Икона

— Привет, профессор, как поживаете? — спокойно произнёс Монк, не отводя глаз от сияющей иконы.

— Хорошо, только нервничаю, — сказал Блинов.

— А мы не нервничаем?

— Я принёс кое-что для вас.

— И у меня есть что-то для вас. Длинное письмо от Жени. Другое — от маленького Ивана, с рисунками, которые он сделал в школе. Между прочим, он, должно быть, унаследовал ваши способности. Учитель математики говорит, что он обогнал весь класс. — Учёный, у которого от страха на лбу выступили капельки пота, просиял от удовольствия. — Медленно идите за мной, — сказал Монк, — и смотрите на иконы.

Он двинулся с места, но таким образом, чтобы иметь возможность оглядеть всю часовню. Группа французских туристов ушла, и они остались одни. Он отдал профессору письма, привезённые из Америки, и второй список заданий, подготовленный американскими физиками-ядерщиками. Пакет вошёл в карман пиджака Блинова. То, что он приготовил для Монка, было намного толще — пачка документов толщиной примерно в дюйм, которые он скопировал в Арзамасе-16.

Монку это не понравилось, но делать было нечего, он засунул её под рубашку и протолкнул за спину. Затем пожал руку учёному и улыбнулся:

— Смелее, Иван Евдокимович, теперь недолго. Ещё год.

Они расстались. Блинов вернулся в Горький, а оттуда в свою золотую клетку; Монк успел на поезд, отправляющийся в Москву. Он улёгся в постель, оставив свой пакет в посольстве США, ещё до того, как автобус вернулся из Загорска. Все ему сочувствовали и говорили, что он пропустил удивительную поездку.

Двадцатого июля группа улетела из Москвы в Нью-Йорк. В тот же вечер в аэропорту Кеннеди приземлился ещё один самолёт, но он прилетел из Рима. Он привёз Олдрича Эймса, возвратившегося после трёхлетнего пребывания в Италии, чтобы продолжать шпионить на КГБ в Лэнгли. Он стал богаче ещё на два миллиона долларов.

Перед отъездом из Рима он выучил и сжёг длинное, на девяти страницах, письмо из Москвы. Главным в нём был лист с заданием по разоблачению каких-либо ещё агентов, засланных ЦРУ в СССР, а упор делался на сотрудников КГБ, ГРУ, старших гражданских чиновников или учёных. В конце была приписка:

«Сконцентрируйте внимание на человеке, который нам известен как Джейсон Монк».

Глава 9

Август не самый удачный месяц для мужских клубов, расположенных в районе Сент-Джеймс-стрит, Пиккадилли и Пэлл-Мэлл. Это месяц отпусков, и большая часть персонала желает провести его вместе с семьёй где-нибудь подальше от города, а половина членов клуба находится либо в своих поместьях, либо за границей.

Многие клубы закрываются, и те члены, которые по различным причинам остаются в столице, вынуждены мириться с незнакомой обстановкой; разного рода двусторонние договорённости между клубами позволяют членам закрывающихся клубов есть и пить в тех, которые остались открытыми.

Но в последний день августа «Уайтс» снова открылся, и сэр Генри Куме пригласил туда на ленч человека на пятнадцать лет старше себя, одного из своих предшественников на посту шефа Интеллидженс сервис.

Семидесятичетырехлетний сэр Найджел Ирвин уже пятнадцать лет как освободился от служебного ярма. Первые десять лет он провёл, «занимаясь кое-чем в Сити». Это означало, что, как и другие до и после него, он, умело используя свой богатый опыт, знание коридоров власти и врождённую проницательность, входил во многие советы директоров, что позволило ему отложить кое-что на старость.

Четыре года назад он окончательно отошёл отдел и поселился около Суониджа на острове Пурбек в графстве Дорсет, где занимался чтением, писал, гулял по пустынному берегу Ла-Манша и временами ездил на поезде в Лондон повидать старых друзей. Эти самые друзья считали, что он всё ещё в прекрасной форме, поскольку за мягким выражением его голубых глаз скрывался острый как бритва ум.

Те, кто хорошо его знал, понимали, что старомодная любезность, которую он проявлял по отношению ко всем, таит под собой железную волю, готовую при необходимости превратиться в крайнюю жестокость. Генри Кумсу, невзирая на разницу в возрасте, это было прекрасно известно.

