Последний барьер

Он озадаченно взглянул на меня.

— Я вижу, вы кое-чему научились.

— У вас бы волосы встали дыбом, услышь вы то, что слышу я.

Он улыбнулся.

— Ну хорошо. Наверное, другого выхода у нас нет. Интересно, что подумали бы в национальном Жокей-клубе о стюарде, который вместе со своим конюхом замышляет остановить фаворита? — Он рассмеялся. — Родди Бекетта я предупрежу... А ведь для Инскипа, для конюхов смешного тут будет мало — они, скорее всего, будут ставить на Искрометного. Я уж не говорю о всех остальных — люди просто потеряют свои деньги.

— Это верно, — согласился я.

Он сложил пакетик с белым порошком и сунул его обратно в конверт с деньгами. Семьдесят пять фунтов мне выплатили новенькими пятерками с последовательно идущими номерами — кто-то здорово сглупил. Мы договорились, что Октобер заберет деньги и попробует узнать, на чье имя они были выданы.

Я рассказал ему, что все скаковые круги, где победили одиннадцать лошадей, имеют длинные финишные прямые.

— Похоже, они все-таки использовали какие-то витамины, — задумчиво произнес он. — При анализах на допинг выявить их невозможно, потому что, строго говоря, они и не являются допингом, а просто пищей. Вообще, в вопросе о витаминах много неясного.

— Они увеличивают выносливость? — спросил я.

— Да, и очень сильно. Особенно эффективно они воздействуют на лошадей, которые «умирают» на последнем километре, а, как вы отметили, все одиннадцать лошадей принадлежат именно к этому типу. Фактически мысль о витаминах была одной из первых, но пришлось от нее отказаться. Верно, они помогают лошади выиграть, когда впрыскиваются в кровь большими дозами, а с помощью анализов их не обнаружишь — расходуются на победу. Но витамины не возбуждают лошадь, не приводят ее после заезда в такое состояние, словно из ушей у нее вот-вот польется бензедрин... — Он вздохнул. — Не знаю, не знаю...

С сожалением я сообщил, что из фолианта Бекетта не почерпнул ничего нового.

— Мы с полковником на это особенно и не рассчитывали, — признался он. — На прошлой неделе мы много с ним беседовали. Конечно, в свое время проводились тщательные расследования, а вдруг что-то все же ускользнуло от нашего внимания? Было бы неплохо вам переораться в конюшню, где содержалась какая-нибудь из одиннадцати лошадей, когда ей ввели допинг.

Правда, восемь были проданы и перешли к новым владельцам — тут ничего не поделаешь, — но три и по сей день находятся у тех же тренеров, и, может быть, устройся вы на работу в одну из этих конюшен, что-то удастся выяснить.

— Что ж, — согласился я, — ладно. Попробую попытать счастья у этих трех тренеров — может, кто-то меня и возьмет. Но ведь след-то уже давно остыл... и «джокер» номер двенадцать может появиться совсем в другой конюшне. Кстати, в Хейдоке на этой неделе ничего интересного не было?

— Нет. Мы взяли слюну у всех лошадей перед началом облегченного стипль-чеза, но все было нормально, фаворит пришел первым, и делать анализ проб мы не стали. Но теперь вы выяснили, что эти пять ипподромов были выбраны не случайно, и мы усилим контроль именно там. Особенно если среди участников окажется кто-то из наших одиннадцати лошадей.

— Это легко проверить по календарю скачек. Но пока ни одной из лошадей допинг дважды не давали, едва ли они изменят этому правилу.

— Кстати, — вспомнил он, когда мы стали прощаться, — ветеринары считают, что всякие стрелки, пульки и тому подобные «летающие снаряды» в наших случаях не применялись. Правда, на сто процентов они не уверены — тщательный осмотр кожи лошадей тогда не проводился. Но если появится двенадцатая лошадь, каждый сантиметр ее тела будет проверен — это я вам обещаю.

— Прекрасно.

