Электрические тела

      На ней были изображены трое – Долорес, Гектор и маленький Гектор. Я решил, что снимок был сделан, когда мальчику было около двух лет. То есть четыре с половиной года назад. За это время Долорес заметно постарела. На фотографии она казалась почти другим человеком. Яркая, здоровая, свежая, юная женщина. Ее взгляд был счастливым, а улыбка такой оживленной, какой я у нее ни разу не видел. И сам Гектор выглядел более сильным и уверенным: его темные волосы блестели как стекло, одна рука лежала на плече жены, сидящей в кресле, а другая была опущена. На коленях у Долорес в рубашке и забавном маленьком галстуке сидел маленький Гектор, крошечный темноглазый принц, явно тщательно умытый и прилизанный. Он был напряжен и смотрел в объектив непонимающими, удивленно раскрытыми детскими глазами, а его яркие губки были чуть надуты. Я вспомнил, сколько лет Марии, и сделал грубый подсчет.
      – Ты была беременна, когда вы снимались?
      По лицу Долорес пробежала тень удивления, а потом она печально сказала:
      – Да. На третьем месяце, наверное.
      Я вернул Долорес фотографию, и она спрятала ее обратно в бумажник.
      – Я хочу, чтобы ты понял одну вещь. Это был несчастный случай, но это не была случайность. То есть это случилось из-за нас с Гектором. Это... – Она посмотрела на меня. – Я хочу все тебе объяснить, чтобы ты понял, почему это так тяжело для Гектора, для нас.Нам никуда от этого не деться, понимаешь? Мы не можем забыть.
 
      Есть нечто фальшивое в попытке сосредоточиться на каких-то эпизодах жизни: на самом деле происходит пересечение закономерностей, из-за которых происходят события, – но, говоря о прошлом, необходимо найти некое начало. Так было и с Долорес. Ради меня она вспомнила тот момент, когда поняла, что беременна маленьким Гектором: щекочущее покалывание в груди вскоре после того, как у нее не пришли месячные. Она вернулась домой из дешевой клиники, где работали врачи-индийцы с сильным акцентом (которых больше никуда на работу не брали, презрительно добавила она). Она была ужасно напугана, потому что ее мать умерла во время родов и потому что она не знала, обрадует ли Гектора ее новость и даже поверит ли он, что это его ребенок.
      – Мы даже не были женаты, – сказала Долорес, – и он об этом не заикался. Он купил мне колечко, но это ничего не значило. Так что я пришла домой и стала ждать, когда он вернется с работы. Он пришел усталый, а я набрала побольше воздуха и сказала: «Мне надо кое-что тебе сказать», – и все сразу выпалила. И, чего я не ожидала, он был очень счастлив и стал целовать мой живот. Он сказал, что уже любит этого ребенка и что мы сразу же поженимся. И мы так и сделали, как я тебе уже рассказывала. У нас была пышная свадьба, я говорила, сколько она стоила? Кажется, чуть ли не пять тысяч долларов. Мне не хотелось столько тратить, но Гектор, он сказал, что сделает нас богатыми, что он заведет свое дело и чтобы я не тревожилась. Он всегда хотел разбогатеть, сорить деньгами. Так что он потратил все свои сбережения и те деньги, которые получил от армии за руку... Он пробыл в армии недели две, и ему порезали ножом кисть, так что ему за это присылали деньги. Остальное, кажется, он взял в долг. Ему так шел смокинг! Все были нарядные.
      После свадьбы, на которой присутствовали ее стареющие тетки, пристегнутые ремнями к инвалидным коляскам, с отечными ногами (они обе не верили хвастливым обещаниям Гектора), новобрачные умчались на лимузине в Атлантик-Сити.
      – Там была такая перегородка между шофером и пассажирами, которую можно было поднять, и шофер сказал нам, что закроет ее и откроет только тогда, когда мы доберемся до Атлантик-Сити.
      – Так что вы трахались на сиденье лимузина, пока он вел машину.
      – Конечно! – улыбнулась она.
