Преступная связь

Наблюдая, как она движется по комнате, Льюк почувствовал жар запретного желания, охвативший его чресла. С первой же минуты, увидев Бесс на вечеринке в честь ее помолвки, он испытывал отчаянную, болезненную жалость к ней — к маленькому существу, похожему на мышку, полностью оттесненному в тень прекрасной, ослепительной, неотразимой сестрой.

Но Бесс, по-видимому, была вполне довольна вторыми ролями, поскольку, как выяснил Льюк, она привыкла к этому: родилась второй и считалась второсортной сестрой, от которой не ждут особых успехов. Она собиралась выйти замуж за чванливое ничтожество, человека, который будет помыкать ею, втискивать ее в удобные ему рамки, не оставляя ей ни времени, ни места выяснить, кто она на самом деле и чего хочет от жизни.

Льюк сразу вознамерился приложить все усилия, лишь бы открыть глаза Бесс на ее собственные возможности. Он поддразнивал ее, насмехался, подталкивал к необдуманным поступкам и в то же время флиртовал с ней, показывал, что такое настоящие поцелуи, поскольку, несмотря на помолвку Бесс с напыщенным болваном, Льюк инстинктивно чувствовал, что сексуальность в ней еще не пробудилась.

Льюк сунул ладони в карманы черных узких брюк, кремовый смокинг приоткрыл шелковую рубашку цвета кофе с молоком. Его глаза стали задумчивыми.

Итак, он выполнил почти все, что наметил. Бесс бросила никчемную работу ради такой, которая позволит ей раскрыться; поддалась искушению примерить выбранную одежду, которая покажет, что она может быть по-своему так же привлекательна, как ее неотразимая сестра.

Льюк с трудом поверил своим глазам, увидев, как черное шифоновое платье, выуженное им из чемодана Бесс, заманчиво подчеркнуло великолепные изгибы, скрытые прежде безнадежно безвкусными тряпками. Низкий вырез обнажил нежную кожу шеи и верхней части груди, изумительную ложбинку, при виде которой его пальцы зачесались от желания исследовать прелестные подробности. Его губы заныли от желания прикоснуться к упругим полушариям, так соблазнительно покоящимся под прозрачной тканью. Короткий подол не прятал ноги, оказавшиеся на редкость стройными…

На минуту он отдался раздражающе неотступному, запретному желанию прикоснуться к ней, сорвать с нее платье и покрыть поцелуями ее тело. План преобразить Бесс начинал мстить ему. Пора было положить этому конец.

— Мы заставили Кьяру ждать слишком долго, — резко произнес он, разорвав тишину. — Идем?

Раздражающая притягательность низкого голоса Льюка заставила Бесс вскинуть голову и уставиться на него. Воздух застрял в ее легких. Она не могла дышать, сила чувств вызвала у нее дрожь.

На переносице над великолепными задумчивыми глазами Льюка залегла легкая морщинка, углы его чувственных губ приподнялись. Значит, беспорядочно суетясь, она вызвала у него досаду. Почему-то Бесс это больно ранило, хотя должно было оставить равнодушной.

— Разумеется, — сухо отозвалась она. — Идемте. Я проголодалась.

Распрямив плечи, Бесс вышла из комнаты, чувствуя, как каждая мышца, каждая кость в ее теле затвердела. Ей тяжело далась борьба с ошеломляющим сознанием близости Ваккари; она отчаянно старалась сохранить самообладание, поскольку знала: лишившись его, она погибнет.

Но каким-то чудом ей удавалось сдерживаться, пока они не вышли на террасу.

— Потрясающе! — воскликнула Бесс неожиданно высоким и срывающимся голосом.

Террасу освещали золотистые фонари. Здесь стоял стол, накрытый на двоих, а розы, каскадами падающие с перил, при лунном свете обрели призрачный вид и наполняли воздух ароматом.

