Икона

Пока Кайрэн и Митч разбирались со своим добром в гостинице, Брайан забрал разрезанные на полоски резиновые камеры и прошёл по улице, бросая их в мусорные урны и баки.

Три фунта пластиковой взрывчатки разделили на двенадцать небольших частей, величиной приблизительно с картонную пачку сигарет. К каждой добавили по детонатору, батарейке и часы, а ещё провода для соединения компонентов в нужных местах. И наконец, бомбы обвязали прочной клейкой лентой.

— Слава Богу, — заметил во время работы Митч, — нам не надо возиться с этой вонючей селёдкой.

«Семтекс-Х», самая популярная пластиковая взрывчатка из всех РУЗ (радиоуправляемых зарядов), издавна производилась в Чехословакии, и при коммунистическом режиме её готовили совершенно лишённой запаха, что делало её очень популярной среди террористов. Однако после падения коммунизма новый чешский президент Вацлав Гавел быстро пошёл навстречу просьбе Запада изменить формулу и добавить особо неприятный запах, чтобы легче было обнаружить взрывчатку при перевозке. Запах весьма напоминал запах гнилой рыбы, вот почему Митч упомянул селёдку.

К середине девяностых годов детекторные приборы настолько усовершенствовались, что могли определять взрывчатку при полном отсутствии запаха. Но нагретая резина обладает собственным, очень похожим запахом, почему и использовались шины как средство транспортировки. «Вольво» не подлежала такому виду проверки, но сэр Найджел предпочитал чрезвычайную осторожность — качество, полностью одобряемое Кайрэном и Митчем.

Налёт на завод был произведён через шесть дней после того, как полковник Гришин получил «Чёрный манифест» и паспорт Джейсона Монка.

Верной автомашиной «вольво» с новыми передними колёсами и такими же новыми и фальшивыми московскими номерами управлял Брайан. Если бы их остановили, то он мог объясниться по-русски.

Они оставили машину в трёх кварталах от объекта и остальную часть пути прошли пешком. Сетка ограждения позади здания не устояла перед мощными кусачками. Все трое, пригнувшись, пробежали пятьдесят футов по бетонной площадке, отделявшей их от здания, и скрылись в тени, отбрасываемой грудой бочек с краской.

Пятнадцать минут спустя единственный ночной сторож начал свой обход. Он услышал, как кто-то громко рыгнул в тени, обернулся и посветил фонарём в направлении звука. Он увидел пьяного, свалившегося у стены склада, с зажатой в руке бутылкой водки.

У него не хватило времени сообразить, как этот человек проник на закрытую территорию, потому что, повернувшись спиной к бочкам, он не увидел, как из-за них выскочил кто-то в чёрном комбинезоне и ударил его по затылку обрезком стальной трубы. У сторожа перед глазами вспыхнул яркий свет, а затем наступила темнота.

Брайан склеил лодыжки, запястья и рот сторожа плотной клейкой лентой, а в это время Кайрэн и Митч сбили с двери замок. Они втащили бесчувственного сторожа внутрь и, положив его у стены, закрыли дверь.

Внутри производственное помещение освещалось рядами тусклых лампочек, висевших на балках потолочных перекрытий. Большую часть помещения занимали гигантские рулоны газетной бумаги и бочки с типографской краской. Но в центре стояло то, ради чего эти три человека пришли туда: три огромные офсетные печатные машины.

Пришедшие знали, что где-то у главного входа находится второй сторож, уютно устроившийся в своей стеклянной будке перед телевизором или с газетой в руках. Брайан тихо проскользнул между машинами, чтобы позаботиться и о нём. После этого, вернувшись, он прошёл к задней стене и встал на страже у выхода.

Кайрэн и Митч не были невеждами в отношении трёх агрегатов, стоящих перед ними. Изготовленные в Соединённых Штатах фирмой «Бейкер-Перкинс», они не имели аналогов в России, и заменить их было невозможно. Новые поставки потребуют длительной морской транспортировки из Балтимора в Санкт-Петербург. Если нарушить технологическую схему, то даже «Боинг-747» не сможет доставить по воздуху недостающие компоненты.

Выдавая себя за финских газетных издателей, намеревающихся переоборудовать свою типографию машинами «Бейкер-Перкинс», Кайрэн и Митч воспользовались экскурсией по типографии в Норвиче в Англии, любезно организованной для них фирмой, использующей такие машины. После чего ушедший на пенсию инженер за очень хорошее вознаграждение завершил их образование.

