Записки 'важняка'

      Рычков и Марков подумали, что произошла какая-то авария, и бросились на шум.
      Оказалось, три поляка в сильном опьянении, на тяжелом мотоцикле с коляской, рухнули с дороги в кювет. К счастью, поляки не пострадали и были лишь напуганы. Рычков с Марковым оказали им посильную помощь и общими усилиями вытащили мотоцикл на дорогу. Поляки отъехали сравнительно недалеко: было слышно, как мотор заглох. И вдруг с их стороны раздались пистолетные выстрелы. Пули пролетели почти над головами наших солдат.
      Полагая, что это не случайность, Рычков и Марков открыли ответный автоматный огонь. Вскоре прибыла подмога. Поляков окружили, обезоружили и задержали: двое оказались польскими полицейскими с личным оружием, третий гражданский человек - Станислав Варан.
      Все трое в перестрелке были ранены, и их срочно доставили в больницу. А дальше произошло непредвиденное. Оба полицейских заявили, будто были ранены не в перестрелке, что солдаты, издеваясь, нанесли им штыковые удары.
      Заключение врачей больницы подтверждало: на теле полицейский Матеюка и Лешека имелись ранения, вероятно нанесенные штыками.
      Возмущению местных жителей не было предела.
      С 20 по 31 января 1959 года органами польской милиции и прокуратуры по этому поводу велось следствие. В результате появилась нота протеста за подписью Гомулки, где поведение советских солдат приравнивалось к злодеяниям фашистов во время войны.
      Для выяснения обстоятельств дела я, как старший следователь Главной военной прокуратуры, выехал в Польшу.
      Прежде всего в штабе Центральной группы советских войск, расквартированных в Польше, я выяснил, что военнослужащие граненых штыков к винтовкам не имели. Это я закрепил соответствующими справками от интендантства. Кроме того, я настоял на допросе польских полицейских, к тому времени переведенных в Варшавский военный госпиталь.
      Матеюк и Лешек, как и следовало ожидать, первоначально повели себя крайне дерзко, утверждая, будто советские солдаты кололи их штыками. Однако после того, как им начали задавать контрольные вопросы, стали столь явно путаться, что это не укрылось и от представителей польской прокуратуры. Представитель польской прокуратуры, владевший русским языком, даже не удержался от реплики:
      - Какая-то чушь на постном масле!
      Оставалось не опровергнутым заключение врачей, и из Москвы срочно вылетел опытный судебный врач, доктор медицинских наук, подполковник медицинской службы Кустанович. Он начал с того, что тщательным образом ознакомился с характером ранений на теле полицейских, потребовав сделать с них рентгеновские микроснимки, которые и выявили наличие в раневых каналах мельчайших частиц какого-то постороннего вещества.
      Показания рентгеноснимков продублировал и электромагнит. Эти извлеченные частицы оказались следами металлических осколков от оболочек пуль, которые первоначально попали в мотоцикл, а затем - рикошетом - в потерпевших. С этим согласились все, в том числе и врачи Бяла Подляска, которые отказались от своего первоначального заключения.
      С этого момента продолжать дальнейшее расследование не было смысла. Тем не менее я выехал из Варшавы в Легница, где находился штаб Центральной группы наших войск, и там обо всем доложил командующему этой группой генерал-полковнику Хетагурову Георгию Ивановичу.
      Следующий день - 23 февраля 1959 года - торжественно отмечался. В помещение советского посольства съехались наши и польские генералы, старшие офицеры и представители военных предприятий и фирм. Длинный стол ломился от обилия спиртного: коньяк, водка, марочные вина и шампанское. Стоя возле этого стола присутствовавшие обменивались рукопожатиями, переговаривались, негромко произносили тосты, приходившие на ум, чокались и выпивали, с аппетитом закусывали. В общем, все себя вели свободно, весело и непринужденно. Потом я заметил в толпе гостей генералов и офицеров западных стран, очевидно представителей атташата своих посольств, аккредитованных в Польше.
