Соблазненная роза

Солдаты обеих армий, растянувшихся на безоглядных пространствах, тщетно пытались уснуть, ворочаясь под холодными одеялами, сбиваясь все теснее, чтобы согреться теплом друг друга. А утром святого дня, ибо, напомним, это было Вербное воскресенье, их одеяла были похожи на саваны: снег лежал на них ровной пеленой. Из окрестных церквей порывы ветра доносили звон колоколов, призывавших паству на праздничную обедню. А тысячи солдат, вместо того чтобы славить Господа, занимали исходные позиции для кровавого деяния.

29 марта 1461 года от Рождества Христова, в великий для каждого христианина праздник йоркисты и ланкастерцы снова сошлись для сечи, на открытой всем ветрам Тайтонской пустоши. Зачинщики битвы начали наступление, их вели сам Эдуард, Фоконберг и Уорик. Защищавшимися ланкастерцами командовали Нортумберленд, Сомерсет и Эксетер.

Хотя наступавшим бил в лицо ветер со снегом, воинственные вопли, доносившиеся с их стороны, свидетельствовали о том, что силы у них немалые, тысяч эдак тридцать. У ланкастерцев, правда, солдат было гораздо больше, но среди них обреталось много шотландцев и бургундцев, нанятых королевой. Генри слыхал, что эти удальцы более искусны в мародерстве, нежели в честном бою, они и ради родной-то земли едва ли станут жертвовать своей шкурой.

Сквозь снежную пелену на ланкастерцев неожиданно посыпался град смертоносных стрел, солдаты, взвыв от боли, спешно заслонились щитами, зарядили луки, но ответная атака не удалась, летящие против ветра стрелы никого не задели, Йоркисты же, не растерявшись, подобрали вражеский подарочек и снова угостили противника его же стрелами. Когда колчаны обеих армий опустели, вперед двинулась легковооруженная пехота, готовая принять на себя, как уж исстари повелось, основные тяготы боя.

И вот раздался сокрушительный треск и леденящий душу скрежет: противники сошлись. И началась резня. Каждый защищался, как мог, стараясь заодно уложить побольше врагов.

Солдаты Генри сражались, как львы, не отступая от него ни на шаг. Вскоре раненой его руке стало не под силу удерживать меч, Генри переложил его в левую. Однако драться левой было очень неудобно. Сунув меч в ножны, он принялся размахивать алебардой, стараясь бить точно по шлемам и кирасам. Ноги Генри разъезжались на скользком, пропитавшемся кровью снегу, со всех сторон на него сыпались оглушительные удары.

Через несколько часов он уже едва держался на ногах, а вражеский напор все не ослабевал. Генри страшно хотелось пить, но он не осмеливался снять шлем и открыть лицо. Оруженосец протянул ему бурдюк с разбавленным вином. Генри поднял забрало и поднес бурдюк к губам, но струя оказалась слишком сильной и большая часть вожделенной влаги пролилась ему на подбородок. Он слышал немало рассказов о том, как обыкновенная жажда становилась причиной гибели многих славных воинов. Чтобы напиться, нужно было снять шлем, а враг только того и дожидался. Да, кстати о шлеме, сколько еще ударов он сможет вынести? Генри чувствовал, как сильно его шлем успели покорежить, словно на голову его владельцу обрушили полыхающую небесную звезду, а не металлические копья. Голова Генри разрывалась от боли, а в ушах стоял непрерывный пронзительный звон.

Уже где-то за полдень на помощь врагу пришли свежие подкрепления, и все чаще Генри подумывал о том, что ланкастерцам не выстоять. Их правый фланг напористо теснили к речке, солдатам приходилось бороться за каждую пядь, чтобы не сорваться с крутого берега, но все чаще и чаще слышались вопли падавших в воду раненых и убитых.

