Ненаписанные романы

      Попрощавшись с гостями, Сталин попросил Власика закрыть бутылки пробками: "Не люблю, когда вино выдыхается... В Грузии тщательно следят, чтобы пробки были хорошо пригнаны, пора бы и нам этому научиться".
      Наутро, едва только рассвело, Сталин проснулся, с видимым удовольствием вымылся во дворе, сказал, что время возвращаться в Москву, и поинтересовался:
      - Серов, где хозяева этого дома?
      - Они ночевали у соседей, в землянке, товарищ Сталин...
      - Вы их как-то поблагодарили за это?
      - Нет.
      - Это плохо, Серов. Очень плохо... Человек, лишенный чувства благодарности, бездуховен... Конечно, особенно баловать крестьян не следует, но отмечать доброе дело - должно... Дайте им в подарок от генерала Иванова денег...
      - Слушаю, товарищ Сталин... Сколько?
      - Сто рублей, пожалуй, слишком много, - задумчиво ответил Сталин. - А вот тридцать передайте им от меня - в хозяйстве пригодится...
      В ту пору буханка хлеба на рынке стоила пятьсот рублей...
      По нынешнему пересчету цен этот подарок крестьянской семье выразился бы тридцатью копейками...
      8
      После того как операция "Багратион" с блеском закончилось, Советская Армия вышла к границам тридцать девятого года. (Константин Симонов, когда я спросил, отчего он не продолжил "Солдатами не рождаются", усмехнулся: "Я воевал за освобождение моей Родины. Все, что произошло потом, - новый цикл, с иными героями и потаенными целями, но писать его будет кто-то другой".)
      Сталин пригласил на Ближнюю дачу маршалов, - решил устроить в их честь ужин.
      Когда все съехались, Сталин приветствовал гостей в холле, пожал каждому руку; остановившись перед Рокоссовским, задумался на мгновение, молча повернулся и вышел; военачальники переглянулись; Жуков ободряюще кивнул: "Сейчас вернется".
      Сталин действительно вскоре вернулся с букетом роз, протянул их Рокоссовскому, глухо кашлянув:
      - Это за то, что ему больше вас всех досталось.
      Понимать эту фразу можно было двояко: либо Сталин говорил о тяжести боев (хотя Жукову доставалось не меньше), либо о том времени, когда маршала таскали на допросы, выбивая показания о принадлежности к "банде троцкистско-бухаринских шпионов и диверсантов".
      Потом Сталин пригласил маршалов во двор, где стол был накрыт по-кавказски, под полосатым тентом; дымились карские шашлыки на углях, жарилась молодая козлятина, на старинных сковородках, привезенных с Кавказа, шипел желто-сливочный сулугуни.
      Вино было из Тбилиси; бутылки опечатаны особым сургучом, что означало: "проверено, соответствует кондиции"; ЛСУК - "Лечебно-Санитарное Управление Кремля" - проверяло все, что подавалось на стол Верховному; потом, впрочем, была еще одна проверка, негласная, контролировавшая заключение медиков. Был на столе и коньяк "Варцихе"; водки стояло всего две бутылки (Сталин ее не пил, но знал, что Толбухин и Конев коньяк не очень-то любят, пусть себе порадуются "белой").
      Ужин удался на славу; хороший тост произнес Берия; он знал, что тост этот нравится Сталину, поэтому разыгрывал его в лицах: "Однажды юноша зашел на старое кладбище в горах и подивился надписям на крестах и могильных плитах: "Гиви Кварцхава, родился в девятисотом году, умер в девятьсот пятнадцатом, жил тринадцать лет"; "Ладо Гудиани, родился в восемьсот сорок пятом, умер в девятьсот двадцатом, жил сорок два дня..." Что такое, думает юноша?! Как такое может быть?! А навстречу ему шел седобородый мудрец в белых одеждах, с посохом. И обратился к нему юноша: "Скажите, уважаемый, отчего такие странные надписи на крестах?" - "Оттого, сын мой, - ответил седобородый мудрец, - что возраст людей в этом краю определяется не годами, прожитыми на земле, но часами дружбы!" Так выпьем же за дружбу наших маршалов, выдающихся военачальников эпохи гениального стратега наших побед Сталина!"