Они выбрали объекты четырёх типов. В каждую машину вводились гигантские рулоны бумаги, и их подача отличалась сложной технологией, обеспечивающей замену закончившегося рулона новым без образования шва. Эти подающие установки были первым объектом. Кайрэн начал размещать свои небольшие бомбы точно в тех местах, где взрыв гарантировал, что установка по подаче бумаги никогда больше не заработает.

Митч занялся механизмами, подающими краску. Эти машины были предназначены для четырёхцветной печати, и подача точного количества каждой из четырёх красок в нужный момент зависела от смесителя, с которым сообщались четыре большие цистерны. Покончив с этими образцами техники, два диверсанта перешли к самим прессам.

Местами, выбранными для размещения остальных бомб, были печатные рамы и опоры печатных валов.

Они провели в типографии двадцать минут. Затем Митч постучал по ручным часам и кивнул Кайрэну. Был час ночи, а часовые механизмы поставлены на половину второго. Спустя пять минут они покинули помещение, волоча за собой сторожа, пришедшего в себя, но все ещё беспомощного. Ему будет холодно на улице, зато он не пострадает от обломков. Сторож у главного входа, лежащий на полу в своей будке, находился слишком далеко и был в безопасности.

В час десять они сидели в «вольво», удалявшейся от типографии. В половине второго они находились уже слишком далеко, чтобы слышать почти одновременные взрывы и треск, с которым печатные рамы, подающие установки и смесители рушились на бетонный пол.

Взрывы раздавались совсем негромко и вряд ли могли разбудить спящих обитателей Воронцова. Только когда сторож, лежавший снаружи, с трудом проковылял вокруг здания к главному входу и локтем нажал на сигнал тревоги, прибыла милиция.

Освобождённые сторожа обнаружили, что телефоны работают, и позвонили старшему мастеру. Тот приехал в половине четвёртого и с ужасом осмотрел разрушения. Затем мастер позвонил Борису Кузнецову.

Шеф пропагандистской службы Союза патриотических сил прибыл около пяти и выслушал рассказ управляющего о случившемся. В семь он позвонил Гришину.

Несколько ранее взятая напрокат машина и «вольво» были брошены неподалёку от Манежной площади, где машину из проката могли бы скоро обнаружить и вернуть агентству. «Вольво», незапертая и с вставленными ключами зажигания, могла быть украдена ещё раньше, что и имело место в действительности.

Три бывших солдата позавтракали в неприглядном кафе аэропорта и час спустя улетели первым утренним рейсом в Хельсинки.

В то время, когда они покидали Россию, полковник Гришин, чёрный от гнева, осматривал руины типографии. Будет проведено дознание; он сам проведёт его, и горе тому, кто сотрудничал с врагом. Но своим профессиональным взглядом он определил, что преступники были специалистами высокого класса, и он сомневался, что найдёт их.

Кузнецов растерялся. В течение последних двух лет каждую неделю субботняя газета небольшого формата «Пробудись!» несла политические призывы Игоря Комарова в пять миллионов домов по всей стране. Идея создания всероссийской газеты СПС и ежемесячного журнала «Родина» принадлежала ему.

Эти два проводника его идей представляли собой издания, где кроссворды и обещания больших призов перемежались с сексуальными откровениями и расовой пропагандой. Они доносили слова вождя до каждого уголка России и вносили огромный вклад в его предвыборную борьбу.

— Когда вы сможете возобновить работу? — спросил Кузнецов старшего мастера.

Тот пожал плечами.

— Когда у нас будут две новые машины, — ответил он. — Эти нельзя отремонтировать. Возможно, через пару месяцев.

Потрясённый Кузнецов побледнел. Он ещё не докладывал самому вождю. Это вина Гришина, убеждал он себя, типографию следовало лучше охранять. Но одно оставалось очевидным: в эту субботу не выйдет «Пробудись!» и через две недели не появится специальный выпуск «Родины». И даже через восемь недель. А президентские выборы — через шесть недель.

Это утро оказалось недобрым и для инспектора Бородина, хотя он пришёл в отдел убийств МУРа в хорошем настроении. На предыдущей неделе коллеги заметили его довольный вид, но не знали, что послужило тому причиной. В действительности все объяснялось просто: он доставил два ценных документа полковнику Гришину после загадочного взрыва бомбы в «Метрополе», а это принесло ему значительную прибавку к месячной зарплате.

