Тень Энвижен

Галина Тер-Микаэлян

Тень Энвижен

Посвящается дорогим моим друзьям Любе и Гарри Мелик, давшим мне возможность своими глазами увидеть мир самой удивительной страны мира – Австралии.

Как говорил нам великий Шекспир,

Люди – актеры, театр им – мир.

Что ж, отыграем, какой разговор!

Фразу забудем – поможет суфлер.

Смело на сцену, настал наш черед,

Занавес поднят, спектакль идет.

Каждый в нем должен сыграть свою роль,

Встретить свой шанс, пережить свою боль.

Что суждено тебе, жизни актер,

Буря оваций, забвенье, позор?

Как бы то ни было, нужно играть,

Чтобы однажды с улыбкой сказать:

«Все, мы уходим, от сцены устав,

Сменит нас новый актерский состав».

Пролог. Завещание старого Гримвэйда

С каждым годом Гримвэйдам все сложней и сложней становилось сводить концы с концами. Зимой из экономии топили лишь в спальнях, хотя в ожидании визита кого-нибудь из соседей или родственников мать распоряжалась зажечь огонь также и в большом камине гостиной. Однако с течением времени гостей стали приглашать все реже и реже – хозяева стыдились царящего вокруг обветшания. Сочащиеся сыростью стены и осыпавшиеся потолки замка, возведенного в эпоху Карла I, буквально молили о ремонте, на который у семьи не было средств. Продуваемые ветром темные коридоры, где, по словам старой няни, бродил призрак казненного короля, чердак с пыльными сундуками и даже вековая паутина по углам – все это стали неотъемлемой частью детства Дэвида.

Замок, в течение двух сотен лет принадлежавший семье миссис Гримвэйд, перешел в ее собственность после смерти родителей. Погибший брат оставил ей крохотное наследство, и в течение долгих лет это позволяло семье кое-как перебиваться и оплачивать услуги приходящих служанок, а также живущего неподалеку старого законника, обучавшего Дэвида грамоте, истории и прочим премудростям. Что же касается главы семьи, то он ничего от себя лично в семью не принес, поскольку был беден, как церковная мышь. По этой причине помолвка родителей Дэвида растянулась на двадцать с лишним лет – дядя жениха, убежденный холостяк, страдавший тяжелым несварением желудка, долгие годы прилюдно называл племянника своим наследником, и молодые – ни в коем случае не желая его смерти! – терпеливо ожидали естественного исхода, не спеша назначить дату бракосочетания. Однако дядя, разменяв шестой десяток, неожиданно окреп здоровьем и женился, произведя на свет двух вполне жизнеспособных отпрысков. Когда же и кузен жениха, владелец майоратного поместья, служивший под началом Веллингтона, вернулся из сражения под Ватерлоо живым и невредимым, стало понятно, что ждать больше нечего. В день свадьбы жена отметила свое сорокалетие, ее нареченный был пятью годами старше. Правда, родителей вновь испеченной миссис Гримвэйд к тому времени уже не было в живых, так что замок оказался в распоряжении супругов. Спустя два года они к всеобщему удивлению произвели на свет крепкого мальчишку и нарекли его Дэвидом.

Шли годы, замок продолжал дряхлеть и осыпаться, но семье так и не удалось выкроить средств на ремонт. Однажды Гримвэйдам нанес визит живущий неподалеку богатый сквайр. Устроившись в кресле у затопленного ради него камина, гость поговорил, как водится, о погоде, а потом перешел к причине своего визита.

– Миссис Гримвэйд, – сказал он матери Дэвида, – я хочу сделать вам выгоднейшее предложение. Ваш замок великолепен, но чтобы содержать его, требуются значительные средства, без ремонта он приходит в упадок. Я готов купить его у вас, заплатив ту цену, которую вы назовете.

Она побледнела и, стиснув руки, откинулась назад.

– Это невозможно, мистер Уайт.

