Непристойное предложение

      А теперь Эвелин лишила меня такой возможности.
      – Но у нее же нет второй спинки, – сказала я.
      – В ней нет необходимости, – ответила Эвелин. – Господин Кабульке реконструировал раму для матраца, так что теперь даже не нужна и спинка в изголовье.
      – Матрац? – спросила я.
      – Матрац нашелся на распродаже за семьдесят девять евро. А конструкцию рамы я нашла в Интернете. Великолепно, легко и практически даром. Штефан сказал, что не против инвестировать деньги в такое переустройство.
      – Ах, это он сказал? – буркнула я и сердито посмотрела на Штефана.
      Если он и дальше будет так потакать Эвелин, то наш миллион закончится еще до того, как мы его получим. Это переустройство не стоило и кончика мизинца. Да еще и было таким дорогим. Похоже, они покупали этот матрац вместе. От ревности я начала скрипеть зубами.
      Но Штефан, казалось, не заметил моего взгляда. Похоже, в мыслях он был очень далеко.
      – В конце концов, следовать правилам фэншуй очень важно. И согласно этим правилам дом следует изредка обновлять. Иначе скапливается много негативной энергии, – сказала Эвелин.
      – Ты в самом деле веришь в фэншуй? – недоверчиво спросила Катинка.
      Эвелин смахнула с лица прядь волос.
      – Конечно, нет, – ответила она. – Но хлам из дома необходимо убирать.
      – Но может быть, среди этого хлама есть что-то, что можно использовать? – произнесла я, глядя при этом на Штефана.
      В конце концов, это был наш хлам.
      – Нет, – уверенно возразила Эвелин. – Я перебрала все и предусмотрительно упаковала то, что еще может пригодиться. Остальное – прочь.
      Я все еще смотрела на Штефана и ждала, что он в конце концов вмешается. Но он лишь посмотрел на часы испросил:
      – Может быть, мы на сегодня здесь закончим? Пойдем, Эвелин, нам пора домой.
      У меня сжалось сердце. Ведь это все еще был наш дом.Эвелин пожала плечами:
      – Что касается меня, то я – за.
      – Что касается меня, то очень жаль, – хихикнул Эберхард.
      Мне тоже было очень жаль. Я сломала голову, придумывая, как предотвратить аферу между Штефаном и Эвелин. Похоже, это была не самая лучшая идея, как полагала Элизабет. И определенно это было не самое лучшее для моего персонального фэншуй.
      Через несколько дней я внезапно обнаружила Эвелин стоящей на коленях на ее собственной клумбе. Перед ней лежало несколько картонных коробок.
      Я определила, что в них были упакованы лампы дневного света.
      – Что это, черт побери?.. – спросила я.
      – Не беспокойся. Я оплатила это из своих денег, – ответила Эвелин. – И ты ведь сказала, что в этой оранжерее я могу использовать столько места для своей опытной грядки, сколько захочу.
      – Да, но, Эвелин, – я говорила с ней как с глупым, упрямым ребенком, – лампы дневного света тебе не понадобятся. Это деньги, выброшенные на ветер. Растения в оранжереях и без того имеют прекрасные условия для роста.
      – Но для моих растений необходимо очень много света, – парировала Эвелин.
      Я назидательно усмехнулась: – И что же это за растения?
      – Cannabis, – ответила Эвелин и показала мне упаковку с семенами.
      – Cannabis? – оторопев, повторила я. – Ты имеешь в виду – конопля?
      – Именно, – сказала Эвелин. – Я заказала себе семена и рассаду. Хорошенькая, правда?
      В одной из коробок находилась молоденькая травка в горшочках из газетной бумага. Я покачала головой.
      – Да, твое честолюбие достойно уважения, но почему ты решила начать именно с этого? Ты хочешь заняться изготовлением пуловеров? С таким же успехом для этой цели ты могла бы выписать себе из Китая тутовое дерево!
      – Оливия! Это cannabis! Я не собираюсь ткать из этого нитки – я хочу курить травку!
