Чужеземец

      — Ты хочешь сказать, он будет особенно неистово искать тебя, потому что теперь знает, что ты здесь?
      Джейми рассеянно кивнул, глядя мимо меня в огонь.
      — Ага. Он… в общем, теперь это дело его личное, понимаешь?
      — Мне так жаль, Джейми, — призналась я, но Джейми отмахнулся.
      — Гм… если бы это задело только меня, я бы больше ничего не сказал. Но раз уж мы об этом заговорили, — он метнул в меня пронзительный взгляд, — я признаюсь, что вид этой скотины, лапавшей тебя своими грязными руками, меня чуть не убил. — И снова посмотрел в огонь, словно заново переживая события этого дня.
      Я хотела было рассказать ему про… трудности Рэндалла, но побоялась, что это принесет больше вреда, чем пользы. Мне отчаянно хотелось обнять Джейми и молить его о прощении, но я не осмеливалась прикоснуться к нему. После довольно длительного молчания он вздохнул и встал, похлопывая ремнем по бедру.
      — Ну что ж, — произнес он. — Лучше сразу приступить к делу. Ты причинила много вреда, не послушавшись моего приказа, и я собираюсь наказать тебя за это, Клэр. Помнишь, что я сказал тебе утром перед тем, как уехать?
      Я вспомнила и поспешно метнулась через кровать, прижавшись спиной к стене.
      — Что ты имеешь в виду?
      — Ты отлично знаешь, что я имею в виду, — твердо сказал он, — Встань на колени перед кроватью и задери юбки, девочка.
      — Я этого не сделаю! — Я вцепилась в столбики кровати и заползла еще дальше в угол.
      Какое-то время Джейми, прищурившись, мерил меня взглядом, решая, что делать дальше. До меня уже дошло, что остановить его я все равно не смогу — он весил на добрых четыре стоуна больше, чем я. Наконец он предпочел пока не действовать, а поговорить еще немного, отложил ремень в сторону и сел рядом со мной.
      — Слушай, Клэр… — начал он.
      — Я уже сказала, что мне жаль! — выпалила я. — И мне действительно жаль. Я больше никогда ничего подобного не сделаю!
      — В том-то все и дело, — медленно произнес он. — Можешь и сделать. Только из-за того, что отказываешься принимать все всерьез. Полагаю, ты пришла оттуда, где жизнь гораздо проще. Там, откуда ты пришла, неподчинение приказам или то, что ты берешь дело в свои руки — не вопросы жизни и смерти. Самое худшее, что может произойти — если ты причинишь кому-нибудь неудобство, или же тебя сочтут надоедой, но вряд ли кого-нибудь убьют.
      Я наблюдала за тем, как он машинально разглаживает складки на килте, приводя в порядок мысли.
      — Тяжелая правда в том, что в таких местах, как это, самый пустяковый поступок может привести к очень тяжелым последствиям, особенно когда дело касается человека вроде меня. — Джейми потрепал меня по плечу, видя, что я готова расплакаться. — Я знаю, что ты бы никогда не стала подвергать опасности меня или кого-то другого сознательно. Но ты запросто можешь сделать это случайно, вот как сегодня, просто потому что все еще не веришь мне, когда я предупреждаю, что какие-то вещи опасны. Ты привыкла сама думать о себе, и я знаю, — тут он искоса посмотрел на меня, — что ты не привыкла позволять мужчинам командовать собой. Но ради всех нас тебе придется этому научиться.
      — Хорошо, — медленно произнесла я. — Я понимаю. Ты, конечно же, прав. Хорошо, я буду слушаться твоих приказов, даже если буду с ними не согласна.
      — Отлично. — Он встал и поднял ремень. — А теперь слезай с кровати, и покончим с этим.
      У меня от возмущения отпала челюсть.
      — Что?! Я уже сказала, что буду слушаться твоих приказов!!
      Джейми раздраженно вздохнул и снова сел на кровать, глядя на меня.
      — Послушай. Ты говоришь, что поняла меня, и я тебе верю. Но есть разница между тем, что ты понимаешь что-то, и тем, что ты это знаешь, причем огромная.
