Другая проекция

      Попрощавшись, мы даже без особого напряжения успели на поезд. Сидя в купе полупустого вагона, мы пили пиво и любовались на мелькавшие за окном деревушки, все сплошь утонувшие в белой кипени цветущих садов.
      — Знаешь, я, кажется, понял наконец, для чего существует зима! — торжественно провозгласил Сережа.
      — И для чего же?
      — Для того, чтобы люди и вообще все живые существа понимали, как прекрасна весна!
      И действительно. На картину оживающей природы можно смотреть часами, не уставая. Свежая, робкая зелень берез на фоне суровой хвои сосен. Мягкий ковер молодой травки. Яркие одуванчики, трогательно и доверчиво протягивающие свои головки навстречу солнышку.
      Уже перед самым Минском я полезла в заветный кармашек и вытащила зеленое ожерелье. И будто кусочек весны лежал у меня в руке. Сережа, поиграв им немного, вернул мне:
      — Что ж, приключения окончились, добро пожаловать домой.
      — А все-таки здорово было!
      — Не то слово. Замечательно!
      А за окошком уже бежали привычные картинки минских пригородов. Степянка, за ней — заводы, вскоре показался вокзал.
      Выйдя на перрон, Сережка вдруг остановился:
      — Слушай, Алена! Твои знают, в котором часу ты приезжаешь?
      — Нет, знают только, что это будет сегодня. А что?
      — А поехали ко мне? Славик еще точно денек пробудет у родителей. Знаешь, я так по тебе соскучился!
      Уже поздно вечером, когда Сережа провожал меня домой, он сказал:
      — Больше всего на свете мне хотелось бы, чтобы ты осталась со мной. Чтобы не надо было вечером с тобой расставаться. Чтобы каждое утро просыпаться вместе.
      — Потерпи, уже немного осталось, — улыбнулась я. — Теперь уже все будет хорошо.
      — Да, все будет хорошо, — повторил он, целуя меня. — До завтра, любимая!
      — До завтра!

* * *

      А на следующий день я проснулась с каким-то странным ощущением. Как будто я то ли оглохла, то ли ослепла. Нет, слышала и видела я вполне нормально, но явно чего-то в восприятии не доставало. Самое поганое, что никак не могла понять, чего именно.
      Так и не разобравшись, я помчалась на работу. Чисто механически отчиталась за командировку, рассказала Барбоссу о встрече с Комлевым и передала его материалы. И все равно меня не отпускало ощущение, что что-то не так. Даже настроение испортилось. А лучшим средством от внезапно возникшей в рабочее время депрессии всегда была Наташка.

* * *

      — А, Ленка, привет! Ты как раз вовремя! Смотри, что у нас есть! — и продемонстрировала сокровище, по сравнению с которым в наше время сухого закона бледнеет пещера Али-Бабы.
      Несколько бутылочек прекрасного сухого молдавского вина весело сверкали разноцветными этикетками на высоких горлышках.
      — Откуда такое чудо?
      — От Коли. Он закончил диплом и по этому поводу решил проставиться.
      Тут появился и сам Коля:
      — А Лена, привет! Ты очень кстати зашла! Видела, что у нас есть?
      — Ага, мне Наташка уже похвасталась.
      — Ну как, не откажешься?
      — С удовольствием, — улыбнулась я.
      А в это время «совет старейшин» во главе с Борисычем и Кренделем развернул дебаты по поводу того, что употребление такого продукта в чистом виде является не только недопустимой расточительностью, но и просто грешным деянием. В общем, продукт следует закрепить.
      Крендель, как обычно, выдал руководящие указания и тут же исчез, поручив Борисычу соблюсти технологический процесс добавки спирта.
      Налив 96-й очищенный из огромной бутыли в маленький кувшинчик, тот приступил к опросу общественного мнения:
      — Ну что, дамы и господа, в какой пропорции закреплять будем?
      И тут мнения коллектива резко разделились. Мы с Наташкой с пеной у рта доказывали, что не стоит портить благородное вино, а мужская половина во главе с Колей упорно доказывала, что наоборот, стоит, да еще и покрепче. В конце концов Борисычу эти прения надоели, он грохнул кувшин со спиртом на стол и заявил, что дескать пусть каждый сам закрепляет себе по вкусу.
      Буквально в эту же минуту в лабораторию снова влетел Крендель. Не заметить кувшин на столе было просто невозможно. Не сбрасывая скорости, он со словами «А, уже приготовили!» хватанул его и прямо на ходу отхлебнул добрую половину. Все происходило так быстро, что никто из нас даже мяукнуть не успел.
      С перекошенной физиономией, с остановившимся взглядом невидящих глаз и разинутым ртом, краса и гордость молодой поросли отечественной физики, «великий ученый» был просто неотразим. Причем ни в одной луже. Секунд десять он растерянно помахал руками в воздухе, а потом наконец сообразил, что к чему, и опрометью бросился к водопроводному крану. При этом глаза его бежали метра на два впереди него самого. Хорошо хоть, что вода подведена непосредственно в лабораторию. Минут пять ничего не было слышно кроме шума льющейся струи, когда Коля философски заметил:
      — Кажется, верхним этажам грозят перебои с водоснабжением.
      Еще через пару минут Крендель, поставивший на место глаза и невероятно посуровевший, вернулся обратно и укоризненно взглянул на Борисыча:
      — Предупреждать же надо!
      — Где ж тебя предупредишь, когда ты на ходу все хватаешь! — огрызнулся тот.
      Дальнейший праздник прошел безо всяких эксцессов. Вино действительно было превосходным, Коля с Наташкой постоянно шутили и рассказывали анекдоты, но мне все равно было не по себе. Чего-то не хватало.
      Я рассеянно взглянула на тот самый знаменитый блок питания, в котором я так удачно обнаружила некондиционный транзистор, и… покрылась холодным потом. До меня, наконец, дошло! Я перестала чувствовать энергию! Попробовала проверить другие свои способности, которыми меня наделило путешествие в желтую и розовую страну — и тоже ничего! Стало совсем тоскливо. А главное, непонятно.

