Миллионы Стрэттон-парка

Вновь прибывшие полицейские вошли в кабинет Роджера и представились старшим инспектором-следователем и сержантом-следователем. Сопровождавший их молодой человек с озабоченным лицом был несколько туманно и совершенно анонимно представлен как эксперт-взрывник, специалист по обезвреживанию бомб. Большую часть вопросов задал он.

Я отвечал ему очень просто, описал, где находился деткорд и как он выглядел.

– Вы с вашим сынишкой сразу узнали, что это такое?

– Мы оба видели это раньше.

– А как близко были расположены заряды друг от друга?

– Между ними было примерно три фута. В некоторых местах меньше.

– А какую площадь и насколько плотно он охватывал?

– Лестничную клетку и лестничные площадки по меньшей мере на двух этажах. Возможно, и больше.

– Мы знаем, что вы строитель. Сколько времени, по вашему мнению, ушло бы у вас лично, чтобы просверлить такие отверстия для зарядов?

– Каждую дырку? Одни стены были кирпичные, другие из заменителей камня, вроде шлакобетона, все оштукатуренные и покрытые краской. Достаточно толстые, все несущие, но очень мягкие. Вряд ли даже понадобился пневматический молоток. Отверстия, должно быть, были дюймов пять глубиной и дюйм в диаметре. Я мог бы сделать штуки две в минуту, если бы спешил. – Я замолчал. – Для того чтобы продернуть деткорд в отверстия и набить их взрывчаткой, определенно понадобилось бы больше времени. Мне говорили, что ее нужно обжимать и утрамбовывать, и очень осторожно, чем-нибудь деревянным, чтобы не возникло искр, например, ручкой швабры.

– Кто говорил?

– Взрывники.

Старший инспектор спросил:

– Почему вы так уверены, что стены были кирпичные и из шлакоблоков? Как вы смогли это определить, если стены были оштукатурены и покрашены?

Я попытался вспомнить, как все это было.

– На полу под каждым зарядом после сверления стены осталась маленькая кучка пыли. Одни кучки были красной кирпичной пылью, другие – серые.

– Вы успели это разглядеть?

– Я это помню. В тот момент это сказало мне, что в стену заделано много взрывчатки.

Эксперт сказал:

– Вы посмотрели, где начинались или кончались провода? Где могла замыкаться цепь?

Я покачал головой.

– Я пытался найти сына.

– А вы никого не видели в то время вблизи трибун?

– Нет. Никого.

Они попросили меня с Роджером пройти с ними до оцепления, чтобы пояснить эксперту, где находилась лестница и стены до взрыва. После этого, как мы поняли, эксперт наденет защитный костюм, шлем и залезет на то, что осталось, чтобы взглянуть на все изнутри.

– Да, уж лучше вам, чем мне, – заметил я.

Они посмотрели, как я усердно ковылял, стараясь не отстать от них. Когда мы подошли к тому месту, откуда лучше всего обозревались разрушения, эксперт по обезвреживанию бомб посмотрел на торчащие к небу остатки комнаты прессы, потом перевел взгляд на мои костыли. Натянув на голову защитный шлем, он задорно подмигнул мне.

– Я в нашей профессии ветеран.

– Сколько же вам лет?

– Двадцать восемь.

ГЛАВА 8

– Знаете что? – сказал мне Роджер.

– Что?

Мы стояли на залитой асфальтом дорожке, чуть в стороне от полицейских, и продолжали рассматривать гору битого кирпича и бетона.

– Мне так кажется, что наш подрывник наделал гораздо больше шума, чем хотел.

– Что вы имеете в виду?

