Человеческий фактор

Мы же не собираемся отдавать его под суд. Другая вероятность — Кэсл (вы со мной согласились, что Уотсона мы можем исключишь), и мы не менее тщательно проверили Кэсла. Счастливый второй брак — первая жена погибла в блицкриге: выходец из хорошей семьи: отец был врачом — эдаким старомодным фельдшером, членом лейбористской партии, но, прошу заметить, не клуба «Реформа», из тех, кто лечил людей от рождения до могилы и забывал послать счет; мать все еще жива — была старшей медицинской сестрой во время блицкрига, получила Георгиевскую медаль. В известной мере патриотка, посещает собрания консерваторов. Согласитесь, хорошая порода. Никаких признаков, что Кэсл сильно прикладывается к бутылке, и денег на ветер он не бросает. А Дэвис немало тратит на портвейн и виски и на свой «ягуар», регулярно ставит на тотализаторе, изображает дело так, будто хорошо знает правила и потому много выигрывает, — классическое объяснение, когда тратят больше, чем зарабатывают. Дэйнтри говорил мне, что Дэвиса как-то поймали: он выносил со службы донесение от агента Пятьдесят девять-восемьсот. Дэвис сказал, что собирался прочесть его за обедом. А потом, вы, конечно, помните тот случай, когда у нас было совещание с Пятым управлением и вы хотели, чтобы Дэвис на нем присутствовал. Так он якобы отправился к дантисту, на самом же деле ни у какого дантиста он не был (зубы у него в отличном состоянии — я это сам знаю), а через две недели мы получили доказательство новой утечки.

— Мы знаем, где он был?

— Дэйнтри к тому времени уже установил за ним наблюдение спецслужбы. Он был в зоопарке. Вошел туда через служебный вход. А малый, который за ним следил, вынужден был стоять в очереди у обычного входа и потерял его. Неплохо задумано.

— Известно, с кем он встречался?

— Он хитрый. Должно быть, догадывался, что за ним ходят. Как выяснилось, он признался Кэслу, что вовсе не был у дантиста. Сказал, что встречался со своей секретаршей (это был ее выходной день) у панд. Ну, а что до донесения, по поводу которого вы хотели с ним переговорить… Так вот, его не оказалось в сейфе — Дэйнтри это проверил.

— Донесение это не такое уж и важное. Должен признать, все эти соображения несколько сомнительны, я бы не назвал их весомым доказательством, Эммануэл. А с секретаршей он встречался?

— О да, тут все в порядке. Они вместе вышли из зоопарка, но что происходило между тем, когда он туда вошел и когда вышел?

— А вы пытались прибегнуть к маркированной карте?

— Я рассказал ему под строжайшим секретом выдуманную историю насчет испытаний в Портоне, но пока ничего не всплыло.

— Не вижу, чтобы можно было действовать на основании того, чем вы располагаете.

— А что, если он ударится в панику и попытается удрать?

— Тогда придется действовать быстро. Вы уже решили, как нам должно действовать?

— Разрабатываю одну любопытную идейку, Джон. Орешки.

— Орешки?!

— Ну да, те соленые штучки, что вы едите на коктейлях.

— Я, конечно, знаю, что такое орешки, Эммануэл. Не забудьте, что я был верховным комиссаром в Западной Африке.

— Так вот, орешки и решат нашу проблему. Когда они портятся, в них появляется грибок. Вызывает его появление некий микроб — аспергилюс флавус, но вы можете это не запоминать. Название не имеет значения, к тому же я знаю, что вы никогда не были в ладах с латынью.

— Да продолжайте же, бога ради.

— Чтобы вам легче было понять, сосредоточусь на грибке. Этот грибок выделяет высокотоксичные вещества, известные под общим названием афлатоксин. Вот афлатоксин-то и решит нашу маленькую проблему.

— Как же он действует?

— Как он действует на людей, мы наверняка не знаем, но ни у одного животного, похоже, нет против него иммунитета, так что едва ли он есть и у нас. Афлатоксин убивает печеночные клетки. Достаточно, чтобы он находился в организме около трех часов. У животных его действие проявляется в потере аппетита и в сонливости. У птиц слабеют крылья. Вскрытие показывает кровоизлияние и некроз печени, а также гиперемию почек — вы уж извините за медицинский жаргон. Смерть обычно наступает через неделю.