— Гости смогут ужинать здесь, если пожелают, — продолжала Бесс более холодным и решительным тоном, сдобренным щедрой дозой сарказма. — Разумеется, я не знаю, близко ли отсюда до кухни, поскольку мне еще не представилось возможности увидеть планы, но…

— Что ты за колючее маленькое создание! — Льюк устроился напротив Бесс за столом, его взгляд оставался отчужденным. — Любому замечанию ты ухитришься придать оттенок обвинения. Почему бы тебе не утихомириться?

Бесс с трудом сглотнула. Возможно, ее замечание и тон и вправду казались чересчур запальчивыми. Но Ваккари не обратил бы на это внимания, если бы питал к ней неприязнь! Почувствовав, как самообладание начинает ускользать, Бесс сделала попытку вернуть его и с вызовом ответила:

— Неужели все мужчины-итальянцы так чертовски надменны?

Хмурясь, она посмотрела на бокал кьянти, наполненный для нее Ваккари, но взгляд неотразимых серебристых глаз заставил ее поднять голову.

Колеблющийся золотистый язычок свечи в шаре из янтарного стекла отражался в пламенных глубинах. Он имел дьявольский вид, казался магнитом для темных сил всего возбуждающего, в корне неверного, учитывая их обстоятельства, всего, что греховно подкрепляло ее глубинные и запретные чувства к нему. Слезы влечения и опустошающего сожаления жгли глаза Бесс, и твердость голоса Ваккари почти принесла облегчение, когда он ответил на ее вопрос:

— Не забывай, я ведь полукровка. Возможно, я унаследовал надменность, присущую чистокровным итальянцам, но мне недостает врожденного такта. — Его мускулистые, широкие плечи приподнялись в беспечном пожатии. — Я — помесь, дворняжка. Помни об этом. Если дворняжкам приходится драться, они не брезгуют грязными приемами.

Ваккари уставился в лицо Бесс, на котором отражались скованность и тревога. Он боролся бы любыми средствами, чтобы не замечать эту опасную притягательность, вдруг подумалось ему, даже подменил бы растущее влечение открытой враждой, если бы потребовалось.

— Ешь, — холодно скомандовал он. — Кьяре пришлось долго хлопотать, а ты сказала, что проголодалась.

В сущности, Бесс была не голодна. Она солгала. Ей следовало бы возрадоваться, поскольку Ваккари внезапно проникся к ней неприязнью, перестал флиртовать и дразнить. А если ее присутствие наскучило ему и стало раздражать, он

будет рад отпустить ее, как только Бесс выполнит работу, ради которой приехала сюда.

Подобным мыслям полагалось успокоить ее, но этого не произошло. Сердце Бесс разрывалось от невыносимой обиды, желудок судорожно сжимался, пока она невидящими глазами смотрела на аппетитную, тонко нарезанную ветчину, оливки, колбаски и анчоусы, которые Ваккари поставил перед ней.

Бесс сумела проглотить несколько кусков, запивая их большими глотками рубинового вина, а затем принялась ковырять следующее блюдо — крохотные, на один укус, кусочки нежной баранины с ароматом розмарина, — которое с гордым видом принесла Кьяра. В конце концов натянутое молчание стало невыносимым. Поразмыслив, Бесс пришла к выводу, что любой разговор будет лучше этой гнетущей тишины, и осведомилась:

— Кроме кузины, у вас много родственников в Италии?

— Масса, — коротко ответил Льюк, — нетерпеливым жестом отставляя тарелку с недоеденным ужином.

Но Бесс упорствовала: что-то заставляло ее узнать о Льюке как можно больше.

— Вы часто видитесь с ними? Вы родились в Италии или в Англии? Может, здесь у вас есть свой дом?

Бесс понимала, что тараторит слишком быстро, но слова, вдруг начавшие срываться с ее языка, были порождены последней отчаянной потребностью расшевелить его.

* * *

Она никогда не сможет обсуждать его личность с сестрой, грустно поняла Бесс: подобный разговор будет слишком мучительным. Она постарается всеми силами избегать встреч с этой парой после свадьбы — по крайней мере до тех пор, пока не научится справляться с болью в сердце.