      – Эвелин! Но ты не посмеешь выращивать здесь наркотический дурман. Это незаконно! И вообще, как ты получила материал для посадки?
      – Я выписала его через Интернет, – ответила Эвелин, делая характерный жест руками. – Ты сказала, что там можно найти все, что угодно, и оказалась права. Поэтому закрой, пожалуйста, рот. Торговать семенами еще никто не запрещал.
      – Но… – начала я. Я не знала наверняка, что собиралась сказать, однако начать непременно следовало со слова «но».
      – Торговать рассадой – это уже криминал, – перебила меня Эвелин. – Но не меньший криминал распространять готовый продукт. Килограммами.
      – Послушай, Эвелин, ты сама себя посадишь за решетку! – закричала я.
      Эвелин вздохнула.
      – Я не собираюсь садиться за решетку. Я лишь стану проводить новые исследования. И по возможности зарабатывать деньги.
      – Ты и так скоро получишь миллион! – снова закричала я.
      – Миллион, который в первую очередь пойдет на оплату наших долгов, – ответила Эвелин. – После чего останется совсем не так много, и если я действительно хочу родить ребенка, мне нужно очень много денег. Ты знаешь, сколько стоит хорошая няня? Я должна зарабатывать деньги. Так или иначе!
      – Путем нелегального выращивания сырья для производства наркотиков? – возмущенно воскликнула я.
      – Боже сохрани, – ответила Эвелин. – Максимум для того, чтобы делать тесты на ТНС. Или это называется HCG? Я все время путаю. Но можно получить все, что нужно, через Интернет. Там можно заказать целую лабораторию с оборудованием.
      – Эвелин! За это ты можешь отправиться в тюрьму. И я вместе с тобой!
      Эвелин согласно кивнула.
      – Так не распространяйся об этом дальше. Кстати, ты уже заходила в дом? Господин Какабульке действительно очень прилежный. Гостевая комната уже готова. Выглядит потрясающе. Пойдем, я тебе покажу.
      Это, совершенно очевидно, был отвлекающий маневр. Но я с готовностью засеменила за ней следом. Мне пришла в голову утешительная мысль: Эвелин была полным профаном, и она загубит свои посадки. Чего стоило то, что ей удалось в рекордное время извести все свои комнатные растения. Она наверняка не сможет вырастить бедные росточки конопли здесь. И дело уладится само собой.
      В доме меня встретил нестерпимый и до сих пор незнакомый запах.
      – Проходи сюда. – Эвелин подтолкнула меня к гостевой комнате, словно я вошла в свой собственный дом в первый раз.
      Но когда она открыла дверь, я сначала в самом деле подумала, что оказалась в чужом доме. От старой гостевой комнаты не осталось и следа. Я открыла от удивления рот. Старинную железную кровать тоже было не узнать. Кто-то, словно по мановению волшебной палочки, освободил помещение от нагромождения всего старого и ненужного и окрасил его в кремовый цвет. Даже приснопамятный плюшевый заяц смотрелся здесь теперь словно неотъемлемый и очень кстати подобранный аксессуар.
      – Правда, старина Какабульке сделал все великолепно? – спросила Эвелин.
      – Да, ничего не скажешь! – все еще не могла прийти в себя я. – Что, оказывается, можно сделать всего из двенадцати квадратных метров полезной площади! А куда же исчезла батарея отопления?
      – Под облицовкой, – ответила Эвелин.
      Лишь в этот момент я осознала, что все стены и откосы окна отделаны деревом. Господин Кабульке постарался создать из обычного материала подлинный шедевр. Батареи теперь вообще были не видны, под подоконником появился очень симпатичный столик, на который Эвелин уже успела водрузить высокую узкую вазу. И элегантный подсвечник, в котором я успела заметить белую свечу, почему-то уже наполовину обгоревшую. И как я ни боролась со своими мыслями, но в тот же момент представила себе Эвелин и Штефана, как они при свете этой белой свечи лежат на реконструированной кровати и покрывают друг друга поцелуями. Брэд Питт и Дженнифер Энистон, постельная сцена.