      Я неохотно кивнула.
      — Отлично. Мне все равно придется тебя наказать, причем по двум причинам: во-первых, чтобы ты знала. — Внезапно он улыбнулся. — Могу поделиться собственным опытом — хорошая порка заставляет относиться ко многим вещам куда серьезнее.
      Я сильнее вцепилась в столбики кровати.
      — Вторая причина, — продолжал Джейми, — это наши люди. Ты уже заметила, как они вели себя сегодня вечером?
      Я заметила. Ужин прошел в такой тяжелой атмосфере, что я с радостью сбежала в комнату.
      — Существует такое понятие, как справедливость, Клэр. Ты поступила плохо по отношению к ним, и тебе придется за это пострадать. — Он сделал глубокий вдох. — Я твой муж. Это моя обязанность, и я намерен ее выполнить.
      У меня имелись сильные возражения сразу по нескольким пунктам. Пусть речь идет о справедливости — а приходилось согласиться, что в этом есть некоторая доля правды — мое чувство amour — propre было жестоко оскорблено самой мыслью о том, что меня могут выпороть, неважно кем и неважно почему.
      Я чувствовала, что меня предал мужчина, которого я считала другом, защитником и любовником и от которого зависела. А чувство самосохранения просто вопило от ужаса при мысли, что придется отдать себя на милость человека, поднимавшего пятнадцатифунтовый палаш легко, как мухобойку.
      — Я не позволю тебе выпороть себя, — решительно заявила я, продолжая держаться за столбики кровати.
      — В самом деле? — Он вскинул медные брови. — Так вот что я скажу тебе, девочка: очень я сомневаюсь, что ты можешь мне возразить. Ты моя жена, нравится тебе это или нет. Если я захочу сломать тебе руку, или посадить тебя на хлеб и воду, или надолго запереть в чулане — и не думай, что у меня не возникает подобного соблазна! — я это сделаю, а не то что надеру тебе задницу.
      — Я буду кричать!
      — Скорее всего. Если не до того, то во время. Думаю, тебя услышат даже на соседней ферме — у тебя отличные легкие.
      Джейми гнусно ухмыльнулся и придвинулся ко мне.
      Он с некоторым трудом отцепил мои пальцы от столбиков и поволок меня к краю кровати. Я лягала его в голень, но он этого даже не почувствовал, потому что я была босиком. Негромко ворча, он сумел повернуть меня лицом в кровать, завернув руку за спину, чтобы удержать.
      — Я это сделаю, Клэр! Если будешь стоять спокойно, ограничимся дюжиной ударов.
      — А если нет? — дрожащим голосом спросила я. Джейми поднял ремень и с отвратительным звуком хлопнул себя по ноге.
      — Тогда я придавлю тебя коленом и буду лупить, пока рука не устанет, и предупреждаю — ты устанешь гораздо раньше.
      Я отскочила от кровати и кинулась на него, сжав кулаки.
      — Ты варвар! Ты… ты садист! — в бешенстве шипела я. — Ты делаешь это исключительно для собственного удовольствия! Я никогда не прощу тебе этого!
      Джейми помолчал, крутя ремень, и невозмутимо ответил:
      — Я не знаю, что такое садист. И уж если я прощу тебе сегодняшний день, думаю, ты меня тоже простишь сразу же, когда снова сможешь сидеть. А что до моего удовольствия… — Губы его дернулись в усмешке. — Я говорил, что должен буду тебя наказать, но не говорил, что не собираюсь этим насладиться. — И поманил меня согнутым пальцем. — Иди сюда.
 

* * *

 
      На следующий день я не хотела выходить из надежного убежища комнаты и тянула время, завязывая и развязывая ленты и причесываясь. Со вчерашнего вечера я не разговаривала с Джейми, но он заметил мои колебания и заставил меня спуститься с ним к завтраку.
      — Не нужно бояться встречи с остальными, Клэр. Конечно, они будут над тобой подшучивать, но все не так страшно. Выше нос. — И потрепал меня по подбородку, а я укусила его за палец, сильно, но не глубоко. — Ой! — Джейми отдернул руку. — Осторожнее, девочка, ты же не знаешь, куда я его совал.