Он объяснил:

– Бризантные взрывчатые вещества – удивительная вещь. Часто совершенно не предсказуемые. Они не были моей армейской специальностью, но, конечно же, большинство солдат с ними знакомо. Всегда остается соблазн переложить взрывчатки, просто, чтобы знать наверняка, что дело будет сделано. – Он улыбнулся. – Однажды мой товарищ должен был подорвать мост. Просто сделать в нем брешь, чтобы по нему нельзя было проехать. Он перебрал с зарядом, и всю эту штуку разнесло в пыль, завалившую речку внизу. Не осталось даже воспоминания. Все решили, что вот это да, отличная работа, но он в душе хохотал над всеми. Я лично понятия не имею, сколько понадобилось взрывчатки, чтоб сотворить на трибунах такое. Я подумал, что тот, кто сделал это, хотел только вывести из строя лестницу. Я имею в виду все эти заряды, заложенные в стены лестничного пролета… Если бы он намеревался поднять на воздух все трибуны, то почему бы не сделать это одной-единственной бомбой? Насколько проще и легче. Меньше вероятности быть замеченным во время установки зарядов. Вы понимаете, что я подразумеваю?

– Да, понимаю.

Он посмотрел мне прямо в лицо.

– Послушайте, – с неловкостью в голосе вдруг сказал он. – Я знаю, что это не мое собачье дело, но не лучше ли вам полежать в автобусе?

– Если понадобится, лягу.

Он кивнул.

– Уж лучше, – проговорил я, – думать о чем-нибудь другом.

Он на этом успокоился.

– Ну, тогда ладно.

– Да. А вообще, спасибо.

Неожиданно мы оказались в окружении Стрэттонов. Дарт задышал мне в ухо:

– Приехал конрадовский архитектор. Ну, ждите, такая будет потеха! – он весь светился от озорства. – А Кит что, и вправду пинал вас ногами? – спросил он. – Айвэн говорит, что я всего на несколько секунд опоздал на неповторимое зрелище.

– Да, вам не повезло. Где этот архитектор?

– А вон тот человек рядом с Конрадом.

– Это он – шантажист?

– Господь его знает. Спросите Кита.

Он понимал не меньше, чем я сам, что ни за какие коврижки я ни о чем не буду спрашивать Кита.

– По-моему, Кит это все выдумал, – вымолвил Дарт. – Он страшный врун. Органически не может говорить правду.

– А Конрад? Он врет?

– Отец? – Дарт и не думал сердиться на такое неуважительное отношение к родителю. – Мой отец говорит правду из принципа. А возможно, от недостатка воображения. Судите уж сами.

– Близнецы на распутье, – сказал я.

– Это еще что такое, о чем это вы?

– Объясню позже.

Марджори железным тоном изрекла:

– Нам не нужен архитектор.

– Посмотри в лицо фактам, – взмолился Конрад. – Тут же камня на камне не осталось. Нам, можно сказать, с неба свалилась возможность построить что-нибудь значительное.

Построить что-нибудь значительное! Эти слова отложились в моей памяти как неистребимое воспоминание о школе архитектуры Архитектурной ассоциации. «Создать что-нибудь значительное» – к месту и не к месту повторялось там одним из наших преподавателей.

Я внимательно посмотрел на конрадовского архитектора, пытаясь мысленно вернуться на шестнадцать лет назад. Конрадовский архитектор, всплыло в памяти, был студентом школы архитектуры, где учился я, но старше меня курсом, принадлежал к школьной элите и считался приверженцем стиля будущего. Мне припомнилось его лицо и то, какую блестящую карьеру ему сулили, но имя начисто выпало из памяти.

Роджер отошел от меня, чтобы заявить о своем присутствии в конфликте Марджори – Конрад, весьма незавидное положение для управляющего. Конрадовский архитектор чуть кивнул ему, видя в нем противника, а не союзника.

Поведя рукой в сторону разгорающейся схватки, Дарт спросил:

– А вы что думаете по поводу того, что им следует предпринять?

– Я? Лично я?

– Да.

– Им ровным счетом наплевать, что я думаю.

– Но мне любопытно было бы узнать.

– Я думаю, что им следует заняться выяснением, кто сделал это и с какой целью.

– Но ведь полиция занимается этим.

