Непристойное предложение

      Лицо его было серьезно. Когда я осторожно коснулась пальцами его щеки, Оливер вздрогнул во сне.
      Я тоже вздрогнула. Боже мой, что же мы наделали!
      «Вы вели себя непристойно», – довольно нахально сказал кто-то внутри меня.
      К сожалению, я отчетливо помнила большую часть того, что произошло. Все, если быть до конца честной. Без остатка.
      По рукам снова побежали мурашки. Почему я должна была прожить так долго, прежде чем пережила такое? Все мое так называемое добропорядочное воспитание с этого момента было перечеркнуто.
      А может быть, в этом было немного и вины Штефана. Я даже в мыслях никогда не держала ничего подобного.
      Оливер застонал во сне и повернулся на бок. Я задумчиво рассматривала его затылок. Ранним утром его волосы напоминали скорее шотландский ландшафт, нежели кочан цветной капусты. Мне захотелось погладить его по голове, запустить в его волосы пальцы, но я удержала себя. В конце концов я уже натворила достаточно.
      После вчерашних открытий мой собственный мир раскололся, словно зеркало. Мой мир, но не мир Оливера. Я не должна была увлекать за собой в бездну Оливера, бедного, ни в чем не виноватого Оливера, женатого на Эвелин, которая, кажется, ждала от него ребенка.
      Я села на кровати. Как я могла забыть об этом? Я даже не спросила, что показал тест на беременность, прежде чем наброситься на Оливера, словно изголодавшаяся нимфоманка.
      От стыда кровь ударила мне в лицо. Я действительно была самой последней дрянью! Как я смею осуждать Петру за то, что она окрутила Штефана? Я сама ничуть не лучше.
      Я выпрыгнула из постели и тихо прошмыгнула в ванную. Я ни за что не хотела оставаться в постели, когда Оливер проснется. Все случившееся определенно покажется ему еще более омерзительным, чем мне. Попытка представить, как мы сидим друг напротив друга за завтраком, привела меня в дрожь. А ведь Оливер вчера к тому же был абсолютно трезв.
      Было только половина восьмого, когда тарахтящий «ситроен» доставил меня в питомник, и, конечно, в магазине еще никого не было. Мне это было только на руку. Я быстро скрылась в оранжерее номер три и занялась своими ненаглядными самшитами. Формирование кроны у самшитов было одним: из самых любимых моих занятий. Щелк-щелк садовыми ножницами, и маленькие веточки и листочки падают к твоим ногам на землю, распространяя вокруг совершенно неповторимый аромат, типичный только для этих растений. Мои нервы понемногу успокоились.
      От моих медитаций меня оторвал приход господина Кабульке.
      – Д-д-д-доброе утро, – произнес он.
      Под глазами у старика четко обозначились темные круги. В остальном он выглядел довольно бодро.
      – Что здесь вчера произошло? – спросила я так строго, как могла.
      – Пожилые господа покурили нашего урожая, – ответил господин Кабульке. – Я тоже. Госпожа Гертнер п-п-п-показала нам, как делаются такие вещи.
      – Очень мило с ее стороны, – иронично заметила я.
      – Это был очень веселый вечерок. Только моя жена теперь, к сожалению, на меня злится.
      – А вы принесите в следующий раз и ей косячок, – сострила я.
      – К сожалению, это невозможно, – вздохнул господин Кабульке. – Она, бедняжка, некурящая. Но госпожа Гертнер уже выразила готовность поделиться со мной рецептами приготовления разных блюд и выпечки с семечками. Это тоже может доставить удовольствие.
      – В этом я могу вам поверить, – сказала я. – А что же будет дальше со всем урожаем конопли?
      – Пожилые господа собираются купить его у нас оптом, – ответил господин Кабульке.
      – У нас? – словно эхо повторила я.
      – Конечно, у нас, – вставила Эвелин. Она стояла в дверях и выглядела, как всегда, великолепно. – Я думаю, мы разделим прибыль на троих. Треть получу я, потому что идея была моя, треть получит господин Кабульке, потому что помогал мне и делал всю работу по уходу, а треть принадлежит тебе, потому что ты хозяйка этой оранжереи.