— Сколько вопросов! — Но голос Ваккари прозвучал спокойнее, словно он считал безопасным разговор о своем происхождении. Слегка пожав плечами, он указал в сторону расстилающейся внизу долины, россыпь огоньков на которой указывала на существование крохотных деревушек. — Я родился здесь, в Тоскане. Иногда меня тянет сюда. В глубине души я испытываю сожаление и чувство потери.

— Вы хотели бы снова иметь здесь свой дом? — догадалась Бесс, тронутая тоскливой ноткой в тягучем, как мед, голосе Льюка.

— Когда придет время — да, — ответил он. Когда они с Хэлен будут женаты год или два

и соберутся завести детей. Это соображение имело смысл. И ранило. Но Льюк продолжал беспечным тоном:

— Я родился на вилле на берегах Арно, в предместьях Пизы. К тому времени моя семья проделала долгий путь от своих крестьянских корней. Отец возглавлял торговый банк моего деда и был женат на англичанке из знатного рода.

Льюк рассказывал, отвернувшись, избегая взгляда огромных внимательных глаз. Он полагал, что разговор о прошлом будет уместнее прежнего натянутого молчания, а высказанная информация окажется достаточно безвредной.

— Моя мать была несчастна в Италии, и после смерти отца мы жили в Лондоне. Она так и не вернулась сюда.

— Сколько лет вам было, когда умер ваш отец?

Хорошо, что Ваккари не смотрит на нее. В этом случае она стала бы потворствовать своему желанию поглощать его взглядом, изучать худое смуглое лицо, мягкие, шелковистые пряди волос, твердую мужскую челюсть, жесткий, но чувственно-прекрасный рот и втайне запоминать его образ, потому что больше ей ничего не остается. Вскоре он окажется вне досягаемости.

Бесс поспешно отвела взгляд, когда Льюк на миг повернулся к ней и ответил:

— Тринадцать. В Англии меня отправили в закрытую школу для мальчиков, и единственной уступкой, сделанной моему итальянскому наследию в то время, было обещание, что в отношении карьеры я пойду по стопам отца.

Льюк понял, что совершил непростительную ошибку, взглянув на нее. Напряжение вновь начало быстро нарастать. Оно пронизывало воздух. Но, посмотрев на Бесс, он уже не мог оторвать взгляда от нежного овала ее лица, обрамленного густыми блестящими волосами. Золотистый свет фонарей придавал таинственность ее пухлым губам, гладким матовым плечам, подчеркивал заманчивую ложбинку между ее грудей, превращал глаза в восхитительные бездонные озера.

Восхитительные… Он мысленно застонал, проклиная себя за то, что натворил. Он пробудил в Бесс чувственность, не подозревая, что прежде дремавшее желание сосредоточится на нем.

И, Бог свидетель, это желание было взаимным!

Совершить бесчестный поступок было бы на удивление легко. Он должен победить влюбленность, ибо так будет лучше для них обоих. Мускул задергался на челюсти Льюка.

— Хочешь узнать что-нибудь еще? — грубовато осведомился он. — Например, обувь какого размера я носил в десять лет? Когда вырос из пеленок? Когда меня отняли от груди? — Осушив свой бокал, он со стуком опустил его на стол. — А если нет, может, закончим разговор? Он мне надоел.

Минуту Бесс не могла поверить своим ушам. Никогда прежде она не испытывала такой боли в сердце. Ее бдительность притупил мягкий и товарищеский тон Ваккари, она растаяла в атмосфере уютной интимности, почувствовала, что приблизилась к нему, стала его частью, пусть на несколько волшебных минут…

— Прошу прощения за то, что я наскучила вам, — выдавила Бесс похолодевшими, непослушными губами. В горле возник огромный ком, во рту пересохло.

Она поднялась, намереваясь с достоинством удалиться, но ноги отказывались повиноваться. Чтобы не заплакать от отчаяния, она известила Ваккари:

— Незачем винить меня, если вы привыкли к более блистательному обществу. Вы сами настояли, чтобы я осталась здесь, так что приготовьтесь к смертной скуке.

