Миллионы Стрэттон-парка

Я сказал Конраду:

– Я спасу вас от шантажа.

– Что?

– О чем это таком вы говорите? – заинтересовалась Марджори.

– Я говорю о том, что Уилсон Ярроу шантажирует Конрада, требуя от него согласия на строительство новых трибун.

Марджори не удержалась от восклицания:

– Так вы все-таки раскопали!

– Ружье заряжено? – спросил я Конрада.

– А как же.

– Будьте добры… э… может быть, вы направите его куда-нибудь в другую сторону?

Он стоял, как гранитный утес, тяжелый, насупленный, неподвижный.

– Отец, – взмолился Дарт.

– А ты молчи, – прорычал Конрад. – Ты ему помогал.

Я решился рискнуть:

– Уилсон Ярроу сказал вам, что, если не получит контракта на новые трибуны, он примет меры, чтобы Ребекку лишили права быть жокеем.

Дарт вытаращил глаза. Марджори фыркнула:

– Это же смешно.

– Нет. Ничуть не смешно. На этой фотографии Ребекка берет деньги на ипподроме от человека, который похож на букмекера.

От волнения я поперхнулся. Никогда еще на меня не наводили заряженного ружья. Даже продолжая верить в то, что сдерживающие начала в Конраде не исчезли, как исчезли у Кита, я не мог не чувствовать, что у меня взмок затылок.

– Я прослушал пленку, – проговорил я.

– Вы выкрали ее.

– Да, – признался я. – Я выкрал ее.

– Теперь вы будете шантажировать меня, – его палец на спусковом крючке напрягся.

– О, Конрад, ради Христа, – сказал я, начиная злиться. – Ну подумайте сами. Я же не буду вас шантажировать. Я приму меры, чтобы этого не делал Ярроу.

– Как?

– Если вы отведете от меня свою пушку, я вам скажу.

– Что за пленка? – спросил Дарт.

– Пленка, которую ты помог выкрасть из моего шкафа.

Дарт совсем сник.

– Дарт ничего не знал, – сказал я. – Он был на улице, сидел в машине.

– Но ведь Кит обыскал ваши карманы, – возразил Дарт.

Я сунул руку в карман брюк и вынул кассету. Конрад увидел ее и позеленел от ярости.

– На этой кассете, – объяснил я Марджори, – записан телефонный разговор, который вела Ребекка, продававшая информацию о лошадях, на которых она будет скакать. Это самое страшное из преступлений на скачках. Достаточно послать ее вместе со снимком тем, кто руководит бегами, и жокейской карьере Ребекки конец. Ей запретят выступать. Имя Стрэттонов будет запачкано.

– Но она просто не может этого сделать, – чуть не плача, выдавил из себя Дарт.

– Она призналась в этом, – произнес Конрад, будто слова ранили ему язык.

– Нет! – простонал Дарт.

– Я потребовал от нее объяснений, – сказал Конрад. – Я дал ей прослушать пленку. Ребекка умеет сдерживать чувства. Она выслушала все с каменным спокойствием. И сказала, что я не дам Ярроу использовать это против нее. – Конрад тяжело вздохнул. – И… в общем, она не ошиблась.

– Уберите ружье, – проговорил я. Он не пошевельнулся.

Я кинул пленку Дарту, он не сумел ее поймать, уронил, снова подхватил.

– Дайте ее Марджори, – сказал я. Он замигал и подчинился.

– Если вы разрядите ружье и поставите к стене, – обратился я к Конраду, – я объясню вам, как отделаться от Ярроу, но пока ваш палец на спусковом крючке…

– Конрад, – требовательным голосом произнесла Марджори, – ты же не станешь стрелять в него. Так что поставь ружье, чтобы оно паче чаяния не выстрелило случайно.

Благословенный мой телохранитель – на Конрада слова Марджори подействовали как холодный душ – снова помог мне. Конрад стоял, переминаясь с ноги на ногу, нерешительно глядя на свои руки, и непременно избавился бы от всей своей странной ноши, если бы в этот момент в комнату, обогнав слугу, не ворвалась вихрем Ребекка.

