Династия Морлэндов (№5) - Черный жемчуг

Аннунсиате осталось только стоять, пока ее драпировали в куски разных тканей, и поворачиваться, когда ей приказывали, пока портниха скалывала ткань булавками – все остальное решали за нее. Однако она не возражала, ибо и Люси, и миссис Дрейк были настолько элегантно одеты, что девушка не боялась, что их подведет вкус, а кроме того, они лучше знали, что носят в светском обществе Лондона. Ткани оказались прелестными, яркими и дорогими, и Аннунсиата знала, что они пойдут к ее светлой коже, темным глазам и волосам. Нежную поверхность тканей было приятно трогать руками и рассматривать. После стольких лет правления республиканцев наконец-то стало возможным носить яркие цвета!

Наконец миссис Дрейк ушла, пообещав прислать готовые платья как можно скорее; посыльных с образцами отослали, а вскоре после этого появился башмачник, чтобы снять мерку с ноги Аннунсиаты и изготовить к каждому платью подходящие туфли. Появилась еще одна швея – скромная, рыхлая женщина, которая покорно ждала в передней, пока окончится визит портнихи. Она должна была сшить Аннунсиате белье – сорочки, нижние юбки и корсеты с планшетками из кости, и принесла с собой образцы полотна и кружев. Для Аннунсиаты оказалось в новинку заказывать белье посторонней женщине – дома, в Шоузе, этим занимались сами домашние, Эллин и горничные, а иногда даже Руфь и Аннунсиата.

– В Лондоне все по-другому, – заметила она Люси, когда миссис Каплин ушла. – Думаю, здесь можно купить все, что только есть на свете.

– Конечно, можно, – с улыбкой подтвердила Люси. – И после обеда мы поедем в одно из лучших мест, где можно это сделать, – в Новый Пассаж. Там мы купим тебе перчатки, чулки и ленты.

– Купим? За деньги? – широко раскрыв глаза, спросила Аннунсиата.

– А почему бы и нет? Конечно, все вещи можно купить и в кредит, – удивленно ответила Люси, а потом, заметив разочарование Аннунсиаты, добавила: – А в чем дело?

– Да так, ни в чем. Только мне никогда прежде не приходилось ничего покупать. Думаю, это забавно.

Люси улыбнулась.

– Тогда мы возьмем с собой деньги, и ты купишь то, что захочешь.

– Но у меня нет денег. Люси улыбнулась еще шире.

– Дорогая моя, мать отправила с тобой большой кошелек с золотыми монетами. Я знаю, Ричард увез его сегодня к своему ювелиру, но он каждый день оставляет мне деньги, чтобы я смогла платить за молоко или фрукты. Их мы и потратим.

Обед был подан в одиннадцать – жареная грудинка, блюдо тушеной капусты, креветки и сыр. Молодой эль для Аннунсиаты, привыкшей к крепкому йоркширскому элю, показался слабым и безвкусным; однако поданные вилки оказались в новинку девушке. Аннунсиата привезла с собой собственный набор ножей и ложек. Она прежде видела вилки – в доме Морлэндов их было целых шесть, и они подавались самым почетным гостям по большим праздникам, но Люси пользовалась вилкой ловко и равнодушно – значит, она привыкла есть таким образом. Не желая признаваться в своем невежестве, Аннунсиата уголком глаза наблюдала, как следует действовать вилкой.

После обеда Люси приказала закладывать карету, и они вместе с Аннунсиатой отправились переодеваться. Как только волосы Люси были уложены, она прислала Пэл, свою горничную, помочь девушке причесаться. Затем Мэт объявил, что карета ждет у двери, и через несколько минут обе дамы в сопровождении горничной направились к Чипсайду. Как и предсказывал Ричард, день выдался жарким, но окна в карете не открывали, спасаясь от пыли, вони и грязных брызг. Их движение было медленным и беспорядочным, ибо улицы часто преграждали встречные экипажи, разъехаться которым помогала только усердная брань кучеров.

