Кто есть кто (фрагмент)

      - Вообще он выглядел как-то странно. Даже костюм на нем был... ну, тоже странный...
      - В каком смысле странный?
      - Ну, этого я определить не могу, я не приглядывалась специально, да и темно ведь на лестнице. Но покрой пиджака странный какой-то, борта широченные и форма у них необычная... даже не пойму, откуда у него такой костюм взялся, я его никогда не видала.
      - Он был в новом костюме? - переспросил я, заинтересовавшись.
      Я-то сам, хоть убей, не мог припомнить, что за костюм был на Аркадии вчера, - впрочем, Аркадий при мне, возможно, так и не снимал лабораторного халата.
      Но если он был в новом костюме, то, может. Линьков правильно предположил:
      Аркадий назначил на вечер свидание какой-то девушке.
      - Может, он и новый, - сказала Нина, - но только в том смысле, что он недавно приобретен или просто я его ни разу не видала раньше. А вообще-то он совершенно немодный. Меня это в первую очередь и удивило.
      Меня - тоже. Аркадий в одежде разбирался и явно немодного костюма не надел бы, а уж тем более не стал бы покупать. Но, так или иначе, версия свидания, по-видимому, не подкреплялась, и я перестал об этом думать.
      - Что же он все-таки сказал? - спросил я, потому что Нина замолчала и явно задумалась о чем-то весьма неприятном.
      - Сказал он мало, но - Да я просто могу в точности повторить его слова. Я...
      - Тут Нина замялась, и на мгновение в ее голосе послышались обычные, теплые нотки, но тут же исчезли. - Я... мне показалось, что он так разволновался потому, что на мне было синее платье, то самое... ну, в общем, воспоминание о первой нашей встрече. Я как-то растерялась, не знала, что сказать, и вдруг вспомнила, сколько лишнего наговорила тогда ну, в зале хронокамер, - и решила перед ним извиниться. Поэтому сказала: "Аркадий, ты, пожалуйста, не придавай значения тому, что было в зале хронокамер". А он как-то странно посмотрел на меня, сделал вид, будто даже и не помнит, о чем речь, и ответил скороговоркой, небрежно:
      "Нет, ничего, я это дело уже закончил". Я спросила: "Да ты о чем говоришь?"
      И тут он совсем как-то растерялся, глаза у него такие жалкие сделались, и вдруг он сказал, очень искренне и даже с надрывом, совсем на него непохоже:
      "Слушай, Нин, я здорово запутался, ты даже не представляешь, до чего! Потом ты все узнаешь, но... в общем, сам я, конечно, виноват, но уже ничего не поделаешь..." Хотел, видимо, еще что-то сказать, но махнул рукой и пошел. А потом... - Нина вдруг оборвала рассказ и опять как-то странно, не то испытующе, не то умоляюще, поглядела на меня.
      - Что? Что потом? - в тоске спросил я, чувствуя, что надвигается какая-то новая беда, что Нина отдаляется от меня именно теперь, когда мне так нужна помощь и поддержка...
      - Потом... - Нина все не отводила от меня взгляда, и я уже ясно чувствовал, что она чего-то ждет от меня, каких-то моих слов или поступков, но не мог понять, что же я должен сделать. - Потом это вообще было похоже на сумасшествие, мне даже страшно стало. Понимаешь, я побежала за ним. - Нина говорила все это монотонно и невыразительно, - спросила: "Аркадий, да что с тобой, может, я чем помочь могу, ты скажи!" - ну, что-то в этом роде сказала. А он остановился, поморщился, будто горькое проглотил, а потом как расхохочется! Но таким, знаешь, искусственным смехом, как у него бывает...
      Я знал: Аркадий начинал громко и неприятно смеяться либо от злости, либо от смущения. Что же, его разозлило участие Нины? Все возможно, он ведь самолюбивый...
      - ...и сказал: "Да ты не переживай, это я просто пошутил, извиняюсь, конечно!" - продолжала Нина. - И еще добавил это, из Козьмы Пруткова, насчет шуток с женщинами...
