Последний барьер

Моих коллег в этой волчьей яме мало кто назвал бы дружелюбными или приятными людьми. Лучшим из них был почти полоумный паренек, которого я видел в Стаффорде в День благодарения. Звали его Джерри, и он был своего рода козлом отпущения, потому что отличался медлительностью и слабой сообразительностью.

Еще двое отсидели срок в тюрьме, и рядом с ними Супи Тарлтон выглядел пай-мальчиком из воскресной школы. У одного из них, Джимми, мне и пришлось с боем отвоевывать свои одеяла, а у другого, ширококостного грубияна Чарли, подушку. Эти двое были отпетыми уголовниками, им ничего не стоило пустить в ход сапоги, а если дело доходило до наказания, они могли бесстыдно оболгать другого и свалить всю вину на него.

Регги был мастер красть с чужой тарелки. У этого худого белолицего парня с дергающимся левым веком были длинные, цепкие пальцы, и он мог стянуть хлеб с тарелки в мгновение ока. Он здорово поживился за мой счет, прежде чем я его застукал, и для меня всегда оставалось тайной, почему он, хотя и ел больше всех, оставался самым худющим.

Один конюх был глухим. Однажды он с флегматичным выражением на лице монотонно пробубнил мне, что оглох из-за отца, который как-то в детстве слишком сильно оттягал его за уши. Звали его Берт, иногда он мочился под себя, и пахло от него ужасно.

Седьмой, Джефф, провел у Хамбера уже два с половиной месяца — старожил — и пока об уходе не помышлял. У него была привычка украдкой оглядываться по сторонам, и как только Джимми или Чарли начинали травить тюремные байки, в глазах у него вставали слезы. Видимо, он совершил какое-то преступление и панически боялся, что его найдут и посадят в тюрьму.

Джуд Уилсон, старший сопровождающий конюх, все им обо мне рассказал. То, что я человек бесчестный, они восприняли как нечто вполне естественное, но считали, что мне еще крупно повезло: если история насчет дочки Октобера не брехня, меня свободно могли упечь за решетку. Они без конца подкалывали меня по этому поводу и отпускали безжалостные похабные шуточки, слишком часто попадавшие в цель.

Постоянное общение с ними стало для меня пыткой, пища была отвратительной, работа валила с ног, сон не приносил облегчения, а холод пробирал до костей.

До поступления к Хамберу я часто ломал голову: почему находятся дураки, которые платят гонорар этому стабильно неудачливому тренеру? Теперь я начал понимать, в чем дело. Во-первых, удивляла сама конюшня. Когда я видел лошадей Хамбера в дни скачек, я думал: что может окружать их дома? Мокрый грязный песок, обветшалые денники со сломанными запорами, облупившаяся краска. Но в действительности благодаря конюхам, не знавшим послеобеденного отдыха, конюшня была аккуратной и ухоженной.

Иногда в конюшню приезжали владельцы лошадей, и Хамбер держался с ними авторитетно и уверенно, брал он, как я выяснил, меньше других тренеров, поэтому клиентов у него хватало. Кроме того, помимо скаковых лошадей в конюшне находились и охотничьи лошади, и Хамбер получал большие суммы на их содержание, прокорм и объездку без необходимости тренировать их.

На скачки в этом сезоне было записано всего семь лошадей, но этой семерке приходилось отдуваться за всю конюшню, в среднем каждая выступала раз в десять дней. За весь сезон в активе конюшни имелось одно первое место, два вторых и одно третье.

Среди моих четырех подопечных из этой семерки не было никого. Мой квартет состоял из двух скаковых лошадей, принадлежавших, кажется, самому Хамберу, и двух охотничьих. Скакуны были гнедыми, обоим лет по семь. Я упросил Касса, старшего конюха, сказать мне их клички, и оказалось, что зовут их Грузчик и Ржавый. Эти нетипичные для скаковых лошадей клички в справочнике не значились, не было их и в списке Хамбера «Лошади в процессе подготовки». Вполне возможно, что Редьярд, Супермен, Уголь и остальные жили здесь под такими же неброскими псевдонимами.

