Лес великого страха

Мария Гинзбург
Лес великого страха

      Автор выражает признательность за помощь при создании романа:
       Толику Семенову,программисту из Великого Новгорода;
       Скиллу,оружейных дел мастеру из далекого Омска;
       Фангу;
      а также йотуну Скади –за то, что она есть.

ПРОЛОГ

      На верхней ступеньке лестницы, ведущей на галерею, Карина замерла. Остановился и следовавший за ведьмой Равенн. Мужчина стоял так близко, что Карина чувствовала жар его бедер. Ведьма обернулась. Внизу, в общем зале гостиницы, бродячий певец исполнял балладу о прощании королевы Ниматэ и ее возлюбленного, серого эльфа Тинкарабана:
 
Я не купался ни в золоте, ни в крови,
А лишь в теплом чужом море,
О да, чужом, но очень теплом.
Я не заставлял краснеть Тириссу,
А лишь девушек – иногда,
Когда был слишком смел.
 
      Руки Равенна легли на талию ведьмы. Тепло его ладоней чувствовалось сквозь атлас, дорогая ткань льнула к телу. Обычно Карина одевалась в лен и хлопок. А сегодня днем, прогуливаясь по рынку Келенборноста вместе со Светланой, она увидела на прилавке чудесное платье, расшитое стразами. Атласная далматика была слишком дорогой не только для боевой ведьмы, но даже и для старшей крыла, которой была Карина. Ведьма пококетничала с охранником. Парень охотно откликнулся. Он не знал, что флирт с ведьмой останется для него приятным пустячком только благодаря счастливой случайности. Крыло «Змей» вылетало из Келенборноста на задание следующим утром, но ведьмы отказались от своей любимой игры сразу по прибытии в Лихой лес. Подписанный больше ста лет назад пакт о добровольном присоединении к Мандре не сделал родину темных эльфов частью империи. Он превратил Лихой лес из нейтральной территории во вражескую. Собственно, именно поэтому крыло «Змей» и оказалось здесь. Боевые ведьмы умели различать дела и развлечения, и война была для них первым, а не вторым. Развлечение же, придуманное для небесных воительниц старшей крыла, заключалось в следующем. В Карину, как и в любую из ее ведьм, легко было влюбиться. Чем тяжелее становилась от страсти голова кавалера, тем легче – его карман. Украшения, память о многочисленных романах, ведьмы вкалывали в рукава своих форменных курток. Самой дорогой и разнообразной коллекцией обладала Карина. После признания в любви, как правило пылкого, ведьмы немедленно расставались с ухажерами. И только сегодня утром Карина рассказала Светлане, как целительнице и подруге, о причинах, толкавших ее на столь жестокую забаву. Целительница выдвинула весьма занимательную догадку по этому поводу, но возможность проверить ее на практике представилась бы не скоро – вряд ли крылу «Змей» удалось бы покинуть Лихой лес до вересеня.
      Когда на смех из лавки появился хозяин – полный сюрк с острой, как клинок, бородой, – ведьмы двинулись дальше. Услышав сзади топот ног, Карина повернулась, разминая пальцы для заклинания. И увидела охранника. Как она успела узнать, его звали Равенн. В руках он держал платье.
      – Спасибо, не стоит, – пробормотала Карина. – Это слишком дорогой подарок.
      – Берите, – улыбнулся Равенн. – Мустафа мне кое-что должен. Немного, но достаточно, чтобы я мог подарить платье женщине, которая мне понравилась.
      Светлана толкнула ее в бок.
      – В нем вы будете смотреться гораздо лучше, чем в боевой форме, – тихо закончил он.
      Равенн опустил платье на руки Карины – ведьма выставила их перед собой, чтобы пучок Чи получился направленным, да так и забыла их убрать. Карина смотрела, как Равенн уходит.
      – И я должна его отпустить, – пробормотала ведьма.
      – Зачем же? – спросила Светлана.
      – Я же сказала, – произнесла Карина. – Мы не будем играть с мужчинами в Лихом лесу.
      – Но мы ведь еще не на задании, – тихо сказала подруга. – Возможно, дело совсем не в твоем дурном характере. Но я должна увидеть…
      – Равенн! – крикнула Карина.