Мы улыбнулись и разошлись в разные стороны. Он мне нравился. Богатое воображение, чувство юмора — все при нем, поэтому исключительная сила личности, свойственная самому высокому начальству, не лишала его обаяния. Да, сильный человек. Сильный духом, крепкий телом, знает, чего хочет. Такой человек, не получи он графский титул по наследству, мог бы выбиться в графы сам.

В этот вечер и на следующее утро Искрометному пришлось обойтись без обычного ведра воды. Шофер фургона, идущего в Лестер, вез с собой полный карман трудовых денег конюхов — они велели ему ставить на Искрометного, — и я чувствовал себя предателем.

* * *

* * *

* * *

Я протиснулся к барьеру паддока, где показывают лошадей — поближе посмотреть на участников первого заезда. По справочникам мне были известны фамилии очень многих тренеров, однако в лицо я не знал почти никого. И сейчас, когда они в нескольких шагах от меня мирно болтали со своими жокеями, я попробовал интереса ради определить, кто из них есть кто. В первом заезде скакали лошади семи тренеров: Суэна, Кандела, Биби, Казалета, Хамбера... Хамбера? Что-то я о Хамбере такое слышал? Нет, не помню. Наверное, ерунда какая-нибудь.

Лошадь Хамбера с виду — самая неухоженная, да и конюх, что вел ее, хорош — сапоги нечищены, плащ грязный, а на лице написано — плевал я на все. Когда жокей снял пальто, оказалось, что камзол его пестрит пятнами грязи с прошлого выезда. А вот и тренер — человек, который не следит за внешним видом своих людей, не дорожит репутацией своей конюшни. Это был большой, угрюмого вида мужчина, он стоял, опираясь на толстую трость с набалдашником.

Во время заезда на трибуне рядом со мной случайно оказался конюх Хамбера.

— Ну что, шансы есть? — праздно поинтересовался я.

— Какие шансы? — Он презрительно скривил губы. — Это же кляча, каких мало. Чертова дохлятина, уже в печенках у меня сидит — столько сил на нее угробил...

Ясно. Но еще одна твоя лошадь... Та-то, наверное, лучше? — негромко произнес я, глядя, как шеренгу лошадей выравнивают для старта.

— Еще одна? — Он безрадостно засмеялся. — А еще три не хочешь? Все, я в этой душегубке наработался — баста! В конце недели отваливаю, пусть подавятся своими большими деньгами!

Я вдруг вспомнил, что слышал о Хамбере. В Бристоле в общежитии рассказывал паренек — для конюхов худшее место в стране. Их там морят голодом, гоняют почем зря, и идут туда только те, кого к другим конюшням и близко не подпустят.

— А что там за большие деньги-то? — спросил я.

— Хамбер платит не одиннадцать фунтов в неделю, как все, а шестнадцать, — объяснил он, — но за эту подачку дерет с тебя три шкуры. Нет, хорошего понемножку! Поездил он на мне — и хватит. Сматываю удочки.

Начался заезд, и мы смолкли. Лошадь Хамбера пришла к финишу последней, и конюх тут же исчез — надо ее расседлывать, будь она неладна.

Я усмехнулся, тоже пошел вниз и тут же забыл о конюхе, потому что у нижней ступеньки, ожидая кого-то, стоял подозрительного вида усатый тип. Где я его видел? Во время моей «гастроли» в баре, на танцах в Челтенхэме, вот где.

Я спокойно прошел мимо и остановился у барьера — кто там скачет в следующем заезде? — и он незаметно последовал за мной. Потом стал рядом и, не отводя глаз от лошади по ту сторону барьера, сказал:

— Я слышал, что у тебя туговато с деньгами?

— Было. — Я оглядел его снизу доверху. — А сегодня, считай, полный порядок.

Он быстро взглянул на меня.

— Вон оно что. Ты так уверен в Искрометном?

— Угу. — Я самодовольно, многозначительно осклабился. — Уверен. — Кто-то ему любезно подсказал, какая лошадь — моя. Стало быть, он наводил обо мне справки. Что ж, едва ли он узнал много хорошего.

