Война против Кторра

      Поэтому у Мэгги и меня, ну, я не знаю насчет Мэгги, но мне казалось, что она чувствует так же, была дыра в жизни и нам надо было либо искать что-нибудь еще, чтобы ее заполнить, либо научиться жить с этим. В основном именно это я и делал - жил с пустотой, потому что не знал, что семья не должна быть такой. Мэгги - ну, она нашла собственный ответ. Мы не были настолько близки.
      Во всяком случае так было перед чумой. Когда мы поднялись в хижину, что-то в папе изменилось, не улучшилось, просто стало другим. Вначале я не обратил внимания, потому что у меня не было достаточно опыта с ним, чтобы понять, но когда я заметил, то не знал, что делать. Кажется, это испугало меня. Словно после всего, я не знал, кто же он.
      Несколько раз в неделю он и я делали обход наших тайных датчиков: никто не мог появиться в радиусе мили от хижины, чтобы мы не узнали об этом, даже олень. Люди никогда не подходили к нам близко, и система давала нам свежее мясо. Я научился свежевать тушу и подвешивать ее. Вначале папа и я в основном были сами по себе, но понемногу он начал общаться со мной. Словно я стал настоящей личностью. Словно он просто ждал, пока я вырасту.
      Это приводило меня в замешательство. Я имею в виду... черт, как можно ждать, что кто-то внезапно станет настоящим сыном, когда двадцать лет на него не обращали внимания?
      И еще, даже когда я негодовал на проклятую самонадеянность этого человека, я все еще хотел, чтобы он наконец стал мне отцом. Поэтому пока я перестал ненавидеть его и начал обнаруживать, какой интересной личностью он был на самом деле. Я и не знал, что некоторые из его вещей он сделал, когда был в моем возрасте, и знаете, он однажды встретился с Нейлом Армстронгом!
      Мне кажется, тогда папа и я наконец узнали друг друга. Я знаю - звучит немного странно, но эти дни в хижине были наверное счастливейшими днями в моей жизни. Это был отпуск из реальности и на небольшое время мы стали настоящей семьей. Это было славно. На некоторое время...
      Выждав, доктор Дэвидсон сказал: - Продолжай, Джим.
      - Что?
      - Что произошло?
      Я пожал плечами: - Мы спустились с гор слишком рано. И попали под последнюю волну чумы. Мальчики умерли. И... э-э, папа себе не простил. Сестра никогда не простила ему. А мать..., ну, она не прекращала жалеть его, потому что знала, в каком личном аду он живет. Мне кажется, он не смог принять это.
      - Джим...
      - Что?
      - Ты не сказал, что ты чувствовал.
      - Нет, сказал. Я сказал, что любил его.
      - Что ты чувствовал, когда сошли с гор слишком рано?
      - Э-э... это была ошибка, но она была искренней. Я имею в виду, любой мог бы... Я имею в виду, это не было его виной...
      - Джим, - сказал доктор Дэвидсон очень тихо, - ты не искренен со мной.
      Я отдернул руки от ручек кресла...
      - Да, - подтвердил он. - В кресле есть датчики, но я узнал, что ты лжешь, не от них. Я различаю напряжение в твоем голосе.
      Внезапно я почувствовал волнение - и гнев. Я вскочил...
      - Что ты чувствовал, Джим?
      - Ничего, что вас касается! Я устал от людей, говорящих мне, кто я есть и кем я должен быть. Я устал от людей, лгущих мне! Все лгут. Обама лжет. Дюк лжет. Теперь вы лжете, могу поспорить! Я устал от этого, устал, что меня используют и мной манипулируют. Это не честно! И не было честно, когда этим занимался отец! Слова лились теперь беспорядочно. Я знал, что говорю лишнее, но не мог остановиться, я даже не понимал, зачем я это делаю. - Он вообще не слушал меня! Я хотел подольше остаться в горах! Мы там были счастливы! - Слова застряли у меня в горле и я подавился. И начал кашлять.
      После вежливой паузы доктор Дэвидсон сказал: - На столе есть вода.