– Что здесь происходит? – раздраженно спросила она. – Я имею право знать!

Марджори посмотрела на нее с привычной неприязнью.

– Если учесть, что ты сделала, у тебя нет никаких прав ни на что.

Ребекка взглянула на свою фотографию, на кассету в руках Марджори, на ружье в руках отца, на меня с нацеленным на меня оружием.

– Кит сказал мне, что этот… этот… – она ткнула в меня пальцем, не находя выражений, достойных моей личности, – украл документы…

– Эта запись – подделка, фальшивка, – твердо сказал я Конраду.

Услышав эти слова, Ребекка словно с цепи сорвалась. Пока остальные родственники пытались понять, что могут значить мои слова, она выхватила у отца ружье, подняла к плечу, навела на меня и без раздумий нажала на курок.

Я прочитал ее намерения сразу и бросился на ковер в сторону от Ребекки, перевернулся на живот, и дробь миновала меня всего на какие-то миллиметры, но я все равно чувствовал, что там два ствола и я могу получить заряд в спину.

Комната наполнилась страшным грохотом, в воздухе сверкнуло пламя, все заволокло дымом, запахло кислым запахом черного пороха. «Боже, – подумал я. – Господи всемогущий. Не Кит, так Ребекка».

Второго выстрела не последовало. Я буквально съежился от страха, лежа на полу, по-другому просто не опишешь мое состояние. Дым ел ноздри, в ушах звенело, и… все, больше ничего. Тишина.

Я пошевелился, повернул голову, увидел ее туфли, медленно поднял взгляд с ног на ее руки. Она не наставляла второго ствола на меня. В руках у нее не было ничего. Я перевел глаза направо… Ружье держал сам Конрад.

Дарт опустился на колени подле моей головы и беспомощно позвал:

– Ли…

Я хрипло ответил:

– Она не попала.

– О Господи, Ли.

Силы покинули меня, но лежать в таком положении вечно я не мог. Я перевернулся и сел на полу, слабость мешала подняться на ноги.

От выстрела все, даже Ребекка, были в шоковом состоянии.

Марджори сидела в той же позе, прямая как штык, побелевшая как простыня, с открытым ртом, застывшим взглядом, утратившим обычную живость. Конрад бессмысленно уставился в пространство, очевидно, рисуя себе картину кровавого побоища, которого только что удалось избежать. На Ребекку я был не в состоянии… пока еще… посмотреть.

– Она не хотела этого, – сказал Конрад.

Но она именно этого и хотела, позабыв про всякую осторожность.

Я кашлянул, я бы сказал, кашлянул нервно и снова повторил:

– Запись – подделка.

На этот раз никто не пытался меня убить. Конрад проговорил:

– Я не понимаю.

Я глубоко вздохнул, вздохнул медленно, стараясь успокоить свой пульс.

– Она не могла этого сделать, – сказал я. – Не сделала бы. Она бы ни за что не подвергла опасности, ну, как бы это сказать, святая святых, самое себя.

Конрад растерянно проговорил:

– Ничего не понимаю.

Я наконец нашел в себе силы посмотреть на Ребекку. Она ответила мне взглядом, но на лице не отразилось ни одной эмоции.

– Я видел вас во время скачек, – сказал я. – Скачки полностью захватывают вас. И на днях я слышал, как вы говорили, что в этом году войдете в пятерку лучших жокеев. Вам этого хочется больше всего на свете. Вы ведь Стрэттон, вас распирает от гордости, вы богаты, и деньги вам не нужны. Нечего даже думать, что вы стали бы заниматься грязными делишками, торговать недостойной информацией, рисковать своей репутацией, навлекать на себя невыносимый позор.

Ни один мускул на лице Ребекки не двинулся, только чуть заметно сузились глаза.

– Но она же подтвердила, что это правда! – не мог успокоиться Конрад.