      – Нет, спасибо, мне ничего от этого не надо, – сказала я.
      – Я надеялась на это, – проговорила Эвелин. – Тогда я возьму себе две трети. В конце концов, все расходы были моими.
      – А старые меш… пожилые господа действительно купят у тебя все оптом? Все семь килограммов?
      – Так точно, – подтвердила Эвелин. – Только ни в коем случае нельзя посвящать в это дело Фрица. Этот разом разрушит все дело и сожжет весь урожай.
      – Но семь килограммов им не выкурить за всю жизнь, – усомнилась я.
      – Это их дело, – сказала Эвелин. – Главное, что мы избавимся от товара. Впрочем, я немного сохраню для себя. Поэкспериментировать с выпечкой, например.
      – Непременно следует это сделать, – заявил господин Кабульке.
      – Куда ты исчезла вчера так внезапно? – спросила Эвелин. – Пока мы тут занимались тестом на беременность?
      – Я между делом выяснила, что Штефан спит с нашей продавщицей, – лаконично ответила я.
      – О, – возмутилась Эвелин.
      Господин Кабульке нервно стащил с головы неизменную кепку и мял ее в руках. Похоже, он тоже был в курсе.
      – Вы могли спокойно сами рассказать мне об этом, – безразлично заметила я.
      – Между ними все это не так давно, как ты думаешь, – ответила Эвелин. – Кроме того, Штефан угрожал мне, если я расскажу тебе об этом.
      – Чем же, интересно, он угрожал?
      – Так, вообще: он предупредил, что если я расскажу тебе, то ты станешь совершенно несчастна, а я совсем этого, не хотела?
      – Я совершенно несчастна, – вздохнула я.
      – Кроме того, он еще сказал, что свернет ей шею, – добавил господин Кабульке. – Он думал, я не слышу, потому что туговат на ухо. Но это я как раз расслышал.
      – Да, у господина Кабульке уши, как у летучей мыши, если надо, – съязвила Эвелин. – Что ты теперь собираешься делать?
      – Понятия не имею, – честно призналась я. Я уже и так слишком много понаделала за вчерашний вечер и ночь. – Что, кстати, показал тест на беременность?
      – Оливер тебе не сказал?
      Я удрученно покачала головой.
      – У нас вчера не было возможности долго разговаривать.
      Одному Богу известно, что нам было не до разговоров, мы занимались совершенно другими делами.
      – А вот и Петра, – произнесла Эвелин и показала через стекло оранжереи на стоянку.
      Действительно. Петра, повиливая задом, направлялась в этот момент к магазину, держа в руке сумочку а-ля Гуччи.
      – Эта дамочка и в самом деле совершенно потеряла стыд, – сказал господин Кабульке. – Стоит ей подсунуть что-нибудь из нашей травки.
      Эвелин просияла.
      – Это замечательная идея, господин Какабульке, – подхватила она. – Я сейчас же пойду и испеку пирожок. Штефан в кабинете, Оливия. Теперь самый подходящий момент вонзить нож ему в спину.
      – Лучше грабли, – посоветовал господин Кабульке. – Если в-в-вам понадобится помощь, то зовите меня.
      – Баа, ты выглядишь отвратительно, – заявила Петра, входя в дверь магазина.
      – В самом деле? Но при этом сегодня ночью у меня был совершенно фантастический секс, – сказала я. – Правда. Это было восхитительно. Я никогда ничего подобного не испытывала. Намного лучше, чем со Штефаном, что, съела?
      Петра выпучила глаза. Она не ожидала услышать от меня что-либо подобное.
      – С кем же? – недоверчиво спросила она.
      – Как с кем? – вопросом на вопрос ответила я. – В конце концов я замужняя женщина. Кстати, ты уволена.
      – Что?
      – У-во-ле-на.
      – Ты не можешь этого решать, – засомневалась Петра.
      – Еще как могу! – ответила я и прошествовала мимо нее в кабинет.
      Штефан снова изучал список вакансий.