      - "Не шути с женщинами: эти шутки глупы и неприличны!" - машинально пробормотал я. - А потом?
      - Да потом он ушел, вот и все! - почти грубо сказала Нина. - Так как же ты объясняешь слова Аркадия и вообще все это?..
      - Понятия не имею, что все это значит! - ответил я и, чувствуя, что Нину этот ответ не удовлетворяет, даже злит, торопливо забормотал: - Ну, то есть ты понимаешь, Нин, я ни о чем таком не знаю... Мы же с ним за последнее время, сама знаешь, как-то не совсем... Если б я хоть видел его после этого разговора, а то...
      - ...а то ты ушел в пять часов, и все! - почти издевательским тоном закончила Нина.
      - Ну да! - беспомощно подтвердил я, - А что же было делать, когда он меня, я ж тебе говорю, прямо выгнал из лаборатории? И потом, ты знаешь, я как-то не вижу ничего особенного в этом вашем разговоре. У нас с ним еще и не такие разговоры бывали! Он иногда, если о чем-нибудь другом думает, жуткую чушь несет, совершенно ни к селу ни к городу что-нибудь ляпнет...
      - С той только разницей, - холодно констатировала Нина, - что после тех разговоров он оставался жив и здоров!
      Сказав это, она вдруг резко повернулась и ушла, а я стоял и смотрел ей вслед, тщетно силясь сообразить, что же произошло - с ней, с нами, со мной...
      Линьков начинает следствие Линьков сидел в маленькой светлой комнатке отдела кадров и беседовал с Эдиком Коноваловым, кадровиком.
      Вид у Эдика был ослепительный. До голубизны белая нейлоновая сорочка, надвое расчерченная узким темно-красным галстуком, искрилась на его широченной груди, отлично отглаженные брюки острым углом нависали над немыслимо шикарными сандалетами, и весь он сверкал м излучался.
      - Так вот они и живут! - с победоносным презрением сказал Эдик, рассказывая про институт. - Сидят, как пни, в лабораториях, и ни тебе свежего воздуха, ни движения. А что в результате получается?
      - Все же научная работа, - пробормотал Линьков, - день ненормированный.
      - А я о чем и говорю: что ненормированный! - Эдик возмущенно хмыкнул.Был бы нормированный, так и порядок навести ничего бы не составляло. А так... - Он махнул рукой и сказал уже более спокойно, с деловой интонацией: - Значит, такое дело: конкретных соображений по данному вопросу у меня не имеется, но что я вам посоветую - это прощупать кое-кого из институтских. В первую очередь, конечно, Стружкова. И эту... Нину...
      - Какую Нину? - с некоторым интересом спросил Линьков, увидев, что ясные глаза Эдика при этом имени словно бы замаслились.
      - Да Берестову Нину! У вас до нее что, руки еще не дошли? - удивился Эдик. - Нет, я вам точно советую! Неувязочка по личной линии тут получилась все же крепкая! Дружба дружбой, а как до женщины дошло, так и дружбу в сторону...
      - Вы хотите сказать, что Левицкий и Стружков поссорились из-за Берестовой? - спросил Линьков, неодобрительно морщась.
      - Нет, поссориться они вроде не поссорились, - хитро улыбаясь, возразил Эдик. - Народ все же культурный, морду бить друг другу воздержатся. Но если в корень посмотреть, - люди они или не люди?
      - Допустим, что люди, - сказал Линьков, - и что же тогда?
      - То есть как что? - удивился Эдик. - Да случись такое с кем хочешь, хотя бы и с вами! Значит, у тебя девушку из-под носа уводят, а ты стой и глазами хлопай, если он тебе друг?! Вот вы бы, к примеру? А?
      - Я для таких примеров как-то ее подхожу, - осторожно ответил Линьков.
      - Ну да, вы же представитель закона! - сообразил Эдик и даже причмокнул от огорчения. - Но я бы все равно нашел выход из положения! - пообещал он, поиграв мускулами. - А тем более Ниночка Берестова! Это такой кадр - н-ну!