Я проговорил с сожалением в голосе:

– Она сама изготовила эту пленку с записью, чтобы заставить вас построить новые трибуны, а застрелить меня она пыталась, чтобы я не смог вам это рассказать.

– Ребекка! – Конрад не верил своим ушам. – Этот человек лжет. Скажи мне, что он лжет.

Ребекка молчала.

– Нетрудно было заметить,, под каким напряжением вы находитесь, – сказал я ей. – Я подумал, что вам понравилась мысль заставить отца поверить, будто его шантажируют, угрожая вашей карьере, но как только вы это сделали, то сейчас же пожалели. Но ему в этом не признались. Наоборот, начали осуществлять свой навязчивый план решительно модернизировать Стрэттон-Парк. И это неделями терзает вас, заставляет… терять равновесие.

– Вот черт! – воскликнул Дарт.

– Но зачем, Ребекка? – взмолился Конрад, совершенно сбитый с толку. – Ведь я все для тебя сделал бы…

– Вы могли бы не дать согласия, – сказал я, – на строительство новых трибун, не говоря уже о том, чтобы поручить это Ярроу. Ведь это он приходил к вам и сказал: «Я располагаю компрометирующими сведениями на вашу дочь, все, что вам нужно сделать, чтобы спасти ее честь, это поручить мне этот контракт».

Конрад ничего не ответил прямо, а только разломил ружье и неуверенными движениями вытащил обе гильзы, стреляную, почерневшую и пустую, и заряженную, оранжевую и поблескивающую глянцем. Положив обе гильзы в карман, он прислонил ружье к стене.

В этот момент в дверь легонько постучали. Конрад подошел и открыл, за дверью стоял обеспокоенный слуга.

– Ничего страшного, – неестественно спокойным голосом сообщил ему Конрад. – Случайно выстрелило ружье. Здесь придется убраться. Займемся этим попозже.

Я подтянул к себе свою палку, лежавшую рядом с софой, на которой совсем недавно сидел, и с ее помощью снова встал на ноги.

– Наверное, вы что-то сказали Киту относительно шантажа, – сказал я Конраду. – Он употребил это слово в связи с Ярроу. Вы все это слышали.

Конрад беспомощно махнул рукой:

– Кит все время приставал, чтобы я оставил эту идею с новыми трибунами, а я сказал, что не могу. – Он замолчал. – Но как вы все это разузнали?

– Так, по мелочам, – ответил я. – Например, я учился в той же школе, что и Ярроу.

– Архитектурной! – вставила Марджори.

– Да. Когда я увидел его… услышал его имя… то вспомнил, что с ним было что-то не так, но что именно, я никак не мог сообразить. И я разыскал человека, с которым учился в одной архитектурной школе, но уже лет десять не встречался, и поинтересовался у него. Все те годы он вел дневник и записал тогда, что ходят слухи, что Уилсон Ярроу получил очень престижную премию за проект, который представил на конкурс, а вскоре стало известно, что идея была не его. Премию у него отобрали, дело кое-как замяли, но отмыться от позорного пятна ему полностью не удалось, и теперь, помимо меня, еще несколько сотен архитекторов связывают его имя с нечестным поступком. В наших профессиональных кругах это долго помнится, ведь такие вещи так просто не забываются, и блестящая карьера, которую сулили Ярроу, не состоялась. На чертежах, которые он сделал для вас, значится только его имя, что может свидетельствовать о том, что он не работает ни в какой фирме. Очень может быть, что он вообще не имеет работы, а сейчас архитектурные школы выпускают столько архитекторов, что рынок просто не в состоянии поглотить всех, и значительное число их не у дел. Мне думается, что он видел в строительстве престижного ипподрома Стрэттон-Парк шанс вернуть себе имя. Думаю, он был готов на все, только бы заполучить этот контракт.

Все, даже Ребекка, слушали как завороженные.

