Берег ночью

      - До чего же мерзкие твари, - с чувством сказала Катерина, - смотреть тошно. Это происки дьявола, святой отец?
      Священник пожал плечами.
      - Я так не думаю, сестра. В старых летописях сказано, что они приходят время от времени из леса. Просто нужно позаботиться о том, чтобы они не уничтожили все посадки, вот и все.
      - А как...
      - Огнем, разумеется, - коротко ответил священник.
      - Что вы стоите! - прикрикнула Катерина. - Не слышали, что ли? Давай Люк, руки в ноги, беги за лопатой, и ветошь прихвати!
      Вскоре во рву, который окружил это живое поле, уже полыхала промасленная ветошь, а птицы, ныряя в клубах дыма, казались черными клочьями - порхающими лоскутами обгорелой материи.
      Пламя, слизывая пространство, огороженное рвом, высушило растения и, когда оно перекинулось на них, мне показалось, что я слышу пронзительный писк - отчаянный, но еле уловимый, на грани человеческого слуха.
      Сотни застигнутых огнем пришлых тварей отпускали свою опору и падали на землю, издавая сухой стук - они корчились и сокращались, пока их шкурка не начинала трещать и лопаться от жара. Меня замутило и я отвернулся.
      - Нужно пройтись по всем остальным делянкам, - спокойно объяснил священник, - и собрать всех тварей, которые успели туда пробраться.
      Осмотр затянулся до позднего вечера. Делянок было не так уж много, но пришлось заглядывать под каждый куст, и, когда мы с факелами в руках оглядели последний клочок земли, уже совсем стемнело. Все кругом было покрыто копотью.
      Я подошел к отцу Лазарю.
      Он стоял на границе выжженного участка и смотрел в пламя.
      Полы его одеяния обгорели, но он не обращал на это внимания. Услышав мои шаги, он обернулся.
      - Нелегкий день сегодня выдался, мальчик мой, - сказал он.
      Я кивнул.
      - Да, святой отец.
      И, набравшись храбрости, спросил:
      - Что это было?
      Он рассеянно ответил:
      - Кто знает? Иногда на поселки нападает всякая тварь. Полагаю, им в лесу голодно. Или они размножаются слишком обильно... не знаю. Но они по своему безобидны. Следует отличать то, что угрожает всего лишь нашим телам, от того, что угрожает нашим душам. Самой сущности человека.
      - Оборотни? Бесы?
      - Да, мой мальчик. Вот кого нужно страшиться, а значит - уметь распознавать, - сурово ответил он. - тех, кто рыщет повсюду, тех, кто похищает наши души, тех, кто извращает наш телесный облик прежде, чем мы отправляемся в последнее плавание.
      - Они тоже приходят из леса? Как и эти вот штуки?
      - Из леса... или из моря... Боюсь, - буднично закончил он, - что они обитают повсюду. И, к сожалению, способны принимать самые разные формы.
      - И... человеческий облик тоже?
      - Любой, и человеческий в том числе. Но это не люди. Это оборотни. Согласно преданиям, Господь проклял их еще на заре человечества.
      Он больше ничего не говорил, но этого уже и не требовалось.
      Мне казалось я вижу власть и силу, и ношу ответственности, гнетущую его слабые плечи, и понимание, озаряющее его, точно ореол бледного света.
      - Я... если вы захотите взять меня в обученье, святой отец...
      Было темно, но мне казалось, я вижу, как он улыбается.
      - Я ждал этого, мальчик мой, - сказал он. - Ну что ж... осенью переберешься ко мне. Я объявляю тебя своим учеником.

* * *

      Странно - до сих пор я все маялся, не знал, на что решиться, а тут вдруг успокоился, будто и впрямь почувствовал себя на своем месте.