      У меня сразу разболелась голова.
      – Очень хорошо, – пробормотала я.
      – А что скажешь насчет зеркала? – спросила Эвелин.
      Зеркало красовалось в изголовье кровати. Огромный кусок стекла в широкой белой раме.
      – И сколько? – только и смогла спросить я.
      – Ноль центов! – засмеялась Эвелин. – Неужели ты совсем не узнаешь его? Это та самая ужасная закопченная вещь, которая висела у входа в подвал. Конечно, я могла бы отправить его на блошиный рынок Эберхарда, но это было бы верхом расточительства. Кроме того, мне пришла в голову идея обрамить его новой рамкой. А господин Кабульке придумал, как реализовать эту идею. Он подсмотрел это в одном из журналов. Этот господин, оказывается, большой фанат разделов для домашних мастеров в разного рода изданиях. Он собирает их начиная с 1970 года. Ну скажи, правда потрясающе?
      – Сказать нечего! – В этот момент я видела в зеркале Эвелин и Штефана, как они лежат на кровати (два бронзовых от загара тела на белом)…
      Я открыла дверь и вышла в прихожую. В старом, затхлом и обшарпанном помещении мне стало намного легче.
      – Таким образом, ты видишь, что сделать ремонт можно, совершенно не вкладывая в это средств, – сказала Эвелин. – А удовольствия море.
      – Да, все это верно, – ответила я.
      Я злилась на саму себя, что Эвелин за столь короткое время смогла так распорядиться с тем, что долгие годы было для меня лишь хламом. Я считала себя творцом, который способен обращаться с пилой и дрелью, лопатой и граблями, как никто другой! Я, а не Эвелин. Эвелин была той, которая, бесспорно, выглядела лучше и зарабатывала намного больше! Но то, что она стала той, которая смогла сделать из старой железной кровати и помутневшего зеркала подлинно современные вещи, было попросту несправедливо. Что-то в этом мире оказалось не так.
      – Да, но не вздумай теперь прийти к мысли приложить свои старания к моей квартире, слышишь! – Эвелин строго смотрела на меня. – В моем пентхаусе ты не посмеешь ничего изменить, даже переложить подушку на другое место. Я надеюсь, здесь мы с тобой понимаем друг друга!
      – Ну, тааакой уж идеальной я твою квартиру не считаю, – еще более свирепея, произнесла я? – И о какой подушке ты вообще ведешь речь? Я нахожу, что там спокойно можно кое-что сделать более уютным…
      – То, что это не твой стиль, не означает, что то, как устроена моя квартира, – не идеальный вариант. Это минимализм, отсутствие уюта в привычном понимании этого слова, но найти покой и набраться сил там возможно. Просто там все просчитано до детали. Итак, руки прочь от моей концепции жилища!
      – Хорошо-хорошо, – ответила я.
      Но в этот момент вспомнила, что я уже очень хорошо поработала руками в ее квартире. И от минималистского стиля на лоджии Эвелин не осталось и следа, ха-ха-ха. Неужели Оливер до сих пор ничего ей не рассказал? Похоже, нет. Но там я проявила себя творцом.
      В этот же миг я нахально засмеялась.
      – Впрочем, что касается меня, я не стану возражать, если ты что-нибудь сделаешь на лоджии, – произнесла в этот момент Эвелин. – Как-нибудь озеленишь ее – это придало бы интерьеру кое-какой колорит.
      – Ты имеешь в виду бонсаи и цветочные ящики? – Я продолжала хихикать.
      – Я лишь сказала, чтобы ты ориентировалась на мои вкусы.
      – А как насчет вкусов Оливера?
      Эвелин задумчиво усмехнулась.
      – Сокровище мое, он, по-моему, вообще лишен какого-либо вкуса.
      – А по-моему, у него вкуса в избытке, – вырвалось у меня. – Если кто-то не разделяет твоих вкусов, это не значит, что он не имеет собственного.