– Вы что, хотите сказать, что семейство не желает знать?

Дарт явно пришел в смятение:

– А вы что, видите сквозь стены?

– Почему они не хотят знать? Мне кажется, это опасное безразличие.

– Марджори пойдет на что угодно, лишь бы все, что касается семейства, было шито-крыто, – признался Дарт. – Она еще хуже деда, а ведь он отдал бы все на свете, лишь бы не запятналось имя Стрэттонов.

Кит, наверное, влетел им в копеечку, подумал я, начиная с моей матушки и сколько еще раз после нее, и еще я задался вопросом, что же такое мог натворить Форсайт, чтобы так напугать их.

Дарт взглянул на часы.

– Без двадцати двенадцать, – сказал он, – меня уже тошнит от всего этого. Что бы вы сказали о «Мейфлауере»?

Подумав, я согласился на «Мейфлауер» и без фанфар отступил с ним к шестилетней «Гранаде» с ржавыми передними крыльями. По-видимому, Гарольд Квест никогда не мешал выезжать с ипподрома. Мы беспрепятственно проследовали до примитивной подделки под 1620 год, где Дарт заказал маленькую кружку, а я присовокупил к ней заказ на пятнадцать домашних сандвичей с сыром, помидорами, ветчиной и салатом, а к ним целую лохань мороженого.

– И вы все это собираетесь съесть? – изумился Дарт.

– Меня ждут пять разинутых клювов.

– Боже милосердный! Совершенно забыл.

Пока нам готовили сандвичи, мы сидели и пили пиво, а потом он, посмеиваясь, отвез меня через задний въезд к дому Роджера и припарковался рядом с автобусом.

Рядом с входом в автобус я приспособил выносной гонг, который выдвигался из специальной ниши, и Дарт с нескрываемым удивлением наблюдал, как я извлек гонг на улицу и начал колотить по нему.

Ковбои заявились прямо из прерии, голодные, сухие, гордые и независимые, и расселись на ящиках и бревнах, приготовившись к ленчу на открытом воздухе. Я стоял, оперевшись на костыли. Мальчики привыкли к моему виду и никак не реагировали.

Они рассказали, что построили из палок частокол. Внутри укрепления находилась кавалерия Соединенных Штатов (Кристофер и Тоби), а за его пределами – индейцы (все остальные). Индейцы (конечно же) были хорошими и хотели взять частокол штурмом или каким-либо другим способом и заполучить побольше скальпов бледнолицых. Для этого, сказал вождь Эдуард, нужно суметь подкрасться к форту. Самым искусным разведчиком был Элан Красное Перо.

С сандвичем в руках, Дарт заметил, что, как ему кажется, устрашающая боевая раскраска Нила (губная помада миссис Гарднер) – настоящее торжество политической корректности.

Ни один из них не понял, что он хотел сказать. Я заметил, как Нил впитывает эти слова, молча проговаривает их, готовясь позже задать вопрос.

Как саранча набросившись на мейфлауерскую еду, они скоро пришли в самое благодушное настроение, и я счел момент подходящим, чтобы сказать им:

– Задайте Дарту загадку про пилигрима. Ему будет интересно.

Кристофер с готовностью начал:

– Пилигрим пришел к развилке дороги. Одна дорога вела к жизни, другая к смерти. У начала обеих дорог стоял страж.

– Они были близнецами, – уточнил Эдуард.

Кристофер кивнул и продолжил:

– Один близнец всегда говорил правду, другой всегда врал.

Дарт повернул голову и посмотрел на меня широко раскрытыми глазами.

– Это очень древняя загадка, – извиняющимся тоном пояснил Эдуард.

– Пилигриму разрешалось задать только один вопрос, – сказал Тоби. – Только один. А чтобы спасти свою жизнь, он должен был узнать, какая из дорог ведет к жизни. Так вот, что он спросил?

– Он спросил, какая дорога ведет к жизни, – резонно ответил Дарт.