– Еще до того, как я приехал в Стрэттон-Парк, Роджер Гарднер сказал мне, что там есть архитектор, проектирующий новые трибуны и ни бельмеса не понимающий в скачках, не представляющий себе, что такое поведение толпы, и не желающий ничего слушать, не принимающий советов, что он позорит ипподром и что даже нечего и думать отговорить вас не иметь с ним дела.

Я замолчал. Вместе со мной молчали все.

– Ну вот, – продолжил я, – я приехал на ваше собрание акционеров в прошлую среду, встретился со всеми вами и послушал. Я узнал, что каждый из вас хочет от ипподрома. Марджори хотела, чтобы все оставалось как было. Вы, Конрад, хотели новые трибуны, но если брать глубже, вы намеревались спасти Ребекку, хотя в тот момент я об этом не догадывался. Кит хотел продать ипподром и получить деньги. Ребекка нацелилась все кардинально переиначить, как она сказала, все должно было быть новым, новый управляющий, новый секретарь скачек, новый облик старомодного Стрэттон-Парка. Марджори блестяще провела собрание, перед ней склонился бы в восхищении любой дипломат, и так обработала вас, что все вышло по ее, а именно, Стрэттон-Парк должен был оставаться на обозримые времена таким, как был, не претерпев никаких изменений.

Дарт восхищенно взглянул на тетушку и почти расплылся в улыбке. Я продолжил:

– Это не устраивало Ребекку, не устраивало и Кита. Кит уже нанял актера Гарольда Квеста создавать беспорядки под видом демонстраций против скачек с препятствиями, они шумели перед главными воротами, стараясь отпугнуть людей от посещения Стрэттон-Парка, сделать его непривлекательным, чтобы он потерял доходность и обанкротился и вам так или иначе пришлось бы его продать, то есть продать самое дорогое, что в нем есть – землю. Он также велел Гарольду Квесту поджечь загородку-препятствие у открытой ямы на кругу для прыжков, потому что именно в этом месте погибла лошадь во время последних скачек, но получился просто пшик. Кит не отличается большим умом. Но вот Ребекка…

Я заколебался. Нужно было кое-что рассказать, жаль, что этого сделать не мог никто, кроме меня.

– В стрэттоновской семье, – снова заговорил я, подходя к сути издалека, – два добродушных, безобидных человека, Айвэн и Дарт. Один очень умный человек – Марджори. Есть Конрад, на поверку не такой уж сильный, каким видится со стороны, каким хочет казаться. В каждом из Стрэттонов в крови необузданность и вспыльчивость, которые уже обошлись вам в целые состояния. Соедините эти черты с недалеким умом и заносчивостью, и вы получите Форсайта с его косилками. Во многих Стрэттонах, как и в нем, живет уверенность, что все им сойдет с рук, а если не сойдет и выйдет наружу, могущественные родственники употребят свои деньги и влияние, загладят любой скандал, как всегда и получалось в прошлом.

– И как будет и в следующий раз, – твердо произнесла Марджори.

– И как будет и в следующий раз, – согласился я. – Однако скоро вам понадобится все ваше умение, чтобы спасти фамильную честь.

Удивительное дело, они продолжали внимать моим словам и не пытались прервать. Осторожно подбирая слова, я сказал:

– Ребекка умеет сдерживать свою необузданность, ее эмоции находят выход во время состязаний, требующих огромной сосредоточенности и умения сконцентрировать всю энергию в одном стремительном порыве. Она обладает великолепной отвагой и волей к победе. И невероятным, поглощающим все стремлением добиваться своего своими силами. Когда Марджори помешала ее плану получить новые трибуны, она принимает простейшее решение – отделаться от старых.

На этот раз Конрад начал было протестовать, ему вторила Марджори, но Ребекка с Дартом сидели, как в рот воды набрали.

– Я догадываюсь, – сказал я Ребекке, – что вы велели ему сделать это, в противном случае нечего и думать о контракте.