— Проклятие, Эммануэл, а я-то всегда любил орешки. Теперь я уже никогда не смогу их есть.

— О, можете не волноваться, Джон. Соленые орешки, которые вы едите, отобраны вручную… хотя всякое, конечно, может быть, но при том, как быстро вы расправляетесь с банкой орешков, они едва ли успевают испортиться.

— А вы, видно, получаете истинное удовольствие от своих исследований. Знаете, Эммануэл, у меня иногда от вас мурашки идут по коже.

— Но согласитесь, это очень аккуратное решение нашей маленькой проблемы. Вскрытие покажет лишь то, что была поражена печень, а следователь, очевидно, предостережет публику, чтоб не злоупотребляла портвейном.

— Я полагаю, вы уже даже придумали, как получить этот аэро…

— Афлатоксин, Джон. Это не представляет никакой трудности. Один малый в Портоне уже готовит его для меня. Нужно-то очень немного. Шестьдесят три тысячных миллиграмма на килограмм веса. Ну, а я, естественно, взвесил Дэвиса. Так что пять десятых миллиграмма сделают свое дело, но для верности возьмем ноль семьдесят пять. Правда, для начала можно попробовать и меньшую дозу. Ну и, конечно, попутно мы получим ценную информацию о действии афлатоксина на человеческий организм.

— Вы никогда не приходите в ужас от самого себя, Эммануэл?

— В этом же нет ничего ужасного, Джон. Представьте себе, от чего только не может умереть Дэвис. Настоящий цирроз печени развивается куда медленнее. А получив дозу афлатоксина, он и страдать почти не будет. Возрастающая сонливость, возможно, плохо будут слушаться ноги, поскольку у него нет крыльев, ну, и конечно, можно ожидать известную тошноту. Умереть всего за какую-то неделю — это же вполне счастливая судьба, если подумать, какие страдания переносит большинство людей.

— Вы говорите так, точно он уже приговорен.

— Видите ли, Джон, я вполне убежден, что он — тот человек, которого мы ищем. Я только жду зеленого света от вас.

— Если Дэйнтри тоже не сомневается…

— Ну что такое Дэйнтри. Джон, мы же не можем ждать того рола доказательств, которых требует Дэйнтри.

— Представьте мне хоть одно бесспорное доказательство.

— Пока не могу, но лучше не затягивать. Помню, что вы сказали в тот вечер после охоты: любовник всегда вертит снисходительным мужем. Не можем мы допустить еще одного скандала в Фирме, Джон.

Еще одна фигура в котелке и в пальто с поднятым воротником прошла мимо и растворилась в октябрьских сумерках. В Форин-офисе одно за другим стали зажигаться окна.

— Поговорим немного о том, как зарыбить форелью речку, Эммануэл.

— Ах, форель. Пусть другие хвастают, что ловят лосося, этих большущих жирных глупых рыбин с их слепой потребностью плыть вверх по течению — ведь их так легко ловить. Нужны лишь высокие сапоги, сильные руки и умный помощник. А вот форель… о, форель — это настоящий король среди рыб.

Полковник Дэйнтри жил на Сент-Джеймс-стрит, в двухкомнатной квартире, которую он нашел благодаря одному из сотрудников Фирмы. Во время войны разведка использовала эту квартиру для встреч и бесед с возможными агентами. В доме было всего три квартиры, за которыми следил старик привратник, живший в комнатушке под крышей. А Дэйнтри жил на втором этаже над рестораном (шум веселья не давал ему спать до рассвета, когда последнее такси с ревом уносилось прочь). Над ним жили бизнесмен в отставке, который во время войны был связан со службой особых операций, конкурировавшей с разведкой, и отставной генерал, сражавшийся в Западной пустыне. Генерал состарился, и его редко можно было встретить теперь на лестнице, а бизнесмен, хоть и страдал подагрой, все же добирался до клуба «Карлтон» через дорогу. Дэйнтри не умел готовить и, чтобы сэкономить на ужине, обычно покупал холодные закуски в «Фортнуме». Он не любил клубы, а если ему случалось проголодаться, что бывало редко, к его услугам был ресторан «У Овертона» внизу. Его спальня и ванная выходили на крошечный старинный дворик с солнечными часами и лавочкой серебряных дел мастера. Лишь немногие из тех, кто бывал на Сент-Джеймс-стрит, знали о существовании этого дворика. Словом, квартира Дэйнтри находилась в чрезвычайно укромном месте, что не могло не устраивать одинокого мужчину.