Он хмыкнул. Примерно минута прошла в молчании. Потом он небрежно спросил:

— А ты никогда не подумывал сменить работу? Перейти в другую конюшню?

— Подумывал, — пожав плечами, признался я. — Кто же об этом не думает?

— Для хорошего конюха работа всегда найдется, — заметил он. — А ты, я слышал, конюшенное дело знаешь как свои пять пальцев. С рекомендацией от Инскипа тебя возьмут куда угодно — только скажи, что согласен ждать места.

— Какого места? — спросил я. Но он не торопился. Прошла еще минута, прежде чем он произнес:

— Работа в некоторых конюшнях может быть... как бы сказать... очень прибыльной.

— Это как же?

— Да просто. — Он сдержанно кашлянул. — Будешь делать то же, что и все конюхи, плюс кое-что еще.

— Например?

— Ну, так... разное... — туманно протянул он. — Когда что. Все полезное для человека, который будет повышать твой доход.

— А кто этот человек?

— Считай, что я — его агент. Годится? Вот его условия: постоянно получаешь пятерку в неделю за сведения о результатах резвых работ и тому подобное, кроме того, премиальные за спецзадания, ну, более рискованного характера, что ли.

— Условия вроде ничего, — медленно ответил я, прикусив нижнюю губу. — А разве нельзя этого делать у Инскипа?

— Инскип не подходит, — возразил он. — У него все лошади скачут на выигрыш. В конюшнях такого типа нам постоянные люди не нужны. Но в двух интересующих нас конюшнях наших людей сейчас нет, и ты пригодился бы в любой из них.

Он назвал имена двух ведущих тренеров. Никого из трех, к которым я собирался проситься на работу. Надо решать, что полезнее — стать членом, как я понимаю, разветвленной, хорошо организованной разведывательной сети либо идти в конюхи к лошади, которой когда-то дали допинг, и одному Богу известно, дадут ли впредь.

— Я подумаю, — ответил я.

Он уже отошел на несколько шагов, потом вернулся.

— Так что же, я могу смело ставить на Искрометного? — спросил он.

— Да как... ну... В общем, на вашем месте я приберег бы денежки.

Он взглянул на меня удивленно, потом подозрительно и наконец понимающе.

— Вот, значит, как обстоят делишки, — присвистнул он. — Ну-ну-ну. — Он рассмеялся и еще раз взглянул из меня, но теперь по-другому, с какой-то брезгливостью, — видимо, он презирал себе подобных. — Что ж, чувствую, ты нам пригодишься. Очень пригодишься.

Я смотрел ему вслед. Я предупредил его совсем не потому, что у меня доброе сердце, — просто это единственный путь завоевать его доверие. Когда он был уже метрах в пятидесяти, я пошел за ним. Он прямиком направился в букмекерский павильон: стал ходить вдоль рядов и смотреть, как выглядит предварительный курс ставок. Судя по всему, он никому не собирался пересказывать разговор со мной, а вполне безобидно выбирал, на какую лошадь поставить в следующем заезде. Я вздохнул, поставил десять шиллингов на «темную» и вернулся на трибуну — вот-вот должен был начаться следующий заезд.

* * *

* * *

* * *

Искрометный жадно осушил два полных ведра воды, споткнулся на предпоследнем препятствии и усталым кентером добрался до финиша восьмым под свист и улюлюканье из секторов с дешевыми местами. Я с грустью смотрел, как он скачет. Да, я поступил с этим благородным животным по-свински.

Когда я уводил лошадь в конюшню, на глаза мне снова попался усач. Я кивнул ему, и он понимающе ухмыльнулся.

— Мы тебя найдем.

На обратном пути в фургоне было тихо как на похоронах, да и на следующий день после необъяснимого проигрыша Искрометного конюхи меня как-то сторонились, поэтому во вторник вечером я пошел в Слоу один, и там Супи, как и договаривались, передал мне еще семьдесят пять фунтов. Я проверил их. Пятнадцать новеньких пятерок, из той же серии, что и пятнадцать предыдущих.