      Рассказал свой любимый анекдот и Молотов: "Мужчина был в гостях, постоянно прикладывался к рюмочке, а жена, как и полагается всем женам, удерживала его: не надо да не надо! В конце концов она взмолилась: "Ну хоть съешь что-нибудь! Вон, смотри-ка, хорошая булочка!" Ее муж покорно съел булочку и сразу же обвалился со стула, прошептав при этом: "Это твоя булочка виновата!"
      ...Потом плясал Буденный.
      Ах, как он плясал в восемнадцатом, когда собирались узким кругом; как шел Ворошилов; как же быстролетно время, как неудержимо уходит оно, словно песок сквозь пальцы...
      ...Сталин чувствовал, что вечер удался; редкое состояние спокойствия размягчило его, он откинулся на спинку кресла, чуть вытянул ногу и с прищурливой доброжелательностью обсматривал лица гостей: все свои, никакой затаенности, недоговоренности; случилось то, чего он столько лет добивался: наконец-то окружен гвардией, не кто-либо, но именно они передадут поколениям правду о том, что он, Сталин, сломал шею гитлеризму; конец - всему делу венец! Это еще надо будет посмотреть, по чьей вине случился сорок первый год; не сейчас, конечно, сейчас нельзя мешать людям делать их Дело, но придет время, и мы найдем истинных виновников трагедии. Генерал Павлов - что? Сошка, мелюзга... Ворошилов не зря рассказывал, как он нашел его в Белоруссии, в июле, на проселке, под дубом, - ноги солнцу подставил, портянки сушил на глазах у всех...
      "А я ведь читал твои донесения, которые ты против меня сочинял, Павлов, сказал ему тогда Клим. - Ты ведь сигнализировал на меня, псевдонимом подписывался, хотел под монастырь подвести, нехорошо..."
      ...Перед тем как пришло время разъезжаться, после того как все произнесли тосты за Верховного, Берия попросил слова; Сталин несколько удивился - это не в обычаях стола просить второй тост, тем неменее посчитал неудобным отказывать, военные могут этого не понять, у них свое представление о тех, кто на вершине пирамиды, нет смысла это представление менять. Сейчас время устойчивости, все - локоть к локтю, война требует единства...
      - Товарищ Сталин, я предлагаю выразить благодарность вашим поварам, охране, всем, кто готовил сегодняшний стол, - Берия обернулся к тем, кто стоял у мангалов, - наши грузинские янычары верны вам, как никто!
      Сначала Сталин поднял свой бокал, но потом заметил, как Жуков и Конев, обернувшись, следом за Берия внимательно рассматривали поваров и охрану рослые грузины, в основном голубоглазые, видимо мегрелы, лица счастливые, вот-вот заплачут от гордости: сентиментальность - гарантия фанатичной преданности.
      Сталин поставил бокал на место, лицо собралось старческими морщинами и, не глядя на Берия, а словно обращаясь ко всему столу, сухо посмеялся:
      - Значит, грузины Сталина любят и верны ему... Хм... А что русские? Любопытно, как они относятся к Сталину?
      Через три дня, перед тем как маршалы разъезжались по своим фронтам, Сталин неожиданно устроил прощальный обед: ни одного грузинского повара не было; стол обслуживали рослые охранники - все как один русские.
      Сталин постоянно наблюдал за Жуковым и Коневым, за их реакцией; однако ни один из маршалов попросту не обратил на это внимания.
      "...А Троицкий бы понял, - подумал Сталин. - Все-таки разница между профессионалами, техниками войны, и политиком весьма значительна".
      ...Грузин, однако возвращать в Москву не стал: то что сделано, - сделано, нельзя менять решения, интеллигентщина, слава богу, ушла в прошлое и, полагаю, ни когда не вернется.
