Бесконечный тупик

920

Примечание к №898

Психиатрическая больница – последнее звено в цепи внешних событий

Случилось самое нелепое. Я превратился в романтического героя, в обычного, заурядного гения. Моя биография архаична, да и просто является штампом (932): «гениальный одиночка, изгой, стоящий в костюме арлекина посреди зачумлённого города и хохочущий смехом сатанинским». Но каково мне, когда эта пошлятина (а для русского сознания это всегда будет пошлятиной) вдруг оказалась моей судьбой. Если так всё по нелепым книгам и вышло.

Пошлость ненастояща, но всегда искренна. Двойной, «ироничной» пошлости быть не может. И я в своей пошлости вполне искренен. Куда уж искренней – элементарная биография. Фактография. Следовательно, я ненастоящий, в моей жизни есть органический порок, дефект… Какая-то исключительная глупость таится во всём, что происходит со мной. Какую-то в своей жизни я роковую ошибку допустил, что самое обидное – уму моему недоступную, непонятную. Хотя ошибка-то грубая, лежит на поверхности. Чувствую, где-то тут, рядом.

Может быть, и ошибка-то как раз вот в этом ощущении ошибочности своей жизни.

921

Примечание к №916

Я хочу избавиться от образа отца, убить его.

Убить отца значит самому стать отцом. Победа над идеей отца означает овладение ей. Поэтому идея разрушения Европы, чей суровый отеческий голос всегда мучил русских, вполне естественно входит в общую русскую идею. Этим объясняется сбой в пророчествах Леонтьева и Достоевского. Они отказывались понять, что следует сознательно уничтожать Европу. И цеплялись в ужасе, боясь домыслить, за поверхностное, розовое псевдохристианство (и Леонтьев, хотя и упрекал в этом же Достоевского). И Победоносцев, чья приземленность была чужда эсхатологической природе христианства. В нём не было розовой водички, но ужаса христианства тоже не было.

922

Примечание к №902

С разбухшим желудком у Белого ассоциируется мировой ноль

Космос Белого не создан до конца, не замкнут и расширяется в ноль. Распускается в ничто. Нет каркаса материальных нитей – Белый не творец, он не мог осуществить свою программу, да и сама программа его проскакивает в бесконечность. Он испортил себя философией, самый «философский» русский писатель (говорил: «я отравлен Кантом»). Нарушение меры по сравнению с Розановым и Набоковым, и в результате несчастная пародийная личность и судьба.

923

Примечание к №913

Подсунуть ему парочку снов, злорадно объясняющих его же жизненную ситуацию.

Несомненно, Набоков подарил Гумберту свою мечту, когда писал о его взаимоотношениях с психоаналитиками:

«Окончательным выздоровлением я обязан открытию, сделанному мной во время лечения в очень дорогой санатории. Я открыл неисчерпаемый источник здоровой потехи в том, чтобы разыгрывать психиатров, хитро поддакивая им, никогда не давая им заметить, что знаешь все их профессиональные штуки, придумывая им в угоду вещие сны в чистоклассическом стиле (которые заставляли их самих, вымогателей снов, видеть сны и по ночам просыпаться с криком), дразня их подложными воспоминаниями о будто бы подсмотренных „исконных сценах“ родительского сожительства и не позволяя им даже отдалённо догадываться о действительной беде их пациента. Подкупивши сестру, я получил доступ к архивам лечебницы и там нашёл, не без смеха, фишки, обзывающие меня „потенциальным гомосексуалистом“ и „абсолютным импотентом“. Эта забава мне так нравилась, и действие её на меня было столь благотворным, что я остался лишний месяц после выздоровления (причём чудно спал и ел с аппетитом школьницы). А после этого я ещё прикинул недельку единственно ради того, чтобы иметь удовольствие потягаться с могучим новым профессором из „перемещённых лиц“».