      Мужчина обернулся.
      И вот сейчас он стоял позади ведьмы в темной, узкой галерее, и его руки замерли на ее талии. Они не скользнули ни вверх, к низкому вырезу атласного платья, ни вниз, к бедрам Карины. И это было хорошо – ведьма ненавидела, когда ее хватали за задницу. Равенна тоже заворожила мелодичная и грустная баллада. Он явно годился на большее, чем кувырки в постели. «Тинкарабан хотя бы знал, за что платил, – мрачно подумала ведьма. – Но если Света права и мой характер здесь ни при чем… За что приходится платить мне?»
 
Я не пачкал неба жирной копотью горящих селений,
Но пачкать котлы мне доводилось,
Доводилось и чистить —
песок для этого вполне подходит,
А теперь говорят, что есть вещи,
которые смывает лишь кровь,
И их должна смыть моя кровь,
Кровь Серого Ворона,
Внука тех, кто насытил воронов Шумы…
 
      Ярость, горечь и ненависть к себе смешались в душе Карины, и этот коктейль был очень неприятен на вкус. Ведьма положила голову на грудь Равенну. Мужчина наклонился и поцеловал ее в шею.
      – Потом… после всего… – прошептала Карина. – Уходи, прошу тебя. Я буду… Это будет некрасиво… И опасно для тебя. Уходи!
      Равенн поднял лицо. К облегчению мандреченки, в его карих глазах не было ни насмешки, ни недоверия.
      – Я еще не сошел с ума, чтобы спорить с боевой ведьмой, – сказал он. – Спасибо, что предупредила.
      Карина мысленно застонала от бессилия и отчаяния. Воины, маги, торговцы и чиновники, мандречены, полане и сюрки – всех своих мужчин ведьма уже не помнила. Точно помнила только, что среди ее любовников не было сидхов. Но помощник сюркистанского купца оказался лучше многих. С таким мужчиной можно было бы встретить старость…
      – Песня кончилась, – сказал Равенн.
      Парочка двинулась по галерее. На стенах висели магические светильники в виде стилизованных веточек рябины. Гостиница, где ведьмы должны были провести время перед вылетом на заказ, так и называлась – «Гроздья рябины». Она считалась лучшей в Келенборносте. В гостинице Карина впервые в жизни столкнулась с таким серьезным зверем, как централизованный водопровод, и была весьма рада знакомству. Обычно ведьмы останавливались в дешевых гостиницах, а то и вовсе разбивали бивак рядом с пунктом назначения, чтобы не тратиться лишний раз и не кормить гостиничных клопов. Но в этот раз счета за постой оплачивал заказчик. А уж о клопах в «Гроздьях рябины» и речи идти не могло.
      Карина вытащила ключ из небольшой сумочки на поясе. Равенн, чтобы не терять зря времени, перебросил толстую черную косу ведьмы на грудь и провел языком по той впадинке на шее, которая у любого человека находится сразу под затылком. Ведьма промахнулась мимо скважины.
      – Дай-ка мне, – сказал Равенн и взял ключ из рук женщины.
      Карина поцеловала его в губы. Он ответил. Их языки сплелись. Когда борьба ведьмы с поясом Равенна была близка к победе Карины, парочка ввалилась в номер. Мужчина закрыл дверь. Ведьма проворно сбросила платье. Равенн повернулся к ней и замер. Карина нетерпеливо повела плечом. В окно светила луна, и мужчина должен был увидеть ее во всей красе.
      – В чем заминка? – спросила ведьма мягко.
      – Жду команды, – хрипло ответил он.
      – Команда.
 
      Усталый Равенн провел рукой по рассыпанным волосам Карины.
      – Кошку так свою гладь, – сказала она злобно. – Она, может быть, от этого кончит.
      Он отдернул руку.
      – А я – нет, – продолжала ведьма, поднимаясь на локтях. Мужчина удивленно посмотрел на нее. В том, что Карина испытала оргазм, и не один, сомневаться было сложно. – И лучше всего тебе и трахать кошек – у тебя как раз пиписка в размер подходит. А не для женщин! У некоторых язык длиннее…
      Равенн понял. Он встал с кровати и начал одеваться.