– Суммы, которую я уплачу, будет вполне достаточно для того, чтобы ваша семья приобрела небольшой дом и вела безбедное существование, – настаивал сквайр, – достойную жизнь, которая вам подобает, и…

Он не договорил, потому что мать отрицательно мотнула головой.

– Нет-нет, мистер Уайт, не стоит об этом даже и говорить.

Сосед, искренне недоумевая, развел руками.

– Но почему? Назовите хотя бы причину вашего отказа, миссис Гримвэйд, возможно, мы сумеем ее преодолеть.

– Вряд ли, – она чуть помедлила, – видите ли, после гибели брата в Испании и смерти родителей замок перешел в мою собственность, но отец всегда говорил, что это наше родовое гнездо, и никто, кроме потомков семьи не должен здесь жить. Поймите, мистер Уайт, я не могу нарушить волю отца и позволить постороннему человеку поселиться в замке.

– Но я не имею намерения здесь жить, – простодушно воскликнул сквайр,– все, чего я хочу, это привести замок в порядок и сдавать его в аренду.

– Превратить мое родовое гнездо в источник наживы? – на лице матери выступила краска гнева. – Тысячу раз нет!

Гримвэйд старший прекрасно понимал, что сосед тысячу раз прав, но что ему оставалось делать? Замок принадлежал жене.

– Может быть, мы вернемся к этому разговору позже, – миролюбиво начал он, но жена возмущенно его прервала:

– Никогда!

Много позже, вспоминая этот разговор, Дэвид не раз думал, что согласись мать на предложение соседа, жизнь семьи, возможно, сложилась бы по-другому. Они жили бы в уютном маленьком домике, и он, Дэвид Гримвэйд, мог бы учиться в Оксфорде.

Спустя месяц после визита мистера Уайта Дэвид ездил навестить родственника – того самого кузена отца, что невредимым вернулся из битвы при Ватерлоо, – и в гостиной его встретил Чарльза Августа Грегори. Этот молодой человек, недавно вернувшийся из Австралии, уже стал в Англии живой легендой – ведь именно ему впервые удалось удачно завершить экспедицию вглубь материка, в то время, как оба его предшественника, Лейхгардт и Кеннеди, потерпели неудачу и бесследно исчезли в австралийской пустыне.

Рассказы о далеком материке, куда прежде ссылали лишь преступников, вскружили головы не только юному Дэвиду – газеты запестрели сообщениями об открытии огромных залежей золота в штате Нью-Саут-Уэллс, отделении от него Мельбурна и образовании новой колонии Виктория. Богатейшие залежи золота, обнаруженные в Виктории, – такого не видывал даже Клондайк. Золото, золото, золото! В воде, под землей – везде – и много пустующих земель, пригодных для земледелия и животноводства. Жара – да, жарко. Особенно в декабре и январе, когда в Англии и Европе царит зимняя стужа. Но, тем не менее, растут города, в Сиднее недавно даже открылся университет. Вернувшийся из поездки по Австралии журналист написал:

«Знай Колумб о существовании этого маленького материка в Южном полушарии, он обогнул бы Африку и поплыл на восток, а не на запад. Это принесло бы испанской короне много больше золота и позволило бы избежать многочисленных человеческих жертв – австралийские аборигены, в отличие от американских индейцев, миролюбивы и безобидны…»

– Решено, я отправлюсь в Австралию, – объявил Дэвид матери, – а когда добуду золото, мы отстроим заново замок.

– Да, сынок, – с ласковой улыбкой согласилась она, не став напоминать охваченному юношеским энтузиазмом сыну, что билет до Австралии стоил примерно столько же, сколько ремонт их замка.

Отец же лишь тяжело вздохнул и потупился. Всю жизнь он прожил, хронически испытывая чувство вины за свое бессилие что-либо изменить к лучшему, и каждый раз, когда кто-то заводил разговор о ремонте замка или необходимости экономить дрова в сырую погоду, в левой стороне груди его возникала грызущая боль. В последнее время она появлялась все чаще и чаще, а однажды за ужином стала невыносимой, и пришлось потратить часть отложенных на дрова денег, чтобы заплатить доктору. Лежа в постели и еле шевеля заплетающимся языком, глава семьи сказал встревожено хлопочущей подле него жене:

– Из-за меня столько расходов. Не нужно, я умираю.