924

Примечание к №836

русские впервые в мировой истории крайне доброжелательно займутся евреями. С восхищением напишут об их многострадальной истории, об их подвигах, их величии

Вот и всё. Вот схема русской мысли. Ну и ясно, как это в ХIХ веке получилось. Несчастная русская мысль обернулась бабочкой вокруг свечи, за помин её же души предварительно поставленной. Огромная страна, исключительные душевные качества. Но слабая женская бабочка-мысль, порхающая, стремящаяся всех обмануть, всех обхитрить и обречённо кружащаяся в магическом круге предательства. Революцию сделали те, кто ее ненавидел. Русский делает то, что ненавидит. Вообще, чтобы что-нибудь СДЕЛАТЬ, ему надо ненавидеть.

925

Примечание к с.51 «Бесконечного тупика»

Хайдеггер многозначен, и за это ему прощается его пространственная сложность.

Суть книги не в создании ещё одной модификации русского мифа. Нет, самый последний, самый глубокий слой – это тотальный нигилизм. Вся эта книга есть проговаривание, осуществление русской души. И точно так же, как внутри души пустота, пустота, вплетенная в душу и крепче всякого цемента соединяющая все её разрозненные части; точно так же внутренней основой и подлинной подоплекой книги является пустота. Хайдеггер говорил, что строит свою философию на ничто. Нет, товарищ дорогой, это не нигилизм. Шестов назвал «Критику чистого разума» «Апологией чистого разума». Точно так же нигилизм Хайдеггера можно было бы назвать конструктивизмом. Это построенный, выстроенный, стройный нигилизм. «Приличный» нигилизм. Но нигилизм аморфен, безнадёжен. Нигилизм это «протеизм». Отдельные взгляды никак не выстраиваются, а взаимоисключают друг друга, аннигилируют. Мысль начинает вихлять, оказывается, что не только ничего нет, но и всё есть, и одно из этих «есть» есть то, что ничего нет. Мышление становится тотальным и, следовательно, бессмысленным, неподвижным.

Хайдеггер исследует язык, но не разрушает его. Лишь иногда во время своей филологической акупунктуры он достаёт глубоко воткнутой иголкой один из индоевропейских корней, и тогда на мгновение болевой шок срывает пелену с глаз. Хайдеггер пытает язык, загоняет его в железный лабиринт анализа. Конечно, он постепенно «дозревал», но в мыслях так и не достиг разлетающейся лёгкости. Не легкомыслия, а легкодумия. В нём осталась неистребимая немецкая тяжеловесность. Следовательно – необречённость.

926

Примечание к №919

никому я не был интересен. Именно я, весь

О.Мандельштам вспоминал о посещении редакции одного из журналов каким-то начинающим литератором:

«Входит милый юноша, хорошо одетый, неестественно громкий смех, светские движения, светское обращение совсем не к месту. Надышавшись табачного дыму, уже собираясь уходить, он словно что-то вспоминает и с непринуждённостью обращается к бородатому, одурманенному идеологией и честностью редактору: – А скажите, вам не подошли бы французские переводы стихов Языкова? – Глаза у всех раскрылись – было похоже на бред … Когда ему пролепетали вежливое – не нужно, он ушёл весёлый и ничуть не смущённый. Дикий образ этого юноши мне запомнился надолго. Это был какой-то рекорд ненужности. Всё было ненужно: и Языков ему, и он журналу, и французские переводы Языкова России».

927

Примечание к №910

средние века это обычное состояние человечества, пожалуй, даже по сравнению с предыдущими и последующими эпохами более рациональное и спокойное

Шпенглер писал о средневековье:

«Бесчисленные тысячи ведьм были убеждены, что действительно являются таковыми. Они сами доносили на себя, молили об отпущении грехов, из чистейшего правдолюбия рассказывали на исповеди о своих ночных полётах и договорах с дьяволом. Инквизиторы в слезах, из сострадания к падшим назначали пытку, чтобы спасти их души. Вот готический миф, из которого вышли крестовые походы, соборы, одухотворённейшая живопись и мистика».

Ну и что? Современники Шпенглера были убеждены, что «бесчисленные тысячи ведьм» являлись наиболее образованной и культурной частью населения: заплетали венки, играли на арфах, смотрели в телескопы. А инквизиторы, зная их правоту и собственную дикость, в слезах от своего ничтожества подло жгли на кострах учёных, поэтесс, композиторов. Вот масонский миф, из которого вышли фашизм и коммунизм, мировые войны, мучение и мученичество ХХ века.