      – И гибче, – распалялась ведьма. – Твердый, как бревно! Уж лучше бы у тебя член был таким!
      Мужчина толкнул дверь номера, на пороге обернулся. В прямоугольнике света, падавшего с галереи, Карина видела скулу и четкий профиль. И знала, что видит Равенна в последний раз.
      – Найди хорошего мага, – сказал он спокойно. – И дай ему столько серебра, сколько он попросит.
      – А тебе, часом, не нужно заплатить? – закричала ведьма. – Во сколько ты ценишь ублажение одной телки? Хотя, по правде, платить здесь не за что!
      Она схватила с прикроватной тумбочки вазу и метнула ее в мужчину. Равенн пригнулся. Ваза, встретившись с косяком, разлетелась на осколки. Он вышел и тихонько притворил за собой дверь. Именно это добило Карину. Если бы Равенн обругал ее и захлопнул дверь так, что по комнате прошел бы звон, ведьме было бы легче. Она уткнулась лицом в подушку и тихонько завыла
      Дверь, ведущая в ванную комнату, отворилась. Негромко скрипнули половицы. Карина ощутила у себя на голове мягкую, теплую ладошку.
      – Этот мужчина прав, – сказала Светлана. – На тебе чары, Карина.
      Ведьма перекатилась на спину, отвернулась. Она не хотела, чтобы подруга видела ее заплаканное лицо. Карина редко плакала, но по опыту знала, что в такой момент нет ничего хуже сочувствующего собеседника. Обычно ведьме удавалось загнать слезы внутрь и быстро успокоиться, но если рядом находился кто-нибудь, кто жалел ее, дело заканчивалось истерикой. Впрочем, желающие посочувствовать боевой ведьме находились не так уж часто.
      – Хвост Ящера, – выругалась Карина и села. – Но почему же Анастасия не заметила этих чар?
      Первая целительница крыла «Змей», Анастасия, прошла с ведьмами почти всю войну и погибла во время захвата Долины Роз. Светлану прислали на замену из Горной школы позже. Она покачала головой, на которой уже свернулся змей шлем-косы. Рыжий хвостик мазнул по лицу Карины.
      – Мы, оборотни, видим то, что недоступно человеческому взгляду, – сказала Светлана. – У тебя после оргазма искривляются каналы разума и чувственности. Но даже я не могу увидеть силу, которая является причиной этого.
      – Значит, Чи Земли, – пробурчала подруга. – Ну, хоть что-то…
      Она приобняла Светлану за плечи и ловким, хотя и нежным движением опрокинула целительницу на кровать.
      – Ты много чего еще увидела, – сказала ведьма прочувствованным баском. – Тебе понравилось?
      Света засмеялась.
      – О да…
 
      На эльфийское писало, удобное и аккуратное, молодая актриса себе не заработала. Мечтой Мадлен было выкупить себя и сестру, и тратить деньги на дорогие мелочи актриса не могла. Но сейчас она пожалела о собственной экономности. Документ, который будет держать в своих руках император Мандры, пришлось писать обыкновенным гусиным пером, которое царапало бумагу, а кляксы так и норовили соскользнуть с его кончика. Стол в беседке, где уединилась Мадлен, шатался, и из-за этого буквы выходили неровными. Актриса рассеянно подумала, что владение грамотой сродни умению биться на мечах. Обучив человека, никогда уже не узнаешь, на кого он поднимет меч; навык – это то оружие, которое нельзя ни отобрать, ни потерять. Рейнекке, импресарио труппы «Лисята», обучил ее грамоте для того, чтобы растянуть фазу ухаживания – милые любовные записочки очень способствуют этому, а львиную долю подарков от пылких кавалеров Мадлен отдавала Рейнекке в зачет собственной стоимости. А сейчас актриса писала прошение… да нет, не прошение, поправила себя Мадлен, донос она писала И если бы старый Лис узнал об этом, он бы горько пожалел о том дне, когда ему пришла в голову мысль обучить свою приму грамоте.