Дэйнтри в третий раз за день провел «ремингтоном» по лицу. В одиночестве стремление к чистоте росло у него столь же быстро, как волосы на трупе. Он готовился сейчас к одному из редких ужинов с дочерью. Он предложил поужинать «У Овертона», где его знали, но дочь сказала, что ей хочется ростбифа. Отказалась она пойти и к «Симпсону», где Дэйнтри тоже знали, потому, сказала она, что там слишком мужская атмосфера. По ее настоянию им предстояло встретиться «У Стоуна» на Пэнтон-стрит, где она будет ждать его в восемь. Она никогда не заходила к отцу — это было бы нелояльно по отношению к матери, хотя она и знала, что никакой женщины там нет. Возможно, она не захотела пойти и в ресторан «У Овертона» из-за его близости к квартире отца.

А Дэйнтри раздражал «У Стоуна» швейцар в нелепом цилиндре, неизменно спрашивавший, заказан ли у вас столик. Старинная харчевня, которую Дэйнтри помнил с юности, была разрушена во время блицкрига, а затем отстроена и пышно декорирована. Дэйнтри с сожалением вспоминал официантов тех времен в пропыленных фраках, опилки на полу и крепкое пиво, которое специально варили в «Бэртон-он-Тренте». А теперь вся стена вдоль лестницы была в панелях с непонятно зачем нарисованными гигантскими игральными картами, что больше подошло бы для игорного дома, а под струями фонтана, бившего в глубине ресторана за зеркальным стеклом, стояли обнаженные белые статуи. От одного их вида становилось даже холоднее, чем на улице. Когда Дэйнтри вошел, дочь уже ждала его.

— Извини, если опоздал, Элизабет, — сказал Дэйнтри. Он-то знал, что пришел на три минуты раньше.

— Все в порядке. Я угостилась рюмочкой.

— Тогда и я выпью хереса.

— У меня для тебя новость. Знает об этом только мама.

— А как поживает мама? — официальным тоном любезно осведомился Дэйнтри. Он всегда начинал с этого вопроса и был рад, когда эта тема оставалась позади.

— Очень неплохо, учитывая возраст. Она решила пожить недельку-другую в Брайтоне, чтобы сменить атмосферу.

Такое было впечатление, будто они говорили о знакомой, которую Дэйнтри едва знал, — странно даже подумать, что было время, когда он был близок с женой, делил с ней ложе и в результате дал жизнь этой прелестной девушке, которая так изящно сидела сейчас напротив него и потягивала «Тио Пепе». Грусть, которая была всегда где-то рядом, когда Дэйнтри встречался с дочерью, нахлынула на него, словно он был в чем-то виноват. В чем? — спрашивал он себя. Он же был всегда, что называется, верен жене.

— Надеюсь, погода будет хорошая, — сказал Дэйнтри.

Он знал, что жене с ним было скучно, но разве в этом его вина? Она же согласилась выйти за него замуж, зная все, и по доброй воле вступила в этот холодный мир долгих молчаний. Как он завидовал мужчинам, которые, придя домой, могли рассказывать сплетни, связанные с обычной службой.

— Неужели тебя не интересует моя новость, папа?

Внезапно поверх ее плеча Дэйнтри увидел Дэвиса. Дэвис сидел в одиночестве за столиком, накрытым на двоих. Он явно кого-то поджидал, уставясь в свою салфетку, барабаня от нетерпения пальцами. Дэйнтри очень надеялся, что он не поднимет глаз.

— Новость?

— Я же тебе сказала. Только мама об этом знает. Ну, и другая половина, конечно, тоже, — добавила она со смущенным смешком.