Она горько заплакала.

– Не говори так, дорогой! Доктор сказал, тебе скоро станет легче.

– Я был тебе плохим мужем, Ди, прости меня.

– Неправда, нам всегда хорошо было вместе! Помнишь, как мой брат Вилли впервые привел тебя к нам домой? Мне было всего четырнадцать, но я с первого взгляда тебя полюбила. Надо мной все подшучивали – никто не верил, что это всерьез. Даже ты.

– Я был беден. И если бы Вилли не погиб… тогда…

Голос его прервался, жена заботливо отерла со лба мужа холодный пот и, покачав головой, спокойно договорила:

– Что ж, тогда у нас не было бы замка. У нас не было бы денег Вилли. Возможно, мы не смогли бы пожениться, и у нас не было бы нашего Дэвида. Но Вилли погиб, и ничего тут не изменишь, так, видно, было суждено. Не терзай себя, милый, в этой жизни мы, как актеры на сцене – у каждого своя роль, отыграв ее, одни уходят, на их место приходят другие. Никто не властен тут что-либо изменить.

– Дорогая…

Лицо больного разгладилось и, сжимая холодеющими пальцами руку жены, он покинул этот мир.

«Бедный папа, – думал Дэвид, провожая отца в последний путь, – всю жизнь он бился с нуждой, пытаясь свести концы с концами. Но я не хочу, как он, покорно плыть по течению! Думаю, мне стоит податься в Лондон – там наверняка можно устроиться клерком в контору или приказчиком в магазин».

Осень выдалась сырая и дождливая, но на кладбище, следя за комьями земли, падавшими на гроб мужа, миссис Гримвэйд не ощущала холода. Однако к вечеру, вернувшись домой, она слегла в жару, и в течение нескольких дней простуда свела ее в могилу. Когда взгляд умирающей начал тускнеть, она что-то прошептала посиневшими губами, и сидевший рядом сын поспешно наклонился.

– Что, мама? Что?

– Продай замок, Дэви.

– Нет, мама, что такое ты говоришь!

– Продай замок, сынок, – собрав последние силы, внятно произнесла она, – продай и устраивай свою жизнь.

Сразу после похорон матери Дэвид поехал к соседу, и вскоре сделка была совершена. Сочувствуя горю осиротевшего юноши, мистер Уайт даже вызвался помочь ему в приобретении нового дома, но у Дэвида были иные планы. Еще летом он прочитал в газете объявление Дженерал Скру Стимшип – эта крупнейшая в стране пароходная компания сообщала, что «в начале января следующего, 1854 года, из Саутгемптона отплывает пароход «Крез», совершающий регулярные рейсы между Англией и Австралией». Разумеется, до продажи замка ему и думать нечего было о поездке, но теперь… Прикидывая и подсчитывая, Дэвид невольно вспоминал слова матери: «Мы, как актеры на сцене – у каждого своя роль, отыграв ее, одни уходят, на их место приходят другие. Никто не властен тут что-либо изменить».

Отложив деньги на билет и дорожные расходы, он зашил остальное в двойной матерчатый пояс и надел его на голое тело под одеждой. Багажа у него было немного, только самое необходимое – молодые люди, отправляясь на поиски приключений, не любят обременять себя громоздкими чемоданами. В день отъезда Дэвид вручил мистеру Уайту ключи от всех помещений замка, с минуту помедлил на пороге уже не принадлежавшего ему родительского дома и, не оглядываясь, тронулся в путь.

Будущие пассажиры «Креза» начали съезжаться в Саутгемптон за месяц до назначенной даты отплытия, и перед Рождеством город напоминал охваченный суетой муравейник. Кэбы развозили приезжих по гостиницам и постоялым дворам, по мощеным мостовым, разбрызгивая грязь и мокрый снег, грохотали тяжелые фургоны со скарбом и утварью. Прощаясь с родиной, рачительные хозяева увозили с собой нажитое имущество, включая скот и птицу. Запертые в загонах животные нервничали, время от времени воздух прорезал тревожный петушиный крик или слышалось тоскливое блеяние овец.