      – Господин Ге-е-ертнер, она заявила, что я уволена, – прошепелявила Петра, проскользнув в кабинет вслед за мной.
      – Что? – Штефан обернулся. – Что вы сказали, госпожа Шмидтке?
      – Она сказала, что я уволена, – повторила Петра и показала на меня. – Но я думаю, что если вы принимали меня на работу, то и увольнять имеете право только вы, или нет? – Она сморщила лицо, готовая заплакать.
      – Ну, успокойтесь, госпожа Шмидтке, – заметил Штефан. – Я уверен, что это всего лишь недоразумение.
      Я переводила взгляд с одного на другого и качала головой.
      – Даже удивительно, что вы до сих пор на вы, – задумчиво произнесла я. – Право же, как-то странно звучит: «Отдайтесь мне, госпожа Шмидтке!» – «Сию минуту, господин Гертнер!»
      – Олли! – Штефан в шоке смотрел на меня. Ничего подобного никогда прежде не слетало с моих губ.
      Петра пришла в себя быстрее.
      – О! – воскликнула она. – Но это не повод для увольнения.
      – Мне все равно, – сказала я. – Я выгоняю тебя, потому что ты неприветлива с нашими клиентами и совершенно не подходишь к нашей обстановке. Можешь доработать до конца недели, а за это время подыскать себе новое место работы. Сегодня после обеда получишь письменное уведомление.
      – Полегче, – вставила Петра. – Здесь еще и господин Гертнер имеет право что-то решать. – То, что подчиненная спит с шефом, – еще не основание для ее увольнения, не важно, насколько ты ревнива.
      – Я догадываюсь, что у тебя большой опыт в этом вопросе, – сказала я. – Однако ты тем не менее уволена.
      – Может быть, вы оставите нас одних? – Штефан все еще выглядел шокированным.
      Петра, надувшись, вышла.
      – Закрой дверь с той стороны, – жестко проговорила я.
      – Тебе не кажется, что это довольно жестоко? – спросил Штефан.
      Я резко повернулась к нему.
      – Что, прости?
      – Ты не можешь ее вот так выбросить на улицу, – вставил Штефан.
      Господин Кабульке! Грабли! От гнева я в секунду стала пунцовой и не могла сказать ни слова.
      – Эвелин не должна была тебе об этом сообщать, – произнес Штефан. – Я знал, что ты не сможешь воспринять все нормально.
      – Эвелин ничего мне не говорила, – внесла я ясность. – У меня у самой есть глаза.
      Штефан вздохнул.
      – Я не хотел, чтобы ты это заметила. И ни в коем случае не хотел причинить тебе боль.
      – Как осмотрительно с твоей стороны! – воскликнула я.
      Я была искренне возмущена таким цинизмом. Я думала, что Штефан упадет на колени и станет извиняться всеми способами, чтобы замолить свои грехи. Это было самым минимальным из того, что он мог бы сделать.
      Но парень решил переложить вину на меня.
      – Ах, Олли! Это не должно тебя удивлять. У нас все это довольно давно. Чтобы быть совсем точным, с того времени, как ты лелеешь эту сумасбродную идею с питомником.
      – Что? Это была наша общая идея, Штефан. Это же мечта нашей жизни.
      – Это была совершенно точно мечта твоей жизни, – холодно сказал Штефан. – Меня никогда не влекло заниматься растениями.
      – Но ты говорил, что это золотая жила, если правильно поставить дело.
      – Да, но я заблуждался, – сказал Штефан. – Это была, как уже говорилось, просто сумасбродная идея.
      Я все больше жалела, что в руках у меня нет грабель господина Кабульке. Так хотелось ткнуть ими Штефана в живот. Что он мелет?
      – Что будем делать с Петрой? – спросила я.
      Штефан снова вздохнул.
      – На протяжении нескольких месяцев я пытаюсь объяснить тебе, что этот питомник в конце концов разрушит наш брак. У меня были все шансы стать экспертом экстра-класса в области маркетинговых исследований, пока мы не купили это совершенно убыточное хозяйство. Но ты же слепа, как крот, и игнорируешь все мои аргументы, и тебе наплевать, что я годами закапывал здесь свои способности в прямом и переносном смысле слова. Бог мой, на что я все это время тратил свои силы! Тебе не кажется, что у меня тоже может быть желание ездить на приличной машине, отдыхать во время отпуска, как люди, и носить те шмотки, в которых мне не будет стыдно выходить на улицу?