— Спасибочки, — поблагодарил я. — А тебе-то самому сколько перепало?

Полные губы скривились в улыбке.

— За меня не бойся. Вам, балбесам, платят за риск, а мне — за то, что я вас нахожу. Все по-честному, а?

— По-честному, — согласился я, засовывая в карман конверт с деньгами. — И часто ты такие дела проворачиваешь?

Он, рисуясь, пожал плечами.

— У меня на таких, как ты, нюх. А вот Инскип сплоховал. Первый раз вижу, чтобы он взял товар с гнильцой.

— Да, башка у тебя работает, — похвалил я.

Он самодовольно ухмыльнулся. Согласен, согласен. На обратном пути я думал о том, с какой радостью подложу запал под ТНТ, этого взрывоопасного субчика.

* * *

* * *

* * *

В свете предложения черноусого типа я решил прочитать фолиант Бекетта еще раз: а что, если одиннадцать случаев допинга — это результат систематического шпионажа? Может, если буду читать под другим углом зрения, появится что-то новое? К тому же мне надо определяться — идти в шпионы или же, как намечалось ранее, пытаться попасть в конюшню, где находится одна из одиннадцати лошадей?

Я снова заперся в туалете и снова начал с первой страницы. На шестьдесят седьмой странице, в разделе о пятой лошади, я прочитал: «Куплен на аукционе в Аскоте эсквайром Д.Л.Ментиффом, живущим в Йорке, за четыреста двадцать гиней, перепродан за пятьсот фунтов Х.Хамберу из Поссета, графство Дарем, у которого находился три месяца, дважды участвовал в скачках с препятствиями для новичков и оба раза не попал в тройку. После чего был снова продан в Донкастере за шестьсот гиней эсквайру из Лидса Н.В.Дэвису». Три месяца у Хамбера. Я улыбнулся. Похоже, лошади держались у него не дольше конюхов.

На девяносто четвертой странице я наткнулся на следующее: «Затем было решено продать Аламо с аукциона в Келсо, и некий мистер Джон Эрбатнот из Бервикшира заплатил за него триста гиней. Он отослал его на подготовку в конюшню Х.Хамбера в Поссете, графство Дарем, но на скачки Аламо записан не был, и мистер Эрбатнот продал его Хамберу за ту же сумму. Через несколько недель он был снова отправлен на аукцион в Келсо, где был куплен за триста семьдесят пять гиней неким мистером Клементом Смитсоном из Нантуича, графство Чешир».

Я помассировал затекшую шею. Снова Хамбер.

На странице сто восемьдесят я прочитал: «Потом мистер Тэплоу частным путем продал Поднебесного фермеру Альберту Джорджу из Бридж Льюиса, графство Гропшир, который хотел тренировать его сам, но позднее выяснилось, что у него не хватает времени, поэтому он по рекомендации своего двоюродного брата продал Поднебесного тренеру из Дарема Хедли Хамберу. Хамбер, по-видимому, решил, что Поднебесный не сможет добиться успеха, и в ноябре продал его с аукциона в Ньюмаркете за двести девяносто гиней. Новым хозяином Поднебесного стал мистер П.Дж.Брюэр, живущий в Мэноре, графство Ланкашир...».

Я прочитал весь текст до самого конца, путаясь в зарослях имен, однако Хамбер нигде больше не появился.

Три лошади из одиннадцати провели какой-то отрезок времени (довольно давно) в конюшне у Хамбера. И что из того?

Я потер глаза — досталось им бедным в эту ночь, — и тут же тишину коттеджа разорвал перезвон будильника. Я с удивлением посмотрел на часы — половина седьмого. Я встал, потянулся, попользовался туалетом по прямому назначению, запихнул рукопись под куртку пижамы и свитер, который носил сверху, и, позевывая, поплелся в спальную комнату, где полусонные, с опухшими глазами конюхи уже натягивали на себя одежду.