В зале постоялого двора, где остановился Дэвид, помимо него разместились еще десятка два постояльцев обоего пола. Кроватей не хватало, и люди спали на матрасах, разложенных прямо на полу, однако на дрова хозяин не скупился, поэтому в камине всегда ярко пылал огонь. В плохо проветриваемом зале было жарко и душно, хотя в обеденное время тянувшийся из кухни аромат жареной индейки и сдобных лепешек приятно щекотал ноздри, перебивая застоявшийся запах немытого человеческого тела. Ненастная погода не располагала к прогулкам, и постояльцы почти не покидали гостиницу. С утра до вечера в воздухе висело монотонное жужжание человеческих голосов, прерываемое взрывами женского смеха и выкриками разыгравшихся детей. Порою между подвыпившими фермерами вспыхивала потасовка, но спорщиков тут же разнимали и разводили по углам.

Постоянный шум угнетал Дэвида, привыкшего к тишине и покою старого замка, поэтому днем он в любую погоду уходил из гостиницы – бродил по улицам или шел на причал, над которым возвышался могучий корпус «Креза». Подняв воротник и сунув в карманы озябшие руки, он смотрел на пароход. Тусклое зимнее небо угрюмо нависало над пенящимися валами, а на борту судна, не обращая внимания на падавшие хлопья мокрого снега, суетились матросы, заканчивая последние работы, и ветер, пронизанный запахами портового города, порывами доносил до берега их голоса.

Однажды, замерзнув на пристани и проголодавшись, Дэвид зашел в первый попавшийся бар, заказал гренки с кружкой пива и пристроился у окна, откуда видна была улица. Следя за пешеходами и проезжавшими колясками, он пытался отгадать, кому из них суждено вскоре стать его попутчиками. Вот прошлепал по лужам бледный юноша с тонким лицом – наверняка отпрыск благородной семьи, в пух и прах проигравший в карты свое наследство и на последние деньги купивший билет на «Крез». Изысканно одетый мужчина, проехавший в экипаже с женой, ребенком и няней, скорей всего, дипломат, направляющийся в Австралию с особой миссией. А вот еще одна живописная группа – нет сомнений, что и они будущие пассажиры «Креза».

В этот момент шумная компания мужчин и женщин, вызвавших его интерес, ввалилась в бар, и он тут же безошибочно определил род их занятий – актеры, решившие попытать счастья за океаном. Двое – мужчина с глазами навыкате и ярко накрашенная женщина лет тридцати пяти, – о чем-то яростно спорили. Остальные весело подтрунивали над горячностью своих товарищей. Одна из девушек, хорошенькая и черноглазая, что-то сказала распалившемуся мужчине и, случайно повернув голову в сторону Дэвида, встретилась с ним взглядом.

– Милли Гордон, – закричал в ответ на ее слова мужчина и еще сильней выкатил глаза, – тебе никогда этого не понять! Я рожден, чтобы играть Шекспира, а вместо этого вынужден изображать шута в третьеразрядном шоу!

Продолжая смотреть на Дэвида, Милли негромко что-то ему ответила и неожиданно улыбнулась. От ее улыбки у юноши неожиданно замерло сердце и перехватило дыхание.

«Эта Милли… она просто чудо, я никогда не встречал таких девушек».

* * *

В следующий раз он увидел ее в день отплытия – уже на борту «Креза». К тому времени, как корабельный колокол возвестил об окончании посадки, пароход напоминал рыночную площадь. Палубные пассажиры завалили корму мешками и мелким скарбом и натянули над всем этим брезент, защищавший вещи от мокрого снега, а для себя соорудили нечто вроде ротонд и шатров. Долгий прощальный гудок парохода сопровождался жалобным ревом быков, запертых в отделении для живности. Капитан Холл беседовал с элегантно одетым человеком – тем самым, которого Дэвид видел из окна бара проезжающим в коляске и счел дипломатом. До Дэвида донесся огорченный голос капитана:

– У нас вдвое меньше пассажиров, чем полагается при полной загрузке – всего пятьсот человек.