      – Я не обобщаю, – примирительно сказала Эвелин. – Для тебя мне кажется подходящим шведский стиль загородного дома, несмотря на то, что это далеко не мой стиль. На кухне я подумываю о частичке Англии.
      – На кухне?.. – затравленно прервала я ее.
      – …настоящая катастрофа, – словно продолжила мою фразу Эвелин. – Ужасный потемневший дуб и дурацкая зеленая готовочная поверхность – это, конечно, приемлемо, если для приготовления пищи ты используешь лишь микроволновку. Если питаться только так, то, естественно, будут появляться прыщи.
      – Ты всегда обращаешь внимание на мои прыщи, но я до сих пор не увидела ни одного у тебя, – сказала я. – Да, кухня и в самом деле в ужасном состоянии.
      Слово «кухня» было применимо для любого помещения в нашем доме. За исключением, конечно, гостевой комнаты. Теперь там было нечто в шведском стиле.
      – Этот дуб остался еще от предыдущего владельца дома. Мы только поменяли плиту. Да и она не новая. Но…
      – Да-да, я знаю, – прервала меня Эвелин на полуслове. – Новая кухня будет стоить очень дорого. Поэтому я вижу решение этой проблемы несколько в ином аспекте: внутреннее состояние помещения еще более-менее сносное, поэтому не следует ничего сносить и обдирать. Но если смонтировать новую столешницу, то все будет выглядеть куда лучше. Затем заменить бордюры и плинтусы, выбросить старые стулья, и все – кухня как новая.
      – Гм, – только и нашлась сказать я.
      Эта дама меня доведет, честное слово. Сначала она прибирает к рукам моего мужа, а затем и мою кухню! И еще собирается выращивать на моих плантациях наркотики.
      – Конечно, можно было бы заменить несколько плиток на зеркальные, но я нахожу много привлекательнее отделку белым деревом.
      – Гм, – снова произнесла я, что Эвелин расценила как возглас согласия. – Вот только в окружении белого цвета нельзя делать ничего фальшивого и жить надо честно.
      – Да, здесь мы едины во мнении! – Она улыбнулась с таким энтузиазмом, которого я еще никогда не видела на ее лице. – В строительном супермаркете есть потрясающие столешницы из массива бука по совершенно бросовой цене, – продолжала Эвелин. – Я уже поговорила со Штефаном на эту тему, и он считает, что немного краски и колеровки и несколько лишних центов – и столешница будет просто изумительная.
      – Несколько центов, – хмыкнула я. – Скорее, несколько сотен евро!
      – Скажем так, три сотни, «под ключ», – заявила Эвелин. – Но это суперцена за практически новую кухню в стиле загородного дома! Новый пиджак Штефана стоит почти половину.
      – Что? – закричала я.
      – Армани, – пожала плечами Эвелин. – Но сидит на нем превосходно.
      – Это ты ему подобрала? – ревниво спросила я.
      – Нет, – ответила Эвелин. – Я совершенно не интересуюсь мужской модой. Так, вернемся к нашей кухне. Какабульке уже выразил готовность приложить и там свои руки.
      – Его фамилия Кабульке, сколько можно тебе об этом говорить!
      Эвелин совсем не выглядела смущенной.
      – Послушай, я еще раз переспросила его, и он отчетливо произнес, что его фамилия Какабульке. Честно!
      Я вытаращила глаза.
      – Бедный старик заикается, почему ты никак не можешь это уяснить?

Глава 9

      К моему большому разочарованию, конопля, посеянная Эвелин, росла великолепно. Через пару недель семена дали прекрасные всходы, а купленная рассада прибавила по нескольку новых листочков.
      Вопреки ожиданиям жизнестойкость растений тронула меня. И я не могла представить себе, что смогу так просто вырвать это все из земли и бросить в компостную яму.
      – Здесь никому не дозволено ломать человеческие судьбы, – объявила я Эвелин. – Иначе все мы окажемся за решеткой, даже быстрее, чем успеем об этом подумать. Если господин Кабульке увидит эту рассаду…
      – Ты можешь сказать, что это помидоры, – предложила Эвелин.