Конюху, навсегда распростившемуся со скачками, и в голову не придет, что какой-нибудь Грузчик или Ржавый, его бывший подопечный, — это и есть Редьярд, который два года спустя выиграл какой-то заезд под началом другого тренера.

Но почему, почему он выиграл два года спустя? Ответ на этот вопрос был, как и раньше, покрыт полным мраком.

Пришли холода, побушевали да так и остались. Но это еще цветочки, говорили конюхи, вот придет зима, тогда держись! А у себя в Австралии я бы весь январь и февраль нежился под нежарким летним солнцем. Интересно, как там без меня Белинда, Хелен и Филип? Хорошо ли им? Что бы они подумали, если бы увидели, какое жалкое, низменное существование я здесь влачу! А мои люди, если бы увидели, до чего докатился их хозяин!

Один унылый день сменялся другим, и меня все чаще стали посещать тягостные мысли. Понимал ли я, что меня ждет, когда соглашался на этот маскарад?

Мне приходилось постоянно следить за своими манерами, речью, движениями: никто вокруг не должен усомниться в том, что я — неотесанный простолюдин. Я обрывал себя во время работы — «не спеши», во время упражнений болтался в седле, словно тряпичная кукла, — «твой высокий класс здесь не нужен». Но шли дни, и я вживался в образ. А может, человек, слишком долго играющий роль отщепенца, в конце концов им становится? Если у него постоянно отнимают право на человеческое достоинство, не забывает ли он, что оно вообще существует на свете? Все же я надеялся, что это вопросы чисто риторические: коль скоро я могу иногда над собой посмеяться, мне ничего не грозит.

Случай с Джеффом Смитом подтвердил мою догадку насчет того, что после трех месяцев конюхам намекают довольно прозрачно — пора уходить.

Как-то утром, вернувшись после тренировки, мы застали Хамбера в середине двора. Он, как это часто бывало, недовольно хмурился.

— Ты, Смит, и ты, Рок, отведите лошадей в денники и быстро сюда.

Мы выполнили приказание.

— Рок.

— Слушаю, сэр.

— У всех твоих лошадей кормушки в отвратительном состоянии. Вычисти их.

— Хорошо, сэр.

А чтоб впредь сам следил за порядком, следующую неделю будешь подниматься в половине шестого.

— Да, сэр.

Я вздохнул про себя, но переживать не стал: в раннем подъеме я не вижу ничего страшного, и эта форма наказания была для меня приемлемой. Мне предстояло каждое утро в течение часа стоять посреди двора, ничего не делая. Темно, холодно и скучно. Хамбер и сам был ранней пташкой. Окно его спальни выходило прямо во двор, и без двадцати шесть он знал, стоит наказанный или нет, — в это время у него уже горел свет.

— Теперь ты. — Он посмотрел на Джеффа, как бы взвешивая что-то в уме. — В седьмом деннике пол заляпан грязью. Вычистишь солому и выдраишь пол с порошком — перед обедом.

— Но, сэр, — неосторожно запротестовал Джефф, — если я не пойду обедать со всеми, мне ничего не останется...

— Об этом надо было думать раньше и делать свою работу как следует. Я плачу вам в полтора раза больше, чем любой другой тренер, вы должны и работать соответственно. Сделаешь, как я велел.

— Но, сэр, — взвыл Джефф, потому что знал: если он пропустит обед, потом будет весь день ходить голодным, — неужели нельзя там убраться после обеда?!

Хамбер спокойно продвинул вдоль руки свою палку, пока в ладони не оказался ее конец. Потом взмахнул рукой и резко стукнул Джеффа набалдашником по бедру.

Джефф вскрикнул и принялся растирать ушибленное место.

— Перед обедом, — заключил Хамбер и ушел, опираясь на палку.

Атака на Джеффа продолжалась целую неделю. Он получил еще шесть сильных ударов по разным частям тела, еще три раза остался без обеда, два раза без завтрака и один раз без ужина. Хамбер довел его до слез задолго до конца эпопеи, и все же уходить Джефф не хотел.