А Дэйнтри тем временем окинул взглядом столики но обе стороны от Дэвиса. Он ожидал увидеть «тень» Дэвиса, но две пожилые пары, давно приступившие к еде, никак не походили на сотрудников спецслужбы.

— Похоже, тебя это совсем не интересует, папа. Ты ускакал мыслями куда-то за тысячу миль.

— Извини. Я просто увидел знакомого. Так что же это за тайна?

— Я выхожу замуж.

— Замуж?! — воскликнул Дэйнтри. — А твоя мать об этом знает?

— Я же только что сказала, что сообщила ей.

— Весьма сожалею.

— Почему ты должен сожалеть, что я выхожу замуж?

— Я не то хотел сказать. Я хотел сказать… Конечно, я ничуть не сожалею об этом, если твой избранник достоин тебя. Ты ведь очень хорошенькая девушка, Элизабет.

— Я же не выставлена на продажу, папа. В твое время, очевидно, чем красивее были ноги, тем выше рыночная цена.

— А чем он занимается?

— Работает в рекламном агентстве. Сейчас ведет рекламу детского талька фирмы «Джеймисон».

— Это хорошая штука?

— Очень хорошая. Они тратят огромные суммы, чтобы переплюнуть тальк «Джонсона» и отодвинуть его на второе место. Колин устроил замечательную рекламу по телевидению. Он даже сам написал к ней песенку.

— Он тебе очень нравится? Ты вполне уверена?..

Дэвис заказал вторую порцию виски. Теперь он читал меню… хотя, должно быть, прочел его уже много раз.

— Мы оба вполне уверены, папа. Мы ведь живем вместе уже целый год.

— Извини, — сказал Дэйнтри: видно, ему целый вечер придется извиняться. — Я этого не знал. А мама, я полагаю, знала?

— Она, естественно, догадывалась.

— Она видит тебя куда больше, чем я.

У него вдруг возникло впечатление, будто он отправляется в далекое изгнание, стоит на палубе корабля и смотрит, как уже еле различимые берега родины уходят за горизонт.

— Он хотел прийти сегодня и познакомиться, но я сказала, что на этот раз хочу побыть с тобой вдвоем. — «На этот раз» прозвучало как прощание надолго: теперь Дэйнтри уже видел лишь линию горизонта — земля исчезла.

— Когда же свадьба?

— В субботу, двадцать первого. Мы регистрируемся. И никого не приглашаем, кроме, конечно, мамы. Ну, и нескольких друзей. У Колина нет родителей.

"Колин, — подумал Дэйнтри, — кто это — Колин? Ну, конечно, это же гот человек, что работает у «Джеймисона».

— Мы будем рады тебя видеть… но у меня всегда такое чувство, что ты боишься встречаться с мамой.

Дэвис, очевидно, перестал надеяться, если вообще надеялся на что-то. Расплачиваясь за виски, он поднял от счета взгляд и увидел Дэйнтри. Они были словно два эмигранта, которые вышли на палубу с одной и той же целью — в последний раз взглянуть на родину, увидели друг друга и не могли решить, заговорить или нет. Дэвис отвернулся и пошел к выходу. Дэйнтри с сожалением посмотрел ему вслед, но знакомиться пока не было необходимости: им предстояло еще долго плыть вместе.

Дэйнтри резко поставил на стол рюмку, так что из нее выплеснулось немного хереса. Он вдруг почувствовал раздражение против Персивала. У этого типа не было же никаких улик против Дэвиса, ничего, что можно было бы предъявить суду. Дэйнтри не доверял Персивалу. Он вспомнил, как тот вел себя на охоте. Персивал все время старался быть с кем-то, беззаботно смеялся и так же беззаботно болтал, понимал толк в картинах, легко сходился с незнакомыми людьми. У Персивала не было, как у него, дочери, которая жила неизвестно с кем в квартире, где он, отец, ни разу не был, — он ведь даже адреса ее не знал.

— Мы решили, что после церемонии устроим небольшую закуску с выпивкой в каком-нибудь отеле, а может быть, на квартире у мамы. Мама потом ведь снова уедет в Брайтон. Но если ты захочешь приехать…

— Не думаю, что смогу. Я уезжаю в тот уик-энд, — солгал он.