Она должна немедленно уйти. Какой бы ответный укол ни нанес ей Ваккари, она не выдержит его. Бесс заставила себя сдвинуться с места, но ватные ноги предали ее. Она больно ударилась о край стола, пока пыталась обойти его, и это незначительное унижение стало последней каплей. Слезы, с которыми Бесс так храбро боролась, потоком хлынули из ее глаз, долго сдерживаемый в груди всхлип вырвался наружу.

Она закрыла руками лицо, пряча окончательный позор, и сквозь прерывистое дыхание и нервное биение собственного сердца услышала звон фарфора, бесцеремонно отодвинутого в сторону.

— Сага, не надо! — Он вскочил на ноги, оказавшись совсем близко. — Этого я не вынесу. Прости меня, прости! Не плачь. Прошу тебя, не плачь!

Его голос звучал резко, но не так, как прежде; чувством, сквозившим в нем, была не досада, а нечто другое, отчего у Бесс закружилась голова, а слезы вновь полились ручьем. Вдруг она ощутила на плечах его руки и, не в силах противиться, пылко прижалась к Ваккари.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Вспышка желания была чересчур остра и неумолима, чтобы бороться с нею, и Бесс обвила руками его шею, чувствуя, как ее начинает бить дрожь.

Льюк застонал в отчаянии, когда глубокое ответное содрогание пронзило его тело, нашел губами ее рот, и Бесс с бездумной готовностью покорилась сокрушительному натиску.

Вторжение его языка вызвало бурные взрывы ощущений во всем ее теле, затуманило мысли, а когда Бесс инстинктивно обвела его кончиком своего языка, пожар необузданной реакции Льюка затопил ее сексуальным возбуждением — таким явным и бурным, о существовании которого Бесс даже не подозревала.

Перенесенная в мир стремительного экстаза, она безвольно прильнула к нему. В этом мире не существовало больше ничего, кроме ее любви к нему и их взаимного желания.

— Бесс! — хрипло пробормотал Льюк. От этого страстного возгласа у него перехватило горло; взяв Бесс на руки и жадно прижавшись к ее губам, он понес ее по тихим коридорам в комнату.

Дрожащими руками Льюк расстегнул молнию на ее платье и медленно спустил его с плеч вниз по телу. Мелкие содрогания, усиливающие чувство непреходящей спешки, заставили ее легко переступить через ворох ткани и коснуться розовыми кончиками грудей его тела, расстегнуть на нем рубашку, попробовать его кожу на ощупь.

Задыхаясь, он запрокинул голову, зажмурился и приоткрыл рот, пока набухшие соски Бесс терлись о его пылающую кожу. На мгновение он напрягся всем телом, прежде чем судорожно прижать ее к себе. Его губы лихорадочно скользили по ее лицу, прикрытым векам, уголкам рта, впадинкам под ушами и всей длине шеи, прежде чем спуститься ниже и пылко прильнуть к отяжелевшей груди, коснуться которой он до боли желал с тех пор, как впервые увидел Бесс в этом соблазнительном черном платье.

Вновь подхватив Бесс на руки, Льюк понес ее к постели. Дрожь пронизывала их тела, словно они уже были единым целым. Взрыв глубинных, почти животных ощущений внизу живота опалил Бесс, едва Льюк сорвал с себя одежду и она увидела атласный блеск его кожи, отчаянное желание в глазах, когда он медленно, почти благоговейно Заключил ее в объятия.

В первый же момент пробуждения Бесс мгновенно окатила волна таких глубоких и острых чувств, что она удивилась, как ее хрупкое тело способно вместить их, не распавшись на миллионы крохотных, трепещущих в экстазе осколков.

Не открывая глаз, она поняла, что Льюк еще крепко спит. Его дыхание было ровным и глубоким, нагое тело — теплым и полным жизни под ее изогнутой рукой.

Бесс поборола искушение разбудить его. Медленно и осторожно она убрала руку и приподнялась на локте, глядя на него сверху вниз и чувствуя, что ее сердце переполняется невыносимой, мучительной любовью.