      – Помидоры! Господин Кабульке, может быть, немного глуховат, но в помидорах он кое-что понимает. Кроме того, эти стебельки растут здесь так плотно, что окажется достаточно одного вдоха, чтобы почувствовать, что это такое!
      – Господин Какабульке – не предатель, – возразила Эвелин. – Я скорее стану опасаться Штефана.
      – Штефана? А что, он не знает, чем ты здесь занимаешься?
      – Ты с ума сошла? – спросила Эвелин. – Эти Гертнеры по сути своей консервативны дальше некуда. И к тому же набожны. Истинные католики. Они зарыдают от возмущения, если увидят то, что здесь растет.
      – Ох! – только и смогла произнести я.
      Да, наверное, Эвелин была права. Большинству людей незачем было знать, чем она здесь занимается. И мне тоже не следовало лезть в это дело. Это было незаконно. И аморально.
      – Относительно Штефана тебе не следует беспокоиться, – неожиданно произнесла я. – Емумы без опаски можем сказать, что здесь посажены помидоры – он за сотню лет не разберется, чем конопля отличается от томатов. Только что дальше? Будем скручивать косячки из листиков?
      – Нет-нет-нет, – запротестовала Эвелин. – Используются соцветия. И в первую очередь мне необходимо правильно выделить наиболее крепкие материнские цветки. Мужские должны быть беспощадно отсортированы. Вот видишь? Вот так и здесь с ними, с мужчинами. От них никакого толку. Они бесплодны. Цветут еще куда ни шло, но совершенно бесполезны. – Эвелин принялась выдергивать с грядки мужские стебли.
      – Несчастные, – сказала я.
      – Совершенно бесполезные ленивцы, – возразила Эвелин. – Но я могу их распознать. А затем – прочь! – Она снова склонилась над грядкой. – Вот ты здесь – девочка, не правда ли? Скоро зацветешь и сторицей вернешь мамочке ее труды. Смотри, они уже начинают формировать бутончики. Как быстро идет дело!
      – А разве у них не нужно пикировать боковые побеги, как у томатов?
      – Пикировать? А что это значит?
      – Смотри, – сказала я и взяла в руку один из побегов. – Берется вот здесь…
      Эвелин ударила меня по руке.
      – Убери руки! – закричала она. – Здесь мояклумба. О цветочках я сама буду заботиться! Я не знаю, что значит – пикировать, но немедленно проконсультируюсь в Интернете, следует ли делать нечто подобное с моими цветочками!
      – Мне кажется, то, что растет на этой клумбе, нельзя называть цветочками, – позволила я себе сделать замечание.
      – Называй это, как тебе нравится, только оставь их в покое, – сказала Эвелин. – Сейчас я должна уйти, у меня встреча с Оливером. Завтра у меня овуляция.
      – Что, снова? – с известной долей злорадства спросила я.
      Оливер был прав. Похоже, программа расчета благоприятных дней на компьютере Эвелин дала сбой.
      Я расстроенно смотрела вслед Эвелин, когда она усаживалась в свой «Z4» и выезжала на нем со двора, словно звезда шоу-бизнеса. Это было так несправедливо. Эта женщина запросто получала все: каждую неделю у нее случалась овуляция и секс со своим и моиммужем!
      – Но ты же не можешь утверждать это наверняка, – сказала Элизабет, когда я вновь заговорила об этом (что случалось теперь каждый раз, когда мы с ней виделись).
      Но я почему-то была в этом уверена.
      – Предположим, ты на часок оставишь Каспара с блоком жевательной резинки наедине. И ты думаешь, он не залезет и не перепробует ее всю? – спросила я Элизабет.
      – Конечно, перепробует.
      – Вот видишь, – сказала я. – Точно также со Штефаном и Эвелин.
      – Но Каспару только четыре года, – принялась успокаивать меня Элизабет. – А Штефану тридцать семь. Тебе не кажется, что он несколько более разумное существо, чем четырехлетний ребенок?
      – В отношении жвачки – пожалуй, – ответила я. – Но не следует забывать, что Эвелин – не жвачка.
