Цены и производство

Фридрих фон Хайек

Цены и производство

Предисловие ко второму изданию

Эта книга обязана своим появлением на свет Лондонскому университету, обратившемуся ко мне с просьбой прочесть в 1930/31 учебном году четыре лекции студентам-экономистам старших курсов – первое издание книги содержало буквальное воспроизведение прочитанных лекций. Мне была предоставлена уникальная возможность изложить перед английской аудиторией то, что должно было стать, как я тогда считал, моим вкладом в дискуссию по вопросам экономической теории. Это случилось в тот момент, когда я пришел к ясному пониманию основ теории промышленных циклов, но до того, как я разработал эту теорию во всех деталях или даже начал осознавать всю трудность такой разработки. Более того, изложение было ограничено материалом, который мне нужно было втиснуть в четыре лекции, что неизбежно привело к более существенным упрощениям, чем те, на которые мне пришлось бы пойти в любом случае. Однако, несмотря на то, что сейчас я вижу множество этих и других недостатков (о существовании которых я и не подозревал в период первого издания), я благодарен обстоятельствам, обернувшимся непреодолимым искушением опубликовать эти идеи на более ранней стадии, чем следовало бы, сложись эти обстоятельства по-другому. Я считал, что критические замечания и дискуссия, вызванная той публикацией, должны были оказаться более полезными для последующего уточнения моей позиции, чем если бы я продолжал трудиться над этими проблемами в одиночку. Однако и сейчас время для более полного изложения этих проблем еще не пришло. Возможно, наиболее важным уроком, который я извлек из этой ранней публикации, стало ясное понимание того факта, что прежде чем я смогу рассчитывать на более ясное изложение обсуждаемых в книге идей, мне следует укрепить фундамент, на котором я хочу воздвигнуть свое сочинение. Контакты с учеными, не готовыми, в отличие от меня, принимать в такой степени австрийскую теорию капитала, которой я так свободно оперировал в этой книге, не показали, что соответствующие положения были неверны, или что они имели меньшее значение, чем я полагал. Однако, как стало понятно, для того, чтобы стать полезными при объяснении тех частных сложных явлений, которые я пытался объяснять с помощью этих положений, соответствующие положения нужно излагать гораздо более подробно и они нуждаются в гораздо более тесной привязке к запутанным условиям реальной жизни. Вот задача, за которую нужно было взяться, прежде чем положения, излагаемые в этой книги, можно будет развивать дальше.

В этих обстоятельствах, когда потребовалось готовить второе издание, я не чувствовал себя ни готовым переработать и расширить книгу до такого размера, который был бы адекватен моему видению поставленных проблем, ни переиздать ее безо всяких изменений. Сокращение первоначальной структуры книги привело к такому количеству ненужных недоразумений, многих из которых можно было бы избежать, будь изложение хоть немного полнее, что вставка каких-то дополнений стала совершенно необходимой. Соответственно, я выбрал промежуточный вариант, добавляя к первоначальному тексту, не подвергавшемуся никаким изменениям, необходимые пояснения и уточнения в тех местах, где без этого нельзя было обойтись. Многое из добавленного вошло в немецкое издание, которое появилось спустя несколько месяцев после английского. Другие вставки взяты из ряда статей, в которых на протяжении трех лет, прошедших после выхода первого английского издания, я пытался развить или обосновать положения книги. Тем не менее, не было никакой возможности включить в предлагаемый том все дополнительные разъяснения и уточнения, которые я дал в этих статьях, так что читатель, который может захотеть обратиться к ним, найдет их перечень в сноске[1].

Я рассчитывал на то, что эти вставки позволят устранить по крайней мере часть трудностей, содержавшихся в первоначальной версии книги. Другие проблемы были связаны с тем, что книга являлась, в некотором смысле, продолжением изложения, начатого в других публикациях, которые в момент выхода первого английского издания, были доступны только на немецком языке. С тех пор английские переводы некоторых из этих работ уже опубликованы[2], и читатель может найти в них обсуждение некоторых допущений, которые неявно использовались в ходе последовавшей тогда дискуссии.