Внезапно послышались панические крики, призывавшие скорее бежать. Генри в этот момент, держа на руках смертельно раненного Аэртона, бродил среди гор трупов, пытаясь найти хоть какое-то укрытие. Он хотел отнести друга к его коню, но Аэртон умолял оставить его прямо здесь, на поле, говорил, что о теле позаботятся его солдаты и что он не заставит их долго ждать. Генри опустил умирающего рядом со страшным холмом — из лежавших вповалку трупов. Иного укрытия от пронизывающего ветра поблизости не было. Генри стащил с головы Мида искореженный шлем, едва шевеля губами, тот сразу же стал уговаривать Генри бежать, не упускать возможности спастись.

Люди Генри молили его о том же. Да, йоркисты уже начали собирать кровавую дань с поверженного противника. Покинул поле тяжело раненный Нортумберленд. Часа три назад Генри послал своих людей к Розамунде, ибо надежд на победу становилось все меньше, да еще при таком ветре. Генри не привык бежать, но он должен выжить, чтобы выполнить свои обязательства. К тому сражаться дальше, зная, что все предрешено и тебя наверняка прикончат, не имело смысла.

Вскоре Генри уже сидел на своем Диабло, пытаясь пробраться среди гор трупов, копыта жеребца то и дело скользили на кроваво-снежной грязи. Наконец Генри удалось выехать на открытое пространство, и он приказал своим солдатам следовать за ним Вокруг кипела страшная сеча. Узкое русло Петушиного ручья было запружено трупами, по ним, точно по мосту, переправлялись еще живые. По-весеннему бурливая вода была красной от крови.

Краешком глаза Генри увидел, что их настигает отряд йоркистов. Он пустил коня в галоп. Генри повезло: преследователи скоро отстали, утешившись более легкой добычей: им было чем поживиться и здесь, в окрестностях Тайтона. В погоню за устремившимися в сторону Йорка уцелевшими противниками они отправятся позже.

Глава СЕМНАДЦАТАЯ

Поначалу Розамунда упрямо отказывалась покидать королевскую резиденцию, умоляя гвардейцев позволить ей дождаться Генри. И лишь когда те объяснили, что выполняют приказ Генри, она подчинилась. Судя по тому, что Генри прислал за нею своих людей, дела ланкастерцев были плохи. Ведь он говорил, что отправит ее в Йорк в крайнем случае. Она торопливо рассовывала вещи в дорожные сумки, а в мозгу се лихорадочно билось: что с Генри?

Тихо плача, она взглянула на хмурое небо. Солдаты не сказали ей ничего вразумительного. Или просто не хотели ее огорчать? Божились, что. когда они уезжали, их хозяин был в полном здравии. Воздух был полон запахами битвы. Со всех сторон эхо доносило мужские крики и скрежет железа о железо. Розамунда даже подумала, что сражающиеся вот-вот подберутся и сюда. Двое присланных Генри молоденьких солдат, поглядывая в переданную им хозяином карту, ловко пробирались задами дворов, чтобы не попасться на глаза шайкам, бесчинствующим на дороге. Время от времени бандитам надоедало шарить по карманам и кошелькам мертвых и умирающих, и они забавлялись тем, что пускались в погоню за живыми беглецами.

Наконец Розамунда и ее провожатые отъехали на безопасное расстояние от этих весельчаков. Она с облегчением вздохнула.

В лицо дул ледяной ветер, щеки Розамунды очень скоро онемели, она вся продрогла, от этого мерзкого ветра не спасала даже ее замечательная подбитая беличьим мехом шубка. По всем дорогам, ведущим на север, скакали ланкастерцы, у многих на седлах сидели раненые товарищи. Ветер доносил запах горящих повозок и конского мяса, вопли раненых и гул битвы.

Еще никогда в жизни Розамунда так не радовалась городским стенам. Наконец-то доехали! Главные ворота Йорка были распахнуты, принимая истерзанных жестокой битвой, но, слава Богу, живых бойцов. От целой армии осталось всего несколько отрядов…

Друзья Генри, Марстоны, жили в северной части Йорка, солдаты доставили к ним Розамунду в целости и сохранности. Упрямая гостья вознамерилась было дожидаться своего супруга, но мистрис Марстон уговорила ее лечь отдохнуть. Ведь чтобы ждать Генри, совсем не обязательно оставаться на ногах.