В душе Бородин сознавал, что продолжать расследование преступления в отеле не имело смысла. Восстановительные работы уже начались, страховые компании, без сомнения, иностранные, возьмут на себя расходы, американец мёртв, и тайна оставалась тайной. Если он и подозревал, что его собственные расследования в отношении американца, проводимые по приказу самого Гришина, имели какую-то связь с мгновенной смертью гостя «Метрополя», то не собирался затрагивать этот вопрос.

Игорь Комаров наверняка станет новым Президентом Российской Федерации меньше чем через два месяца, тогда полковник Гришин вознесётся на небывалую высоту. Те же, кто хорошо служил ему, получат награды и тоже приобретут влияние.

Управление гудело, взбудораженное известием о ночных взрывах в типографии СПС. Бородин приписывал это коммунистам Зюганова или хулиганам, нанятым кем-то в одной из мафиозных банд; мотивы преступления неясны. Он как раз излагал свои теории, когда зазвонил телефон.

— Инспектор Бородин слушает.

— Это Кузьмин.

Бородин покопался в памяти, но не вспомнил.

— Кто?

— Профессор Кузьмин, лаборатория судебной патологоанатомии, Второй медицинский институт. Вы посылали мне образцы, найденные в «Метрополе» после взрыва? На документах ваша фамилия.

— Да, я веду это дело.

— Тогда вы полнейший идиот.

— Не понимаю.

— Я только что закончил исследование останков человека, найденных в номере отеля. Как и масса осколков дерева и стекла, они не имеют отношения к моей работе, — сказал раздражённый патологоанатом.

— В чём дело, профессор? Он же мёртв, не так ли?

В голосе в телефонной трубке зазвучали визгливые нотки гнева.

— Конечно, он мёртв, глупец вы эдакий. Его останки не оказались бы в моей лаборатории, если б он бегал по улицам.

— В таком случае не вижу, в чём проблема. Я давно работаю в отделе убийств и никогда не видел ничего более мёртвого.

Голос из Второго медицинского «взял себя в руки» и понизился до вкрадчивого тона, словно разговаривал с маленьким и довольно тупым ребёнком.

— Вопрос, дорогой мой Бородин, в том, кто мёртв.

— Ну, американский турист, конечно. У вас там его кости.

— Да, у меня кости, инспектор Бородин. — Голос выделил слово «инспектор», намекая, что этот мильтон не сумеет найти дорогу в туалет без собаки-поводыря. — Я должен бы получить фрагменты ткани, мышцы, хряща, сухожилия, кожи, волос, ногтей, внутренностей, даже пару граммов костного мозга. А что я имею? Кости, только кости, ничего, кроме костей.

— Не понимаю вас. Что не в порядке с этими костями?

Профессор в конце концов не выдержал. Бородину пришлось держать трубку на расстоянии.

— Всё в порядке с этими проклятыми костями! Это очень славные кости! И они были славными костями уже около двадцати лет назад — такой срок, по моей оценке, прошёл со времени смерти владельца костей. И я пытаюсь вбить в ваш микроскопический мозг то, что кто-то не поленился разнести вдребезги анатомический скелет. Знаете, такие стоят в углу комнаты у каждого студента-медика.

Бородин, как рыба без воды, беззвучно открыл и закрыл рот.

— Выходит, американца не было в той комнате? — спросил он.

— Не было, когда взорвалась бомба, — ответил Кузьмин. — Между прочим, кто это был? Или, если он жив до сих пор, кто он?

— Не знаю. Какой-то учёный-янки.

— А, понятно, ещё один интеллектуал. Вроде меня. Ладно, можете сказать ему, что мне нравится его чувство юмора. Куда мне отослать моё заключение?

Меньше всего Бородин хотел видеть эту бумагу на своём столе. Он назвал имя некоего генерал-майора из милицейского начальства.

Генерал-майор получил заключение в тот же день. Он позвонил полковнику Гришину и сообщил ему новость. Награды он не получил.

К ночи Анатолий Гришин мобилизовал свою личную армию информаторов, и это была устрашающая сила. Тысячи копий фотографии Джейсона Монка, переснятые с его паспорта, раздали черногвардейцам и молодым боевикам, которые сотнями выплёскивались на улицы столицы, чтобы найти этого человека.