– Очень важно иметь хорошего кучера, – сказала Люси, когда ломовой извозчик вступил в бурную перебранку с ее кучером за право первым завернуть за угол Патерностер-роу. – Наш Бен просто замечателен. Он кричит так, что все его лицо багровеет, и очень мало кто осмеливается перечить ему.

Спустя минуту карета вновь затряслась по камням, что подкрепило заявление Люси. Аннунсиату не раздражало медленное движение, так как оно давало ей возможность осмотреться. На Патерностер-роу находились книжные лавки и переплетные мастерские, как поняла девушка по вывескам над дверями; среди пешеходов преобладали клерки и стряпчие поверенные. Затем карета совершила рискованный поворот вокруг угла Патерностер-лейн, и Аннунсиата впервые увидела собор Святого Павла – самый известный, после церкви Святого Петра в Риме, европейский собор.

– Он был в плачевном состоянии, – рассказывала Люси. – При Кромвеле солдаты держали в нем лошадей, республиканцы не заботились о том, чтобы отремонтировать собор. Обвалившийся шпиль разрушил неф собора, и, как видишь, он до сих пор не восстановлен. Плиты и камни собора даже продавали иудеям для постройки синагоги, – Аннунсиата чуть не вывернула шею, разглядывая величественное крестообразное строение, огромное и прекрасное, в центре которого возвышалась квадратная башня. – Если бы тебе увидеть его таким, каким он был во времена моего детства, до войны! – добавила Люси.

Они свернули к Ладгейт-Хил, проехали Ладгейтские ворота, одни из семи главных ворот города, и оказались таким образом вне Лондона, на незаселенных землях между Лондоном и Вестминстером, которые теперь все чаще считались не пригородом, а продолжением столицы. Они ехали по Флит-стрит мимо особняков знати, и Люси попросила кучера остановиться у церкви Святого Дунстана, чтобы посмотреть, как деревянные фигуры появляются в окошках, отбивая час своими деревянными молотками. Аннунсиата была поражена и тут же захотела узнать устройство этих часов. Люси пожала плечами и посоветовала спросить об этом Ричарда.

Они проехали мимо церкви Святого Клемента Дейна, подобно острову возвышающейся над морем уличного движения, омывающего церковь со всех сторон, а потом свернули влево, на Стрэнд. Здесь располагались особняки знати – Эссекс-хаус и Эрандел-хаус, Сомерсет-хаус и Савойский дворец, окруженные садами, спускающимися к реке.

– Раньше у них были собственные пристани, – с оттенком зависти проговорила Люси. – Это удобно, когда необходимо часто бывать в Лондоне.

Карету окружали наемные экипажи щеголей, медленно движущиеся, чтобы можно было рассмотреть тех, кто сидел внутри. Большинство этих экипажей направлялось к Новому Пассажу, который находился за Савойским дворцом, и карете Люси пришлось встать в длинную очередь экипажей прежде, чем они смогли подъехать к входу. Там, в сопровождении Пэл, дамы вышли, оказавшись в галерее из черного камня, а их кучер отъехал в сторону, уступая место следующей карете.

Аннунсиата еле могла дышать от восторга, но заставила себя успокоиться и идти медленно, а не рваться вперед, подобно деревенской девчонке. Она сразу поняла, что главной целью посещения галерей являются не покупки, а возможность побывать на людях, показать себя и послушать сплетни. Большинство людей, толпящихся в Новом Пассаже, были городскими или приезжими простолюдинами, с открытыми ртами наблюдающими за парадом элегантно одетых дам и расфуфыренных щеголей. По обеим сторонам галереи располагались лавки, набитые прекрасными товарами, при виде которых у Аннунсиаты чуть не потекли слюнки; все эти ленты, кружева, туфельки и перчатки, чулки и галстуки, косынки и шарфы предлагали покупателям аккуратно одетые и красивые женщины. Говорили, что продавщицы из Пассажа способны выйти замуж за любого, кто им понравится; многие из них владели обширными земельными участками и, судя по их поведению, считали себя знатными особами.