Взглянув на встревоженные лица хозяев, Розамунда поняла, что они совсем не уверены в том, что Генри приедет за нею. Но она цеплялась за надежду, она молила Господа оставить ее Генри в живых, обещая исправно посещать мессы и всегда помогать бедным. Ее накрыли поверх шубы целым ворохом одеял, но она никак не могла согреться, даже жаркое пламя очага не могло унять ее дрожь.

Марстоны предложили ей и ее спутникам щедрое угощение, но она не могла и смотреть на еду. Лошадей хорошенько вытерли и тоже накормили. Друзья Генри очень старались устроить ее поуютнее. Розамунда была бесконечно им благодарна, но втайне знала, что, пока за дверью не раздадутся знакомые шаги, не ведать ей ни покоя, ни уюта.

В эту холодную морозную ночь улицы Йорка то и дело оглашались цокотом и испуганными криками: беглецы искали пристанища, спеша скрыться от разъяренных йоркистов.

— Просыпайтесь, миледи. Вам пора уезжать, — мистрис Марстон потрясла гостью за плечо, тщетно стараясь ее разбудить.

Наконец Розамунда открыла глаза и, увидев перед собой незнакомое лицо, не сразу поняла, где она находится. А когда вспомнила, то похолодела от ужаса.

— Что, какие-нибудь новости от Генри? — спросила она, пытаясь дрожащими руками нащупать под кроватью свои башмаки.

— А какие именно вы желали бы услышать, миледи? — донесся с порога знакомый низкий голос.

Розамунда недоверчиво подняла глаза… Он! Все доспехи в пробоинах и в крови, лицо помятое и страшно усталое. Но чудо, о котором она молила Господа, все-таки свершилось — ее возлюбленный остался жив, и он снова с нею рядом!

С радостным воплем она кинулась к нему на шею, забыв про второй башмак. И вот она уже рыдает в его объятиях от непомерного счастья. От Генри ужасно пахло — отвратительными запахами кровавой битвы, он был такой мокрый, и такой холодный… Розамунда ничего этого не замечала, наслаждаясь сознанием того, что он — жив!

Щеки его были просто ледяными, зато губы жаркими как огонь.

— Тебя не ранили, любимый? — всполошилась она.

— Самую малость. Это ничего, заживет. А теперь в путь. Я бы очень хотел, чтобы мы все остались в живых, поэтому медлить нельзя ни минуты. Они уже в городе и хватают всех подряд.

Он выпустил ее из объятий, и Розамунда побежала натягивать второй башмак. Генри повлек ее по узкой лесенке, перепрыгивая через две ступеньки разом. Какая-то странная возня во дворике дома свидетельствовал о том, что там не только люди Генри, но и много всякого сброду.

— Ну скорее же, родная. Не хотелось бы стать охотничьим трофеем для этих выродков.

— А куда мы едем?

— В Шотландию.

— Вечером?

— Сию же минуту, если, конечно, удастся. — Он расхохотался, увидев ее ошеломленный взгляд, и, не удержавшись, поцеловал в щеку, прежде чем усадить в седло.

Проехав под покровом промозглой темноты мимо набившейся во двор толпы, Генрихи его отряд выехали на мощеную улицу. С южной стороны все сильнее нарастал шум, подтверждая городские слухи: йоркисты явились чинить расправы над недобитыми врагами. Счастье, что дом Марстонов был в северной части, неподалеку от Монастырских ворот, Генри знал, куда отправить Розамунду, — главное, подальше от Микелевых ворот, преследователи наверняка поскачут через них. И пока хорошенько не покуражатся на всех дворах и улицах, не наворуются, не насладятся кровавой местью, к Монастырским воротам наверняка не направятся. Генри правильно все рассчитал и теперь торопился воспользоваться нерасторопностью йоркистцев и ускользнуть прямо у них из-под носа.