928

Примечание к №919

Меня никто не выбрал.

Положим, я некрасив, положим – необаятелен. Пускай даже болен. Но не до такой же степени, чёрт возьми, чтобы меня вообще не замечать! Ведь вообще я очень заметен. Я странный. У меня даже в школе, кроме основного прозвища, в старших классах было ещё одно: «Странный человек».

Чехов сказал:

«Если хочешь, чтобы тебя любили, будь оригинален; я знаю человека, который ходил в валенках зиму и лето, и в него влюблялись».

Я же не то что в валенках, а зимой и летом в шубе ходил. И никто даже не обернулся. То есть не нужен явно. Даже демонстративно. «Из принципа».

Чудак надел шубу и ходит на пикнике по лужайке, улыбается: сейчас заметят, засмеются, пригласят. А все ходят мимо, играют в жмурки и прятки, едят шашлыки, поют, пьют, щипаются, ловят бабочек. Ходил-ходил 4 часа – никто не замечает. Плюнул, шубу бросил со всего маха в траву и пошёл на станцию. Кто-то, Брюллов кажется, когда уезжал из России, бросил на границе шубу, чтобы и духа русского не осталось. ТАК вот! Ладно в Европе, но здесь свои не видят. Ну и пошли к чёрту! (933)

929

Примечание к с.52 «Бесконечного тупика»

Я даже не ерунда с художеством, а ерунда в художестве.

«Человек я или тварь дрожащая?» – вопрошал Раскольников. Но есть у него более интересная фраза, чем постоянно цитируемая «тварь»:

«Эх, эстетическая я вошь, и больше ничего».

930

Примечание к №910

Не случайно же жизнь крайних рационалистов, как правило, темна и запутанна.

Почему рационализм кончается бредом? – Из-за связного и длинного текста.

Человек сыт и не думает о еде. Ему не хочется, даже «вызывает отвращение». Но через 4 часа мысли уже тянет, а через 24 он ни о чём другом и думать не может. Через 48 часов человек заболевает едой, бредит ей. То же секс, общение с людьми, одиночество, свобода. И вот бедный разум. Первое предложение – рационально. Следующее уже менее. Третье – это как в физике «проблема трёх тел» – создаёт логически неразрешимую, миллионнократную вязь ассоциаций. А рационалист всё пишет, связывая: страницу за страницей, страницу за страницей. И на 50 странице у него прыгают симпатичные пушистые чертенята, а на сотой рассыпан целый мешок кормовой соли для осла-психиатра.

Как раз наиболее рациональный текст должен быть иррационален, прерывен. Человек, думая о чём-то одном, начинает задумываться (заговариваться). И не думая о чём-то, этим «чем-то» влечётся всё сильнее и сильнее, прямо пропорционально длительности умолчания.

931

Примечание к с.52 «Бесконечного тупика»

Я осуждён на еврейство.

Кем?

Князь Владимир, решив отказаться от язычества, встретился с христианами, мусульманами и иудеями. Согласно преданию, Владимир сказал тогда евреям:

«Как же вы других учите, когда сами отвержены Богом и рассеяны? Если бы Бог любил вас, то вы не были бы разбросаны по чужим землям. Разве вы и нам думаете такое же зло причинить?»

После принятия христианства Феодосий Печерский по ночам тайно ходил к киевским евреям, чтобы спорить с ними о Христе. Он укорял их, называл беззаконниками и отступниками и нарочно раздражал, ибо хотел, чтобы они его убили «за исповедание Христа» и таким образом сделали мучеником.

932

Примечание к №920

Моя биография архаична, да и просто является штампом.

Что наиболее фальшиво в этой книге? Как раз описание моей реальной жизни. Удивительно – никакого вымысла и это пережито мною, а кажется (и по-моему справедливо) ложью, выдумкой графомана. Поставил бы на место Одинокова выдуманного «лирического героя» и сразу же с отвращением вычеркнул 90% сюжетных линий как нечто, находящееся вообще за пределами эстетики.

Моя борьба против литературы в самой литературной стране мира, в самом литературном обществе, смехотворна. Сам язык, сама литература и наказывает, превращает мою жизнь в графоманию, в чисто графоманский сюжет.

