Кто есть кто (фрагмент)

      - С кем, если не секрет? - вдруг спросила Нина.
      Линькова удивил не столько вопрос, сколько интонация и взгляд Нины. Она теперь смотрела в упор на него, смотрела не то с надеждой, не то со страхом.
      - Да вот... с Чернышевым... - пробормотал Линьков, уступая этому взгляду. - Такое впечатление, что он знает о чем-то, но почему-то не говорит...
      - Это можно сказать не только о Чернышеве! - вдруг вырвалось у Нины.
      Линьков изумленно, почти испуганно взглянул на нее. Нина побледнела, глаза ее потемнели и расширились. Какое-то мгновение они молча глядели друг на друга, потом Нина резко отвернулась.
      - Не придавайте значения тому, что я сказала! - быстро проговорила она и, не глядя на Лииькова, толкнула дверь проходной.
      ГЛАВА ШЕСТАЯ
      С утра меня вызвал Шелест и заявил, что он-де все понимает и мне сочувствует и институту в целом тоже сочувствует, поскольку потеряли мы такого сотрудника - можно сказать, цены Левицкому не было, и вот замены ему тоже не сыщешь.
      - Но все же сыскали? - спросил я довольно-таки хамским тоном, надо признаться.
      Шелест глянул на меня, поморщился, но, видно, понял, что мне сейчас море даже не по колено, а максимум по щиколотку.
      - Ищем вот, - примирительно сказал он. -А ты что, может, рассчитываешь в одиночку управиться?
      Вопрос был чисто риторический, и я ничего не ответил, а только хмыкнул неопределенно. Больше всего мне хотелось молча встать и уйти, но я сказал, что вот, мол, никак очухаться не могу, но все же интересуюсь, кого это ко мне в лабораторию прочат. Оказалось, что Геллера из группы Сухомлина.
      Виталик Геллер, по моим наблюдениям, был парень как парень, не хуже большинства, но и не лучше. Конечно, не было у меня никаких оснований требовать себе именно такого, чтобы получше, это я все понимал да и думал сейчас в основном не о лаборатории, но все же как-то невесело мне сделалось, и я начал ныть, что не улавливаю, мол, какое отношение имеет Геллер к нашей теме и вообще - почему именно Геллер, так можно кого угодно сунуть, лишь бы место занять... Шелест послушал-послушал мое нытье и посоветовал не валять дурака.
      - Второго Левицкого мы тебе не изыщем, сам понимаешь, - сказал он сердито. - Это первое. А второе - это то, что Геллер прямо рвется с тобой работать, и парень он способный... У тебя сколько работ было опубликовано, когда ты к нам пришел? Вот видишь, четыре, а было тебе двадцать шесть лет, верно?
      Теперь смотри - у Геллера одиннадцать работ, и есть среди них очень даже толковые, а ему всего двадцать три года, он к нам прямо из университета пришел... И нечего тебе строить из себя элиту и свысока смотреть на хороших ребят!
      - Да ладно, я разве что? - пробормотал я, и вправду слегка устыдившись. - Пойти мне поговорить с Геллером, да?
      - Пойди, конечно. - Шелест с облегчением откинулся на спинку кресла.
      Я вскочил и направился к двери, но Шелест меня остановил.
      - Вот что... - сказал он, не глядя на меня. - Послезавтра в два часа...
      это... ну, похороны, ты же знаешь...Ты, надеюсь, скажешь там что-нибудь - не речь, конечно, я тоже не речь буду произносить, но как ближайший друг и соратник... Э, Борис, ты что это?
      Я, наверное, позеленел. У меня опять все перед глазами поплыло, и ноги ватные сделались. Я плюхнулся обратно в кресло, и Шелест поспешно накачал мне газировки из сифона.
      - Ты не знал, что ли? - недоумевал он. - Как же так?
      - А откуда я должен был это узнать? - осведомился я.
      - Да уж откуда-нибудь... - неопределенно ответил Шелест. - Но это все же безобразие, что мы тебе не сообщили. В первую очередь я сам виноват. Но я думал, ты даже от следователя это можешь узнать, у вас же с ним контакт...