      Посмеиваясь, он отпустил меня и пошел завтракать. Похоже, у него прекрасное настроение, с горечью думала я. Если вчера вечером он жаждал отмщения, то получил его сполна.
      Это был в высшей степени ужасный вечер. Мое неохотное согласие продлилось только до первого обжигающего соприкосновения ремня с моей плотью. Дальше произошла короткая, но ожесточенная драка, во время которой Джейми заработал кровотечение из носа, три прелестных глубоких царапины на щеке и сильно прокушенное запястье.
      Ничего удивительного, что потом я едва не задохнулась, завернутая в засаленное одеяло, а он уперся коленом мне в спину и избил меня до полусмерти.
      Джейми, будь проклята его черная шотландская душа, опять оказался прав. Мужчины приветствовали меня сдержанно, но вполне дружелюбно. Враждебность и презрение вчерашнего вечера испарились.
      Я у буфета раскладывала по тарелкам яйца, когда подошел Дугал и по-отечески обнял меня за плечи. Его борода щекотала мне ухо, когда он доверительным тоном пророкотал:
      — Надеюсь, Джейми не был к тебе слишком жесток вчера, девочка. Звучало так, словно он тебя убивает.
      Я жарко вспыхнула и отвернулась, чтобы он не увидел побагровевших щек. После оскорбительных замечаний Джейми я твердо решила не открывать рта во время всего испытания, однако когда дошло до дела, я могла бы бросить вызов самому Сфинксу. Пусть бы он попробовал молчать, если ремень в руках Джейми Фрэзера.
      Дугал обернулся и крикнул Джейми, сидевшему за столом с куском хлеба и сыра в руке:
      — Эй, Джейми, совсем ни к чему было наполовину убивать девчонку. Хватило бы и нежного напоминания. — И потрепал меня по заднице для наглядности, заставив поморщиться. Я сердито зыркнула на него.
      — Надранная задница еще никому не наносила большого вреда, — пробормотал Муртаг с набитым ртом.
      — И в самом деле, — ухмыльнулся Нед. — Иди посиди с нами, девочка.
      — Спасибо, я постою, — с достоинством ответила я, вызвав взрыв хохота. Джейми, усердно нарезая сыр, старался не встречаться со мной взглядом.
      Они весь день подшучивали надо мной, и каждый, насмешливо сочувствуя, старался потрепать меня по заднице, но в основном все шло терпимо, и я нехотя вынуждена была признать, что Джейми опять оказался прав, хотя по-прежнему хотела удушить его.
      Сидеть я не могла вообще, поэтому все утро пришлось заниматься мелочами — подрубать одежду, пришивать пуговицы…
      Это можно было делать, стоя у окна, под предлогом, что мне нужен свет. После обеда, который я тоже съела стоя, все разошлись отдохнуть по комнатам. Дугал решил, что мы отправимся в путь, когда совсем стемнеет. Джейми пошел в комнату вслед за мной, но я решительно захлопнула дверь прямо перед его носом. Пусть опять поспит на полу.
      Вчера вечером он вел себя очень тактично — надел ремень и молча вышел из комнаты сразу же, как закончил порку. Вернулся он через час после того, как я легла в постель и задула лампу, и ему хватило здравого смысла не ложиться рядом со мной. Он некоторое время вглядывался в темноту, где неподвижно лежала я, потом глубоко вздохнул, закутался в плед и уснул на полу возле двери.
      Слишком злая, расстроенная и физически измученная, чтобы уснуть, я почти всю ночь пролежала, то размышляя о словах Джейми, то борясь с желанием встать и пнуть его хорошенько в одно чувствительное место.
      Будь я объективной — чего мне вовсе не хотелось — я могла бы согласиться, что он был прав, утверждая, что я не отношусь к происходящему с надлежащей серьезностью. Однако он ошибался, сказав, что там, откуда я пришла — неважно, где находится это место — жизнь не такая опасная. На самом деле, думала я, он прав с точностью до наоборот.