      9
      Звонок в секретариат Молотова раздался рано, в девять тридцать:
      - Американский посол Аверелл Гарриман просит соединить его с министром иностранных дел.
      - Министр проводит совещание.
      - Когда вы сможете соединить посла с министром?
      - Я затрудняюсь дать точный ответ. Пожалуйста, позвоните в двенадцать.
      ...Помощник Молотова был предупрежден заранее, что с утра будет звонить Гарриман, ибо уже в восемь подписчики получили "Литературную газету" со статьей лауреата Сталинской премии Бориса Горбатова - "Человек в коротких штанишках". Заголовку было предпослано слово, разверстанное на три колонки: "предатели". Речь в статье шла о президенте Соединенных Штатов Америки Гарри Трумэне, главе дружественного - согласно действовавшему тогда Договору государства.
      Молотову было дано указание уклониться от встречи с Гарриманом под любым удобным предлогом; указание пришло от Сталина прошлой ночью.
      ...Помощник посла звонил в приемную министра иностранных дел до трех часов; в три тридцать Гарриман сам набрал номер секретариата Сталина; по-русски произнес чеканную, нескрываемо резкую, заранее подготовленную фразу:
      - Прежде чем я дам рекомендации правительству Соединенных Штатов по поводу известной вам публикации, мне казалось бы необходимым встретиться с маршалом.
      ("Генералиссимусом" Сталина никогда не называл, только "маршалом", отговариваясь тем, что привык к его званию во время войны - с одной стороны, и - с другой - ему бы не хотелось аллюзий: тиран Испании Франко тоже генералиссимус, как и Чан Кайши, главный противник Мао, верного ученика русского лидера.)
      - А почему бы вам не встретиться с Молотовым или Вышинским? - спросили Гарримана, заранее зная, что он откажется от этого предложения, протокол не позволяет, - слишком долго унижали отговорками.
      - К сожалению, я не могу более ждать, пока господа Молотов или Вышинский найдут время для встречи с чрезвычайным и полномочным послом Соединенных Штатов. Просил бы доложить маршалу, что встреча с ним была бы в высшей мере целесообразной, - в интересах двух наших народов.
      Сталин дожидался именно этих слов Гарримана: игра, начатая в конце прошлой недели, входила в свою завершающую фазу.
      Во-первых, он, Сталин, поручил сделать публикацию о предателе Гарри Трумэне, президенте Америки, не кому-нибудь, а Борису Горбатову, еврею по национальности. Поскольку в Штатах во время войны значительно увеличилось влияние еврейских кругов в прессе, можно рассчитывать, что далеко не все газеты за океаном выступят против публикации "Литературной газеты", а, наоборот, перепечатают пассажи из опуса Горбатова, особенно республиканцы, выборы на носу, надо валить демократического кандидата Трумэна. Во-вторых, эта публикация есть не что иное, как пробный шар в переориентации не только советского народа, но и европейцев на нового противника, на человека, отринувшего идеи Рузвельта, а следовательно, и всей Большой Тройки, и, наконец, в-третьих, позиция Гарримана - после такого рода публикации - поможет выработать курс на будущее: как будет реагировать Вашингтон на сокрушительные удары такого и не только такого рода? Кампания в прессе? Пусть. У нас их прессу на читают. А если какого-то рода санкциями? Какими именно? Где? Как скоро? С другой стороны, предстоят серьезные события в России, время "братьев и сестер" военной поры прошло, надо кончать с неизбежным либерализмом, отмеченным печатью союзничества с Западом; поговорили - и будет, время работы, суровой дисциплины, абсолютного единомыслия, иначе Россию из руин не поднять, народ надо держать в руках, направляя и контролируя каждый шаг.
      Работник секретариата Сталина сказал послу, что он доложит помощнику генералиссимуса о его звонке незамедлительно, попросил оставить телефон, пообещав связаться в течение десяти минут.
      И - ровно через десять минут - перезвонил, пригласив господина Гарримана прибыть в Кремль в восемнадцать тридцать.