Они оба были специалистами по России. После отставки Ирвина шефом СИС поочерёдно побывали два востоковеда и арабист, пока приход Генри Кумса не ознаменовал возврат к тем, кто отточил зубы в борьбе против Советского Союза. Когда шефом был Найджел Ирвин, Куме проявил себя как блестящий оператор, используя всю свою хитрость против шпионской сети КГБ в Восточном Берлине и восточногерманского главного агента Маркуса Вольфа.

Ирвин мог удовлетвориться разговором на уровне светской беседы в заполненном посетителями баре на нижнем этаже клуба, но он не лишился своих человеческих слабостей, и ему было любопытно, зачем его бывший протеже попросил его предпринять поездку из Дорсета в жаркий Лондон ради одного ленча. И только когда они возобновили разговор наверху, устроившись за столиком у окна, выходящего на Сент-Джеймс-стрит, Кумс коснулся цели своего приглашения.

— В России что-то происходит, — начал он.

— Много чего, и ничего хорошего, как я вижу из газет, — заметил Ирвин.

Кумс улыбнулся. Он знал, что у старика есть источники информации получше утренних газет.

— Я не буду углубляться в эту тему, — сказал он. — Не здесь, не сейчас. Только в общих чертах.

— Безусловно, — согласился Ирвин.

Кумс вкратце изложил развитие событий за последние шесть недель в Москве и в Лондоне. Особенно в Лондоне.

— Они не собираются ничего предпринимать, и решение окончательное, — сказал он. — События должны развиваться своим путём, как бы прискорбны они ни были. Так по крайней мере наш уважаемый министр иностранных дел высказался по этому вопросу пару дней назад в моём присутствии.

— Боюсь, вы слишком переоцениваете меня, если полагаете, что я могу что-то сделать, чтобы оживить мандаринов с Кинг-Чарльз-стрит, — ответил сэр Найджел. — Я стар и нахожусь в отставке. Как говорят поэты, жизнь прожита, страсти утихли.

— Я хотел бы, чтобы вы взглянули на два документа, — сказал Куме. — Один представляет собой полный отчёт событий, происшедших, насколько мы можем установить, с того момента, когда смелый, хотя и неумный, старик украл папку со стола личного секретаря Комарова. Думайте сами, можете ли вы согласиться с нашим решением считать «Чёрный манифест» подлинным.

— А второй?

— Сам манифест.

— Благодарю вас за доверие. И что я должен с ними делать?

— Возьмите их домой, прочитайте оба, составьте о них мнение.

Когда унесли пустые глубокие блюда из-под рисового пудинга с вареньем, сэр Генри Куме заказал кофе и два бокала марочного портвейна «Фонеска», особо тонкого вкуса, из коллекции клуба.

— И даже если я соглашусь со всем, что вы говорите, с чудовищностью манифеста, поверю в его подлинность, что потом?

— Я подумал, Найджел… те люди, которых, как я полагаю, вы собираетесь повидать в Америке на будущей неделе…

— Бог мой, Генри, предполагалось, что даже вы не должны знать об этом.

Кумс слегка пожал плечами, но в душе обрадовался, что его догадка подтвердилась. Совет соберётся, и Ирвин примет в нём участие.

— По старинной поговорке — «везде мои шпионы».

— Тогда я рад, что мало что изменилось после моего ухода, — сказал Ирвин. — Ну ладно, предположим, я встречаюсь с некоторыми людьми в Америке. И что из того?

— Предоставляю решить вам. Если вы посчитаете, что документы следует выбросить, — сожгите их, пожалуйста, дотла. Если вы сочтёте нужным переправить их через Атлантику — действуйте.

— Боже мой, как интригующе!

Кумс вынул из портфеля запечатанный конверт и протянул его Ирвину. Тот положил его в свой, рядом с покупками, сделанными у «Джона Люиса», — несколькими кусками канвы для леди Ирвин, которая любила вышивать зимними вечерами.

В холле они попрощались, и сэр Найджел взял такси до вокзала, чтобы успеть на поезд в Дороет.

Лэнгли, сентябрь 1989 года

Когда Олдрич Эймс вернулся в Вашингтон, из девяти лет его шпионажа на КГБ оставалось, как это ни было удивительно, ещё четыре с половиной года. Купаясь в деньгах, он начал новую жизнь с покупки дома за полмиллиона долларов наличными и с появления на парковке в новеньком «ягуаре». И все это при зарплате пятьдесят тысяч долларов в год. Однако никто не усмотрел в этом ничего странного.