      Просто это время все еще казалось мне ненастоящим; что-то вроде маскарада в нарядных платьях. В сравнении с массовыми механизированными военными действиями, небольшие стычки, которые я до сих пор видела — несколько человек, вооруженных саблями и мушкетами — казались скорее живописными, чем грозными.
      У меня были трудности с масштабами. Человек, убитый из мушкета, так же мертв, как тот, что убит из миномета. Просто миномет убивает безлично, уничтожая людей дюжинами, а из мушкета стреляет тот, кто видит глаза своей жертвы. И мне казалось, что это не война, а убийство. Но тогда сколько людей нужно, чтобы назвать это войной? Много, так, чтобы им не требовалось видеть друг друга. И все-таки это война — или хотя бы серьезное дело — для Дугала, Джейми, Руперта и Неда. Даже маленький краснолицый Муртаг имеет свои причины, чтобы быть жестоким, независимо от его природных наклонностей.
      А какие причины? Один король вместо другого? Ганноверы или Стюарты? Для меня они по-прежнему оставались именами из школьных учебников. Что они из себя представляли по сравнению с таким немыслимым злом, как гитлеровский рейх? Полагаю, для тех, кто живет под властью этих королей, разница есть, хотя мне она кажется ничтожной. Но с другой стороны, когда это право жить так, как хочется, считалось пустячным делом? Разве борьба за то, чтобы выбрать собственную судьбу, имеет меньшее значение, чем необходимость остановить величайшее зло? Я посмотрела на Джейми, свернувшегося клубком под дверью. Он дышал ровно, но поверхностно; возможно, тоже не мог уснуть. Я от души надеялась, что не мог.
      Сначала я намеревалась воспринимать все это поразительное злосчастье, как мелодраму. Подобные вещи просто не происходят в реальной жизни. С того момента, как я прошла сквозь камень, со мной приключилось множество потрясений, но самое ужасное — сегодня днем.
      Джек Рэндалл, так похожий и так ужасно не похожий на Фрэнка. Его прикосновение к моей груди неожиданно создало связующее звено между прежней и теперешней жизнями, объединило две эти реальности в одно целое с грохотом, похожим на удар грома. Кроме того, был еще и Джейми: его лицо, застывшее от страха, в окне комнаты Рэндалла, перекошенное гневом на обочине, сжавшееся от боли при моих оскорблениях…
      Джейми. Джейми был настоящим, верно; куда более реальным, чем все остальное, когда-либо приключавшееся со мной, реальнее даже Фрэнка и моей жизни в 1946 году. Джейми, нежный любовник и вероломный подлец.
      Возможно, в этом и заключается часть проблемы. Джейми так заполонил мои чувства, что все, его окружающее, кажется неуместным. Но больше я не могу игнорировать это. Мое безрассудство сегодня едва не стоило ему жизни, и мой желудок совершил кувырок, когда я подумала, что могла потерять его. Я резко села, решив разбудить его и сказать, чтобы он ложился ко мне в постель. Но стоило мне всем своим весом прижать результаты его творчества, как я не менее резко передумала и сердито шлепнулась на живот.
      Ночь, проведенная в приступах бешенства и философских размышлениях, измотала меня, поэтому я проспала до темноты и, спотыкаясь, как в тумане, спустилась вниз, на легкий ужин, когда меня разбудил Руперт.
      Дугал, наверняка терзаемый муками скупости, все же раздобыл для меня пони. Крепкое животное, весьма неизящного сложения, с добрыми глазами и короткой щетинистой гривой. Я немедленно нарекла его Чертополохом.
      До сих пор я не представляла себе, что значит долго ехать верхом после жестокой порки, и только посмотрев с сомнением на жесткое седло Чертополоха, поняла, что меня ожидает. На седло шлепнулся толстый плащ, и блестящий черный крысиный глаз Муртага заговорщически подмигнул мне сбоку. Я твердо решила, что, по крайней мере, страдать буду в горделивом молчании, и мрачно стиснула зубы, устраиваясь в седле.