      А потом были месяцы беременности и роды, которые, как рассказала Долорес, прошли тяжело – не только потому, что врач-индиец, которому она не доверяла, использовал щипцы, но и потому, что это были ее первые роды, и голова мальчика распухла и сплющилась из-за того, что родовые пути были тесными. Он пожелтел из-за желтухи, что часто бывает с новорожденными, и его на четыре дня оставили в больнице и держали под специальными лампами, пока его печень не начала самостоятельно работать. Малышу надели на глаза специальную плотную повязку, иначе яркий свет мог их повредить.
      – Медсестры были никудышные. У них было слишком много детей, так что я не спала три ночи подряд, следила, чтобы повязка не слетела. Гектору приходилось все время работать. Конечно, малыш постоянно снимал повязку, ему не нравилось лежать на спине под лампами, но я все сидела и натягивала повязку обратно.
      В конце концов ребенок достаточно поправился, чтобы уехать домой, рассказывала Долорес, и они с Гектором начали вести жизнь молодых родителей – жизнь, которой меня лишили три пули. Долорес старалась как можно больше прочитать о том, как быть хорошей матерью. Она не доверяла теткам, и, кроме того, ей хотелось, чтобы сын вырос американцем, а не серединка наполовинку, какой была она сама, когда дома она была испаноговорящей доминиканкой, а на улице – испаноговорящей американкой. Она слышала слишком мало английского, ее полуграмотные тетки ночами жгли у нее в комнате ладан и варили на плите вонючие смеси, которые потом разливали по банкам, молясь по-испански за своего мертвого отца, который тридцать лет назад был зарыт в песчаную почву Санто-Доминго. Нет, спасибо, такого ей не надо.
      Ее ребенок родился в декабре 1985 года, а тетки и отец Долорес, прожившие первые тридцать лет своей жизни в Санто-Доминго, в каком-то смысле родились в прошлом веке. Так что она взяла в филиале бруклинской публичной библиотеки знаменитую книгу доктора Бенджамина Спока и прочитала ее, все пятьсот с лишним страниц, держа под рукой словарь, чтобы заглядывать в него по мере необходимости. Их малыш был стройным, как его отец, с худыми плечами и грудью. У него были длинные ресницы, а уголки глаз постоянно были влажными. Он был первенцем, и она баловала его, оставляла в своей постели утром, после того как Гектор уходил на работу. В хорошую погоду она возила его в коляске в Сансет-парк, где гуляли другие молодые мамы. Они сидели на скамейках и обсуждали важные вопросы: детей, мужей, матерей, деньги. Парк был очень удачно расположен на одном из самых высоких холмов Бруклина, и оттуда открывался великолепный вид на далекие голубовато-серые силуэты Манхэттена и белоснежный мир власти и возможностей, совершенно недоступный латиноамериканской женщине вроде Долорес Салсинес. Но это ее не беспокоило. Гектор зарабатывал достаточно денег, и уход за сыном отнимал много времени. Ее мальчик – ее мальчик!- рос, он сделал первые шаги на своих пухлых кривых ножках, он лепетал, он начал говорить. Он сбрасывал ботиночки, кидал еду на пол и отказывался идти в постель. У него были потница, отит, внезапно повышалась температура и на коже то появлялись, то исчезали странные пятна. Он приказывал папе «быть смешной лошадкой» и разъезжал у него на спине. Он научился считать до десяти, петь детские песенки и ездить на трехколесном велосипеде. Долорес жалела, что ее отец умер, так и не увидев внука. И если она и мечтала о чем-то, то именно об этом.