Спустя пять дней после начала кампании в кухню во время завтрака вошел Касс и сказал Джеффу:

— Боюсь, хозяин на тебя за что-то взъелся. Говорю тебе для твоей же пользы: ищи работу в другом месте. На хозяина, бывает, такое находит — ему кажется, что кто-то из конюхов все делает не так, как надо, и тут его никакими увещеваниями не прошибешь. Если не уйдешь сейчас, увидишь — это только начало. Понимаешь? Учти, это я для твоей же пользы.

Даже после такого предупреждения Джефф продержался еще целых два дня, лишь после этого с болью в сердце собрал свой старый армейский вещмешок и, шмыгая носом, сдал позиции.

На следующее утро перед завтраком палка оставила свой след на теле Джимми.

На завтрак он опоздал и, грязно ругаясь, выхватил кусок хлеба из рук Джерри.

— Куда мой завтрак девали, паразиты?

— Съели, куда же еще...

— Да?! — взревел он, сверкая глазами. — Ну, так можете взять себе и моих распрекрасных лошадок!

С меня хватит. Натерпелся хорошей жизни — сыт по горло. Срок тянуть и то лучше, чем здесь гнить. Нет уж, не позволю, чтобы об меня ноги вытирали, это я вам точно говорю.

— А чего ты не пожалуешься? — спросил Регги.

— Это кому же?

— Ну... фараонам.

— Да ты никак спятил? — в изумлении воскликнул Джимми. — И как ты себе это представляешь? Вот я, здоровенный детина, захожу к этим мордоворотам в участок и говорю, мол, извините, зашел пожаловаться на своего хозяина, он меня палкой стукнул. Для начала они со стульев попадают. А дальше что? Ну, допустим, они приедут сюда и спросят Касса, правда ли, что здесь творятся такие безобразия? А что Касс? Ему, небось, работу терять не шибко хочется. Что вы, скажет он, ничего такого и в помине нет. А мистер Хамбер — это просто душа-человек, у него золотое сердце. А кто вам нажаловался? Ах, вот этот уголовник? Так он же врет! Чего от него еще ждать? Так что ты, братец, лучше меня не смеши. Все, я намыливаюсь и вам советую, если у вас еще хоть что-то в черепушках осталось.

Его совету, однако, никто не последовал.

От Чарли я узнал, что Джимми провел здесь на две недели дольше его самого, то есть примерно около трех месяцев.

Джимми независимой походкой выходил со двора, а я смотрел на него и думал тяжелую думу. Два с половиной месяца, максимум три — и Хамбер начинает карательные действия. Я провел здесь уже три недели, значит, в лучшем случае, на раскрытие дела мне остается два месяца с небольшим. Если будет нужно, я, конечно, смогу продержаться не меньше Джеффа, главное, выйти на след раньше, чем Хамбер задумает выгонять меня, иначе я не докопаюсь до истины никогда.

Вместо Джеффа и Джимми взяли двух конюхов — Долговязого малого по имени Ленни, который отбыл срок в Борстале[3] и очень этим гордился, и Сесла, безнадежного алкоголика лет тридцати пяти. Он сам рассказал, что перебывал почти в половине конюшен в Англии, но отовсюду его выгоняли за любовь к крепким напиткам. Не знаю, откуда он их доставал или где прятал, во всяком случае каждый день к четырем часам он уже был тепленький, а каждую ночь забывался в пьяном ступоре, громко храпя.

Жизнь, если это можно назвать жизнью, шла своим чередом.

Джуду Уилсону и Кассу я давно сказал, что задолжал с выплатой за прокат мотоцикла, поэтому каждую субботу после обеда я ездил на почту в Поссет, не вызывая никаких подозрений.