      Моя первая, горячая ненависть постепенно прошла. Грабли больше были не нужны. Злоба, пришедшая теперь, была куда более холодной.
      – Я все еще не понимаю, что мы будем делать с этим хорьком, – спокойно проговорила я.
      – Весной строительный супермаркет открывает отдел садоводства, – сказал Штефан. – Теперь это очевидный факт! Поверь мне, как только это произойдет, сюда не придет больше ни один покупатель.
      – Конечно, – согласилась я. – Кто потащится сюда ради старых роз, ради элитных кустарников, ради моих советов, которые можно получить совершенно бесплатно…
      – Ах, Олли, прекрати наконец предаваться глупым мечтам.
      – Я не мечтаю! – вскипела я. – Мы с Оливером начинаем делать садовое шоу на телевидении, и благодаря этому наш питомник скоро станет знаменит. А супермаркет может продавать бегонии и дурацкие рождественские звезды. Он нам не конкурент! Ты здесь единственный, кто не хочет следовать логическим аргументам, ты, а не я! Никому не удалось убедить тебя к ним прислушаться. Кроме того, ты до сих пор не объяснил мне, что мы будем делать с твоей похабной аферой.
      Штефан глубоко вздохнул.
      – Боже, Олли, я и сам не знаю. Я – мужчина. Такое запросто может случиться. – И после паузы, в течение которой я пристально смотрела на него, добавил: – Мне очень жаль.
      – Ты любишь ее? – спросила я.
      – Боже мой, нет! – сказал Штефан. – Она вообще не в моем вкусе. Ты же видела, какие у нее кривые ноги?
      Некоторое время я смотрела на него, сбитая с толку.
      – Но почему же ты тогда?..
      – Понятия не имею, – сказал Штефан. – Во мне, знаешь ли, похоже, взыграло самолюбие. Все мои друзья сделали карьеру, только у меня под ногами болтается этот питомник.
      – И я, – тихо добавила я.
      – Ах, Олли, – сказал Штефан и слабо улыбнулся. – Я же люблю тебя.
      – Что?
      – Конечно, я люблю тебя, – повторил Штефан. – Иначе и быть не может. То, что произошло с Петрой… это какое-то помутнение рассудка. – Он откинулся на спинку своего рабочего кресла и чистосердечно посмотрел мне в глаза. – Помутнение рассудка, за которое я прошу меня простить. Ничего подобного никогда больше не повторится. – И совершенно безо всякого перехода улыбнулся своей улыбкой а-ля Брэд Питт: – Если мы продадим наш питомник, то в любом случае никогда ее больше не увидим.
      Я покачала головой:
      – Я не хочу продавать питомник, Штефан.
      Улыбка Штефана исчезла так же внезапно, как и появилась.
      – Олли, ты что, не расслышала меня?
      – Отчего же. Работа здесь делает тебя несчастным. Ты чувствуешь, что способен на большее и хочешь ездить на шикарном автомобиле и носить дорогие шмотки. Это я поняла. Но сделай милость и постарайся понять, что сказала я. У нас скоро будет достаточно денег, чтобы не экономить на воде, и нам для этого не понадобятся даже миллионы Фрица.
      – Я не стану вкладывать наши деньги в эту бестолковую торговлю, – с нажимом произнес Штефан. – Если за полгода нам удастся избавиться от этой обузы, то у нас будет шанс начать все сначала. И я не дам тебе загубить этот шанс.
      – Понятно, – сказала я. Я стала холодна как лед.
      – Олли, – произнес Штефан, тон его голоса снова смягчился, – если я получу хорошую работу – а это произойдет, – мы сможем подобрать себе великолепную квартиру в городе и начать жизнь, которой достойны. Мой отец уже задействовал свои старые связи. В его прежней фирме для меня есть совершенно изумительная работа. Может быть, мы даже на несколько лет поедем за границу. Мы вдвоем – этакая сказка. Обещаю тебе, что ты ни о чем не пожалеешь, если послушаешь меня.