Она смотрела на меня немигающими глазами, как неукрощенная тигрица. Я произнес:

– Уилсон Ярроу уже был повязан, и очень крепко, этой попыткой шантажа. Он понимал, так же, как и вы, что разрушение части трибун будет означать неизбежную потребность отстроить новые. Он познакомился со старыми трибунами и, как архитектор, понимал, как с минимумом усилий получить максимум эффекта. Главная артерия всего строения – лестничная клетка. Достаточно, чтобы она провалилась, и все прилегающие помещения посыплются в сторону образовавшегося колодца.

– Я не имею к этому никакого отношения! – выкрикнула Ребекка.

Конрад вскочил со своего места. Конрад… был в ужасе.

– Я видел эти заряды перед тем, как они взорвались, – обратился я к Ребекке. – Я видел, как они были заложены. Очень профессионально. Я бы сам мог сделать так. И мне известны торговцы, которые, в отличие от моего друга, гиганта Генри, люди безответственные и могут без лишних вопросов спокойно продать вам все, что хотите. Но для тех, кто занимается взрывными работами, очень непросто рассчитать нужное количество зарядов. Каждое здание имеет свои собственные сильные и слабые стороны. И всегда подмывает использовать больше, чем меньше. То количество, которое использовал Ярроу, разнесло все здание.

– Нет! – Ребекка смотрела на меня уничтожающим взглядом.

– Да, – возразил я ей. – Вы с ним решили, что лучше всего это сделать утром в пасхальную пятницу, когда там не будет ни души.

– Нет!

– Уилсон Ярроу просверлил дырки и заложил заряды, а вы в это время находились поблизости.

– Нет!

– Он не мог действовать без прикрытия. Если идешь на преступление, всегда лучше, чтобы кто-то стоял на стреме, причем кто-нибудь такой, на кого можно положиться.

Дарт беспокойно заерзал. Потом на лице у него расцвела ухмылка. Он просто не мог удержаться, чтобы не ухмыльнуться.

– Вы сидели и сторожили его в машине Дарта, – уточнил я.

У Ребекки вдруг широко округлились глаза. Она снова произнесла «нет», но уже без того жара, с каким делала это до сих пор.

– Вы думали, – проговорил я, – что если вы будете в своем ярко-красном «Феррари», то любой рабочий ипподрома, увидев его в день, когда нет никаких скачек, обязательно запомнит это и непременно сообщит властям после взрыва. Поэтому вы приехали в машине Дарта, который всегда оставляет ключи в машине, и вели себя спокойно, будучи уверенной, что на ипподроме настолько привыкли к машине Дарта, что не обратят на нее никакого внимания, и вы будете практически невидимой. Но вы не приняли в расчет Гарольда Квеста, актера и необыкновенно надоедливого человека, сующего нос не в свои дела. Кстати, будь он настоящий демонстрант, он не торчал бы в такой день у ворот ипподрома. И для вас, наверное, было полной неожиданностью, когда он заявил, что автомобиль Дарта там появлялся, и подробно описал его полиции. Но это была меньшая неприятность для вас, чем если бы он сказал, что это была ваша машина, красный «Феррари».

– Я не верю всему этому, – вяло проговорил Конрад, но я почувствовал, что он поверил.

– Я думаю, – сказал я Ребекке, – что вы где-то по дороге подхватили Ярроу и привезли его вместе с взрывчаткой на ипподром, так как полиция обследовала машину и нашла следы нитратов.

Ребекка промолчала. Я проговорил:

– Дарт все это время знал, что это вы или вы с Ярроу взорвали трибуны.

– Дарт проболтался вам! – Ребекка взбешенно повернулась к совсем потерянному Дарту. – Ты выдал меня этому… этому…

– Нет, он вас не выдавал, – горячо возразил я ей. – Он все это время оставался неизменно верен вам. Вчера полиция долго допрашивала его, и он не сказал ни слова. Его обвинили в том, что это он заложил взрывчатку, и он остается их главным подозреваемым, и они от него долго не отстанут, будут допрашивать снова и снова. Но он им ничего о вас не скажет. Он гордится вами, хотя его давно пугают ваши выходки.

