Болваны

Итальянцы - баритон и сопрано - наперерыв и дуэтом нежно скандировали: "Amore", "amore". У Миши давно болел затылок и шея. Лянечка тихо плакала. А Миша качал головой и временами выпадал из времени в сон. Болонка с лицом рыжей дуры сжимала в зубах ручку его пупырчатого черного дипломата. Он с опаской протягивал руку, чтобы вырвать дипломат из собачьей пасти - болонка скалила зубы, рычала тенором Козлищева, не желая ничего возвращать. Лиза Чайкина держала злющую болонку на коротком поводке и совсем не улыбалась. Птицын с Голицыным тащили под руки Кукеса в распахнутом тулупе - тот брыкался, упирался всем телом, размахивал над головой Мишиной тетрадкой по фонетике, силясь прокричать что-то исключительно важное. А позади Кукеса ковыляла Мишина бабушка с горбатым носом и "Беломором" в зубах. Она подталкивала Кукеса в спину противозапорным хлебом.
 
      3.
 
      Ему показалось, что он спал вечность, в то время как его сон, скорее всего, длился не больше десяти секунд. Во всяком случае, Лянечки рядом не оказалось. Вместо нее перед недопитой рюмкой коньяка, салатами, орешками и бокалами шампань-коблера, подперевши голову кулаком, сидел грустный шатен в очках, с усами подковой вниз. Он опустил голову долу, и Миша уткнулся взглядом в небольшую лысину на макушке, поперек которой справа налево были зачесаны жидкие длинные пряди.
      Первым движением Миши было проверить, не украли ли пакеты с продуктами. Нет, они спокойно лежали под столиком. Ему не пришлось даже шарить по полу ногой, его сапог тут же в них уткнулся. Дипломат был на коленях. "Лянечка в сортире, - медленно соображал Миша, вытянув голову и не обнаружив ее у стойки, - а это что за рожа?! Похоже на пингвина... "Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах"..."
      Лянечкино пальто висело на спинке стула, там же, где она его сбросила. Шапка валялась под стулом. Миша ее поднял, положил на сиденье. Вопросительно грозно посмотрел на Пингвина с усами. Тот так же задумчиво подпирал щеку ладонью и качал головой в такт грохочущей музыке.
      Наконец, появилась Лянечка. Она шумно отодвинула стул, надела на себя шапку, валявшуюся на стуле, громко уселась за столик, закинула ногу за ногу и, так же как Миша, в упор уставилась на Пингвина. Он перевел взгляд с Миши на Лянечку, с Лянечки - на Мишу:
      - Нэ помешал? Пробачьтэ... Э... Как по-русски?.. А-а... Извиняйтэ меня... если шо нэ так...
      По выговору - хохол. По лицу - гитарист из какой-нибудь ВИА "Песняры": он мог бы петь: "А я лягу, прилягу..." Мише он сразу не понравился: от него пахло одеколоном "Шипр".
      Он привстал.
      - Нет, наоборот! - за двоих ответила Лянечка.
      Он сел.
      Миша внутренне возмутился: почему "наоборот"? Джозеф, наверно, с ходу сказал бы: "Помешал-помешал" - и Пингвин в одну минуту исчез бы. А Миша промолчал!
      Лянечка допила свой коньяк и принялась тянуть из соломинки шампань-коблер. Миша последовал ее примеру. Он не помнил точно, пил ли он до этого шампань-коблер. Ему казалось, что нет, однако один бокал с шампанем был уже пуст. Не вылакал ли его этот глупый пингвин, пока он видел сны?
      Лянечка попросила у Миши сигарету, закурила.
      - У мэня, рэбята, проблэма! - снова заговорил Пингвин, подергав себя за рыжий ус. - Понимайтэ, взял портвэйну, а один пить нэ могу. Душа нэ принимаэт... Можэ, вы подсобитэ?
      - А почему бы и нет? - усмехнулась Лянечка, причем высокомерно поглядела на Мишу (так часто смотрел на него Джозеф): - Ты не против, дорогой мой?
      От этого "дорогой мой" его так и передернуло. Она говорит не то что интонациями, но целыми фразами Джозефа. Она его испытывает, вот что! Ну, что ж...