Очевидно, Люси была знакома с огромным количеством людей, приветствовавших ее словами, кивками головой или реверансами. Аннунсиата скоро поняла, что она одета вполне прилично, и подметила несколько любопытных и восхищенных взглядов, обращенных на нее. Ее костюм оказался достаточно дорогим и изящным; девушка с надменным видом приподнимала подбородок, слыша в толпе обрывки вопросов о том, откуда взялась такая красавица. Люси слегка насмешливо бросала на нее Взгляды, придерживая Аннунсиату под локоть.

– Я готова поставить всю Ломбард-стрит против апельсина, что все эти болтушки постараются заказать себе такую же одежду, как только вернутся домой. Ты ввела новую моду! Смотри, вон там леди Денхэм вместе с леди Шрусбери – две самые ехидные женщины на свете. Не смотри на них слишком пристально, иначе нам придется делать реверанс – дело в том, что мы знакомы. А вот особа, на которую стоит посмотреть – дочь канцлера, мисс Гайд. Бедняжка, как она пополнела! Я представлю тебя ей – присядь, дорогая, но не слишком низко.

Анна Гайд поравнялась с ними. Это была молодая дама лет двадцати, не слишком привлекательная, большеротая, с желтоватым цветом лица и тяжелым подбородком, Ее темные глаза светились умом и добротой, хотя в этот момент она выглядела скорее встревоженной и нервной. Люси сделала реверанс, и Анна Гайд ответила ей тем же, а затем обе женщины поцеловались.

– Люси, дорогая, как приятно видеть вас! – проговорила Анна. – Сколько же времени прошло с тех пор, как вы обедали со мной и отцом? Как поживает ваш супруг?

– Отлично, благодарю вас. Сейчас он у вашего отца – видимо, по какому-то делу. Позвольте представить вам кузину моего мужа, мисс Аннунсиату Морлэнд.

Анна Гайд окинула Аннунсиату неторопливым, изучающим взглядом, и девушка присела, как ей было велено, ответив таким же оценивающим взглядом. Анна улыбнулась, и от улыбки ее лицо стало казаться гораздо привлекательнее.

– Еще одна особа из дома Морлэндов, – заметила она. – Нам есть за что благодарить вашу семью, мисс. Надеюсь вскоре увидеться с вами при дворе.

– Благодарю, мадам, – ответила Аннунсиата.

– Ричард надеется представить ее на следующей неделе, – добавила Люси.

Они обменялись еще парой фраз и разошлись. Анна Гайд поспешила к выходу, на ее лице вновь появилось тревожное выражение.

Люси взяла Аннунсиату под руку и прошептала:

– Знаешь, за что люди недолюбливают ее и ее отца – за то, что они считают неотделимыми Англию и семью Гайд. «Нам есть за что благодарить вашу семью» – когда канцлер говорит что-нибудь вроде этого, тщеславные люди начинают волноваться и считать ступеньки к престолу. Несмотря на это, Анна добродушна, а ее отец очень добр к нам. Хотела бы я знать... тише, вон идет мисс Палмер. Отойди в сторонку, дорогая, – она прокладывает себе дорогу, как стопушечный корабль.

Аннунсиата, которая не в силах была сдержаться и не таращиться во все глаза, впервые увидела вблизи пресловутую любовницу короля. При ее появлении в толпе поднялся оживленный шепот, поскольку мисс Палмер сопровождали не только служанки, лакеи, два мальчика-негра и множество собак, но и стайка восторженных юнцов; как только фаворитка со своей свитой приближалась, толпа мгновенно расступалась – со стороны это напоминало ветер, раскидывающий колосья на поле. Мисс Палмер и в самом деле оказалась примечательной особой – чуть ниже ростом, чем Аннунсиата, но достаточно высокой, внушительной и пышнотелой. У нее были голубые глаза, белоснежная кожа, тонкий прямой нос с изящно вырезанными ноздрями, придающий ее лицу пренебрежительное выражение, полные и алые губы, круглый, но тем не менее очень решительный подбородок. Ее темно-рыжие волосы потоком локонов спадали на спину и обрамляли лицо. Аннунсиата всматривалась в каждую деталь ее бледно-лилового шелкового платья, заметив обилие драгоценностей на шее, запястьях и пальцах фаворитки. Проходя мимо, мисс Палмер холодно кивнула Люси и коротко, хотя и подозрительно, оглядела Аннунсиату. Люси ответила на приветствие легким поклоном, который можно было счесть за реверанс.