Эймс благодаря тому, что работал в Римской миссии по советской тематике, и вопреки тому, что Рим входил в компетенцию отдела Западной Европы, оставался сотрудником ключевого отдела СВ. С точки зрения КГБ было очень важно, чтобы он оставался там, где имел доступ к файлам 301 и смог бы заглянуть в них ещё раз. Но здесь он столкнулся с большими трудностями. Милтон Беарден тоже только что вернулся в Лэнгли из Афганистана, где руководил тайной деятельностью против Советов. Первое, что он попытался сделать как вновь назначенный начальник отдела СВ, — это избавиться от Эймса. Однако в этом, как и другие раньше его, он потерпел поражение.

Кен Малгрю, бюрократ до мозга костей, высидел должность, позволявшую ему решать кадровые вопросы. На этом посту он имел огромное влияние на перемещения и назначения. Они с Эймсом возобновили свои дружеские попойки, причём Эймс мог себе позволить самые дорогие вина. И именно Малгрю явился причиной недовольства Беардена, когда оставил Эймса в отделе СВ.

Тем временем ЦРУ компьютеризировало огромное количество секретных документов, доверив свои сокровенные тайны самому ненадёжному инструменту, когда-либо изобретённому человеком. В Риме Эймс поставил перед собой задачу освоить компьютер. Всё, что ему теперь требовалось, — это коды доступа, чтобы войти в файлы 301, не вставая из-за своего стола. Больше не нужны будут пластиковые мешки, набитые документами. Больше от него не потребуется брать самые секретные файлы и расписываться за них.

Первой щелью, в которую Малгрю удалось засунуть своего приятеля, была должность европейского шефа группы советского отдела по внешним операциям. Но отдел внешних операций ведал только теми советскими агентами, которые находились за пределами СССР или советского блока. В число этих агентов не входили «Лайсандер», спартанский воин, руководящий в Восточном Берлине управлением "К" в составе КГБ; «Орион», охотник, из Министерства обороны в Москве; «Делфи», оракул, в самых верхах Министерства иностранных дел, и четвёртый, тот, кто хотел улететь за океан и под кодовым именем «Пегас» сидел в закрытом научном центре между Москвой и Уралом. Когда Эймс, пользуясь своим положением, торопливо проверял Джейсона Монка, который теперь был выше рангом — Джи-эс-15, в то время как Эймс застрял на Джи-эс-14, он ничего не обнаружил. Но отсутствие информации по Монку в отделе внешних операций говорило только об одном: агенты Монка находились внутри СССР. Скаттлбат и Малгрю рассказали ему остальное.

В управлении говорили, что Джейсон Монк — самый лучший, последняя надежда отдела, разгромленного предыдущим предательством Эймса. Говорили также, что он одиночка, индивидуалист, работающий по-своему, рискующий по-своему, и его давно бы выжили, если бы не одно обстоятельство: он добивался результатов в организации, которая неуклонно становилась всё меньше и меньше.

Как любого бумажного карьериста, Малгрю возмущал Монк. Возмущал своей независимостью, отказом заполнять формы в трёх экземплярах, а больше всего своим явным иммунитетом на жалобы людей, подобных Малгрю. Эймс воспользовался его возмущением. Из них двоих у Эймса голова оказалась крепче. Под винными парами он сохранял способность соображать, в то время как Малгрю становился хвастливым и распускал язык.

Как-то поздно вечером в сентябре 1989 года, когда разговор снова коснулся Монка, Малгрю выболтал, что слышал об агенте Монка, который был важной «шишкой». Говорили, что Монк завербовал его пару лет назад в Аргентине.

Он не узнал ни имени, ни кодовой клички. Но КГБ сможет выяснить всё остальное. «Шишка» указывала на человека в ранге второго секретаря или выше. «Пару лет» определили в период от полутора лет до трёх. Проверка назначений Министерства иностранных дел СССР в посольство в Буэнос-Айресе дала список из восемнадцати человек. Подсказка Эймса, что этот человек больше за границу не назначался, сократила список до двенадцати.

В отличие от ЦРУ контрразведка КГБ не отличалась щепетильностью. Она начала приглядываться к неожиданному появлению денег, повышению уровня жизни, даже покупке маленькой квартирки…

* * *

День был прекрасный, этот первый день сентября, с Ла-Манша дул лёгкий ветерок, и ничто не разделяло утёсы и далёкий берег Нормандии, кроме подгоняемых ветром барашков волн.