      – Тем не менее оснований подозревать их у тебя нет, – заявила Элизабет. – Кроме того, ты же его все равно простила заранее.
      – Да, я его простила заранее, – сквозь зубы произнесла я. – Я только не собираюсь прощать ни одну из этих дамочек, которые, едва заметив, что на них обратили внимание, начинают думать, что им все дозволено, даже в отношении чужих мужей.
      – Нет, – сухо ответила Элизабет. – Ты все это забудешь.
      Я не буду теперь стараться установить, когда овуляция произойдет у меня. Зачем думать об этом? Штефан стал по отношению ко мне совершенно безразличен. Он представлял собой этакую смесь равнодушия, нетерпимости и плохого понимания моего состояния, которая является типичной для мужчин, изменяющих свои женам. Мысли о том, что Эвелин забрала себе все его внимание и шарм, бесили меня. Почему все в этом мире так несправедливо? У Эвелин было все: представительный муж и внешность голливудской звезды. Кроме того, она нашла себе противозаконное занятие: выращивание наркотиков. Да еще где! В нашей со Штефаном оранжерее. (К тому же она привлекла на свою сторону господина Кабульке. Он словно стал ее личным слугой. Держу пари, госпожа Кабульке в это время страдала от очередной овуляции.)
      Почему, помимо этого, Эвелин нацелилась и на моего мужа?
      Я глубоко вздохнула. Работа – вот единственное, что мне оставалось.
      – Ты выглядишь отвратительно, – сказала Петра, когда я вошла в магазин с несколькими декоративными подсолнухами.
      – Да ты, на мой взгляд, тоже, – не задумываясь над тем, что говорю, ответила я и принялась устраивать подсолнухи в специальные вазы.
      Эти цветы не пользовались особым спросом, но я на всякий случай высадила в одной оранжерее сотню штук. Оформив каждый подсолнух в приемлемый для продажи вид, я сказал Петре, чтобы она продавала их, если будут спрашивать, по три пятьдесят за штуку.
      – Это что, замена бегониям? – спросила Петра. – Сейчас все больше людей приходит совсем за другими растениями. Твои самшиты ушли все.
      – Что? – Я остолбенела.
      Несколько дней назад я принесла из второй оранжереи в магазин два самшита, чтобы украсить витрину и вход в магазин. Чтобы отбить у покупателей всякое желание их приобрести, велела поставить рядом ценники с совершенно запредельной суммой. Но похоже, это не помогло: ни единого самшита не осталось. Это были мои любимые! Все ушли! Я была готова разразиться рыданиями.
      – Я совершенно не понимаю людей, – сказала Петра. – Тратить такие огромные деньги. Они ведь ужасно скучные, эти самшиты. Господин Гертнер тоже так считает.
      – Ну да, – угрюмо сказала я. – Зато в этом месяце мы будем более чем на несколько сотен евро в прибыли.
      Вот только свои деревья я больше никогда не увижу.
      Петра собрала сумочку и просунула голову в кабинет Штефана.
      – Господин Ге-е-ертнер, пока-а-а-це-е-елую!
      – Пока-а-а-це-е-елую, – в тон ей ответил Штефан.
      В последнее время он подозрительно много сидел за компьютером. Так много, что иногда не понимал, что и кому он говорил. Пока-а-а-це-е-елую!
      – Необходимы калькуляции, – произнес он, когда я спросила его, почему он совсем не уделяет времени практическим делам в нашем хозяйстве.
      В это время года работы у нас на территории было выше головы, да и удовольствия эта работа доставляла куда больше. Но коммерческим директором здесь был он, а не я, и когда требовалось сделать необходимые расчеты, приходилось соглашаться с его доводами.
      Петра собралась выходить из магазина.
      – Мне надо забрать младшего. Сегодня в кружке «Умелые руки» состоится какое-то особое занятие, и Тимо рассчитывает собрать там не меньше чем ракету для полета на Луну. Я полагаю, что на моих руках будет не меньше клея, чем у тебя земли под ногтями. Кошмар!