      Теперь мне было плевать на насмешки сверстников - тот я, над которым они смеялись, не имел к нынешнему никакого отношения; и, хотя обучение должно было начаться лишь осенью, мне достаточно было лишь самой мысли об этом, чтобы чувствовать себя почти счастливым. Матвею еще на какое-то время пришлось задержаться внизу, на побережье, в ожидании, пока на замену ему не придет
      кто-нибудь из трудоспособных членов общины - в поселке всегда оставалось несколько человек - чтобы присматривать за хозяйством, и на случай всяких непредвиденных неприятностей, вроде недавней.
      Сам я был уверен, что отправлюсь наверх вместе с отцом Лазарем, раз уж так вышло, но, к моему тайному удивлению, никто об этом и речи не завел. Сам же отец Лазарь, который, вроде бы, присматривался ко мне до того, как все решилось, теперь, казалось, и вовсе перестал обращать на меня внимание - словно я больше не представлял для него интереса.
      Обида мешалась у меня в душе со страхом и уязвленной гордостью - и когда священник отбыл на летнюю стоянку, я лишь проводил повозку взглядом, но не сказал ни слова.
      Матвею я тоже ничего не сказал - сначала был слишком растерян, а потом мне просто стало неловко, что все так повернулось.
      На прибрежной полосе оставаться было опасно - летние бури бушевали все сильнее, а один раз я увидел огромную приливную волну - она надвигалась, точно стеклянная стена, сквозь которую просвечивало солнце. На центральной площади, на прилегающих к ней улицах было так пусто, что, когда я выходил вечерами на крыльцо общинного дома, я, казалось, слышу стук собственного сердца.
      В единственной освещенной комнате уютно мерцала лампа с промасленным фитилем, и оранжевый огонек казался таким теплым - в особенности по сравнению с холодноватым светом, который испускало ночное море - невидимое отсюда, оно отбрасывало на низкое небо бледное зарево.
      И тут я услышал тихий-тихий переливчатый свист. Он шел откуда-то со стороны моря - мерный гул прибоя почти заглушал его.
      Я прижался к стене общинного дома - она еще хранила дневное тепло и казалась надежной, точно крепкое человеческое плечо, - но не двинулся с места.
      Там, на берегу, что-то происходило.
      На свист кто-то отозвался - таким же тихим, сладостным свистом, он
      шел на этот раз откуда-то со стороны скал. Повсюду на побережье в теплой ночи перекликались нежные, плачущие, зовущие голоса.
      На этот раз я не выдержал - бросился в дом. Матвей уже спал - он подхватился, когда я начал трясти его за плечо.
      - Да что случилось? - спросил он наконец.
      - Матвей, там на побережье, кто-то... свистит.
      - Свистит?
      Он накинул на плечи куртку и вышел со мной на крыльцо.
      Мне стало не по себе - не оттого, что я услышу эти ночные голоса, но оттого, что не услышу их. Он подумает, что я вконец спятил - что все это мне примерещилось.
      Но свист раздался вновь - на этот раз совсем поблизости, и мне даже показалось, что в высокой траве, окружающей площадь, мелькнуло темное гибкое тело.
      - Ты видел? - спросил я шепотом.
      - А, это... - сказал он спокойно, - это морской народ. Они выходят из моря в летние ночи для брачных игр.
      - Это... демоны?
      - Никто не знает. Не думаю. Скорее, просто животные, которые приплывают сюда вместе с летними течениями.
      Он усмехнулся.
      - Ты что, никогда не слышал про жителей моря?
      - Но я считал... что это просто выдумки. Сказки.
      - Ходят слухи, что они свистом заманивают людей в море - играть. И очень удивляются, когда те тонут - вместо того, чтобы веселиться вместе с ними. Но я в это не верю. Я видел их несколько лет назад. Они боятся нас.
      - Они придут сюда?
      - Не говори глупости.
      Он зевнул.
      - Если тебе так уж страшно, закрой дверь изнутри.
      На всякий случай я закрыл и ставни.
      Наутро жители моря исчезли - наверное, уплыли с отливом, - и я бы и сам решил, что они мне привиделись, если бы не отпечатки следов на побережье - пока их не успел зализать ветер, я отчетливо разглядел их. Нечто вроде босой ноги - только пальцы длиннее наших, а между пальцами - перепонки.