      Только она приземлилась в расчетном отделе - и сразу у всех там какие-то дела образовались! По два-три захода в день проделывали буквально все, включая женатиков! Ну, потом Левицкий около нее на постоянную прописку определился - тут уж прочие добровольцы сникли. Левицкий, он вообще-то... - Эдик одобрительно покивал, - он в этих делах ничего, разбирался. Не то, чтобы слишком, этого не скажу! Он даже чересчур принципиальный был насчет работы. Как у него просвет образуется, так, глядишь, он себе новенькую закадрит, и всегда не что попало, а выберет на самом высоком уровне! А начнется опять у них запарка, засядет он в свою лабораторию намертво - и все, никаких девушек. Тоже, конечно, ненормальность, я считаю! Гармонично надо жить, верно?
      - Но если Левицкий так несерьезно относился к девушкам, то, может, он вообще не ссорился со Стружковым? - вяло проговорил Линьков.
      Эдик подумал, энергично морща загорелый лоб.
      - С одной стороны, вроде и правильно... Но только с Ниной Берестовой тут дело другого рода. Внешние данные - это само собой. Но у нее характер твердый! Волевая девушка, - одобрительно сказал Эдик, - я таких ценю! Ну, и все же совместная работа, общие интересы, коллектив...
      - Коллектив тоже действует? - меланхолически осведомился Линьков.
      - А что ж вы думаете, и коллектив... Но лучше уж вы с Берестовой побеседуйте...
      Линьков пересек коридор, ведущий к выходу, повернул за угол и, вздохнув, взялся за ручку двери с табличкой "Расчетный отдел".
      Огромная комната, почти зал, была надвое перегорожена серой громадой вычислительной машины. Вдоль стен ютились небольшие подручные машины, тянулись панели с окнами осциллографов над рядами сверкающих клавиш.
      Работало здесь не меньше дюжины девушек, и все они наперебой закричали, что Берестова вышла и сейчас придет. Линьков решил было подождать ее здесь, но девушки так откровенно глазели на следователя, так активно пересмеивались и перешептывались, что он минут пять покрутился на стуле, делая вид,что изучает записи в своем блокноте, а потом не выдержал.
      - Пойду пока по другим делам, - злгробным тоном сообщил он. - Если встречу Берестову, как мне ее распознать, не подскажете?
      - Она высокая... Волосы темные... - все так же наперебой защебетали девушки.
      - Белый свитер, синяя юбка...
      А рыженькая малышка, продолжая бойко стучать по клавишам перфорирующего устройства, похожего на швейную ножную машину, пропищала:
      - Да вы ее сразу распознаете! Это ж Берестова, а не кто еще!
      Оказалось, что рыженькая права. Линьков увидел Нину Берестову сразу, как вошел в коридор, - и сразу понял, что это и есть Нина Берестова, а не кто еще. Не понадобилось даже замечать, что на ней белый свитер и синяя юбка. А волосы были, может, и действительно темные, темно-каштановые, что ли, но они сверкали, отливали золотом, бронзой, черт те чем в лучах солнца, наискось пересекавших просторный коридор. Девочки, наверное, точно обрисовали, и Нина была высокая, - но долговязому Линькову она показалась... ну, точь-в-точь такой, какой следует быть девушке. Линьков до сих пор как-то не задумывался над тем, существует ли идеал девушки, по крайней мере для него самого, но сейчас отчетливо понял: да, существует.
      Пока Нина шла навстречу (идеально, опять же, шла - плавно и быстро, будто летела по воздуху). Линьков успел сообразить, что это открытие он совершил по меньшей мере несвоевременно.
      Нина приблизилась, глянула на Линькова продолговатыми зелеными глазами, и он заговорил - почти механически, невыразительно. Представился, сказал, что хотел бы побеседовать с ней по поводу вчерашнего события. После чего они уселись на широком подоконнике, и Линьков увидел, что в зеленых глазах Нины светятся яркие золотые искры.