Как он прекрасен! Темные ресницы отбрасывают расплывчатые тени выше скул, губы соблазнительно приоткрылись во сне. Искушение было непреодолимым…

Более того — его страсть умеряла нежная забота, словно он интуитивно понял, что она — девственница. Когда он наконец вошел в нее полностью, она пробормотала его имя, а он глухо поправил:

— Лука — так меня назвали при рождении. Для тебя я Лука.

И вот теперь Бесс задала себе вопрос: позволил ли он и Хэлен называть его итальянским именем, тем, которое он носил, прежде чем его переиначили на английский лад? Этот вопрос стал для Бесс подобен физическому удару, заставившему ее обхватить себя руками в тщетной попытке сдержать потрясение.

Ужасное, неотвратимое и неудержимое потрясение, вызванное чувством вины.

Она провела ночь с будущим мужем своей сестры, предавалась с ним любви — с каждым разом все более страстно, пылко, бурно, забыв о робости.

Это было явное предательство, и Бесс не знала, сумеет ли загладить свою вину. Единственное оправдание — он тоже не смог ничего поделать с собой и влюбился в нее так же катастрофически стремительно, как она — в него.

Но катастрофы не случится, если он поймет, что любит ее, а не Хэлен.

Бесс больно прикусила нижнюю губу, ее глаза наполнились слезами, едва она поняла, как будет уязвлена Хэлен. А мама больше никогда не заговорит с ней. В семье считалось само собой разумеющимся, что Хэлен сделает блестящую партию, а она, Бесс, совершит благоразумный выбор.

Мать обвинит ее в воровстве, заявит, что она похитила славу, по праву принадлежащую ее неотразимой старшей дочери. Бесс давно уже усвоила: нечего и пытаться отвоевать себе хоть толику внимания, которым пользовалась сестра, незачем ждать от жизни самого лучшего, чего требовала и получала Хэлен.

Закрыв глаза и еле сдерживая слезы, Бесс поняла, что к случившемуся должна отнестись здраво. Это не так уж трудно. Ведь здравомыслие — одно из ее достоинств.

У нее перехватило горло. Как только Лука проснется, они обо всем поговорят. Спокойно, как подобает взрослым людям. Но тут он негромко позвал ее по имени, и возможность разумного, сдержанного разговора улетучилась.

— Лука, я люблю тебя так, что мне больно! — выпалила Бесс.

Она доверчиво повернулась к нему, зная, что вместе они как-нибудь разберутся в случившемся. Зеленые глаза Бесс казались огромными на бледном лице.

Но он не шевельнулся, его тело, повернутое к Бесс, замерло в пугающей неподвижности, лицо застыло.

— Лука?

Услышав горестную нотку в дрогнувшем голосе Бесс, он возненавидел себя. Его веки затрепетали, маскируя отвращение к самому себе. События прошедшей ночи ему предстояло запомнить навсегда: любовь Бесс была бесценной, нежной и щедрой. Но ему следовало лучше помнить о сдержанности. Бесс заслуживала не просто одной ночи или краткой и тайной связи.

Она заслуживала верности, привязанности одного мужчины на всю жизнь, любви и заботы, а не… Он отмахнулся от размышлений и понял, что надо заставить ее разобраться в собственных чувствах. Убедить, что это всего-навсего влюбленность, которая не должна вызывать страдания. Другого пути у него не было.

Протянув руку, он уложил ее на подушки и негромким голосом с принужденной насмешливой ноткой в нем произнес:

— Забудем о том, что ты сказала, ладно? Одной рукой удерживая запястья Бесс за ее головой, он впился задумчивым взглядом в глубину ее глаз, и только улыбка, изогнувшая его чувственный рот, стала утешением.