      Мадлен поправила выбившийся из прически золотистый локон, макнула перо в замызганную чернильницу и продолжила:
      «… – его настоящее имя. Довожу до сведения вашего величества, что этот опасный негодяй разыскивается в графстве Боремия за совершение следующих преступлений…»
      В парке, окружавшем летнюю эстраду Кулы, деловито жужжали пчелы. Над городом сгущались сумерки, вкрадчивые и обманчивые, как любовные речи.
       «…зверское убийство крестьянки Брюнгильд Зоббер из деревни Фогелъхаус в окрестностях города Азнабрюка…»
      Грудь, бок и низ живота отозвались тупой болью. Хотя вот уже одиннадцать лет, как болеть у Мадлен было нечему.
       «…доведение до сумасшествия благородной дворянки Дианы фон Зильберфухс…»
      Актриса размяла затекшую кисть и продолжила:
       «…убийство Кримхильды, единственной дочери графа Боремии Фридриха Смелого…»
      Колокола на ратуше начали вечерний перезвон. Гость, ради которого Мадлен сегодня призвала свой Цин и вспомнила правила приготовления декоктов, должен был вот-вот появиться.
       «В настоящее время Хаген фон Татцелъберг проживает в таверне „Золотой единорог“ на площади Трех Воинов под именем…»,торопливо дописывала актриса.
      Мадлен услышала шаги и узнала обладательницу этой легкой, пружинистой походки. В беседке появилась Инга. Сестра была младше Мадлен на семь лет, но уже сейчас выглядела старше актрисы.
      – Все готово, – сказала Инга. – Он пришел. Ждет тебя в гримерке.
      Сестры обменялись улыбками. Безрадостными, холодными и злыми.
      Мадлен никогда не думала, что когда-нибудь в жизни займется доносительством. Раньше ей приходилось писать только небольшие диалоги для своих героинь в пьесах, сочиняемых Лисом для увеселения благородной публики. Но даже ненависть к человеку, который разрушил ее жизнь, не могла заставить Мадлен унизиться до анонимного доноса. Актриса поставила свою подпись, подула на листок, чтобы чернила высохли быстрее.
      – Может, все-таки не надо, – сказала она задумчиво.
      – Неужели ты простила его? – удивилась Инга.
      Мадлен покачала головой. Тяжелая золотая коса выскользнула из-за плеча, упала на грудь.
      – Нельзя простить того, кто убил тебя, – сказала актриса. – Но я боюсь, вдруг он… вдруг он отомстит.
      Ее зеленые глаза остановились на лице сестры. В них были те же самые непонимание и ужас, что и давней ночью, когда хлестал дождь и соседи притащили Мадлен домой. Она была почти прозрачной – вся кровь вытекла из трех огромных ран, пока тело несли.
      – Он изгнанник, – твердо сказала Инга. – Уголовник в бегах. К жрецам Прона он не пойдет, а если захочет сделать какую-нибудь магическую гадость, Лис почует.
      Мадлен сложила листок вчетверо и отдала сестре. Они обнялись. Спускаясь по ступенькам в сад, актриса ощутила аромат лука – словно ее опять избрали Луковой Королевой. Хотя здесь, на берегу теплого моря, в саду среди смокв и оливковых деревьев, этот запах никак не мог быть реальным, он обрушился на Мадлен с такой силой, что у нее зачесались глаза. На миг актрисе показалось, что она снова стоит на помосте перед весело гудящей толпой, улыбаясь и чуть не плача от запаха висевшей у нее на груди огромной луковой гирлянды. «Кто бы знал, что мне придется всю жизнь вот так, – подумала Мадлен. – С улыбкой на лице, жмурясь от слез…» Она глубоко вздохнула, но, как всегда, не почувствовала вкуса воздуха. Мадлен улыбнулась и пошла к сцене.
      Инга же направилась к выходу из парка. Письмо следовало опустить в черный ящик на дверях Имперской Канцелярии, а находилась канцелярия на другом конце Кулы.