      Мысль о том, что море принадлежит не нам, не произвела переворота в моем сознании; вода - кормилица и богачка, тем не менее была жестока к людям и вызывала не любовь, а смешанное со страхом благоговение. Впрочем, море не было исключением - нам на самом деле ничего не принадлежало, за исключением узенькой кромки земли, затиснутой меж лесом, океаном и предгорьями, а уж одушевлены ли те силы, что выталкивали нас на эту крохотную полоску побережья или нет - какое это имеет значение?
      Стук копыт вывел меня из задумчивости. Я стряхнул сонную одурь и обернулся. Человек, отчаянно нахлестывающий лошадь, спрыгнул с нее у самого крыльца общинного дома - не столько спрыгнул, сколько упал. Лошадь была вся мокрая, она хрипела и пятилась. Я схватил ее за повод, и она, шатаясь, пошла за мной.
      - Эй, малый, - сказал всадник. Он тяжело дышал и бессмысленно озирался, - а что, тут больше никого нет?
      - Из старших? Только Матвей.
      - А что, все ваши уже перебрались наверх?
      - Последние подводы ушли дней пять назад, - ответил я на ходу: конечно, это была его скотина, но негоже так обращаться с животным, чье бы оно не было, а потому я вываживал лошадь, пока не остынет.
      Он тяжело опустился на крыльцо.
      - Мы тоже собрались переезжать... - сказал он. - А теперь там такое творится... Да где, черт возьми, твой Матвей?
      - На огородах. Их теперь каждый день приходится осматривать. Недавно нашли зараженную делянку.
      Он хмыкнул.
      - Всего-то?
      - Нам хватило. А вы-то откуда?
      - Из Голого Лога.
      Голый Лог - это кучка деревушек к югу отсюда. Они такие маленькие, что по одиночке у них и названия-то нет. Как раз оттуда Карл этой весной взял себе жену. Ну и Тия оттуда, соответственно - та девчонка, которой я наступил на ногу на свадьбе.
      Мне стало не по себе.
      - Что там у вас стряслось?
      - Порча, - он неожиданно всхлипнул. - Кто-то наслал на нас порчу. Они там, наверное, уже передушили друг друга.
      Я похолодел - время от времени это накатывает - то на отдельных людей, а то и на целые поселки. Человек начинает видеть странные вещи, подобно святым отцам, но почему-то все больше всякие ужасы. Люди мечутся и вопят, точно безумные; рассказывают, что в это время они совсем не чувствуют боли. Потом это проходит само по себе, но за это время они успевают натворить черт знает что.
      Особенно если сходят с ума все, разом...
      Он устало вздохнул.
      - Я вернулся с выгона. А там уже творилось такое... часть домов просто сгорела. А люди - кто разбежался, кто носится и орет всякую чушь, кто бродит на четвереньках, точно животные... Я ничего не мог сделать. Решил скакать за помощью. Если успеть вовремя... может, кто-то и уцелеет.
      Я сказал:
      - Оставьте эту лошадь. Я вам поседлаю свежую.
      - Далеко отсюда?
      - Час езды.
      Он кивнул.
      - Мне понадобится святой отец. Он изгонит бесов.
      - Он там...
      Я вынес ему воды и оставил отдыхать на крыльце, а сам побежал за Матвеем. Я встретил его на полдороге - он уже завершил обход. Я торопливо пересказал ему последние новости.
      - Паршиво, - сказал он, - пока они туда доберутся... большинство уже успеет свернуть друг другу шею.
      - Мне поехать с ним? - спросил я с деланным безразличием.
      Он внимательно поглядел на меня.
      - А тебе так этого хочется?
      - Я же ученик святого отца, нет?
      - Хочешь поглядеть, как он будет изгонять бесов?
      - Я подумал... может, я смогу чем-то помочь?
      - Все, что нужно - это связать их покрепче, - проворчал он. - Тут нужен десяток крепких, здоровых мужчин, а не такие сопляки, как ты... Назавтра они уже придут в себя и будут гадать, что это такое на них нашло.