Поссет, малюсенький городишко, находился в двух с половиной километрах от конюшни, автобусов не было. Касс и Джуд Уилсон имели собственные машины, но никогда никого из конюхов не подвозили. Единственным другим транспортом был мой мотоцикл, однако я сразу сказал, что ездить на нем по занесенным снегом дорогам ради того, чтобы вечером попить в баре пивка, я не буду. Естественно, какое-то время меня за это открыто презирали. Короче говоря, в Поссет мы ходили крайне редко: по субботам, когда у нас было пару часов после обеда, и в воскресенье вечером — работы было не так много, и у парней еще оставались силы и желание на то, чтобы топать два с половиной километра за кружкой-другой пива.

По субботам я распаковывал свой аккуратно укрытый полиэтиленовой пленкой мотоцикл, сажал на заднее сиденье сиявшего от счастья Джерри и ехал в Поссет. Я всегда брал с собой именно его — несчастного, глуповатого Джерри, потому что за неделю ему, доставалось больше других Мы уже знали, что будем делать в Поссете Сначала — на почту, выплатить мой воображаемый прокат. На самом деле я, поглядывая через плечо, пристраивался возле полки с бланками для телеграмм и других почтовых отправлений и писая еженедельный отчет Октоберу. Если приходил ответ, я читал его, а потом рвал и выбрасывал в урну.

Джерри знал, что на почте я провожу минут пятнадцать, и, не занимая свой мозг подозрениями, проводил это время в магазине по соседству, в отделе игрушек. Он регулярно покупал детские комиксы за четыре пенса и последующие дни счастливо хихикал, рассматривая пестрые картинки. Читать он не умел и часто просил меня объяснить, что написано под картинками, поэтому вскоре я близко познакомился с приключениями обезьянки Мики и Флипа Маккоя.

После почты мы снова садились на мотоцикл и проезжали пару сотен метров — перекусить в кафе. Мы с Джерри заказывали и с неописуемой радостью уплетали бараньи отбивные, яичницу, вяловатый картофель с зеленым горошком. За соседними столами подобным же образом развлекались Чарли и другие конюхи.

Перед уходом я и Джерри набивали карманы плитками шоколада, чтобы компенсировать голодный паек у Хамбера, но этих запасов хватало ненадолго, потому что рано или поздно их находил Регги.

К пяти часам мы возвращались в конюшню, я снова упаковывал мотоцикл. Неделя кончалась, и самым счастливым воспоминанием о ней была кружка теплого пива. А впереди все то же — семь унылых тягостных дней.

Я снова и снова перебирал в уме все, что слышал или видел со дня приезда в Англию. Самое существенное, значительное — это, конечно, поведение Супермена в Стаффорде. Он находился под воздействием допинга, он был двенадцатый в серии. Но заезд не выиграл.

Потом я изменил направление этих мыслей. Он находился под воздействием допинга и не выиграл. Но был ли он двенадцатый в серии? А почему не тринадцатый? Или даже четырнадцатый? Ведь возможно, что не повезло не только Супермену.

В мою третью субботу у Хамбера я обратился к Октоберу с просьбой найти газетную вырезку, которую хранил Томми Стэплтон. Это была заметка о том, как на скачках в Картмеле в паддоке взбесилась какая-то лошадь и убила женщину. Я просил его собрать сведения об этой лошади.

Через неделю пришел отпечатанный на машинке ответ.

"Выпускник, уничтожен в прошлом году на троицын день на скачках в Картмеле, графство Ланкашир, ноябрь и декабрь позапрошлого года провел в конюшне Хамбера. Хамбер купил Выпускника после облегченного стипль-чеза и продал с аукциона в Лестере около двух месяцев спустя.

Но: Выпускник взбесился перед началом скачек. Он был записан в заезд с гандикапом, а не на облегченный стипль-чез. Кроме того, финишная прямая в Картмеле относительно короткая.

Все эти факты выпадают из общего рисунка.

У Выпускника были взяты пробы на допинг, но анализы показали отрицательный результат.

Что случилось с Выпускником, никто объяснить не смог".

Томми Стэплтон, наверное, до чего-то додумался, иначе он не стал бы вырезать эту заметку; все же у него, видимо, были сомнения, и он, прежде чем действовать, решил сам все проверить. Проверка его и погубила. Теперь я в этом твердо убежден.