      Вроде бы все было понятно, и не такие накладки в жизни бывают: все думали, что я знаю, а поэтому никто не сообщил. И все же...
      Вышел-то я от Шелеста вроде ничего, спокойно. Но пока дошел до своей лаборатории, настроение мое здорово изменилось.
      Дело в том, что я встретил Нину. Она не отвернулась от меня, не пробовала обойти стороной (я уж и этого, пожалуй, ожидал!), нет, она подошла, поздоровалась. Но здоровалась она вроде не со мной, а с каким-то совсем посторонним человеком. И с неприятным человеком вдобавок. Она даже глядела не на меня, а куда-то через мое плечо. А я вообще ни слова не смог сказать - стоял и смотрел на нее, и только сердце у меня начало вдруг болеть, будто по нему теркой прошлись. А Нина сказала, все так же глядя в сторону:
      - Мне нужно поговорить с тобой... сегодня, после работы...
      - Так я зайду за тобой, пойдем ко мне... - машинально, не успев подумать, сказал я по-старому.
      Нина даже дернулась слегка, это я отчетливо увидел.
      - Нет, - поспешно ответила она, - лучше прямо тут, в скверике. Ты выходи ровно в пять и подожди меня.
      Вон как, ей даже неудобно выходить со мной вместе из института! Это меня уж совсем ошеломило, я все стоял и смотрел на Нину, а она нетерпеливо пожала плечами и повторила; "Понял? В скверике, в пять часов!" Я молча кивнул, Нина ушла, и тут откуда ни возьмись появился передо мной Эдик Коновалов. Есть у нас в отделе кадров такой молодой дуб в могучей красоте и растет-цветет уже месяца три.
      Вообще-то я на Эдика даже с удовольствием всегда смотрю - красивый, зверюга, тренированный, чистенький весь такой, ухоженный, и пока не говорит, все в порядке, гомо сапиенс на высшем уровне. Но сейчас он как-то нехорошо ухмылялся и подмигивал мне, и сразу обнаружилась его обезьянья основа.
      - Сердце красавицы! - восторженно заявил Эдик, кивая вслед уходящей Нине. - Склоино к измене! И к перемене! Как ветер мая!
      - Ты чего это? - спросил я, отступив на шаг, потому что Эдик навис надо мной и слова арии громозвучным шепотом вдувал мне в ухо. - Изменил джазу ради оперной классики?
      - Труха! - Эдик обалдело уставился на меня своими незамутненными голубыми глазами. - В гробу я видел все эти оперы!
      - Я думал, у тебя новое хобби объявилось, - вяло пробормотал я. Ходишь, арии распеваешь в рабочее время.
      - Вот это, что ли, ария, про сердце красавицы? - заинтересовался Эдик. - А я думал, это блатная песенка... Воры, они, знаешь, про любовь очень впечатляюще сочиняют...
      Мне даже смеяться не захотелось: ну, что возьмешь с обезьяны! Уйти бы поскорей...
      - Ладно, - сказал я, поворачиваясь, - продолжай в том же духе, и ты далеко пойдешь!
      Но Эдик ловким маневром загородил мне дорогу и начал озабоченно хлопать себя по бедрам.
      - Спичек нет, - пожаловался он. - У тебя не найдется?
      - Не найдется, я не курю, - ответил я, тщетно пытаясь обойти Эдика.
      - Слушай, друг! - проникновенно заговорил Эдик, нацелясь на меня незажженной сигаретой. - Чего у тебя с Берестовой-то?
      - Слушай, друг, иди ты! - сказал я, разозлившись не на шутку. - Знаешь куда...
      - Да брось ты, не лезь в бутылку, я же по дружбе! - оглушительно шептал Эдик. - Я тебе же помочь хочу, я на нее влияние имею, на Берестову, ну не веришь, так потом наглядно убедишься. Ну вот, хочешь, я вас в два счета помирю? Обрисуй только вкратце, из-за чего у вас началось, и я все ликвидирую.
      - Если ты мне еще раз... - начал я, но потом сдержался и сказал только: - Не лезь ты не в свои дела, Эдик. Занимайся лучше анкетами.
      - Ну, ты все же зря так... Я к тебе по-хорошему... - обиженно заявил Эдик.