      Я подошел и налил стакан. Выпил, налил еще и ополовинил тоже. В горле все еще было сухо. Я забрал стакан с собой в кресло и снова сел. Я пытался удержаться на краешке, но кресло не было сконструировано для этого и пришлось откинуться на спинку.
      - Ты сказал, что был счастлив в горах, - продолжил доктор Дэвидсон.
      - Да, - признался я, довольный, что с этим покончено. - Был. Я больше не конкурировал с компьютером. Мы занимались жизнью. Выживанием. Я имею в виду, это не было легко: нам надо было рубить дрова и делать массу приспособлений для солнечных батарей, и мы были заняты тем, что делали - и друг другом. Мы обсуждали друг с другом то, что нам следует сделать. Мы делились опытом. Мы сотрудничали. О, бывали схватки, масса споров, особенно вначале, но мы, наконец, стали семьей. И было нечестным прекратить это. Мы могли бы остаться там дольше. Я хотел бы оставаться там до сих пор...
      - Так что мальчики вообще не при чем?, - спросил доктор Дэвидсон.
      - Нет, - признался я. - Для меня, нет. Это было... Я боялся, что потеряю его снова.
      - Так что ты гневался на отца?
      - Да, кажется так. Да, гневался.
      - Ты говорил ему, что ты чувствуешь?
      - Нет, никогда. Я имею в виду, не было никакого обсуждения. Он решил, и это было все. О, я устал - оказывается я говорил. Я сказал, что мы не должны еще спускаться, но он возразил, что надо. Я не хотел, но не мог его переспорить, поэтому и не стал. Я просто понял, что у него своя дорога, поэтому начал снова возводить стены. Знаете, я позволил им упасть на время, но теперь он составлял планы возвращения и мне надо было снова защищать себя... - Я остановился отхлебнуть глоток воды.
      - Он обратил внимание? Он заметил изменение в твоем поведении?
      - Не вижу, как он мог пропустить это. Некоторое время я был настоящей сволочью.
      - Понимаю.
      Наступила тишина. Пока до меня не дошло. Это был не только гнев Мэгги. Или жалость мамы. Это был и я. Моя обида. Именно это он пытался сказать мне в тот последний день на вокзале? Я тоже заставил его уехать?
      - О чем ты сейчас думаешь?
      - Ни о чем, - сказал я. - Просто хочу знать, на кого я должен был гневаться. На папу? Или на себя? Он был там, где я в нем нуждался. Но меня не было там, где он нуждался во мне. Я бросил его, потому что... потому что... - Лицу стало жарко. Признать это было тяжелее всего. Я чувствовал комок в горле. - ... я думал, он снова начинает не подпускать меня и я хотел не подпускать его первым: показать ему, на что похоже это чувство, показать, что он не может так меня дергать! Я имею в виду, что любой другой может, но не мой папа! Это было не честно! - Я снова начал кашлять, в глазах плыло. Я потер их ладонями, поняв, что начинаю плакать, потом сломался и разревелся, как ребенок.
      Доктор Дэвидсон терпеливо ждал. Наконец, он спросил: - Ты в порядке?
      - Нет, - сказал я, но был в порядке. Я чувствовал облегчение тем, что наконец высказал это вслух. Словно освободился от большого давления, о котором не знал, пока не дал ему словесную форму. - Да, - сказал я, - я в полном порядке. Ну, немного лучше, в любом случае. Я не понимал, что живу с такой... виной.
      - Не просто виной, Джим. С гневом тоже. Ты носил свой гнев слишком долго, Джим, он стал чертой характера. Он часть тебя. Моя работа - помочь тебе преодолеть его. Если ты этого хочешь.
      Я обдумал это: - Не знаю. Иногда я думаю, мой гнев - все, что у меня осталось.
      - Может, оттого, что у тебя нет опыта в переживании такой же силы. Ты любил когда-нибудь?
      Я покачал головой.
      - Наверное, тебе надо бы подумать об этом, посмотреть, каким должен быть влюбленный. Мы можем поговорить об этом в следующий раз.
      - В следующий раз?
      - Если хочешь. Можешь вызвать меня в любое время, когда захочешь. Я здесь для этого.
      - О, я думал, что это одноразовый разговор.
      - Не то чтобы так...
      - О, - сказал я. И потом добавил: - Спасибо вам.