933

Примечание к №928

здесь свои не видят. Ну и пошли к чёрту

От русских, пожалуй, и можно уйти. Особенно если сам русский. Но от России, если ты русский, – никогда. Ничего не изменится. Но хоть не будет так мучительно и можно будет мечтать, что дело во внешней разорванности, то есть что удивительная нелюбовь ко мне есть лишь следствие внешнее.

934

Примечание к №902

Что такое «Шинель»?.. Величайшие метафизики мира далеко не всегда поднимались до таких высот концентрации мысли.

«Шинель» идеальна, законченна. Здесь максимально возможный коэффициент филологической плотности. Каждое предложение – ниточка ДНК, готовая мгновенно обрасти ящерицей, оленем или невиданным морским чудищем. Это максимальная близость к творению Божию. Но секрет этой близости в том, что человек Гоголь взялся за СВОЁ дело, за творение дыры, максимально примитивной и бездарной. Сотворил бы он образ Героя, Творца, и получилось бы надуманно, вымученно (как и получилось даже с Чичиковым-человеком II части «Мёртвых душ»). Человека может создать Бог, человек же может сотворить ничто. Но сам акт творения будет максимально соответствовать акту божественному. Чем ничтожнее содержание объекта творения, тем грандиознее будет его форма. Вот в чём секрет совершенства (совершённости) гоголевской прозы. Уничтожив содержание, Гоголь-Гегель поднялся в акте творения до Бога. Платой за это явилась отрицательность, а не положительность качества, то есть зло.

935

Примечание к с.52 «Бесконечного тупика»

Как сказал М.Бахтин…

Бахтин сказал также, что для Достоевского

«правда о человеке в чужих устах, не обращённая к нему диалогически, то есть ЗАОЧНАЯ правда, становится унижающей и умертвляющей его ЛОЖЬЮ, если касается его „святая святых“, то есть „человека в человеке“».

Но интересно, что сама по себе мысль Бахтина чисто монологична. Включённости себя в текст нет. Что– то нерусское в Бахтине. Он извне Достоевского изучает. Между ними нет диалога. Точка зрения автора онтологизирована и не включена в контекст изучаемого мира. Это дискредитирует бахтинскую мысль, так как всё равно, сопоставляясь с изучаемым колоссом, она неизбежно замирает и опошляется, оборачивается одним из тех взглядов, которые Достоевский расшибал дубиной доводок не глядя.

Бахтин отрывает лапку пинцетом под микроскопом. Что, мол, брат Достоевский, больно тебе? Как-то ты теперь без ноги ковылять будешь? Это бездушное разъятие холодно. Ведь Достоевский о русской душе писал, следовательно, и о душе Бахтина. Бахтин анализировал психологию героя записок из подполья и психологию самого Достоевского, но герой записок это русский человек и, следовательно, сам Бахтин. А Бахтина-то в этом анализе Достоевского и нет. Пустота – и читать не надо. Чушь это. Это всё филология, «предисловие». Порочен сам метод «философского литературоведения». Можно читать, а можно и нет. А без Достоевского Бахтина читать нельзя.

Вообще не тот уровень анализа получается. На самом же деле ещё неясно, кто на кого смотрит сквозь микроскоп (938). Ну-ка, а если Бахтина на предметное стеклышко?..

Обидно, что так близко подойдя к сути русского мышления, он этой сутью оказался незатронут, оказался этой сути внутренне чужд. Бахтин сказал: «Достоевский мыслил не мыслями, а точками зрения, сознаниями, голосами». Бахтин мыслил мыслями. И мыслил очень монотонно, очень монологично. Что не ошибка, а, повторяю, обидно. В этом есть что-то идиотское, похожее на «Скверный анекдот» Достоевского, где сошедший с ума поручик выговаривал только одно слово: «похвально». Ему начальник: «Ма-алчать! Вста-ать!!!» А тот благодушно развалился перед ним и повторяет: «Похвально, похвально». – «В каземате сгною!!!» – «Похвально». Плюнул, хлопнул дверью камеры, а изнутри спокойно: «Похвально». (Это я уже развиваю.)