На это предполагаемый дипломат вполне резонно возразил:

– Это при ваших-то ценах на билеты? Странно, что вы вообще наполовину загрузили пароход!

«Крез» вновь издал прощальный рев, и расстояние между пароходом и берегом начало быстро увеличиваться. Сгрудившиеся у борта пассажиры зашумели, замахали руками, и именно в этот момент Дэвид, случайно повернув голову, увидел черноглазую Милли Гордон, оживленно машущую кому-то белым платочком. Увидел и мгновенно позабыл обо всем на свете. Девушку окружали другие актеры, некоторые из них перегибались через борт и что-то кричали провожающим. Вглядевшись в стоявших на берегу, Дэвид узнал споривших в баре мужчину и женщину – похоже, те в последний момент изменили свои планы и отказались от поездки.

* * *

Как известно, когда вокруг бескрайнее море, всегда хватает желающих развлечься, поэтому капитан Холл предложил труппе актеров организовать для пассажиров платные шоу. Салон перегородили занавесом, одна половина его служила сценой, другая – зрительным залом. Народу собралось достаточно, но Дэвид сумел придвинуть свой стул почти вплотную к самодельной сцене. Герцогиня Болтон, вместе с юной внучкой плывущая в Мельбурн к сыну, шумно усаживаясь, бросила на молодого человека выразительный взгляд, но никакая сила в мире не могла бы заставить его отодвинуться!

Дождавшись выхода Милли, он с восторгом зааплодировал еще до того, как девушка открыла рот. Под аккомпанемент расстроенного корабельного пианино она исполнила задорную шотландскую песенку на стихи Роберта Бёрнса.

Husband, husband, cease your strife,

Nor longer idly rave, Sir.

Tho' I am your wedded wife,

Yet I am not your slave, Sir!

(Муженек, муженек, хватит постоянно возникать, прекратите ненужные споры, сэр, хоть я и ваша законная жена, но не раба, сэр)

Объективно следовало признать, что голос Милли, хоть и чистый, был довольно слаб, да и актерским мастерством она владела недостаточно хорошо, но Дэвид этого не замечал. Когда лукавый взгляд черных глаз, сопровождаемый обворожительной улыбкой, скользил в его сторону, сердце начинало колотиться с такой скоростью, что, казалось, вот-вот выпрыгнет. За спиной Дэвида герцогиня Болтон, явно страдавшая снобизмом, недовольно пробубнила:

– И тут шотландцы!

Она была глуховата, поэтому слова ее прозвучали громче, чем следовало. Милли, услышав, высоко вскинула голову.

– Я шотландка, – гордо заявила она.

Вскочив на ноги, Дэвид вновь бешено зааплодировал, и к нему, сглаживая бестактность герцогини, присоединились остальные зрители. Милли улыбнулась, поклонилась и с достоинством королевы протянула Дэвиду свою тонкую ручку.

– Благодарю вас, – сказала она, и это стало началом их дружбы.

Теперь Дэвида и Милли постоянно можно было видеть прогуливающимися по палубе рука об руку или весело болтающими в салоне. В Бискайском заливе налетел шторм, на три дня их разлучивший, поскольку оба, мучаясь морской болезнью, вынуждены были оставаться в своих каютах. Однако в середине января, когда «Крез» приблизился к Пиренейскому полуострову, ветер стих. Лиссабон встречал путешественников чистым небом и теплом юга, Милли стояла на палубе рядом с Дэвидом, и сердце юноши пело от радости, а воздух был напоен ароматом цветущих апельсиновых деревьев.

– Я люблю вас, Милли, – забывшись, прошептал он и испуганно оглянулся – девушка улыбалась, и непонятно было, долетели ли до нее его слова.