      А потом она забеременела снова,с радостью, хотя ничего удивительного тут не было, после рождения маленького Гектора секс с мужем стал приятнее. Похоже, рождение младенца означало окончательную потерю невинности: кровь, боль и звериная природа этого процесса ее изменили. Она быстрее стала возбуждаться и легко, без всяких усилий достигала оргазма. Она слышала, как другие молодые матери это обсуждали. И в эту беременность она уже знала, что ей следует отдыхать и принимать витамины. Беременность протекала легко, несмотря на то, что наступила вскоре после первой. Гектор был напряжен и тревожился из-за денег. Иногда они ссорились. Он обещал, что ближе к родам найдет работу получше, возможно, обратится в компанию, которая устанавливает в их районе кабельное телевидение. Он был знаком с одним из рабочих, который занимался проводкой. Гектор узнал, что компания, скорее всего, будет нанимать рабочих в ближайшие полгода. Но Долорес о таких вещах не думала: она ощущала, что набирает вес, что у нее появляется одышка, отекают лодыжки. Ребенок обещал быть крупным. В воскресенье у нее отошли воды, и роды прошли быстро и без осложнений. Во время схваток Гектор старался ей помогать, а когда родилась здоровая девочка, он перерезал пуповину хирургическими ножницами, которые ему вручила медсестра. «Теперь у нас есть сын и дочь!» – сказал он Долорес, и его глаза заблестели.
      – Мы были так счастливы, – вспомнила Долорес. – Гектор – он во все верил. Он верил, что сможет устроить нам хорошую жизнь, понимаешь? Я ведь рассказала тебе, что случилось с его магазином перед тем, как родилась Мария, как у него все украли? То есть мы были счастливы, мы очень радовались детям, но... не знаю. Что-то изменилось. После того как родилась Мария, Гектор наконец устроился в кабельную компанию, но деньги были не очень-то хорошие, так что ему пришлось продавать машины. Он мало бывал дома. Я злилась, и иногда он вечерами просто уходил. Он старался заработать побольше. Может, ему стало надоедать, понимаешь? Что-то стало меняться... Это трудно объяснить. Мы вроде как ссорились. Но иногда происходит такое, чего и не ждешь. Это пока не о сыне. Сначала я должна рассказать тебе, что случилось в подземке.
      Долорес объяснила, что как-то в воскресенье днем, в июле, они ехали в поезде R к Сансет-парку. Гектор уткнулся носом в «Дейли ньюз». Они сходили в кино, сделали кое-какие покупки. Маленький Гектор и Мария остались дома с няней. Долорес наблюдала, как муж листает спортивный раздел. Он был сообразительным, но читал очень медленно, что порой ее раздражало. Она читала быстро и всегда гордилась этой своей способностью. К тому же Гектор не умел читать по-испански. Но он обожал читать про «Янки» и вечно твердил, что бейсболисты работают всего пару часов в день, а получают миллионы.Она ждала, когда он поднимет глаза и посмотрит на нее. Состав подошел к станции «Юнион-стрит». На станции происходило нечто необычное, и пассажиры, как это всегда бывает, мгновенно почувствовали это. На платформе раздавались громкие крики. Возможно, там были бандиты – такая опасность всегда существует, – и никто не мог сказать, где они находятся. Гектор отложил газету и встретился взглядом с Долорес. Поезд остановился, двери открылись, но обычного объявления кондуктора не было. Они могли сойти с поезда или остаться. Снова послышались крики. И вдруг в вагон стали заскакивать полицейские – десять, а то и пятнадцать здоровенных мужчин в синем, с толстыми от пуленепробиваемых жилетов торсами, с черными ремнями, увешанными дубинками и фонариками, обоймами и книжками для выписки штрафов и, конечно, с пистолетами. Они шли по вагону, не обращая внимания на Долорес и других женщин, а также немногочисленных белых мужчин, обращая внимание на молодых чернокожих и латиноамериканцев. Гектор конечно же ощутил внезапный, холодный страх невиновного. Когда копы подошли к нему – похоже, они решили, что отыскалиего, – один из них сказал:
      – На нем красная рубашка. Посмотрим, какого он роста.
      – Встань! – приказал молодой коп с мощной шеей. – Кто ты? Документы есть?
      Гектор достал свой тощий, почти без денег бумажник. Долорес чувствовала презрительные взгляды других пассажиров.
      – На какой станции ты сел? – спросил другой коп. Рация у него на боку что-то прокаркала.