      29
      На обед был толстый бифштекс (слегка недожаренный), настоящее картофельное пюре, зеленый горошек (с растаявшим маслом), свежий салат (к зеленому супу) и шоколад. Вся моя любимая еда. Даже армейские интенданты не могут нанести чересчур большого ущерба хорошему бифштексу. Хотя пытались.
      Я беспокоился о Теде. Хотел бы я знать, где он и чего он теперь постигает. Или кого.
      Я был не способен оставаться с ним на уровне. И знал почему.
      Пол Джастроу сказал мне однажды - я не помнил спор, но запомнил оскорбление: - Эй, Маккарти - есть люди и есть гуси. Ты гусь. Хватит прикидываться человеком. Ты никого не обманешь. Кто-то рядом засмеялся, так что всякий раз, когда Пол хотел развеселить, он поворачивался ко мне и начинал крякать, потом поворачивался к друзьям и объяснял: - С ним надо говорить на его языке, если хочешь, чтобы он понял.
      Я не понимал, почему он выбрал меня целью подобного унижения, пока много позже не увидел по TV одного комика, который делал то же самое с ничего не подозревающим зрителем. Это не было личным, он просто использовал парня - тот был тем, кого бьют резиновым цыпленком. А этот - когда падает ... Пол имитировал этого комика. Может, он не рассматривал это личностно - просто как легкий способ развеселить. Но никто не разделил со мной шутку. Поэтому я не смеялся. И хотя я все понял теперь, в ретроспективе, все же это не смягчает боли. Я все еще чувствую ее, я все еще слышу смех.
      Кажется, более всего уязвляло, что я боялся - это может оказаться правдой.
      Я поглядел на полуоконченый бифштекс. Я хотел бы разделить еду с кем-нибудь. Нерадостно есть одному.
      Я оторвался от стола. Я больше не был голоден. Я не любил тратить еду попусту, но ...
      ... и тут я остановил себя и даже громко рассмеялся. Больше не было голодающих детей в Африке, в Индии, в Пакистане, или где-то еще! Никто нигде не голодал. Если было что-то хорошее в чуме - она покончила с мировым голодом. Не имело значения, оставлю я этот бифштекс недоеденным или нет. Теперь бифштексов хватало на всех. Бифштексы можно тратить! Понимать такое было жутковато.
      Все же оставлять что-нибудь в тарелке мне было не по себе. Старые привычки умирают с трудом. Если привык думать определенным образом, то продолжаешь думать так, даже когда так больше не имеет смысла думать?
      Хм.
      Я думал, как гусь? В самом деле? Я продолжал упорствовать в гусизме, потому что не знал, как поступать иначе? Это было очевидно для окружающих?
      Может, мне надо перестать быть собой на время и начать быть кем-нибудь еще - у кого не будет так много хлопот, как у меня.
      Я не был больше голоден. Я встал, отнес поднос к окошку и покинул интендантство.
      Может, у меня смешная походка. Дело в том, что я низкорослый, и качусь по полу, как колобок. Я выгляжу как гусь? Может, я смог бы научиться ходить иначе, если бы чуть выпрямиться и перенести центр тяжести с потрохов на грудь? - Бац! Я извиняюсь. - Я так увлекся походкой, что не глядел по сторонам, и врезался прямо в молодую женщину. Бумц!... - О - я очень извиняюсь!
      Это была Марсия. Тонкая девушка с большими темными глазами. Из автобуса. Полковник Паяц.
      - Привет..., - я искал слова. - Э-э, что вы здесь делаете?
      - Подкармливаю пса, мне дают остатки. - Она показала сверток, который несла.
      Я подержал для нее дверь. Она прошла, не сказав спасибо. Я следовал за ней.
      Она остановилась у дорожки: - Вы преследуете меня?
      Я покачал головой: - Нет.
      - Ну, тогда уходите.
      - Вы грубая, знаете?
      Она посмотрела равнодушным взглядом.
      - Вы не даете человеку даже шанса.
      Она мигнула: - Извините. Разве я знакома с вами?
      - Э-э, мы были вместе в автобусе, помните? Прошлой ночью?