936

Примечание к №904

«Мы стоим, по отношению к Европе, на исторической точке зрения, или, если угодно, мы – публика, а там актёры» (П.Чаадаев)

Да, Европа для русских театр. И, пожалуй, Россия театр для европейцев. Европа – реальность, Россия – отражение этой реальности. «Роман». «Романная империя». Отражение Европы, сюжет Европы. Возьмите любое европейское событие, и вы тут же найдёте его российский аналог. В 10, в 100, в 1000 раз более грубый (как это и должно быть при ОТРАЖЕНИИ, всегда неполном, всегда более тусклом). Если вдуматься, какую исключительную роль играла аналогия, например, в русской революции, то просто волосы встают дыбом. Реальная Россия начала ХХ века осмысляла себя как аналогию Франции конца ХVIII века, с её комиссарами, коммунами, конституантами, террором, с её Маратом, Робеспьером и Наполеоном. Таким образом, прошлое Европы превращалось в СЦЕНАРИЙ, а настоящее Европы оборачивалось будущим России, то есть просто переставало существовать как данность.

Возможно, выход в осознании этого. Россия должна стать театром сознательно. И поставить для Европы ряд пьес. Возможно, тогда Россия станет чем-то большим.

937

Примечание к №902

«Твой сверхчеловек, часто бегающий в сверхватерклозет».

(А.Чехов)

В «Даре» Чердынцев идёт по ночному Берлину:

«Вот, наконец, сквер … высокая кирпичная кирка и ещё совсем прозрачный тополь, похожий на нервную систему великана, и тут же общественная уборная, похожая на пряничный домик Бабы-Яги».

938

Примечание к №935

ещё не ясно, кто на кого смотрит сквозь микроскоп

Из стихотворения Даниила Хармса:

Мы глядели друг за другом

В нехороший микроскоп.

Что там было, мы не скажем –

Мы теперь без языка.

939

Примечание к с.53 «Бесконечного тупика»

Мандельштам допустил грубейшую ошибку, придав русскому слову номиналистическое значение.

Бердяев говорил в статье «Слова и реальность в общественной жизни», написанной после Февраля:

«Несвобода питает пустую фразеологию „левую“ в пустую фразеологию „правую“. Реальности, стоящие за словами, не могут быть выявлены. Совершенная свобода слова есть единственная реальная борьба с злоупотреблением словами, с вырождением слов. Только в свободе правда слов победит ложь слов, реализм победит номинализм. Свобода слов ведёт к естественному подбору слов, к выживанию слов жизненных и подлинных … Власть слов была властью внешнего. А мы должны обратиться к внутреннему. Вся жизнь должна начать определяться изнутри, а не извне, из глубины воли, а не из поверхности среды».

Следует заметить, что Бердяев и Мандельштам вкладывали в понятия «реализм» и «номинализм» разный смысл. Мандельштам, говоря о номинализме русского языка, имел в виду его рассыпанность, анархизм, существование каждого слова как замкнутого микрокосма, монады. Слова для Мандельштама имели «вещный» характер. Их нельзя свести к абстрактным категориям. Бердяев же, говоря о номинализме (и соответственно реализме) языка, вёл речь о мнимости, фиктивности слов и, соответственно, о их реальности, связи с действительностью. Ошибка Мандельштама в недооценке «живости» русского языка, способности его к сцеплению слов в различные иерархические структуры, весьма слабо связанные с миром вещей. Бердяев же не понимал, что русское слово САМО ПО СЕБЕ несвободно. Русское слово несёт в себе яд несвободы. И свобода слова означала свободу артикуляции и демагогии, в результате чего и произошло договаривание до максимально ирреального мира. Самостоятельность слова (номинализм) и самостоятельность сцепления слов, вызывающая создание идеального мира (реализм), приводят к свободе фантазий и к их бездушному отрыву от реальности. Номинализм же как фиктивность слова и реализм как его существенность и способность к влиянию на мир реальный приводят к ложной сбываемости.

940

Примечание к №771

Я никогда не мог найти цель в жизни.