Некоторые настоящие трудности, с которыми, как я полностью отдаю себе в этом отчет, предстоит столкнуться большинству читателей, не могут быть устранены никакими дополнительными разъяснениями, поскольку эти трудности неразрывно связаны с выбранным способом подачи материала. Все, что я могу сделать в этой связи, – за исключением варианта, при котором мне придется написать совершенно новую книгу – это заранее привлечь внимание читателя к этим трудностям и объяснить, почему был выбран именно такой – обусловивший данные трудности – способ подачи. Это тем более необходимо, что именно данный неустранимый дефект является причиной непонимания в значительно большей мере, чем чтобы то ни было еще.

Вкратце, дело сводится к следующему. По соображениям лимита времени в этих лекциях мне пришлось трактовать как нечто нераздельное реальные изменения структуры производства, связанные с изменениями объемов капитала, с одной стороны, и монетарный механизм, порождающий эти изменения – с другой. Такой способ рассмотрения корректен только при очень сильных упрощающих допущениях, предполагающих, что любое изменение денежного спроса на капитал пропорционально вызываемому им изменению общего спроса на капитальные блага. Далее, «спрос» на капитальные блага – в том смысле, в каком можно говорить, что спрос определяет их ценность, – разумеется, не сводится ни преимущественно, ни даже прежде всего, к спросу, реализующемуся на каком-либо рынке, – он в значительной мере является спросом, или желанием продолжать владеть капитальными благами и дальнейшем[3]. О соотношении между этим – совокупным – спросом и денежным спросом на капитальные блага, который в любой момент времени можно наблюдать на рынке, нельзя сделать никакого определенного утверждения. В равной степени к теме исследования не относится и вопрос о точном количественном значении этого соотношения. Главной моей целью было, однако, подчеркнуть, что любое изменение денежного спроса на капитальные блага не может рассматриваться так, как будто его можно почувствовать только на некоем изолированном рынке новых капитальных благ. Наоборот, оно может быть понято только как такое изменение, которое затрагивает весь спрос на капитальные блага, что является существенным аспектом процесса поддержания имеющейся наличной структуры производства. Простейшим допущением этого рода, которое я мог сделать, было предположение о фиксированном отношении между денежным и совокупным спросом на капитальные блага, что означает равенство между количеством денег, израсходованных на капитальные блага в течение единичного периода времени и ценности запаса имеющихся капитальных благ.

Однако это допущение, которое я продолжаю считать весьма полезным для моих целей, оказалось вводящим в заблуждение в двух немаловажных аспектах. Во-первых, оно делает невозможной адекватную трактовку благ длительного пользования. Невозможно предполагать, что потенциальные услуги, воплощенные в благах с длительным сроком использования и ожидающие момента начала использования, переходят из рук в руки через одинаковые промежутки времени. Это означало бы, что, иллюстрируя данное проявление денежного обращения, я должен, просто-напросто, вынести за скобки блага длительного пользования. Я не считал это таким уж серьезным дефектом, поскольку полагал (как мне казалось, не без оснований), что значение оборотного капитала (circulating capital), было скорее недооценено, и что, соответственно, его стоит подчеркнуть, противопоставив основному капиталу (fixed capital). Но теперь я понимаю, что мне следовало должным образом предупредить читателя об истинной причине, по которой я ввел это допущение, и о тех функциях, которые оно выполняло. В связи с этим, мне кажется, что примечание, которое я в последний момент сделал в первом издании (см. сноску 2 на странице 37), когда я осознал трудности в понимании, являющиеся следствием избранной аргументации, скорее, запутывают читателя, чем проясняют это место.