Кристофер тут же уточнил:

– А кого из близнецов он спросил?

– Того, кто говорил правду.

– А как он мог узнать, кто из них говорит правду? Они же были похожи, как две капли воды. Они же были близнецами.

– Конрад с Китом совсем не одинаковые, – возразил Дарт.

Не поняв его возражения, дети продолжали давить на него. Тоби еще раз задал вопрос:

– Какой вопрос задал пилигрим?

– Не имею ни малейшего представления.

– Думайте, – приказал Эдуард. Дарт повернулся ко мне.

– Выручайте! – взмолился он.

– Пилигрим не так сказал, – с удовольствием довел до его сведения Нил.

– А вы все знаете?

Пять голов кивнули:

– Папа нам сказал.

– Тогда пусть папа скажет и мне.

Однако объяснил ему ответ Кристофер.

– Пилигрим мог задать только один вопрос, поэтому он подошел к одному из близнецов и спросил: «Если я спрошу у твоего брата, какая дорога ведет к жизни, по какой дороге он покажет мне идти?»

Кристофер замолчал. Дарт огорошенно переводил взгляд с одного на другого.

– И это все? – только и мог он проговорить.

– Это все. Так что сделал пилигрим?

– Ну… он… Сдаюсь. Что он сделал?

Они не собирались подсказывать ему.

– Вот дьяволы, – сказал Дарт.

– Один из близнецов и был дьяволом, – согласился Эдуард, – а другой ангелом.

Всем вдруг надоела эта загадка, и они дружно удалились, как это повелось у них, чтобы продолжить свои игры.

– Ради Бога, умоляю! – воскликнул Дарт. – Это просто нечестно.

Я никак не мог унять смех.

– Ну правда, что сделал пилигрим?

– Догадайтесь.

– Вы такой же фрукт, как ваши дети.

Мы с Дартом вернулись к его машине. Он положил костыли на заднее сиденье, спросив при этом:

– Кит здорово вас поранил, да?

– Нет, это взрыв. На меня упали части крыши.

– Упали на вас? Да, я слышал.

– От лопаток и ниже все содрано. Могло быть хуже, – заметил я.

– Вполне, – он завел машину и поехал по внутренней частной дороге.

– Ну а все-таки, что сделал пилигрим?

Я улыбнулся.

– Какую бы дорогу ни назвал близнец, любой из них, он пошел бы по другой. И тот, и другой из близнецов указали бы дорогу к смерти.

Он ненадолго задумался:

– Как это?

– Если пилигрим спросил бы правдивого близнеца, по какой дороге его брат послал бы его к жизни, правдивый близнец, зная, что его брат солжет, показал бы дорогу к смерти.

– Совсем запутался. Я снова повторил.

– И, – сказал я, – если бы пилигрим спросил У лживого близнеца, по какой дороге его брат послал бы его к жизни, то, зная, что брат скажет правду, лживый близнец солгал бы о том, что сказал бы брат. Так что лживый близнец тоже показал бы дорогу к смерти.

Дарт погрузился в молчание. Потом вдруг спросил:

– А ваши ребята понимают эту загадку?

– Да. Они даже разыгрывали ее.

– Они когда-нибудь ссорятся?

– Конечно, ссорятся. Но они столько раз переезжали с места на место, что не успевали подружиться с кем-нибудь посторонним. Они держатся друг друга. – Я вздохнул. – Скоро они уже вырастут, и все это кончится. Кристофер и так уже слишком большой для большей части их игр.

– Жаль.

– Жизнь не стоит на месте.

Дарт мягко притормозил у импровизированной автостоянки перед конторой Роджера. Я как бы невзначай спросил:

– А вы и в самом деле приезжали сюда вчера утром в этой машине, как утверждает Гарольд Квест?

– Да нет, ничего подобного, – Дарт не обиделся. – Больше того, я был у себя в ванной с восьми до половины девятого, и, пожалуйста, только не смейтесь. Никому этого не говорю, но я достал новый массажер-вибратор для кожи головы, он должен приостановить выпадение волос.