      - Можно и выпить. Лично мне все равно! - отозвался Миша, развернул шоколадку, под названием "Руслан и Людмила", отломил квадратик и принялся сосредоточенно жевать. После водки, выпитой с Джозефом и Носковым, после шампань-коблера с коньяком, шоколад по вкусу напоминал рыбий жир.
      Пингвин обрадовался, полез за пазуху, покопался там и начал что-то проталкивать вниз. Его круглая голова с большой тонзурой на затылке нырнула под стол. Миша наклонил голову и увидел, как хохол пропустил между ног громадную бутылку (кажется, в народе ее зовут "гранатой"), зажал ее между колен. Зубами он схватился за горлышко. Мишу охватила паника: он же зубы сломает!
      Через непродолжительное время голова Пингвина вынырнула из-под стола: в зубах у него торчала белая пластмассовая пробка. Он разжал зубы и, точно стопку водки, аккуратно зубами выставил пробку на стол.
      Запел Джо Дассэн: "Та-та-та-экзистэ па... та-та-та-экзистэ рэ..."
      - Зараз вилка трэба... Эх, був бы штопор! - мечтательно протянул Пингвин-хохол.
      Лянечка вручила ему вилку.
      Опять голова хохла исчезла под столом.
      - Погано! - голова появилась наполовину. - Цей вилкой тильки галушки кушать...
      Хохол говорил на фрикативный h, как, собственно, и подобает хохлу. Этот специфический звук наверняка порадовал бы чуткое фонетическое ухо Идеи Кузьминичны, но Мишу он здорово раздражал.
      Пингвин вернул Лянечке вилку несколько погнутую. Его голова снова пропала, после чего появилась улыбчивая и сияющая, как начищенный самовар.
      Хохол разгладил свои казацкие усы, поднял большой заскорузлый палец, с чувством поцеловал его в ноготь.
      - Вот цэ штопор! Усю життю при мне! Стаканы трэба!
      Миша подвинул ему бокалы из-под шампань-коблера.
      Не глядя под стол, только на ощупь, он ловко налил портвейн сначала в один, потом в два других бокала. Пустую бутылку спрятал между Мишиными пакетами. Получилось хорошо: как будто они сидят перед вишневым коктейлем и тянут его через соломинку. Никто не придерется.
      - За что будем пить? - поинтересовалась Лянечка.
      - За жинку мою! Шоб ей гарно было с другим! Ушла з хутора в трехкомнатную хату!
      - "Я вас любил так искренно, так нежно, как дай вам Бог любимой быть другим", - нараспев процитировала Лянечка.
      - Пушкин - молодэц! Правильно написав! - с воодушевлением заметил Пингвин и, выложив соломинку из бокала, в один глоток опрокинул содержимое в большой рот.
      Миша приподнял свой бокал, произнес формулу, которую он услышал на дядиных поминках, она понравилась ему своим благородным лаконизмом:
      - Мои соболезнования.
      Лянечка ядовито улыбнулась, а хохол, качая головой под Мирей Матье, вроде бы не заметил этой Мишиной фразы. Он запустил руку за пазуху, вытащил оттуда белую тряпицу, медленно развернул и с трепетом произнес:
      - Сало! Полтавское! Сбигаю за ножом...
      Пингвин бросился к стойке, а Миша тем временем мрачновато спросил у Лянечки:
      - Он тебе не надоел?
      - Отчего же? - близоруко прищурившись, ответила она не без жеманства. - Он забавный такой... С ним весело.
      Опять она выдавала клише Джозефа. Господи, есть ли в ней хоть что-нибудь свое? Можно подумать, что Джозеф все это время незримо сидит на четвертом стуле. Впрочем, Миша поймал себя на том, что он хочет заставить себя испытывать сильные страсти, вроде ревности, между тем голова его теперь настолько затуманилась, что он даже благодарен глупому Пингвину с его хохлацким выговором: он подсел как раз вовремя. Ведь до этого они с Лянечкой уже поцеловались, уже выпили шампань-коблер, уже покурили. Что еще можно сделать? Ничего! Единственное, что его по-настоящему беспокоило, так это то, что бабушка ждет "Беломора": без него ей совсем скверно. Да, не забыть бы: он обязательно должен позвонить Птицыну, Джеймсу... рассказать о Лизе Чайкиной. Он ведь обещал! И о рыжей дуре... С Ханыгиным... Архитектоника архитектуры... Лопе - шпион, это роскошно!
