Соблазненная роза

— И ты наденешь опять свое новое платье, а намою долю выпадет удовольствие снять его с тебя, — сказал он, проведя рукой по се спине, лаская круглые ягодицы, обтянутые пурпурной материей.

— Это будет замечательно, Гарри. Именно об этом я и мечтала.

— Милая моя, прости, если я обидел тебя. Я не хотел.

— Я знаю, — сказала она, в тот же миг от всего сердца прощая ему все.

Его страстные поцелуи не позволили ей больше ничего произнести. Она только чувствовала, как нарастает его страсть. Словно прочитав ее тайное желание. Генри осторожно уложил Розамунду на траву, под защиту берез и терновника.

Земля под ее спиной была полна молодой весенней силы. Розамунда с жадностью принимала все более настойчивые ласки, чувствуя, как страшно истосковалась по нему за долгую разлуку. Их влечение было до того неистово, что долго томить себя нежностями они не могли. По его трудному дыханию и яростным поцелуям Розамунда поняла, что соединение их будет жарким и быстрым. Она в томлении напряглась…

— Я люблю тебя, милая. Я люблю тебя, — неустанно шептал он, лаская ей бедра и поднимаясь все выше. Она, всхлипнув, раскинула ноги — она хотела его сейчас же, скорее… Генри прильнул к ее рту, все еще медля, оттягивая то мгновение, когда его пламень ворвется в ее прохладную плоть и она задохнется от восторга. Розамунда обхватила ногами его стан и сама притянула его крепче, каждой жилочкой впивая жар мускулистого тела. Вцепившись в его рубашку, она старалась приладиться. И он наконец вошел в нее, и еще, и снова, и глубже… Она закричала, забыв обо всем, кроме муки наслаждения.

Никогда еще они так друг друга не вожделели, никогда еще пик телесного блаженства не был так изумителен. А потом, когда ветерок обвевал их разгоряченные любовью тела, она с благоговением вспоминала заново каждый миг их неистового слияния. Генри все-таки признался ей… Генри Рэвенскрэг стал ее возлюбленным, подарил ей не только свое тело, но и сердце.

— Ты готова ехать, милая? — наконец спросил он, томно улыбаясь, вкушая блаженное изнеможение утоленной страсти.

— Да. Нас ведь ждет ужин. Праздничный.

Генри помог ей подняться и лукаво усмехнулся.

— Ни одно блюдо на всем божьем свете не может быть слаще того, которое я только что отведал, — прошептал он ей в самое ухо, снова крепко ее обнимая. — Спасибо, милая, за твою чудесную любовь. — Он нежно ее поцеловал.

— Это тебе спасибо, — сказала Розамунда, прижимаясь к его плечу, и он повел ее к лошади, которая неподалеку от них щипала травку.

— Ну или. Вот возьму сейчас и, как гордый завоеватель, перекину тебя через седло — точно трофей — и повезу в замок.

— Нет, — засмеялась она, протестующе крутя головой. — Я лучше сяду впереди тебя на седло, любимый.

Он обхватил ее за талию и усадил, потом сел сам, укрыв ее своим плащом. Розамунда удовлетворенно вздохнула: его тело грело и защищало от ветра, его сила защитит ее от любых невзгод. Она улыбнулась и прижалась к нему еще крепче, и вот они уже галопом мчатся по весенним просторам. И Розамунда больше не сомневалась в том, что Генри, лорд Рэвенскрэгский, всецело принадлежит ей.

Часть вторая

Глава СЕДЬМАЯ

Осенью тысяча четыреста шестидесятого года армия Йорка продвигалась на север, а сам командующий, герцог Йоркский, обретался тем временем в Лондоне, пытаясь доказать законность своих притязаний на королевский трон. Он вел себя как истец — хоть король и обещал завещать ему власть, простых заверений было недостаточно. Пока он тут разводил словопрения, приверженцы Ланкастера успели, между прочим, еще в июле заручиться поддержкой Нортгэмптона и привлекали под свои знамена все больше свежих сил.

Декабрь нынче выпал холодный, зато сухой. Это отрадно — летом намоклись на весь год. Да, последние несколько месяцев сторонники короля действительно неустанно пополняли свою армию. Готовя наступление на Лондон, поддерживали постоянную связь с королевой Маргаритой, временной резиденцией которой был Поунткрэфтский замок.