Сэр Найджел шагал по тропе, проложенной между утёсов от вершины Дэрлстон-Хед до Сент-Элбан-Хед, и упивался пахнувшим солью воздухом. Это была его любимая прогулка в течение многих лет, и она действовала на него после прокуренных залов заседаний или ночной работы с секретными документами как тонизирующее средство. Он считал, что она проясняет голову, помогает сосредоточиться, отогнать все ненужное и умышленно ложное, выявить самую сущность проблемы.

Он провёл ночь над двумя документами, которые ему дал Генри Кумс, и был потрясён тем, что прочитал. Детективная работа, проделанная после того, как бродяга бросил что-то в машину Селии Стоун, заслужила его одобрение. Именно так он бы проделал её сам.

Он плохо помнил Джока Макдоналда, молодого стажёра, бегавшего с поручениями по Сенчури-Хаус. Очевидно, он много поработал. И Куме поддерживал заключение: «Чёрный манифест» — не фальшивка, не шутка.

Его мысли обратились к самому манифесту. Если этот русский демагог действительно собирается выполнять свою программу, случится нечто ужасное, подобное тому, о чём он помнил с юности.

В 1943 году, когда ему исполнилось восемнадцать лет, его наконец взяли в британскую армию и отправили в Италию. Раненного в большом наступлении при Монте-Касино, его поместили в госпиталь в Англии, а после выздоровления, несмотря на просьбы вернуться в действующую армию, направили в военную разведку.

Лейтенантом, которому только что исполнилосьдвадцать, он вместе с Восьмой армией перешёл Рейн и увидел то, чего никому лучше бы не видеть никогда. Потрясённый пехотный майор попросил Ирвина прийти и посмотреть, что на своём пути обнаружили его солдаты. То, что он увидел в концентрационном лагере Берген-Белзен, было кошмаром, который преследовал не только его, но и людей постарше всю жизнь.

Ирвин повернул обратно в глубь острова у Сент-Элбан-Хед, следуя по тропе, ведущей к деревне Эктон, где, ещё раз повернув, направился в Лэнггон-Мэтреверс. Что делать? И есть ли надежда на успех? Сжечь документы сейчас же и забыть о них? Соблазн, большой соблазн. Или взять их в Америку и, вероятно, стать предметом насмешек патриархов, с которыми он собирается провести неделю? Немыслимо!

Он открыл калитку сада и прошёл через небольшой участок, который Пенни отвела под фруктовый сад, а летом ещё и выращивала там овощи. В костре дымились срезанные ветки, но внутри ещё ярко краснели угольки. Так легко положить сюда документы, и они сразу же вспыхнут.

Генри Кумс, он знал, никогда не заведёт разговора об этом, никогда не спросит, что он сделал, не будет добиваться отчёта, что из этого получилось. Никто никогда не узнает, откуда появились эти документы, потому что ни один из них не проговорится. Это входит в кодекс. Из окна кухни его окликнула жена.

— Вот ты где! Чай в гостиной. Я ходила в деревню и принесла сдобные булочки с джемом.

— Прекрасно, люблю булочки.

— Да, пора мне это запомнить.

Пенелопа Ирвин, которая была на пять лет моложе своего мужа, когда-то славилась необычайной красотой, и за ней ухаживали несколько богатых мужчин. По причинам, известным только ей, Пенелопа выбрала молодого офицера разведки без средств, который читал ей стихи и скрывал под своим застенчивым видом ум, сравнимый только с компьютером.

У них был сын — единственный ребёнок, который погиб на Фолклендах в 1982 году. Они старались не думать об утрате слишком часто, разве только в его день рождения и в день смерти.

Все тридцать лет его службы в Сикрет сервис она терпеливо ждала его, когда он работал с агентами, находящимися в СССР, или на холодном ветру в тени Берлинской стены с каким-нибудь смелым, но напуганным человеком, который пробирался через контрольно-пропускной пункт к огням Западного Берлина. Когда он возвращался домой, его всегда ожидал горящий камин и булочки. Ирвин всё ещё считал, что и в семьдесят лет жена красива, и очень любил её.

Он сидел, жуя булочку, и смотрел на огонь.

— Ты опять уезжаешь, — тихо сказала она.

— Думаю, я должен.

— Надолго?

— О, несколько дней в Лондоне, чтобы подготовиться, затем неделя в Америке. А потом я не знаю. Вероятно, больше не поеду.