Глава I

      Самым ужасным временем суток для Халлена была середина ночи. Темнота обступает, забивает рот и растворяет в себе мысли, желания, нерожденные крики. В шорохе ветвей или скрипе половиц слышатся странные голоса и звуки. Словно стеклышки из разбитого калейдоскопа, перед глазами Халлена крутились обрывки прошлого. Незначительные мелочи – погремушка, выпавшая из руки младенца, когда стрела разнесла ему череп. Игрушка ударилась о каменный пол с неожиданно громким звуком и покатилась, грохоча… Синие глаза мандречена с неправильными, круглыми зрачками. Рот, разинутый в беззвучном крике. Ресница, прилипшая к щеке человека. Когда Халлен вогнал стрелу в раскрытый рот, ресницу стряхнуло со щеки. А после той ночи, когда мертвая мамаша обезглавленного младенца попыталась забраться к нему в постель, эльф купил лислор в первый раз.
      Днем Халлен знал, что эти голоса – шепот его памяти. Но ночью это знание не могло заставить мертвых замолчать. Халлен знал, что нужно сделать. Надо вытащить из кармана куртки мешочек, распустить завязки, вытряхнуть на ладонь немного темного порошка и отправить его в рот. Ощутить на языке привычную горечь, наслаждаться ею и наблюдать, как отступает холодный ужас, как уходит дрожь, как высыхает противный липкий пот.
      Халлен встал, взялся за висевшую на крючке куртку, но в карман не полез. Он надел куртку и вышел из номера. Таверна «На Старой Дороге» была построена по общему для всех эльфийских гостиниц принципу. На первом этаже – большой зал, кухня, отдельные кабинеты и небольшое количество номеров. Основная часть номеров находилась наверху. Двери номеров выходили в коридоры, а те, в свою очередь, – на большую галерею, опоясывающую весь второй этаж. Попасть с галереи на первый этаж можно было по широкой лестнице с резными перилами. Эльф решил спуститься вниз и выпить чаю, а также поговорить с хозяйкой таверны, если удастся. Другого выхода он для себя не видел. В самые рискованные вылазки, в самую опасную разведку первым добровольцем всегда был Халлен. Лучник надеялся, что мандреченская стрела или секира найдут его раньше, чем дрожь в пальцах помешает ему стрелять.
      Но случилось иначе.
      Халлен миновал две или три двери, остановился перед нишей в стене, где стоял вазон с сухими цветами. Над вазоном висел магический светильник. Эльф провел пальцами по тонким стеблям. На миг ему сдавило грудь. Вчера ночью лучник столкнулся здесь с командиром своего отряда – принцем Рингрином. Лислор пробуждает удивительные желания. Эльфу захотелось посмотреть на сухие цветы в вазоне… цветы, чьи ломкие стебли напоминали Халлену собственное тело. Хотя он знал, что с такими зрачками, как у него тогда, лучше никому не попадаться на глаза, он не смог устоять перед искушением.
      Разговор командира с лучшим снайпером отряда был коротким.
      – Раньше или позже это происходит с каждым, – сказал Рингрин. – Тебе надо было вернуться в родную деревню, а не лислор жрать. Женился бы… и брал в руки лук только тогда, когда идешь на белку или куницу.
      Халлен молчал. Эльф не смог бы объяснить командиру, что не хочет однажды увидеть рядом с собой на постели вместо жены посиневшее, раздувшееся тело мертвой мандреченки – и разрубить ее на куски, как мясник разделывает свиную тушу.
      – И тебе есть куда вернуться, – сказал Рингрин. – Ты ведь из Моркоторех?
      Халлен кивнул.
      – Моркоторех – это же сердце Ежовского края, и мандречены не сунут туда своего носа… А теперь ты можешь идти куда хочешь. Хоть в Моркоторех, хоть в кузницу Аулэ. Но только не с нами.
      – Рингрин… – пробормотал Халлен. – Я…
      – Что «я»? Больше не будешь? Я тебе не верю. Ах, Халлен, Халлен… Мы же с тобой Мир Минас брали… Я рассчитывал на тебя. Я думал пойти вместе с тобой и Вильварином. Что же теперь делать…
      – Возьми кого-нибудь у друидов, – едва слышно ответил лучник. – Они тоже знают, как вести себя на тропе. Многие Ежи отдают друидам детей на воспитание, а война идет уже сто пятьдесят лет. Некоторые детки должны сейчас быть очень взрослыми; сколько можно под крылышком у нянек сидеть?