      Мысли у Миши мешались в голове. Он терял нить.
      - Нож е! - радостно оповестил уже не грустный, а довольный Пингвин, показывая им десертный нож . - И хлибушек... ситный...
      Он повесил на спинку стула дубленку, уселся поудобнее, осторожно разрезал на тряпочке сало, тоненькие ломтики уложил на трех кусках хлеба поперек. Пингвин-хохол священнодействовал.
      - Для смачна сала трэба гарна порося... - пояснил он и широко развел руками, демонстрируя размеры "гарна порося".
      - А какой "порося гарный"? - ласково улыбаясь, спросила Лянечка.
      - Гарный? - Пингвин надолго задумался, опять погрустнел и, размышляя, ковырял вилкой в Лянечкиной тарелке с салатом, медленно отправляя в рот содержимое тарелки.
      - Гарный! - повторил он решительно. - Якого нэ жинка кормит, а чоловик, хозяин! В России разве сало! Вот в Полтаве - сало! - Он раздал приготовленные им куски с ломтиками сала Мише и Лянечке. - У нас нэ дрянью кормят порося, а овощью: буряками, гарбузами... Кашами! Вот я свово порося харчевал кавунами... з рук, як дитятю...
      - Что такое "кавун"? - спросил Миша, проснувшись.
      -- Арбуз! - Лянечка укоризненно покачала головой. - Позор!.. Филолог!
      - И трэба разумити, - в задумчивости продолжал Пингвин, доедая вторую - Мишину - тарелку с салатом, - откуда шматок зрезати... З ляжки!.. Тильки так! Посыпати велыкою силью... И заперэть в хате, в черном чулане, на пьять днив... шоб ни яка сволочь нэ сожрала! Зрезати... на сёма жовтня...
      - Что вы сказали? - переспросил Миша, дожевывая сало.
      - На седьмое ноября! - перевела Лянечка.
      - Спасибо вам, рэбята... Утэшили хлопца...
 
      4.
 
      Одиночество - довольно странное чувство. Оно не похоже ни на какое другое чувство, скажем: радости, отчаяния, любви, ревности, печали. Все перечисленные, а также многие другие чувства наполняют человека, порой даже переполняют, и он, собственно, отдает их миру и людям, по крайней мере рано или поздно избавляется от них. Радость являет себя в улыбке и смехе, отчаяние - в стонах и слезах, любовь - в жертвенности, ревность - в подозрительности и занудстве, печаль - в лиризме. Одно одиночество не имеет внятных форм проявления, оно, как плохой актер, заимствует их у других чувств. Одиночество с удовольствием рядится в яркие одежды отчаяния, в серые тона уныния, в черные цвета злобы и ненависти. Точно из зависти к настоящим чувствам, одиночество стремится вытолкнуть из человека все, что в нем до сих пор пребывало, но при этом, заполняя его душу, как воздух в мыльном пузыре, одиночество вовсе не собирается покидать эту теплую обитель: оно претендует остаться там навеки. Наверное, единственным, чем никак нельзя поделиться с другим, - так это одиночеством.
      Все иные чувства чаще всего имеют причину. Одиночество, как правило, беспричинно. Оно тем сильнее, чем необъяснимее. Одиночество бесформенно, беспочвенно и безответственно. Оно в себе и для себя. От одиночества, как и от самого себя, невозможно убежать. Это - водоворот и одновременно черная дыра, в которой бесследно исчезает человеческое существо, будто в Бермудском треугольнике.
      Впрочем, нередко от одиночества человек, наоборот, начинает испытывать наслаждение. Вдруг ни с того ни с сего ему перестает быть скучно с самим собой, он сам для себя становится самым интересным собеседником. Он лелеет и холит свое одиночество, как любимого попугая, ставит его себе в заслугу, гордится тем, что одиночество выделяет его из толпы и делает далеко не заурядной личностью. Как будто другие обделены правом находиться в одиночестве!