– Откуда это вам известно? – простонал Дарт.

– Я стоял рядом с вами, когда Ребекка выиграла на Темпестекси.

– Но… как вы догадались?

– К тому времени я уже слишком во многом разобрался.

– Откуда ты узнал? – набросилась на брата Ребекка.

– Я увидел из окна ванной, что там, где должен быть мой автомобиль, стоит твой «Феррари».

Сдавшись, она произнесла:

– Он простоял там меньше часа.

Конрад как-то сразу погрузнел и сгорбился.

– Я вернулась в Лэмбурн задолго до взрыва, – сердито сказала Ребекка. – Ярроу к этому же времени должен был уже подъезжать к Лондону.

– Я хочу знать, – обратилась ко мне после недолгого молчания Марджори, – что вас навело на мысль заподозрить Ребекку?

– Так, некоторые мелочи.

– Скажите какие.

– Ну что же, – ответил я, – первое, она, как фанатик, хотела все переменить.

– Дальше, – сказала Марджори, когда я остановился.

– Она между делом упомянула новые трибуны из стекла. Это второе. В Британии есть трибуны с панелями из стекла – так ведь? – но они не образуют сплошного покрытия, как у Ярроу, и мне пришло в голову, что она, возможно, видела его проекты, запертые Конрадом в его тайнике.

И третье… Как-то Ребекка сказала, что она единственная в семье, кто отличит шпунт от желобка. Все они, кроме Ребекки, непонимающе уставились на меня.

– Не поняла, – сказала Марджори.

– Это специальные термины и не имеют отношения к бегам, – объяснил я. – Они ничего не значили для Роджера Гарднера.

– И мне они тоже ничего не говорят, – вставил Конрад, – а я всю жизнь имел лошадей или ездил на лошадях.

– Но для архитектора все понятно, – сказал я, – и для строителя тоже, а также для плотника, инженера. Но для жокея вряд ли. Так что я в тот момент подумал, хотя и не с такой уж долей определенности, не разговаривала ли она с архитектором, причем много раз, и не Ярроу ли этот архитектор. Это так, мелькнуло у меня в уме, но подобного рода вещи застревают в голове.

– А что такое шпунт и желобок? – спросил Дарт.

– Шпунт – это такой выступ, чаще всего на деревянных деталях, который позволяет соединять доски, как, скажем, в заборе, на полу, причем соединять в единую поверхность без гвоздей. Вот так был собран пол в большом шатре.

Марджори слушала меня и хлопала глазами, ничего не понимая.

– А желобок? – спросила Марджори.

– Это такая канавка, которую делают для стока быстро текущих жидкостей, или такое кольцо, на котором держатся шарикоподшипники. И в том, и в другом случае для ипподромного жаргона это совершенно чужие слова.

– Шпунт от желобка, – задумчиво повторил Дарт. – Это не то, что повторял ваш младший?

– Очень может быть.

– Нужно было прикончить вас, когда у меня был такой шанс, – с сожалением промолвила Ребекка.

– Я был уверен, вы так и сделаете, – согласился я.

– Она целилась прямо в вас, – заметил Дарт. – Отец успел выхватить у нее ружье. Спросите у него, и он вам скажет, что выстрел вам в грудь вполне мог сойти за несчастный случай, а вот второй выстрел в спину мог быть только преднамеренным убийством.

– Дарт! – укоризненно воскликнула Марджори, но он, несомненно, попал в точку. Дарт был одним из Стрэттонов.

– Где ты в первый раз встретила Ярроу? Как познакомилась с ним? – спросил Ребекку Конрад.

Она пожала плечами:

– На вечеринке. Он дурачился, имитировал наши акценты. Ты слышал пленку, это он. «Ре-бе-а Стрэ-он, милоч-а». Кто-то сказал мне, что он поразительно хороший архитектор, но совершенно на мели. Мне нужны были новые трибуны. Ему позарез нужна была работа, и он не был очень разборчив, как ее получить. Мы договорились.