      Похоже, что мужчины устроили молчаливый заговор галантности. Они по очереди (и весьма часто) требовали остановки, чтобы облегчиться, чем давали мне возможность спешиться на несколько минут и тайком потереть болевший зад. То и дело кто-нибудь предлагал остановиться и сделать глоток-другой воды, для чего опять же требовалось остановиться и мне, поскольку бутылки с водой навьючили на Чертополоха.
      Таким манером мы тряслись часа два, но боль становилась все ужаснее, вынуждая меня непрестанно ерзать в седле.
      В конце концов я решила, что пусть горделивое страдание катится ко всем чертям — мнепросто необходимоспешиться, хотя бы ненадолго.
      — Тпру! — крикнула я Чертополоху и сползла на землю, притворившись, что рассматриваю переднюю левую ногу пони. Остальные лошади топтались рядом.
      — Боюсь, у него в подкове был камень, — соврала я. — Я его уже вытащила, но теперь придется пройти немного пешком — не хочу, чтобы он захромал.
      — Нет, это невозможно, — отрезал Дугал. — Хотя ладно, пройдись пешком, но с тобой кто-нибудь должен остаться. Дорога тут спокойная, но одна ты идти не будешь.
      Джейми тут же спрыгнул на землю.
      — Я пойду с ней, — спокойно сказал он.
      — Хорошо. Только особо не мешкайте — в гостиницу нужно попасть до рассвета. Вывеска «Красный Вепрь»; хозяин — наш друг.
      Он жестом собрал остальных, и они пустились быстрой рысью, оставив нас в клубах поднятой копытами пыли.
 

* * *

 
      Несколько часов пытки в седле не улучшили моего настроения. Пусть идет рядом. Будь я проклята, если скажу ему хоть слово, садист, скотина жестокая.
      В лунном свете он выглядел не особенно зверски, но я ожесточила сердце и похромала вперед, стараясь не смотреть на него.
      Оскорбленные мускулы поначалу возмутились из-за непривычного упражнения, но примерно через полчаса я начала двигаться немного свободнее.
      — Завтра ты будешь чувствовать себя намного лучше, — небрежно бросил Джейми. — Правда, сидеть толком не сможешь до послезавтра.
      — Откуда это такой опыт? — окрысилась я. — Что, так часто порешь людей?
      — Да нет, — ответил он, ничуть не задетый моим отношением. — Это в первый раз. Зато у меня солидный опыт с… гм… другой стороны.
      — У тебя? — вытаращилась на него я. Мысль о том, что кто-то берет ремень и порет эту несгибаемую массу мышц и сухожилиий, показалась мне совершенно нелепой.
      Он засмеялся, видя выражение моего лица.
      — Когда я был немного меньше, Сасснек. Тогда меня пороли чаще, чем я мог сосчитать; в возрасте от восьми до тринадцати лет. А потом я перерос отца, и ему стало несподручно перекидывать меня через калитку.
      — Твой отец порол тебя?
      — Ага, в основном он. Еще, конечно, школьный учитель, и время от времени Дугал или другой дядюшка, в зависимости от того, где я жил и чем занимался.
      Я заинтересовалась, несмотря на твердое решение игнорировать его.
      — А что ты такого делал?
      Он снова засмеялся. Смех прозвучал в прохладном ночном воздухе тихо, но заразительно.
      — Ну, всего я не вспомню. Скажем так — в основном я это заслужил. Во всяком случае, папа вряд ли лупил меня несправедливо. — Он замолчал и задумался. — Мм. Дай вспомнить. Один раз — за то, что я швырял камнями в цыплят; еще раз — за то, что катался верхом на коровах и они так возбудились, что их нельзя было подоить. Еще за то, что съел все варенье с пирожных, а сами пирожные оставил. А, еще за то, что забыл запереть ворота в конюшне и выпустил всех пони, и за то, что поджег соломенную крышу в голубятне — правда, это случайность, я не нарочно это сделал, и за то… — Джейми замолчал и пожал плечами, а я против воли прыснула.