После долгого размышления Генри все же написал Розамунде письмо, моля ее приехать на Рождество. Оно, конечно, теперь всем не до праздников, но провести Святки с Розамундой — само по себе великая радость. Прошло уж несколько недель, как он отослал с верным человеком свое послание в Рэвенскрэг, но ответа до сих пор не везли. Генри знал, что зимнее время — не самое лучшее для долгих переездов, но он солдат, и ход боевых действий от него не зависит, поди угадай, когда ему еще выпадет что попраздновать, да и выпадет ли. Выехав с небольшим конным отрядом на пригорок, он долго всматривался в горизонт, словно не замечая снежную крупу, хлеставшую в лицо. Однако вестовой не явился и сегодня. У Генри уже изболелась душа — как она там без него. Были среди его соратников смельчаки, взявшие жен с собой, но он не хотел ввергать в риск свою Розамунду. Лето он провел в походах, потом передохнул дома пару недель — и снова на коня. Прошла осень, подоспела зима. Генри люто тосковал по жене, а теперь, когда не мог дождаться ответной весточки, и вовсе потерял покой. Герцог Йорк, докладывали ему, застрял в Уэйкфилде, в замке Сэндел, ждет подкрепления, которым командует его старший отпрыск Эдуард, граф Марчский, ведущий кампанию в Уэльсе. Может статься, эта игра в кошки-мышки продлится до самой весны…

Только когда стемнело. Генри со своими людьми поскакал назад — под защиту мощных стен Поунгкрэфта.

Леса в этих краях были необыкновенно густыми. Отряды мятежного Йорка разбили лагерь под сенью деревьев и расчистили место для костров. К войску прибилось много местных мужчин, охочих до приключений и солдатской поживы. Дни напролет новобранцы постигали азы воинской науки, не проявляя, однако, должного рвения, а их командиры, напротив, всячески старались обратить дремучих пахарей в солдат. Впрочем, попадались и вполне хваткие и расторопные ученики — таковых ставили в пример прочим лентяям.

Жизнь на биваке оказалась вполне рутинной — обещанных приключений пока не было. Лучники оттачивали меткость, используя в качестве мишеней бочковые донья, латники точили мечи и чинили амуницию. А новоиспеченные вояки слонялись по лагерю, ворча по поводу вес скудеющих день ото дня харчей. И убедить их в том, что враг всего в неделе пути отсюда, не было никакой возможности.

При войске были и женщины — приходили кормить и обстирывать своих мужей, а были и такие, кто сопровождал солдат от самого Лондона — чтобы те меньше тосковали в долгие зимние ночки. Одна из путешественниц, пребойкая блондиночка по имени Нелл, пристала к отряду местных, йоркширских.

— А сам-то Йорк недалеко уже что ли? — спросила она, протискиваясь поближе к костру.

— Что ли да.

— Я слыхала, в Поунткрэфтс скрывается наша француженка — королева.

Могучий детина с очень светлыми волосами сосредоточено обгладывал заячье бедро и явно был нерасположен к беседе. Нелл, обняв детину за мощную шею, хотела его поцеловать, однако ж он молча ее оттолкнул.

— Не мешай человеку, милашка, не видишь что ли, что он оплакивает свою усопшую возлюбленную, — сказал его приятель, хитро ей подмигивая. — Зато я готов с тобой поразвлечься.

— Сердечный ты мой, что ж ты мне ничего не сказал, а? посочувствовала Нелл, — Стивен, милок, иногда стоит выговориться, — глядишь, и полегчает. — Отступаться Нелл не собиралась, — Она была хорошенькой?

Стивен вперил в женщину синие очи:

— Она была хороша, как ангел.

Эти его слова были встречены дружным гоготом, за что один из весельчаков, сидевший на свою беду рядом, немедленно поплатился. Кулак у Стивена был увесистый. Несчастный заскулил от боли. а Стивен изрек:

— С того дня женщины для меня не существуют.

— Дал обет, — давясь смехом, прошептал кто-то. Многие уже успели отведать его кулачища и знали, что Стивена из Форджа лучше не трогать.

— Ой ли? Так-таки больше ни на кого и не взглянешь? — недоверчиво спросила Нелл.

— Ее одну я любил, а теперь она мертва. Я слово себе дал, что никогда не женюсь.

— Одно дело жениться, другое — с кем-то слюбиться. — Чертовка Нелл явно его поддразнивала. Она погладила руку Стивена, сразу учуяв, что силушка у него недюжинная.

— Так и быть, помогу тебе поскорее ее забыть.

— Никто мне не поможет, — буркнул он, стряхивая обглоданные кости. — Завтра нам ни свет ни заря вставать. Шла бы ты отсюда, — сказал он, направляясь в чащобу. Остальные молча смотрели на его понурую спину.

— Как она померла, парень совсем свихнулся, — ввернул Ходж, радуясь случаю побыть в центре внимания. — Что и говорить, красотка была, каких поискать. Розамундой звали — дочка моей Джоан. Не пойми с чего, раз — и померла, и не дома даже. Бедный малый не отходил от ее могилы — день и ночь там торчал. А уж какой камень ей положили — точно принцессе, весь резной, кто она, да чья, да когда отошла, все как есть прописали — загляденье.