      – Мы сели на «Декалб авеню».
      – Чушь, – сказал коп. – Ты врешь.
      – Это правда! – запротестовала Долорес. – Он мой муж!
      – Не вру я. – Гектор обхватил пальцами перекладину, за которую держатся стоящие пассажиры подземки. Рядом с полицейским он казался маленьким и беспомощным. – Мы ездили в центр за покупками.
      На Долорес полицейские даже не посмотрели.
      – Выходи из поезда. – Молодой коп положил руку на плечо Гектора. – Выходи из поезда, ответишь кое на какие вопросы.
      – Я ничего не делал!Спросите мою жену. Спросите этих людей, – громче запротестовал Гектор, указывая на пассажиров. – Спросите у них, спросите любого, я сел на «Декалб».
      – Это правда! – умоляюще воскликнула Долорес.
      – Это так? Кто-нибудь видел, как этот человек там садился?
      Остальные пассажиры мрачно уставились в одну точку – ошалелые идиоты. Никто не ответил. Все видели, что полицейские возбуждены.
      – Эй, дружище, – запротестовал Гектор, – я еду в этом поезде уже двадцать минут. Я не собираюсь выходить...
      Дубинка шмякнула Гектора по пальцам. Полицейские схватили его за обе руки и потащили из вагона, опрокинув пакет с продуктами, стоявший у его ног. На платформе они прижали его к кафельной стенке. Долорес поспешно вынесла пакет с покупками на платформу. Мужчины окружили Гектора, и только один остался стоять рядом с ней, не давая подойти ближе к Гектору.
      – Расставь ноги шире плеч, наклонись и прижми руки к стене. Голову вниз!
      – Я ничего не...
      – Голову вниз! – Копы обыскали его, один из них засунул дубинку ему между ног. Потом дубинкой прижали его шею. – Где гребаный пистолет? Ты его выбросил, задница, думал, что можешь пришить копа и просто сесть в подземку, так? Где пистолет?
      – Ничего я не делал! – завопил он. Крик разнесся по платформе. Остальные пассажиры равнодушно смотрели в исцарапанные окна вагонов. – Ничего!
      – Он ничего не сделал! – крикнула Долорес. – Он мой муж...
      – Ты знаешь, что бывает с убийцами копов, задница, – сказал один из полицейских. Его голос звучал угрожающе, жаркое дыхание обожгло Гектору ухо. – Где пистолет?!
      Гектор завопил:
      – Я этого не делал! Вы не того взяли!
      Дубинка заехала ему между ног. Гектора затошнило от боли, и он закашлял. Его начали избивать. Долорес увидела, как один из мужчин схватил Гектора за шею.
      – Ну же, задница, отдай его...
      – Чек! – крикнула она. – Вы, дурни! Чек! Посмотрите на чек!
      Полицейские на мгновение ошалели.
      – Чек из магазина. Он у него в кармане!
      – Стой, Томми, – сказал один из полицейских постарше. – Проверь его карман.
      Они вытащили оттуда несколько долларовых купюр, мелочь и смятый чек, на котором были напечатаны сумма покупок, время и адрес магазина.
      – На какой остановке, говоришь?
      – «Декалб».
      – Магазин там за углом, сержант, – сказал один из мужчин, проверяя номер дома на чеке.
      – Ладно, скажи мне сумму, – спросил коп у Гектора. – Сколько заплатил?
      – Типа, восемь долларов! – крикнул он, почти касаясь губами стены. – Я взял молоко, бананы, хлеб...
      – Покажите мне пакет с покупками, леди.
      Они стали копаться в пакете, проверяя содержимое, и порвали его.
      – Мы купили фасоль, суп в банках...
      – Ладно, заткнись, – сказал коп. – На чеке стоит час четырнадцать. Когда стреляли в Доэрти?
      Один из них взялся за рацию. Ему ответили – в час пятнадцать. Невозможно было делать покупки и в то же время убить копа в Бруклине, в нескольких кварталах от магазина.