      Линьков вначале мало что усваивал из разговора с Ниной. Ему пришлось сделать над собой большое усилие, чтобы как следует включить внимание. После этого он смог сообразить, уже без дополнительных усилий, что Нина чем-то очень взволнована и тоже как бы не полностью участвует в разговоре... Отвечала она спокойно и немногословно, только делала неожиданные паузы и явно задумывалась о чем-то. Это не было похоже на страх, на стремление замести следы, но Линьков с каждой минутой яснее ощущал, что его собеседница очень напряженно раздумывает над чем-то, связанным со смертью Аркадия Левицкого, что это ее мучает и сбивает с толку.
      Но Линьков пока не имел намерения подбираться к Нининой тайне. Ему и без того приходилось нелегко. Во-первых, основные вопросы, которые следовало задать Нине, были, по мнению Линькова, не слишком-то умны, а к тому же неделикатны: ведь фактически приходилось выяснять, не думает ли Нина, что Аркадий Левицкий покончил самоубийством из-за любви к ней. Во-вторых, Линькову вообще хотелось бы говорить с Ниной совсем не здесь и совсем не о том. Он с крайним изумлением осознал, что готов был бы пожертвовать отпуском, заветной мечтой о тихой рыбалке, если б мог предположить, что Нина... "Да нет, это же идиотизм - предполагать такое!" - сказал он себе и поторопился закончить разговор. "В отпуск, в отпуск надо, - думал он, глядя вслед Нине. - А то прямо бредить, брат, начинаешь, да еще в процессе работы!"
      Он усмехнулся, потряс головой и решительно зашагал по коридору, на ходу соображая, что же дает информация, полученная от Нины Берестовой. "Она считает, что Аркадий отнесся к их разрыву спокойно, что он ее не любил, это первое. Допустим, хотя допустить это, прямо скажем, трудновато. Второе:
      Левицкий и Стружков оставались в хороших отношениях, никогда не ссорились, продолжали совместно вести исследования, но все же несколько отдалились друг от друга - еще бы! Третье: Берестова видела Левицкого сразу после конца рабочего дня, он выглядел странно и говорил странно судя по ее рассказу, действительно странно! Был взволнован, сказал, что ужасно запутался и что сам во всем виноват. Высказывания довольно неопределенные, но, в общем, как будто подтверждают версию самоубийства Немного, но все же кое-что.
      Поговорим теперь опять со Стружковым - может, он уже оправился от шока..."
      Отсутствует глава 2-3 (№ 9).
      Эдик Коновалов интенсивно мыслит Линьков совместно с Эдиком переворошил все личные дела эксплуатационников и не нашел ничего подходящего.
      - Этот разве, Ковальчук? - Эдик озабоченно разглядывал фотографию, приложенную к личному делу Ковальчука П. Н. - Не помню я его в лицо, но по карточке вроде подходящий, верно? Чернявый и вообще, если вдуматься, на индуса смахивает.
      - Так он же без усов...- с сомнением сказал Линьков.
      - Труха! Усы отрастить - это в два счета! На работу он когда поступал?
      Больше году назад. И карточка с того периода, значит. Почему я его и не знаю толком: я-то здесь всего четыре месяца неполных. А если б он через меня проходил, я бы его обязательно проанализировал. И тогда с ходу вам определил бы, он или не он. А так, по анкете, он вроде в порядке... - Эдик сморщил лоб. - Отец - врач, мать - педагог, значит, условия для воспитания были нормальные плюс, конечно, школа, комсомол.
      Линьков поперхнулся.
      - По-моему, вы не совсем правильно понимаете задачу, - отдышавшись, сказал он с преувеличенной вежливостью. - На данном этапе мы ищем не потенциального преступника, а всего лишь человека, который, возможно, что-то знает о происшествии, а возможно, и ничего не знает. Давайте пока выясним, как мне Леру найти.
      - Насчет Леры выяснить ничего не составляет. - Эдик порылся в папках. Вот она вам, пожалуйста: Семибратова Калерия Николаевна, год рождения...
      смотри-ка, ей уже двадцать четыре, а с виду совсем девчонка, лет на восемнадцать выглядит...
      - В какой она комнате работает, не знаете? - осведомился Линьков, поднимаясь.