– Змеиный жир, – сказал я.

– А, чтоб вас, говорю, не смейтесь.

– А я и не смеюсь.

– Вас выдают лицевые мускулы, они подергиваются.

– Но я верю, честное слово, – сказал я, – верю, что из-за своих волос вы вчера не приезжали в половине девятого на ипподром в этом драндулете, напичканном деткордом и пластиковой взрывчаткой.

– Спасибо и на этом.

– Вопрос в том, не мог ли кто-нибудь позаимствовать вашу машину, пока вы изучали вибратор, и притом так, чтобы вы об этом не знали? И как вы поведете себя, если эксперт из полиции вздумает осмотреть вашу машину на предмет выявления следов нитратов?

Этот вопрос привел его в ужас.

– Этого не может быть. Что вы говорите!

– Кто-то, – пояснил я, – вчера привез к трибуне, а точнее, к лестнице на трибунах взрывчатку. И возможно, я не ошибусь, если скажу, что ее натыкали в стены после того, как ночной сторож в семь утра ушел домой. Было уже совершенно светло. И ни души поблизости, потому что была Страстная пятница. Были только Гарольд Квест с крикливой командой у ворот, и я не очень уверен, можно ли сколько-нибудь доверять ему.

– Лживые близнецы, – сказал Дарт.

– Может быть.

Я попытался представить себе увальня Дарта с намечающимся брюшком, редеющими волосами, с его ироническим складом ума и склонностью к лени, замышляющим что-нибудь вроде того, чтобы злодейски пустить на воздух трибуны ипподрома. Невозможно. Но вот одолжить машину? Одолжить машину не специально, а так, вообще, – да, безусловно. Одолжить ее, зная заранее, что ею воспользуются в преступных целях? Надеюсь, нет. Но вместе с тем он готов был позволить мне открыть шкаф в кабинете отца. Сам привез меня туда и подбивал к любым незаконным действиям. А когда я отказался, ему стало все равно.

Совершенно смещенное представление о добре и зле – или непреодолимое отчуждение, которое он обычно глубоко прятал в себе?

Мне Дарт нравился, он всегда поднимал настроение. Из всех Стрэттонов он больше всего походил на нормального человека. Больше всего, можно сказать, напоминал розу в зарослях крапивы.

Как можно беспечнее я спросил его:

– А где сегодня ваша сестра Ребекка? Мне казалось, что она должна быть здесь и буквально мурлыкать от радости.

– Она скачет сегодня в Таусестере, – коротко сказал он. – Я видел в газете. Нечего говорить, она на седьмом небе, что рухнули трибуны, но я с ней не разговаривал со среды. Думаю, она говорила с отцом. В понедельник здесь она скачет на одной из его лошадей. У нее есть шансы выиграть, поэтому вряд ли она захотела бы поставить эти скачки под угрозу, натащив сюда гору динамита, если вы это имеете в виду.

– Где она живет?

– В Ламбурне. Миль десять отсюда.

– Лошадиный край.

– Она живет и дышит лошадьми. Совсем свихнулась.

Я жил и дышал строительством. Я получал истинное удовлетворение, накладывая кирпич на кирпич, камень на камень – возвращая к жизни умершие вещи. Мне была понятна такая целенаправленная, всепоглощающая устремленность. Без этого в нашем мире мало что происходит, к добру или ко злу.

С той стороны трибун, которая смотрела на скаковую дорожку, нахлынули остальные Стрэттоны, с ними пришел конрадовский архитектор.

Полицейские с экспертом-взрывником внимательно изучали края булыжника. Усатый представитель местных властей чесал в затылке.

Роджер подошел к машине Дарта и спросил, где мы были.

– Кормили детей, – ответил я.

– А! Так вот, достопочтенная Марджори хочет вас свежевать. Э… – И при виде Дарта продолжил более благопристойно: – Миссис Биншем хочет видеть вас в моем кабинете.