Но улыбка исчезла, едва он заговорил:

— Ты не знаешь, что такое любовь, поверь мне. Тебя держали на диете зануды Тома. Чувство, которое ты испытываешь ко мне, — влюбленность, только и всего. Ты так говоришь лишь потому, что прежде не знала ничего подобного. — И он по очереди прикоснулся к ее соскам, втягивая их в рот, мешая Бесс возразить, заверить его, что она полюбила его гораздо раньше, чем он отнес ее в постель, что секс, вызванный мимолетным увлечением, не имеет ничего общего с ее чувствами. — Тебе нравятся мои ласки. Вот эти, — беспощадно продолжал он, проводя ладонями по бедрам Бесс и вызывая у нее дрожь желания, потребность ощутить его внутри, — и эти… — он скользнул рукой по плавной округлости ее живота, а затем ниже, медленным и чувственным движением коснувшись спутанных медных завитков и приводя ее в возбуждение, — вот что тебе нравится. Незачем стыдиться — это совершенно естественно. Но не путай эти ощущения с чем-нибудь другим.

Запечатлев мимолетный поцелуй на ее губах, он выбрался из-под одеяла и подхватил с пола свою разбросанную в беспорядке одежду. — Увидимся за завтраком через полчаса. Широко раскрытыми от изумления глазами Бесс уставилась на пустое место на кровати. В медленной муке ее сердце сжалось от унижения. Он использовал ее — равнодушно и жестоко. Ворвался в ее жизнь и перевернул ее, изменил навсегда, вытащил ее из привычного мирка, в котором она обитала, — милого, уютного, полного довольства мирка, порожденного ее предполагаемыми недостатками и обнесенного стеной ее неуверенности, — только затем, чтобы ввергнуть в ад любви к нему и предательства по отношению к родной сестре.

Но спустя минуту ее затопил жаркий гнев, заставив вскочить § кровати. Надо немедленно высказать ему все, что она чувствует, что думает о нем — мерзавец! — объяснить, как легко любовь превращается в слепую ненависть, выполнить работу, ради которой она приехала сюда, и как можно скорее вернуться в Англию, что следовало сделать еще вчера.

С вызовом, желая подкрепить свою уверенность и воинственный настрой, она оделась в огненно-алую блузку и такие же брюки, собрала медные кудри в свободный узел на макушке, выпустив несколько прядей, обрамляющих лицо, и решительными шагами направилась вниз по лестнице, чувствуя, как колотится сердце.

Кьяра встретила ее в огромном холле и провела в маленькую комнату с обшитыми панелями стенами. Бесс сумела лишь бегло ответить на приветливую улыбку итальянки. Мысли ее были заняты другим, ей было не до вежливости.

На мебели не виднелось ни пылинки, все вокруг сверкало чистотой, круглый стол в глубоком оконном проеме был накрыт к завтраку. Но Бесс не могла проглотить ни крошки.

Лука уже ждал за столом, склонившись над бумагами, и, несмотря на ненависть, Бесс была вынуждена признать, что он выглядит неотразимо в потертых джинсах и свободной бледно-серой шелковой рубашке с открытым воротом, обнажающим несколько дюймов сексуальной, поросшей редкими волосками оливковой кожи.

Услышав шаги Бесс, он вскинул голову и обвел неторопливым взглядом ее облегающие брюки и блузку без рукавов с соблазнительным глубоким вырезом. Но его лицо тут же затвердело.

— Сначала позавтракаем, а йотом возьмемся за работу, — заявил он с холодной вежливостью, которая подлила масла в огонь ненависти Бесс.

Она отмахнулась от упоминания о завтраке: от одной мысли о еде ей становилось тошно. Как он может вести себя как ни в чем не бывало, словно она и не говорила ему о любви? Как может разговаривать с ней точно с незнакомым человеком?

— Меня вполне устроит работа. — Ее голос прозвучал сдавленно от сдерживаемой ярости. — Я хочу уехать отсюда до темноты. Но прежде, чем

мы приступим к делу, предупреждаю вас: больше я не намерена терпеть оскорбления.

— Оскорбления? — Его темные брови сошлись на переносице. — Когда это я оскорблял тебя, сага?

— Не смейте так называть меня! — Слышать беспечное ласковое обращение было невыносимо. — Это бессмысленно! — Ее ноздри затрепетали. — Вы оскорбляете меня каждый раз, когда смотрите на меня так, как сейчас…

Бесс отвернулась и уставилась невидящими глазами в высокое окно. Она не договорила, не в силах вынести пристальный взгляд удивительных серебристых глаз.