      Она покачала головой: - Ничего не помню о прошлой ночи. Вы один из парней, трахавших меня?
      - Что? Нет... то есть, я... что?
      - Я совсем ему не нужна. Знаю, что думают люди, но он ни разу не дотронулся до меня. Ему нравится смотреть, как я делаю это м молодыми людьми, которых он выбирает. А потом ему нравится... ну, вы понимаете.
      - Почему вы остаетесь с ним?
      Она пожала плечами: - Не знаю. Мне некуда больше идти. Потом добавила: - Я в самом деле извиняюсь. Я совсем вас не помню. Была под кайфом прошлой ночью. Он достал голубые колеса. Не думаю, что делала это с кем-нибудь, но не совсем уверена. Вы были там?
      - Я же сказал. Мы были вместе в автобусе. Помните? Автобус в город?
      - О, да. Извините. Иногда я совсем не помню. Раз вы говорите... - Потом она отвернулась, нагнулась к земле и развернула свой пакет, открыв большую кучу мясных обрезков и костей. - Он любит это. Рэнгл!, - позвала она. - Ко мне! Сюда, Рэнгл, ко мне, а то я отдам все собакам! - Она снова повернулась ко мне: - Я не люблю порошок, но... ну, иногда это помогает. Понимаете? Иногда мне... одиноко. Понимаете?
      - Да. Понимаю.
      - Страшно, правда? Если знаешь, куда идти, есть еще много народа, но все они - толпы чужаков. Я нигде никого не знаю.
      - Понимаю, что вы имеете в виду. И все всегда кажутся такими возбужденными. Словно ускорилось социальное броуновское движение...
      Она глядела равнодушно. Не поняла.
      Я сказал: - Оттого, что теперь осталось мало людей, мы все двигаемся быстрее, чтобы забыться в разнообразии.
      Она уставилась на меня. Я сморозил что-то глупое? Или она не поняла? Она сказала: - Я хочу быть умной. Вроде вас. Но будешь умной - перестанешь быть нужной. Поэтому я перестала становиться умной. - Она глядела с болью. - Порошок страшно помогает. С порошком можно очень быстро стать глупой. - Она прикусила язык, словно сболтнула что-то ненужное. Снова громко начала звать: Эй, Рэнгл! Ко мне! Где ты? - Нотка нетерпения была в ее голосе. Она повернулась ко мне: - Он вам понравится. На самом деле это очень дружелюбный пес, я просто не знаю, где он сейчас.
      - О, ну... может, он застрял в автомобильной пробке или что-нибудь еще.
      Она не прореагировала на шутку. Снова повернула на меня взгляд широко открытых глаз: - Вы так думаете?
      - Вы все еще под порошком?, - спросил я.
      - О, нет. Не нюхала со вчерашнего. Мне это не нравится. Почему вы спрашиваете? - Прежде чем я ответил, она схватила меня за руку. - Я странная? Извините меня. Иногда я становлюсь странной. Бывает. Но никто не говорит мне, странная я или нет. Иногда это пугает меня - что я могу быть такой странной, что никто не хочет сказать мне об этом. Один раз кто-то достал порошок, а мне осталось только пищать, потому что у меня настало время и я не хотела рисковать кровотечением, мне было очень скучно. Они не понимают, почему я не хихикаю, вроде тех...
      - Да, - сказал я, - вы странная.
      Она посмотрела мне в лицо. Глаза были очень большими и очень темными. Она выглядела, как маленькая девочка. Она сказала: Спасибо. Спасибо, что сказали мне. - Она замигала и я увидел, как слезы набухают в ее глазах. - Я больше ничего не знаю, кроме того что люди говорят мне. Поэтому спасибо, что сказали мне правду.
      - Вы ненавидите меня?
      Я покачал головой.
      - Вы жалеете меня?
      - Нет. - На мгновение я вспомнил отца. - Нет, больше я никого не жалею. Это только убивает.
      Она продолжала смотреть на меня, но долго ничего не говорила. Мы стояли в сумерках Колорадо, пока звезды не взошли над головой. К западу горы были облиты слабым оранжевым сиянием. Теплый ветер пах медом и сосной.