      До конца неясно, как относиться к одиночеству? Что это такое? Мука или дар? Суровое испытание, требующее от человека мужества пережить, перетерпеть это временное состояние, или, напротив, это единственное непременное условие человеческой жизни, вроде смерти или рождения? Если, рождаясь и умирая, человек, согласно общепринятому мнению, голый и беспомощный, приходит в мир так же, как уходит из него, то не есть ли одиночество - его "кожаная риза", что-то подобное ауре, этакого невидимого целлофанового мешка, куда помещают человека в момент рождения и откуда ему никогда не выпрыгнуть, так что вся жизнь - это прыжки в мешке одиночества в сторону никому не ведомой цели, которая завершается, а может быть, обрывается, смертью? Между прочим, неизвестно, избавляется ли человек от одиночества после смерти? Что, если и тогда, в мирах иных, он продолжает тосковать?
      Эти или похожие, не очень отчетливые и плохо оформленные мысли набегали на сознание Арсения Птицына, пока он ужинал: ел щи и вареную картошку с рыбой.
      - Сенька, тебя к телефону! - позвала его бабушка.
      - Привет! - услышал он бодрый голос Голицына. - Ты извини, что мы не встретились... Здесь случились всякие любопытные перетрубации... Если ты не очень занят, я мог бы приехать, рассказать... Это довольно занятно...
      - Приезжай! - глухо сказал Птицын.
      - Или можно прогуляться по Москве? Хотя прохладно...
      - Лучше ты приезжай!
      - Тогда через час буду... Я на "Юго-западной"...
      Голицын вошел в квартиру, разгоряченный от мороза, оживленный и радостный. Он снял свою рыжую шубу, на взгляд Птицына, вызывающе рыжую, - недавнее приобретение Гарика совместно с Цилей Гершкович. ("Поехали купим тебе шубу, - говорила она, если верить его рассказу, - в этой куртке ходить нельзя! Такие куртки уже два года как не носят!" Поехали в "Березку", она отсчитала чеки... купили! Тепло!")
      - Как ты думаешь, где я только что был? - с надменным энтузиазмом спрашивал Гарик; он быстро оглядел себя в зеркало, пригладил усы и остался собой доволен.
      - В кабаке?
      - Ни хрена подобного!
      - В Библиотеке иностранной литературы?
      - Теплее, но не то...
      - Тогда не знаю... Сдаюсь...
      У Птицына не было никакого желания разгадывать веселые шарады Джозефа. Ему хотелось как можно скорее рассказать всю ситуацию с Верстовской. Что он скажет? Можно ли что-нибудь сделать? Или все это совершенно безнадежно?
      - В Ленинграде! - выпалил Гарик.
      - Вот как! - меланхолично удивился Птицын, разливая на кухне чай.
      - Сейчас из "Внуково".
      - Ты же, по-моему, сегодня был на лекции Козлищева? А потом вы с Луниным и Носковым пошли пить водку?
      - Всё правильно. Выпили, погнездили... (Слово "гнездить" на личном жаргоне Джозефа означало интеллектуальную беседу.) Я попрощался с Мишелем. Пошел звонить Циле на работу. У нее работа в Неопалимовском... рядом с институтом. Она говорит: "Хочу в Ленинград! Сейчас, сию минуту хочу в Ленинград!" Я ей: "Циленька! Сердце моё! Рад бы в рай, да грехи не пускают! Я - голый... С деньгами - полный абзац..." Она - своё: "Всё равно хочу в Ленинград!" Что тут будешь делать! Желание женщины - закон для мужчины. "Давай я продам часы!" - говорю. Папочка мне в прошлом году, на день рождения, подарил швейцарские часы... Настоящие... Цейсовские! Вот взгляни... Да ты видел... Я показывал... Ходят изумительно... По ним можно ставить часы на Спасской башне!
      - Ну и что, Циля? - отпивая чай, спрашивал Птицын, нисколько не разделяя воодушевление Голицына.
      - Циля... Изумительная женщина! "Нет, - говорит, - ни за что! Я не позволю тебе их продавать! (Она помнит мои часы.) Я получила гонорар. (Ты знаешь, она манекенщица!) Садимся на самолет. Рейс в 14.30. Мой бывший муж нас подвезет во Внуково... на "Волге"... Я хочу эти деньги просадить... Они мне легко достались... Так что мы их пропьем!" - "Я не могу принять такого подарка!" - говорю. "Тогда ты мне не муж!" Словом, через два с половиной часа мы сидели в ресторане в Питере. Оказывается, Цилины друзья разводились...