Почти весь день я думал об одном: случайность ли, что фамилия Хамбер упоминалась в тексте три раза? Стоит ли за этим что-нибудь? Есть же и другие совпадения. Например, четырем лошадям из одиннадцати в «допинговый» период давали один и тот же брикетированный корм — ну и что? Беспокоило меня другое: как я мог пропустить такую информацию в два первых присеста? Хамбера я выделил потому, что разговаривал на скачках с его конюхом. Наверное, надо сделать полный список имен, попадающихся в тексте, и выяснить — а не имел ли кто-то еще отношение к нескольким лошадям? Электронная машина сделала бы такую работу за считанные секунды. А мне, похоже, предстоит провести еще одну бессонную ночь в туалете.

В тексте оказалось больше тысячи имен. Половину из них я выписал в ночь на четверг и еще урвал капельку сна, в ночь на пятницу я список закончил и сумел поспать побольше.

В пятницу наконец-то прорвалось солнце, и утро у вересковых холмов было прекрасным. Я рысью вел Искрометного — мы были в середине группы — размышлял о том, что узнал. Кроме Хамбера был еще только один человек, упоминавшийся в тексте более чем дважды. Но этот один — некий Поль Дж. Эдамс — в разное время был владельцем шести лошадей. Шести из одиннадцати. Это не могло быть совпадением. Я чувствовал, что сделал по-настоящему важное открытие, однако никак не мог уразуметь, какая тут может быть связь. Почему лошадь, которой несколько месяцев владел эсквайр П.Дж.Эдамс, спустя год, а то и два вдруг становилась объектом допинга?

Поскольку день был ясный и солнечный, Уолли сказал, что самое время мне освежить попоны. Это означало, что попоны, которыми лошадей накрывали от холода в их денниках, нужно было расстелить на бетонных плитах конюшни, намочить из шланга водой, посыпать стиральным порошком и как следует поскрести щеткой с длинной ручкой, сполоснуть из шланга, повесить на забор, чтобы стекла вода, и отнести в сушилку для окончательной просушки. Работу эту никто не любил, я же после позорного провала Искрометного впал у Уолли в еще большую немилость (хотя до прямых обвинений дело не доходило), и когда он сказал, что сегодня — моя очередь, в голосе его слышалась неприязнь.

В три часа, когда почти все парни, как и лошади, подремывали, а остальные после получки рванули на пару часов в Харрогит, когда в конюшне наступил «мертвый час» и только я со щеткой в руках подавал какие-то признаки жизни, в ворота вошла Пэтти Таррен, сделала несколько шагов по бетонным плитам и остановилась около меня.

На ней было прямое зеленое платье из мягкого рельефного твида, от горла до самого низа шел ряд серебряных пуговиц. Каштановые волосы блестящей волной скатывались на плечи, а на лбу их подхватывала широкая зеленая лента. Пушистые ресницы и бледно-розовый рот довершали картину — трудяга конюх не мог и мечтать о таком соблазнительном вторжении в его монотонную жизнь.

— Привет, крошка Дэнни, — сказала она.

— Добрый день, мисс.

— Я увидела тебя из окна, — сообщила она. — Смотрю, такой одинокий, несчастный! Дай, думаю, пойду с ним поболтаю.

— Спасибо, мисс.

Честно говоря, — призналась она, опуская ресницы, — до вечера в доме никого не будет — все уехали, осталась я в этом каземате одна, а заняться нечем. Вот и решила пойти поболтать с тобой.

— Понятно.

Я стоял, опершись на щетку, и смотрел ей прямо в лицо. Красивое... Только в глазах какое-то странное выражение — слишком, что ли, старое для ее лет.

— Хотела тебе сказать кое-что... Может, отойдем сюда, к двери? — Не ожидая ответа, она пошла к сараю для сена и шагнула внутрь. Я прислонил щетку к дверному косяку и вошел следом.

— Да, мисс? — сказал я. В сарае стоял полумрак. Оказалось, пришла она совсем не для того, чтобы точить со мной лясы.