      – Понятно, – снова повторила я.
      – Вот теперь я рад, – сказал Штефан. – Иди же, Олли, иди к папочке.
      Я сделала шаг назад. Штефан вздохнул.
      – Пожалуйста, только не злись больше. Я же уже извинился, или нет?
      Один из нас, похоже, сошел с ума. Я была не особенно искушенной в таких делах, но никогда в жизни люди не возвращались так быстро к нормальным взаимоотношениям после измены одного из супругов. Или я ошибалась? Разбитая посуда, синяки под глазами и долгие часы у психотерапевта, чтобы после сотого или тысячного приема снова вернуться в нормальное состояние, а совсем не то, что изобразил тут Штефан.
      – Мне надо работать, – сказала я и выскользнула из кабинета в торговый зал.
 
      – Вы не имеете права меня уволить, – заявила Петра. – Иначе я натравлю на вас своего мужа.
      – Не пугай, – ответила я. – Даже если он у тебя вышибала в диско-салоне или исполнительный пристав в кредитной конторе.
      – Чепуха. Он адвокат.
      – Ах нет? – сказала я. Жаль, а я-то думала, сюда прибежит какой-нибудь громила и накостыляет Штефану как следует. – А что скажет твой адвокат после того, как узнает, чем ты занималась со своим шефом на диване вот в этом кабинете?
      – Он знает, как я ему дорога и что для него значу, – сказала Петра. – В конце концов, я мать его детей.
      – Бедный муж. Однако все будет так, как сказано. Ты уволена.
      – Это мы еще посмотрим.
      Эвелин я нашла в оранжерее номер пять. Она обихаживала свой урожай.
      – Мне показалось, ты собиралась что-то печь.
      – Я все еще хочу. Ты уже видела кухню?
      – Да! – Кухня стала выше всяких похвал. Просто мечта любой хозяйки в кремовых тонах. – Это самая лучшая кухня, которую я когда-нибудь видела.
      – Да, я знаю, – довольно нескромно заметила Эвелин. – Господин Кабульке и я обсудили и продумали столько великолепных идей, что ни один человек при всем желании не в состоянии переработать. Как тебе понравились лампы?
      – Потрясающе, – вставила я.
      – Ты говоришь это без особенного энтузиазма, – сказала Эвелин, – Ах, мне жаль, ты, конечно, сейчас не в настроении обсуждать такие темы. Ну и? Ты воткнула Штефану вилы в пузо?
      Я покачала головой:
      – Это того не стоит.
      – Ты права, – поддержала Эвелин. – Мужчина как особь вообще ничего не стоит, если тебе интересно мое мнение.
      – Ах, ты говоришь так только потому, что Петра увела его у тебя из-под носа.
      Эвелин рассмеялась.
      – Но, Оливия, ты же на самом деле так не думаешь?
      – Нет.
      – Тогда я спокойна, – произнесла Эвелин. – А то уж я начала беспокоиться. Но ведь ты прекрасно знаешь, как я требовательна в вопросах вкуса. А ипохондрики с загаром из солярия – совершенно не мой тип мужчин.
      И не мой тоже, подумала я. Но Штефан не всегда был таким.
      – Кроме того, – сказала Эвелин, на этот раз серьезно, – кроме того, я бы никогда не стала что-то затевать с братом моего мужа. Это вообще отсутствие всякого стиля.
      – Полное, – согласилась я, и чья-то невидимая рука сдавила холодными пальцами мое горло.
      Ох, что же я наделала! У менянет никакого стиля. Яспала с братом моего мужа.
      – И я бы не стала делать этого еще и потому, что уважаю тебя и нуждаюсь в тебе, – мягко сказала Эвелин, и рука с холодными пальцами сжала мое горло с такой силой, что я потеряла способность дышать.
      – И я в тебе, – услышала я свой собственный хрип.