Второе следствие допущения о наличии отдельных «стадий» производства одинаковой продолжительности состояло в том, что оно показалось мне односторонней трактовкой проблемы скорости обращения денег. В некотором смысле это предположение подразумевает, что деньги проходят через последовательные стадии одинаковым темпом, соответствующим темпу, с которым блага включаются в процесс производства, что совершенно исключает всякую возможность изменения скорости обращения остатков наличности, находящихся у держателей на разных стадиях. То, что при данном допущении нельзя явным образом описать последствия изменения скорости обращения денег, усиливает ложное впечатление, будто исследуемые мной явления могут иметь место только вследствие изменения общего количества денег, а не вследствие изменений любых характеристик денежного потока, которые в реальной действительности столь же часто (если не более часто) вызываются изменениями скорости обращения денег, а не изменениями их фактического количества. Это заставило меня понять, что в рамках любого подхода к монетарным проблемам, пренебрегающим феноменом изменений в желании держать остатки наличности, не может быть получено ничего стоящего. Хотя я считаю подобный взгляд некоторым преувеличением, я бы хотел подчеркнуть в этой связи, насколько мал тот раздел денежной теории, который рассматривается в данной книге. Все, на что я здесь претендую, это разобрать наиболее заброшенные аспекты денежной теории, содержащие больше заблуждений, чем какие бы то ни было еще, ошибки в которых привели к наиболее серьезным последствиям. Интеграция этого анализа в основной корпус денежной теории представляет собой задачу, за решение которой я не брался, и решать которую здесь и не могу и буду. Но я бы хотел добавить, что если мы рассматриваем общую теорию денег (а не чистую теорию капитала), эта задача в гораздо большей мере была выполнена не Кнутом Викселем, а профессором Мизесом[4], предложившим общую схему анализа, в рамках которой я старался здесь решать свои специфические задачи.

В дополнение к словам благодарности, которые я привел в предисловии к первому изданию по адресу великой интеллектуальной традиции в теории капитала, которой я стольким обязан, и которая связана с именами У. С. Джевонса, О. Бём-Баверка и К. Викселля, я хочу выразить свою признательность более конкретного рода тем, кто помогал мне готовить эти лекции: Альберту Харту, ныне работающему в Чикагском университете, который одаривал меня своими советами в период написания рукописи этих лекций, и особенно профессору Лайонелу Роббинсу, который при публикации первого издания приложил немалые усилия к тому, чтобы довести рукопись до состояния, пригодного к печати, и который даже после этого щедро одаривал меня своей помощью при публикации моих работ в Англии, включая настоящее второе издание этой книги.

Ф. А. Хайек

Лондонская школа экономических

и политических наук,

август 1934 г.

Лекция 1 Обзор теорий влияния денег на цены

Он [Локк] хорошо понимал, что изобилие денег делает все вещи дороже, но он не анализировал, каким образом это происходит. Огромная трудность такого исследования состоит в раскрытии того, каким способом и в каких пропорциях увеличение количества денег увеличивает цены вещей.

Ричард Кантильон

(1) То, что воздействие денег играет решающую роль при определении и объема и динамики производства, относится к таким истинам, которые, вероятно, знакомы нынешнему поколению в большей мере, чем какому бы то ни было из предшествующих. Период инфляции военных и послевоенных лет, а также опыт возврата к золотому стандарту, в особенности там, где, подобно Великобритании, он сопровождался сжатием [денежного] обращения, дали предостаточно свидетельств зависимости всех отраслей производства от денег. Число дискуссий о целесообразности и осуществимости политики стабилизации ценности денег, ведущихся в последние годы, во многом также является следствием общепризнанности этого факта. В настоящий момент множество лучших умов, полагая, что причиной депрессии, наблюдаемой сегодня во всем мире, является нехватка золота, изыскивают монетарные способы преодоления этого обстоятельства.