      – Это мудрый совет, – сказал Рингрин. – Я так и сделаю. Прощай, Халлен.
      Отряд Рингрина покинул таверну прошлым утром. Гоблин Магнус, хозяин таверны, передал Халлену пять золотых далеров – принц не смог бросить лучника совсем без денег. Днем Халлен помог гномице Хэлл по хозяйству – наколол дров, наносил воды, и на ужин ему тратиться не пришлось. Но тот голод, что томил Халлена, невозможно было утолить свиными ножками, тушенными в капусте, и пивом эту жажду было не залить. Заветный мешочек лучника был еще наполовину полон, пяти далеров хватило бы еще на два таких мешочка… но что потом? Старый сморщенный гном, у которого Халлен брал лислор в Бьонгарде, давно намекал, что ему нужен телохранитель.
      Рингрин недавно сказал: «Мы партизаны, а не наемники». Партизаном Халлен уже не был; но и становиться наемником не желал.
      Нежный поцелуй на ночь – вот все, чего он теперь хотел.
      Выйдя на лестницу, эльф увидел теплый глаз ночника над стойкой. Суккуб Морана, легендарная хозяйка таверны, сидела за стойкой и читала какую-то книжку.
      Таверна находилась на холме, в полукилометре от того места, где от Мен-и-Наугрим отделялась дорога на Бьонгард. Много столетий холм пустовал. Но несколько веков назад отец королевы Ниматэ решил воспользоваться стратегическим расположением холма для контроля над дорогой. Строительство башни шло тяжело – работники таинственным образом исчезали, постройка все время рушилась. Едва работы были закончены, здание задрожало и рассыпалось, оставив неровно торчащие зубцы фундамента. Когда пыль осела, эльфы увидели женщину ослепительной красоты. Она вольготно расположилась на одном из обломков.
      – Это моя земля, – сказала она ошеломленным строителям. – Здесь никогда не будет построек смертных.
      Суккуб жила в развалинах дозорной башни. Но, как и все женщины, Морана испытывала большую тягу к комфорту. Практичный Магнус нашел способ заставить сук-куба изменить свое мнение насчет построек на ее холме. Теперь Моране в поисках пропитания не приходилось летать в Бьонгард. Путники были рады возможности отдохнуть, от холма до Бьонгарда был еще целый день пути. И право же, небольшая приятная слабость была ничтожной платой за безопасный ночлег и сытный ужин.
      Когда эльф увидел суккуба, у него потеплело в груди. Морана могла оказаться здесь случайно. Но Халлену показалось, что она ждала его – хозяйка таверны умела предвидеть будущее. Когда эльф начал спускаться, сук-куб оторвалась от чтения и взглянула на него.
      – Что пишут? – спросил Халлен.
      Морана посмотрела в книжку и прочла с выражением:
      – «Она укусила его за нижнюю губу. Их языки сплелись, как змеи…»
      Эльф замер на нижней ступеньке лестницы. Он-то думал и гадал, как подойти к Моране со своей просьбой! А она уже все знала.
      – Желание клиента – закон, – промурлыкала суккуб.
      Глаза Мораны вдруг вспыхнули во мраке, как две искры.
      – Но если ты все еще хочешь умереть героем, пойди открой ворота. К нам гости… А я пока поставлю чайник.
      Халлен сделал шаг к выходу из зала, и только тогда кто-то застучал в ворота изо всех сил. Во дворе закурлыкала потревоженная горгулья.
 
      Энедика дернула Тавартэра за край куртки.
      – Да хватить уже барабанить, – пробормотала эльфка. Тавартэр опустил руку. – Спят они… Давайте оставим ее здесь и пойдем дальше.
      Энедика решила, что ночью никто из мирных эльфов не пойдет по дороге, выводящей из Бьонгарда на Старый Тракт, а уж мандречены – и тем более. Встреча с партизанами других отрядов была бы эльфам только в радость. Отряд Энедики выступил на закате солнца. Энедика рассчитывала выйти на Старый Тракт часам к пяти утра. Но уже светало, а Ежи добрались еще только до таверны Мораны.