      - В ресторане? - переспросил Птицын.
      - Не правда ли? Отмечать свадьбу в ресторане - это понятно любому идиоту. А отметить в ресторане развод, да еще в лучшем питерском ресторане, - вот это тонко! Люди расстаются не с кулаками, в суде, деля последнюю дырявую кастрюльку, а как люди... Красиво!
      - Еще чаю? - спросил Птицын, наливая себе вторую кружку. - Бери сушки...
      - Полчашки... Спасибо... Так вот... - продолжал Джозеф. - Циля заказывает живых карпов. Там в середине зала такой кафельный судок, как маленький бассейн "Москва", и в нем плавают жирные, лоснящиеся карпы... Мэтр дает ей сачок...
      - Мэтр? - не понял Птицын.
      - Метрдотель... Солидный такой мужичок с безукоризненными манерами и усами, как у Буденного...
      - А!
      - Циля этим сачком вылавливает самого жирного карпа... Потом мэтр с поклоном вручает сачок мне... Я поймал карпа потощее... Этих карпов несут на кухню, и через двадцать минут привозят нам на тележке дымящихся, подрумяненных... в сметанном соусе...
      - Карпы, по-моему, костлявые... - в бочку меда Птицын по обыкновению добавил ложку дегтя.
      - Что ты... что ты! - возмутился Гарик. - Господь с тобой! Ни косточки... Во рту тает...нежнейшее мясо... Ты спутал с окунями!
      - Может быть, - покорно согласился Птицын. - Я не большой поклонник рыбы.
      - Смотря как приготовить!..
      - И сколько же все это стоило? - поинтересовался Арсений, домывая посуду.
      - Лучше не брать в голову... Распили бутылку коньяка... Изумительный коньяк! Настоящий, армянский... Но и стоит он там!.. В общем, у нас получилась перманентная свадьба: началась вчера у Цили, а закончилась в Ленинграде... Такое не забывается...
      - А расписались вы вчера?
      Птицын и Гарик перешли в комнату. Гарик привалился к спинке дивана, Птицын лег, задрав ноги к стене.
      - Да... Так я тебе не рассказывал?
      - Подробно нет. Ты только похвалился в институте, показал кольцо...
      - Еле уломал ее! Делаю ей предложение - а она: "Зачем тебе это надо? Почему нам не остаться любовниками?" - "Мне этого мало! - отвечаю. - Хочу видеть тебя женой!" Она ни в какую... Я ее два часа уламывал... Проталкивал такие золотые идеи... в обычное время они даже в страшном сне не пришли бы мне в голову... Я превзошел самого себя... выдавал чудеса красноречия...
      - А действительно, зачем тебе это надо? - прервал Гарика Птицын с обычной своей бесцеремонностью.
      В Птицыне до сих пор жила обида, о которой Голицын, кажется, вовсе не догадывался: Гарик считался его другом, но тому даже в голову не пришло пригласить Птицына на свадьбу. При всем презрении Птицына к условностям, он воспринял это очень болезненно.
      - Ну вот... И ты туда же, - Гарик сделал нетерпеливый жест.
      Птицына не раз поражал узкий закрытый жест Голицына: он никогда не молотил кулаком воздух, не махал руками, как граблями, - только едва шевелил кистью, как будто не мог себе позволить большей вольности в общении с людьми; этим жестом он точно отстранял от себя все, что его не касалось.
      - Циля, между прочим, мне сказала, что она больна... Серьезно больна...
      - Чем же? У нее рак?
      - О Боже мой! Постучи по дереву... (Голицын трижды стукнул по столу.) У нее какая-то опасная форма туберкулеза... Закрытая форма! Зачем тебе, сказала она, меня хоронить? Пусть это сделают другие!
      - Интересно... Точно, как у Ремарка! - заметил Арсений. - Патриция Хольман... Роберт Локамп... Болезнь... Высокогорная клиника...
      - Вот-вот! Я обречен в своей жизни воплощать литературные сюжеты! - с коротким смешком согласился Гарик. - Эрих Мария был бы мной доволен...
      - А как прошла свадьба?
      - Изумительно! Но... я тебе так и не досказал... Ты ведь знаешь, что в загсе после подачи заявления нужно ждать месяц?..