      А тут еще Чернышев... Нет, впрочем, Чернышев при первом разговоре вроде бы ничего такого не сказал. Кажется, нет. Я к нему забежал на минутку предупредить, что Линьков придет с ним поговорить в три часа. Ленечка мялся и жался, как всегда, и говорить с Линьковым ему явно не хотелось. Мне показалось, что он не прочь бы поговорить со мной, но я побоялся: вдруг Линьков обидится на меня за такое самоуправство - и разговора не поддержал.
      - П-понимаешь, Борис, - забормотал тогда Ленечка, причудливо изогнув длинную шею и внимательно разглядывая ладонь своей левой руки, понимаешь, мне говорить... ему говорить... ну, ничего я не могу сказать!
      - Ну-ну, не паникуй, - подбодрил я его. - Скажешь правду, всю правду, только правду и ничего, кроме правды. Понятно тебе?
      - П-понятно, - еле слышно пробормотал Ленечка, уткнулся в свои расчеты и вроде перестал меня замечать.
      После обеда засел я в своей лаборатории и попытался все обдумать, в том числе и причины своего сегодняшнего настроения. Линьков должен был появиться через час. Приниматься за работу поэтому не имело смысла. И я мог сидеть на табурете и мыслить сколько влезет.
      Прежде всего я понял, что со вчерашнего вечера перестал действовать. Просто ничего не делал, ни по хронофизике, ни по криминалистике. Этого, вообще-то говоря, было бы вполне достаточно для того, чтобы подпортить мне настроение при любых обстоятельствах. У меня ведь это на уровне рефлекса: в любом случае немедленно принимать решение и действовать. Хотя действую я иной раз по-дурацки и прихожу к выводу, что поторопился, а лучше бы посидеть да обдумать все как следует.
      Но уж в эти-то дни откладывать действия и спокойно обдумывать было невозможно! Вот я и мотался туда-сюда, и все, в общем-то, впустую. Один сдвиг, да и то не в мою пользу, - отношения с Линьковым испортились почему-то... Но о Линькове потом, сначала надо проанализировать результаты.
      Что и говорить, результаты пока чепуховые. Линия "человека с усиками" явно привела в тупик, ничего этот Марчелло не знает. Вернее, знает то, что косвенно подтверждает версию самоубийства... Да нет, никакое это не подтверждение! Аркадий мог относиться ко мне как угодно, мог в глаза и за глаза обзывать предателем и мерзавцем (хотя это не в его стиле), мог переживать всю историю с Ниной гораздо сильней, чем я предполагал, но он не стал бы из-за этого кончать самоубийством. Тут меня не собьешь, слишком хорошо я Аркадия знаю!
      Да, но все это еще не доказывает, что моя версия насчет эксплуатационника неверна. Ведь совсем не обязательно, чтобы Аркадий с этим человеком сдружился или вообще как-то связался именно на загородной прогулке. Он же ходил потом к Лере... а может, и не только к Лере...
      Если б у меня с Линьковым не подпортились отношения, так я бы его просто умолял не бросать эту версию, проверить все, что возможно. Ведь есть же у них там какие-то научные методы! Да я, дай мне волю, и без научных методов, пользуясь обычной логикой, кое-что смог бы выяснить.
      Я еще раз просмотрел всю "версию посетителя". И с огорчением признал, что она, в сущности, совершенно бездоказательна. Сконструирована логично, это правда, и многие факты в нее укладываются. Но полностью отсутствует мотив - я даже представить себе не могу, по какой причине кто-либо мог желать смерти Аркадия. А фактам в конце концов можно найти и другое объяснение. Аркадий умышленно затеял ссору, чтобы выгнать меня из лаборатории. А если неумышленно? Если он и в самом деле разозлился на меня, хотя бы попусту?
      Ведь он же сам не свой был весь этот день! Мог и на пустяке вдруг сорваться.
      Затем: Аркадий уходил-куда-то и при этом зачем-то запер лабораторию. Выходил он, может, потому, что живот разболелся. Зачем запер лабораторию? Не знаю.