И все же, если задаться вопросом, имел ли место в эти годы значительный прогресс в понимании связи между деньгами и ценами, по крайней мере, до самого последнего момента, и стали ли общепринятые теории к этому моменту существенно более продвинутыми, чем сто лет назад, я склонен ответить на эти вопросы отрицательно. Это может показаться парадоксальным, но я думаю, что любой, кто изучил литературу по монетарной экономике первой половины XIX века, согласится с тем, что в современной денежной теории вряд ли найдутся хоть какие-нибудь идеи, которые не были бы известны авторам того периода. Вероятно, большинство современных экономистов заявят, что причина столь незначительного прогресса состоит в том, что денежная теория уже достигла такой степени совершенства и дальнейшее ее развитие по необходимости должно быть весьма медленным. Но мне все же кажется, что некоторые наиболее фундаментальные проблемы в этой области остаются нерешенными, обоснованность некоторых из общепринятых доктрин сомнительна и нам не удалось хотя бы развить предложения по совершенствованию теории, которые могут содержаться в работах ранних авторов.

Если это так, а я надеюсь убедить вас в том, что это так, то есть нечто поистине поразительное в отсутствии плодотворных идей, так и не появившихся за последние пятнадцать лет. В прошлом периоды потрясений в денежной сфере всегда были периодами гигантского прогресса в этой области экономической науки. Италия XVI века считалась страной с наихудшей денежной системой и с наилучшей денежной теорией. И если такого продвижения в теории в последнее время не произошло, то причина этого мне видится в определенном изменении отношения большинства экономистов к методологии экономической науки, изменении, которое во многих научных сообществах расценивается как великий прогресс. Я имею в виду попытку заменить качественные методы исследования количественными. Применительно к денежной теории этот сдвиг произошел даже с теми экономистами, которые, как правило, отвергали «новую» точку зрения – а в действительности, некоторые изменили методологию в указанном направлении даже за несколько лет до того, как мода на количественные методы распространилась на другие разделы науки.

(2) Наиболее известным и наиболее соответствующим тому, о чем идет речь, является попытка Ирвинга Фишера, предпринятая около 20 лет назад, вдохнуть жизнь в наиболее механицистскую форму количественной теории ценности денег, посредством его широко известного «уравнения обмена». Вряд ли можно отрицать тот факт, что эта теория с ее аппаратом в виде математических формул, сконструированных так, чтобы подтвердить статистические наблюдения, будучи типичным примером «количественной» экономической науки, оказала значительное воздействие на методологию сегодняшних представителей этой школы. Я не собираюсь оспаривать позитивное содержание этой теории. Я даже готов признать, что, поскольку речь идет о количественной теории как таковой, она верна и одним из наихудших вариантов для нас стала бы такая ситуация, при которой широкая публика когда-нибудь опять усомнилась бы в ее базовых утверждениях. Меня огорчает и то, что эта теория в различных ее формах узурпировала центральное место в денежной теории, и то, что точка зрения, которая ее порождает, представляет собой препятствие для ее дальнейшего прогресса. Не меньший негативный эффект для ее развития имеет сегодняшняя изоляция теории денег от основного корпуса экономической теории.

Это положение и не может быть иным до тех пор, пока мы предполагаем, что используемые нами различные способы объяснения ценности и цен никак не зависят от влияния денег и от объяснения влияния денег на цены. А мы поступаем именно так, когда стараемся установить непосредственную причинную связь между суммарным количеством денег, общим индексом цен и, быть может, также совокупным объемом производства. Это так, поскольку ни одна из этих величин, взятая сама по себе, не оказывает воздействия на решения индивидов, лежащие в основе основных положений не денежной экономической теории. А ведь именно этому, «индивидуалистскому» методу мы обязаны тем, что вообще понимаем экономические явления, именно в этом состоит главный источник прогресса науки, обеспеченный преимуществом последовательного использования «субъективной» теории по сравнению с учением классической школы.