      Молчание меж нами стало неудобным. Я начал думать, не должен ли извиниться за то, что был честен с нею. Наконец, она сказала: - Хотела бы я знать, куда убежал проклятый пес. Не похоже на него пропускать обед. Рэнгл! - Она казалась раздраженной, потом, словно стесняясь гнева, сказала: - Не знаю, почему я так расстраиваюсь, ведь в действительности это не мой пес. То есть, он просто бродячий. Я немного приручила его... - Потом она сказала: - ... но он единственный, кого я знаю, кто... ну, ему все равно, что я странная. Рэнглу все равно. Понимаете?
      - Да, понимаю. В эти дни всем нам кто-то нужен. - Я улыбнулся ей. - Потому что мы сами - все, что у нас осталось.
      Она ответила не сразу. Уставилась на бумагу с обрезками мяса. Над головами включилось уличное освещение, заполнив сумерки мягким сиянием. Когда Марсия наконец заговорила, голос был очень тихим. - Знаете, я отличала, что важно в жизни, а что нет. Быть красивой было важным. Я исправила нос - все лицо - потому что хотела быть красивой. Например, вы могли бы исправить эту шишку на носу...
      - Я попал в аварию на мотоцикле, - сказал я.
      - ... но внутри вы остались бы собой, правда? Ну, это и случилось со мной. Я переделала лицо, только после всего, я - все еще я. Мне кажется, это случилось и с миром. Мы остались теми, кем были в прошлом году, только наша внешность изменилась, а мы еще не знаем об этом. Мы не знаем, кем предполагаем быть дальше. Я нервничаю и пугаюсь все время, - сказала она. - Я имею в виду, что если я узнаю, кто я есть, а потом кто-то придет и скажет, что это не так, то кем же я буду после всего? Понимаете, о чем я?
      Я сказал: - Гуси. Мы хотим быть лебедями, а нам говорят, что мы гуси и даже не очень хорошие гуси.
      - Да, - сказала она. - Вот хорошо. Вы понимаете. Иногда мне хочется знать, есть ли кто в мире, кто чувствует, как я; иногда я даже нахожу таких, но всегда сюрприз - обнаружить, что я не совсем одинока.
      Она дрожала и я обнял ее: - Я понимаю.
      Она сказала нетерпеливо: - Я сейчас поняла, где Рэнгл. Он, наверное, появится завтра, улыбаясь и помахивая хвостом. Он настоящий шутник, но я не люблю волноваться. Может, вы видели его? Белый пополам с коричневым, почти розовым, очень лохматый, с большими шлепающими лапами, как будто в комнатных шлепанцах. Большие коричневые глаза и черный влажный нос.
      Да, я видел его.
      Из стеклянной кабинки над круглой комнатой.
      Вчера ночью. С Джиллианной.
      Он был на десерт.
      Я почувствовал спазмы в желудке. О, дерьмо. Как я должен преподнести ей это?
      Марсия взглянула на меня: - Вы что-то знаете?
      - Э-э, Марсия, я... э-э, не знаю, как сказать вам, но... Просто скажи правду, проговорил голос в моей голове. - ...э-э, Рэнгл мертв. Он, э-э... попал под машину. Это случилось вчера поздно ночью. Я видел. Он умер мгновенно. Я не знал, что это был Рэнгл, пока вы не описали его.
      Она покачала головой: - О, нет, это не он! Вы уверены, Джим? - Она исследовала мое лицо в поисках знака, что я ошибаюсь.
      Я с трудом сглотнул. Горло свело. Я вспомнил, что слышал в кабинке, как пес некоторое время попрошайничал возле интендантства. - Марсия, - сказал я, - Я уверен. Он был примерно вот такого роста, правда?
      Она медленно кивнула. Тяжело задышала, словно ей не хватало воэдуха. Потом закрыла лицо руками. Словно враз разбилась на тысячу кричащих кусочков и только давление рук удерживало их от разлета.
      Потом резко выпрямилась и ее лицо превратилось в маску. Когда заговорила, голос был неживым. - Со мной все в порядке. - Пожала плечами: - Он всего лишь пес. - Она снова превратилась в зомби.