      ...Гарриман вошел в кабинет Сталина, зажав в правом кулаке номер "Литературной газеты", - тогда она выходила на четырех страницах, объемом "Известий":
      - Вы видели это, маршал?! - спросил он, вытянув руку с газетой.
      - Здравствуйте, господин Гарриман, - поднявшись из-за стола, Сталин пошел ему навстречу. - Рад вас видеть, присаживайтесь, пожалуйста. Что будете пить?
      - После этой статьи, - Гарриман кивнул на газету, по-прежнему зажатую в кулаке, - полагается пить коньяк за упокой наших союзнических отношений.
      - Рискованно, - ответил Сталин. - Вам же предстоит составлять телеграмму в государственный департамент, давать рекомендации Белому дому... Неловко, если за океаном поймут, что вы делали эту работу нетрезвым... Что же касается номера "Литературной газеты", то я его прочитал лишь перед обедом...
      - И каково ваше мнение?
      - Видите ли, господин Гарриман, будь это напечатано в "Правде" или "Известиях", словом, в газетах, принадлежащих партии и правительству, медленно, словно бы взвешивая каждое слов, ответил Сталин, - мы бы серьезно наказали главных редакторов за такого рода публикацию, можете мне поверить... Однако у нас в стране есть лишь одна газета, не подчиняющаяся ни ЦК, ни Совнаркому... Это газета Союза писателей... Конечно, если вы внесете официальный протест, мы еще больше ужесточим цензуру, еще более ужесточим политконтроль... Но ведь это именно то, за что нас так журят в вашей стране... Неужели вы хотите, чтобы мы завернули гайки?
      Гарриман мгновение сидел, окостенев от гнева, а потом рассмеялся, поняв весь ужас того положения, в которое он себя поставил: неужели ему, представителю демократического мира, пристало просить тирана начать новые чистки?! Даже против тех, кто написал пасквиль о президенте? Если он, Гарриман, будет настаивать на этом, то, можно не сомневаться, кара свершится, но мир будет проинформирован, что это произошло по настоянию Соединенных Штатов...
      - Мы не хотим, чтобы вы "заворачивали гайки", маршал. Да и потом, рано или поздно резьба может свернуться...
      - У нас хорошая сталь, - ответил Сталин. - Мы верим в ее надежность... Тем не менее я обещаю выполнить вашу просьбу: мы попросим компетентные органы, занимающиеся литературой, быть особо внимательными, кто может поручиться за то, что выкинут литераторы, благодарю вас за совет...
      ...Этот разговор произошел, когда Ахматова и Зощенко были уже "выброшены" из литературной жизни страны; предстояла кампания по травле "космополитов"; в большой политике мелочей не существует - думая о стратегии, не упускай из виду тактику...
      10
      В пятидесятых, во время обсуждения кандидатов на соискание Сталинских премий, Александр Фадеев в Кремль не явился.
      - Где он? - спросил Сталин помощника.
      Поскребышев ответил:
      - Прихворнул.
      Сталин усмехнулся: знал, что это слово обозначает известную слабость первого секретаря Союза писателей, случавшуюся с ним во время стрессовых ситуаций.
      - А Тихонов где? - поинтересовался он, продолжая медленно прохаживаться по кабинету - согбенный, в мягких кавказских ичигах; брюки с маршальскими лампасами заправлены трубочками, военный френч обвис, словно стекая с сутулых старческих, очень узеньких плеч.
      - Болен, - ответил Поскребышев.
      - Что, и этот страдает"? - спросил генералиссимус.
      - Нет, нет, простуда, - ответил Поскребышев, - ему не разрешили приехать врачи, боятся, не носитель ли бацилл...
      - Бациллы не носят, - заметил Сталин. - Они слишком маленькие для этого. Носят заразу, так говорят по-русски, пора бы выучить родной язык...
      ...Он никогда не мог забыть, как Поскребышев вполз к нему в кабинет на коленях, зажав под мышкой список, присланный Берия: среди тех, кого надлежало устранить, он, Поскребышев, работавший со Сталиным четверть века, увидел имя своей жены.