Я разорвал письмо и поехал с Джерри в сторону кафе. Надо быть осторожным, опасность ходит где-то рядом... Впрочем, аппетит у меня не испортился, пообедал я с удовольствием — хоть раз в неделю проглотить что-то съедобное.

Через несколько дней во время ужина я перевел разговор на скачки в Картмеле. Что это за скачки, спросил я, никто не знает?

Оказалось, там бывал пьянчуга Сесл.

— Сейчас там уже не то, что было раньше, — угрюмо пробурчал он, не заметив, как Регги вытащил у него из-под носа кусок хлеба и маргарин.

— А что было раньше? — не отступал я.

— Раньше была ярмарка. — Он икнул. — Карусели, качели, представления разные. По праздникам, на День троицы, к примеру. Единственное место, кроме Дерби, где на скачках есть качели. Но сейчас это дело прикрыли. Народ мог там как следует поразвлечься, так нет, жалко стало. А кому она мешала, эта ярмарка?

— По карманам можно было пройтись, — авторитетно заметил Ленни.

— Точно, — согласился Чарли, который еще не решил, стоит ли относиться к Ленни, как к равному, — ведь тюрьма в Борстале не идет ни в какое сравнение с местами, где бывал он.

— Там и собачьи бега устраивали, теперь и их прикрыли. А было на что посмотреть — хорошо бегали собачонки. Да вообще в Картмеле, бывало, отдыхаешь душой и телом. А сейчас? Как в любой дыре. Не лучше, чем где-нибудь в Ньютон Эбботе. Теперь там что праздник, что будни — все одно и то же. — Он рыгнул.

— А что там были за собачьи бега? — спросил я.

— Бега как бега. — Он глупо улыбнулся. — Один забег у них был до скачек, один — после, а теперь, сукины дети, все прикрыли. Последнюю радость у людей отнимают, чтоб они сдохли. Правда, — он хитро прищурил глаз, — для своих людей собачьи бега все равно остались, даже ставочки можно делать. По утрам проводят. Не там, где ипподром, а на другом конце деревни.

— Собачьи бега? — недоверчиво переспросил Ленни. — Ты не заливай! Куда же это собаки побегут без дорожки? Да и электрического зайца там, небось, нет...

Сесл неловко качнул головой в сторону Ленни.

— А никакой дорожки и не надо, — с серьезной миной невнятно пробормотал он. — Им нужен след, голова два уха! Какой-нибудь ханурик берет мешок с анисовым семенем, парафином, еще какой-нибудь дрянью и тянет этот мешок километр-другой вокруг холмов, по лесу. А потом спускают собак. И какая первой пробежит весь след и вернется обратно, та и выиграла.

— А в том году ты в Картмеле не был? — спросил я.

— Нет, — с сожалением признался Сесл. — Не был. Там в том году женщину убило, вот было делов-то.

— Это как же? — Ленни даже подался вперед.

— Одна лошадь распсиховалась в паддоке для показа да как сиганет через ограду — и прямо на какую-то дамочку. Приехала, называется, подышать свежим воздухом. Да, уж она, бедняга, точно не на ту лошадку тогда поставила. Эта спятившая кляча размолотила ее почище мясорубки, пока прорывалась сквозь толпу. Далеко она, ясное дело, не ускакала, но лягалась вовсю, еще одному мужику успела ногу сломать. Ну а потом притащили ветеринара, и он ее шлепнул. Сошла с ума, говорят, вот и все дела. Мой дружок был там рядом, у него в том же заезде лошадь скакала. Картинка, говорит, была не из приятных: эта несчастная бабенка, растерзанная в клочья, истекала кровью прямо у него на глазах. Эта жуткая история произвела на всех тяжелое впечатление. На всех, кроме Берта, который был глух и ничего не слышал.

Глава 10

К концу моего первого месяца ушел Регги (жаловался на постоянное недоедание), и через пару дней на смену ему явился совсем еще мальчишка с лицом младенца и фальцетом сообщил, что его зовут Кеннет.