      Вплотную к нашему общему столу, в самом его конце, было еще т-образно приставлено несколько столов за которыми вместе со своими женами разместились самые почетные лица: наш посол, его военный атташе, министр обороны Польши, командующий Центральной группой советских войск и еще кто-то. За их спинами суетились официанты.
      Там тоже произносились тосты, которые до нас почти не доносились. Мы слышали лишь бурные аплодисменты.
      Должен сказать, что я был совершенно уверен, что об истинной цели моего появления в Польше на этом банкете, кроме командующего группой наших войск и атташе посольства (которого я тоже поставил в известность о результатах нашей с Кустановичем работы), никто не мог знать. Но я ошибся. К нам вдруг подошел польский генерал-лейтенант и сказал, что является военным комендантом Варшавского гарнизона и хочет выпить за дружбу между нашими народами. Затем, обращаясь ко мне он произнес:
      - Полковник, я очень рад, что ваша работа оказалась полезной!
      Уже в Москве мне стало известно, что по результатам моего расследования от имени Советского правительства была направлена ответная нота в адрес Гомулки, где от заявления польской стороны о "недостойном" поведении советских солдат, как говорится, не было оставлено камня на камне. Возражений не последовало.
      Простое убийство
      Это произошло весной 1961 года в городе Кизыл-Арват, что северо-западнее Ашхабада, столицы тогда еще Туркменской СССР.
      Кизыл-Арват - город-оазис, со всех сторон окруженный голыми степями, постепенно поглощаемыми с востока зыбучими песками пустыни Каракумы.
      В те годы проживали там в большинстве русские поселенцы и военнослужащие с семьями, а также немалочисленные туркмены, возглавляемые степенными старцами в высоких папахах.
      В центре города сгрудились лавчонки, по правую сторону дороги к ним вплотную примыкало двухэтажное здание единственной в городе гостиницы, напоминавшее обыкновенную казарму, а на углу красовалось городское отделение милиции, откуда все вокруг свободно просматривалось.
      В городе, конечно, был и по-восточному шумный и крикливый базар с овощами, фруктами, зеленью, с пышными лепешками и с молочными продуктами свежим и кислым молоком, кефиром и сырами.
      Среди местных достопримечательностей особое место занимали симпатичные ослики, то и дело сотрясающие воздух своими криками, а также степенно вышагивающие верблюды.
      В тот памятный день - понедельник - рано утром случайный прохожий в безлюдном месте, под забором топливного склада, обнаружил лежавшую на земле какую-то женщину, почти без признаков жизни, со сле дами ударов, видимо от булыжника- он валялся рядом, - в пятнах крови. Платье и белье на женщине были разорваны. По дороге в больницу она скончалась, не приходя в сознание.
      Довольно быстро удалось установить и личность потерпевшей. Ею оказалась Евдокия Духонина - продавщица одного из продуктовых магазинов. А проживала она недалеко от места, где была обнаружена, в одноэтажном доме барачного типа.
      Ничего предосудительного за Духониной не числилось. Была она женщиной средних лет, еще довольно миловидной. Уже свыше двух лет, как она развелась с мужем и жила одна.
      По врачебному заключению смерть Духониной наступила в результате множественных кровоизлияний в мозг, нанесенных ударами камня типа булыжник. Именно такой камень, округлой, овальной формы, и был подобран на месте происшествия.
      Кроме того, на платье потерпевшей были обнаружены свежие пятна спермы, что и укрепило версию об изнасиловании.
      Впрочем, преступника искали не долго. По общему мнению, им мог оказаться только старшина одной воинской части Иван Мягков. Он был арестован и привлечен к уголовной ответственности за изнасилование и преднамеренное убийство Евдокии Духониной.