      - Товарищ Сталин, за что?! - шептал он, продолжая ползти по желтому паркету. - За что, товарищ Сталин?!
      Сталин дождался, когда Поскребышев подполз к нему вплотную, протянул руку; тот поднял голову - губы трясутся, слезы катятся по щекам, - подал список, словно челобитную, только что лбом об пол не бил.
      Сталин просмотрел несколько страниц (на этот раз список на ликвидацию был довольно коротким, всего четыреста тридцать человек), вздохнул, покачав головою:
      - Позвони Берия, скажи, я согласен... И не плачь... Мы тебе русскую жену найдем... Русские - вернее... Она тебя слушаться будет... Она - тебя, а не ты ее... А если не согласен - борись, пиши в ЦКК, будем разбираться...
      Через час он снова вызвал Поскребышева. Тот был бледен, но глаза сухие; принес доклад финансиста Зверева о заработках ряда писателей; Сталин просмотрел докладную, глухо спросил:
      - Где Зверев?
      - В приемной.
      - Письмо о жене сочинил?
      - Нет, товарищ Сталин.
      - Почему?
      - Потому что ваша воля - это воля народа...
      Сталин покачал головой:
      - Я человек маленький, Поскребышев, нечего из меня делать монарха... Я всего не знаю и знать не могу, но я верю моим коллегам по работе, что и тебе советую... Пригласи Зверева...
      Когда тот вошел, Сталин, не предложив ему сесть, рассеянно кивнул в ответ на слова приветствия министра и продолжал медленно перелистывать страницы докладной записки о гонорарах.
      - Значит, считаете, - негромко заметил он, - у нас появились писатели-миллионеры? Ужасно... Писатели-миллионеры, - он перевернул еще одну страничку, пробежав столбцы цифр. - Писатели-миллионеры... Хм... Ужасно, а, Зверев? Миллионеры-писатели...
      - Да, товарищ Сталин, это ужасно.
      Сталин поднял свои рысьи глаза на министра и протянул ему папку:
      - Ужасно, что у нас так мало писателей-миллионеров, Зверев... Писатели это память нации! А что они напишут, если будут жить впроголодь? Финансы - это политика. А вы мыслите как завистливый крестьянин, считающий заработки усердного соседа, который не самогон пьет, а работает от зари до зари вместо того, чтобы на собраниях глотку драть...
      Снова вызвал Поскребышева, предварительно посмотрев на стенные часы; попросил чая; тот вернулся через десять минут с маленьким подносом - стакан на блюдечке, три кусочка сахару и два обязательных сухих печенья. Обходя стол, Поскребышев ноги поднимал высоко, словно страус. (Сталин усмехнулся: помощник начал ходить так в сорок четвертом. У Сталина тогда сидели Жуков и Рокоссовский. Поскребышев вошел в форме генерал-лейтенанта, надел впервые в жизни, только-только сшили в спецателье на Пятницкой. Сталин заметил, как переглянулись Жуков и Рокоссовский: в их глазах ему почудилась издевка; он снова вызвал Поскребышева и попросил разложить на его письменном столе карту обычно с такой картой работали на длинном столе заседаний. Поскребышев аккуратно расправил клееное полотнище, повернулся, чтобы уйти, и в этот момент Сталин стремительно выставил ногу; Поскребышев неловко споткнулся, чуть не упал; не разжимая рта, Сталин сухо посмеялся:
      - Что ж ты, Поскребышев? Генерал, а на ровном месте спотыкаешься?
      С армией в ту пору нельзя было не считаться; пусть маршалы сделают свое дело, там видно будет: стратегия и тактика - вопрос вопросов любой политической комбинации; мы, русские, не можем без вождя, без живого бога, так уже мы скроены, но кто знает, что в голове у каждого из нас? Должность бога заманчива, однако далеко не каждый понимает свою ответственность перед будущим, мы, русские, больше привержены размышлениям о прошлом, вот в чем опасность...