      Но, допустим, у него там было что-то спрятано. Те же таблетки (нет, чепуха:
      таблетки он вполне мог сунуть в карман!) или, скажем, расчеты какие-то...
      Расчеты? А если все дело именно в этих расчетах? Если это их вырвали из записной книжки, а с ними и записку - возможно, даже по ошибке, второпях, вовсе не думая об этой записке и не желая ее уничтожить? Да, но какие расчеты мог вести Ариаднй отдельно от меня? С кем и над чем он мог работать и почему делал это в полнейшей тайне? Оставим пока эксплуатационника - пусть это будет кто угодно или даже никто другой, кроме самого Аркадия... Все равно - какие расчеты, какая тема, почему тайком ото всех? Непонятно! Может, именно здесь надо искать разгадку, может, мы зря забываем о специфике нашей работы?
      Тут какая-то тень мысли на сверхзвуковой скорости промчалась сквозь мои мозги, я не успел ее поймать и только ощутил смутную тревогу. Специфика работы... расчеты... что же это такое мне пришло в голову... прошло сквозь голову... Надо бы попросить у Линькова хоть на часок записную книжку Аркадия: может, там еще где-нибуць есть "посторонние" расчеты. Да ведь не даст Линьков теперь, надо было мне сразу попросить... Еще у Шелеста спросить можно, - вдруг он что-нибудь знает.
      Я пошел к Шелесту и спросил, не знает ли он, накую работу и с нем вел Левицкий за последнее время, кроме нашей с ним совместной. Шелест очень удивился, сказал, что он ни о чем таком не слыхал. Я тогда объяснил, что работа могла вестись даже и секретно. Шелест уставился на меня, недоумевая, но потом, видимо, что-то вспомнил и задумался. В конце концов он сообщил, что проходил как-то вечером, с неделю назад, мимо нашей лаборатории и видит:
      свет горит; он было толкнул дверь, дверь заперта. Часов в десять это было.
      Он подумал, конечно, что мы ушли оба, а свет забыли выключить, но на проходной ему сказали, что Левицкий еще в институте.
      - А Аркадий потом что сказал на эту тему? - спросил я.
      - Да не спрашивал я его... Чего спрашивать-то, мало ли кто в институте по вечерам засиживается...
      - И дверь запирает? - перебил я.
      - Дверь? Что ж, может, кто и запирает, я не проверял. А вы, что ли, никогда не запирали? Ну, не знаю. И вообще я этот случай только потому припомнил, что ты спрашивать начал, вот мне и показалось немного странно, задним числом... А, собственно, все это чепуха и ни о чем не говорит.
      Я не стал спорить и ушел. Значит, Аркадий и раньше запирал дверь, когда уходил... Куда же он все-таки уходил? Получается вроде таи, что он к кому-то бегал, а в нашей лаборатории никто не бывал. В десять вечера, сказал Шелест.
      Неужели он бегал в это время к эксплуатацнонникам? Там вахтер стоит, не пропустил бы... Да, но если этот загадочный компаньон Аркадия сам вышел и уговорил вахтера?.. Они с Аркадием созвонились, он и вышел встречать... Но такой случай вахтер должен запомнить... Надо только уточнить, когда это было и кто дежурил у того корпуса... "Сам проверю, при помощи Леры, не буду просить Линькова", - решил я, и это меня немного успокоило. Ненадолго, впрочем, - появился Линьков, и сразу мне стало муторно.
      Он пришел спокойный, подтянутый, и от его ледяной вежливости у меня прямо-таки сердце заныло, как больной зуб от холодной воды. Но я решил не поддаваться, и когда Линьков осведомился:
      "Что новенького?" - я сейчас же выложил ему все свои соображения. Заодно рассказал о беседе с Шелестом. Линьков выслушал меня с непроницаемым видом, после чего старательно протер очки и сказал, что все это он примет к сведению.
      - А вы не считаете, что мне было бы полезно ознакомиться с записной книжкой Левицкого? - с мрачным упорством спросил я.
      - Возможно, возможно, - согласился Линьков. - Но я должен буду согласовать это с начальством. А пока мне надо бы поговорить с Чернышевым - надеюсь, он не исчезнет снова...
      - Нет, он у себя, я нарочно зашел его предупредить.