Она обвила мою шею руками и приоткрыла рот для поцелуя. Я наклонился и поцеловал ее. О, она была далеко не девственница, эта дочка Октобера! В поцелуях она знала толк — я чувствовал ее язык и зубы, — а живот ее, ритмично прижимаясь к моему, ходил ходуном. От нее приятно пахло свежим мылом, и запах этот был куда более невинным, чем ее поведение.

— Что ж, раз так хорошо, — хихикнула она, отпустила меня и направилась к тюкам сена, наполовину заполнявшим сарай.

— Иди сюда, — бросила она через плечо и быстро залезла по тюкам на самый верх. Я медленно вскарабкался следом.

В метре от меня, откинувшись на спину, лежала Пэтти. Ее широко открытые глаза блестели, рот изогнулся в какой-то загадочной улыбке. Медленно, глядя мне в глаза, она расстегнула одну за другой все серебряные пуговицы до самого низа. Потом легонько повела бедрами, и платье распахнулось.

Под ним не было никакой одежды.

Я смотрел на ее тело, изящное, с жемчужно-розовым отливом, будившее желание. Она чуть вздрагивала, предвкушая наслаждение.

Я перевел взгляд на ее улыбающееся лицо.

Темные глаза стали еще больше, и я вдруг разгадал ее улыбку. Это была улыбка алчная, издевательская, а главное — порочная. Я представил себя со стороны, каким выгляжу сейчас в ее глазах, — так же внезапно я открылся себе, когда смотрел в длинное зеркало в лондонском доме Октобера: цыганистый раскрасавчик конюх, плутоватый с виду и всю жизнь провозившийся в грязи.

Я понял, почему она улыбалась.

Сидя, я повернулся к ней спиной — меня охватила злость, мне стало стыдно.

— Оденьтесь, — сказал я.

— Почему? Ты не импотент ли, крошка Дэнни?

— Оденьтесь, — повторил я. — Концерт окончен.

Я соскользнул вниз, пересек сарай и, не оборачиваясь, вышел во двор. Там схватил щетку и, ругаясь про себя последними словами, принялся яростно, до боли в руках, скрести попону — хоть как-то отвести душу.

Через некоторое время она неторопливой походкой вышла из сарая (все пуговицы застегнуты), огляделась по сторонам и подошла к луже грязи, где кончались бетонные плиты. Как следует вывозила в ней свои туфли, потом — детская месть — стала на попону, которую я только что вычистил, и аккуратно стряхнула всю грязь в ее центре.

— Ты еще об этом пожалеешь, крошка Дэнни, — просто сказала она и неторопливо прошествовала к воротам, а каштановые волосы в такт шагам колыхались над зеленым твидовым платьем.

Я снова принялся скрести попону. Зачем я поцеловал ее? Зачем, когда после поцелуя понял, с кем имею дело, полез за ней наверх? Почему не сдержался? Безмозглый, похотливый идиот. Меня охватил какой-то нелепый, дурацкий страх.

Все в голове перепуталось, да и чему удивляться?

Ведь я сам уже девять лет, как заменяю отца двум девушкам, одна из них почти ровесница Пэтти. Когда они были маленькими, я учил их не садиться в машину к незнакомым людям; когда стали постарше — как обойти более изощренные ловушки. И вот теперь я сам оказался в роли возмутителя родительского спокойствия.

Глава 7

На следующее утро на моей лошади скакала Элинор. Пэтти же — конечно, это она предложила Элинор поменяться лошадьми — вообще отказывалась смотреть в мою сторону.

Элинор, в темной косынке, почти полностью скрывавшей светлые с серебристым отливом волосы, с присущим ей изяществом села в седло, тепло улыбнулась мне — спасибо за помощь — и ускакала в голове группы вместе с сестрой. Но когда мы вернулись после поездки, она отвела лошадь в денник и сделала половину моей работы, пока я занимался с Искрометным. Я понятия не имел, что она чистит лошадь, — вернулся во двор позже и, застав ее в деннике, немало подивился: привык, что Пэтти бросала лошадь с седлом, уздечкой, заляпанную грязью.

— Спасибо вам, — сказал я. — Большое спасибо. Она едва заметно улыбнулась.