      Я пристально смотрел, как она наклонилась и подняла пакет мясных обрезков, которые Рэнгл не будет есть. Она аккуратно свернула бумагу, подошла к ближайшей мусорной урне и бросила пакет туда. - Теперь мне больше не о ком заботиться.
      - Марсия, с заботой все в порядке. У всех есть о ком заботиться.
      - У меня нет, - сказала она и запахнула плащ, словно защищаясь от холода, но ночь была теплой и холода не было. Она прошла мимо, коснувшись меня, и двинулась прочь.
      - Марсия! - Она продолжала идти и я понял, что бессилен остановить ее. Чувство бессилия разгневало меня - то же чувство, когда отец уходил от меня навсегда. - Нет, черт побери! Я устал от людей, уходящих от меня! - Что-то сверкнуло, как в кинокадре, я пролетел пространство между нами и схватил ее руку. Я развернул ее к себе: - Брось это, - рявкнул я. - Это действительно глупо! Я уже видел, как бывало с другими! Ты начинаешь уклоняться от жизни, потому что она ранит! Каждый раз ты делаешь по шагу, но очень скоро это входит в привычку, автоматическую, и ты бежишь от всего. Конечно она ранит! Ранит настолько, насколько ты заботишься! И только это доказывает, насколько ты жива!
      - Уходи! Мне не нужны проповеди!
      - Правильно! Не нужны! Тебе нужен год в пробковой комнате!
      Она вырвалась, глаза стали дикими. - Замолчи!, - крикнула она. Я чувствовал ее руки-клешни.
      - Почему? Потому что это может оказаться правдой? Говоришь, что боишься быть странной, что можешь оказаться одной из этих леди с яичницей на щеках, но никто не хочет сказать тебе? Ну, так вот я тебе говорю! Если ты сейчас убежишь от меня, это будет первым шагом к яичнице!
      Она глядела, словно я ударил ее, мигая в сиянии уличных ламп. Напряжение спадало по мере того, как слова проникали глубже в сознание. Я почти видел, как они пронзали слой за слоем. - Я останусь, - сказала она, - я не хочу возвращаться.
      - Так не возвращайся. Не надо. Не возвращайся к тому, что делает тебя безумной. Думаешь, ты только одна такая? Мы все просто психи! Надо только оглянуться. Единственная разница, что мы не позволяем этому остановить нас. - Я добавил: - Надолго.
      - Но это больно!
      - Ну и что? Пусть больно! Именно так ты преодолеешь! То, что ты делала до сих пор, не привело к результатам, не так ли?
      Она кивнула, выдохнула, потом ее глаза набухли, она схватилась за мою рубашку, стиснула меня и начала всхлипывать. Я обнял ее теснее и склонился над ней, словно мог защитить ее от боли, только эта боль шла не извне, она бурлила внутри и прорывалась через ее глаза, нос и рот: - Это не честно! Не честно! Почему так много смерти!! Мне нужен мой пес!! О, Рэнгл, Рэнгл! Я хочу, чтобы ты вернулся! - Она рыдала и кричала в мою рубашку. Хватала глоток воздуха и рыдала снова. Слезы струились по ее щекам: - Это не честно! Все, что я любила - я не хочу любить никого больше! Я устала терять! Забота слишком сильно ранит! Я хочу покончить с ней! Я хочу моего пса!
      Я думал о людях, поймавших Рэнгла, и о том, что хотел бы сделать с ними. Марсия была права - это было нечестно. Они убили этого пса, а с виной и горем дело пришлось иметь мне! Почему я должен вычищать их мерзость?! Все их мерзости?!! Мои руки на спине Марсии сжимались в кулаки. Ее плечи приподнялись. Она закашлялась, я разжал кулаки и начал легонько похлопывать ее. Все в порядке, - сказал я, - все в порядке. Все прошло, это выход - хорошо поплакать. Это показывает, как сильно ты заботишься. Просто выплачь все, это по женски... - Я продолжал бормотать, пытаясь успокоить ее. Изумляло, как сильно она горевала по собаке. Теперь она просто плакала, или она оплакивала больше чем просто пса? Я держал ее и давал ей выплакаться. Два солдата прошли мимо, не останавливаясь. Посчитали само собой разумеющимся. Такие сцены стали теперь обычны.