— Хорошо, со мной всё будет в порядке. В саду много работы. Ты будешь звонить, когда сможешь?

— Конечно. — Затем он произнёс: — Этого не должно случиться снова, ты знаешь.

— Конечно, не должно. А теперь допивай свой чай.

Лэнгли, март 1990 года

Первый тревожный сигнал пришёл из отделения ЦРУ в Москве. Агент «Делфи» отключился. Тишина — с прошлого декабря. Джейсон Монк сидел за столом, углубившись в изучение сообщения с телетайпа, поступавшего к нему по мере расшифровки ленты. Сначала он встревожился, позднее впал в отчаяние.

Если с Кругловым по-прежнему всё в порядке, то он нарушал все правила. Почему? Дважды сотрудники ЦРУ в Москве оставляли соответствующие знаки мелом в обусловленных местах, указывая, что в тайник положено что-то для оракула и он должен посетить это место. Дважды сигналы остались без ответа. Его не было в городе. Неожиданно послали за границу?

Если так, то он должен был передать стандартный «признак жизни»: «Я в порядке». Они тщательно просматривали журналы, в которых обычно печатали по предварительной договорённости объявления, в поисках нескольких строчек, означающих «Я в порядке» или, наоборот, «Я в беде, помогите». Но ничего не находили.

К марту создалось впечатление, что оракул стал совершенно недееспособен из-за инфаркта, или другой какой-то болезни, или тяжёлого несчастного случая. Или умер. Или его «взяли».

Перед Монком с его подозрительностью стоял вопрос, на который он не находил ответа. Если Круглова взяли и допрашивали, он должен был рассказать все. Сопротивление оказалось бы бесполезным, оно только бы продлило муки.

Следовательно, он должен выдать местонахождение тайников и зашифрованные знаки мелом, извещавшие ЦРУ, что пора забирать пакет с информацией. Почему в этом случае КГБ не воспользовался этими меловыми значками, чтобы поймать американского дипломата с поличным? Совершенно очевидно, что так и следовало поступить. Это был бы триумф для Москвы, в котором она так нуждалась, потому что в остальном всё шло так, как хотели американцы.

Империя Советов в Восточной Европе разваливалась на части. Румыния казнила диктатора Чаушеску; ушла Польша; Чехословакию и Венгрию охватили открытые восстания; в ноябре предыдущего года рухнула Берлинская стена. Поймать американца во время шпионской акции в Москве означало бы в какой-то степени уравновесить тот поток унижений, которым подвергался КГБ. Однако ничего не происходило.

Монк мог сделать только два вывода. Или бесследное исчезновение Круглова — несчастный случай и это прояснится позднее, или КГБ прикрывает своего информатора.

* * *

Соединённые Штаты — страна изобилия, в ней не последнее место занимают неправительственные организации, или НПО. Их тысячи. Сюда входит множество организаций, начиная от трестов и кончая фондами для исследовательских работ по самой различной тематике, иногда труднодоступной для понимания. Существуют центры политических исследований, «мозговые центры», группы содействия тому и этому, советы для распространения чего-то и фонды, которые почти невозможно перечислить.

Деятельность некоторых связана с исследовательскими работами, других — с благотворительностью; третьи занимаются индивидуальной пропагандой, лоббированием, рекламой, расширением знаний общества в одной области или контролем за их ограничением в другой.

В одном только Вашингтоне находится до тысячи двухсот НПО, а в Нью-Йорке — на тысячу больше. И у всех у них есть фонды. Некоторые финансируются, по крайней мере частично, деньгами налогоплательщиков, другие — за счёт завещанного им имущества давно умерших людей, третьи — частной промышленностью и торговлей, четвёртые — донкихотствующими, покровительствующими или просто ненормальными миллионерами.

Эти организации дают приют учёным, политикам, бывшим послам, филантропам, бездельникам, а иногда и маньякам. Но у всех есть две общие черты: они признают своё существование и где-нибудь имеют собственное помещение. Все, кроме одной.

Вероятно, благодаря своей малочисленности и закрытости, достоинствам его членов и абсолютной невидимости летом 1999 года совет Линкольна обладал исключительным влиянием.