– Вы с ней знакомы? – спросила Аннунсиата, когда мисс Палмер прошла.

– Все, кто бывает при дворе, знакомы с мисс Палмер. Стоит быть представленным кому-либо – и знакомства не избежать. Дорогая, а вот и моя излюбленная лавка перчаток. Не хочешь купить себе пару? Как насчет вот этих? Или лучше вон те, с бахромой?

Предстоящая покупка поглотила все внимание Аннунсиаты; качество и обилие товаров ошеломило ее, а цены потрясли еще сильнее, ибо она даже не представляла себе, насколько дорогими могут быть аксессуары женской одежды. Тонкие перчатки с бахромой – пятнадцать шиллингов за пару, чулки – одиннадцать шиллингов, туфли на пробковой подошве – четыре шиллинга, кружевная накидка – три фунта, серебристая лента для шляпы – пятнадцать шиллингов. Вместе с Люси Аннунсиата прохаживалась по галерее, рассматривая товар и останавливаясь поболтать с многочисленными знакомыми Люси, большинство которых она знакомила с Аннунсиатой – казалось, все они были заинтересованы незнакомкой. Девушка была также представлена двум джентльменам – пожилым и респектабельным, которых сопровождали их жены. Аннунсиата не могла не заметить, как смотрят на нее щеголеватые юноши, прохаживающиеся по Пассажу или флиртующие с придворными дамами. Люси рассказала ей, что во многих домах поблизости сдаются квартиры холостякам-придворным, которым не хватило места в Уайтхолле, и что большинству из них нечего делать, кроме как целыми днями бродить по Пассажу или сидеть в пивных, курить, пить и сплетничать.

Наконец Аннунсиата купила две пары перчаток и три пары шелковых чулок, и пора было возвращаться в карету. Они шли по направлению к выходу, когда их обогнала группа молодых людей, и один из них, обернувшись, остановился, широко улыбнулся Люси и протянул ей руки жестом искренней радости.

– Мисс Люси, какими судьбами? Хвала Богу за такую встречу. Скажите, неужели вы наконец решились бросить супруга и я могу увезти вас на своем белом коне?

Люси протянула ему руки и улыбнулась в ответ – очевидно, она хорошо знала и любила этого человека. Аннунсиата пыталась отвести глаза, но знакомый Люси очаровал ее. Его голос был густым и бархатистым, в нем звучал какой-то странный акцент, Аннунсиата никак не могла определить, какой именно – должно быть, смесь французского с каким-то другим. Мужчина был невысок ростом, но очень красив и элегантен; его смуглое лицо излучало добродушие, а синие глаза блестели от радости и свойственной ему живости. У Аннунсиаты появилось чувство, что она уже знакома с этим человеком, и знакома довольно давно.

– Хьюго, как прекрасно встретить вас! – воскликнула Люси. – Я думала, вы за границей.

– Я вернулся вместе с принцем Рупертом неделю назад – визит был поразительно непродолжителен, нам требовалось только передать письмо короля к его тетке. Я уже собирался навестить вас, но Ричарда не видно при дворе, и я решил, что вы уехали за город.

– Ричард бывает в Уайтхолле, но большей частью пропадает в апартаментах мастера Гайда. Позвольте представить вам мою кузину Аннунсиату. Дорогая, – повернулась Люси к девушке, – это лорд Баллинкри, близкий друг твоего кузена Эдуарда, и, надеюсь, самый преданный из моих друзей.