— Что вы, для меня это удовольствие. Правда-правда. Я очень люблю лошадей. Особенно скаковых. Они такие поджарые, быстрые. Скачешь на них — кровь стучит в висках.

— Да, это верно, — согласился я. Мы вместе шли по двору, она — к воротам, а я — к коттеджу, стоявшему около них.

— Эти прогулки на лошадях — прямо свет в окошке. Всю неделю совсем другим заниматься приходится, — заметила она.

— А чем вы занимаетесь всю неделю?

— Как чем? Учусь... В даремском университете... Удивительно, до чего здорово вы ездите верхом! — сказала она вдруг. — А вы никогда не думали стать жокеем?

— Думать-то думал, да что толку?.. — ответил я.

— А что вам мешает?

— Ну... может, я скоро уйду отсюда.

— Жаль. — Вежливая реплика, не более.

Мы подошли к коттеджу. Дружелюбно улыбнувшись на прощанье, она вышла за ворота и вскоре скрылась из виду. Возможно, мы больше не увидимся. Обидно, но что поделаешь?..

Когда фургон привез участников очередного тура скачек (из трех лошадей одна свой заезд выиграла, еще одна пришла третьей), я забрался в кабину и снова одолжил у водителя карту. Я хотел найти деревню, в которой жил мистер Поль Эдамс, и после недолгих поисков мне это удалось. Когда до меня дошел смысл сделанного открытия, я от изумления заулыбался. Итак, есть еще одно место, где мне стоит поискать работу. И когда после полудня я пошел к ручью на встречу с Октобером, я знал, что наконец смогу сказать ему что-то действительно ценное.

Он встретил меня с каменным лицом, и не успел я открыть рот, как он угостил меня сильным ударом в челюсть. Удар был отработанный, наотмашь, рука шла от пояса, и я заметил ее, когда было уже поздно.

— Это за что же такая встреча? — возмутился я, проводя языком по зубам. Слава Богу, все на месте.

Он свирепо взглянул на меня.

— Пэтти мне сказала... — Он умолк, ему было трудно продолжать.

— О-о, — тупо произнес я.

— Вот вам и «о-о», — яростно скопировал он меня. Он тяжело дышал, и я даже подумал, что сейчас он снова меня ударит. Я засунул руки в карманы, а его руки были опущены вниз, кулаки сжимались и разжимались.

— Что вам сказала Пэтти?

— Все сказала. Она прибежала ко мне сегодня утром в слезах... рассказала, как вы заманили ее в сарай для сена... как держали ее там, пока она не устала сопротивляться... и как вы потом заставили ее... заставили... — Он не мог закончить предложение.

Такого вероломства я не ожидал.

— Неправда, — бурно запротестовал я. — Ничего этого не было. Я поцеловал ее... но и только. Все остальное она выдумала.

— Не могла она этого выдумать. Она рассказала мне все в подробностях... Она ничего такого не знала бы, не случись это с ней самой.

Я было открыл рот, но тут же закрыл его. Разумеется, это с ней случилось, только в другом месте, с другим человеком, а скорее всего, не один раз и наверняка по ее доброй воле. Я понял, что ее страшная месть фактически останется безнаказанной, потому что есть вещи, которые невозможно сказать отцу о его родной дочери, тем более если он тебе нравится.

— Не помню, чтобы я так ошибался в человеке, — нещадно жалил меня Октобер. — Я считал, что вы отвечаете за свои поступки... по крайней мере, можете держать себя в руках. А вы — дешевый, похотливый кот. Я считал, что вы — человек, достойный уважения, отдал вам свои деньги, а вы позволили себе развлекаться за моей спиной, совращать мою дочь!

Что ж, в его словах было много обидной правды. Меня и самого мучили угрызения совести за свое дурацкое поведение, но это ничего не меняло. Все же мне нужно было как-то обелить себя. Во-первых, я никогда не сделал бы Пэтти плохо; во-вторых, надо продолжать расследование... Сейчас, когда что-то начало наклевываться, я вовсе не хотел, чтобы меня отправили домой с позором.