Таким образом, если денежная теория все еще пытается установить причинную связь между агрегатами или общими средними, это означает, что она отстает от развития экономической науки в целом. В действительности, ни агрегаты, ни средние не воздействуют друг на друга, и необходимые причинно-следственные связи никогда не смогут быть установлены, в отличие от того, как мы можем сделать это в отношении индивидуальных явлений, индивидуальных цен и т. п. Я мог бы сказать даже, что тот факт, что средние величины ни при каких обстоятельствах не могут образовывать логические связи, проистекает из самой природы экономической теории, однако доказательство этого утверждения увело бы нас далеко за пределы предмета настоящей лекции. Я ограничусь здесь попыткой показать применительно к одной конкретной сфере разницу между теми объяснениями, которые основаны на этих концепциях, и теми, которые не основаны на них.

(3) Как я уже сказал, я не хочу критиковать положения этих теорий, взятые сами по себе. Я остановлюсь на их особенностях только для того, чтобы затем иметь возможность показать, как много может дать применение теории иного типа. Центральным вопросом этих теорий является изменение общего уровня цен. Сегодня все согласятся с тем, что изменения цен вообще не будут иметь никаких последствий в том случае, если все цены (понимаемые в максимально широком смысле) будут затронуты ими в одинаковой мере и одновременно. Однако главная проблема в рамках этих теорий, по общему мнению, состоит в предполагаемом наличии «тенденций», которые затрагивают все цены в равной мере или, во всяком случае, воздействуют на цены одинаково – безотносительно к видам благ, в одно и то же время и в одном направлении[5]. И только после того, как будут установлены предполагаемые причинные связи между изменениями количества денег и средних цен, можно будет рассмотреть последствия, которые эти изменения имеют для относительных цен. Но если предположение состоит в том, что изменение количества денег воздействует прежде всего на общий уровень цен и изменения относительных цен являются всего лишь следствием действия «возмущающих факторов» или «трения», то изменения относительных цен не являются компонентом объяснения изменений уровня цен. Это не более чем сопутствующие обстоятельства, наблюдение над которыми говорит нам, что они должны быть неким регулярным образом связаны с изменениями общего уровня цен, но не обязаны быть, как можно было подумать, необходимым следствием тех же самых причин. Это с очевидностью следует из формы объяснения и используемых при этом концепций. Найдены определенные лаги, которые, как утверждается, должны существовать между изменениями различных цен. О ценах на разные блага обычно говорят, что воздействие на них оказывается в определенной последовательности, причем всегда предполагается, что все это не имеет места, если общий уровень цен остается неизменным.

Если мы рассмотрим тот способ, посредством которого, как предполагается в этих теориях, осуществляется влияние цен на производство, то мы обнаружим те же особенности. Считается, что на производство оказывает воздействие, прежде всего, изменение общего уровня цен и рассматриваемые последствия затрагивают не определенные отрасли, а общий объем производства. В большинстве случаев не предпринимается даже попытки доказать, почему это должно быть так, – ссылаются на статистику, которая показывает, что в прошлом существовала высокая корреляция между общим уровнем цен и совокупным объемом производства. Если предпринималась попытка найти какое-то объяснение этой корреляции, все ограничивалось замечанием, что так происходит просто потому, что ожидания продаж по повысившимся ценам, превышающим сегодняшние затраты, заставляют всех расширять производство, тогда как в противоположном случае страх быть вынужденным продавать ниже затрат будет иметь сильный сдерживающий эффект. Иными словами, во внимание принимается только динамика общего уровня цен.

Далее, эта концепция, согласно которой изменения относительных цен и изменения объемов производства следуют за изменением уровня цен, а деньги воздействуют на цены отдельных благ только посредством воздействия на общий уровень цен, как мне представляется, лежит в основе по крайней мере трех в высшей степени ошибочных суждений. Первым таким суждением является тезис о том, что деньги оказывают воздействие на производство и цены, только если изменяется общий уровень цен и, соответственно, цены и производство не зависят от денег, всегда находясь на своих «естественных» уровнях, если цены остаются стабильными. Во-вторых, имеется убеждение в том, что повышение уровня цен всегда ведет к увеличению производства, а его падение – к уменьшению производства. В-третьих, считается, что «денежная теория может быть определена как такая теория, которая занимается лишь установлением того, чем определяется ценность денег»[6]. Как я покажу ниже, именно эти заблуждения позволяют нам полагать, будто мы можем пренебречь воздействием денег, если их ценность предполагается постоянной, используя без всяких дополнительных оговорок аргументацию общей экономической теории, которая обращает внимание только на «реальные причины». Получается, что для того, чтобы получить полное объяснение функционирования современной экономики, нам нужно всего лишь дополнить эту теорию некоей отдельной теорией ценности денег и последствий ее изменения.