Хьюго Мак-Нейл улыбнулся такому комплименту, а затем поклонился девушке, на которую, следуя правилам хорошего тона, он отчаянно старался не смотреть в упор. Его поклон был весьма изыскан, и Аннунсиата присела в ответ, а когда они оба выпрямились, их глаза встретились. Оба смотрели друг на друга с откровенным любопытством, одновременно улыбнувшись. Почти не сознавая, что он делает, Хьюго протянул руку, и несмотря на неприличие этого жеста, Аннунсиата вложила в нее свои пальцы. Это произошло естественно, как будто они знали друг друга всю жизнь; Хьюго испытывал сильнейшее желание увести девушку куда-нибудь и побеседовать с ней, и только сознание того, что они окружены людьми, заставило его обратить мгновенный порыв в обычную любезность – Хьюго склонился над рукой Аннунсиаты и поцеловал ее с манерой, перенятой у галантных французов.

– Ваш покорный слуга, мадам, – произнес он, неохотно отпуская руку Аннунсиаты, а затем повернулся к Люси: – Могу ли я надеяться, что это столь неожиданно начатое знакомство будет продолжено? Вы собираетесь представить мисс Морлэнд ко двору?

– Да, разумеется, – она именно для этого и приехала в Лондон. Однако, Хьюго, раз уж вы вернулись, не следует пренебрегать нами. Вы придете к нам на обед?

– С величайшим удовольствием. Когда я могу навестить вас?

Люси, обдумав состояние гардероба Аннунсиаты, предположила:

– Может быть, в субботу? Аннунсиата могла бы похвастаться, поиграв нам – она талантливая музыкантша.

– В этом я не сомневаюсь. Тогда – до субботы. Передайте мои наилучшие пожелания супругу – на случай, если я не встречусь с ним в Уайтхолле.

Он снова поклонился и поспешил присоединиться к своим, ожидающим вдалеке, спутникам, а Люси и Аннунсиата неторопливо направились к выходу. Люси немного рассказала девушке о Хьюго и порадовалась счастливой встрече с ним, а Аннунсиата в душе удивлялась, почему она так рада возможности увидеть его снова через несколько дней.

Ральф сдержал свое обещание отвезти Мэри домой. Она была похоронена на кладбище в Тодс-Нов, возле небольшой церкви с черепичной крышей, где к самым стенам подступала лилово-коричневая болотная растительность. Могила Мэри находилась рядом с могилами Мэри Перси и Джона Морлэнда. Все считали, что похороны были устроены по всем правилам, включая процессию от дома к церкви. Впереди шли двадцать бедных женщин в траурных платьях и косынках, которыми снабдил их Ральф, затем слуги из трех домов в траурных перчатках и шарфах. Далее шествовали двое юношей, ведущих черных, покрытых попонами коней с высокими черными султанами на головах, за которыми шестеро мужчин, в числе которых были Криспиан и Фрэнсис, несли гроб, покрытый тканью с изображением гербов отца и мужа покойной. Покров с вышитым символом отца покойной – лежащим львом – несли шестеро дам, которых вели Кэти и Элизабет. Далее брели провожающие, возглавляемые Ральфом, Эдуардом, Сэмом Симондсом и Анной, облаченными в черные одежды, а за ними еще тридцать родственников, двадцать из которых были дети, друзья и крестьяне из ближайших деревень: На одежде последних не было траурного крепа.

Процессия подошла к церкви в сумерках, так что к тому времени, как кончилась заупокойная служба, уже стемнело. Родственники покойной вернулись в дом, освещенный так ярко, что его было видно из самого Рочестера. В доме продолжился поминальный ужин, состоящий из миндального печенья, пирожных, холодного мяса, белого вина, кларета и пунша. У ворот собрались бедняки со всего Редесдейла – в память о Мэри Моубрей им раздавали еду, вино и Мелкие деньги.

Не успела семья вернуться домой, как случилось еще одно несчастье. Однажды вечером Лия наблюдала, как дети молятся, готовясь лечь спать, когда внезапно почувствовала страшную усталость. Пэл предложила ей табурет и послала Беатрис к Клементу за настойкой, чтобы подкрепить Лию. Лия села на табурет, вздохнула и умерла. Только после ее смерти Ральф обнаружил то, что слуги знали уже давно: Мэри Моубрей только считалась хозяйкой дома, но все хозяйство Морлэндов лежало на плечах Лии. Она нянчила Мэри Эстер и ее детей, самого Ральфа и его потомство, а в последние годы одновременно выполняла обязанности воспитательницы, домоправительницы и старшей над горничными – обязанности, которые было не под силу выполнить одному человеку.