Очень скоро беглецы покинули город, несясь во весь опор по примороженным полям, снег посверкивал при свете факелов, горевших в руках у головных всадников. Они не сбавляли скорость до тех пор, пока Йорк не остался далеко позади. Розамунду мучило любопытство: королева и принц тоже едут с ними? Вроде бы должны. Поскольку все всадники «шли укутаны в темные плащи, Розамунда не могла понять, кто из них Маргарита. В самом хвосте процессии, приметила Розамунда, четверо всадников держали носилки — когда ее величество устанет от седла, ее понесут. Розамунда догадывалась, что сейчас они тоже не пусты — там спит маленький принц.

Только на пересечении границы, у Твида, беглецы окончательно перешли на обычный, приличествующий путешественникам шаг. Погода была ясной, но очень холодной. Розамунда спросила, долго ли еще ехать, на что Генри, усмехнувшись, ответил, что они не проехали еще и одних владений. Розамунде же казалось, что они пересекли уже несколько границ. Впереди было графство дружественного им Нортумберленда, а еще севернее королеву дожидались шотландские союзники.

Утром, когда солнце выглянуло из-за серебристых облаков, лорд и леди Рэвенскрэг окончательно распрощались с королевой и ее придворными. Маргарита пожаловала Генри кошель золота и медаль со своим изображением — в благодарность за то, что он доставил ее в Шотландию. Далее ее путь лежал к Бервику. Она рассчитывала устроить там Ставку, из которой собиралась руководить дальнейшей борьбой за престол для своего сыночка.

Розамунда сделала почтительный реверанс и улыбнулась, услышав, что королева снова обратилась к ней по-французски. Она наугад лепила свои «oui» и «поп», но теперь ее совершенно не заботило, что королева примет ее за полную идиотку. Их дороги расходились и, скорее всего, навсегда.

Розамунда, уютно прислонившись к теплой груди Генри, смотрела, как исчезает вдали королевская кавалькада. У Генри вырвался вздох облегчения, он на радостях обнял свою милую женушку.

— Ну слава Богу, избавились, — пробормотал он и стал осыпать Розамунду поцелуями. Теперь мы можем делать все, что захотим.

— Мы что, останемся здесь? — спросила она, оглядываясь на лачугу с гордой вывеской «Гостиница». — Или поедем домой, в Рэвенскрэг?

С лица Генри сбежала улыбка, и он со вздохом сказал:

— В Рэвенскрэг мы пока вернуться не можем. Поедем с тобой к Ламермурским горам, там у меня есть небольшая крепость, конечно, со Скалой Ворона ее не сравнишь, но там мы можем переждать, пока улягутся страсти после битвы.

— Вдвоем, только ты и я? — недоверчиво спросила Розамунда, но глаза ее мечтательно вспыхнули при мысли о том, что наконец-то Генри будет принадлежать ей, и никому больше.

— Ну да. И еще они. — Он махнул рукой в сторону своего оруженосца, личного слуги и нескольких вооруженных охранников. Все остальные солдаты сейчас направлялись домой, прихватив по дороге горничную Розамунды, молоденькую Марджери и тех гвардейцев, которые так и остались в чеширской гостинице после таинственного исчезновения их хозяйки.

Тебя ищут, да? — вдруг спросила Розамунда. Угрюмо молчавший Генри сразу потемнел лицом. Розамунда испугалась. И что она спрашивает его о Рэвенскрэге, могла бы и догадаться, что там ему теперь быть опасно. — Ты боишься, что они захотят с тобой расправиться?

— Да, — неохотно сказал он. — Это мой ответ и на первый твой вопрос, относительно возвращения в Рэвенскрэг. Но я знаю, что нужно сделать, чтобы меня перестали преследовать.

— И что же? — спросила Розамунда.

— Перво-наперво довериться людской молве. Я слышал, что Эдуард слывет честным и справедливым. Если он действительно таков, как о нем говорят, то у меня есть шанс сохранить большую часть моих земель.