      И это была абсолютная правда. Я нуждалась в Эвелин и любила ее. Действительно любила. Особенно с того момента, как узнала, что у нее ничего не было со Штефаном. Она отремонтировала мой дом. А что я сделала в благодарность? Переспала с ее мужем.
      Я – самое настоящее отребье. Еще хуже, чем Петра. Я виновато посмотрела на Эвелин. Как теперь отмыться от этой грязи?
      – Так что же все-таки с тестом на беременность? – спросила я с замиранием.
      О мой Бог. Мысль о том, что я легла в постель с отцом ее ребенка, снова лишила меня возможности дышать.
      Я, я была самым отвратительным и мерзким отребьем.
      – Позитивно, – сказала Эвелин и рассмеялась. – Во всяком случае, для меня. – Перехватив мой сконфуженный взгляд, она снова стала серьезной. – Нет, собственно, сам тест показал отрицательный результат.
      Я смутилась еще больше.
      – Так это значит, что ты теперь беременна?
      Эвелин покачала головой:
      – Нет, я не беременна. И знаешь что? Я больше не стану к этому стремиться. Прошедшее время ясно показало: я вообще не хочу иметь детей.
      – Правда, нет?
      – Нет. Я и до этого не хотела, но думала, что тогда жизнь будет считаться прожитой зря. И если не сейчас, то когда? Но это была идея фикс. Множество людей просто не созданы для того, чтобы иметь детей.
      – Но Оливер, – сказала я и попыталась проигнорировать угрызения совести. – Он же так хотел.
      – Да, – сказала Эвелин. – Он страшно разочарован. Но он это понимает. Он всегда все понимает. Он такой тонкий человек, ты знаешь. Я не хотела сделать ему больно.
      – Да, – прошептала я.
      «Отребье, отребье», – шептал голос внутри меня. Эвелин улыбалась:
      – Я всегда буду любить его, это он тоже знает. Но он никогда не смирится с тем, что не сможет стать отцом моих детей. Ни он – никто другой. Когда эти шесть месяцев наконец закончатся, я начну искать новую работу. Я слишком хороша для того, чтобы заниматься пеленками. А еще лучше – уеду на какое-то время за границу.
      – А что с твоими наркотиками?
      И что, кстати, с Оливером и нашим шоу? Ему придется положить это дело на алтарь амбиций Эвелин?
      «Не уводи дело в сторону, ты, отребье», – продолжал шептать внутренний голос.
      – Я все равно не смогу этим долго заниматься, – сказала Эвелин и подмигнула мне. – Несмотря на то, что мы получили превосходные семена. При небольшой реконструкции и настройке системы орошения в этой оранжерее можно выращивать до тридцати килограммов в месяц. И годовой доход был бы порядка миллиона евро. Причем без налогов. Очень заманчиво, ты не находишь?
      – Нет, – ответила я. – Определенно нет. Я лучше останусь с разрешенными растениями.
      – Как знаешь, – заметила Эвелин. – Но этот урожай мы протестируем вместе.
      – На мне, – предложила я. Я – отребье и должна до смерти обкуриться коноплей, выращенной Эвелин. Я это заслужила. – Но я не умею курить взатяжку, – сказала я виновато. – А по-другому, наверное, это не подействует.
      Эвелин засмеялась.
      – Есть множество возможностей принять в себя это зелье, – проговорила она. – Не обязательно его курить. Можно делать таблеточки, можно добавлять в пищу. Я нашла в Интернете замечательные рецепты.
      Тоже хорошо. Можно будет до смерти наглотаться таблеток. Далеко не худший способ покончить с собой для такой дряни, как я.
      – Только, к сожалению, на дворе пока август, а нам надо продолжать до октября, – сказала Эвелин.
      – Чтобы конопля дошла до необходимой кондиции для таблеток?
      – Нет, чтобы получить наши миллионы. А конопля уже давно готова, Старые мешки вчера попробовали первые косячки. Товар действительно превосходного качества. Даже Оливер вынужден был это признать.
      – Оливер?
      – Да, он тоже сделал пару затяжек. Добрый старина Шитти. – Эвелин хихикнула.