— Как задолго ты все планируешь.

— Приходится. — И снова жалко солгал: — У меня ведь столько дел. Я человек занятой, Элизабет. Вот если бы я знал…

— Я хотела сделать тебе сюрприз.

— Надо нам что-то все же заказать, верно? Ты будешь есть ростбиф, не седло барашка?

— Мне — ростбиф.

— А медовый месяц у вас будет?

— О, мы просто проведем уик-энд дома. Возможно, весной… Сейчас Колин так занят этим тальком «Джеймисона».

— Надо нам отметить событие — сказал Дэйнтри. — Бутылочку шампанского? — Он не любил шампанское, но долг есть долг, и мужчина обязан его выполнять.

— Я предпочла бы просто бокал красного вина.

— И надо подумать о свадебном подарке.

— Лучше всего дай мне чек — да и для тебя это легче. Не пойдешь же ты по магазинам. Мама дарит нам прелестный ковер.

— У меня нет с собой чековой книжки. Я пришлю тебе чек в понедельник.

После ужина они распростились на Пэнтон-стрит: Дэйнтри предложил отвезти Элизабет домой на такси, но она сказала, что предпочитает прогуляться. А он понятия не имел, где находится эта квартира, которую она делила с будущим мужем. Она оберегала свою личную жизнь так же тщательно, как он — свою, только в его случае нечего было особенно оберегать. Эти совместные обеды и ужины редко доставляли ему удовольствие, потому что говорить им было почти не о чем, но сейчас, поняв, что они никогда уже больше не будут вдвоем, он испытал чувство утраты. И он сказал:

— Возможно все же, мне удастся освободиться в тот уик-энд.

— Колин будет рад познакомиться с тобой, папа.

— Я могу кого-нибудь с собой привести?

— Конечно. Кого хочешь. А кого ты приведешь?

— Я еще не уверен. Возможно, кого-нибудь со службы.

— Вот и прекрасно. И знаешь — нечего тебе бояться. Мама ведь любит тебя.

Он проводил дочь взглядом, пока она не исчезла в направлении Лестер-сквер, — а дальше куда? он понятия не имел, куда она пойдет, — и только тогда повернул в противоположную сторону, к Сент-Джеймс-стрит.

2

На один день вернулось бабье лето, и Кэсл согласился поехать на пикник: Сэму не сиделось дома после долгого карантина, а Сара вбила себе в голову, что, если в нем еще остались какие-то микробы, их унесет ветром в буковой роще вместе с осенними листьями. Она налила в термос горячего лукового супа и во второй термос — кофе, завернула половину холодной курицы, которую предстояло раздирать руками, несколько булочек из крутого теста и баранью кость для Буллера. Кэсл добавил к этому свою фляжку виски. Они прихватили два одеяла, чтобы было на чем сидеть, и даже Сэм согласился взять пальто на случай ветра.

— Только чокнутые устраивают пикник в октябре, — сказал Кэсл, хотя сам был доволен этим скоропалительным решением. Пикник позволял уйти от всех предосторожностей, которых требовала служба, от необходимости придерживать язык, проявлять предусмотрительность. Но как раз когда они стали прилаживать к велосипедам сумки, зазвонил телефон — настойчиво, как полицейская сирена.

Сара сказала:

— Опять эти люди в масках. Они испортят нам пикник. Я все время буду думать, как там дома.

Кэсл мрачно ответил, прикрыв рукой трубку:

— Нет, нет, не волнуйся, это всего лишь Дэвис.

— Что ему нужно?

— Он сейчас в Боксмуре на машине. День такой хороший, что он надумал навестить меня.

— Ох, черт бы побрал этого Дэвиса. Как раз когда у нас все уже готово к отъезду. И в доме нет больше ни крошки. Если не считать ужина, который я нам приготовила. Но на четверых его не хватит.

— В таком случае, если хочешь, поезжай вдвоем с Сэмом. А я пообедаю с Дэвисом в «Лебеде».

— Какой же это пикник без тебя, — сказала Сара.