      - Так я поеду? - нетерпеливо сказал я.
      Он пожал плечами.
      - Поезжай, если хочешь... Но если ты все же напросишься сопровождать святого отца... имей в виду - тебя ожидает неприятное зрелище.
      Я устроился за спиной своего нового знакомца, и он погнал лошадь вверх по тропе. Может, в одиночку он добрался бы и быстрее, но дорогу-то знал не он, а я...
      Летняя стоянка расположилась в узкой долине, затиснутой между двумя отрогами - лес охватывал ее своими зелеными рукавами, а потом расступался, позволяя разместиться нескольким домикам, загону для овец, амбарам и летнему молельному дому - не такому солидному, как нижний, а легкому бревенчатому строению с островерхой крышей. Была пора сенокоса и в деревне оставались одни только ребятишки да старухи.
      - Где ваш святой отец? - спросил мой спутник, спрыгивая с лошади.
      Я сказал:
      - В молельном доме, наверное.
      Это был, как я уже сказал, летний молельный дом и двери его никогда не запирались, потому что летом каждый мог в любое время заглянуть сюда за советом и словом ободрения, а старшие - еще и за тем, чтобы выслушать предсказания касательно того, благоприятное ли нынче время, чтобы устраивать всякие общинные дела.
      Спутник мой нырнул в прохладную глубину молельного дома, а я остался сидеть на лошади - на тот случай, если мне понадобится ехать на выгоны за помощью.
      Пробыл он там недолго - вскоре он вышел в сопровождении отца Лазаря - тот направился прямо к гонгу, подвешенному рядом с молельным домом. Раздались три удара. Это означало не общий сбор, а малый - для всех трудоспособных мужчин, находящихся поблизости.
      Потом священник задумчиво огляделся по сторонам и только сейчас разглядел меня.
      - Отец Лазарь?
      - Да, мой мальчик, - сказал он, впрочем, без особого тепла в голосе.
      - Вы тоже поедете в Голый Лог?
      Он вздохнул.
      - Похоже на то. Им понадобится помощь. И утешение.
      - Можно мне с вами?
      Он удивленно поднял брови.
      - Со мной?
      И отрезал:
      - Ни в коем случае. Это - непотребное зрелище.
      У входа в молельный дом уже начали собираться люди, и отец Лазарь, было, обернулся к ним, но потом, видимо, вновь вспомнив обо мне, сказал:
      - Поезжай вниз. Если кто-нибудь из этих несчастных еще жив, мы отвезем их туда. И скажи Катерине, что я велел ей отправиться туда вместе с несколькими женщинами покрепче. Возможно, там будут раненные.
      - Хорошо, отец Лазарь, - ответил я и отправился на поиски Катерины.
      Мне было стыдно.

* * *

      Матвей встретил нас на выезде из леса - должно быть, услышал, как мы приближаемся - женщины всю дорогу возбужденно шумели и переговаривались.
      Я боялся, что он, поняв, что отец Лазарь и не подумал брать меня с собой, начнет насмехаться надо мной, но он только сказал:
      - Хорошо, у них хватило ума не тащить тебя туда. Здесь тоже дел хватает.
      Люди из Голого Лога начали прибывать к вечеру - человек двадцать, двадцать пять. Их привезли на телегах - они были слишком слабы, чтобы передвигаться верхом или пешком, многие еще и до сих пор не в себе, а кое-кто и связан - эти выгибались, пытаясь порвать путы и отчаянно кричали. Почти у всех были переломы или
      ожоги - этих наши старухи сразу уводили в общинный дом, чтобы промыть и перевязать раны и заключить в лубки поломанные руки и ноги.