      – Чем только не приходится жертвовать ради собственных детей, – совершенно равнодушно произнесла я.
      – Я бы решила этот вопрос проще, – продолжала разглагольствовать Петра. – Купила бы конструктор. Но эти воспитательницы в садике такие гиены, не хотят, чтобы мы приносили туда что-то подобное.
      – В твоих глазах все женщины гиены, – сказала я. – Или бестолковые козы, или глупые коровы.
      – Да, за исключением тебя, – заметила она, уже почти скрывшись за дверью. – Тебя я называю только трубкозубкой. Ха-ха-ха!
      – Ха-ха-ха, – повторила я.
      Когда-нибудь я все-таки надену этой особе на голову цветочный горшок. И едва ли с особым сожалением.
      Я заперла дверь в магазин и направилась к Штефану в кабинет. Даже в обеденный перерыв он не хотел оставить свой компьютер.
      Я нежно погладила его по волосам.
      – Нет, – сказал он. – Ты испортишь мне прическу.
      – Но отчего же, – ответила я. – Это очень помогает от головной боли и снимает напряжение.
      – У меня нет ни напряжения, ни головной боли, – сказал Штефан. – Я работаю, разве ты не видишь?
      – Только цифры и факты, – вздохнула я. – Это не может постоянно доставлять удовольствие. Ты не хочешь услышать приятную новость? На этой неделе я заработала на продаже своих самшитов больше тысячи евро.
      – Да, – сказал Штефан. – Но ты годами вкладывала в них время и деньги, и заметь, куда больше, чем заработала за эту неделю.
      – Это доставляло мне удовольствие.
      – Скажи, Олли, ты в самом деле никак не можешь понять, что то, чем мы занимаемся, стоит того, чтобы этим заниматься, только тогда, когда это приносит несколько больше, чем вкладываешь? Это же простая арифметика, можешь ты наконец понять?
      Я слушала, продолжая машинально гладить его волосы. Они стали намного жестче от изобилия лака и геля.
      – Не говори так, словно я совершенно непроходимая дура, – сказала я. – Я между делом заметила, что мои растения и цветы приносят куда больший доход, чем твои бегонии. И это сильно тебя раздражает.
      – Меня раздражает только микроскопическая прибыль, – произнес Штефан.
      – Которая, впрочем, больше, чем от бегоний, – жестко парировала я.
      – Но все еще микроскопическая, – продолжал твердить Штефан. – У этого дела просто кет никакой перспективы.
      – Какое дело ты имеешь в виду?
      – Это «озеленительство», – презрительно произнес Штефан. – Все только суета. Мой отец прав, это для меня не заработок. Я дипломированный экономист. Эксперт по маркетингу! Я был очень неплох. Я был одним из лучших в своем выпуске. А теперь посмотри на меня: я завис в разваливающемся питомнике и занимаюсь перепродажей цветочков с прибылью четырнадцать с половиной центов.
      – Питомник не разваливается, – жестко сказала я. – Он станет процветать, если мы будем продолжать делать дело так же настойчиво.
      – Это убогое дело. Все мои друзья, даже куда более глупые, те, которых я всегда обгонял в учебе, имеют куда более прибыльный бизнес, чем я.
      Боже, что за новый тон! Я стала опасаться, что у бедного мальчика начался кризис среднего возраста. Довольно рано, впрочем, но все шло одно к одному. И еще., эта новая прическа и афера с Эвелин.
      На меня накатила волна жалости.
      – Ты переработал, – ласково сказала я. – Отвлечься – вот что тебе необходимо.
      Я посмотрела в сторону окна. Возле него с некоторых пор стоял наш старый диван из гостевой комнаты. Штефан не захотел отправить его на блошиный рынок или к Эберхарду. Он счел, что в кабинете диван еще неплохо послужит.
      Я не могла с ним не согласиться.
      Я обольстительно прилегла на диван.
      – Побудь немного со мной, Штефан? Только полчасика.
      Штефан нерешительно смотрел на меня. Я улыбнулась ему.