При демократии власть — это влияние. Только при диктатуре грубая власть может существовать в рамках закона. Неизбранная власть в демократическом обществе, следовательно, заключается в способности влиять на механизм выборов. Этого можно достичь, мобилизуя общественное мнение проведением кампаний в средствах массовой информации, настойчивым лоббированием или прямыми финансовыми вложениями. Но в чистейшей форме такое влияние может заключаться просто в тихом совете, полученном в избирательном органе от неоспоримых опыта, честности и мудрости. Это называется «тихое слово».

Совет Линкольна, отрицая своё существование и оставаясь незаметным благодаря своей малочисленности, являлся самостоятельной группой, занимавшейся размышлениями над текущими проблемами, оценками, обсуждением этих проблем и вынесением окончательного — с общего согласия — решения. Основанный на достоинствах своих членов и их возможности иметь доступ к самой верхушке избирательного органа, совет, вероятно, имел более реальное влияние, чем любые другие НПО или все они, вместе взятые.

По характеру он был англо-американским и возник на основе глубокого чувства партнёрства в трудные времена ещё в первую мировую войну, хотя как совет он организовался в начале восьмидесятых, за обедом в клубе для избранных в Вашингтоне, сразу же после Фолклендской войны.

В совет принимали по приглашению, и число его членов ограничивалось только теми, кто, по мнению других участников, обладал определёнными качествами. К последним относились большой опыт, безукоризненная честность, проницательность, полная ответственность за свои поступки и доказанный на деле патриотизм.

Кроме того, те, кто занимал государственные должности, должны были уйти в отставку, чтобы исключить всякую предвзятость, в то время как в частном секторе они могли оставаться во главе своих корпораций. Не все члены обладали личным богатством, но по крайней мере двое из частного сектора оценивались в миллиард долларов.

Частный сектор включал в себя опыт в торговле, промышленности, банковском деле, финансах и науке, а в общественный сектор входили управление государственными делами, дипломатия и государственная служба.

Летом 1999 года на совет собрались шестеро англичан, включая одну женщину, и тридцать четыре американца, включая пять женщин.

По характеру мировых проблем, которые они, как предполагалось, вынесут на общее обсуждение, это были люди среднего возраста и несколько старше. Мало кто имел за плечами опыт менее чем шестидесятилетней жизни, а самому старшему, очень крепкому старику, исполнился восемьдесят один год.

Цель образования совета следовало искать в словах Линкольна, что «народное правительство, состоящее из народа, правящее ради народа, не должно исчезнуть с лица земли». Он собирался в тщательно скрываемых местах один раз в год, о чём договаривались по телефону, ведя невинно звучащие разговоры. В каждом случае хозяином оказывался один из богатых членов, и никто никогда не уклонялся от этой чести. Члены совета оплачивали проезд до места встречи, после чего становились гостями хозяина.

На северо-западе штата Вайоминг протянулась долина, известная как Нора Джексона, названная так в честь первого траппера, имевшего мужество перезимовать в ней. Ограниченная с запада высокими Тетонами, а с востока грядой Грос-Вентре, долина на севере граничит с Йеллоустонским парком. К югу горы сходятся, и река Снейк прорывается белой струёй между ними в каньон.

К северу от маленького горнолыжного городка Джексон проходит шоссе номер 191 — мимо аэропорта к Моран-Джанкшн, а затем далее, к Иеллоустонскому национальному парку. Сразу за аэропортом, у деревушки Мус, от него ответвляется дорога, по которой туристы попадают к озеру Дженни.

К западу от этого шоссе, у самого подножия Тетонских гор, есть два озера: озеро Брэдди, в которое вода поступает из каньона Гарнет, и озеро Таггарт, питаемое каньоном Аваланш. К этим озёрам можно добраться только пешком. На участке между озёрами, на узкой полосе, примыкающей к отвесной стене Южного Тетона, финансист из Вашингтона по имени Сол Натансон разбил ранчо для отдыха площадью в сотню акров.

Его расположение гарантировало полное уединение владельцу и его гостям. Ранчо протянулось между двумя озёрами, позади — сплошная каменная стена. Спереди тропа, по которой ходили люди, пролегала ниже уровня ранчо, расположенного на возвышенном плато.

Седьмого сентября, согласно договорённости, первые гости прибыли в Денвер, где их встретили на личном самолёте «Грамман» Натансона и переправили через горы в аэропорт Джексона. Вдалеке от аэровокзала они пересели на вертолёт хозяина и через пять минут оказались на ранчо. Британский контингент прошёл через иммиграционную службу на Восточном побережье, и поэтому они могли миновать авиатерминал и пересесть на вертолёт вдалеке от посторонних глаз.