Я кое-как выбрался из машины на асфальт и заковылял в направлении его конторы. Роджер шел рядом.

– Не дайте ей съесть вас, – сказал он.

– Нет. Не беспокойтесь. Вы случайно не знаете фамилию того архитектора?

– Что?

– Конрадовского архитектора?

– Это Уилсон Ярроу. Конрад зовет его Ярроу.

– Спасибо.

Я внезапно остановился. Роджер удивился:

– Что случилось? Стало хуже?

– Нет, – я посмотрел на него отсутствующим взглядом, отчего он еще больше испугался, и спросил: – Вы говорили кому-нибудь из Стрэттонов, что я архитектор?

Он озадаченно посмотрел на меня.

– Только Дарту. Да вы сами ему сказали, помните? А что такое? Какое это имеет значение?

– Не говорите им. – Я развернулся на сто восемьдесят градусов к Дарту, который только что вылез из машины и догонял нас.

– Что случилось? – спросил он.

– Ничего особенного. Послушайте… вы случайно не обмолвились кому-нибудь из родственников, что я дипломированный архитектор?

Он задумался, наморщив лоб. Роджер присоединился к нам совершенно растерянный.

– Что это значит? – спросил он.

– Да, – повторил за ним Дарт. – Что это значит?

– Я не хочу, чтобы об этом знал Конрад. Роджер возразил:

– Но, Ли, с какой стати?

– Этот человек, которого он притащил сюда, Уилсон Ярроу… Мы с ним учились в одном колледже. Там что-то было с ним…

Я изо всех сил старался вспомнить, что именно.

– И что же такое могло быть с ним? – спросил Роджер.

– В том-то и беда, я никак не могу вспомнить. Но без труда узнаю. Но лучше, чтобы он об этом и не подозревал.

– Вы подразумеваете, – заключил Дарт, – что он подорвал трибуны ради того, чтобы получить заказ на строительство новых?

– Боже, – произнес Роджер, – как вы торопитесь с выводами.

– Так думает Кит. Он так сказал.

– Думаю, они знают, что вы строитель, – задумчиво сказал мне Роджер, – и, если быть честным, сейчас вы им и выглядите.

Я взглянул на свою свободную рубашку в клетку и застиранные с пузырями на коленях джинсы и не мог не согласиться со справедливостью его слов.

– А он не узнает вас, – спросил Роджер, – если вы учились в одном колледже?

– Нет. Я года на три был младше, к тому же не очень на виду. Он же прослыл талантливым. Можно сказать, мы были в разных измерениях. Мы даже ни разу не говорили друг с другом, мне так кажется. Небожители, подобные ему, были слишком заняты собой и своими проблемами, чтобы запоминать лица и фамилии мелочи с младших курсов. К тому же это было не на прошлой неделе, а семнадцать лет назад, как я поступил туда.

Когда встречаются два архитектора, первым делом задается вопрос: «Где вы учились?» Ответ дает вполне определенное представление о том, с кем ты имеешь дело.

Изучавший архитектуру в Кембридже, например, скорее всего склонен к осторожному консерватизму, учившийся в Бате предпочитает структуру красоте, слушавший курс в Макинтоше в Глазго наверняка является приверженцем шотландского стиля. Незнакомого человека понимали, потому что с ним объединяет общее прошлое.

Архитектурная ассоциация, альма-матер и Ярроу, и моя, имела тенденцию выпускать ультрамодернистов-новаторов, смотревших в будущее и строивших подавляющие людей здания из стекла. Здесь царил дух Корбюзье, несмотря даже на то, что сама школа физически находилась на Бедфорд-сквере в Лондоне в изумительно пропорциональном георгианском особняке с колоннами, вид которого противоречил витавшему внутри лекционному духу.

Всегда сверкавшие ярким светом на фоне погрузившейся в ночную тьму площади окна школьной библиотеки славили обладание знанием, и если у самодовольных студенческих звезд вдруг проявлялась известная надменность или заносчивость, то ее можно было списать за счет отличного образования и всесторонности преподавания.