      Наконец он улыбнулся в ответ и опустился на диван рядом со мной.
      – Ну хорошо, маленькая Олли-Молли. Полчасика.
      Затаив дыхание, я расстегнула его рубашку и провела рукой по рельефной мускулатуре на груди.
      Штефан дернулся.
      – Осторожнее! – вскрикнул он.
      – Я же ничего не сделала.
      – Это больно!
      – Прости, – растерянно сказала я.
      Может быть, от долгого воздержания я слишком сильно царапнула его? Но в конце концов, я так долго его не обнимала.
      Осторожно, словно это было сырое яйцо, я прижалась к нему. Но Штефан отстранил меня.
      – У меня там синяк, – сказал он. – Неприятная штука. Пожалуйста, посмотри.
      Он распахнул рубашку и показал на маленькое, размером с булавочную головку, пятнышко на грудине. Мне показалось, что ничего опасного в этом нет.
      – Но он не такой большой, – сказала я. – Может быть, ты где-то поцарапался.
      – Не было такого, – вздохнул Штефан.
      – Может быть, ты просто забыл. – Я снова попыталась погладить его.
      Но Штефан продолжал смотреть только на этот синяк, и всякое романтическое настроение у меня прошло.
      – Сегодня после обеда, пожалуй, схожу к врачу. Это странно, меня где-то угораздило получить нечто подобное. Лучше я позвоню прямо сейчас и спрошу, не сможет ли он принять меня без записи. Это же, в конце концов, крайний случай.
      – Ну, понятно, – саркастически произнесла я и поднялась с дивана. – Я все равно, так или иначе, договорилась о пробежке.
      Это была правда. Далее учитывая то, что я не обещала Элизабет, что непременно приду. Конечно, секс был не менее важен для здоровья, чем бег трусцой. Но бегать в крайнем случае можно и в одиночку.
      – Наконец-то ты пришла, – сказала Элизабет, когда я примчалась к светофору, где мы договорились встретиться.
      – Застоялись, – произнесла я и с самого начала взяла такой темп, чтобы через ноги выбросить из себя обуревавшую меня злость. Штефан посчитал свой дурацкий синяк важнее меня. – Только честно, Элизабет, ты не находишь, что я стала еще толще?
      – Нет, – сказала Элизабет. – Ты выглядишь так же, как и прежде.
      – Это не смешно! – всхлипнула я.
      – Ах, Оливия, это была лишь шутка. Ты вообще не толстая. У тебя только грудь полная, но мужчинам это нравится.
      – Моя грудь – нет, – сказала я. – Больше не нравится. Я сойду с ума, Элизабет. Я уже больше месяца не имею ты-сама-знаешь-что.
      – Да-да, – выразительно произнесла Элизабет. – Под этим своим «ты-сама-знаешь-что» ты подразумеваешь то, чем я не занимаюсь уже более трех лет, да?
      – Что? Так долго? – Я остекленевшим взглядом посмотрела на нее. – Но как же ты выходишь из положения?
      – Я бегаю, – ответила Элизабет и засмеялась. – Брось, Оливия, это совсем не так ужасно. Или же Штефан так уж безумно хорош в постели?
      – Да, – ответила я с придыханием.
      – Лучше, чем все остальные, кто был у тебя до него?
      – У меня никого до него не было, – призналась я.
      Теперь глаза остекленели у Элизабет.
      – Штефан у тебя первый?
      – И. последний, – гордо добавила я. – Я не отношусь к числу этих «полиглотных дамочек».
      – Полигамных, ты хотела сказать. Полиглот – это что-то связанное со знанием иностранных языков.
      – Точно, – подтвердила я. – Лучше быть полиглотным, чем полигамным, это мое кредо.
      – Ого! – проговорила Элизабет. – Может быть, это еще одна из проблем твоего воспитания. Как в случае с «клинг-кланг».
      – Это не проблема, – с ударением произнесла я. – А то, о чем ты говоришь, называется «линг-линг».
      Все оставшееся время нашей пробежки Элизабет озабоченно на меня поглядывала.