      Линьков быстро глянул на меня, чуть сощурив ослепительно-голубые глаза.
      - Нарочно зашли предупредить? - со странной интонацией повторил он. - Я вам, разумеется, весьма благодарен за помощь...
      От этой реплики я совсем скис, но потом меня злость разобрала. Чего он, в самом-то деле! Имитируя манеру Ликькова, я заговорил медленно и с холодной вежливостью:
      - Разрешите вам напомнить, Александр Григорьевич: не далее как вчера вы сообщили, что будете мне весьма обязаны, если я предварительно поговорю с Чернышевым. Не кажется ли вам, что было бы правильней, если б вы своевременно и открыто известили меня о перемене в ваших чувствах по этому поводу?
      Удар попал в цель: Линьков даже покраснел слегка и принялся протирать очки.
      А потом сказал совсем иным, человеческим тоном:
      - Да вы не обращайте внимания, устал я, видимо, и дело уж очень путаное...
      Так что же вам сказал Чернышев?
      - Ну, знаете, Александр Григорьевич, - ответил я тоже посвободней, хоть вы и не извещали меня о перемене в ваших чувствах, но я эту перемену заметил. И потому не решился сепаратно беседовать с Чернышевым.
      Линьков усмехнулся, все еще сконфуженно, и встал.
      - Пойдемте, что ли, к нему, - сказал он вполне дружелюбно. - Посмотрим, что и как...
      Ленечка Чернышев был вполне в своем репертуаре и даже чуточку переигрывал, на мой взгляд. Он таи ужаснулся, когда увидел нас с Линьковым, что у него все лицо переносилось: рот поехал в одну сторону, а глаза и нос - совсем в другую. И вообще Ленечка заметался, будто удрать хотел, даже на открытое окно с большим вниманием поглядел.
      - Ну, Чернышев, кончай цирк, разговарнвать будем, - сказал я умышленно грубым тоном, чтобы привести Леню в чувство. - Ты сиди, сиди, и мы сядем.
      Вообще будь как дома и помни, что никто из нас не кусается.
      Ленечка вытаращил на меня светлые, с сумасшедшинкой глаза, но ничего не сказал. Мы уселись на табуреты, и Линьков начал спрашивать. Добился он толку не скоро, но все же добился.
      Чернышев, оказывается, кое-что видел и слышал в тот вечер. И не так уж мало!
      А именно, он шел к своей лаборатории мимо "нашего" коридорчика, - мы с Аркадием его так называли, там только наша лаборатория и есть. Это и не коридорчик даже, а, скорее, выход к боковой лестнице, и он совсем короткий, метров десять. Так вот, когда Чернышев проходил мимо нашего коридорчика, он увидел, что Аркадий подошел к своей двери со стороны боковой лестницы.
      - Это когда было-то? - не удержавшись, спросил я.
      Ленечка точно не помнил, но предположил, что где-то вскоре после пяти. Ну, это совпадало: Аркадий в четверть шестого встретился на лестнице с Ниной, а потом, естественно, пошел к лаборатории и был там, видимо, в 17.20 или чуть позже. Ленечка давно хотел объясниться с Аркадием и решил, что сейчас, пожалуй, вполне подходящий момент для этого; но пока он топтался на месте, Аркадий достал из кармана ключ н сунул его в замочную скважину. Тут Ленечка рванулся к нашей лаборатории со всей доступной ему скоростью.
      - А он вас не видел? - спросил Линьков.
      - Нет, я точно знаю, я чувствую, что не видел, - заявил Ленечка.
      Линьков спросил, что же было дальше. А дальше-то, оказывается, и начиналось самое удивительное и непонятное. Чернышев решительно утверждал, что в запертой лаборатории кто-то сидел! Он этого человека не видел, но слышал его голос. Точнее, слышал два голоса. Когда он подошел к лаборатории. Аркадий успел войти внутрь и прикрыть за собой дверь. Но он еще не захлопнул дверь, а стоял на пороге и держался за ручку - Чернышев его даже видел. И говорил с нем-то...
      - О чем же он говорил? - спросил Линьков.