      Значит, Оливер вчера был обкурен. Ну, замечательно – мы нашли друг друга: алкоголичка и наркоман.
      – Я дам тебе знать, если соберусь делать таблетки, – сказала Эвелин. – Ах, еще, Оливия, ты не против, если господин Какабульке ошкурит межкомнатные двери и покрасит в белый цвет?
      Придется искать для дома покупателя. Слезы навернулись у меня на глаза.
      – Он мастер на все руки, – продолжала Эвелин, все еще ожидая от меня ответа.
      – Ах, Эвелин, для чего все эти старания, если Штефан все равно хочет продать наше хозяйство?
      – Он не может решать в одиночку. И я бы ни за что не стала все это продавать.
      – Но ты же находила наш дом таким ужасным, – удивилась я.
      – Теперь я так не считаю, – твердо сказала Эвелин. – И ты же видишь, что может получиться от одной лишь покраски стен в новые цвета.
      – Но в одиночку мне не осилить.
      – Подумай о миллионе, – возразила Эвелин. – Половина будет принадлежать тебе. И если Штефан непременно захочет отойти от дела, ты сможешь вести его сама!
      После этого разговора я почувствовала себя немного лучше, Как отребье, конечно, но не самое последнее.

Глава 13

      Я бы с удовольствием отравилась наркотиками, чтобы либо совсем больше не встретиться с Оливером один на один, либо не воспринимать общение с ним на трезвую голову. Но Эвелин сказала, что ей сначала следует попробовать разные рецепты.
      – Если продукт употреблять в пищу, то его действие будет намного сильнее, – разъяснила она. – Поэтому очень важно подобрать правильную концентрацию.
      – Даже чтобы отравиться, надо экспериментировать, – сказала я.
      Что касается меня, то она могла бы и не стараться.
      Целый день меня мучили приступы мигрени. Разговор со Штефаном никак не шел из головы. То, что он попытался сделать меня виноватой, было довольно подло с его стороны. То, что питомник был моей мечтой и я была инициатором ее воплощения в жизнь, правда. Но Штефан обещал разделить со мной всю ответственность.
      Было очень больно от того, что время, проведенное нами здесь, он рассматривал как потерянное. Со временем к нам приходило все больше клиентов и все меньшее количество из них разменивалось на дешевые бегонии, а обращало внимание на более серьезные растения. Мы были на правильном пути.
      Вот только слово «мы», по-моему, уже не годилось. Штефан хотел от жизни чего-то иного. Но то, чего хотел он, казалось мне бесконечно далеким: шикарный автомобиль, роскошные путешествия, дорогие тряпки.
      А я всегда думала, что в нашей семье такими поверхностными людьми были Оливер и Эвелин. Как сильно я заблуждалась.
      – Ну, ты все еще дуешься? – спросил Штефан.
      Дело близилось к вечеру, и я занималась розами. Согласно лунному календарю сегодня был подходящий день для обрезки и посадок растений.
      – Я не дуюсь, – сказала я и печально посмотрела на него.
      Впервые в жизни я подумала, что моя приемная мать была не так уж и не права, повторяя все время: «С красивого блюда есть не пристало». Можно поставить его на полку и любоваться им, можно выложить на него фрукты, но если использовать это блюдо каждый день, то его красота примелькается, а глянец потускнеет.
      Глянец Штефана был для меня безвозвратно потерян.
      – Конечно, дуешься, – сказал он. – И я могу тебя понять. Но может быть, ты задумываешься и над тем, почему это вообще могло случиться?
      – Я только об этом и думаю, – ответила я.
      – При безупречных отношениях не случается измен, – сказал Штефан. – Я пытался найти в Петре то, чего не смог найти в тебе.
      – Ха, – хмыкнула я. – Можешь мне поверить, то, что ты нашел в Петре, во мне пришлось бы искать очень долго!
      – Я же говорю.
      – Нет, ты говоришь не об этом! Но ты слишком твердолобый, чтобы понять, почему эта твоя афера так больно по мне ударила.
      – Твердолобая ты, – сказал Штефан. – Хотя бы потому, что никак не можешь осознать, что этот питомник ставит под вопрос все наше будущее.