      Давая санкцию на арест Мягкова, военный прокурор Ашхабадского гарнизона и следователь, которому было поручено расследовать дело, ничуть не сомневались в его виновности. Для этого, по их твердому убеждению, они располагали достаточными основаниями.
      Во-первых, по показаниям свидетелей, накануне происшествия Мягков в компании долго распивал спиртное в открытом буфете так называемого городского железнодорожного парка. Духонина сидела недалеко от него за общим столом. Затем Мягков отправился провожать Духонину домой.
      По показаниям свидетелей из числа соседей Духониной, пьяный Мягков вместе с Духониной, также не совсем нетрезвой, до глубокой ночи шумел у них во дворе. Его пьяные выкрики, пение и брань прекратились только лишь после решительного вмешательства жильцов дома. Но потом Мягков еще несколько раз ломился к ним в двери.
      При обыске в его квартире были найдены брюки с затертыми пятнами спермы, по группе совпадающей со следами спермы на одежде Духониной. Следователь еще обратил внимание на свежие царапины на лице обвиняемого, что говорило о том, что Духонина сопротивлялась. Судебно-медицинская экспертиза определила: царапины причинены ногтями человека.
      Между тем Мягков свою вину упорно отрицал и договорился до того, что в буфете парка Духонину не видел и провожать ее не ходил.
      Но далее предварительное следствие зашло в тупик. Свидетелей, которые его видели там, где было обнаружено тело, не оказалось.
      В Главной военной прокуратуре родилась идея передать это дело для более углубленного расследования в мое производство, как военного следователя по особо важным делам. Так я очутился в Ашхабаде и сразу приступил к допросам Мягкова. Однако его показания неизменно заканчивались одним и тем же - я ни в чем не виноват!
      Тогда я отправился в Кизыл-Арват, где допросил жену Мягкова. Она мне рассказала, что в воскресенье к вечеру сама видела, как он, собираясь в парк железнодорожников, надел те самые брюки.
      Соседи по дому отзывались о нем неплохо. На работе он пользовался уважением и с начальством ладил.
      В отличие от своего предшественника, военного следователя, я решил отойти от версии о вине одного Мягкова. Я не исключил, что на Духонину мог напасть кто-то другой.
      Поэтому я решил проверить в городской милиции, кто в ту ночь был доставлен в отделение из числа пьяниц, воров, хулиганов и вообще подозрительных лиц. Мне принесли целый список. Однако ничего стоящего в нем на первый взгляд я не обнаружил и допросил бывшего мужа Духониной. Судя по всему, он перенес ее смерть тяжело.
      Дело приобретало затяжной характер. Надо сказать, что именно в эти дни весь мир рукоплескал Юрию Гагарину, который впервые шагнул в космос. Все газеты, радио- и телепередачи были заполнены сообщениями об этом историческом событии. Признаюсь, на фоне этого вся моя работа показалась мне обыденной и малопривлекательной. Мой интерес к делу даже поубавился.
      Вот почему я возвратился в Ашхабад, где предстояло объявить Мягкову и его адвокату об окончании следствия, ознакомить их с материалами дела, рассмотреть их ходатайства, если только они не пожелают приберечь их до суда, и, составив обвинительное заключение, направить дело в суд.
      Однако Мягков, знакомясь с материалами дела и дойдя до списка тех, кого доставили в городское отделение милиции в ночь преступления, вдруг обратил внимание на некоего Манзырева и тут же вспомнил, что сидел с ним в одной камере и тот, с виду парень здоровенный, все хлюпал носом, переживал. Он был солдат автобазы, что рядом с вокзалом. От него Мягков услышал, что тот вместе с другим солдатом ходили в самоволку, пьянствовали, переоделись в гражданское и вышли в город погулять, но потеряли друг друга. Милицейский патруль задержал вначале Манзырева, а потом и его дружка.
      - Зачем вы мне это рассказываете? - удивился я.