Через четыре дня после того, как «Крез» покинул Португалию, вновь поднялась буря, едва не ставшая для парохода роковой – вода залила топки машинного отделения и повредила резервуар с питьевой водой. При попутном ветре «Крез» мог бы за три дня добраться до Кейптауна под парусами, но после бури наступил полный штиль, и гигантское судно беспомощно болталось на месте, покачиваемое легкой зыбью на поверхности моря.

– Вчера я случайно услышала, как капитан Холл говорил кому-то, что дела наши идут неважно, – сказала Милли Дэвиду во время их вечерней прогулки по палубе, – он говорил, что пока не стоит сеять панику среди пассажиров, но следует быть готовыми ко всему. Кстати, вы заметили, что нам резко уменьшили порции жидкости за столом?

– Ничего страшного, Милли, – с улыбкой успокоил он девушку, – в этой части океана проходят морские пути, если не удастся выбраться самим, какое-нибудь судно нас выручит – завтра, через две недели или через месяц.

Ему было известно больше, чем Милли: после бури в днище «Креза» образовалась опасная течь, и, похоже, спасти корабль теперь могло лишь чудо. У них не оставалось в запасе ни двух недель, ни месяца, возможно даже, у них не было и пяти дней. Капитан Холл под большим секретом сообщил об этом нескольким мужчинам из пассажиров, на помощь которых рассчитывал опереться в случае возникновения паники.

– Я вовсе не тревожусь, Дэвид, – доверчиво опершись своей маленькой ручкой о сгиб его локтя, Милли улыбнулась ему в ответ, – просто я хотела сказать, что вообще пью очень мало жидкости, и если бы вы разрешили мне отдавать вам часть моей порции воды, то я…

– Милли! – возмущенно прервал ее Дэвид. – Вы меня оскорбляете!

Девушка сконфуженно потупилась и со вздохом извинилась:

– Простите, Дэвид, я не хотела вас обидеть, – она заглянула ему в глаза и вновь улыбнулась, – вы сердитесь на меня?

Сердиться, когда на тебя смотрят таким взглядом и улыбаются такой улыбкой, в высшей степени трудно. Дэвиду пришлось приложить немалые усилия, чтобы принять обиженный вид.

– Сержусь, – строго ответил он, – но у вас есть возможность получить прощение.

– Какая же? – в черных глазах запрыгали озорные искорки.

– Выйти за меня замуж, если… когда нас спасут.

– Я буду счастлива стать вашей женой, Дэвид, – просто ответила Милли, отведя взгляд в сторону, словно разглядывая нечто, видимое только ей, – и мы обязательно спасемся. Я это знаю. Я это вижу.

И свершилось чудо – спустя два часа после их разговора корабельным механикам удалось починить поврежденный двигатель. В день, когда спасенный «Крез» вошел в порт Кейптауна, капитан Холл данной ему на корабле властью зарегистрировал брак Дэвида Гримвэйда и Милли Гордон. Дэвид доплатил за маленькую отдельную каюту, которую капитан согласился предоставить новобрачным, и даже бури Индийского океана не смогли омрачить начало их супружеской жизни. Лишь однажды в душу Дэвида закралось сомнение – когда его молодая жена вдохновенно продекламировала ему монолог Джульетты на балконе.

– Ты уверена, что для меня есть место в твоей жизни, любимая? Ты талантлива, твоя жизнь связана с театром, а я пока еще даже толком не знаю, на что способен.

Милли звонко засмеялась.

– Брось, Дэвид, театр мне надоел, да я и не очень хорошая актриса. В любом случае, если мне придется выбирать между тобой и театром, я выберу тебя.

В апреле 1854 года, спустя три месяца после отплытия из Саутгемптона, «Крез» бросил якорь в бухте Порт Филипп, и Дэвид с Милли ступили на австралийскую землю. В этот день Милли рассталась со своей труппой, объявив, что решила посвятить жизнь мужу и семье.