Ассоциация стояла почти за рамками государственной системы образования, что выражалось в незначительном количестве стипендий для студентов, из чего, в свою очередь, вытекало преобладание платных студентов. Контингент год за годом изменялся от англичан с богемными наклонностями к отпрыскам богатых греков, нигерийцев, американцев, иранцев и гонконгских китайцев, и я считаю, что это пестрое смешение многому меня научило и дало мне много друзей.

Что касается меня, то я прошел изнуряющую школу, преимущественно практическую, но подчас и метафизическую под знаком технологии Ле Корбюзье и тяготения к классике, и никогда я не буду почитаться под сводами залов, где меня выпестовали: восстановление руин не оставляет после себя монумента в памяти потомков.

Дарт с любопытством поинтересовался:

– У вас есть какая-то степень, ну, аббревиатура, какую указывают после своей фамилии?

Я сказал:

– Да, есть. ДАА. Это означает Диплом Архитектурной Ассоциации. Для внешнего мира, для непосвященных, как правило, это ничего не значит, но для других архитекторов, и для Ярроу, это говорит о многом.

– Звучит как Общество Анонимных Алкоголиков, – произнес Дарт.

Роджер рассмеялся.

– Никому не повторяйте этой шутки, – взмолился я, и Дарт сказал, что подумает.

К нам подошел Марк, шофер Марджори, и с укором сказал, что я заставляю миссис Биншем ждать. Она сидит в кабинете Роджера, притопывая ногой.

– Скажите, что я сейчас буду, – сказал я, и Марк с этим отправился назад.

– Этот мужественный человек заслуживает Креста Виктории, – ухмыльнулся Дарт, – за выдающуюся доблесть, проявленную в тяжелых условиях.

Я двинулся следом за Марком.

– И вы тоже! – крикнул Дарт.

Сидевшая с прямой, как палка, спиной, Марджори и в самом деле была недовольна, но вовсе ни Марком и ни мной. Шоферу было сказано пойти прогуляться. Мне кивком указали на стул.

– Я лучше постою.

– Ах да, совсем забыла. – Она бросила быстрый взгляд на мои рубашку с джинсами, словно раздумывая, как ко мне следует обращаться в столь демократическом наряде.

– Насколько мне известно, вы по профессии строитель, – начала она.

– Да.

– Так вот, как строитель, теперь, когда вы достаточно хорошо ознакомились с ущербом, нанесенным трибунам, что вы можете сказать?

– По поводу того, чтобы все восстановить, как было?

– Конечно.

– Насколько я понимаю, вы хотите именно этого, а я, откровенно говоря, думаю, что это было бы ошибкой.

Она не сдавалась.

– Но это возможно?

– Все сооружение может оказаться неустойчивым. Здание старое, хотя, могу вас заверить, построено прекрасно. Но трещины, которые пока еще не обнаружились, могут в любой момент заявлять о себе, и появятся новые аварийные места. Как только будут убраны следы разрушения, может произойти обвал здания. Все это придется обносить подпорками. Мне очень жаль, но мой совет – снести все полностью и на этом месте построить заново.

– Я и слышать об этом не хочу.

– Знаю.

– Но можно отстроить все заново, как было?

– Конечно. Все оригиналы планов и чертежей здесь, в этой конторе. – Я помолчал.

– Только не говорите мне, что вы на стороне Конрада.

– Я ни на чьей стороне. Честно говорю вам, что старые трибуны можно здорово улучшить, если перепланировать их с учетом современных удобств.

– Мне очень не нравится архитектор, которого Конрад навязал на нашу душу. Я и половины не понимаю из того, что он говорит, и, поверите ли, этот человек держится снисходительно, прямо-таки свысока!

Поверить в это мне было совсем нетрудно.