      И тогда Мягков меня огорошил:
      - Я слышал, что на рубашке этого напарника была кровь. Вроде как он подрался и кого-то камнем ударил.
      От таких его слов я застыл в изумлении, а адвокат оживился, сразу уловив значение слов Мягкова.
      Заявление подозреваемого, при всей его неопределенности, можно было расценить лишь с позиции вновь открывшихся обстоятельств, требующих проверки. Я вынес постановление о возобновлении следствия.
      Так я вновь появился в Кизыл-Арвате.
      В книге регистрации задержанных нашел солдата, который ходил с Манзыревым в самовольную отлучку. Им оказался рядовой Евтух.
      Среди документов штаба я разыскал материалы. Самовольщиков допрашивал офицер-дознаватель. Оно было проведено весьма формально, но только я нашел то, что мне было нужно. Дознаватель спросил, каково происхождение пятен крови на рубашке Евтуха. В ответ услышал:
      - По пьянке кого-то ударил камнем.
      Дознаватель оставил этот ответ без внимания. В конечном счете у Манзырева и Евтуха все обошлось без особых последствий.
      К этому моменту допросить дознавателя Манзырева и Евтуха я не мог: капитан Петров убыл для прохождения дальнейшей службы в Ташкент, а Манзырев и Евтух были демобилизованы. Манзырев уехал по месту своего призыва в армию, в совхоз "Каракум-канал" Марыйского района Туркменской ССР, а Евтух - в Алма-Ату к родственникам. И мне ничего не оставалось, как последовать за ними.
      В тот же день я вылетел в Ташкент, где без особого труда разыскал капитана Петрова. Капитан оказался человеком разговорчивым и контактным. Он все хорошо помнил. Однако, к моему огорчению, ничего нового сказать не мог. Об убийстве Духониной он ничего не слышал.
      Не солоно хлебавши я отправился в Ашхабад, а отту да - в город Мары.
      В совхоз "Каракум-канал" я добирался на вездеходном "газике", который мне любезно предоставили в местной прокуратуре. Вопреки моему ожиданию, до совхоза добрались мы довольно скоро. Он встал на нашем пути внезапно, как видение. Со своими стандартными одноэтажными домиками, возле которых стояли какие-то дорожно-строительные механизмы, трактора, экскаваторы, бульдозеры, грузовые автомашины.
      На этот раз мне повезло. Бригадир тракторной бригады Алексей Манзырев, широкоплечий крепыш, со своими людьми был задействован на каких-то ремонтных работах и оказался на месте.
      К моему появлению он отнесся спокойно и откровенно рассказал обо всем: о самовольной отлучке из части, о выпивке в доме известного им местного жителя, о их переодевании у него же в гражданскую одежду, об уходе в город, где он и Евтух, оба пьяные, потеряли друг друга. Я его слушал, не перебивая. Манзырев рассказал, что еще на гауптвахте переговорил с Евтухом и тот ему признался в том, что натворил в ту ночь. Где-то на окраине города он случайно встретил какую-то женщину, как видно, тоже пьяную, попытался ее свалить, но она стала сопротивляться. Евтух, обозленный этим, поднял с земли камень и ударил ее по голове. Испугавшись, он убежал. Что стало с той женщиной, Евтух не знал. Но все обошлось без неприятностей, и на допросе у дознавателя Евтух как-то вывернулся.
      Понятно, что после таких показаний Манзырева мне необходимо было найти Евтуха. И я отправился в Алма-Ату.
      Домашний адрес Евтуха у меня был. Однако меня поджидало полное разочарование. Евтух перебрался на постоянное место жительства в город Джалал-Абад Киргизской ССР, к самой границе с Китаем.
      Самолетом я долетел до Фрунзе, а оттуда на наземном транспорте прибыл и в город Джалал-Абад.
      Только и здесь меня постигла неудача. Евтух подался в город Ош, до которого, правда, было сравнительно недалеко.