Часть фотографий передало долгоруковской мафии с приказанием найти и задержать. Информаторы, служившие в милиции и иммиграционной службе, были предупреждены. Награда за скрывающегося составляла сто миллиардов рублей — сумма, от которой дух захватывало.

Эта несметная стая саранчи с глазами и ушами непременно обнаружит место, где мог бы спрятаться американец, заверил Гришин Игоря Комарова. Сеть шпионов сможет проникнуть в каждую щель, каждый уголок Москвы, каждое укромное местечко и лазейку, каждый закоулок и каждую ямку. Если он не запрётся в своём посольстве, где он больше не сможет причинять вред, то его найдут.

Гришин оказался почти прав. Оставалось единственное место, куда не могли проникнуть русские шпионы: плотно закрытая для посторонних чеченская община.

Монк укрылся внутри этого мира, в безопасной квартире над лавкой пряностей, под защитой Магомеда, Делана и Шарифа, а кроме того, под защитой внешне неприметных людей на улице, которые за милю видели приближающегося русского и переговаривались между собой на языке, непонятном для других.

В любом случае Монк уже имел свой второй контакт.

Глава 14

Среди всех солдат России, служивших или вышедших в отставку, по степени заслуженного уважения выделялся генерал армии Николай Николаев, стоивший десятка других военачальников.

В свои семьдесят три года (ему оставалось несколько дней до семидесятичетырехлетия) он отличался внушительной внешностью. Имея рост метр восемьдесят, он держался совершенно прямо, а грива седых волос, красное лицо) загрубевшее на холодных ветрах, и усы, вызывающе торчащие в стороны и являющиеся его характерной чертой, делали его заметным повсюду.

Он был танкистом, командовал механизированной пехотой, участвовал в многочисленных войнах, и для тех, кто служил под его командованием, а их число к 1999 году достигало нескольких миллионов, он стал легендой.

По общему мнению, он бы должен был выйти в отставку в звании маршала, если бы не его привычка говорить то, что он думает, политикам и приспособленцам.

Как и Леонид Зайцев — Заяц, которого он, конечно, не помнил, но однажды в лагере под Потсдамом похлопал по плечу, — генерал родился недалеко от Смоленска, к западу от Москвы. Но на двадцать лет раньше, в семье инженера.

Он до сих пор помнил день, когда они с отцом проходили мимо церкви и отец, забывшись, перекрестился. Сын спросил, что он делает. Очнувшись, испуганный отец велел ему никому не рассказывать об этом.

Это произошло в те дни, когда другого советского юношу официально объявили героем за то, что он выдал НКВД своих родителей, обронивших несколько слов против партии. Обоих родителей отправили в лагеря, где они умерли, а сына сделали образцом для советской молодёжи.

Но маленький Коля любил отца и не проговорился. Позднее он узнал значение отцовского жеста, но верил своим учителям, говорившим, что всё это ерунда.

Ему исполнилось пятнадцать, когда 22 июня 1941 года с запада пришла война. Спустя месяц Смоленск пал под натиском немецких танков, и вместе с тысячами других жителей мальчик бежал. Родителям уйти не удалось, и он больше никогда их не видел.

Будучи сильным юношей, он помогал своей десятилетней сестре пройти сотню километров, пока как-то ночью они не забрались в поезд, идущий на восток. Как и другие, этот поезд вывозил демонтированный танковый завод из опасной зоны на далёкий от войны Урал.

Замёрзшие и голодные, дети прижимались к крыше вагона, пока поезд не остановился в Челябинске, у подножия Уральских гор. Там восстановили завод и назвали его Танкоградом.

Учиться не было времени. Галину определили в детский дом, Колю — на работу на завод. Он проработал там почти два года.

Зимой 1942 года Советы несли ужасающие потери людей и техники в районах Харькова и Сталинграда. Тактика ведения войны оставалась устаревшей. Для военного искусства не находилось ни времени, ни талантов; людей и танки бросали под огонь немецких орудий, не думая и не беспокоясь о потерях. Согласно российской военной истории, происходило то, что происходило всегда.

От Танкограда требовали всё больше и больше продукции, люди работали по шестнадцать часов в смену и спали около станков. Они делали танки «КВ-1», которые получили название по имени маршала Климента Ворошилова, бесполезного в военном отношении деятеля, одного из сталинских любимцев. «КВ-1» — это тяжёлый танк, основной боевой советский танк в то время.