— Я действительно заходил с Пэтти в сарай, — медленно произнес я. — И действительно поцеловал ее. Один раз. Всего один раз. После этого я не прикасался к ней. В буквальном смысле слова... ни к ее руке, ни к платью... ни к чему.

Наверное, целую минуту он смотрел на меня в упор. Постепенно гнев уступил место какой-то усталости.

Наконец он сказал, почти полностью успокоившись:

— Кто-то из вас лжет. Я должен верить своей дочери.

— Конечно, — согласился я. Потом отвернулся, посмотрел в глубь балки. — Что ж, по крайней мере, одной проблемой меньше.

— Какой проблемой?

— Как уйти отсюда с грандиозным скандалом и без рекомендаций.

Мысли его были заняты совершенно другим, и какое-то время он стоял, словно не слыша моих слов, наконец, прищурившись, окинул меня внимательным взглядом, который я успешно выдержал.

— Так вы хотите продолжать расследование?

— Если вы не против.

— Не против, — после некоторого раздумья сказал он. — Тем более, что вы переберетесь в другое место и с Пэтти больше не увидитесь. Независимо от того, что я думаю о вас лично, мы все же возлагаем на вас надежды, и, видимо, для блага конного спорта придется пойти на такую жертву.

Он замолчал. Заманчивая перспектива — выполнять собачью работу для человека, который тебя ненавидит. Но все бросить — это еще хуже.

Наконец он сказал:

— Почему вы хотите уйти без рекомендаций? Ни в одну из этих трех конюшен вас без рекомендации не возьмут.

— Я собираюсь идти в конюшню, где лучшей рекомендацией будет отсутствие всяких рекомендаций.

— Что это за конюшня?

— Хедли Хамбера.

— Хамбера? — В голосе его слышался безрадостный скептицизм. — Но почему? Это никудышный тренер, и ни одну из одиннадцати лошадей он не готовил. Что вы там будете делать?

— Он не готовил этих лошадей, когда они выиграли, — согласился я, — но три из них прошли через его руки раньше. Есть также некто П.Дж.Эдамс, которому в то или иное время принадлежали еще шесть из одиннадцати лошадей. Я сверялся по карте: Эдамс живет почти рядом с Хамбером — в каких-нибудь пятнадцати километрах. Хамбер живет в Поссете, графство Дарем, а Эдамс — в Телбридже, сразу же за границей графства Нортумберленд. Это значит, что из одиннадцати лошадей девять провели какое-то время на этом крохотном участке Британских островов. Ни одна из них не пробыла там долго. Что касается двух оставшихся лошадей, Транзистора и Редьярда, досье на них гораздо менее подробные, и я уверен — если тщательно проверить их путь от хозяина к хозяину, выяснится, что какое-то время они тоже принадлежали либо Эдамсу, либо Хамберу.

— Ну пусть даже все лошади провели какое-то время у Эдамса или Хамбера, как это может отразиться на их резвости спустя месяцы или даже годы?

— Не знаю, — ответил я. — Но я устроюсь к Хамберу конюхом и все выясню.

Наступило молчание.

— Что ж, будь по-вашему, — задумчиво произнес он. — Я скажу Инскипу, что вы уволены. Уволены потому, что приставали к Патриции.

— Хорошо.

Он холодно взглянул на меня.

— Будете посылать мне письменные отчеты. Встречаться с вами лично я больше не хочу.

Я смотрел, как он энергичным шагом поднимается по балке. Не знаю, продолжал ли он верить в то, что рассказала Пэтти. Конечно, ему очень хотелось верить ей, а не мне — ведь истина была для него гораздо хуже. Какому отцу приятно узнать, что его восемнадцатилетняя красавица дочь — просто лживая потаскушка!

Что до меня, я еще легко отделался. Узнай я, что кто-то напал на Белинду или Хелен, я, наверное, убил бы его.

* * *

* * *

* * *

На следующий день после второй тренировки Инскип высказал мне все, что он обо мне думал, и приятного в его словах было мало.