      Город Ош встретил меня совершенно безоблачным небом, узкими улочками, наглухо прикрытыми широколистными высокими деревьями, не пропускавшими горячих лучей солнца. Я уже знал, что Евтух устроился водителем рефрижератора в местной торговой организации по перевозке разных грузов на дальние расстояния. Но мне опять не повезло: Евтух пару дней назад отбыл с грузом в город Хорог, на Памир.
      Кто в своей жизни не отваживался предпринять поездку в горы, тот начисто лишен всякой возможности увидеть с заоблачных высот дикую красоту бездонных пропастей, почти наглухо замкнутых ущелий, а также горных отрогов с реденьким лесочком, своими корнями вцепившимся в замшелые валуны.
      Наш автобус перед завершающим подъемом натруженно хрипел и чихал, порой останавливался и двигался вперед рывками, с трудом преодолевая все новые и новые повороты дорожного серпантина.
      В Хороге я разыскал Евтуха довольно быстро. Пораженный моим появлением, он долго не запирался и свою вину признал.
      Оказалось, что в ту памятную ночь, будучи пьян и потеряв Манзырева, он забрел черт знает куда. Внезапно увидел какую-то женщину, тоже, как видно, пьяную. Он на нее напал. Она стала яростно сопротивляться. Вот тогда, обозленный этим и совершенно неожиданно для себя, он и нанес ей несколько ударов по голове камнем, подвернувшимся под руку.
      Об аресте какого-то Мягкова, заподозренного в убийстве пьяной женщины, Евтух ничего не слышал, как не знал и его самого.
      На следующий день я вместе с ним (в наручниках и в сопровождении вооруженного конвоира-милиционера) вылетел рейсовым самолетом в Душанбе, а оттуда - в Ашхабад.
      Там я освободил Мягкова по своему постановлению о прекращении в отношении его дела, за отсутствием в его действиях состава преступления. В следственный кабинет он явился сумрачный, сопровождаемый своим адвокатом, и молчаливо уставился на меня. Я выложил на стол свое постановление и предложил с ним ознакомиться.
      Что произошло после того, трудно передать словами. Мягков, испуганно озираясь и тяжело дыша, буквально рухнул на стул. А его адвокат, будто благополучно решилась его собственная судьба, все восклицал:
      - В моей практике это единственный случай, когда следователь приложил столько усилий только для того, чтобы вызволить обвиняемого из беды!
      Потом состоялся еще один допрос Мягкова в качестве свободного человека.
      И лента прежних его показаний как бы стала уже раскручиваться в обратном направлении. Я его спросил:
      - Скажите, это правда, что весь вечер в то воскресенье вы провели в кафе парка железнодорожников, где Духонина за общим столом сидела недалеко от вас?
      - Все так и было.
      - Вы из парка железнодорожников Духонину пошли провожать?
      - Пошел.
      - Во дворе у нее вы как себя вели?
      - Это тошно и вспоминать. Все было так, как показали ее соседи по дому.
      - Вы к Духониной приставали?
      - Приставал.
      - Лицо она исцарапала вам?
      - Она сопротивлялась. Дело мужское, полез к ней силой.
      - Обнаруженные во дворе у них на лавочке шляпа и расческа когда там были забыты?
      - Я забыл их, собираясь уйти домой. Это было уже поздно ночью, в понедельник.
      - Каким образом ваша сперма могла попасть к вам на брюки костюма и на ее платье?
      - Эти брюки были на мне. И когда я к ней приставал, то не сдержался и...
      - Как Духонина снова оказалась на улице?
      - Увязалась проводить меня домой. Ведь я еле держался на ногах.
      - И проводила?
      - Только до поворота у дровяного склада.
      - Почему избрали дорогу в направлении топливного склада?
      - Для меня это самый короткий путь. О том, где я жил, Духонина хорошо знала.