Весной 1943 года советское командование укрепило оборонительный вал вокруг города Курска, окружавший территорию в 240 километров с севера на юг, вдававшуюся на сто шестьдесят километров в глубь немецких линий обороны. В июне семнадцатилетнего юношу назначили сопровождать эшелон «KB-1» на запад, на передний край фронта. Там, на конечной станции, он должен был проследить за разгрузкой эшелона, передать технику по назначению и вернуться в Челябинск. Он выполнил все, кроме последнего.

Новые танки стояли у дороги, когда подошёл командир полка, которому эти танки предназначались. Он казался удивительно юным, моложе двадцати пяти, но уже был полковником, с бородой. Вид у него был измождённый и усталый.

— Нет у меня этих… водителей! — закричал он на заводского представителя, отвечавшего за доставку. Затем повернулся к рослому парню с льняными волосами. — Умеешь водить эту чёртову штуковину?

— Да, товарищ полковник, но я должен вернуться в Танкоград.

— Не выйдет. Умеешь водить — призван в армию.

Поезд ушёл на восток. Рядовой Николай Николаев, в грубой хлопчатобумажной гимнастёрке, оказался в самом низу танка «КБ-1», держащего путь на городок Прохоровка. Через три недели началась Курская битва.

Хотя она и называется битвой, на самом деле это были многочисленные яростные и кровавые схватки, длившиеся два месяца. К тому времени как всё закончилось, битва на Курской дуге стала величайшим танковым сражением в мире, какого не видели ни до, ни после. В ней принимали участие 6000 танков с обеих сторон, 2 миллиона солдат и 4000 самолётов. Именно эта битва окончательно опровергла миф о непобедимости немецких танков. Но счёт был почти равный.

Германская армия начала осваивать своё новое чудо-оружие, «тигр», с орудийной башней, оснащённой страшной 88-миллиметровой пушкой, которая бронебойными снарядами сметала все со своего пути. «KB-1» имел 76-миллиметровое орудие, намного меньше немецкого. Правда, доставленная Николаем новая модель была укомплектована усовершенствованной пушкой «ЗИС-5» с более широким диапазоном возможностей.

12 июля 1943 года русские начали контратаку, и её ключевой позицией был сектор Прохоровки. В полку, в который вступил Николай, оставалось шесть «КВ-1», когда командир увидел то, что принял за пять «пантер», и решил атаковать их. Русские шли все в ряд; перейдя через гребень холма, они съехали вниз в неглубокую долину; немцы находились на её противоположном возвышенном крае.

Молодой полковник ошибся: это были не «пантеры», а «тигры». Один за другим они подбили шесть «КВ-1» бронебойными снарядами.

Танк Николая обстреляли дважды. Первый снаряд сорвал с одного бока гусеницы и обнажил корпус. Внутри, на своём месте водителя, Николай почувствовал, как танк вздрогнул и остановился. Второй снаряд нанёс скользящий удар по башне и боком врезался в склон. Но силы удара хватило, чтобы убить экипаж.

В «КВ-1» их было пятеро, четверо были убиты. Николай, оглушённый, весь в синяках, трясущийся, выполз из железной могилы, двигаясь на запах дизельного топлива, стекавшего по горячему металлу. Тела убитых загораживали ему дорогу; он отодвинул их в сторону.

Командир орудия и стрелок лежали у орудия, кровь сочилась изо рта, носа и ушей. Через отверстие в корпусе Николай видел сквозь дым горящих «КВ-1», как уходят «тигры».

К своему удивлению, он обнаружил, что орудийная башня ещё действует. Он вытащил из ящика снаряд и, вставив его в казённик, закрыл механизм. Он никогда раньше не стрелял, но видел, как это делали другие. Обычно для этого требовались два человека. Преодолевая тошноту от удара по голове, полученного там, внизу, и от тяжёлого запаха горючего, он повернул башню, приложил глаз к перископическому прицелу и, обнаружив всего в трёхстах метрах от себя «тигра», выстрелил.

Так случилось, что выбранный им один из пяти танков шёл последним. И четыре, идущие впереди, ничего не заметили. Он перезарядил орудие и снова выстрелил. Второй танк получил пробоину в участок брони между башней и корпусом и взорвался. Где-то под ногами Николая раздался негромкий взрыв, и по траве побежали огоньки, растекаясь все шире, находя новые лужицы горючего. После второго выстрела оставшиеся три «тигра» заметили, что их атакуют сзади, и развернулись. Он подбил третий «тигр» выстрелом в бок, когда тот делал разворот. Два остальных развернулись и пошли на него. В этот момент Николай понял, что он — покойник.