      - Да так, ни о чем... - мучительно морщась, сказал Ленечка. - Но все равно, я очень удивился... То есть я потом удивился, а сначала просто ушел... Ну, увидел, что разговора с Левицким не получилось, и ушел к себе...
      понимаете...
      - Понимаю, - дружелюбно сказал Линьков. - Но все же не можете ли вы повторить, что они говорили?
      Ленечку повело куда-то вбок, он изогнулся так, что я уж хотел его поддержать: испугался, как бы не свалился с табурета. Но он ухватил себя за ногу где-то в области щиколотки, чуть ли не в узел завязался - и ничего, удержал равновесие.
      - Они говорили... - медленно забормотал он, не выпуская из руки щиколотку и глядя на нас снизу вверх, - Левицкий говорил... Он сказал: "Ну, привет! Ты вроде не передумал?" А другой ответил: "Нет. И ты, по-моему, тоже".
      - Что - тоже? - не понял Линьков.
      - Тоже не передумал, - добросовестно объяснил Ленечка.
      - А насчет чего? - поддавшись, видимо, на его уверенную интонацию, спросил Линьков.
      - Не знаю... они не сказали... - так же добросовестно ответил Ленечка.
      Тут он отпустил щиколотку на волю, выпрямился и вздохнул с облегчением.
      - Ну, а дальше? - поощрил его Линьков.
      - Дальше... ничего дальше... - забормотал Ленечка. - Левицкий захлопнул дверь, а я пошел к себе в лабораторию... и все:
      Это было не все. Я чувствовал, что Чернышев еще чего-то не рассказал. И Линьков тоже явно это чувствовал, но пока не настаивал на продолжении, а пытался выяснить, чей же был второй голос.
      - Не знаю, - сказал Ленечка, и я видел, что он не врет.
      - Ну, какой он, опишите, постарайтесь! Низкий, высокий, звонкий, глухой?
      Может, какие-то особые приметы? Например, говорил с акцентом, шепелявил, хрипел?
      - Нет... - Ленечка уныло покачал головой. - Нет... акцента не было, и вообще ничего такого...
      - Чернышев, ну ты иначе скажи, - вмешался я. - На чей голос это было похоже:
      например, на голос товарища Линькова похоже?
      - Нет... - забормотал Ленечка и начал багроветь, медленно и неудержимо. - Не похоже... Другой совсем.
      - А на мой голос? - спросил я.
      Ленечка посмотрел на меня с ужасом: он сделался весь малиновый, до самых корней светлых волос.
      - Нет, нет! - отчаянно запротестовал он. - Не твой голос! Он совсем на голос Левицкого был похож, а не на твой!
      - На Левицкого? - с интересом переспросил Линьков, - Так, может, это Левицкий сам с собой и разговаривал?
      Ленечка открыл рот, потом закрыл рот, а заодно и глаза. Он сидел так, изо всех сил жмурясь и хмурясь, минуты две, а потом открыл глаза и заявил, что нет, Левицкий не сам с собой разговаривал, там кто-то был.
      - А вы подумайте еще немножко, - ласково посоветовал Линьков. - Кто же мог сидеть в запертой лаборатории и говорить голосом Левицкого? Ведь бывает, что люди разговаривают сами с собой.
      Ленечка согласился, что это бывает, но упорно утверждал, что Левицкий говорил не с собой, а с кем-то другим.
      Я просто не знал, что думать. Рассказ Чернышева выглядел ужасно нелепо, это правда, но я знал, что Ленечка ничего не будет выдумывать. Промолчать - это он может сколько угодно, а сочинять не будет. А если он не сочинил этот обмен фразами, то с самим собой действттельно так не разгоаривают: "Ну, привет! Ты вроде не передумал?- Нет. И ты, по-моему, тоже". Но с кем вообще и о чем мог Аркадий так говорить? И почему этот "кто-то" сидел в запертой лаборатории? А кроме того... ведь Аркадий сказал: "Ну, привет!" То есть вроде как поздоровался. Значит, он раньше не видел этого человека - значит, тот появился, пока Аркадий куда-то ходил... за эти 15-20 минут проник в запертую лабораторию, опять заперся там и сидел, дожидаясь Аркадия. И Аркадий не удивился... Во всяком случае, не очень удивился его появлению в запертой лаборатории... Констатировал только, что тот, дескать, не передумал... Значит, был у них уговор! Поэтому Аркадий и торопился меня выставить... Но куда же он ходил? Где тут логика? Почему он не стал дожидаться своего гостя, если знал, что тот явится сразу после пяти? Мог ведь кто-нибудь увидеть, что дверь нашей лаборатории после конца рабочего дня открывает ключом кто-то посторонний... Ну, пусть даже сотрудник института, но не Аркадий и не я - Подошли бы, конечно, поинтересовались, что да как... Эх, жаль, никто не увидел!