      - Зачем вы так долго все это скрывали? Ведь за заведомо ложные показания в последующем вас мог бы осудить и суд, признав виновным в изнасиловании и убийстве Духониной?
      - Дураков нет! - выпалил Мягков.
      Я понял: над ним все время довлела железная логика обывателя: скажешь правду - и тебе сразу пришьют вину, от которой не отвяжешься.
      Из тюрьмы мы вышли втроем: я, Мягков и его адвокат. А дальше наши пути разошлись.
      Должен признать, что с этим уголовным делом мне еще пришлось повозиться: получить санкцию на арест Евтуха, предъявить ему обвинение, избрать в отношении его мерой пресечения содержание под стражей в тюрьме, обеспечить защитой в лице адвоката.
      Кроме того, я доставил Евтуха в Кизыл-Арват, где в присутствии понятых он воспроизвел события. Самое удивительное, что это все он хорошо помнил.
      Уже после передачи дела Евтуха в суд один наш сотрудник восхитился:
      - Ты, словно космонавт, умудрился налетать и наездить по делу черт знает сколько. Вначале полетел из Москвы в Ашхабад, потом добрался до Кизыл-Арвата, оттуда возвратился в Ашхабад, проехался в город Мары и в совхоз "Каракум-канал", вернулся через Мары в Ашхабад, побывал в Ташкенте, снова в Ашхабаде, а затем в Алма-Ате, Джалал-Абаде и городе Ош. Из него оказался в высокогорном городе Хорог, а оттуда пролетел самолетами в Душанбе и снова в Ашхабад. К этому еще можно добавить очередную поездку в Кизыл-Арват и обратно и заключительный полет из Ашхабада в Москву. От всего этого голова идет кругом. - И закончил: - Стоило ли это все делать? Чего ты в конечном счете добился? Вместо одного пьяницы теперь осудят другого. Итог довольно грустный, ты не находишь?
      - Нет. Ведь осудят человека действительно виновного в убийстве женщины, а не отца семейства с двумя малолетними детишками. Разве я не был обязан установить истину?
      И, соглашаясь со мной, мой собеседник произнес:
      - Возможно, что ты поступил по совести, верно. Однако такого дела я больше не знаю.
      Евтух за совершенное преступление был наказан сравнительн о мягко осужден к пяти годам тюремного заключения. При определении ему меры наказания суд безусловно принял во внимание его чистосердечное признание. С моей точки зрения, это было правильно.
      Тюремная встреча
      За годы своей следственной работы мне приходилось бывать в разных тюрьмах нашей страны, где я допрашивал задержанных по подозрениям в совершенных преступлениях, а также обвиняемых, проходивших по моим делам. В Москве это была Бутырская тюрьма, Невинская тюрьма на улице Матросская Тишина и тюрьма в Лефортове; в Ленинграде - городская тюрьма Кресты; в Одессе - так называемый "Кичман"; в Баку - Баилевская тюрьма, у самого Каспия; на периферии - тюрьмы в Тбилиси, Ашхабаде, Киеве, Кишиневе, Владивостоке, а также в Абхазии - Драндская тюрьма у Черного моря и тюрьмы в других городах.
      Бывал я и в исправительно-трудовых лагерях, где отбывают свои сроки наказания заключенные.
      Естественно, что во время моих хождений по тюрьмам и лагерям иногда возникали прелюбопытнейшие ситуации.
      Помню, например, осенью 1961 года мне довелось допрашивать в так называемом Владимирском цент рале особо опасного преступника (главаря банды) - Арифметчикова из поселка Петушки Владимирской области; его бандой было совершено несколько вооруженных ограблений и убийств.
      Этот Арифметчиков одной своей внешностью мог навести страх: лицо закоренелого убийцы, пристальный взгляд почти не мигающих глаз, сиплый голос и крутой разворот плеч, татуированная широкая грудь. С момента своего ареста он шел почти без признания, напропалую дерзил, вел себя нагло.