      - Слышал!
      - Это называется: "брачующиеся должны проверить свои чувства".
      - Разумно! - улыбнулся Птицын. - И формула хорошая...
      - Как тебе словечко "брачующиеся"?
      - Яркое.
      - Я одел костюм, - продолжал Гарик, - галстук! Представляешь!.. Папочкин... Взял дипломат... А Циля была в шикарном бархатном платье... Бордовом... Приехали в загс на "Пролетарской"... Я обаял там служительницу загса... Женщину бальзаковского возраста. Говорю ей: "Вы понимаете, мы с супругой, будущей моей супругой (показываю на Цилю, она держит в руках букет белых хризантем), всенепременнейше должны на днях отбыть за границу... в трехгодичную командировку... Вы понимаете, если следовать букве закона... - а закон для нас, разумеется, всегда закон!.. - то заграничная командировка может сорваться... Тогда прощай служебная карьера да и семейное счастье тоже... Вы же, я уверен, не захотите стать разрушителем этих общественных добродетелей? Наших вот с этой дамой судеб? Неужели ничего нельзя придумать? Войти в нашу, согласитесь, не совсем обычную ситуацию... Мы были бы вам чрезвычайно признательны!"
      - Остроумное вранье! - посмеялся Птицын. - Как тебе пришло в голову?
      - Прямо там... в загсе... Меня осенило! Я тебе говорю, что, благодаря Циле, ко мне стали приходить гениальные идеи...
      - Ну и служительница поверила?
      - Еще как! Короче говоря, я сходил в ближайший магазин, купил ей коробку хороших шоколадных конфет "Красный Октябрь", и по шоколадке ее девочкам... И через полчаса все было улажено. В паспорте отметка! Могу ехать за границу...
      - И что, вы поехали праздновать в ресторан?
      - Нет, выпили бутылку шампанского у меня...
      - Гостей много было?
      - Приходили какие-то люди... Мы никого специально не приглашали... Кто пришел, тому и рады...
      - А твои родители знают?
      - Я послал телеграмму... Но из Бангладеша так легко не выбраться... Знаешь, у меня к тебе просьба... Ты не мог бы одолжить шесть рублей?.. До стипендии... Последнюю пятерку я отдал Циле... на тачку... когда мы из "Внуково" ехали... после Ленинграда.
      Птицын был рад, что Джозеф наконец закончил длинное вступление и объяснил, зачем приехал. Он выложил деньги из кошелька.
      - А почему именно шесть рублей? На еду? - полюбопытствовал он не без иронии.
      - На бутылку шампанского... - вынужден был оправдываться Голицын. - Полтинник я добавлю... Мелочь у меня осталась... копеек семьдесят... Обещал Циле... Проиграл пари. Мы поспорили насчет Джона Фаулза... По поводу одного места. Ну, помнишь "Женщина французского лейтенанта"? Я доклад делал у Храповицкой... Циля была права! Там одна деталь в альковной сцене... Изумительно сделано... Мне почему-то иначе запомнилось...
      - Ясно... - вздохнул Птицын: теперь можно и к делу: - А у меня... странные новости... Ты ведь не был на выразительном чтении?
      - Когда б я успел!
      - Так вот...
      Птицын подробно пересказал историю с Верстовской. Гарик откинулся на спинку стула и покачался.
      - Эх, не знаю даже, как тебе помочь... Я все связи растерял... Ни одной знакомой даме позвонить не могу...Здесь лучше бы клин клином... Ну, хочешь, я поговорю с твоей Верстовской? Кстати, она ведь переводчица?
      - Профессиональная переводчица! - подтвердил Птицын с гордостью, как будто он хвалился своими достоинствами. - Английские группы водит от "Спутника"...
      - Вот это хорошо! Как раз есть повод... Циля скоро должна сдавать экзамены на английских курсах... А ходила она через пень колоду... Как ты считаешь, Верстовская согласится сдать за нее? Ей, я думаю, это ничего не стоит...
      - Почему бы нет?
      - Ну и о тебе поговорю... Посмотрим, что она о тебе думает на самом деле... Мне кажется, ты все-таки немного робок! Какой у нее номер? - Гарик достал записную книжку.
      - Записывай: 313 - 52 - 44, - Птицын почему-то неохотно дал ее номер. - Ты сошлешься на меня?