      Я посмотрела на него. Вот он стоит – как всегда безупречный, словно фотомодель с этой ямочкой над верхней губой, в которую я влюбилась сразу и безвозвратно. Я лишь покачала головой, пытаясь отогнать снова подступившие слезы.
      Все прошло. Все.
      – Штефан, питомник и история с Петрой – две совершенно разные вещи.
      – Не совсем так. Но я понимаю, что ты просто не хочешь видеть взаимосвязь. Мне жаль, Олли. И как долго я еще должен извиняться?
      – Можешь не напрягаться, – холодно сказала я. – Такие вещи не прощаются.
      Штефан вздохнул:
      – Хорошо. Нет так нет. Может быть, ты будешь попрекать меня этой Петрой и через двадцать лет.
      – Совершенно точно – нет.
      – А ты не находишь, что следовало бы сделать усилие, чтобы попытаться меня понять? Хоть немного?
      – Ах, Штефан. Я тебя понимаю. Раз уж тебе так ненавистен этот питомник, раз уж ты так рвешься в свой маркетинг, я – последнее препятствие на твоем пути!
      Штефан улыбнулся.
      – Тогда мне уже легче, – сказал он. – Я-то думал, что ты и в самом деле собираешься стоять до последнего.
      Я уставилась на него. Да, похоже, он ничего не хотел понимать.
      – Я уже нашел в Интернете потенциальных покупателей, – продолжал между тем Штефан. – Состояние рынка недвижимости сегодня довольно скверное, но не хуже, чем было два года назад. Поэтому, я думаю, мы можем вернуть те средства, что тогда вложили. По крайней мере, сможем остаться при своих.
      Я слушала его со все возрастающим нетерпением.
      – Штефан, ты снова неправильно меня понял. Я не собираюсь продавать питомник. Сколько раз я должна тебе это повторять!
      – Но ты только что…
      – Я сказала, что могу понять твое стремление найти для себя новое дело! Я же буду заниматься питомником одна. И совсем начистоту: от тебя последнее время здесь совершенно никакого толка.
      Штефан рассвирепел:
      – Ты действительно не хочешь ничего понимать? Я не позволю, чтобы наши деньги продолжали утекать, словно вода сквозь пальцы!
      – Половина денег принадлежит мне, – сказала я. – И если я захочу, чтобы они утекали сквозь пальцы, то так и будет. С оставшейся половиной можешь делать что хочешь.
      – Олли, девочка, теперь я действительно опасаюсь, в здравом ли ты уме. У нас пятьсот семьдесят тысяч долга за то, что мы здесь имеем, и даже если мы их заплатим, то от нашего миллиона останется меньше половины.
      – Да, и на них мы отремонтируем дом и построим школу для садоводов-любителей, – заметила я. – То есть я хотела сказать, что могу сделать это сама. А ты можешь продолжать искать работу своей мечты. Останется достаточно и для автомобиля твоей мечты.
      – Я этого не вынесу! Столь бесконечное упрямство граничит с абсолютным кретинизмом, – прошипел Штефан. – Пойми наконец своими куриными мозгами, что я не хочу больше видеть это дерьмо! Я хочу нормальную городскую жизнь, нормальную квартиру, встречаться с друзьями, путешествовать. Я хочу побывать на Мальдивах, в Новой Зеландии, в Сан-Франциско наконец.
      Мне постепенно наскучила эта нудная песня. Я снова принялась за работу. Моя невозмутимость привела Штефана в ярость.
      – А ты останешься совсем одна со своим любимым садиком. Будешь одна и в будни, и в праздники. Так и будешь стоять здесь в своих замызганных штанах и кедах, высаживая дурацкие цветочки в такие же дурацкие горшочки, и делать вид, что в мире не существует ничего более важного. Ты будешь говорить своим цветочкам всякую ерунду, даже не замечая, как это выглядит со стороны. Как неприятна вечная грязь у тебя под ногтями и постоянно испачканное лицо, насколько ты вся неприятна. А после этого ты еще спрашиваешь, почему я завел роман с другой женщиной?