      В тот раз один из надзирателей меня предупредил о том, что этот бандюга в камере во всеуслышание грозился своего следователя "пришить". Игнорировать этот сигнал надзирателя было глупо. От Арифметчикова можно было ожидать всего, поэтому я попросил, чтобы конвоир от кабинета, где я буду допрашивать Арифметчикова, далеко не отходил и в случае чего был готов прийти мне на помощь.
      Встретил я его, как обычно, спокойно.
      Брякнувшись на табурет для допрашиваемых, накрепко привинченный к полу, Арифметчиков сразу занял излюбленную позу: чуть наклонившись вперед, в мою сторону, доставая своими ручищами до самого пола.
      Должен был подойти его адвокат, но он заболел, и нам ничего другого не оставалось, как побеседовать наедине. Я положил перед собой на столе бланк протокола допроса обвиняемого и, после заполнения его формальной части, спросил:
      - Все же где вы приобрели пистолет "вальтер", обнаруженный у вас?
      Такой вопрос Арифметчикову уже задавался много раз, но он не отвечал на него. Сейчас Арифметчиков взглянул на меня исподлобья и сипловато произнес:
      - Купил за бабки, на базаре.
      - У кого?
      - У одного хромого алкаша.
      - Имя которого, конечно, не знаете?
      - Его знать не знаю, - охотно подтвердил Арифметчиков.
      - Значит - это ваша очередная выдумка, - подытожил я. - Разве вы не понимаете, что она вашу вину только усугубляет и дает основание предполагать, что этот пистолет мог попасть к вам ценой жизни его владельца?
      Арифметчиков вроде как с этим согласился:
      - Хорошо. Вас устроит, если скажу, что пистолет нашел?
      - Нет. Это очередная выдумка.
      - Тогда, значит, украл!
      - Своим упорством вы только себе вредите, - повторил я, но Арифметчиков отрезал:
      - На все это я плевать хотел!
      Стало ясно, что больше ничего из него не выжмешь, и я решил прекратить допрос. Все вопросы и ответы занес в протокол и предложил ему подписать.
      Пока я составлял этот коротенький протокол, Арифметчиков внимательно за мной следил. Не читая, подписал протокол. Но потом вдруг подался через стол ко мне с явным намерением схватить за горло. Однако я был начеку мгновенно чуть откинулся назад, к стене и незаметно нажал на тревожную кнопку. Конвоир не замедлил появиться на пороге кабинета, и Арифметчиков отпрянул на свое место.
      На этом инцидент был исчерпан. Я сделал вид, что, по существу, ни в чем не разобрался, и раздувать его до чрезвычайного происшествия не стал. Однако, уходя из тюрьмы, зашел к дежурному надзирателю и попросил проследить за настроениями Арифметчикова, способного на все.
      В кабинете надзирателя на столе я увидел какой-то фанерный ящик, смахивающий на почтовую посылку. Ящик был открыт, и в нем лежали консервы, пачки с печеньем и плиточный шоколад с иностранными этикетками. Только я хотел поинтересоваться, кому предназначалась столь необычная передача, как в этот момент к дежурному завели заключенного - высокого, стройного, в хорошем спортивном костюме, с расстроенным видом. Он подошел к посылочному ящику и с готовностью расписался в пододвинутом журнале.
      - Чем-то расстроены? - От дежурного не укрылось настроение заключенного.
      - Моя жена скурвилась.
      Это было сказано с еле приметным акцентом, и я понял, что это иностранец, уже освоивший русский язык в пределах элементарной тюремной лексики.
      Дежурный сочувственно покачал головой:
      - Кто вам сказал об этом?
      - Один кореш написал, - заключенный горестно улыбнулся.
      - Кто это? - спросил я, лишь только за ним закрылась дверь.
      Дежурный надзиратель с готовностью ответил:
      - Американец. Летчик Пауэрс. Не узнали? - сказал так, будто с этим Пауэрсом я уже много раз встречался.