      Через двадцать минут Поскребышев вернулся - Верховный попросил убрать карту; был в своем обычном костюме - сталинка, зеленые брюки, заправленные в белые фетровые бурки на мягкой подошве, чтобы шуму не было, когда идешь по паркету, потолки-то высокие, звук шлепает, мешает вождю думать...
      Жуков с Рокоссовским снова стремительно переглянулись, и Сталин увидел в их глазах нечто похожее на изумление; той издевки, которая почудилась ему ранее, не было и в помине...
      Генералиссимус пососал пустую трубку - новые медики, начавшие лечить его после ареста и разоблачения еврейских врачей-изуверов из "Джойнта", категорически отменили все те лекарства, которыми Сталина пользовали врачи, лечившие его с начала двадцатых годов; потребовали провести новые обследования, перешли на качественно новые медикаменты; запретили табак. Сталин, выслушав рекомендации, рассердился: "Братья Коганы и Вовси вытащили меня из инфаркта и инсульта, но отчего-то не требовали ломать привычный ритм! Зачем насиловать волю человека?!" Тем не менее курить прекратил - дисциплина, прежде всего дисциплина, если ты начал комбинацию с врачами, чтобы сделать Средиземное море русским, - следуй ей до конца; стратегия и тактика, ничего не попишешь...)
      - Хорошо, а кто же будет докладывать вопрос о премиях? - спросил Сталин. Видимо, товарища Фадеева не волнует судьба писателей и артистов, которые ждут награды за свой труд? Или он обиделся на мои замечания?
      ...На прошлом заседании Сталин спросил Фадеева, известно ли ему, что один из выдвинутых им, первым секретарем Союза, на премию литераторов с русской фамилией - на самом деле является евреем?
      Фадеев ответил, что ему известно об этом, но ведь партия учит пролетарскому интернационализму, важно, чьему делу служит творчество мастера, какой идее...
      - А вам известно, что этот мастер был репрессирован в свое время как враг народа?
      - Да, товарищ Сталин, - ответил Фадеев, - но мы знаем и то, что этот литератор прошел фронт, удостоен правительственных наград, ранен, искупил свою вину кровью...
      - Смотрите, - усмехнулся Сталин, - вы внесли предложение, вам его и отстаивать...
      Вот после этого-то разговора Фадеев и занедужил.
      - Значит, следует понимать так, - несколько удивленно, словно себе самому, заметил Сталин, - что мы сегодня работать не сможем?
      Поскребышев знал Сталина, как никто; он не торопился отвечать на его вопрос, потому что генералиссимус, спросив, повернулся и медленно пошел в угол, где стояли часы с вестминстерским боем; к окнам не подходил, хоть они и были затянуты белым шелком, сквозь него контур человека уловить нельзя, плотен.
      Лишь когда Сталин обернулся, Поскребышев сказал:
      - Прибыл ответственный секретарь комиссии Фадеева, товарищ Сталин. Его фамилия Кеменов.
      Сталин остановился перед Поскребышевым, обсмотрел его, словно видел впервые, и горестно вздохнул. (В день, когда он, Сталин, санкционировал устранение жены своего помощника, он не зря посмотрел на часы, заказав себе чай; обычно Поскребышев приходил со стаканом через шесть-семь минут, а в тот день вернулся через десять.)
      Сталин тогда к чаю не прикоснулся, вызвал Кобулова, предупредив по телефону, чтоб прихватил "чемоданчик Генриха" (наркомвнудел Генрих Ягода в начале тридцатых годов занимался ядами и медициной), и попросил одного из самых близких помощников Берия взять на анализ чай, сахар и печенье. Тот позвонил через полтора часа: "Лаборатории сообщают: все чисто, товарищ Сталин". (С тех пор верил Посребышеву до конца: русский человек добр, не мстителен и быстро смиряется с судьбой - раз так надо, значит, надо, плетью обуха не перешибешь.)
      - Кеменов, говорите? - Сталин недоуменно поднял плечи. - Ответственный секретарь?