      Эдик закатил глаза и сморщился, старательно соображая. Линьков с интересом поглядел на него: то ли Эдик симулирует терзания пленной мысли, чтобы набить себе цену, то ли процесс мышления на любом уровне протекает у него болезненно. "Скорее все же второе!" - решил он.
      - Я так думаю, - сказал Эдик, с достоинством перенесший муки, - что она работает во второй комнате направо.
      Линьков чуть не споткнулся о порог, потому что Эдик вслед ему бодро провозгласил:
      - Так вы действуйте, а я тут пока дополнительно все проанализирую. Знаете, в одиночестве мыслится как-то лучше...
      Лера Семибратова была вся какая-то свеженькая, беленькая, чистенькая, даже будто бы хорошей прохладой от нее веяло, словно от речки в знойный день, и вообще впечатление она производила очень и очень симпатичное. Только сообщить-то она мало что могла.
      Да, Аркадия Левицкого она знает... знала. Да, именно она и пригласила его на Первое мая поехать за город. Ну, просто встретила его незадолго до праздников, спросила, где он праздники проведет, он ответил, что еще не думал над этим, вот она и пригласила. Слыхала, что у него в личном вопросе возникли осложнения, а в таких случаях всегда лучше отвлечься, и они очень хорошо съездили, и компания была хорошая, все свои ребята и девчата. Нет, не в том смысле, что все из института, но вообще компания подобралась вполне подходящая. Кто был из эксплуатационников? Да почти все, кроме тех, что в отпуске... Галя Смирнова в декретном, Павлик Ковальчук перед самым праздником поехал в Ялту, скоро уже вернется... А остальные вроде все были.
      Кто из посторонних? Да очень мало. На Раджа Капура?..
      Если вот Раин молодой человек? Он чернявый и с усиками, но, по-моему, ничего общего... Ну, понимаете, Рая - она работает в парикмахерской, рядом с институтом, - вон там, на углу Гоголевской, и наши девочки все к ней причесываться бегают, вот ее и пригласили на праздники. Она вообще-то симпатичная. А она пришла со своим парнем, ну, элементарно. Зовут его, кажется, Роберт. Нет, на Раджа Капура он ни чуточни. Да вот, сами посмотрите, совсем забыла, Петя же нас всех сфотографировал! Вот они. Рая и ее парень, у дерева стоят, правда, он неудачно получился, в профиль, и смеется, но все же... Ну да, это Аркадий, а это я, правильно. Почему Аркадий стоит рядом с Робертом? Ой, да просто случайно!
      Линьков внимательно разглядывал любительскую, впрочем, весьма неплохо сделанную фотографию. О Роберте действительно трудно судить по фотографии, зато Рая вышла отчетливо, ее сразу можно будет узнать. У Аркадия Левицкого улыбка прямо ослепительная и совершенно беззаботная - даже не подумаешь, что у него какие-то переживания были...
      - А вы не заметили, Левицкий разговарил с этим Робертом? - спросил Линьков.
      - Да о чем с ним разговаривать, это же совсем пустой парень!
      - А после праздников вы часто встречались с Левицким? - осторожно спросил Линьков.
      - Нет... то есть он заходил ко мне сюда во время работы, - слегка покраснев, сказала Лера. - А помимо института, мы не встречались, потому что он был очень занят, все вечера в лаборатории сидел... Думаете, это он сочинял сказочки, чтобы от меня отвязаться? - спросила она чуть вызывающе. - Так ничего подобного, сколько раз и я и другие наши проходили по вечерам мимо института, столько раз и видели, что он у себя в лаборатории.
      - А больше он ни с кем из ваших не поддерживал отношения? - спросил Линьков, понимая, что опять поступает бестактно.
      Лера действительно обиделась и покраснела до слез.
      - Вы, значит, думаете, что он ко мне так только, между прочим, мог заходить?
      - сказала она дрожащим голосом. - А я вот точно знаю, что именно ко мне он ходил специально!