– Не знаю, сможем ли мы найти ей замену, – сказал Ральф как-то Кэти, вскоре после смерти Лии. – Каждый день слуги приходят ко мне с новыми вопросами, и я обнаруживаю, что еще одно решение в доме обычно принимала Лия. Что касается детей, я могу положиться на Пэл и Беатрис, однако ни одна из них не годится в воспитательницы, даже если я найду нового учителя... – Ламберт, которого после смерти Мэри ничто не удерживало в доме Морлэндов, уехал, к вящему тайному удовольствию Эдуарда.

– Ни один человек не сможет заменить ее, – уверенно заявила Элизабет. Лия часто бывала добра к ней, помня о сиротстве девочки.

– Конечно, если это будет один человек, – кивнула Кэти.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Ральф.

– Мне совершенно ясно, что постепенно у Лии становилось все больше обязанностей, и в большинстве случаев она не должна была выполнять их. А теперь, когда она умерла, мы должны поделить ее обязанности и поручить их нескольким людям. К примеру, она многое делала за Клемента. Оставшуюся часть обязанностей можно поделить между домоправительницей и гувернанткой.

– Как ясно ты все это себе представляешь! – восхитился Ральф. – Должно быть, ты долго размышляла над этим?

Кэти печально улыбнулась.

– О, да, – ответила она. – Достаточно долго, чтобы предложить свои услуги в качестве домоправительницы.

– Ты? – изумился Ральф.

– Здесь нет ничего удивительного – я долго прожила под крылышком Лии, чтобы многое перенять у нее. Я каждый день помогала ей, как привыкла помогать маме, пока она была жива. Не хвастаясь, могу сказать, что ни одна женщина в доме не знает, как лучше всего справиться с домашними делами.

– Конечно, я не сомневаюсь в твоих способностях, – поспешно заверил ее Ральф. – Но, дорогая моя Гусеница, неужели ты и в самом деле хочешь этого?

– Я некрасива, поэтому я лучше буду полезной, – заявила Кэти.

Ральф сочувственно взглянул на свою сестру-дурнушку.

– Ты можешь выйти замуж, Кэти, – тебе всего шестнадцать лет. Ты выйдешь замуж, и мне вновь придется подыскивать домоправительницу.

– Разве кто-нибудь захочет жениться на мне? – пожала плечами Кэти. – Даже если ты дашь мне хорошее приданое...

– Прости мою невнимательность, – стыдливо перебил Ральф. – Я должен был позаботиться о тебе. Я найду тебе мужа, сестренка, и самого хорошего. Я дам тебе такое приданое, что...

– Не надо, Ральф, – быстро перебила Кэти. – Я знаю, ты говоришь это от чистого сердца, но...

– До сих пор я не был достаточно внимателен к тебе, – проговорил Ральф.

– Я не хочу выходить замуж. – Даже если у меня будет приданое. Ральф, ты ведь хорошо знаешь, какой была моя мать, и как все люди вокруг ненавидели ее. Наш отец оставил тебя здесь, но ты избежал всеобщей неприязни, мама и дедушка вырастили тебя. А я... почему наш отец уехал отсюда?

– Теперь он совершенно изменился, – смущенно попытался оправдать отца Ральф.

– Это знаем только ты и я. Мы любим его, его уважают при дворе, но местные люди никогда не забудут, что он был пуританином, отдал замок Морлэндов на разорение «круглоголовым», И никогда не забудут, что я – его дочь. А моя мать – кем была для них она? Чужой, фанатичной отступницей. Я ее дитя. – Ральф открыл было рот, чтобы возразить, но девушка вновь перебила его: – Некоторые думают, что он не был обвенчан с ней по-настоящему, и, вероятно, они правы.

Наступило продолжительное молчание, наконец Ральф сказал:

– Гусеница, все не так плохо, как ты себе представляешь. Но... – продолжал он, видя, что сестра собирается возразить, – не будем больше говорить об этом. Ты будешь домоправительницей, если захочешь, а я буду относиться к тебе со всем уважением, как к хозяйке дома во всем, кроме имени. Но что же мы будем делать с воспитательницей?