– Ничего, он поймет свою ошибку, – улыбнулся я. – Да, кстати, если вы в конце концов примете решение модернизировать трибуны, было бы правильно объявить конкурс в журналах, которые читают архитекторы, предложив представить рисунки и чертежи назначенному вами жюри. Тогда у вас будет выбор. В таком случае вы не окажетесь в ситуации, когда вынуждены будете принять все, что даст вам Ярроу. А он, как уверяет меня полковник, ни ухом ни рылом в скачках.

Даже стул не покупают, не посидев на нем. Трибуны должны быть не только красивыми, но и удобными.

Она в раздумье качнула головой.

– Вы намеревались навести справки об этом Ярроу. Вы это сделали?

– Делается.

– А как насчет долгов Кита?

– Работаю над этим.

Она недоверчиво хмыкнула, и не без оснований.

– Вам, наверное, – добавила она, стараясь быть справедливой, – трудно двигаться.

Я пожал плечами, подумав: «Сегодня уик-энд праздника, это еще одна из проблем», – и спросил:

– Где живет Кит?

– Выше собственных запросов.

Я рассмеялся. Марджори с достоинством улыбнулась собственной остроте. Она сказала:

– Он живет в Дауер-хаузе на территории поместья. Здание построили для вдовы первого барона. И, так как она была особа, не страдавшая от скромности, дом огромный. Кит прикидывается, будто он хозяин дома, но на самом деле это не так, он его арендует. Поскольку мой брат умер, собственность на дом переходит к Конраду.

Я осторожно спросил:

– А… какие у Кита источники дохода?

Марджори вопрос пришелся не по вкусу, но, подумав, она ответила (уж если на то пошло, то она сама запустила меня в дело).

– Мать хорошо обеспечила его. Он был маленьким красавчиком ребенком, а потом красавцем молодым человеком, и она души в нем не чаяла. Прощала ему все на свете. Конрад с Айвэном всегда были нескладными простаками и никогда не могли рассмешить. Умерла она, по-моему, лет десять назад. Тогда Кит получил свои деньги и, скажу вам, промотал их.

Подумав немного, я решился спросить:

– Кто отец Джека?

– Это не ваше дело.

– Не имеет отношения к нашим делам?

– Конечно, нет.

– Кит играет на бегах? Или еще как-то? Карты? Трик-трак?

– Может быть, вы это и выясните, – проговорила она. – Сам он, конечно же, мне ничего не скажет.

Мне в голову приходил только один способ пробить окно в делишки Кита, но и он казался весьма проблематичным. Мне придется взять у кого-то автомобиль и сесть за руль, начать с этого, а мне с трудом давался каждый шаг. Два-три дня, думал я. Скажем, во вторник.

– Чем вообще занимается Кит? – спросил я.

– Говорит, у него работа в Сити. Может быть, когда-то так и было, но уверена, теперь он врет. Он вообще лжец по натуре. Во всяком случае, ему шестьдесят пять. Мне говорили, что это пенсионный возраст, – она чуть заметно хмыкнула. – Мой брат говорил, что тот, у кого есть неоплаченные обязательства, никогда не уходит на пенсию.

На пенсию уходят не всегда по собственной воле, но какой смысл вступать в спор? Не у всех есть наследственный баронский титул и желание держать под своим крылышком достопочтенных родственников. Не у всех есть деньги, чтобы подмазывать шестерни и улаживать бури.

Мой не-дедушка, должно быть, был приятным человеком, невзирая на все его недостатки, и матушка моя его любила и Дарт тоже.

– Ну а Айвэн? – спросил я.

У нее выгнулись брови.

– Айвэн? Что вы имеете в виду?

– У него садовый центр?

Она кивнула.

– Мой брат отрезал ему что-то около пятидесяти акров. Давно, много лет назад, когда Айвэн был еще молод. Он любит копаться в земле, и у него все растет. – Она помолчала, потом продолжила: – Необязательно отличаться великим умом, чтобы жить в свое удовольствие и никому не мешать.