идти по пути наименьшего сопротивления, самой легкой дорогой. Я знал, что в других стихах говорится, что мы не должны пребывать в грехе, надеясь на милость Бога. Я думал, что живу великолепной жизнью. Я даже поступил в Библейский колледж. В церкви и в школе я говорил правильные вещи, молился публично и даже поддерживал других в их христианской жизни. Но сам я все равно оставался грешником. Я даже признавался в этом. Я говорил людям, что я не совершенен, но я прощен.
      - И моя жена говорила это, - сказал Рейфорд.
      - Тут большая разница, - сказал Брюс. - Она была искренна, а я лгал. Я говорил жене, что мы жертвуем десятину церкви, - вы знаете, что мы отдаем ей десять процентов нашего дохода. А на самом деле я вообще ничего не давал за исключением тех случаев, когда мимо меня проносили поднос. Тогда я бросал несколько купюр, чтобы не терять лица. Каждую неделю я признавал свою вину перед Богом, обещая исправиться на следующей неделе. Я призывал людей делиться своей верой, говорить другим, как стать христианином. Но сам я никогда так не поступал.
      Моя работа младшего пастора состояла в том, чтобы ежедневно посещать людей в их домах, в домах для престарелых и больницах. Я добросовестно исполнял это. Я подбадривал их, улыбался им, разговаривал с ними, молился вместе с ними, даже читал им Священное Писание. Но я никогда не делал этого от себя лично. Я был ленив. Я срезал углы. Когда люди думали, что я отправился исполнять свои обязанности, я мог поехать посмотреть кино в другом городе. Кроме того, я был сладострастен. Я читал то, что мне не положено было читать, смотрел журналы, которые удовлетворяли мою похоть.