* * *

      Вечером Сережа, как только мы поздоровались, тут же выпалил:
      — Алена, я не знаю, что со мной произошло! Я совершенно потерял те ощущения, которым научился!
      — Не волнуйся, со мной — то же самое.
      — Интересно, почему?
      — Если бы я знала! Такое впечатление, что будто слегка оглохла и ослепла.
      Думали мы, гадали, но ничего путного не шло на ум. Настроение было препоганейшее. Надо же, даже не думала, что так привыкну к энергетическому восприятию и прочим штучкам. Теперь уже не полетаешь. Даже на короткие дистанции.

* * *

      А спустя несколько дней началась и вовсе полная ерунда. Взбунтовался желудок. Никак не хотел тихонько сидеть на положенном ему месте, а все норовил вывернуться наизнанку. Я грешным делом подумала, что что-то не то съела в нашем буфете, известном изысками кулинарии. Но это явление не проходило. Даже совсем наоборот. Появились всякие другие признаки, которые заставили меня сломя голову мчаться к врачу. К тому самому, к которому обращаются только женщины. И что же, анализы железно подтвердили все мои опасения.
      Я тряслась в полупустом хромоногом троллейбусе, поглядывала на небо, мрачнеющее прямо на глазах, и пыталась обдумать ситуацию. Двенадцать с лишним лет невозможен контакт с желтой и розовой страной… Во время второй в этом году грозы я уже недоступна для связи со сверкающим народом… Кармические учения о том же двенадцатилетнем сроке тесного взаимодействия матери и ребенка… Кажется, все становится на свои места. Только как же все это мне сказать Сереже? Как он воспримет? Думала я, думала, да так ничего и не придумала.
      А погодка была под стать моему настроению. На небе сбежались на тусовку огромные черные тучи, солнышко померкло, вот-вот гроза грянет.
      Сережа, как обычно, уже ждал меня.
      — Привет! Дождь начинается, того и гляди, гроза разразится, а ты как обычно без зонтика!
      — А зачем нам два зонтика? У тебя же всегда есть!
      — Что бы ты без меня делала!
      — Не знаю, — улыбнулась я.
      — То-то же. Ну, как дела, рассказывай!
      — Видишь ли, я из поликлиники еду, — начала я издалека.
      — А что случилось? Ты заболела? — он не на шутку встревожился.
      — Да не то, чтобы… Тут другое. Видишь ли, я, кажется, поняла, почему наши сверкающие друзья все время твердили о том, что мы, в частности я, будем недоступны для контакта на двенадцать с лишним лет. И почему мы вдруг потеряли свои странные способности. Помнишь, ты сам мне говорил, что по кармическим учениям ребенок первые двенадцать лет неразрывно связан с энергетикой матери…
      — Ну, помню… Так ты?..
      — Ага… И теперь не знаю, что со всем этим делать. Ведь мы еще не поженились..
      — Что делать, что делать! Главное — глупостей делать не надо, — он крепко прижал меня к себе. — Хорошая моя, что ты переживаешь! Родится — вырастим, воспитаем.
      И мне стало так тепло и уютно рядом с ним, таким сильным и надежным!
      Мы шли, обнявшись под его зонтиком, и не обращали внимания на хлеставший дождь, на лужи под ногами. Мы так вдвоем будем ходить всегда, а вскоре — и втроем! А ведь это — на самом деле чудо! То самое обыкновенное чудо, которое происходило и будет происходить миллионы миллионов раз на нашей планете, на удивительной Земле!

* * *

      Вдруг прямо рядом сверкнула молния. Разряд грохнул в раскидистое дерево, и тут же кто-то закричал:
      — Смотрите, шаровая молния!
      Мы обернулись, как по команде.
      — Где? Где?
      — Да вот же, возле дерева, — ответил тот же голос.
      — Ой, какая красивая! Золотистая! — громко восхищалась какая-то женщина.
      Все прохожие заворожено рассматривали это удивительное явление, и только мы ее не видели. Не могли видеть. Двенадцать лет…
      Ну и что из того? Мы просто шлепали под проливным дождем дальше, тесно прижавшись друг к другу под единственной пока нашей собственной «крышей над головой» — стареньким Сережкиным зонтиком.
 

Минск,
ноябрь 1997 — май 1998.