Дальнейшее уточнение является излишним. Вы уже достаточно знакомы с этой теорией, чтобы детализировать ее самостоятельно и скорректировать те преувеличения, которые я мог допустить в ходе моего исследования, стремясь противопоставить разные типы теорий как можно более резко. Дальнейшее усиление этого контраста может быть осуществлено, если я продолжу свое изложение, обратившись ко второй стадии развития денежной теории. Перед тем, как начать, я хотел бы лишь подчеркнуть, что, говоря о стадиях развития, я не имею в виду, что эти стадии сменяют одна другую в качестве общепризнанной доктрины. Наоборот, каждая из них представлена у современных авторов по денежной теории, и на самом деле среди них именно первая до сих пор имеет наибольшее число последователей.

(4) Как и следовало ожидать, второй этап в развитии денежной теории стал следствием неудовлетворенности первым этапом. Эта неудовлетворенность проявилась достаточно рано. В конце XVI века Локк и Монтанари в своих работах достаточно ясно сформулировали положения, которые могут быть отнесены к первой стадии в развитии теории. Ричард Кантильон, критические замечания которого по адресу Локка я вынес в качестве эпиграфа к этой лекции, понимает ее неадекватность. В своем знаменитом «Опыте о природе торговли вообще», опубликованном в 1775 году, он предпринимает первую из известных мне попыток проследить за действительной причинно-следственной цепочкой, связывающей количество денег и цены. В блистательной главе, которую Уильям Стэнли Джевонс назвал «одним из самых изумительных моментов книги», Кантильон попытался показать, «каким образом и в какой пропорции увеличение денег повышает цены на товары». Начиная с предположения об открытии новых залежей золота или серебра, он продолжает демонстрацией того, как это дополнительное предложение драгоценных металлов сначала увеличивает доходы всех лиц, связанных с их добычей, как увеличение расходов этих лиц затем увеличивает цены товаров, которые они начинают покупать в больших количествах, как рост цен на эти товары увеличивает доходы продавцов этих товаров, как они, в свою очередь, увеличивают свои расходы и так далее. Он заключает, что только те лица получают выгоду от увеличения количества денег, доходы которых увеличиваются первыми, тогда как для тех, чьи доходы растут позже, увеличение количества денег означает потери.

Известно несколько более краткое изложение этой же идеи, которое чуть позже дал Давид Юм в знаменитом фрагменте своих «Политических рассуждений»[7]. Оно настолько близко к формулировке Кантильона, что трудно поверить в то, что Юм не видел рукописных копий «Опыта», которые, как известно, имели широкое хождение в то время, когда были написаны «Рассуждения». Однако Юм поясняет, что, по его мнению, «только в этом интервале времени или только в этой, промежуточной, ситуации, между получением денег и ростом цен, увеличившееся количество золота и серебра благоприятно для промышленности».

Для классиков этот ход рассуждений не подлежит какому-либо развитию. Юма часто цитируют, однако в течение более чем столетия его подход никак не углубляется. Никакого вклада в анализ проблемы не было сделано вплоть до момента увеличения предложения золота, последовавшего после открытия новых месторождений в Калифорнии и Австралии. Работа Дж. Кэрнса по австралийским месторождениям[8] содержит, пожалуй, наиболее примечательное уточнение аргументации Кантильона и Юма за весь период до того, как эта аргументация была, в конце концов, встроена в современное изложение проблемы в рамках субъективной теории ценности.