А Сэм спросил:

— Это мистер Дэвис? Я хочу видеть мистера Дэвиса. Мы с ним поиграем в прятки. А то без мистера Дэвиса будет скучно.

Кэсл сказал:

— Пожалуй, мы могли бы взять с собой Дэвиса.

— Полкурицы на четверых?..

— Но у нас столько булочек, что на целый полк хватит.

— Едва ли ему понравится пикник в октябре, если он тоже немного не чокнутый.

Однако Дэвис оказался таким же чокнутым, как и они. Он сказал, что любит пикники даже в жаркий летний день, когда полно пчел и мух, но куда больше предпочитает пикники осенью. Поскольку у него в «ягуаре» всем было не разместиться, они встретились в условленном месте на пустоши, и за обедом ему досталась куриная дужка, которую он, задумав желание, разломил искусным поворотом руки. А затем придумал еще одну игру. Все должны были задавать ему вопросы и по ответам угадать задуманное им желание, причем оно исполнится лишь в том случае, если они не сумеют угадать. Сара угадала по наитию. Дэвис пожелал стать когда-нибудь «самым лучшим поп-музыкантом».

— Ну, вообще-то я мало надеялся, что мое желание когда-нибудь сбудется. Я ведь даже ноты не умею писать.

К тому времени, когда последняя булочка была съедена, солнце уже низко опустилось над кустами и подул ветер. Медные листья полетели в воздухе, накрывая прошлогодний настил.

— Сыграем в прятки, — предложил Дэвис, и Кэсл увидел, с каким обожанием, словно на героя, посмотрел на него Сэм.

Они стали тянуть жребий — кому первому прятаться, и вытянул его Дэвис. Он побежал, петляя среди деревьев, запахнувшись в пальто из верблюжьей шерсти, — словно медведь, удравший из зоопарка. Сосчитав до шестидесяти, они кинулись за ним: Сэм — к краю пустоши, Сара — в направлении Эшриджа, Кэсл — в лес, где на его глазах скрылся Дэвис. Буллер последовал за ним, вероятно, в надежде поймать кошку. Тихий свист указал Кэслу, где в небольшой яме, окруженной папоротником, затаился Дэвис.

— Чертовски холодно сидеть тут, в тени, — сказал Дэвис.

— Ты же сам предложил эту игру. Мы-то все собирались уже домой. Лежать, Буллер. Лежать, черт бы тебя побрал.

— Да я знаю, только я видел, как маленькому паршивцу хотелось поиграть.

— Ты, видно, понимаешь детей лучше, чем я. Надо им, пожалуй, покричать. А то мы замерзнем тут до смерти…

— Нет, подождите. Я надеялся, что вы пойдете сюда. Я хочу поговорить с вами наедине. О чем-то важном.

— А это не может подождать до завтра, до работы?

— Нет, на работе я теперь после ваших слов осторожничаю. Кэсл, мне в самом деле кажется, что за мной следят.

— Я же говорил тебе, что твой телефон, по-моему, подключен.

— Я вам не поверил. Но с того вечера… В четверг я ходил с Синтией к «Скотту». Когда мы спускались в лифте, с нами ехал мужчина. А потом он тоже сидел у «Скотта» и пил черное бархатное. И потом сегодня, когда я ехал в Беркхэмстед… я заметил позади себя, у Мраморной арки, машину… совершенно случайно, потому что мне вдруг показалось, что я узнал водителя… Я ошибся, но потом я снова увидел его позади себя в Боксмуре. Он ехал на черном «мерседесе».

— Тот же человек, что у «Скотта»?

— Конечно, нет. Не такие же они идиоты. Я разогнал «ягуар», а на дороге в воскресенье ведь много машин. Так что оторвался от него еще до Беркхэмстеда.

— Не доверяют нам, Дэвис, никому не доверяют, но не все ли равно, если никакой вины за нами нет.

— О да, все это мне известно. Как поется в старой песенке, верно? «Не все ли равно? За мной нет вины. Так не все ли равно? А если вдруг схватят меня, я скажу — ходил купить яблок и груш…» Я все-таки еще могу стать «самым главным».

— Ты действительно оторвался от него, не доезжая Беркхэмстеда?