Он бросился на пол и вывалился наружу через проем в корпусе за несколько секунд до того, как ответный выстрел «тигров» снёс башню, в которой он только что стоял. Начали взрываться снаряды, он почувствовал, как на нём тлеет гимнастёрка. Он перекатился в высокую траву и перекатывался так всё дальше и дальше от разбитого танка.

Затем произошло что-то, чего он не ожидал и не видел. Над склоном холма показались десять «СУ-152», и «тигры» решили, что с них довольно. Из пяти осталось два. Они на скорости поднялись до гребня холма на противоположной стороне. Один перевалил через него и исчез.

Николай почувствовал, что кто-то поднимает его и ставит на ноги. Человек в форме полковника. Долина была полна разбитых танков — шесть русских и четыре немецких. Его танк стоял в окружении трёх подбитых «тигров».

— Это сделал ты? — спросил полковник.

Николай почти не слышал его. В ушах звенело; подступала тошнота. Он кивнул.

— Пойдём со мной, — приказал полковник. За холмом стоял маленький «газик». Полковник вёз Николая восемь километров. Они приехали в ставку. Перед большой главной палаткой стоял длинный стол, на нём лежали карты, которые изучали несколько офицеров высокого ранга. Полковник остановил машину, прошёл вперёд и отдал честь. Старший генерал взглянул на него.

Николай сидел на переднем пассажирском сиденье «газика». Ему было видно, что полковник что-то рассказывает, а офицеры с интересом смотрят на него. Потом старший из них поднял руку и поманил Николая пальцем. Со страхом думая о том, что он дал уйти двум «тиграм», Николай вылез из машины и подошёл. Его хлопчатобумажная гимнастёрка обгорела, лицо почернело, и от него пахло горючим и порохом.

— Три «тигра»? — переспросил генерал Павел Ротмистров, командующий Первой гвардейской танковой армией. — С тыла? Из подбитого «КВ-1»?

Николай стоял и молчал как идиот.

Генерал улыбнулся и обратился к низенькому толстому человеку с поросячьими глазками и знаками отличия политработника.

— Думаю, Звезду заслужил?

Толстый комиссар кивнул. Товарищ Сталин одобрит. Из палатки принесли коробочку. Ротмистров приколол Звезду Героя Советского Союза к гимнастёрке семнадцатилетнего солдата. Комиссар — а это был Никита Хрущёв — снова кивал.

Николаю Николаеву приказали обратиться в полевой госпиталь, где его обожжённые руки и лицо обмазали вонючей мазью, а затем вернуться обратно в штаб. Там ему присвоили звание лейтенанта и дали взвод из трёх «КБ-1». После чего он вернулся на фронт.

В ту же зиму, когда Курский плацдарм остался позади и немецкие танки отступали, он получил звание капитана и группу новеньких, с иголочки, тяжёлых танков, только что с завода. Это были"ИС-2", названные так в честь Иосифа Сталина. Оснащённые 122-миллиметровой пушкой и более толстой броней, они прославились как убийцы «тигров».

За операцию «Багратион» он получил вторую Звезду Героя Советского Союза, за выдающуюся личную храбрость, и третью Звезду — за сражения на подступах к Берлину, где он воевал под командованием маршала Чуйкова.

Почти через пятьдесят пять лет к этому человеку приехал Джейсон Монк.

Если бы старый генерал вёл себя более тактично с Политбюро, он получил бы звание маршала и по выходе в отставку — большую дачу в Переделкине, на берегу реки, рядом с остальными жирными котами, которым все предоставлялось бесплатно, как дар государства. Но он всегда говорил то) что он действительно думал, а им это не нравилось.

Поэтому он построил собственный, более скромный дом, чтобы провести в нём свой век, по Минскому шоссе, в сторону Тучкова — местности с большим количеством воинских частей, где он по крайней мере находился рядом с тем, что осталось от его любимой армии.

Он никогда не был женат — «это не жизнь для молодой женщины», говорил он, отправляясь в очередной раз на окраину советской империи, — и в свои семьдесят с лишним лет жил с верным ординарцем, старшим сержантом в отставке, лишившимся ноги, и ирландским волкодавом.