— Я призналась вам в своих чувствах, а вы швырнули их мне в лицо, дали понять, что считаете меня изголодавшейся по сексу дурой. — Дрожь в ее голосе была вызвана яростью — острой, жгучей яростью. Бесс заставила себя продолжить: — Вы Обошлись со мной как с дешевой шлюхой. И если это не оскорбление, тогда я — ананас!

— Сага…

Бесс не слышала, как он приблизился, но, едва ощутив легкое прикосновение его ладоней к плечам, зло отбросила их, круто повернулась и попятилась, пока не оказалась прижатой к окну.

— Ладно. — Он развел руками, не делая попыток шагнуть вслед за ней. — Нет, я не считаю тебя дурой — совсем напротив. А что касается остального… — его глаза блеснули, — я не откажусь от своих слов.

— О том, что мне нужен только мужчина? Что любой мужчина подойдет, учитывая состояние моих гормонов? — ровным тоном спросила она. В ее глазах невольно появилось беспомощное выражение, она передернулась и обхватила руками свои плечи, словно пытаясь защититься. — Только не надейтесь убедить меня, что я у вас в ловушке. Это неправда. Я осталась самой собой.

Но не настолько, как прежде, опустошенно думала Бесс. Она предала Хэлен с такой же готовностью, как Лука.

Бесс услышала его тяжелый вздох, но не разглядела выражение лица сквозь непрошеную дымку унизительных слез и потому невольно содрогнулась, когда он хрипло выпалил:

— Когда же ты наконец повзрослеешь? Я показал тебе, что ты способна быть такой, какой хочешь, — в сущности, я открыл красоту твоей чувственности. Признаюсь, я хочу тебя. Ты возбуждаешь меня сильнее, чем хотелось бы, но это еще не означает, что ты имеешь право надеяться пройти со мной жизнь рука об руку!

Сейчас ему надо уйти — он сказал все, что мог, — но боль в прекрасных глазах Бесс обезоружила его. Он порывисто добавил:

— Хорошо, я выложу свои карты.

С ней нужно быть откровенным, понял Лука. После того что случилось ночью, он просто обязан объяснить, почему не в силах принять дар ее любви.

Этот дар вызвал искушение, но принять его значило использовать Бесс. Тайная связь, краткая или продолжительная, совсем не то, чего он хотел для нее. Она заслуживала гораздо большего. Когда Бесс поймет, что ничто на свете не заставит его изменить свои планы и жениться на ней, она не захочет иметь с ним ничего общего. Она достаточно благоразумна, чтобы пережить эту потерю, извлечь опыт из своей ошибки, стать сильнее и умнее.

Слыша мрачное отчаяние в собственном голосе, но не сумев изменить его, Лука предложил:

— Почему бы нам не присесть и не поговорить? Потом, когда у тебя появится время спокойно переварить, разговор, ты скажешь мне о своих чувствах, если они не изменятся.

Он повернулся к столу, сдвинул в сторону бумаги, которые просматривал раньше, — теперь Бесс увидела, что это планы будущего отеля, — и разлил кофе по двум чашкам. Несмотря на прежнее решение убраться отсюда как можно скорее и выбросить Луку и весь унизительный эпизод из памяти, сердце Бесс дрогнуло в нелепой надежде.

Возможно, он хочет признаться, как неприятно ему было предавать Хэлен, как он казнится, каким виноватым чувствует себя. Бедный Лука! Он собирался жениться на ее сестре, а вместо этого влюбился в нее, Бесс. Ведь он не смог бы предаваться с ней любви с такой страстью и нежностью, если бы не любил ее, наивно рассуждала Бесс.

Он будет терзаться угрызениями совести так же, как она, но, поразмыслив, поймет: было бы несправедливо жениться на Хэлен, если любишь другую женщину. Решение будет нелегким, но вместе они разберутся с затруднениями и как-нибудь преодолеют их.