      - Зачем? Я буду говорить о деле!
      Зазвонил телефон. Арсений потянулся к журнальному столику, снял трубку.
      - Алло... Да-да... Привет... Лунин! - бросил Птицын Гарику. - Ты хочешь приехать? Рассказать? А-а... Понятно... Да... Понимаю... У меня Гарик Голицын... С Лянечкой?
      Гарик замахал руками и скорчил страшную рожу.
      - Не знаю... Приезжай, конечно... но лучше один... Постарайся от нее избавиться. Так для всех будет лучше. Пока! - Птицын положил трубку и с некоторым сомнением заметил: - По-моему, он пьян...
      - Если только от любви... к Полли! (Голицын с некоторого времени называл Лянечку заморским именем Полли.) Мы пили ранним утром... За это время последние пары алкоголя выветрились бы даже у Венечки Ерофеева...
 
      5.
 
      Через полчаса Птицын открыл дверь на слабый, робкий звонок и обнаружил Мишу Лунина с Лянечкой вместе. Этого следовало ожидать. Пока Птицын раздумывал, как с ними быть, Лянечка с обворожительной улыбкой проскользнула в коридор, за нею на нетвердых ногах протиснулся Лунин. Птицыну показалось, что Лянечкино лицо как-то слегка ободрано. Впрочем, в коридоре горела слабая лампочка.
      - Еле дотащила до тебя твоего друга... Его надо срочно уложить... И дать кофе! Я спасла его от вытрезвителя... В метро три милиционера хотели его тащить... в боковую дверь... но я не дала... Я - им: "Его ждут мама и бабушка!.." А они - мне: "Не имеем права!" - "Я - дама - даю слово... доставить его домой!" - "Ну тогда под вашу ответственность ..." Пропустили...
      - Что ты говоришь?! - тихо вскрикнул Миша возмущенно-пьяным голосом.
      Лянечка врала безбожно. Наоборот, это он спасал ее от одного дуболома-милиционера. Тот пристал как банный лист, требовал документы. У Лянечки, разумеется, ничего нет. Миша показал студенческий билет, выдумал, что она не сдала экзамен, напилась с горя, что он везет ее домой. Им ехать по прямой, без пересадки... до "Текстильщиков". Недолго... Лянечка между тем навалилась на него всем телом. Он сам еле стоял на ногах, так пришлось еще такую тушу на весу держать! Миша клялся, что довезёт... Милиционер со скрипом их отпустил. Всё это он хотел рассказать Джеймсу в опровержение наглой лжи, но страшно хотелось в сортир. Он потому и поехал к Птицыну, а не сразу домой, потому что боялся, что до "Каховской" не дотерпит.
      Лянечка тем временем уже сняла сапоги, разделась. Они втроем топтались на пятачке между коридором, туалетом и ванной. Из кухни за этой сценой наблюдали отец и бабушка Птицына.
      - Ты извини... Я хотел... Понимаешь... - бормотал он Птицыну, заговорщически указывая глазами на дверь туалета. - Никто бы не выдержал: ни Гарри Галлер, ни Роберт Локамп... Может, только капитан Грей... Да и то вряд ли... Два шампаня... Бутылка водки... Коньяк... и потом еще портвейн... Гадость! И сало... Сало хорошее... Ничего не скажешь... Вкусное! Здрасьте! - как вежливый человек, Лунин просто не мог не поздороваться с родственниками Птицына.
      Птицын понимающе покивал. Миша включил свет, распахнул перед Лянечкой дверь в сортир, сделал грациозный жест, по-рыцарски пропуская ее вперед. Она скромно улыбнулась, кивнула с благодарностью и вошла в ванную, на ходу раскрывая косметичку. Лунин с облегчением вздохнул и боком проворно втиснулся в сортир. Перед носом Птицына одновременно захлопнулись две двери: ванной и туалета.
      Птицын пошарил в калошнице, отыскивая тапочки. Первым вышел Миша Лунин. Он слегка покачивался, но на лице его блуждала блаженная улыбка. Птицын дал Мише тапочки.
      - Откуда вы? Из винного магазина? - поинтересовался Птицын.
      - Нет, из бара на Рождественском бульваре.
      - Почти угадал... А как встретились?