Среди этой бесконечной процессии отребья всех сортов я пока оставался ничем не примечательной личностью. Я старался по возможности не привлекать внимания Хамбера: если он выделит меня из общей массы, я вообще ничего не смогу добиться. Он отдавал приказания, я их выполнял. Если я что-то делал не так, как ему хотелось, он ругался и наказывал меня, но не больше Других.

Одет он был всегда с иголочки, словно хотел подчеркнуть разницу между нашим положением и своим собственным. Вообще, туалет, как я понял, был для него главным объектом тщеславия, но о его доходах можно было судить и по машине — «бентли» последней марки. Чего в ней только не было! Телевизор, плюшевые ковры на сиденьях, радиотелефон, меховые коврики, кондиционер и, наконец, встроенный бар, где на специальных полках хранились шесть бутылок, двенадцать стаканов, сверкающий приборчик для открывания бутылок, пешня для льда и разные мелочи вроде палочек для помешивания напитков.

Я так хорошо это знаю, потому что каждый понедельник после обеда мне приходилось ее мыть и чистить. По пятницам это делал Берт. Хамбер гордился своей машиной.

В дальние поездки за руль этого символа процветания садилась сестра Джуда Уилсона Грейс, надменная амазонка, которая управлялась с этой большой машиной вполне свободно, а уход в ее задачу не входил. Я ни разу не обмолвился с ней словом: когда нужно было куда-то вести машину, она приезжала из дому на велосипеде и так же уезжала.

Во время чистки внутри машины я всегда заглядывал во все уголки. Увы, Хамбер не был настолько любезен или легкомыслен, чтобы оставить в перчаточном боксе шприц для подкожных впрыскиваний или пузырек со стимулирующими средствами.

Весь первый месяц стояла холодная погода, я сильно мерз, но это было не самое страшное — время, по существу, тратилось впустую. В скачках наступил перерыв, Хамберу незачем было давать лошадям допинг, и я не мог определить, что изменяется в жизни конюшни, когда скачки проводятся на каком-нибудь ипподроме с длинной финишной прямой.

Кроме всего прочего, Хамбер, а также Джуд Уилсон и Касс постоянно находились в конюшне. Меня так и подмывало заглянуть в контору Хамбера, находившуюся в кирпичном домике в дальней части двора, но я не мог на это решиться: туда в любое время мог зайти кто-то из них и застукать меня. А вот когда Хамбер и Джуд Уилсон уедут на скачки, а Касс поедет домой обедать, я, пожалуй, смогу проникнуть в контору и обыскать ее, пока остальные конюхи будут сидеть в кухне.

С другой стороны, сомнительно, что беглый осмотр незапертой конторы позволит мне раскрыть тайну конюшни. Не стоит подставлять себя под удар. Надо проявить терпение, подождать, когда обстоятельства сложатся в мою пользу.

Представляло интерес и жилище Хамбера — чисто выбеленный дом по типу жилых домов на фермах, он примыкал ко двору конюшни. Пару раз мне удавалось украдкой заглянуть в окна, когда после обеда он посылал меня чистить снег на его садовой дорожке. Что я увидел? Чистехонькое сооружение фактически необитаемое, похожее на ряд комнат которые видишь в оконных витринах, безликое, необжитое.

Хамбер был холост, и, по крайней мере, в комнатах первого этажа я не нашел ни одного места, где он мог бы проводить вечера.

Через окна мне не удалось увидеть ни стола, в котором стоило бы порыться, ни сейфа, где он мог бы держать под замком свои секреты. Все же я решил, что обойти этот дом вниманием будет несправедливо, и если мой визит в контору ничего не даст, а голова в то же время уцелеет, я загляну в дом при первой возможности.

В пятницу вечером Касс сказал мне, что хозяин двух моих охотничьих лошадей хочет забрать их на субботу, и вскоре после второй тренировки я вывел их из денников и погрузил в фургон, приехавший специально за ними.