— Ты говоришь о предводителе йоркистов? О принце Эдуарде?

— О нем самом. Предложу ему свою поддержку. Что, любовь моя, не думала не гадала, что скоро тебе выпадет быть женой йоркиста? — Он расхохотался, увидев, какими круглыми стали глаза Розамунды.

— Но только что королева Маргарита вручила тебе медаль, оказала тебе честь.

— Оказала. И я это заслужил. Да-да. Я всегда неукоснительно исполнял свой долг и был верен английской короне. И впредь буду ей верен. Потому что следующим королем Англии будет, конечно, Эдуард, а не ублюдок Маргариты. Можешь мне поверить. Так все и будет.

— Значит, кончится война?

— Я бы не стал говорить так определенно. Назовем это сладостным затишьем.

Они ехали по изумительным местам. В утреннем тумане все ярче мерцал огромный оранжевый крут солнца. В какой-то миг лучи его прорвали пелену облаков, окрасив золотом припорошенные снегом вершины холмов, видневшихся впереди. Генри придержал коня, чтобы показать Розамунде, куда они едут.

— А я думала, что в Шотландии кругом высоченные горы и что здешние жители готовы напасть на всякого, кто не из их клана, — призналась Розамунда, недоверчиво вглядываясь в спокойный мягкий ландшафт.

— Это все гораздо севернее. А здесь земли спокойные, никаких гор, лишь пологие холмы, такие же, как те, по которым мы только что проехали.

Благодатный край, здесь мы будем в безопасности, и главное — вместе. — Он обнял ее за плечи. — Будем жить как селяне. Ибо здешнее мое пристанище очень бедно, эта скромная крепость ни в какое сравнение не идет с нашим роскошным Рэвенскрэгским замком.

— А как долго мы тут пробудем? — спросила Розамунда, уткнувшись лицом в теплую ямку на его шее и шаловливо водя по соленой коже кончиком языка — пока не почувствовала, как тело Генри отзывается красноречивой дрожью.

— До тех пор, пока тебе не надоест предаваться со мною утехам любви, — прошептал он, целуя ее в губы.

Счастливо рассмеявшись, Розамунда крепко его обняла, прижавшись к мускулистой груди. Наконец-то она обнимает его наяву, а не в мечтах…

— Сначала вам не мешало бы принять ванну, милорд, — сказала она, сморщив носик.

— Разумеется. Мы можем принять ее вместе; расположившись у теплого очага. Доставь мне такое удовольствие. — Он нежно прижал ее к себе. — Конечно, грустно, что я вынужден скрываться. Обещаю тебе, душа моя, что это ненадолго, пока не минут опасные времена.

— С тобой вдвоем я готова пробыть здесь сколько угодно, — искренне призналась она, заглядывая в его синие очи, сияющие нежностью и любовью… к ней, к Розамунде. — Просто я хочу знать, как долго мы пробудем в Шотландии, ведь ты, возможно, не захочешь… чтобы твоего сына считали шотландцем.

— Что? — Теперь в его глазах отразилось великое потрясение. Казалось, он не верил услышанному. — Что ты сказала? — переспросил он, слегка отодвинув ее от себя. — Розамунда… ты… то есть мы… у нас будет ребенок?

— Да.

— Ты уверена?

— Да, милый.

Видя, как он счастлив, Розамунда чуть не расплакалась от радости. Генри снова обнял ее, но очень осторожно и почтительно, словно боялся ей навредить.

— Чего ты испугался. Гарри Рэвенскрэг? — чуть обиженно усмехнулась она и, обвив его шею руками, притянула его губы к своим. — Я хочу насладиться нашим изгнанием, но сначала ты должен кое-что мне пообещать, а что, догадайся сам.

Генри осыпал ее лицо поцелуями… Как же он любил эту женщину!

— Обещаю, что буду вечно тебя любить, прекрасная моя роза, Роза Рэвенскрэга.

Розамунда просияла, вполне довольная услышанным.