      - Недалеко от института... Я хотел купить "Беломор" бабушке...
      - А твои знают, где ты? Знаешь, сколько сейчас времени?
      - Сколько?
      - Без пятнадцати десять...
      - Я позвоню...
      - Звони... Только я тебе советую больше никуда отсюда не двигаться... Скажи, что останешься у меня... Хочешь подготовиться к завтрашнему зачету... по методике русского языка... Очень ответственному... Без моих конспектов никак... Не успеваешь... Придется сидеть полночи... Серьезно, оставайся! Иначе три милиционера тебя точно загребут в "Текстильщиках" ... Вместе с Лянечкой. Ее отправят в женский вытрезвитель... в Кузьминках! А тебя - на "Рязанский проспект". Ну... об этом родственникам можно не докладывать...
      - Я должен ехать... - привалившись к стене и упрямо стараясь приподнять падающую вниз голову, не соглашался Миша. - Мне стихи печатать! Для Лизы... А она даст мне рассказы! Завтра...
      - А-а... Так вы поладили? А ты сомневался!.. Что я говорил!..
      В коридор вышел Голицын, прислушивался к их разговору. Он кивнул Лунину:
      - Привет, Мишель!..
      Гарик взялся за свою шубу.
      - Я пойду, пожалуй... - не слишком уверенно бросил он Птицыну. - Поздно... Да и устал!
      - Смотри... Как хочешь... - Арсений его не удерживал.
      Лянечка выскочила из ванной и быстро переметнулась в туалет, потом так же стремительно опять закрылась в ванной. Однако не прошло и двух минут как она с победной улыбкой косящих глаз подошла к Гарику Голицыну, который уже застегивал шубу. Птицына покоробило бледно-желтое лицо Лянечки, покрытое непомерно толстым слоем пудры.
      - Ты не хочешь со мной поздороваться? - Лянечка торжественно протянула руку Гарику, точно товарищу по партии.
      - Здравствуй... здравствуй... - сухо ответил Голицын, сделав вид, что не заметил протянутой руки. - Виделись... Сегодня...
      - Невежливо покидать даму, если она только что зашла в гости... На огонёк... Кто составит ей компанию? И кто потом ее проводит?
      - Может, действительно, выпьем чаю? - спросил Птицын, ни к кому конкретно не обращаясь.
      В сущности, Птицын, несмотря на то что тщательно скрывал свое миролюбие, почти всегда предпочитал быть миротворцем. Голицын с недовольной гримасой стал снимать шубу.
 
      6.
 
      Птицын никогда не мог запомнить и воспроизвести в связном виде, что говорила Лянечка. Она относилась к тому типу женщин, которые говорят только о себе, даже если разговор заходит об искусстве, литературе, политике, то есть вещах достаточно абстрактных. Они щебечут без перерыва, но после общения с ними память не отягощена никакими воспоминаниями, как после праздного лежания на полянке и разглядывания бегущих по небу облаков.
      Вот и теперь за чаем, который Птицын привез на столике с колесиками, Лянечка перескакивала с пятое на десятое и говорила обо всем сразу (так, по крайней мере, казалось Арсению): о том, что она из знатного рода князей Потоцких и в ней течет гордая кровь польских шляхтичей; о том, что женщины любят ушами, а мужчины - глазами; о том, что она рижский клубничный ликер предпочитает шампань-коблеру, хотя под настроение бывает наоборот; о том, что стихи у нее выходят удачнее, если она совсем чуть-чуть пьяна, и она понимает Есенина, несмотря на то, что он увлекся Айседорой Дункан, которая была старше него на двадцать лет, пускай и выглядела девочкой, как пушинка прыгая по сцене со своими танцами, посвященными красному стягу и коммунистическому интернационалу; о том, что Джон Фаулз занимательнее Германа Гессе, но Гессе глубже, потому что, когда пишет, не думает о женщинах, вот почему его мысли немного затруднены в смысле языка и стиля, но, если в них разобраться, можно получить удовольствие, необязательно только интеллектуальное, но и психическое тоже, вообще Гессе душевнее многих писателей, недаром он немец, а америкашки только жрут и жуют жвачку; конечно, это не касается Хемингуэя, и Ремарк для нее похож на американца, но все-таки он немец - по трагичности и тяге к болезни.