      Марсия вздохнула и подняла глаза: - Джим?
      - Что?
      - Теперь я в порядке. Ты можешь идти.
      - О. Я извиняюсь.
      - Нет. Не надо. Спасибо тебе.
      - Пошли. Я провожу тебя до комнаты.
      - Окей.
      Мы шли в молчании. У нее была небольшая квартира во втором здании возле интендантства. Простая, но сносная.
      Войдя, она снова обняла меня и тесно прижалась: - Спасибо тебе, - сказала она. Я обнял ее и мы стояли так некоторое время.
      - Джим, - спросила она тихо, - хочешь любить меня?
      Я чувствовал запах духов в ее волосах, он кружил голову. Я не мог говорить, просто кивнул, потом склонился к ее лицу. Ее глаза были широко открыты, она была похожа на испуганную девочку, боящуюся, что я скажу да.
      Я сказал: - Да, - и ее глаза медленно закрылись. Она положила голову мне на грудь и я почувствовал, как ее тело расслабилось. Она была в порядке. Наконец, она поняла, что была в порядке. Потому что я был в порядке и сказал ей, что сказал.
      Я дотронулся до ее волос. Она была... такая крошечная, такая бледная, такая тонкая. Такая хрупкая. Такая теплая.
      Можно было наговорить тысячу вещей.
      Я не сказал ничего.
      Немного погодя мы пошли в постель.
      - Выключить свет?, - спросил я.
      - Лучше оставить.
      - О. Хорошо... окей.
      30
      Я плыл в стране После, двигаясь к стране Дремоты - пока внезапно не подскочил и сел в холодном поту: - О, дьявол!
      Марсия рядом со мной встревоженно повернулась: - Что? Что такое?
      - Мне надо идти, мне надо назад в отель! Который час? О, боже, почти полночь! Меня точно повесят!
      - Джим, ты в порядке?
      - Нет, нет! - Я уже надевал брюки. - Где мои ботинки?
      - Не уходи...
      - Мне надо! - Я перехватил ее взгляд - болезненное, потерянное выражение глаз - сел рядом и обнял ее. - Марсия, извини. Я хотел бы остаться здесь с тобой, но не могу. Я... у меня приказ. Я понимаю, выглядит, словно я бегу от тебя, но это не так. Пожалуйста, верь мне.
      - Я верю, - сказала она, но я чувствовал, как она напряглась в моих объятьях. Она потерла глаза. - Я не сержусь. Я к этому привыкла.
      Я склонился к ее лицу и поцеловал. - Я не такой, Марсия.
      - Да, понимаю. Никто не такой, только все убегают.
      Я начал искать рубашку. - Я убегаю не "от", я убегаю "к". Если бы ты знала...
      - Да, да. У тебя секретная миссия. Как у всех. - Она откинулась в постель и закатилась под одеяло, положив подушку на голову. - Просто уйди, Джим. Окей?
      Я присел рядом, натягивая ботинки. - Слушай, я вернусь, хорошо? Если я не опоздал. А хотел бы.
      - Не беспокойся, - невнятно проговорила она из-под подушки.
      - Марсия, пожалуйста, не злись на меня. Я хотел бы рассказать, но не могу. - Я наклонился поцеловать ее, но она не дала убрать подушку с головы. - Хорошо, будь по твоему.
      Я поехал в отель, чувствуя, как что-то пробивается из-под камней. Черт, чем сильнее я пытаюсь быть честным, тем хуже себя чувствую. Почему бы мне не быть просто дерьмом, вроде Теда, чтобы каждый переступал через меня?
      Единственный ответ, который я смог придумать: я не знал, как стать дерьмом. Я был обречен идти по жизни, все время пытаясь быть хорошим. Всегда пытаясь быть рациональным. Всегда пытаясь понять.
      Я со злостью включил автотерминал и врубил пятнадцатый канал. Шел повтор одной из сессий свободного форума конференции, но послушав, я стал еще злее. Зачем они вообще передают эту чепуху? Если эти люди хотят быть глупыми, это их дело - но сколько невинных будет в опасности, если поверят в то, что услышат по сети? Я почти трясся от ярости, когда наконец подъехал к подземному гаражу отеля.