      Не знаю, что думал Линьков обо всем этом, но он вдруг сказал Чернышеву, ласково улыбаясь:
      - Все это очень интересно. Только почему вы не договариваете?
      Ленечка дернулся и всхлипнул, но ничего не сказал, а только с ужасом посмотрел сначала на Линькова, потом на меня.
      - Ну, говорите, чего же вы! - убеждал его Линьков. - Вы снова вышли из своей лаборатории и свернули в этот коридорчик...
      - Нет-нет! - с облегчением возразил Ленечка, - Никуда я больше не выходил...
      - До которого же часа вы работали в этот вечер?
      - До одиннадцати... до без пяти одиннадцать.
      - Понятно! - сказал Линьков. - Значит, без пяти одиннадцать вы вышли из лаборатории и, проходя мимо коридорчика, увидели...
      На второй раз Линьков угадал: Ленечка с величайшей неохотой признался, что видел, как из нашей лаборатории вышел человек и направился к боковой лестнице. Линьков спросил, узнал ли он этого человека. Ленечка почти крикнул, что нет, не узнал он, не разглядел даже толком.
      - А, может, это был Левицкий? - спросил Линьков.
      - Нет, нет, точно не Левицкий! - опять выкрикнул Ленечка.
      Вот тут он не врал. Не только потому, что Аркадий и не мог уже ходить в это время... он был без сознания, при смерти... но просто я чувствовал, когда Леня правду говорит.
      - У вас близорукость, может быть? - поинтересовался Линьков.
      - Н-нет... я... у меня нормальное зрение...
      - Как же вы могли тогда не узнать человека на расстоянии пяти-шести метров?
      - спросил Линьков. - Ведь коридорчик-то совсем маленький, а дверь лаборатории почти посредине...
      Леня долго мялся и вздыхал, а потом заявил, что он видел только спину этого человека. Я ему опять не поверил: да он ведь и сам сказал сначала, что видел, как человек этот выходил из лаборатории. Значит, он обязательно видел его лицо, ну по крайней мере в профиль.
      Линьков, конечно, тоже не поверил ему, но почему-то не стал больше спрашивать. Посоветовал только Ленечке хорошенько все припомнить, а потом глянул на часы и сказал, что ему пора.
      Пока мы шли по коридору, он спросил меня, какого я мнения обо всей этой истории, но когда я начал излагать свои соображения, он явно думал о чем-то другом и меня почти не слушал. У поворота в наш коридорчик он попрощался со мной и торопливо зашагал к центральной лестнице. Я поглядел ему вслед и поплелся в свою лабораторию. Впрочем, не успев даже дойти до двери, я сообразил, что мне полезно сейчас посидеть наедине с собственной персоной и дать задание своим серым клеточкам, как говорит Эркюль Пуаро, пускай мозги перерабатывают полученную информацию, а потом посмотрим, что из этого получится.
      "Итак, - сказал я себе, усевшись за свой стол и раскрыв записную книжку, - для начала следует оценить информацию, полученную от Чернышева, как доброкачественную - в целом. Имеется одно явно ложное утверждение: что он не узнал человека, выходившего из нашей лаборатории. Но когда Ленечка врет, это видно невооруженным глазом... Возможны также умолчания сознательные или невольные. Но что сказано, то сказано добросовестно и с довольно высокой степенью точности: при всей своей внешней неприспособленности и неуклюжести Ленечка очень четко воспринимает и оценивает факты, я это наблюдал не однажды. Значит, все нелепости и противоречия, которые так поражают в его рассказе, имеют свое объяснение, а мы этого объяснения не можем найти только из-за нехватки информации... Ну, попробуем пока проанализировать новые факты и сообразовать их с прежними.