Владелец лошадей стоял неподалеку, опершись о переднее крыло выдраенного «ягуара». Его охотничьи сапоги блестели как зеркало, кремовые бриджи были само совершенство, пальто розоватого цвета сидело на нем без единой морщинки, вокруг шеи — гладкий белоснежный шарф. Высок, широкоплеч, лысоват. С виду — лет сорок, красивый. Лишь вблизи я увидел на его лице недовольное выражение, заметил, что неизбежный процесс старения кожи уже начался.

— Эй, ты. — Он указал в мою сторону стеком. — Иди сюда.

Я подошел. У него были тяжелые веки, на носу и щеках виднелись тонкие пурпурные ниточки вен. Во взгляде его я прочитал надменное презрение и брезгливость. У меня рост сто семьдесят три сантиметра. Он был сантиметров на десять выше и в прямом и переносном смысле смотрел на меня свысока.

— Если мои лошади не выдержат целого дня, ты за это ответишь. Я гоняю их как следует, и они должны быть в форме.

В голосе его звучали властные нотки, свойственные Октоберу.

— Они в форме, насколько позволяет погода, — глухо ответил я.

Он поднял брови.

— Сэр, — поспешил добавить я.

— Дерзость, — заметил он, — может обернуться не в твою пользу.

— Извините, сэр, я и не думал дерзить.

Он неприятно засмеялся.

— Да уж, наверное, не думал. Другую работу найти не легко, а? Так вот, не очень болтай языком, когда разговариваешь со мной, не то живо вылетишь вон.

— Хорошо, сэр.

— А если мои лошади в плохой форме, я с тебя спущу шкуру.

У моего левого локтя с озабоченным выражением на лице появился Касс.

— Что-нибудь случилось? — спросил он. — Рок сделал что-нибудь не так, мистер Эдамс?

Я чуть не подпрыгнул от неожиданности. Мистер Эдамс! Неужели тот самый Поль Джеймс Эдамс, хозяин семи лошадей, вкусивших прелесть допинга?

— Хорошо ли этот грязный цыган следит за моими лошадьми? — агрессивным тоном спросил Эдамс.

— Не хуже других конюхов, — заверил Касс.

— Это еще скромно сказано. — Он посмотрел на меня со злым прищуром. — Пока стояли морозы, ты жил здесь как у Христа за пазухой. Но сейчас начался охотничий сезон, и считай, что сладкая жизнь для тебя кончилась. Я не стану с тобой сюсюкаться, как твой хозяин, будь уверен.

Я ничего не ответил. Он резко шлепнул стеком о сапог.

— Ты слышал, что я сказал? Ублажить меня будет не так просто.

— Слышал, сэр, — пробормотал я.

Он разжал пальцы, и стек упал к его ногам.

— Подними, — приказал он.

Я наклонился, и тут он поставил ногу мне на плечо и как следует толкнул. Я потерял равновесие и полетел прямо в грязь.

В глазах его засветился зловещий огонек наслаждения.

— Ну-ка, вставай, неуклюжий свинтус, и делай, что тебе приказано. Подними стек.

Я встал на ноги, подобрал стек и протянул ему. Эдамс выдернул его из моей руки и, глядя на Касса, сказал:

— Они все у тебя должны ходить по струнке. Прищеми им хвосты, чтобы знали. Вот этого, — он смерил меня холодным взглядом, — нужно как следует проучить. Что ты предлагаешь?

Касс с сомнением посмотрел на меня. Я украдкой взглянул на Эдамса. Кажется, здесь было не до смеха. Его серовато-голубые глаза были на удивление мутными, такие бывают у пьяных. Но он был трезв как стеклышко. Этот взгляд мне знаком, я знаю, что за ним стоит. Надо решить сейчас, сию же секунду, какая игра ему больше по душе: бить сильного или бить слабого. Инстинкт подсказал мне: человеку таких внушительных размеров и явно могущественному едва ли доставит удовольствие глумиться над слабым.

Стало быть, лезть на рожон и упираться сейчас совсем не место. Я втянул голову в плечи и постарался изобразить испуг — наверное, со стороны я выглядел отвратительно.

— Фу, — Эдамс презрительно поморщился. — Ты только посмотри на него — в штаны наложил от страха.