      Отец Лазарь тоже приехал, но я его видел лишь мельком - он хлопотал вместе с остальными, заботясь о том, чтобы пострадавшие были хорошо устроены и чтобы никто из них не остался без внимания. Мне же никакого дела не нашлось - я слонялся по общинному дому, вглядываясь в лица в поисках одного, когда-то виденного лица и не находил его - на меня смотрели чужие глаза - бессмысленные, помутившиеся, полные боли и отчаянья. Я и сам уже порядком отчаялся, а расспросить, что с ней, было некого - люди только-только приходили в себя и место былой нечувствительности заступала боль и растерянность - потому что никто из новоприбывших не мог сообразить, где это они ни с того, ни с сего очутились. В конце концов, Катерина, которой надоело, что я путаюсь под ногами, турнула меня из дома - велела пойти и заняться чем-нибудь полезным - например, натаскать воду. Потребуется много воды, сказала она, - не сейчас, так завтра с утра, когда придется стирать полоски холста, которые пустили на бинты.
      Я таскал воду до темноты, и уже так умаялся, что полностью потерял интерес к происходящему, как вдруг, в очередной раз выпустив ворот колодца, услышал тихий шепот:
      - Люк!
      Я обернулся.
      Она пряталась в высокой траве за колодцем - в сумерках ее лицо казалось смутным пятном.
      Она была в обычном будничном платье из грубого холста - ничего похожего на тот яркий, праздничный наряд, в котором я видел ее на свадьбе - но я все равно ее сразу узнал. Мне казалось, я узнал бы ее и в полной темноте - просто почувствовал бы, что это она, как чувствуешь, не видя, собственную свою руку или ногу.
      - Как ты сюда попала? - неловко спросил я.
      - Пряталась в лесу. Потом пошла за подводами. Мне было так страшно...
      - Ты не ранена?
      Она молча покачала головой.
      Я неуклюже топтался перед ней, пытаясь подобрать нужные слова, ободрить ее, успокоить...
      - Ты голодна? Замерзла?
      На самом деле вечер был жарким и душным - обычный летний вечер, но я не столько видел, сколько чувствовал, что она дрожит.
      - Пойдем, - сказал я, - я отведу тебя к твоим.
      Она покачала головой.
      - Не хочу туда, - сказала она поспешно.
      Я видел, как она напугана. Что они там вытворяли, в этом Голом Логу с собой и друг с другом? Отец Лазарь, подумал я, он бы нашел слова утешения, но он был занят с раненными и я решил отвести ее к Матвею - то есть сам-то он тоже возился в общинном доме, но в хижине, стоявшей на отшибе, по крайней мере было тихо и туда не долетали эти ужасные, почти нечеловеческие стоны.
      Матвея и верно, не было дома. Я разжег огонь в очаге и нагрел воды. Кроме хлеба и сушенной рыбы в доме не было ничего съестного, но, когда я отломил кусок хлеба и протянул ей, она покачала головой.
      - Я не хочу есть.
      Глиняную кружку ей пришлось обхватить обеими руками - иначе она не могла ее удержать.
      - Ты можешь остаться тут, - сказал я, - тебе не о чем беспокоиться. А завтра все будет хорошо. Отец Лазарь изгонит бесов...
      - Каких бесов? - удивилась она.
      - Как это - каких? Тех, которые навели порчу.
      - Люк, - сказала она тихонько, - кто видел этих бесов?
      - Ну, так видят не бесов! Видят людей, в которых они вселяются!
      - А как их изгоняют, ты знаешь?
      - Младших не пускают на такие действа. Но я подумал... я ведь теперь ученик святого отца, правда!
      Если он не взял меня с собой в Голый Лог, он прекрасно может и на действо меня не пустить, промелькнуло у меня в голове, но этого я ей не сказал.
      Она не ответила. Смотрела на огонь.
      Потом сказала:
      - Откуда ты знаешь, что их вообще можно изгнать?
      Я растерялся.
      - Что ты такое говоришь?
      - Люк! - раздался откуда-то издалека голос Катерины, - где тебя носит, выродок!
      Я заторопился, потому что понимал, что, если я не отзовусь, она сообщит обо мне еще немало интересных подробностей.
      - Погоди, я сейчас. Тебя тут никто не обидит, не бойся!