      – Правильно, положите ее и пойдем, – подхватил Нифред.
      Нифред, самый сильный маг отряда Энедики, был трусоват и не думал скрывать этого. К месту и не к месту он цитировал изречение Марфора: «Лучше быть живым воином, чем мертвым героем». Но сейчас по молчанию остальных Энедика чувствовала, что они согласны с Нифредом.
      – Опустите ее на землю, – добавила командирша, обращаясь к Мирувормэлу и Руско. – Вот, чуть левей, чтобы ее воротиной не задело, когда утром откроют.
      Эльфы поспешно выполнили ее приказ – всем хотелось убраться отсюда как можно быстрее.
      Энедика склонилась над девушкой, которую партизаны нашли на дороге и не решились оставить там. На незнакомке был кожаный брючный костюм, которые вошли в моду в этом году. У самой Энедики был точно такой же – брюки, расширяющиеся от колена, и приталенная курточка до середины бедра, с широким поясом и вычурной пряжкой. Только костюм Энедики был темно-красного цвета. Эльфка думала, что на костюме такого цвета кровь не будет бросаться в глаза. Но на черной куртке незнакомки крови тоже не было видно, хотя она была пропитана ею вся. Энедика осторожно коснулась шеи девушки в раскрытом воротничке. Эльфка надеялась нащупать пульс. И он был – медленный, но сильный. Несмотря на то, что кожа девушки была холодна, как придорожный камень утром. Впрочем, девушка была холодна уже тогда, когда партизаны наткнулись на нее.
      Энедика увидела свет магического шара над воротами – кто-то шел открывать их. Рядом с шаром летела горгулья.
      – Поздно, – прошипела эльфка и попятилась.
      Неизвестно, какую команду она отдала бы в следующий миг своим партизанам – Нифред очень надеялся, что это было бы отрывистое: «Рассыпься!», которое означало, что они должны исчезнуть в ближайших кустах. Но тут раздался скрип, и правая половина ворот открылась. Энедика ожидала увидеть коренастого гоблина. Но за воротами обнаружился высокий худой эльф. Хотя они последний раз виделись три года назад, партизанка его сразу узнала.
      – Халлен! – воскликнула она обрадованно. – Как хорошо, что ты здесь! Мы тут кое-кого принесли… для Мораны… ты передай ей, а мы пойдем, сам знаешь, сейчас дорога только по холодку…
      Халлен на протяжении речи эльфки рассматривал лежащую на земле девушку. Обычную, ни чем примечательную девушку, кроме одного. Грудь ее насквозь была пробита колом, который торчал из-под левой лопатки еще сантиметров на сорок. Затем он перевел взгляд на гостей. Иглы на головах Ежей колыхались под ветром.
      – Хаел, Энедика, – сказал Халлен. – Я думаю, тебе лучше самой показать ее Моране.
      – Мы здесь ни при чем! – горячо заверила партизанка и попыталась прикрыть торчащий из спины кол широким рукавом. Тавартэр уставился за спину Энедики с изумленным видом. – Когда мы ее нашли, так уже было!
      – Почему же вы не бросили ее? – раздался сзади холодный и хорошо знакомый голос. – Не оставили подыхать на дороге?
      Энедика выпрямилась и увидела Морану. Тавартэр как раз заметил ее, когда она проявлялась – хозяйка таверны в совершенстве умела телепортироваться и любила появляться в самых неожиданных местах. Выражение лица суккуба было крайне неприятным.
      – Мы подумали, может, она твоя родственница, – обреченно сказала эльфка.
      – Нам не хотелось бы иметь тебя в кровниках, Морана, – добавил Тавартэр.
      – Родственница? – удивилась Морана. – У меня нет родственников, которые валяются по ночам на дорогах.
      – Посмотри во рту, – ничего не выражающим голосом сказал Нифред.
      – Посвети, Халлен, – попросила суккуб.