– Но ведь ты заявляла, что презираешь мужиков.

– А он мне и не нравился, – сказала она цинично. – Я его использовала. И я его презираю. Он небось наложил теперь в штаны.

– Ну ладно… что же дальше? – упавшим голосом спросил Конрад. – Полиция?

Я посмотрел на Марджори.

– Вы, – сказал я, – тот, кто правит в семье. Вы правили все эти сорок лет. Вы управляли даже своим братом и делали это самым деликатным образом.

– Как? – вцепился в меня Дарт. Марджори умоляюще посмотрела на меня, но, помня о Филиппе Фаулдз, я сказал Дарту:

– Тайна вашего деда была исключительно его тайной и умерла вместе с ним. Я не могу сказать вам.

– Не скажете? – возмутился Дарт.

– Не скажу, – сказал я. – Во всяком случае, решение идти в полицию или нет, должна принять Марджори, а не я. Я хотел дать ей компромат на Ярроу, теперь это у нее есть. Здесь мои функции заканчиваются. – Я помолчал. – Я уверен, – сказал я, – что на основании имеющихся улик полиция не может и не сможет предъявить вам, Дарт, обвинение. Просто стойте на своем, вы ничего не знаете, и все, и ничего не будет.

– Ну а как же Ярроу? – спросил Дарт.

– Это решать Марджори, – проговорил я. – Но если вы будете привлекать к ответственности Ярроу, то неизбежно придется раскрыть планы Ребекки и ваше собственное участие. Не думаю, чтобы она могла пойти на это.

– А Кит? – спросила Марджори. – Как быть с ним!

Я обернулся к Конраду:

– Вы сказали Марджори, что вас сюда послал Кит!

– Да, сказал.

– Послал… с ружьем?

Он смутился:

– Вряд ли вы можете обвинять меня. То есть я имею в виду, что после вашего с Дартом ухода мы с Китом стояли в моем кабинете и обсуждали ваше вторжение ко мне и взлом шкафа. Мы нашли в замке эту штуку, которой вы воспользовались вместо ключа, и я сказал, что это просто удивительно, что вы пошли на такой риск только для того, чтобы взглянуть на проекты… и тут у меня мелькнула мысль, что вы настолько связаны со всем происходящим и с прошлым, что, несмотря на то что в это трудно поверить, вы ищете что-то другое или что вы уже знаете достаточно много; я зашел в шкаф и посмотрел в коробку, куда я клал фотографию и кассету, и у меня был такой потрясенный вид, что Кит спросил, в чем дело, и я сказал ему. Он предположил – мы оба так думали, что теперь вы начнете шантажировать меня, конечно, начнете.

– О, конечно.

– Да, но…

– Вы все так поступаете в отношении друг друга и думаете, что никто другой не может действовать иначе.

Конрад пожал плечами, словно подтверждал, что продолжает так думать.

– Так вот, Кит попросил меня дать ему конверт, который отец вручил мне незадолго до смерти. Я ответил, что не могу этого сделать. Мы немного поспорили, но отец совершенно определенно не велел мне никому показывать конверт. Кит спросил, знаю ли я, что в конверте, но я не знал и так и сказал ему. Он настаивал, что должен получить его. Он начал открывать коробки и вытряхивать из них все, что в них было. Я попробовал остановить его, но вы же знаете, что это за человек. Затем он дошел до коробки, в которую, как я помнил, я клал конверт, но, когда он вытряхнул коробку, там ничего не оказалось… но как вы могли взять его, если не знали о его существовании? В конце концов я стал помогать ему искать письмо. Теперь все свалено на пол, и мне в жизни не разобраться в этой куче…

– Но вы нашли конверт? – встревоженно спросила Марджори.

– Нет, ничего мы не нашли. – Он повернулся ко мне. – Я знаю, что он был там, в одной специальной коробке, под стопкой старых страховок. Кит сказал мне: «Иди за ружьем и пристрели его».

– Но он знал, что вы этого не сделаете, – уверенно сказал я.