      Она вновь молча кивнула и я выбежал наружу.
      Катерина гоняла меня то за тем, то за этим, и освободился я уже когда совсем стемнело. Тут только я спохватился, что забыл предупредить Матвея о том, что не спросясь засунул девчонку к нему в дом, и отправился на его поиски. Но вместо Матвея наткнулся на отца Лазаря.
      Он стоял на крыльце, закатав рукава своего балахона - руки у него по локоть были испачканы чем-то темным.
      - Люк! - окликнул он, - помоги мне умыться.
      Я зачерпнул ковшом воду из бадьи и он начал отмывать руки.
      На это ушло какое-то время - что бы там ни было, копоть или кровь, но она уже засохла.
      - Тяжелый день сегодня выдался, - сказал он устало, - и завтра будет не легче. Несчастные - они не скоро придут в себя.
      - Святой отец... - неловко начал я, - может, вы поможете... Тия - ну, та девочка, родственница жены нашего Карла... она все время пряталась в лесу... а сейчас пришла сюда... я не знаю, как ее успокоить... она очень напугана.
      Он отряхнул с рук воду и настороженно поднял голову. Я даже в темноте увидел, как внезапно изменилось его лицо, и мне стало страшно.
      - Я сделал что-то не то... святой отец?
      - Нет, ты все сделал правильно, мой мальчик, - он рассеянно отер руки полой своего одеяния. - Она не пострадала?
      - Нет.
      Он задумчиво кивнул.
      - И где же она?
      - В домике у Матвея. Я отвел ее туда. Не хочу, чтобы она видела... вот это.
      - Я навещу ее, - сказал он решительно. - Пошли.
      Он шел такими широкими шагами, что одеяние хлопало его по ногам. Я еле поспевал за ним. Попытался было о чем-то заговорить, но он только отмахнулся:
      - Потом, потом!
      Наконец он, слегка запыхавшись, добрался до хижины и рывком распахнул дверь.
      Матвей, который как раз неловко, одной рукой пытался разжечь погасший огонь в очаге, удивленно повернулся нам навстречу.
      - Что-нибудь стряслось, святой отец? - устало спросил он.
      Ему тоже сегодня пришлось порядком повозиться, и, верно, домой он пришел совсем недавно.
      - Мы ищем девочку, которую привел сюда Люк, - сухо сказал священник, и я вздрогнул, потому что голос его полоснул меня точно холодным лезвием, - Где она?
      - Куда привел? - растерянно переспросил Матвей, - ко мне?
      Он вопросительно поглядел на меня.
      Я торопливо кивнул.
      - Ну да, я подумал... что вы ее не обидите, а она была так напугана...
      - Откуда ты ее взял? - подозрительно спросил он.
      - Она из Голого Лога. Пришла сюда сама. Следом за подводами.
      Он хмыкнул.
      - Смелая малышка. Но, Люк, святой отец, тут нет никаких девочек. Во всяком случае, когда я вернулся, ее не было. А ты уверен, что она в своем уме, Люк? Что не убежала, куда глаза глядят?
      - Она не свихнулась, Матвей. Просто была очень напугана.
      - Это меня не удивляет, - пробормотал он, - но тут действительно никого нет. Может, она пошла к своим. Там наверняка есть ее родственники. Или отправилась искать сестру?
      - Я только что оттуда, - коротко ответил священник, - там нет никаких новых лиц. С меня хватило тех, что там были.
      - Нелегко вам пришлось, - сочувственно отозвался Матвей.
      - Завтра будет еще хуже, - сказал священник.
      - Да... - Матвей внезапно помрачнел. - Верно...
      Священник резко повернулся.
      - Пошли, Люк, - бросил он. - Брат Матвей, вы, надеюсь, известите меня, если девочка появится.
      Матвей молча кивнул.
      Отец Лазарь, не попрощавшись, переступил порог. Мне показалось, что он раздосадован, но я так и не понял - чем. И в растерянности последовал за ним.