Сразу по приезде они сняли половину плохо сколоченного деревянного дома в шести милях от Мельбурна рядом с деревней под названием Сэнт-Килда. Поначалу Милли хотела работать вместе с Дэвидом на приисках – среди золотодобытчиков было немало женщин, и трудились они с не меньшим рвением, чем мужчины.

– Дорогая, – убеждал ее муж, – ты слишком хрупка для такой работы.

– Ну, и на что же я тогда гожусь?

– Истинной леди не подобает работать, – с шутливой чопорностью ответил Дэвид, вспомнив сказанные по какому-то случаю слова матери, – она должна вести хозяйство и заботиться о бюджете семьи.

– И это все? – лукаво поинтересовалась она, и оба рассмеялись.

– Ну, и еще любить мужа, – шепнул он ей на ухо.

Если честно, забота о бюджете при их жизни была делом нелегким. За две крохотные комнаты приходилось платить шестьдесят долларов в неделю – в доброй старой Англии цена считалась бы поистине фантастической! Шесть долларов стоила бочка воды, а в мае, когда похолодало, в несколько раз подорожали дрова, и при всем этом золотой песок, добываемый Дэвидом за день, торговцы из Мельбурна скупали за бесценок. Милли пыталась, но никак не могла свести концы с концами, приходилось постоянно обращаться к содержимому нательного пояса Дэвида.

– Возможно, мне стоит распрощаться с прииском, – угрюмо сказал он однажды, подсчитав то, что осталось от уплаченных мистером Уайтом денег, – буду зарабатывать на жизнь мощением дорог.

В те дни дороги в Австралии мостили каторжники – с утра до ночи забрасывали булыжниками рытвины и мелкие ямы. Однако рабочих рук не хватало, поэтому любой бродяга мог наняться на день-другой мостильщиком и, покидав камни, заработать себе на хлеб. В ответ на слова мужа Милли печально вздохнула и покачала головой.

– Дорогой, твой заработок мостильщика нас не прокормит.

Дэвид и сам это понимал, поэтому продолжал день ото дня просеивать песок в поисках крупинок золота. Пришла зима, в июне в горах выпал снег, а в июле зарядили дожди. В их деревянном доме начала протекать крыша, и однажды во время сильного ливня намокли все теплые вещи и шерстяные одеяла. Просушить их было негде – дрова еще больше подорожали, приходилось экономить даже на тепле. Милли сильно простыла, постоянно кашляла и мерзла, но никак не могла согреться под влажным одеялом, а спустя два дня, возвращаясь с прииска, Дэвид подвергся нападению грабителей. Получив сильный удар по голове, он рухнул у края дороги и, придя в себя, не сразу понял, что произошло. Потрогал гудевшую голову, поднялся и, лишь сделав пару шагов, догадался себя ощупать – заветный пояс исчез.

Подходя к двери своего дома и еще плохо осознавая то, что произошло, Дэвид услышал надрывный кашель Милли. Она лежала в углу комнаты на жестком матрасе, на столе стоял чугунок с овсянкой, приготовленной мужу на ужин, но какая еда могла бы сейчас полезть ему в горло! Он зажег огарок свечи, высветивший съежившуюся на полу под сырым одеялом маленькую фигурку и тонкое осунувшееся личико. Веки Милли чуть дрогнули, взгляд черных глаз тревожно скользнул по его лицу, но спрашивать она ни о чем не стала – сделала вид, что спит.

В ту ночь Дэвид лежал рядом с женой и в отчаянии думал, что дальше так продолжаться не может – нельзя приносить Милли в жертву призрачной надежде добыть золото.

– Нам нужно уехать отсюда, – забывшись, вслух проговорил он, – навсегда уехать, забыть о золоте и вернуться в Англию.

Милли слабо шевельнулась, и до него донесся ее шепот:

– У нас нет денег на дорогу.

– Я сумею заработать тебе на билет, а сам наймусь матросом на корабль.

– Нет, дорогой, – с трудом приподняв голову, она смотрела чуть в сторону, – нам нельзя уезжать с приисков, здесь нас ждет удача. Я это чувствую. Я это вижу.