Дарт не мог этого пропустить без вопроса:

– А почему вы так в этом уверены?

– Один близнец, – проговорил я, – убил бы пилигрима. Другой не стал бы убивать. Они не могут поменяться своей натурой.

– Развилка дорог! Ах вы… мудрец, черт бы вас побрал.

Марджори посмотрела мне прямо в глаза, ровным счетом ничего не поняв, о чем это мы с Дартом говорили, что имел в виду Дарт, да ей это было все равно.

– Вы взяли этот конверт?

– Да, взял, – сказал я.

– Вы его открывали? Вы видели, что там внутри?

– Да.

– Тогда дайте его мне.

– Нет, – покачал я головой. – Это… – Я перевел дыхание. – Это я должен сделать сам.

Рядом с Марджори затрещал телефон. Раздраженно поджав губы, недовольная чьим-то вмешательством в наш разговор, она взяла трубку.

– Да, – сказала она, и лицо у нее стало непроницаемым. – Да, он здесь.

Она передала трубку мне.

– Это Кит, – сказала она. – Хочет переговорить с вами.

«Он понимает, что я взял письмо, и знает, что в этом письме».

Я сдержанно проговорил:

– Да.

Он заговорил не сразу, но я слышал его дыхание.

Прошло несколько длинных секунд.

Перед тем как телефон окончательно замолчал, он произнес только четыре слова. Самые жуткие слова, какие мне приходилось слышать.

– Попрощайтесь со своими детьми.

ГЛАВА 16

Мой мозг словно сковало.

Страх пронзил меня от пяток до затылка.

Я стоял, оцепенев, и пытался вспомнить номер гарднеровского телефона. В памяти был полный провал. Я закрыл глаза, сжал веки, телефон должен был всплыть сам собой, без специальных усилий, подсознательно, как звук, а не графический знак. Не задумываясь, я начал нажимать на кнопки, лоб покрылся испариной.

Ответила жена Роджера.

– Где мальчики? – резко спросил я.

– Вот-вот должны быть с вами, – спокойно произнесла она. – Они ушли… э… минут пятнадцать назад. Сейчас они подойдут к вам.

– Ко мне… куда?

– Конечно же, в большой шатер, – она ничего не понимала. – Кристоферу передали, что вы их ждете, и они тут же побежали.

– Их отвез Роджер?

– Нет. Он где-то на ипподроме, где, не скажу. Дети пошли пешком. Ли… что-нибудь случилось?

– Как передали?

– Позвонили, спросили Кристофера…

Я кинул трубку Марджори и со всех ног бросился из гостиной, промчался через холл, выскочил из дома и сел в автомобиль Дарта. Я не бежал, а ковылял, и все равно я никогда еще не бегал так быстро. Мне было все равно, что я знал, что бегу навстречу западне, навстречу своей судьбе. Я не мог бы предпринять ничего другого, только бежать туда сломя голову в надежде, что он обрадуется случаю разделаться со мной и отпустит мальчиков живыми…

Я гнал машину Дарта по дороге как сумасшедший. Я заслужил, чтобы за мной погналась куча полицейских, но обошлось, и никто не стал меня преследовать за превышение скорости.

Миновав ворота ипподрома, я выехал на асфальт у конторы Роджера. Там стоял серебристый «Ягуар» Кита. Вокруг ни души… Нет… Кристофер… Эдуард… и Элан. Как один перепуганные донельзя. Я не без труда выкарабкался из машины, подгоняемый волнами страха.

– Папа! – прозвучавшая в голосе Кристофера радость отнюдь не успокоила меня. – Папа, скорее.

– Что происходит?

– Этот человек… в большом шатре. Я повернул в ту сторону.

– Он разжег там огонь… и Нил… и Тоби… и Нил плачет.

– Найди полковника Гарднера, – крикнул я ему на бегу. – Скажи, чтобы открыл разбрызгиватели.

– Но… – Кристофер пришел в отчаяние. – Мы не знаем, где он.

– Найдите его.