Монк разыскал его довольно скромное жилище, спрашивая жителей окрестных деревень, где живёт «дядя Коля». Много лет назад, когда он вступил в средний возраст, его так прозвали молодые офицеры, и прозвище сохранилось. Благодаря преждевременной седине он выглядел достаточно старым, чтобы быть для них дядей. «Генерал армии Николаев» — это годилось для газет, но все бывшие танкисты знали его как «дядю Колю».

Поскольку в этот вечер Монк ехал на служебной машине Министерства обороны в форме полковника Генерального штаба, жители не видели оснований скрывать, что «дядя Коля» живёт там-то и там-то.

В полной темноте, поёживаясь от холода, около девяти вечера Монк постучал в дверь. Открыл одноногий ординарец и, увидев военную форму, впустил его в дом.

Генерал Николаев не ожидал посетителей, но форма полковника Генерального штаба и атташе-кейс не вызвали у него заметного удивления. Он сидел в своём любимом кресле у камина с пылающими поленьями, читая военные мемуары более молодого генерала и время от времени насмешливо пофыркивая. Он знал их всех, знал, что они сделали, и, к их стыду, знал, чего они никогда не делали, что бы они теперь ни заявляли, когда появилась возможность получать деньги за свои придуманные воспоминания.

Он поднял голову, когда Володя объявил, что приехал человек из Москвы.

— Кто вы? — ворчливо спросил генерал.

— Тот, кому необходимо поговорить с вами, генерал.

— Из Москвы?

— Сейчас — да.

— Ладно, раз уж вы приехали, переходите к делу. — Генерал кивнул в сторону кейса. — Бумаги из министерства?

— Не совсем так. Бумаги. Но из другого места.

— Похолодало. Вы лучше сядьте. Ну, выкладывайте. Что у вас за дело?

— Позвольте мне быть совершенно откровенным. Эта форма потребовалась для того, чтобы убедить вас принять меня. Я не служу в российской армии, я не полковник и, конечно уж, не из штаба какого-нибудь генерала. По правде говоря, я американец.

Сидящий напротив русский, словно не веря своим ушам, несколько секунд не отрывал от Монка глаз. Затем кончики ощетинившихся усов задёргались от гнева.

— Вы самозванец! — сердито сказал он. — Вы грязный шпион! Я не потерплю в своём доме самозванцев и шпионов! Убирайтесь!

Монк не двинулся с места.

— Хорошо, я уйду. Но шесть тысяч миль — долгий путь ради тридцати секунд; не ответите ли вы на мой один-единственный вопрос?

Генерал Николаев, нахмурившись, смотрел на него.

— Один вопрос… Какой?

— Пять лет назад Борис Ельцин попросил вас вернуться в армию и принять командование при нападении на Чечню и разрушении Грозного. Ходят слухи, что, поглядев на планы, вы сказали тогдашнему министру обороны Павлу Грачеву: «Я командую солдатами, а не мясниками. Эта работа для палачей». Это правда?

— Ну и что из этого?

— Это правда? Вы обещали мне ответить на вопрос.

— Хорошо, да. И я был прав.

— Почему вы так сказали?

— Это уже второй вопрос.

— Мне нужно проехать ещё шесть тысяч миль, чтобы добраться до дома.

— Хорошо. Потому что я не считаю геноцид работой для солдата. А теперь уходите.

— Вы знаете, какую грязную книгу вы читаете?

— А откуда вы знаете?

— Я прочитал её. Вздор.

— Верно. Так что же?

Монк запустил руку в кейс и извлёк «Чёрный манифест». Открыл его на заранее отмеченной странице и протянул генералу.

— Если у вас есть время читать всякую дрянь, почему бы не взглянуть на кое-что действительно неприятное?

Генеральский гнев боролся с любопытством.

— Американская пропаганда?

— Нет, российское будущее. Взгляните. На эту страницу и следующую.

Генерал Николаев, что-то проворчав, взял протянутую папку. Он быстро прочитал отмеченные две страницы. Его лицо покрылось красными пятнами.

— Чёрт знает какая чепуха! — воскликнул он. — Кто написал эту чушь?

— Вы слышали об Игоре Комарове?

— Конечно. Станет президентом в январе.

— Хорошим или плохим?

— Откуда я могу знать? Все они, что называется, «куда ветер дует».

— Значит, он не лучше и не хуже других? — Примерно так.

Монк описал события, происшедшие 15 июля, стараясь изложить все как можно быстрее, опасаясь не удержать внимание старого человека или, ещё хуже, истощить его терпение.