      – Отпустите его, – сказал полицейский постарше, а потом сильно оттолкнул его, чтобы Гектор не смог увидеть лица державшего его мужчины.
      Долорес бросилась к Гектору, обхватила его руками, чтобы он не упал. Его рубашка намокла от пота, и она ощутила его учащенное дыхание. Полицейские быстро пошли по платформе, слушая рацию. Их шаги были решительными, тяжелыми – и они уже забыли про Гектора, словно его и не существовало.
      – Когда мы вернулись домой, он стал злиться, – продолжила Долорес. – На то, как все устроено, понимаешь, на систему, на копов и прочее. Все было так трудно. Денег не хватало, и ему не хотелось об этом думать. Из-за младенца в квартире стало тесно, понадобились новые вещи. А Гектор устал работать, ничего не получая. С моим отцом было так же, на фабрике роялей. Я это понимаю. У него были мечты, которые не осуществлялись. Он и другие мужчины иногда ходили по всяким барам.
      Тот вечер был жарким. На тротуаре стояли соседи: женщины помоложе в эластичных топах, постарше – в просторных хлопчатых платьях. Мужчины были в футболках или, если не слишком заплыли жиром, без рубашек. Долорес держала на руках Марию, которой недавно исполнился год, а маленький Гектор играл с другими детьми. Кто-то мыл колеса и поставил радиоприемник на крышу машины, подсоединив его к аккумулятору. Улица, на которой жили Долорес и Гектор, была относительно спокойной, здесь не было магазинов и не торговали наркотиками. Гектор стоял на углу, прикладываясь к бутылке, спрятанной в бумажный пакет, и разговаривал с приятелями. Она слышала, как он рассказывает о происшествии с копами, показывая, как его заставляли наклонить голову.
      Он твердил, что копы все время убивают людей, а потом говорят, что это был несчастный случай. Или что их спровоцировали. Он слишком много выпил и говорил нервно и громко, явно мечтая о мести. Однако Долорес понимала, что Гектору необходимо опьянеть: только так он мог забыть о случившемся. Она надеялась, что Гектор выпьет достаточно много, чтобы успокоиться, но не столько, чтобы озвереть. Мужчины смеялись и замахивались друг на друга. Вид у них был вполне нормальный. С Гектором все будет хорошо.
      Долорес переключила внимание на сына. Один из жителей принес большой разводной ключ и открыл гидрант. Если его потом закрывали, полицейские не обращали на это внимания. Маленький Гектор, которому было всего три с половиной, вместе с другими детьми плескался в брызгах, долетавших до середины улицы. Их мокрые ноги шлепали по асфальту, голоса радостно звенели. Они бегали сквозь струю под присмотром отцов и матерей. Летний вечер в бедном квартале.
      Долорес заговорила с Руитой, одной из своих подруг, качая Марию на колене. Мужчины, продолжавшие пить и боксировать, пошатывались для смеха, наносили друг другу легкие удары. Они уже сменили тему разговора и громко жаловались на то, какие задницы их начальники, которые заставляют их слишком много работать, а потом переключились на то, каких женщин им бы хотелось потрахать, какие звезды кино и телевидения кажутся особенно горячими. Может, та бабенка из «Косби шоу», Лайза Бонет. Микки Рурк имел ее в том фильме: сцена получилась такая жаркая, что ее пришлось вырезать. «Задай ей посильнее, парень!»Они глубокомысленно улыбались, говоря о многочисленных способах трахнуть женщину («знаешь, парень, как им это хочется»).Дальше разговор шел именно об этом, и отцы семейств время от времени привычно оглядывались, проверяя, следят ли их жены за детьми. И Гектор, конечно, получал удовольствие от этого разговора, который отделял его от семьи, несмотря на то, что он любил жену и детей, – и от того, что его голова стала легкой после второй бутылки пива. Без уверенности в будущем, без приличных денег, удовольствия летнего вечера успокаивали. Позже Долорес ушла домой, чтобы уложить детей спать, и несколько раз звала Гектора. Но он крикнул ей в окно, что собирается уйти с парнями.