Современная теория [денег] неизбежно должна была обратить внимание на точку зрения, которая выводит последствия увеличения предложения денег из воздействия этого процесса на решения индивидов. Однако до первых попыток положить в основание объяснения ценности денег и последствий изменения их количества фундаментальные понятия теории предельной полезности прошло целое поколение. Я не буду углубляться здесь в разнообразие форм, используемых различными современными теориями для того, чтобы показать, как ценность денег основывается на субъективных элементах, определяя спрос на деньги со стороны индивидов. В той формулировке, которую мы получили ее из рук Людвига фон Мизеса, денежная теория относится к третьему или четвертому этапу развития, и у меня будет повод вернуться к этому позже. Необходимо, однако, отметить, что в той мере, в какой эти теории ограничиваются объяснением способа, при помощи которого последствия увеличения количества денег распространяются по различным торговым каналам, они все имеют один немаловажный дефект. Хотя им удалось построить общую логическую схему анализа последствий увеличения и уменьшения количества денег, основанную на предположении о том, что нам известно место попадания денег в обращение, они не помогали сформулировать общее утверждение о последствиях, которые должны иметь любые изменения количества денег. Причиной этого был, как я покажу ниже, тот факт, что вся эта схема привязана к конкретной точке, в которой дополнительное количество денег попадает в обращение (или изымается из него). Поэтому последствия изменения количества денег могли мыслиться как прямо противоположные – в зависимости от того, попадают ли дополнительные деньги вначале в руки торговцев и производителей продукции или непосредственно в руки лиц, живущих на жалование, получаемое от государства.

(5) Весьма рано, на самом начальном этапе [развития денежной теории] почти вне всякой связи с проблемой ценности денег, возникла доктрина, или лучше сказать, ряд очень близких доктрин, важность которых не была должным образом оценена во время их появления, хотя в конце концов именно им суждено было заполнить разрыв, о котором я говорю. Я имею в виду доктрины, в рамках которых изучается воздействие количества денег на процентную ставку и – посредством этого – на относительный спрос, предъявляемый, с одной стороны, на потребительские и, с другой – на производственные, или капитальные, блага. Соответствующие исследования относятся к третьему этапу развития денежной теории. Им нужно было преодолеть необычайные препятствия и предубеждение, и до самого последнего времени они привлекали к себе очень мало внимания. Похоже на то, что, поскольку экономисты потратили столько времени, сражаясь с распространенным смешением ценности денег как таковых и ценой денежной ссуды, они почти утратили способность видеть наличие какой-либо связи между процентной ставкой и ценностью денег. Поэтому стоит проследить развитие теории на этом этапе более подробно.

Хотя наличие некоей связи между количеством денег и процентной ставкой было осознано весьма давно (свидетельства понимания этого могут быть найдены уже у Локка и Дюто[9]), первым известным мне автором, провозгласившим это явным образом, является Генри Торнтон. В своей работе Paper Credit of Great Britain, опубликованной в 1802 году в самом начале дискуссии о приостановлении размена (Bank Restriction)[10]*, дискуссии, являющейся поистине великим событием, настоящее значение которого только начинает осознаваться, он дал одну из первых формулировок новой доктрины. Поводом для его утверждения было исследование вопроса о том, существует ли естественный предел, удерживающий обращение банкнот Банка Англии от опасного обесценения. Торнтон отрицал существование такого предела и утверждал, что, наоборот, обращение может превысить любые устанавливаемые пределы, если Банк Англии ограничится тем, что будет удерживать процентную ставку на достаточно низком уровне. Он основывал свою позицию на предположении, которое настолько важно, что я не могу не привести здесь обширной цитаты.

«Чтобы установить, как далеко может простираться желание получить ссуду в Банке во всякое время, мы должны исследовать значение величины прибыли, ожидаемой от этого заимствования при существующих обстоятельствах.