      ... Утром какое-то время я бесцельно слонялся по поселку в поисках Тии. Но ее нигде не было. Ни в общинном доме, где разместили ее земляков, ни среди наших женщин. За то, что она исчезла, не сказав мне ни слова, я винил не ее, а себя - и все гадал, что же я сделал такого, или сказал; чем это я ухитрился обидеть ее
      или напугать еще больше. Если бы я остался с ней, думал я, может, все бы обошлось - кто теперь знает? Я сказал себе, что она, вероятно, отправилась наверх, к своей сестре, и я отыщу ее, когда поднимусь на летнюю стоянку вместе с остальными.
      Матвей моего беспокойства не разделял - да и с чего бы?
      - Может, это и к лучшему, - сказал он, - святой отец сегодня будет изгонять бесов. Если бы она осталась, ей пришлось бы участвовать в этом наравне с остальными - обычно младших туда не пускают, но ведь это ее община пострадала от порчи.
      Массового изгнания бесов я никогда не видел - конечно, время от времени на кого-нибудь находило помрачение во время долгой зимней ночи, но с этими старшие или святой отец разбирались сами.
      А тут молельный дом распахнул свои двери для всех - и для наших, которые в это время были в нижнем поселке, и для чужаков.
      Я смотрел, как они заходят в молельный дом - кто шел сам, кого вели под руки, а кого и просто несли. Большей частью люди пришли в себя и лица у них были уже осмысленные - просто бледные и растерянные. Но кое-кто еще продолжал дико вращать глазами и что-то выкрикивать - у этих руки за спиной были стянуты веревками.
      Я было тоже сунулся вместе со всеми в молельный дом. Отца Лазаря я с утра не видел - говорили, что он провел ночь в молитвах, и что светильники горели в молельном доме всю ночь - просил, чтобы Господь дал ему силы для нелегкого испытания. Войдя внутрь, я увидел, что все скамьи убраны, а пришлых рассадили прямо на полу. Остальные стали устраиваться на коленях и я, к своему удивлению, понял, что и они испуганы - лица у всех были напряженными, глаза лихорадочно горели.
      Отец Лазарь возник внезапно из тьмы и стал в луче света, который пробивался сквозь расцвеченное окно, и его белоснежное одеяние окрасилось кровью, и желтым пламенем, и глубокой синевой. Он даже не казался человеческим существом - это было воплощение власти и могущества, и я готов был поверить, что он не ступает по доскам настила, как пристало обычному человеку, а плывет по воздуху. Завидев его, люди зашептали, заволновались, как трава под ветром.
      Я привстал, чтобы получше разглядеть его, и тут же попался на глаза Матвею - он стоял в заднем ряду.
      - А ты что здесь делаешь? - шепотом спросил он.
      - Я хочу поглядеть...
      - Пошел вон отсюда!
      - Но Матвей...
      - Я сказал - пошел вон! Катерина!
      Катерина, которая сидела чуть впереди, обернулась и окинула меня убийственным взглядом. Тут я понял, что обернулась не только она - все стали оборачиваться, и я счел за лучшее поскорее смыться. Как только я вышел из полумрака на солнечный свет, дверь молельного дома с треском захлопнулась изнутри и я остался один на
      площади.
      Будь со мной еще кто-нибудь из младших, не было бы так обидно, но они-то все остались наверху и я какое-то время развлекался тем, что чертил босой ногой в пыли всякие узоры и слушал доносящийся из глубин молельного дома нестройный гул голосов. Отец Лазарь что-то говорил, а они отвечали - сначала вразнобой, а потом
      все согласованней, все громче, и под конец - словно один человек - мне казалось, что ритмичный крик распирает стены молельного дома и они вот-вот рухнут под этим напором. Я даже и не подозревал, что люди могут так кричать.