      – И это меня разозлило, потому что было чертовски жарко и конечно жея, как всегда, должна ухаживать за малышкой, а Гектор собирается просто ни хрена не делать. То есть я понимаю, что ему надо от этого избавиться – от того, что было с копами, и все такое, но я, типа, думаю: «И это моя жизнь? Так будет всю оставшуюся жизнь?» Может, я уже давно так думала. Я не могу вспомнить все до мелочей. Это было почти три года назад. У нас была квартирка на третьем этаже с окнами во двор. Мне это тоже надоело, приходилось идти наверх пешком, в окна всегда залетал шум с улицы, подростки курили и обжимались.
      Мария к тому времени уже ела обычную еду и хорошо спала по ночам, так что она быстро заснула. Ее кроватка стояла в гостиной – другого места просто не было. Мария ночью не просыпалась, а по утрам была вся описанная.
      С маленьким Гектором все было по-другому. Он чутко спал, был нервным и злился на сестричку. Долорес сидела в его комнатке, рядом с их спальней, и пела ему. Наконец он заснул. Вскоре вернулся Гектор, пропахший пивом. Она устала сидеть в раскаленной квартире. Кондиционер не работал, она открыла все окна. Гектора пошатывало, и она злилась на него, ненавидела его за его свободу, которая была куплена ее трудами с малышкой, его главенством над ней. И ей показалось, что этой ночью он ей изменил. Он казался таинственно самодовольным, а она прекрасно знала о дешевых шлюхах, которые толклись в баре на Сорок восьмой улице. Там все время играла музыка. Некоторые девицы, подсевшие на крэк, охотились в баре, выпрашивая выпивку и выискивая мужчин, которым хотелось секса. Они не были проститутками. У некоторых даже была нормальная работа. Долорес прекрасно знала, как это лестно для мужчин. Она спросила его, где он был.
      – С Луи и Петито.
      – Что делали?
      – Просто трепались, Долорес.
      Она этому не поверила. Оба мужчины были холостяками и соврали бы, чтобы прикрыть Гектора. И, по ее мнению, оба ничего не стоили.
      – Вы были в том баре на Сорок восьмой?
      – Может, и были.
      – Что вы там делали?
      – Ну, сначала я снял все наши деньги со счета и купил всем по пятьдесят порций выпивки, Долорес, а потом перетрахал всех официанток, пока они не почувствовали божественное озарение, Долорес, а потом...
      С этого у них с Гектором все и пошло. Гектор то изображал оскорбленную невинность, то наслаждался ревностью жены. Дразнил ее. Маленький Гектор проснулся и заплакал. Он уже был довольно большим, мог вылезать из кровати и бегать по квартире в своей голубой хлопчатой пижамке, но сейчас крики его напугали.
      – Иди обратно в постель, – велел ему Гектор.
      – Не кричи на него!
      – Я хочу сока! – попросил ребенок.
      – Давай ляжем в постельку.
      – Я хочу сока-а-а!
      – Иди в постель! – заорал Гектор.
      Мальчик уполз к себе, хлюпая носом. Долорес закрыла дверь в его комнату.
      – Может, и да, – заявил Гектор, когда она снова его обвинила. – Может, мне нужно что-то, чего здесь мне не дают.
      Долорес не могла понять, что это – насмешка или признание. Она знала, как ему трудно заработать достаточно денег, и знала, что несколько кружек пива в баре обычно помогают ему расслабиться. Он мог только думать о том, как бы трахнуть одну из шлюх, и это объясняло бы, почему он чувствует себя виноватым. А может, он и правда это сделал. Ей было нестерпимо жарко, она была зла. И она знала, что проверить это можно только одним способом.
      – Да или нет, ты это сделал?
      Гектор сказал, что нет.
      – Тогда докажи это. Докажи немедленно!
      – Я ничего не обязан доказывать, сучка. Я могу сейчас же уйти и доказать это кому-то, кто этого хочет.
      – Докажи.