Ничего не ответив, Дэвид потеплее укутал жену, подождал, пока ее дыхание станет ровным, а вскоре и сам уснул, сломленный усталостью и отчаянием. Его разбудил ударивший в глаза свет заглянувшей в окно полной луны. Позже он никогда не мог объяснить, что заставило его торопливо одеться и выйти из дому. Застилавший дорогу туман постепенно рассеялся, и луна освещала дорогу к прииску. Добравшись до места, Дэвид вытащил припрятанные в тайнике инструменты и начал копать, а когда первый луч солнца рассеял ночную мглу, он понял, что наткнулся на золотую жилу, проходившую через его участок.

Спустя месяц Гримвэйды купили кирпичный дом на Викторианских холмах. Из окон дома видны были город Мельбурн – справа, и морская гавань – слева. У подножия холмов катила свои воды река Ярра-Ярра, слева в долине лежала большая деревня Ричмонд. В их доме теперь стояла хорошая добротная мебель, и спали супруги не на разостланном на полу матрасе, набитом сухой травой, а на настоящей кровати. Это стало началом их новой жизни. Весной Дэвид приобрел землю на берегу реки, нанял рабочих для строительства большого магазина, и заключил с капитанами трех крупных судов договора о поставках – цены в Австралии были столь высоки, что торговля заокеанскими товарами давала возможность за короткое время заработать миллионы.

Первый год выдался неудачным – во время бури в Тихом океане затонул пароход, который вез муку из Чили, а сразу после этого в одну из ночей неизвестные разграбили склад товаров. В довершение ко всему сбежавший из больницы маньяк поджег почти отстроенный новый магазин, и тот сгорел дотла. Пришлось вновь нанимать строителей и искать надежных людей для охраны магазина. На второй год предприятие принесло прибыль, но не столь высокую, как они надеялись, а зимой пятьдесят пятого пошел слух о возможном вторжении русских в Австралию – в самом разгаре была Крымская война. Однажды, отложив газету, Дэвид задумчиво проговорил:

– Если вторгнуться русские, они, скорей всего, атакуют западное побережье. Наверное, в Сиднее нам было бы безопасней.

– Русским до Австралии далеко, им хватит дел в Крыму, – возразила Милли, не отрываясь от вязания, – хотя подумать о Сиднее, наверное, стоит.

– Одно только меня смущает, – задумчиво продолжал Дэвид, – говорят, в Сиднее появились профсоюзы…

О профсоюзах он знал мало, но помнил, что покойные родители считали их источником всех зол и беспорядков. Однако Милли, уроженка большого промышленного города, ничего плохого в профсоюзах не видела.

– Профсоюзы организуют забастовки, но не устраивают грабежей, как неудачливые золотоискатели, – брови ее сердито сдвинулись при воспоминании об их ограбленном магазине, – этим бродягам надоедает работать на приисках, они приезжают в Мельбурн искать легкой жизни, а здешняя полиция не в состоянии защитить нас от бандитов. Во всех газетах пишут, что в Сиднее полиция работает лучше, и потом, – она слегка зарделась, – в Сиднее уже несколько лет как открылся университет. Дэвид равнодушно пожал плечами.

– Ну, университет для бизнеса особого значения не имеет.

Милли положила руку на свой живот, и лицо ее засияло столь любимой Дэвидом улыбкой.

– Это имеет значение не для бизнеса, – сказала она, – это будет нужно нашим детям.

– Что?! – на миг он потерял дар речи. – Детям? Ты…

– Да, дорогой, у нас будет ребенок.

Ошеломленный Дэвид посмотрел на жену, перевел взгляд на низкий столик, где лежал клубок шерсти. А маленький предмет, который она вязала… Ведь это чепчик для ребенка!

– Раз так, то сейчас нам никак нельзя ехать, – дрогнувшим голосом проговорил он, – переезд отнимет у тебя много сил. Думаю, малышу пока рановато думать об университете, к тому же и в Мельбурне университет вот-вот откроется, говорят, что ждут только указа властей штата Виктория.