В моей жизни нет цели – следовательно, она легко наполняется смыслом. (942) А наиболее элементарный смысл того или иного явления – пародия. Но я пародия мыслящая. Собственно в этом и заключается некая иллюзия, суррогат цели – постоянный поиск удивительной, счастливой реальности, искажением которой является моя жизнь. Расшифрованная пародия, пародия, осмысляющая себя как пародию, исчезает. Но облегчения нет. Момент осмысления совпадает с зарождением очередной догадки. Не есть ли тут более глубокий, более коварный смысл? Цепь пародий уходит в бесконечность, становится всё сложнее и грандиознее. Она доходит до Абсолюта, то есть до пародии на бесконечное. Но чем сложнее, чем грандиознее, тем внутренний смысл моего собственного существования становится проще и смехотворнее.

Лишь одно утешение. Не случайно в центре Розанов, хотя Розанов-то не открывает и не замыкает цепь. Он где-то посередине, где-то между низменной и вечной сущностью (будь то дьявольской или божественной). Но путь лежит именно к нему, ибо только в соотнесении с его «я» моя жизнь отчасти подлинна, отчасти серьёзна. Этот человек слишком хорошо чувствовал собственную неподлинность, собственную несерьёзность. Вообще неподлинность и несерьёзность русского человека. И человека вообще. И при этом удивительная жалость к себе и к людям. Навряд ли он бы только посмеялся над своей карикатурой.

Но и разочарование тут, может быть, наиболее глубокое. Менее всего мне хотелось бы высмеивать своим существованием В. В.Розанова. Но я есть… Или нет меня?..

941

Примечание к с.53 «Бесконечного тупика»

(Русская культура) будет погибать и возрождаться вновь, как феникс

Бунин писал в «Окаянных днях»:

«Ключевский отмечает чрезвычайную „повторяемость“ русской истории. К великому несчастью, на эту „повторяемость“ никто и ухом не вёл».

Действительно, всё повторилось. Повторилось смутное время. Повторилось крепостное право. Но ведь повторяется всё. Повторится и Пётр I, и русская литература, и Петербург, и христианство.

942

Примечание к №940

В моей жизни нет цели – следовательно, она легко наполняется смыслом.

Я люблю жизнь и боюсь судьбы. Но под какой-то метроном моя жизнь втискивается в сюжет. А что такое «сюжет»? – Стилизованная судьба. Я хочу овладеть судьбой, но овладеваю лишь сюжетом. И кем становлюсь? – Увы, всё тем же писателем.

943

Примечание к с.54 «Бесконечного тупика»

Изложение подошло к концу. Что мне сказать напоследок?

I

СО СТУПЕНЬКИ НА СТУПЕНЬКУ

(Статья эта появилась в одной из центральных советских газет.)

Жил-был маленький мальчик. Родился он в простой советской семье. Советская власть дала ему всё: обильную пищу, хорошую и дешёвую одежду, добротную и прочную обувь. Ему было разрешено ходить в детский сад, потом – получать образование в нашей советской школе. И не где-нибудь, а в столице нашей Родины городе-герое Москве. Даже воздух, которым он дышал, был заботливо пропущен сквозь государственные очистные сооружения и обеспечивал нормальное и бесперебойное функционирование его организма. Весёлая, зажиточная жизнь была обеспечена «Одинокову» (именно так любил себя потом называть этот человек).

Казалось бы, в таких условиях жить и жить. Но нет, хотелось большего. Шли годы, а с ними росли и потребности. Герой (а точнее, антигерой) нашего очерка стал жить с ощущением, что ему чего-то недодали, что ему кто-то чего-то «должен». Способности же, в отличие от все возрастающих потребностей, были средние. В школе учиться было трудновато. Нужно было работать и работать – усердно, кропотливо. Но усидчивости-то у «Одинокова» и не было. Была лень. С возрастом лень росла. С ленью росло и чувство неблагодарности. Мечталось о чем-то особенном, «этаком», о чём-нибудь, знаете ли, «заграничном». Так в душе этого человека, болезненно самолюбивого, эгоистичного и злобного, народилась та трещина, которая год от года всё расширялась и расширялась, и наконец привела к столкновению с Законом.