      "Эх я, кретин! - ругал себя Линьков.- Девушку до слез довел и ничего толком не узнал. А теперь через нее ничего не добудешь, придется поискать другой источник информации..."
      ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
      Наконец я сказал себе, что, сколько ни сиди вот так, никакого толку не будет, пока все эти гипотезы не проверишь на практике, а между тем надо работать в темпе, раз уж обещал Линькову все закончить к трем. Но сосредоточиться мне было невероятно трудно, разговор с Линьковым снова выбил меня из колен. Я все останавливался, задумывался, глазея то на подоконник, где всегда стоял на круглом стеклянном подносе графин с водой, то на диван.
      Странно - ни диван, ни лаборатория вообще не вызывали теперь у меня острой боли и ужаса, как вчера, только печаль...
      В конце концов я решил сбегать в буфет, проглотить быстренько чашку кофе. Да и бутерброд, пожалуй, не помешает: я ведь сегодня фактически не завтракал - не до того было.
      В буфете было пусто. Зина мне улыбнулась и прямо сразу предложила допить коньяк. Она даже поболтала для наглядности бутылкой - коньяку там и вправду было на донышке. Я сказал, что, мол, спасибо, но сегодня жара такая, прямо с утра, и вообще я не пью днем, да еще на работе, а вчера просто нервы сдали.
      Зина сказала, что это все правильно, таи вот и надо себя вести и что вообще она уважает людей самостоятельных.
      - Зиночка, слушайте, а Аркадия Левицкого вы тоже угощали коньяком? спросил я вдруг, даже не успев додумать этой внезапно мелькнувшей мысли.
      - А как же, - закивала Зина, - угощала! Такой он был тоже расстроенный в тот день, прямо с лица переменился, в точности как вы вчера. Глазами ни на кого не глядит, все ему, видать, тошно... Да оно и понятно, чего уж тут? Ну, выпил он пятьдесят граммов всего, больше никак не хотел. Немножко вроде повеселел...
      - Когда он заходил к вам, не помните? - спросил я.
      - Да уж к самому концу дня, часа в четыре, что ли...
      Так! Теперь и вовсе, наверно, не разберешься в этом деле. Вряд ли судебные медики могут так уж точно установить, выпил он спиртное в два приема, с промежутком около часа, или всего однажды. Вот разве дозу легче будет определить, тут ведь всего пятьдесят граммов, а для снотворного надо было бы...
      "Работать, работать, ни о чем другом не думать, не отвлекаться!" строго приказал я себе, входя в лабораторию. Но сосредоточиться было по-прежнему трудно, и я пустил в ход такой трюк - начал оживленно беседовать не то с собой, не то с хрононамерой и пультом, бормотал вслух, комментируя свои действия,- это здорово помогает отключать все посторонние мысли.
      А с нашим великолепным пультом я вообще любил словечком перекинуться. Мне почему-то всегда казалось, что он при всей своей умопомрачительной красоте слегка глуповат и нуждается в пояснениях, иначе не сможет нормально работать. "Сейчас нам с тобой знаешь, что предстоит? - спросил я его. - Предстоит нам, как это обозначено в журнале, заняться серией первой, координаты двадцать-двадцать... Ну, конечно, тебе и невдомек, что двадцать-двадцать - это расстояние в сантиметрах от верхнего правого угла камеры и что цифры эти обозначают положение, в котором следует поместить перемещаемый объект. Так вот учти - я тебе это объяснил. Эх, чуть я не забыл, ведь сначала нужно произвести контрольную проверку! Берем брусок, бормотал я, с ожесточением орудуя манипуляторами, и выводим этот многострадальный брусок на самый центр хронокамеры".
      Брусок плюхнулся на подставку, я убрал манипуляторы, еще раз проверил поле и включил тумблер автоматического нарастания мощности. Пульт обиженно и сердито заморгал разноцветными лампочками и тут же затих, успокоился это он достиг расчетного напряжения. Стрелки подползли к нужным делениям и гордо застыли в сознании исполненного долга. Теперь слово за хронокамерой. "Ах ты, умница, голубушка моя!" - бормотал я, наблюдая, как за ее толстым стеклом расплывается, исчезает брусок вместе с подставной. Еще миг - ив камере стало пусто, только призрачное зеленоватое сияние медленно гасло, уползая в углы стеклянного куба.