      — В общем, обычные вещи. Правда, чаще всего за то, что открывал рот, когда следовало помолчать. — Он фыркнул, вспомнив что-то. — Один раз сестра, Дженни, разбила кувшин. Я ее дразнил, она разозлилась и швырнула его в меня. Когда папа вошел и спросил, чья это работа, она так перепугалась, что ничего не могла сказать, только смотрела на меня огромными глазищами — у нее тоже синие глаза, как у меня, только намного красивее, с такими черными ресницами. — Джейми опять пожал плечами. — В общем, я сказал отцу, что это я разбил.
      — Очень благородно, — язвительно заметила я. — Твоя сестра, должно быть, была тебе очень благодарна.
      — Ага, может, и была бы. Только отец стоял за открытой дверью и все видел. Поэтому ее он выпорол за то, что она разозлилась и разбила кувшин, а меня выпорол дважды: раз за то, что я ее дразнил, а второй — за вранье.
      — Но это же несправедливо! — с негодованием воскликнула я.
      — Мой отец не всегда был нежным, но обычно — справедливым, — невозмутимо ответил Джейми. — Он сказал, что правда есть правда, и что люди должны отвечать за свои собственные поступки. И он прав. — И искоса бросил на меня взгляд. — А еще он сказал, что взять на себя ее вину — очень добрый поступок с моей стороны, поэтому, раз он все равно должен меня наказать, то я могу выбирать — порка или идти в постель без ужина. — Джейми печально рассмеялся и покачал головой. — Отец отлично знал меня. Конечно же, я выбрал порку.
      — Ты просто ходячий желудок, Джейми, — бросила я.
      — Ага, — беззлобно согласился он. — Всегда таким был. Ты тоже обжора, — обратился он к своему пони. — Погоди немного, мы остановимся отдохнуть. — И дернул за поводья, оттянув ищущий нос пони от соблазнительных пучков травы вдоль дороги. — Нет, отец был справедливым, — продолжал Джейми, — и очень внимательным, хотя в то время я этого не ценил. Он никогда не заставлял меня дожидаться порки. Уж если я что натворил, так меня тут же и наказывали — или сразу же, как все выяснялось. И он всегда говорил мне, за что меня лупит, и если я хотел высказать свое мнение — мне разрешалось.
      Ага, вот что ты замышляешь, подумала я. Ты просто обезоруживающий интриган. Я очень сомневалась, что он очарует меня настолько, чтобы я отказалась от намерения выхолостить его при первой же возможности, но пусть попытается.
      — Ты когда-нибудь выигрывал спор? — поинтересовалась я.
      — Нет. Обычно все случаи были вполне понятными, и обвиняемый сам же и признавался. Но иногда я умудрялся немного облегчить приговор. — Он потер нос. — Один раз я сказал отцу, что, по моему мнению, бить сына — это самый нецивилизованный метод добиваться своего. А отец ответил, что во мне столько же здравого смысла, сколько в столбе, рядом с которым я стою, а может, и меньше. Он сказал, что уважение к старшим — это краеугольный камень цивилизованного поведения, и до тех пор, пока я это не выучу, лучше мне просто любоваться пальцами собственных ног, пока один из дикарей-взрослых надирает мне задницу.
      На этот раз я засмеялась вместе с Джейми. На дороге было так мирно, и стояла та абсолютная тишина, которая воцаряется, только если ты на многие мили удаляешься от людей. Такая тишина редко наступает в моем переполненном мире, где машины влияют на людей, и один человек может производить столько же шума, сколько целая толпа. А здесь раздавался лишь шелест травы, редкое «кри-и-ик» ночной птицы да приглушенный топот копыт. Сведенные судорогой мышцы расправились, и теперь я шла довольно легко. От рассказов Джейми, веселых и полных умаления собственного достоинства, уязвленные чувства тоже частично успокоились.
      — Конечно, мне вовсе не нравилось получать трепку, но если бы я мог выбирать, я бы предпочел отца школьному учителю. В школе нас в основном лупили ремнем по ладони, а не по заднице. А отец говорил, что если он отлупит меня по ладони, я не смогу работать, а если трепка достанется заднице, я во всяком случае не впаду в соблазн сесть и побездельничать. Обычно у нас каждый год появлялся новый учитель. Они надолго не задерживались — становились фермерами или уходили в более богатые края. Учителям очень уж мало платят, поэтому они всегда такие тощие и вечно голодные. Один раз, правда, был толстяк, но я так и не поверил, что он учитель. Мне казалось, что это переодетый священник.