На ранчо имелось двадцать домиков с двумя спальнями и общей гостиной в каждом. Поскольку погода стояла тёплая и солнечная и прохладно становилось лишь после захода солнца, многие гости охотно сидели на верандах перед домиками.

Еда, весьма изысканная, подавалась в единственном большом коттедже в центре комплекса. После еды со столов все убиралось, и их расставляли по-другому для проведения конференций.

Обслуживающий персонал работал только на Натансона, был не болтлив, его привозили специально на время конференции. Для полной безопасности частные охранники, выдавая себя за туристов в палатках, охраняли нижние склоны от заблудившихся следопытов.

Конференция совета Линкольна 1999 года длилась пять дней, и, когда она окончилась, никто не узнал, что сюда приезжали гости, пробыли какое-то время и уехали.

В первый день сэр Найджел Ирвин распаковал свои вещи, принял душ, переоделся в лёгкие брюки и твидовую рубашку и вышел посидеть на деревянную веранду перед домиком, который отделил с бывшим госсекретарём США.

С этого места он мог видеть других гостей, вышедших размять ноги. Среди елей, берёз и сосен вились тропинки для приятных прогулок, а к каждому озеру спускалась дорожка.

Он заметил бывшего британского министра иностранных дел и бывшего генерального секретаря НАТО лорда Каррингтона, прогуливающегося с банкиром Чарльзом Прайсом — одним из самых популярных и удачливых американских послов, когда-либо аккредитованных при Сент-Джеймсском дворе. Ирвин был шефом СИС, когда Питер Каррингтон трудился в министерстве иностранных дел, и, следовательно, являлся его боссом. Прайс, ростом шесть футов четыре дюйма, возвышался над британским пэром. Чуть дальше их хозяин Сол Натансон сидел на солнышке на скамье с американским банкиром, специалистом по капиталовложениям, и бывшим генеральным прокурором Эллиотом Ричардсоном.

В стороне лорд Армстронг, секретарь кабинета министров и глава Хоум сивил сервис, стучал в дверь домика, в котором все ещё распаковывала чемоданы леди Тэтчер.

Ещё один вертолёт прострекотал к посадочной площадке, чтобы высадить бывшего президента Джорджа Буша, которого встречал бывший госсекретарь Генри Киссинджер. На один из столиков около центрального коттеджа официанты в униформе поставили чайник перед другим бывшим послом, англичанином сэром Николасом Гендерсоном, который сидел и пил чай с лондонским финансистом и банкиром сэром Эвелином Ротшильдом.

Найджел Ирвин взглянул на программу пятидневной конференции. Сегодня вечером — отдых. На следующий день члены совета разобьются, как обычно, на три комитета — геополитический, стратегический и экономический. Они будут работать раздельно два дня. Третий будет посвящён слушанию результатов их размышлений и дискуссий. День четвёртый отводится для пленарного заседания. Ирвину предоставили по его просьбе час в конце этого дня. Последний день предназначался для дальнейших действий и рекомендаций.

В густых лесах на склоне Тетона одинокий олень, чувствуя приближение брачной поры, звучно призывал подругу. Над рекой Снейк на крыльях с белыми перьями парила скопа13, мяукающими криками выражая возмущение вторжением лысого орла на её рыболовную территорию. Идиллическое место, подумал старый шпион, омрачённое только черным злом, которое он привёз в документах, пришедших к нему из России.

Вена, июнь 1990 года

В декабре предыдущего года работа Эймса в группе внешних операций советского отдела подошла к концу. Он снова оказался незанятым и ещё дальше от файлов 301. Затем он получил свою третью со времени возвращения из Рима должность начальника сектора по чешским операциям. Но она не давала права на доступ к кодам, открывающим самую засекреченную часть файлов 301 с описанием агентов ЦРУ, работающих внутри советского блока.

Эймс пожаловался Малгрю. Это неразумно, убеждал он. Он уже однажды возглавлял всю контрразведку в этой самой секции. Более того, ему необходимо перепроверить агентов ЦРУ, русских по национальности, направленных на работу в Чехословакию. Малгрю обещал помочь, если это ему удастся. Наконец в мае Малгрю предоставил своему другу код доступа. С этого момента, сидя за столом в своём чешском секторе, Эймс мог просматривать файлы, пока не натолкнулся на директорию «Монк — агенты».