      Я съехал в бетонные внутренности здания. На одном из боксов стояла надпись "Служебный" и я въехал в него. Робот проверил карточку, посмотрел мне в лицо и открыл без вопросов. Лифт тоже удостоверил мою личность, прежде чем доставил на тринадцатый этаж.
      Когда двери лифта разошлись, не было никаких вооруженных охранников, поджидающих меня. Я выдохнул воздух, который задерживал весь путь наверх.
      Я прошел в комнату, назначенную мне, и набрал на терминале: "Жду инструкций".
      Экран опустел, потом появилось: "Пожалуйста, ждите дальнейших указаний на этом месте".
      Что это значило?
      Я сел перед терминалом и начал ждать, уставившись на экран. Сколько?
      Вдруг Валлачстейн и другие уже встретились и решили мою судьбу? Пока меня не было, чтобы говорить за себя?
      Я пошел на кухню и достал томатного сока, потом вернулся к клавиатуре и снова уселся. Пока ничего. Я подумал о Марсии. Я еще чувствовал теплый медовый запах ее волос. Он заставил меня ощутить внутренний жар - пока я не вспомнил горечь своего внезапного ухода. Удивлюсь, если она простит меня.
      Ну, может, я успею сделать что-нибудь, пока жду. Я сбросил экран и вызвал библиотечную службу. Экран замигал: "Извините, терминал заблокирован".
      Что?
      Я попытался еще раз. Тот же ответ.
      Я вытащил карту из щели считывания и направился к двери.
      Она не открылась. "Неверный пароль."
      Я вернулся в комнату, постоял в центре и осмотрелся в поисках другого выхода. Балкон?
      Я открыл скользящую дверь, вышел и перегнулся через перила, посмотреть, высоко ли. Слишком высоко. Тринадцатый этаж. Опасно было не само падение, а резкая остановка в конце.
      А если перебраться по перилам на соседний балкон? Невозможно. Балконы изолированы. Еще одна предосторожность подозрительного Мариотта.
      Я снова глянул вниз, потом вернулся в комнату и сделал мысленную опись обстановки. Две простыни, кингсайз. Два одеяла, кингсайз. Недостаточно. Даже с занавесями мне, наверное, не будет хватать четыре этажа.
      Я снова сел перед терминалом и начал пить свой томатный сок. Он был кислым. Даже закололо в гландах. Мне следует найти другое решение?
      Я не мог придумать никакого.
      Почему я вообще хочу выбраться?
      Потому что меня заперли.
      А почему меня заперли?
      Потому что боятся, что я попытаюсь сбежать.
      И что это подразумевает? Что они приняли решение? Что они запланировали для меня что-то такое, что может мне не понравиться?
      И я умчался из постели Марсии, чтобы прийти сюда? Не удивительно, что так много людей считают меня дураком.
      Я покончил с остатками сока несколькими быстрыми глотками, потом утонул в кресле и сердито уставился на неумолимый экран терминала.
      Он был полностью отключен. Прежде чем он снова начнет отзываться, его должен сбросить кто-нибудь с высоким кодом приоритета.
      Я подумал о Марсии и о своем обещании позвонить. Теперь я не мог сделать даже этого.
      Я подумал о Валлачстейне и его едва скрытых угрозах. Может, я не прошел психиатрическое исследование?
      А что, если они решили, чтобы я исчез? Разве мне не дано право на честный суд, или он у меня уже был? Как они смогут сделать это? Я получу какое-нибудь предупреждение? Каким образом у них исчезают люди?
      Я понял, что покрылся потом. Я не мог больше сидеть. Я встал и снова обыскал комнату, балкон, дверь...
      В дверь позвонили.
      Я начал говорить: - Кто там?, - и запнулся. А вдруг там расстрел-команда? Может, они сделают это здесь, в комнате? Или они заберут меня куда-то еще?
      Я стоял, соображая, не позвать ли на помощь или попытаться спрятаться.
      Прежде чем я сообразил, дверь открылась. - Можно войти?
      - Что? Кто?... - Потом я узнал его. Фромкин. Человек, который ел клубнику, рассуждая о глобальном голоде. Напыщенный осел.