— Да. Насколько я могу судить. Но в чем все-таки дело, Кэсл? Это что, обычная проверка, вроде той, что устроил Дэйнтри? Вы участвуете в этом чертовом спектакле дольше нас всех. Так что вы должны бы знать.

— Я ведь сказал тебе в тот вечер, после ужина с Персивалом. По-моему, произошла утечка информации, и они подозревают, что где-то сидит двойной агент. Вот они и проводят проверку, и им безразлично, заметишь ты это или нет. Они считают, что если ты виноват, то начнешь нервничать.

— Это я-то двойной агент? Вы же не верите этому, Кэсл!

— Нет, конечно, нет. Тебе нечего волноваться. Прояви терпение. Пусть закончат свою проверку, и тогда они тоже этому не поверят. Я думаю, они и меня проверяют… и Уотсона.

Издали раздался голос Сары:

— Мы сдаемся. Сдаемся.

А откуда-то еще дальше донесся тоненький голосок:

— Нет, не сдаемся. Сидите там, мистер Дэвис. Пожалуйста, мистер Дэвис…

Буллер залаял, и Дэвис чихнул.

— Дети безжалостны, — сказал он.

Возле них зашуршал папоротник и появился Сэм.

— Поймал! — сказал он и тут увидел Кэсла. — Ох, ты же сплутовал.

— Нет, — сказал Кэсл, — я не мог крикнуть. Он наставил на меня пистолет.

— А где пистолет?

— Загляни в его нагрудный карман.

— Там только авторучка, — сказал Сэм.

— Это газовый пистолет, — сказал Дэвис, — он сделан в виде авторучки. Видишь эту кнопочку? Нажмешь на нее, и брызнут вроде бы чернила… Только на самом деле это вовсе не чернила, а нервный газ. У Джеймса Бонда никогда такой не было — это слишком секретное оружие. А ну, поднимай руки. Сэм поднял руки.

— Ты вправду шпион? — спросил он.

— Я — двойной агент, работающий на Россию, — сказал Дэвис, — и если тебе дорога жизнь, дай мне отбежать на пятьдесят ярдов, а потом преследуй.

И он помчался, рассекая папоротник, нелепо подпрыгивая в своем толстом пальто среди буков. Сэм мчался за ним вверх по склону, затем вниз — по другому. Дэвис добежал до спуска к Эшриджскому шоссе, где он оставил свой алый «ягуар». Нацелив авторучку на Сэма, он выкрикнул бессмыслицу, вроде той, в какую Синтия превращала их телеграммы:

— Пикник… целую… Сару. — И исчез с громким выхлопом из автомобильной трубы.

— Попроси его снова приехать, — сказал Сэм, — пожалуйста, попроси его снова приехать.

— Конечно. Почему же не попросить? Весной.

— Весной — это не скоро, — сказал Сэм. — Я тогда уже буду в школе.

— Но уик-энды-то у тебя всегда ведь будут, — возразил Кэсл не слишком убежденно. Он еще хорошо помнил, как медленно течет время в детстве. Мимо проехала машина в сторону Лондона, черная машина — возможно, «мерседес», но Кэсл крайне плохо разбирался в марках.

— Мне нравится мистер Дэвис, — сказал Сэм.

— Мне тоже.

— Никто так хорошо не играет в прятки, как он. Даже ты.

— Что-то я не очень продвигаюсь с «Войной и миром», мистер Холлидей.

— Ах ты господи, ах ты господи! Это великая книга — нужно только иметь терпение. Вы уже прочитали про отступление из-под Москвы?

— Нет.

— Страшное дело.

— Сейчас это кажется нам куда менее страшным, верно? В конце-то концов, это ведь были французские солдаты… а снег не так страшен, как напалм. Говорят, заснешь — и все… а не сгоришь живьем.

— Да, как подумаю об этих несчастных детях во Вьетнаме… Я хотел участвовать в маршах, которые у нас тут были, но сын не позволил. Он боится полиции из-за этой своей лавчонки, хотя какой может быть вред от одной-двух паршивых книжонок, — просто не понимаю. Я всегда говорю: люди, которые их покупают… в общем, едва ли их можно так уж развратить, верно?