      Глядя друг на друга с похотливой ненавистью, они разделись. Она его проверяла. Если он быстро возбудится, захочет поскорее в нее войти и дыхание у него станет частым и напряженным, она будет знать, что он ни с кем не трахался. А если эрекция наступит не сразу или он долго не сможет кончить, она все поймет. И дело будет не в пиве. Пиво никогда Гектору не мешало. Она будет знать точно.Она его жена, он трахал ее тысячу раз. Ему ее не обмануть.
      И, все так же злясь, они рухнули в кровать, царапая друг друга, пихаясь довольно сильно – а потом она разбила ему нос до крови, она ударила его изо всей силы, и он прижал ее к кровати. «Dimelo mami, dimelo, – сказал он. Дай мне. – Mas, mas, oh fuck me mas...» Им было наплевать на то, какие звуки они издают, они кричали, сквернословили, а когда Долорес поняла, что Гектор не был с другой женщиной, ее злость превратилась в вожделение, потому что она отвоевала его у шлюх из бара с их фокусами (она слышала, что некоторые из них могут брать монету с края стола нижними губами, что они задирают трусы и нагибаются, показывая маленькие тесные дырки своих задниц, задорно щурятся и подмигивают, когда вставляют в себя пивную бутылку). Но он хочет ее, и его член каменно-твердый в ее пальцах, во рту и в теле, и ей наплевать на то, что он все еще зол на нее, что он трахает ее с жестокой яростью, так что лампа перевернулась, а маленький Гектор кричит у себя в кроватке, а соседи сверху колотят в потолок. Ей вдруг вспомнился отрывок из Библии: «Владыка Господи, Ты начал показывать рабу Твоему величие Твое и крепкую руку Твою...»
      Это была не столько страсть к мужу, сколько к тому, какое наслаждение он ей дарил. «Какая разница, что люди думают, малыш Гектор скоро заснет, на хрен соседей сверху, я обо всем забуду...» Шли минуты, а она купалась в гневе Гектора, понимая, что он трахает не ее – через нее он трахает весь мир, всех богатеньких ублюдков, всех тех, кто сделал его таким беспомощным. Чертовых расистов-копов. Пусть будет так, dimelo,вот в чем была сила Гектора. И она обожала эту силу, о да, на самом деле. Ее голова и руки бессильно свесились с кровати, а Гектор уделывал ее, бился в ней, бормотал ей что-то гадкое, кости его бедер больно ударялись об нее, член с силой врезался в тело, причиняя боль. Его золотая цепочка с крестом упала ей на губы, и ее язык пробовал на вкус ее звенья, а в ее голове вставали призрачные образы церковных шпилей и тяжелое нежное лицо ее отца и безликого негра, которого она видела в подземке несколько месяцев назад, мужчины с плечами размером с дыни и взлет чаек с мусора рядом с супермаркетом. Они бились в ней, бились в ней, эти серые чайки, которые прилетают в город с океана, с протоков, близ которых живут старожилы-итальянцы, они взлетали одновременно, тысячи птиц, кружась в мрачном низком небе, снова и снова, над проезжающим по эстакаде поездом F... Выше по воде плыли темные силуэты буксиров, а далеко за рекой – Нью-Джерси, и край желто-розового неба на западе, и старые мечты миллионов новых американцев, и вся эта печаль... Китаянки работают до изнеможения в швейных мастерских на Восьмой авеню, порой толстые иглы промышленных швейных машин прошивают их пальцы, и молодые мужчины вроде Гектора вбивают свою молодость в жесткие цементные улицы, и старый хасид в парке энергично бросает мяч своему сыну, и четыре мертвых черных парня перед ночным клубом, и несколько ярдов тротуара, скользких от крови, она один раз такое видела... И уже забытая, жуткая боль при рождении сына, те роды были гораздо тяжелее, и гладкое лицо священника, который один раз увидел ее на улице и поднял брови, узнавав ее, и... О, mas, mas, mas в тесной квартирке громадной, душной бруклинской ночью, она добивалась наслаждения и забвения...