      - Он отбывает наказание в одиночке? - полюбопытствовал я.
      - Нет. Сидит с каким-то англичанином.
      Даже в нашей профессии такое случается редко: я пережил покушение на свою жизнь и увидел всемирно известного шпиона. Разве это забудешь?
      Три убийства
      В Ленинграде многие годы жило семейство латышей: отец - директор одной из средних школ, мать - учительница начальных классов и двое их детей: сын Артур - военнослужащий одной из воинских частей местного гарнизона, старший лейтенант, и дочь Ольга, школьного возраста.
      В самом центре города у них была благоустроенная трехкомнатная квартира. Кроме нее, они имели собственную дачу в поселке Вырица Гатчинского района, почти в городской черте.
      Сын, Артур, своевольный, эгоистичный и нелюдимый, служил без замечаний командования, но дружбы ни с кем не водил. О таких обычно говорят- он себе на уме, занят вопросами личного благополучия, бездушен.
      Этому в известной степени способствовало и воспитание родителей, рано пробудивших в нем чувство собственной исключительности. Зато Ольга была полной противоположностью брату: добрая, послушная, ласковая.
      Ужасное событие случилось в разгар лета 1969 года: Олечка пропала.
      По словам родителей и брата, в тот день до позднего вечера она находилась на даче. Тогда ее отец собирал на приусадебном участке клубнику, а мать с утра уехала в город по своим делам. Артур сказал, что с увлечением читал на веранде какую-то книгу.
      Предпринятые попытки разыскать Ольгу у ее подруг и соседних дачников результатов не дали. Оказались тщетными и ее поиски в Ленинграде, у родственников и знакомых.
      Не помогли и обращения к читателям газет с ее описанием и фотографией. Ни к чему не привели и объявления по радио и телевидению.
      Нечего и говорить, что родители Ольги все это тяжело переживали. Неожиданно Артур проявил себя с наилучшей стороны: он часами ходил по окрестностям в надежде отыскать хоть какие-то следы исчезнувшей сестры.
      Кроме всего, он добровольно взвалил на себя все хозяйственные работы по даче, чем раньше никогда не занимался.
      В те дни у них на даче на правах его невесты поселилась Лариса Кузнецова, молодая особа двадцати лет. Она сразу приняла живое участие во всех их делах: готовила еду, следила за порядком на даче, ездила за продуктами. Естественно, что к ней постепенно привыкли.
      Примерно через месяц после исчезновения Олечки, 30 августа, ее отцу исполнилось 60 лет. Эту дату они отметили весьма скромно, в кругу внезапно приехавших из другого города друзей, не знавших об их несчастье.
      А на другой день, когда друзья уехали, Сабонисов пригласили в гости дачники Кобринские, их соседи. У них они скоротали вечер за чаем и с наступлением сумерек ушли к себе.
      И, как всегда в последнее время, Артур дал матери что-то успокаивающее: она жаловалась на бессонницу.
      Спать улеглись рано. Среди ночи Лариса проснулась от прозвучавших где-то рядом один за другим двух выстрелов.
      И сразу на пороге ее комнаты появился Артур, босиком, в трусах. Он срывающимся голосом сообщил кошмарную новость: отец только что застрелил его мать, а затем покончил с собой.
      Лариса в первый момент буквально оцепенела. Но Артур схватил ее за руку и затащил, едва ли не волоком, в комнату родителей, где перед ними предстала жуткая картина. Его отец и мать с окровавленными головами лежали в кроватях. А когда Артур сдернул с отца одеяло, то с его тела свалилось охотничье двуствольное ружье, с привязанным к курку длинным шпагатом.
      Артур со знанием дела стал объяснять Ларисе, как все произошло.
      Первым выстрелом отец убил свою жену. Потом конец уже подвязанного шпагата, зажал между пальцами ноги, потянул за него и спустил курок.