Как только Бесс села за стол, Лука последовал ее примеру, медленно помешивая кофе. Ее любовь вернулась, окрепнув после краткого превращения в ненависть. Ей хотелось потянуться и дотронуться до руки Луки, но мрачно сжатые губы и подергивание мускула на челюсти предупредили ее: об этом лучше забыть.

Он вскинул глаза. Они потемнели — возможно, от боли, но Бесс не могла утверждать наверняка. Испустив тяжкий, сдавленный вздох, он заговорил:

— Я не стану делать вид, что сожалею о случившемся вчера ночью. Разве можно сожалеть о таком? Ты была бесподобна. — Слабый румянец появился на его высоких скулах. — Я жаждал тебя. И до сих пор жажду. Тем не менее так не должно продолжаться. Ты понимаешь почему?

Потому, что приближалась его свадьба с Хэлен. Разумеется, Бесс знала об этом и могла понять его чувства. Под мрачным пристальным взглядом глаз Луки она молча кивнула и обвела языком пересохшие губы, не в силах произнести ни звука. Выражение, его лица и упоминание о жажде вызвали в ней трепет.

Теперь она понимала, что значит жаждать.

— Нам придется продолжить этот разговор… — Лука оборвал себя и нахмурился, прислушиваясь к звуку шагов, разорвавшему утреннюю тишину.

Может, это Кьяра идет убирать нетронутый завтрак? — подумала Бесс. Но вряд ли экономка итальянка надевает шпильки во время исполнения служебных обязанностей — если вообще носит их.

Высокие каблуки выстукивали по мраморному полу коридора быструю, почти возбужденную дробь. Застыв в ожидании, Лука повернул голову в сторону двери.

Бесс затаила дыхание, одержимая нелепыми опасениями, и выдохнула воздух в отчаянии и пронизывающем чувству вины, когда дверь распахнулась и на пороге появилась Хэлен — воплощение сияющей, ослепительной чувственности и великолепия.

Последующий краткий миг молчания был пропитан мрачным, жалящим напряжением, пока Хэлен не разорвала его, устремившись вперед:

— Сюрприз, сюрприз!

Лука поднял свое длинное гибкое тело со стула, показывая, что рад видеть Хэлен. Она бросилась к нему в объятия, прижавшись всем телом, словно это было ее законное место, и проворковала:

— Ты рад видеть меня, дорогой? Мне пришлось побывать в Риме, повидать кое-кого, и разве я могла удержаться, чтобы не заехать к тебе?

Она прильнула ближе, лимонно-желтый шелк ее платья соблазнительно поблескивал на таинственно прикрытых чувственных изгибах тела.

— А еще нам надо обсудить дела — мы с мамой никак не можем договориться. Как ты думаешь, двенадцати подружек невесты будет достаточно или чересчур много?

— Я согласен с любым твоим решением, ты же знаешь. В конце концов, это твой праздник.

Его голос утратил всякое выражение, и Бесс приписала это угрызениям совести. Или же дразнящей близости пухлых алых губ и невозможности сопротивляться поцелую, которого так явно ждала его невеста, в то время как женщина, в постели с которой он провел прошедшую ночь, отступила на второй план.

Как бы там ни было, свадьба приближалась. Бесс пошатнулась, ощутив острый приступ тошноты.

Ее движение привлекло внимание двух других людей, присутствующих в комнате. Прежде они были слишком поглощены друг другом, чтобы уделить ей хоть сколько-нибудь времени.

Хэлен повернула прелестную головку и уставилась на Бесс с таким видом, словно они были незнакомы.

Затем ее изящные тонкие брови приподнялись.

— О Господи, тебя и не узнать! Что ты с собой сделала?

Вопрос явно относился к ярким брюкам, блузке и босоножкам из переплетенных ремешков на высоких каблуках, которые Бесс купила к костюму. Жаркий румянец вспыхнул на ее лице и тут же пропал. Под красноречивым взглядом Хэлен, слыша ее наполовину язвительный, наполовину раздраженный голос, Бесс почувствовала себя пятилетней девочкой, нарядившейся в материнскую одежду.