      Мы обычно перемещали объект в будущее и задавали ему находиться там несколько секунд - до минуты. Интересно все-таки было представлять себе, что в данную минуту этот брусок находится вовсе не в данной минуте, а в той, которая для меня еще только наступит через десять минут... но вместе с тем сейчас (то есть, нет, не сейчас, а в том времени, которое "там" отвечает моему "сейчас") он себе мирно покоится на подставке, и я (не этот я, что здесь, а тот, который из меня будет через десять минут) смотрю на него совершенно индифферентным взглядом: мол, видели мы такое, и не раз... Я даже мог себе представить, о чем он размышляет, этот будущий Стружков Б. Н"
      который созерцает брусок, посланный самому себе из прошлого. Вовсе не о том, что на его глазах совершается чудо науки и техники. А о том, сколько раз он успеет провернуть тот брусок туда-обратно до прихода Линькова.
      "Узкопрагматический тип, этот будущий Стружков Б. H.!" - с сожалением констатировал я, Стружков сиюминутный.
      Зеленое сияние снова залило камеру и опять, облизывая стекло, начало расползаться к ее углам, открывая а центре подставку с возлежащим на ней бруском.
      Только я убрал брусок и подставку из камеры и принялся рассчитывать программу эксперимента, - откуда ни возьмись появился Линьков. Я посмотрел на часы - всего 11.40! Линьков перехватил мой взгляд и извиняющимся тоном сказал, что пока дела свои он закончил раньше, чем предполагал, и что хотел бы подождать меня здесь, в лаборатории, если, конечно, его присутствие мне не помешает. Я вежливо сказал: "Ну, что вы!" - но тут же бросил расчеты и уставился на Линькова немигающим взглядом. Линьков беспокойно заерзал на стуле и сказал:
      - Я понимаю, вас интересует... вы хотели бы узнать...
      - Именно вот, - подтвердил я.
      - Говорить-то пока нечего, - неохотно сказал Линьков.
      Но я все смотрел на него, как удав на кролика, и Линьков сдался выложил мне добытые сведения. Говорить, по-моему, вполне было чего, и я на ходу пытался распределить новую информацию по клеточкам своей схемы. "Радж Капур"
      у нас не работает. Значит, либо он вообще тут ни при чем, либо все же как-то связан с делом. Если это он был с эксплуатационниками на Первое мая, то скорее всего связан. Если нет, то вряд ли. Все равно, искать его надо. Лера знает маловато. Но все же и с ней поговорить не мешало бы... если только Линьков не будет сердиться на меня за такую самодеятельность... Ну, так или иначе, подожду, пока Линьков не выяснит, кто там был, "Радж Капур" или нет.
      На снимке его толком не разглядишь: он в профиль стоит, да еще и смеется.
      Ладно, отложим это дело. Работать надо!
      - Вы тогда займитесь чем-нибудь, - с надсадной деловитостью сказал я Линькову, - а я постараюсь поскорей...
      Линьков заявил, что занятие он себе найдет и что я могу не слишком торопиться: время терпит. Потом он начал с озабоченным видом рыться в своей папке, а я опять мысленно схватил себя за шиворот и потащил к пульту. Теперь было еще труднее, потому что я старался не бормотать вслух...
      Брусок лежал, как ему положено, и я с огвращением прикидывал, сколько раз мне теперь удастся его перебросить туда-обратно. Удивительно узко мыслит все же этот Стружков, который посылал брусок ко мне десять минут назад, - не мог он, что ли, сократить дистанцию, ну хотя бы до пяти минут! Ну, ладно, там, впереди, нас еще один Борис Стружков ждет не дождется, на часы посматривает.
      Сейчас мы ему окажем услугу, по-родственному. Сейчас мы найдем, где эти двадцать-двадцать находятся... Так! Теперь мы посмотрим, какое здесь у нас поле, - хорошее поле, просто замечательное поле, не поле, а прелесть:
      силовые линии так и загибаются!