      Мне было не по себе - настолько, что я подхватился и побежал прочь. Крик сверлил мне голову, и я несся, не разбирая дороги, пока не оказался на морском берегу. Здесь стало немного легче - волны шумели - тоже в каком-то своем ритме, но сами по себе, им было все равно, что творится на побережье. Крик, тем временем, забрал совсем высоко, казалось, он взмыл в небо, как черная птица и вдруг превратился в отчаянный звериный вой. Я в ужасе зажал уши руками и упал на песок. Когда я, наконец, поднялся на колени и решился отнять руки, было тихо, а солнце стояло уже высоко в небе.
      Голова болела невыносимо - я несколько часов проторчал на солнце, а оно в это время года пощады не знает. Мало этого, те дальние голоса, видно, затронули в моем мозгу какие-то струны и я чувствовал себя разбитым, точно выпотрошенным - тело и голова отзывались какой-то звенящей пустотой.
      Я встал, отряхнулся от налипшего песка и на подгибающихся ногах побрел обратно в поселок.
      Действо кончилось.
      Двери молельного дома были широко распахнуты и оттуда выходили люди - и наши, и пришлые, все выглядели одинаково - опустошенные, расслабленные, они медленно и неуверенно разбредались по поселку.
      Не все.
      Одного из чужаков вывели под конвоем; вели его двое наших - оба здоровые, крепкие мужчины, и лица у них были суровыми. Он, видно, был из тех, кого так и привели связанными, но если остальным, как я понял, веревки развязали, то ему - нет. Он трясся и что-то бессмысленно бормотал - похоже, он так и не понимал, где
      находится, словно и посейчас не пришел в себя.
      Его повели не в общинный дом, а вывели на окраину поселка и я увидел, что люди, попадавшиеся на пути этой странной процессии, шарахаются от него, как от зачумленного.
      Я проводил его взглядом и присел на крыльцо молельного дома - войти внутрь я так и не решился. Наконец на пороге появился отец Лазарь - отблеск былого могущества все еще лежал на нем и лицо его было суровым и жестким.
      Даже не верилось, что он способен снизойти до обычного человеческого общения, но я чувствовал себя таким лишним, таким никому не нужным, что набрался храбрости и сказал:
      - Я не могу вам ничем помочь, святой отец?
      - Что? - он рассеянно поглядел на меня, точно только что впервые увидел и теперь гадал, кто я такой.
      - Я хочу сказать... что-нибудь сделать для вас? Я думал - я ваш ученик. А меня не пустили на церемонию...
      - Ученик? - он мрачно уставился на меня и у меня от страха перехватило дыхание. - Ученичество - дело нелегкое. А выдержать такие церемонии под силу только крепким духом. И обрести такую крепость нелегко. К этому нужно долго готовиться.
      Сначала я испугался, что он вообще откажется от меня и велит убираться вон, но теперь немного осмелел:
      - А что случилось с тем? Куда его повели, отец Лазарь?
      - Бесы не покинули его, - сухо ответил он. - Ему предстоит очищение огнем.
      Я почувствовал внезапную слабость.
      - Вы хотите сказать...
      - Я хочу сказать, что предпочел бы, чтобы ты вызывал поменьше нареканий, - сказал отец Лазарь. - Откровение снисходит на тех, кто молча смотрит и слушает, а не на тех, кто все время раздражает окружающих своими выходками. Что ты делал в молельном доме? Кто тебя туда звал?
      Я открыл было рот, но счел за лучшее промолчать и снова закрыл его.
      - Постарайся сегодня больше не попадаться мне на глаза, - заключил он, - иначе я, пожалуй, передумаю.
      Он обернулся, и, поискав глазами в кучке людей на площади, окликнул:
      - Матвей! Присмотри за ним. А еще лучше, отправь его наверх. Тут ему делать нечего.
      - Пошли, - коротко сказал Матвей.
      Какое-то время я молча шел за ним, но, наконец, не выдержал.
      - Что случилось с тем человеком? Почему бесы так и не покинули его?
      - Боюсь, он просто свихнулся, - ответил Матвей, - бедняга.
      Давай, шевелись, я, что ли, должен запрягать лошадь?
      - А бесы?
      - Предполагается, - ответил он, - что они погибнут вместе с ним.