      Эльф опустил магический шар ниже, чтобы осветить лицо девушки. Морана присела на корточки, раздвинула губы. Халлен отметил про себя, что зубы у незнакомки отличные, просто великолепные, и подумал, что перед ним эльфка, над которой поглумилась мандреченская солдатня. А потом эльф увидел клыки незнакомки, и они были слишком велики даже для человеческой женщины.
      И они были испачканы кровью.
      Халлен остался равнодушен к увиденному. Гораздо больше вампирских клыков его пугали детские погремушки, катящиеся по полу, и ресницы, слетающие со щек. Однако Халлен оценил мужество Энедики. Каждый эльф слышал в детстве сказки о вампирах, и в конце мама обязательно добавляла: «Но в Железном Лесу они не водятся». И вот, наткнувшись среди ночи на недобитого вампира, Энедика заставила Ежей притащить его в таверну.
      Суккуб приподняла веко девушки. Что уж она там разглядела, Халлен не понял, но когда Морана заговорила снова, голос ее дрожал от ярости:
      – Идиоты… Она же перерожденная…
      – Отнести ее в таверну? – спросил Халлен.
      Морана кивнула.
      – И вы проходите, дорогие гости, – сказала суккуб. – У нас чайник как раз согрелся, есть пироги с черникой…
      Энедика поняла, что это не то предложение, от которого можно отказаться. Эльфы подняли девушку, Халлен – под мышки, Тавартэр – под коленки, и двинулись по двору. Партизаны последовали за ними. Когда все ввалились в таверну, на большом столе в дальнем углу уже приветливо мерцал светильник, стоял пузатый медный чайник, чашки и блюдо с пирогами. Ежи занялись пирогами, а Морана – вампиркой, которую эльфы донесли до ближайшего номера.
 
      Боль, тлевшая в груди раскаленным угольком, вдруг вспыхнула ярким пламенем. Сташи закричала и рванулась, уже зная, что бесполезно. Она ударилась локтями и коленями обо что-то твердое и открыла глаза.
      – Тише, – услышала она мягкий голос. – Сейчас все пройдет.
      Сташи обнаружила себя сидящей на полу рядом с кроватью. На фиолетовом шелке покрывала вилась золотая виноградная плеть. Рядом извивалась столь же причудливая россыпь темных брызг. Увидев эти пятна, вампирка пришла в себя окончательно. Сташи посмотрела на свою грудь. Кола там уже не было. От него осталась только дыра в куртке, через которую прошел бы кулак стоявшего рядом с вампиркой эльфа. У него была прическа Ежа и форма мандреченской дивизии Серебряных Медведей – зеленая куртка с серебряным трилистником на плече и черные штаны. Сташи поняла, что сошла с ума и терять ей, в принципе, больше нечего. Однако нападать на эльфа вампирке не хотелось. Боль почти прошла, и только сильно зудела кожа между грудями – верный знак последнего этапа регенерации. Но Сташи чувствовала себя еще слишком слабой. Яд успел распространиться по телу, вампирку лихорадило. Если бы эльфы догадались вытащить кол раньше…
      Сташи завыла и, по-паучьи перебирая руками и ногами, попятилась к кровати, привычно обнажив зубы. Эльф побледнел, но с места не сдвинулся. Сташи начала потихоньку стаскивать покрывало, наматывая его на руку. Если бы удалось набросить покрывало на противника, когда он бросится на нее…
      – Морана, скажи ей, – пробормотал Еж хрипло.
      Теперь вампирка заметила, что они с партизаном в комнате не одни. Из-за плеча Ежа в мандреченской форме выглядывала эльфка в красной куртке, тоже партизанка, судя по скрученным в иглы волосам. За столом сидел чудовищно худой, словно мумифицированный заживо, эльф и держал в руках обломки кола. На столе перед ним лежал нож-тесак. Очевидно, им эльфы перепилили кол, прежде чем вынимать его из тела раненой. Рядом с худым эльфом обнаружилась невысокая блондинка в сером платье. Ее аура показалась Сташи странной. Вампирка вчиталась в хитрое плетение энергетических каналов.
      – Тебе не причинят вреда, успокойся, – сказала тем временем блондинка. – Как тебя зовут?