За лёгкую и «красивую» жизнь; за горы дармового виски, «потребляемого» во второсортных кабаках под шизоидные синкопы рок-н-ролла; за вожделенные штаны с броской «фирмой» на заднице; одним словом, за одну понюшку заокеанского табака «Одиноков» продал всё, что у него было за душой: смешал с грязью собственных родителей, вдосталь накуражился над своим народом, и наконец, глумливо замахнулся на самое святое, что есть у советского человека, – на личность великого вождя пролетариата Владимира Ильича Ленина. Этот неслыханный цинизм, эта духовная смердяковщина не может не вызвать ничего, кроме брезгливой жалости и отвращения.

Да, «Одиноков» не взрывал шахты и заводы, не отравлял колодцы, не забивал гвозди в подшипники, не подпиливал линии электропередачи. Прошли те времена! Ныне классовый враг не осмеливается на крупные диверсии, а занимается мелким пакостничеством, духовным разложением и растлением неокрепших душ. По этому пути пошёл и «Одиноков», анонимно состряпав свою антисоветскую книжонку. Озлобленный неудачник, «Одиноков» принадлежит к тем «тихим» хулиганам, которые переворачивают урны и корёжат качели на детских площадках, но делают это тихо и аккуратно, в укромном уголке, когда их никто не видит. «Одиноков» принадлежит к тем расчетливым негодяям, которые бьют лампочки в подъездах, но не куражатся при этом, не лезут в драку с дружинниками, а трусливо убегают в ближайшую подворотню при первом милицейском свистке. «Одиноков» принадлежит к тем «художникам», которые мажут калом стены в общественных уборных, а потом спокойно умывают руки и говорят в глаза: «не я». «Одиноков» укрылся под псевдонимом, у него не хватило силы и мужества даже на то, чтобы открыто сказать:

– Да, я негодяй, вот мой адрес и телефон, вот фамилии и домашние адреса моих «друзей».

До каких же глубин доходит человеческая трусость и подлость!

Страшно, страшно за этого человека! Страшно! Чувство мерзости и моральной нечистоплотности возникает у нас, авторов этой статьи, когда мы сталкиваемся по необходимости с двурушничеством, двоемыслием, двоедушием, тихой сапой лезущим через щели личного быта, и приводящим в конце концов к духовному банкротству. Повторяем, страшно! Но вместе с тем и отрадно! Если это вот ничтожество является всем, что могут противопоставить сейчас нам идеологические противники, значит, негусто у них, значит, готовы они, как утопающий, ухватиться за любую соломинку, за любую дрянь, вымываемую очистительным потоком перестройки и обновления из авгиевых конюшен тысячелетнего заскорузлого мещанства.

Подонок «Одиноков» сам отлично понимает собственное ничтожество. В бессильной ярости крыловской моськи, у которой от собственного злобного визга ум за разум заходит, «Одиноков» проговаривается: «Я никому не нужен», – заявляет он, выбалтывая свой секрет Полишинеля. Конечно, кому он нужен? Даже иностранные разведчики, которым приказано его «использовать», его же и презирают. Какие же ещё чувства может вызывать предатель Родины?

В попытке придать себе хоть какой-то вес «Одиноков» цепляется за «труды» бойкого нововременского щелкопёра В.В.Розанина, на хамски-блудливых статейках которого он пытается вырастить собственного производства развесистую клюкву злопыхательских измышлений, с которой, по его замыслу, голоса сионистских радиоотравителей будут собирать дурнопахнущую антисоветскую клубничку.

Свой опус «Одиноков» вычурно-претенциозно окрестил «Бесконечным тупиком». На это мы скажем: как верёвочке ни виться, а концу быть. Таких «одиноковых», попрятавшихся по индивидуальным щелям своих тупиков, ждёт закономерная и единственная расплата. Советуем человеку, укрывшемуся под псевдонимом, задуматься над своей дальнейшей судьбой: выйти из бесконечного тупика подлости и предательства и прийти с повинной.

Труден, долог путь духовного очищения, путь возвращения к людям, к обществу, путь превращения из «Одинокова» в «Коллективова». Падать, прыгать со ступеньки на ступеньку пингпонговым мячиком легко и весело. А вот подниматься, проходить через очистительное горнило собственного раскаяния – ох как трудно!