      Я вспомнила пузатого коротышку отца Бэйна и улыбнулась.
      — Одного я особенно хорошо запомнил. Он заставлял тебя встать перед классом с вытянутой вперед рукой и начинал читать бесконечную нотацию. Припоминал все твои предыдущие грехи и болтал даже во время взбучки. А я стоял с вытянутой рукой, страдал от боли и молился, чтобы он перестал нудить, а скорее делал свое дело, пока я не растерял остатки храбрости и не начал плакать.
      — Думаю, именно этого он от тебя и добивался, — сказала я, невольно испытывая сочувствие.
      —О да, — согласился Джейми. — Но прошло какое-то время, пока я понял. А уж когда до меня дошло, то я, как всегда, не мог держать рот на замке. — И вздохнул.
      — И что произошло? — заинтересовалась я, забыв, что собиралась злиться.
      — Ну, однажды он велел мне встать — такое часто случалось, потому что я не умел толком писать правой рукой и все время писал левой. Он ударил меня трижды; ублюдок, на это ушло чуть ли не пять минут! — и все рассказывал мне, какой я тупой, ленивый, упрямый юный деревенщина. Рука у меня горела прямо ужасно, потому что это был уже второй раз за день, и я сильно боялся, потому что знал, что меня еще и дома ждет трепка. Такое у отца было правило: если меня лупили в школе, значит, и дома обязательно тоже, потому что отец считал: учение — это очень важно. В общем, я вышел из себя. — Левая рука Джейми невольно крепче вцепилась в поводья, словно он оберегал чувствительную ладонь. Джейми замолчал и взглянул на меня. — Я редко выхожу из себя, Сасснек, и обычно очень об этом жалею.
      Мне показалось, что это очень похоже на извинение.
      — В тот раз ты тоже пожалел?
      — Я сжал кулаки, уставился на него — такой высокий, долговязый парень, думаю, ему было лет двадцать, хотя мне он тогда казался стариком — и заявил: «Я вас не боюсь, и вы не заставите меня плакать, лупите хоть как сильно!» — Джейми втянул в себя воздух и медленно выдохнул. — Думаю, я немного не рассчитал. Не стоило говорить ему это, пока он еще держал ремень в руках.
      — Не рассказывай, — быстро вставила я. — Он попытался доказать тебе, что ты неправ?
      — О да, попытался, — кивнул Джейми. Его голова на фоне укутанного тучами неба казалась темной. В его голосе прозвучало мрачное удовлетворение при слове «попытался».
      — Но у него не получилось, нет?
      Растрепанная голова качнулась из стороны в сторону.
      — Нет. Во всяком случае, плакать он меня не заставил. Хотя, конечно же, заставил сильно пожалеть о том, что я не промолчал.
      Джейми замолк и повернул ко мне голову. Тучи на мгновенье расступились, на его щеку упал свет, и его лицо показалось мне позолоченным, как у архангелов Ренессанса.
      — Когда Дугал перед венчаньем рассказывал тебе о моем характере, он, случайно, не упомянул, что иногда я становлюсь чрезвычайно упрямым? — Раскосые глаза хитро заблестели, скорее, как у Люцифера, чем у Михаила.
      Я прыснула.
      — Очень скромно сказано. Насколько я помню, он мне поведал, что все Фрэзеры упрямы, как камни, а ты — хуже всех остальных. Вообще-то, — сухо добавила я, — я уже и сама обратила на это внимание.
      Джейми улыбнулся и повел пони в обход глубокой лужи.
      — Ммгм, что ж. Не скажу, что Дугал неправ, — заметил он. — Но пусть я упрямый, зато честный. Отец был таким же, и время от времени мы с ним начинали пререкаться, да так, что без применения силы разобраться было невозможно, и все кончалось тем, что я висел на калитке.