      И, обернувшись к столу, за которым сидели его коллеги по Политбюро, заметил:
      - Накануне крушения Римской империи патриции предавались развлечениям, передав право управлять государством юным вольноотпущенникам. Похоже, а? Заседание отменяется...
      ...Неделю назад преемник Виктора Абакумова министр Игнатьев передал Сталину секретный отчет: людей, находящихся в лагерях, - двенадцать миллионов; членов семей врагов народа - "ЧСВН" - двадцать миллионов; крестьян, лишенных паспортов, - пятьдесят два миллиона; исследования по компьютерной кибернетике, которые он, Сталин, запретил финансировать Академии как "космополитическую псевдонауку", возглавляемую агентом "Джойнта", так называемым профессором Винером, ныне переведены в Штатах в промышленную разработку. Информация об успехах американцев - тревожна. Шумят о генетике в Америке - о лженауке Менделя и Моргана, замахнувшихся на основополагающую конструкцию Творца, прямо-таки сногсшибательно, берут по семьдесят центнеров с гектара, а мы едва-едва скребем двенадцать...
      Сталин чувствовал себя раздавленным и покинутым всеми - особенно после того, как прочитал отчет Игнатьева; все чаще думал о своем заместителе Вышинском...
      Если бы процессы тридцать седьмого года провалились, прошел бы триумфальный суд над меньшевиком Вышинским, заговорщиком, внедрившимся в партию; именно они, меньшевики, организовали провокацию: ужас чисток, гонения ленинцев. Они, кто же еще?! Однако процессы Каменева и Бухарина прошли спокойно; победителей не судят, а поднимают; вот он и поднял Генерального прокурора... Что ж, если действительно кибернетика внесет переворот в военную науку на Западе, Вышинский как заместитель председателя Совета Министров получит свое, - меньшевики были, есть и будут врагами Советской власти, намеренная ложь Политбюро, сокрытие правды, попытка ослабить оборонную мощь Родины... Да и один ли Вышинский выйдет на этот процесс в качестве обвиняемого?
      ...Через два дня Фадеев приехал в Кремль - бледный, отекший, без того огня в глазах, который так определял его облик.
      Генералиссимус просмотрел список лауреатов Сталинской премии, протянутый ему Фадеевым, и поинтересовался:
      - Здоровье поправилось? Врачи помогли?
      - Да, - глухо ответил Фадеев, - теперь все в порядке.
      - Вы берегите себя, Александр Александрович, - Сталин впервые назвал его по имени-отчеству - высшая степень расположения. - Вы нам нужны, мы вас ценим...
      - Спасибо, - нахмурившись, ответил Фадеев. Генералиссимус снова пролистал список и удивленно поднял голову:
      - А где же ваш кандидат, которого вы так мужественно защищали?
      - Значится сказать, товарищ Сталин, мы решили вычеркнуть его: действительно еврей... Сейчас, видимо, не стоит акцентировать эту проблему... Да и потом - был врагом народа, это и кровью не смоешь - навечно...
      Сталин удивился:
      - Разве? Странно... По-моему, одним из первых лауреатов Сталинской премии стал профессор Рамзин, а ведь в тридцатом мы его приговорили к расстрелу диверсии, антисоветская деятельность, шахтинское дело, промпартия... Значит, Рамзин смыл прошлое? Или мы ошиблись? - Он обернулся к членам Политбюро, но ответа слушать не стал, продолжив: - И потом: что значит "еврейская проблема"? У нас нет и не может быть такой проблемы... Космополиты? Да, проблема. Шпионский "Джойнт" - да, проблема. А еврейской проблемы нет и не будет. Как может быть еврейская проблема в стране, где существует Еврейская автономная область, родина всех советских евреев?! Будущая земля обетованная для всех наших евреев... В прошлый раз я выдвинул свои доводы, дискутируя предложенную вами кандидатуру лишь потому, что мне казалось целесообразным дать вашему подшефному Сталинскую премию третьей степени, но не второй, как настаивали вы... Есть возражения? - спросил Сталин членов Политбюро, вписывая фамилию писателя синим карандашом в список...