Кэти улыбнулась и обернулась к Элизабет, тихо сидящей в углу с шитьем детской сорочки – она всегда устраивалась где-нибудь подальше, как будто не считала себя членом семьи.

– Элизабет любит детей, а они обожают ее; она из знатного рода, образованна и хорошо воспитана. Кому еще, как не ей, ты можешь доверить своих детей?

Элизабет подняла глаза, глядя на Ральфа, и сильно покраснела – ей не часто доводилось слышать комплименты. Неожиданно увидев родственницу в новом свете, Ральф подумал, что он не всегда был добр к ней, а между тем Элизабет была дочерью его тети Хетти, которую Ральф любил. Подумать только, Ральф позволял слугам пренебрегать Элизабет – ничего, теперь он сполна возместит ей все.

– Никому, пока Элизабет не выйдет замуж. Элизабет, ты сможешь сделать это для меня?

Элизабет благодарно кивнула, а Кэти подавила ироническую усмешку и произнесла:

– Ты получишь вознаграждение еще на земле, Ральф. Ты добр к своим бедным родственницам, и они в ответ будут тебе преданными служанками.

– Если бы ты не была моей сестрой, я бы отшлепал тебя, – сердито отозвался Ральф. – Я не хочу, чтобы ты так говорила о членах моей семьи. Пойдем, Элизабет, поиграй нам немного. Я должен проэкзаменовать тебя прежде, чем ты приступишь к воспитанию моих детей.

Холодный восточный ветер принес мелкий моросящий дождь, который загнал Руфь в дом, завыл в дымоходах и привел Эллин в такое ворчливое состояние, что в конце концов Руфь разозлилась и отослала ее в другую комнату. Оставшись одна, Руфь встала у окна, всматриваясь в серую даль, чувствуя себя встревоженной, опечаленной, неудовлетворенной, и задумалась о том, что теперь делает Аннунсиата. Она безнадежно порылась в воспоминаниях, но и они не принесли желанного утешения.

Во дворе раздался перестук копыт, и, вытянув шею, Руфь увидела, как с седла спрыгивает Кит, который возвращался из Йорка, где обследовал свои четыре дома на Норт-стрит – наследство, оставленное ему матерью. Как будто почувствовав взгляд Руфи, Кит поднял голову, так что вода потекла с широкополой шляпы ему за воротник. Руфь видела незагорелое лицо юноши и полоску черных усов на нем, затуманенные завесой дождя. Кит не мог увидеть ее – свет из окон слепил ему глаза. Кит-младший – он навсегда остался для нее Китом-младшим, хотя она никогда не называла его так вслух – уже имел право носить герб Морлэндов, возглавить свою собственную ветвь, ибо его отец давно умер и никто не оспаривал права наследника.

Прошло уже шестнадцать лет после смерти Кита-старшего. Руфь с удивлением вспомнила об этом, обнаруживая, что для нее давность этого события не имела значения. Он умер шестнадцать лет назад, но ей казалось, что это произошло только вчера. Она любила Кита с самого своего детства – того Кита, который был отцом Кита-младшего. Она помнила, как он вернулся домой, полный оксфордских впечатлений, в модных придворных одеждах, которые тогда носили студенты Оксфорда. Он поцеловал руку Руфи, и она раз и навсегда подарила ему свое сердце. Это воспоминание было ясным и отчетливым, как и воспоминание о дне его смерти, а то, что произошло между этими двумя датами, помнилось как в тумане, ибо тогда он принадлежал не Руфи, а Хиро.

Однако в день своей смерти Кит вновь стал принадлежать только ей. Руфь придержала его коня, пока Кит садился верхом, чтобы уехать. Наклонившись, он поцеловал ее. Его последние слова были обращены к Руфи, ее он поцеловал последней, ее лицо было последним женским лицом, которое он увидел прежде, чем уехать навстречу смерти. «Позаботься о Хиро и ребенке, пока я не вернусь», – попросил он, а в его глазах уже был намек на близкую смерть. Они сохранили тайну, утаив ее от Хиро, – тайну его смерти. На следующий день он вернулся домой, бессильно свисая с седла хромого коня; его холодные, негнущиеся руки почти касались копыт. Руфь омыла и похоронила его, взвалив на себя оставленное бремя.