      — Эй, ты! Тихо! Stad, mo dubh! — Джейми протянул руку и схватил за повод моего пони: тот вставал на дыбы и фыркал. Его собственный, не такой нервный, только дергался и тревожно тряс головой.
      — Что такое? — Я не видела ничего, кроме пятен лунного света, испещривших дорогу и поле. Впереди росла сосна, и животные, кажется, не желали приближаться к ней.
      — Не знаю. Оставайся здесь и молчи. Садись верхом и удерживай моего пони. Если я крикну, бросай поводья и скачи прочь.
      Тихий, небрежный голос Джейми успокаивал не только пони, но и меня. Он пробормотал своему пони «Sguir!», хлопнул его по шее, чтобы тот подошел поближе ко мне, и растворился в вереске, положив руку на кинжал.
      Я изо всех сил напрягала зрение и слух, пытаясь понять, что так сильно тревожит животных: они переступали с ноги на ногу, били копытом, подергивали ушами и хвостами. Ночной ветер разогнал тучи, и сверкающий лик полумесяца был лишь слегка подернут остатками облачков. Но я все равно ничего не видела ни на дороге, ни в зловещем лесочке рядом с ней.
      Мне казалось, что для разбойников с большой дороги, которых в горах Шотландии не так уж и много, и час слишком поздний, и место невыгодное: слишком мало здесь путников, на которых имеет смысл устраивать засаду.
      Лес стоял темный, но не тихий. Шумели сосны — миллионы их иголок шуршали на ветру. Очень древние деревья, эти сосны, и очень зловеще выглядят во мраке. Эти их шишки и крылатые семена… Они намного старше и суровее, чем березы и ольхи со своими мягкими листьями и хрупкими ветвями… Самое подходящее место для привидений и злых духов, о которых любит рассказывать Руперт.
      Только ты, сердито подумала я, можешь довести себя до того, чтобы начать бояться деревьев. Кстати, а где Джейми?
      Рука, схватившая меня за бедро, заставила меня пискнуть, как испуганную летучую мышь — вполне понятное явление, если пытаешься кричать, когда сердце колотится прямо во рту. Ужасно разозлившись из-за этого иррационального страха, я накинулась на Джейми, колотя его кулаками в грудь.
      — Не смей подкрадываться ко мне подобным образом!
      — Шшш, — прошептал он. — Пойдем-ка со мной. — Бесцеремонно сдернул меня с седла и наскоро привязал животных. Те тоненько заржали нам вслед.
      — Да что такое? — прошипела я, спотыкаясь о корни и камни.
      — Тихо. Не разговаривай. Смотри вниз, на мои ноги. Ступай туда, куда ступаю я, и остановись, когда я к тебе прикоснусь.
      Медленно и относительно бесшумно мы подкрались к опушке соснового леса. Под деревьями стояла тьма, лишь крохи лунного света падали на подстилку из старой хвои. Даже Джейми не мог ступать по ней беззвучно, но шорох сухих иголок сливался с шелестом крон над головой.
      Перед нами возникла высокая груда камней. Джейми поставил меня на них, помогая взобраться наверх. На вершине хватало места, чтобы лечь рядом на живот. Джейми прижался губами к моему уху, едва дыша
      — Тридцать футов вперед и направо. На поляне. Видишь их?
      Увидев их, я тут же и услышала.
      Волки, небольшая стая, восемь или десять зверей. Они не выли, нет. В тени лежала добыча, темное пятно с торчавшей вверх ногой, тоненькой, дергающейся в такт рвущим куски мяса зубам. Изредка слышалось приглушенное рычанье и тявканье — это взрослые отгоняли от своей доли щенка, да еще удовлетворенное ворчанье и треск ломающихся костей.
      Мои глаза привыкли к освещенной лунным светом сцене, и я разглядела несколько лохматых теней, развалившихся под деревьями, сытых и умиротворенных.
      Тут и там высвечивались пятна на серых шкурах — это оставшиеся у добычи волки толкали друг друга, подбираясь к лакомым кусочкам, незамеченным предыдущими едоками.