      А потом наступила тишина, и их сердца колотились в потной бледной усталости. Ее внутренности ныли, кипели, полные соков, ее губы были разбиты лицом Гектора, ее кожа была обожжена его щетиной. А потом настойчивый стук в дверь, тревожно зовущие голоса. Ее сын. Ее сын?Она вскочила с влажных простыней и, голая, бросилась в комнатку рядом с их спальней. Его там не оказалось. Как это могло быть? И она услышала доносившиеся в окно голоса с улицы. И, еще не посмотрев туда, она уже знала, что маленький Гектор настолько испугался звериной похоти родителей, что попытался выбраться на карниз из щербатого камня рядом с его окном, где, под ее бдительным присмотром, он часто играл на солнце. Но насколько высок третий этаж?
      Гектор поспешно надел нижнее белье и выскочил из квартиры, понесся вниз по лестнице. Она перегнулась через карниз и увидела подростков, стоящих вокруг крошечной фигурки ее сына – она узнала его голубую пижаму. А потом она увидела, как ее муж растолкал их и упал на землю. Поднимая обмякшее тело на руки, Гектор посмотрел наверх, и в свете уличного фонаря она увидела его влажное, искаженное мукой лицо. Dios mio. Dios mio.
 
      Долорес с силой прижала пальцы ко лбу, словно ее лицо было сделано из пластилина и она могла его разгладить, стерев следы горя. Потом сквозь пальцы она посмотрела на Марию, мирно игравшую в песочнице на дальней стороне двора, и крикнула:
      – Доченька, пойди принеси мою сумочку!
      Девочка послушно убежала в дом, а спустя секунду вернулась, неся сумку в обеих руках.
      – А теперь еще минутку поиграй одна, моя хорошая, – твердо сказала Долорес, беря сумочку.
      – А почему мамочка плачет?
      – Потому что мне грустно.
      – Почему? – отозвалась Мария, надувшись и водя пальцем по чугунному плющу на стуле Долорес.
      – Потому что иногда случаются очень грустные вещи.
      – Почему? – жалобно спросила Мария, ей хотелось знать, о чем говорят взрослые.
      – Нам с Джеком надо кое о чем поговорить, доченька.
      – Почему?
      – Пожалуйста, Мария.
      Девочка послушно пошла к клумбе. Когда стало ясно, что внимание дочери переключилось на что-то другое, Долорес достала из сумочки пачку бумаг разного размера, обмотанную резинкой.
      – Она не помнит брата. Ей был всего год, – печально заметила Долорес. Она сняла резинку и стала тихо перебирать бумаги, пока не достала какую-то истрепанную брошюрку. Она открыла ее, просмотрела содержание, а потом протянула ее мне. – Не знаю, почему я это сохранила. Но сохранила.
      Брошюра, изданная фирмой «Джеймс Маккаффи и сын, инкорпорейтед, Бюро ритуальных услуг», содержала общий прейскурант похоронных услуг. Цены «включают местную транспортировку останков в бюро, услуги персонала, сбор необходимых разрешений, доставку в крематорий или на кладбище...». Я посмотрел на Долорес, потом – снова на брошюру, скользя взглядом по строчкам и осознавая, как дорого обходятся похороны. Я изучал похожие документы, когда занимался погребением Лиз: «Если вы желаете провести немедленную кремацию, то можете воспользоваться неполированным деревянным гробом или альтернативным контейнером. Альтернативные контейнеры могут изготавливаться из плотного материала, древесностружечной плиты или композитных материалов или представлять собой мешки из брезента или другой ткани». И далее следовали всевозможные цены на разнообразные услуги, некоторые были помечены бледными галочками, которые, конечно, сделала Долорес: «Бальзамирование (включая использование препараторской): $ 450.00» и «Бальзамирование останков после вскрытия: $ 490.00», «Местная дезинфекция: $ 375.00», «Одевание и укладывание в гроб: $ 90.00». И «Косметические услуги: $ 45.00», «Хирургическое восстановление: $ 52.00» и «Распятие: $ 75.00».