— Да, это не чистенькие молодые американцы, которые на бомбардировщиках, начиненных напалмом, выполняли свой долг, — заметил Кэсл. Иной раз он не мог удержаться, чтобы не показать кусочек того скрытого под водою айсберга, какой представляла собой его жизнь.

— И однако же, никто из нас ничегошеньки не мог поделать, — сказал Холлидей. — Правительство болтает о демократии, но разве оно обратило хоть малейшее внимание на все наши плакаты и лозунги? Это происходит только во время выборов. Но и тогда — только чтобы понять, какие обещания можно нарушить. А мы на другой день после марша протеста прочитали в газетах, что по ошибке смели с лица земли еще одну ни в чем не повинную деревню. О, скоро они станут проделывать такое и в Южной Африке. Сначала их жертвами были маленькие желтокожие — не более желтокожие, чем мы с вами, — а теперь будут маленькие чернокожие…

— Поговорим о чем-нибудь другом, — сказал Кэсл. — Порекомендуйте мне что-нибудь почитать, но не про войну.

— В таком случае всегда можно обратиться к Троллопу [Троллоп Энтони (1815-1882) — английский писатель, автор романов, посвященных нравам провинциального духовенства, парламентской жизни], — сказал мистер Холлидей. — Мой сын обожает Троллопа. Хотя это не очень-то сочетается с тем, чем он торгует, верно?

— Я никогда не читал Троллопа. Не слишком это религиозная литература? А в общем, попросите вашего сына выбрать какой-нибудь роман и послать мне домой.

— Вашему другу тоже не понравилась «Война и мир»?

— Да. Собственно, ему надоело ее читать раньше, чем мне. Для него, наверное, там тоже слишком много войны.

— Я могу хоть сейчас перейти через дорогу и спросить у сына. Я знаю, он предпочитает политические романы — или, как он их называет, социологические. Я слышал, он хорошо отзывался о романе «Как мы нынче живем» [роман Э.Троллопа, критически отразивший быт и нравы английского общества, парламентскую борьбу, продажность прессы]. Отличное название, сэр. Всегда будет звучать современно. Хотите сегодня взять книгу домой?

— Нет, не сегодня.

— Как всегда, два экземпляра, сэр, я полагаю? Завидую я вам, что есть у вас друг, с которым вы можете говорить о литературе. Литературой нынче немногие интересуются.

Выйдя из магазина мистера Холлидея, Кэсл дошел пешком до станции метро «Пикадилли-серкус» и стал искать телефон-автомат. Он выбрал последнюю кабину в ряду и посмотрел сквозь стекло на свою единственную соседку — толстую прыщавую девчонку, которая, хихикая и жуя резинку, слушала что-то, явно доставлявшее ей удовольствие. Голос на другом конце провода произнес: «Алло». Кэсл сказал:

— Извините, опять не туда попал. — И вышел из кабины.

Девчонка прилепила резинку к обложке телефонного справочника и углубилась в долгий, видимо, весьма приятный разговор. Кэсл постоял у автомата, продающего билеты, и понаблюдал за ней, чтобы удостовериться, что никак не интересует ее.

— Что ты тут делаешь? — спросила Сара. — Ты что, не слышишь, что я тебя зову? — Она бросила взгляд на книгу, лежавшую перед ним на столе, и сказала: — «Война и мир». А мне казалось, тебе надоела «Война и мир».

Кэсл взял со стола лист бумаги, сложил и сунул в карман.

— Пытаюсь написать эссе.

— Покажи мне.

— Нет. Только если получится.

— А куда ты его пошлешь?

— В «Нью стейтсмен»… в «Энкаунтер»… кто знает?

— Ты очень давно уже ничего не писал. Я рада, что ты снова взялся за перо.

— Да. Я, видимо, обречен вечно все начинать сначала.

3

Кэсл налил себе еще порцию виски. Сара что-то долго возилась наверху с Сэмом, он был один и ждал, когда раздастся звонок в дверь, ждал… Мысль его вернулась к тому разу, когда он вот так же ждал по крайней мере три четверти часа возле кабинета Корнелиуса Мюллера.