      (Этот ненаписанный роман заготовлен на основании бесед с комендантом ДСК "Николина гора", вернувшимся из лагеря в 1955 году, - его брат был дежурным в приемной Сталина начиная с двадцатых, и генерал-лейтенантом Ильей Виноградовым, бывшим начальником разведки Третьего Украинского фронта, консультантом нашего с Ташковым телефильма "Майор Вихрь".)
      11
      В Гаграх, осенью шестьдесят четвертого, маршал Жуков - тогда уже уволенный - пришел посмотреть концерт мастеров эстрады; я сидел в двух рядах от него; после окончания представления я подошел к нему - тогда это было нетрудно, поскольку люди смотрели на него с почтением, но - издали, как-никак опальный, а у нас и лыко могут в строку поставить: "с кем контактируешь? по какому праву?!"
      Я как раз заканчивал подготовительную работу к роману "Пароль не нужен", заново исколесил Сибирь и Дальний Восток - в поисках хоть каких материалов о расстрелянных маршале Блюхере, командарме Уборевиче и кандидате в члены Политбюро, комиссаре гражданской войны Постышеве; именно во время этой поездки мне и рассказали в Красноярске о трагической судьбе Кати, жены Рихарда Зорге, и некоего мальчика, якобы сына героя [Однако ветераны, знавшие Р. Зорге и его жену, утверждают, что сына у него не было, возможно, это был "приемыш" Кати, жены Зорге].
      Потому-то я и спросил маршала, что он помнит о Рихарде Зорге, какие донесения произвели на него особое впечатление, как он оценивал его информацию.
      - Я это имя впервые узнал из фильма "Кто вы, доктор Зорге?", - ответил маршал. - Ни одно из его донесений мне ни разу не докладывали...
      В тот вечер он к разговору, видимо, расположен не был, сказал, как отрезал, продолжать вопросы было бы бестактностью; в голову, однако, запало: предвоенный начальник Генерального штаба Красной Армии ничего не знал о выдающемся военном разведчике РККА.
      Заново анализируя ответ маршала, я отметил для себя, что он соотнес Зорге с названием фильма французского режиссера Ива Чампи: мы узнали имя героя не из материалов советской прессы, не из наших книг или картин, но из работы француза, да и то случилось это при весьма любопытных обстоятельствах.
      Как в годы культа личности, так и во время "волюнтаризма", не говоря уже о "застойном периоде", зарубежные картины в первую очередь смотрели наверху, только после этого, в случае благожелательного отношения к фильму, комитет кинематографии получал указание приобрести ленту у продюсера.
      И вот однажды Хрущеву привезли на дачу фильм Ива Чампи о внуке одного из руководителей Первого Интернационала Рихарде Зорге, который жил в Шанхае и Токио как корреспондент немецких газет, являлся при этом секретарем партийной организации национал-социалистической рабочей партии Германии в Японии, но был одним из самых выдающихся разведчиков нашей пролетарской диктатуры.
      Посмотрев картину, Никита Сергеевич не без восхищения заметил:
      - Вот как надо снимать! Сидишь как на иголках, а в наших фильмах сплошная тягомотина или барабанный бой, "ура-ура", смотреть тошно!
      Среди приглашенных на просмотр был и тот, кто знал правду о Зорге; он-то и заметил:
      - Так ведь это не вымысел, товарищ Хрущев, а чистая правда.
      Никита Сергеевич даже изменился в лице, огромный лоб свело морщинами, глаза погасли; помедлив мгновение, он поднялся и, не говоря ни слова, отправился к аппарату прямой связи; позвонил генералам армии Захарову и Серову; те подтвердили - да, правда, был такой Зорге; на составление подробной справки попросили время; Хрущев дал день; через неделю, не посоветовавшись ни с кем из коллег, продиктовал Указ Президиума Верховного Совета: Зорге стал Героем Советского Союза, хотя подписали указ уже после того, как Хрущева скинули.