      Значит, первое и основное: "версия посетителя" впервые подтвердилась прямо и недвусмысленно: в нашей лаборатории в тот вечер был кто-то, кроме Аркадия!
      Зато мой отлично сконструированный вариант с "эксплуатационником" теперь, пожалуй, рассыпается... Во-первых, куда бы ни ходил Аркадий, посетитель ждал его в нашей лаборатории. Во-вторых, Ленечка наверняка не дружит ни с кем из эксплуатационников - он даже из наших-то мало с нем общается, - а он явно видел кого-то хорошо знакомого и неумело пытался защитить его своей ложью.
      Но кого, елки зеленые? Одну примету он, впрочем, назвал: голос у этого человека очень похож на голос Аркадия... Тут я терпеливо перебрал весь узкий круг, с которым у Чернышева были хоть какие-то связи, кроме самого факта совместной работы в институте, и постарался припомнить, как они говорят. Но ничего даже отдаленно похожего я не вспомнил. У Аркадия голос вообще ведь очень характерный... Такой звучный, баритонального тембра, с легкой хрипотцой... Впрочем, даже не в голосе дело, а в манере говорить, в этой насмешливо-высокомерной растяжечке,которая иногда злила меня, казалась пижонской, нарочитой: Нет, совершенно не помню, чтобы кто-нибудь разговаривал хоть отчасти похоже на Аркадия...
      Да, но вот ведь что... В этой истории мог участвовать не один человек!
      Во-первых, мог все же существовать "эксплуатационник" из моей версии, то есть человек, к которому Аркадий пошел в пять часов и который угостил его питьем со снотворным, а сам преспокойно ушел из института. Во-вторых, возможно, что в начале шестого в нашей лаборатории был один человек, а в одиннадцать часов - совсем другой. Такое предположение можно сделать хотя бы на том основании, что Чернышев хорошо знает того, кто выходил из лаборатории, и отказывается говорить о нем, а в то же время он ничуть не пытается оберечь того, чей голос слышал из коридора, и действительно, по-видимому, не знает его...
      Однако же, что за карусель получается! Не институт, а проходной двор какой-то! Ходят, приходят, проходят сквозь запертые двери, как призраки...
      уходят тоже, как призраки, раз вахтер их не видел... Да, в самом деле, куда же они оба девались, если вахтер их не заметил? Первый, допустим, мог пробыть у Аркадия совсем недолго, минут десять - пятнадцать, и уйти еще в общем потоке, не будучи замеченным. Но вот второй! Либо он был в институте до одиннадцати, либо вернулся туда вечером. Во всяком случае, он минимум один раз должен был показаться в проходной в неурочное время. А вахтер утверждает, что в тот вечер в институте оставались только двое: Левицкий и Чернышев...
      Дальше: что может означать этот загадочный обмен фразами? Фразы, собственно, крайне общие и банальные, их можно применить к явлениям любого порядка.
      Например: люди уговорились пойти в ресторан... или на рыбалку... Да, но кто же станет из-за разговора о ресторане или о рыбалке лезть со своим ключом в чужую лабораторию и сидеть там взаперти, ожидая хозяина? Не та обстановка! И финал не тот, главное... Тогда что же? "Не передумал ли ты отравиться?" Бред собачий!
      Нет, фактов решительно недостает ни для какой версии! И вообще дело такое запутанное, что надо бы мне самому посидеть в тот вечер в нашем техническом отсеке и послушать, кто говорит, что говорит. Тогда бы я все распутал и спас бы Аркадия...
      Тут опять что-то промелькнуло в моем мозгу, стремительно и неудержимо...
      какая-то слепящая вспышка в туманной оболочке... И я опять ничего не поймал, а только прижмурился покрепче, будто она через глаза убегала...
      В общем, я понял, что на данном уровне ничего больше не выжму из своих серых клеточек, и решил пойти к Чернышеву за добавочной информацией. "Мне-то Ленечка откроется! - подбадривал я себя.- Это он при Линькове говорить не хотел!"