— Он нетерпеливо повел плечами. — Ладно, Касс, дай ему какую-нибудь дурацкую работу погрязнее — пусть дорожки выскребет, что ли. Меня он не интересует. Слизняк. Об такого нечего и мараться.

Он посмотрел в дальний конец двора — там показался Хамбер.

— Скажи мистеру Хамберу, — велел он Кассу, — что мне нужно с ним поговорить.

Касс ушел, и Эдамс повернулся ко мне.

— Где ты работал раньше?

— У мистера Инскипа, сэр.

— И он вышвырнул тебя?

— Да, сэр.

— За что?

— Я... — Слова застряли у меня в горле. Раскрывать перед таким человеком чемодан с нижним бельем — это было до тошноты невыносимо. Но и врать нельзя: он может легко проверить. Если хочу обвести его вокруг пальца в главном, врать по мелочам я не должен.

— Когда я задаю вопрос, ты обязан отвечать, — холодно сказал Эдамс. — Почему мистер Инскип выбросил тебя вон?

Я глотнул.

— Меня уволили, потому что я... путался с дочерью хозяина.

— Путался... — повторил он. — О Боже ты мой. — На лице его появилась ухмылка бывалого ловеласа, он препохабно выругался и, разумеется, попал в самую точку. Я вздрогнул, как от удара, и он громко расхохотался. В это время подошли Касс и Хамбер. Эдамс, все еще смеясь, повернулся к Хамберу и спросил:

— Ты знаешь, за что этому пентюху дали под зад у Инскипа?

— Знаю, — безразличным тоном ответил Хамбер. — Он соблазнил дочку Октобера. — Его это ничуть не интересовало. — А еще фаворит, который был на его попечении, вдруг пришел последним.

— Дочку Октобера? — с удивлением произнес Эдамс. Глаза его сузились. — Я понял, что дочку Инскипа. — Он больно дернул меня за ухо. — Зачем ты меня обманываешь?

— У мистера Инскипа и дочери-то нет, — запротестовал я.

— И не смей огрызаться. — Эдамс повернулся к Кассу. — Не забудь проучить этого ромео с заячьей душонкой. Охлади немного его пыл.

Касс подхалимски захихикал, да так, что у меня мурашки по спине забегали.

Поговорив о чем-то с Хамбером, Эдамс с надменным видом сел в свой «ягуар», завел двигатель и следом за фургоном с охотничьими лошадьми выехал за ворота.

— Смотри, Касс, особенно не усердствуй, — сказал Хамбер. — А то он работать не сможет. Накажи в разумных пределах. — И он, прихрамывая, ушел проверять остальные денники.

Касс взглянул на меня, но я упорно смотрел вниз на свою мокрую и грязную одежду. Старший конюх — в стане врагов, он не должен видеть, что лицо мое может отражать не только смиренную покорность.

— Мистер Эдамс не любит, когда его сердят, — сказал он.

— Я его не сердил.

— Еще он не любит, когда огрызаются. Лучше держи язык за зубами.

— А другие лошади у него здесь есть? — спросил я.

— Есть, — ответил Касс, — только это не твоего ума дело. Слышал, он велел мне наказать тебя? Он не забудет, потом обязательно проверит.

— Я же ничего не сделал, — угрюмо произнес я, продолжая смотреть себе под ноги.

— А этого и не требуется, — пояснил Касс. — Мистер Эдамс наказывает заранее, чтобы у тебя сразу пропала охота делать что-то не так. А что? По-своему разумно. — Он гоготнул. — Глядишь, потом меньше хлопот будет.

— А у него все лошади охотничьи? — спросил я.

— Нет, но ты знай помни о двух твоих. Он ездит на них сам и уж будет следить, чтобы у них каждый волосок был причесан.

— Что же он, со всеми конюхами так несправедливо обращается?

— Джерри вроде никогда не жаловался. Так, значит, надо тебя проучить... Встанешь на колени и выскребешь все бетонные дорожки во дворе. Начинай прямо сейчас. На обед можешь сделать перерыв, а потом продолжишь до начала вечерней работы.