Кит-младший, сын Кита, должен был родиться у нее, у Руфи. Он был так похож на отца, что она могла бы полюбить его, если бы не защищала так старательно свое сердце. Она вырастила ребенка своего Кита, позаботилась о вдове, никому не нужной после смерти мужа. Хиро была беспомощна, как младенец, и становилась все более беспомощной, пока ранняя смерть не облегчила ее страдания. Кит-младший одновременно и принадлежал, и не принадлежал Хиро – так же, как и его отец.

О случае, который дал жизнь Аннунсиате, Руфь почти не вспоминала: этот туманный, похожий на сон эпизод занял место в темном свитке печалей и скорбен, и теперь казался нереальным, почти забытым. Руфь помнила сильное, гибкое мужское тело, его теплоту, приятный запах его кожи; она помнила, какими шелковистыми были его кудри – Аннунсиата унаследовала эти волосы; она помнила его слезы – детские слезы мужской печали, бессильные слезы, льющиеся по суровому лицу. А утром его глаза уже казались чужими, наполненными тягостными думами, ответственностью, скорбью – большие, темные глаза, невыразимо прекрасные – эти глаза достались Аннунсиате.

Однако если сам этот случай казался похожим на сон, который в памяти Руфи сразу же приобрел сходство с волшебными сказками, он имел вполне реальные последствия. В тридцать лет Руфь родила своего первого и последнего ребенка, а потом в течение пятнадцати лет старалась вырастить этого ребенка таким, какой хотела стать сама. Теперь, наконец, Руфь отправила своего ребенка в большой мир, и он скрылся вдали подобно горделивому и прекрасному кораблю, увешанному вьющимися флагами, под гром салюта, а она, Руфь, осталась со своим чувством тревоги и бесполезности. Возвращение к прежним отношениям приемной матери помогало ей перенестись в прошлое. Быть матерью Аннунсиаты было нелегко, но все же возможно. Теперь же Руфь поняла, что она и Аннунсиата сделали несчастным Кита-младшего.

Когда родилась Аннунсиата, Руфь больше всего желала, чтобы ее дочь и Кит-младший когда-нибудь поженились, и она порадовалась, как охотно подчинился ее желанию сам Кит-младший. Он был очарован Аннунсиатой с тех пор, как она родилась, и пока девочка росла, его очарование постепенно перешло в такую искреннюю любовь, что, по всеобщему соглашению, пара должна была непременно пожениться. Аннунсиата и Кит-младший были детьми, которых Руфь желала всю жизнь, в которых соединилась ее кровь и кровь Кита. Втайне Руфь стремилась заново переписать историю своей любви – так, как не удалось сделать это в жизни. Аннунсиата и Кит должны были пожениться, как это следовало сделать их родителям.

Однако Руфь не приняла во внимание саму Аннунсиату – она во многом отличалась от своей матери, и Руфи в конце концов пришлось признаться, что ее дочь не такая, как она, хотя такое признание оказалось болезненным и было сделано после долгих колебаний. Аннунсиате была уготована лучшая участь, чем та, о которой грезила ее мать. Девушка росла, любя Кита, но, как вскоре убедилась Руфь, это была только сестринская любовь. Кроме того, Аннунсиата была богатой наследницей и признанной красавицей, и любое из этих достоинств должно было обеспечить ей лучшего мужа, чем отпрыск Кита, оставшийся без гроша в кармане после опустошительной войны и правления республиканцев. Даже если бы он и вернул шотландские владения, он был не парой Аннунсиате, и Руфь понимала это, видя, что и Аннунсиата так думает.

Таким образом, и в буквальном и в переносном смысле вопрос несчастья Кита-младшего оказался в руках Руфи. Она с нетерпением ждала, когда Кит уедет в Шотландию, втайне надеясь, что он не вернется, несмотря на всю любовь к нему.