      Линьков вдруг спросил, прямо над ухом у меня:
      - А что вы меряете?
      Смотри, какой любознательный! Интересно, он хоть понимает, что такое градиент! А то попробуй объясни... Впрочем, кое-что он явно знает сверх программы.
      Не переставая вращать ручки манипуляторов, я забормотал:
      - Тут... это... я сейчас помещу эту штучку... вот в это место... да... в это вот место... Да, а потом я ее устремляю, так сказать, в будущее, откуда она вернется спустя положенное ей время - Но меня интересует не этот, сам по себе незаурядный факт, а скорость исчезновения этой штуки по частям, значит...
      Нет, ну как я ему растолкую, что такое градиент скорости?
      - Вас интересует, стало быть, градиент скорости перехода? - спросил Линьков, - Сказывается неравномерность поля?
      С табурета я как-то не свалился, но на Линькова посмотрел с неподдельным восхищением. Ай да прокуратура!
      - Это вы сами догадались или брошюру какую-нибудь изучили? - осторожно поинтересовался я.
      - Это я сам, но при некоторой помощи государства, - в тон мне ответил Линьков. - У меня в биографии имеется следующий прискорбный факт: я закончил три курса физфака.
      - Ничего, ничего, - ободряюще произнес я, - меня можно не стесняться. За неуспеваемость отчислили?
      - Нет, по болезни, - лаконично сообщил Линьков.
      Шутить ему явно расхотелось. Мне стало стыдно: человек со мной по-хорошему, а я уж разыгрался, расскакался, как козлик, - бац рогами в больную печенку!
      Расфамильярничался некстати.
      - Понимаете, Александр Григорьевич, - задушевным тоном сказал я, - поле в камере неоднородно, это вы правильно указали, поэтому в разных местах камеры объект уходит во время по-разному. В центре - сразу весь уходит, а кое-где - по частям. Мы ищем зависимость градиента скорости перехода от градиента поля, ну и прочих параметров. В пределе хочется, конечно, добиться равномерного перехода.
      - И вы промеряете градиенты последовательно для всех точек объема камеры? - удивленно спросил Линьков. - Так это же уйма работы! И сколько длится одна петля?
      - Сейчас я беру десятиминутную дистанцию.
      - А меньше нельзя? Ну, скажем, пять минут?
      - Меньше можно, только я не сообразил сразу, что серия будет большая, контрольную проверку сделал на десяти минутах, и режим уже рассчитал, менять не хочется. А вообще-то чем меньше, тем лучше. И надежность выше, и ждать меньше приходится. Но очень короткую дистанцию тоже ведь нельзя давать: не успеешь вовремя извлечь объект из камеры, очистить место.
      - Верно, - задумчиво согласился Линьков. - А больше?
      - Больше - это наше слабое место, - объяснил я. - Удается, правда, подобрать такие конфигурации и напряженности поля, что петля растягивается на часы. Но при этом она часто размыкается и без всякого, понимаете, предупреждения, - нахально возьмет вот и разомкнется. И исчезает брусочек, инвентарный номер такой-то, уходит в неведомое будущее, к отдаленным потомкам.
      - А почему вы только в будущее посылаете?
      - Да просто удобнее, что ли. И, кстати, необратимо извлекать кое-что из будущего мы умеем даже на далекой дистанции.
      - А, понятно! Этим и занимаются ваши эксплуатационники?
      - Ну да. У них там целый заводской процесс налажен. Сверхсовременные методы добычи ценных и редких металлов. Иридий, ниобий и тому подобное из будущего.
      Только объемы уж очень малы и процесс капризный, приходится десятки микрокамер гонять, да всякий раз останавливать для очистки... Канитель!
      Вообще хронофизика наша вся насквозь капризная до чертиков! Неустойчивые результаты, ненадежные. И воспроизведения четкого нет. Один раз получается, десять раз не получается. Один раз замкнул петлю, другой раз она хвостиком вильнет - и будь здоров!