Рассказ произвел впечатление. Закончив его, Ходж, облизнувшись, стал оглядывать Нелл. Он много еще чего мог порассказать про загадочную смерть своей падчерицы, где правду, где приврать для красного словца. Однако решил оставить кой-чего про запас — вечеров впереди много. Удостоверившись, что все уже угомонились под своими одеялами, и придвинувшись ближе к тлеющему под золой костру, Ходж игриво толкнул Нелл в плечо и протянул ей красную ленту, которую подтибрил неделю назад дома.

Нелл переходила из рук в руки. Правда, ей очень приглянулся командир Стивен, но красная шелковая лента приглянулась тоже. Она кивнула, соглашаясь, и сноровисто спрятала подарок в кошелек. Ходж был не хуже и не лучше прочих ее дружков.

Розамунду радовало, что погода была сухая, хоть и морозная. Она устала от седла, но путь был еще неблизкий. Чтоб себя подбодрить, она воображала, как они с Генри свидятся. Когда нарочный привез от него письмецо, в коем тот просил ее — просил! — приехать на Рождество, Розамунда чуть не помешалась от счастья — ей хотелось скакать и кружиться. Но при слугах она только улыбалась, зато уж в своей комнате дала себе волю — носилась по комнате (и впрямь словно тронулась!), прижимала свиток к груди, целовала пергамент, представляя, как ее Генри сидит и выводит:

«Дорогая женушка! Очень по тебе стосковался. Мне без тебя свет не мил — ни днем ни ночью».

Она повторяла эти строчки, пока не запомнила их наизусть. Потом стала читать дальше. Почерк был больно неразборчив, и Розамунда все гадала, сам он писал или эдак писец расстарался? Она никогда еще не получала от него писем, но полагала, что столь знатный дворянин и писать должен безупречно. Одолев две страницы вихляющих строчек, в которых каждая буква не походила на самое себя. Розамунда склонилась к первой мысли: такие пылкие словечки он никому не доверил бы. Уважая чувства супруга, она не стала просить помощи у писца Грегори (хоть он был не такой противный, как второй, уехавший с Генри). Пару часов она мужественно вчитывалась в каракули своего возлюбленного и совсем не сразу смекнула, что он зовет ее к себе в Поунткрэфтс. А долго ль туда добираться-то? А хоть и долго — она готова ехать хоть на край света, лишь бы быть с ним рядом.

Их небольшой караван спускался по пологому холму к ручью — напоить лошадей. В болотистой низине паслись овцы. То и дело взгляд утыкался в огромные валуны, точно какой-то великан почудесил — сбросил их с верхушки холма. Розамунда озябла, хоть шубка ее была очень теплой, а мысли о встрече разжигали кровь. Скорее бы. Честно говоря, ей мечталось не только о горячих губах и руках Генри, но и о приветливом очаге, о сытном ужине. Скорее бы доехать до этого Поунгкрэфта.

— Ой, леди, вы гляньте-ка, — крикнул один из ее охранников.

На каменном мосту через ручей чернел какой-то узел. При ближайшем рассмотрении узел оказался человеком — мертвым. Розамунда вскрикнула, признав в этом горемыке вестового, который принес ей письмо и должен был доставить Генри ее ответ. Она в ужасе отвернулась, а солдат, подняв голову мертвеца, увидел, что его горло проколото ножом. И конь, и переметные сумы исчезли.

— Верно, постарались грабители, миледи. Нам лучше отсюда убраться — в ближайший городок.

— Городков тут нет — одни деревни, — сказал гвардеец постарше.

Они с опаской осмотрели мирное вроде пастбище — да, только овцы… Людей у Розамунды было немного — трое охранников, грум, ее паж Пип и личная ее горничная Марджери. Двое мулов с поклажей. Когда собирались, казалось, народу достаточно, и лишь сейчас, убоявшись невидимых разбойников, Розамунда и ее подчиненные корили себя за неосмотрительность.

Предыдущие три ночи они провели в имениях сэра Исмея. Розамунда посещала их с неохотой, но само собой разумелось, что на ночлег она поедет к отцу, куда ж еще? У Фореста — одного из сопровождающих ее гвардейцев — имелась подробная карта земель де Джиров и Рэвенскрэгов, на которой были отмечены все поместья и монастыри, обязанные оказать лордам и их семьям подобающий прием. Розамунде это было в диковинку, но скоро она поняла, что такие обычаи породила кочевая дворянская жизнь.

Путешественники уже свернули к востоку и покинули пределы относительно безопасного Лэнгли Гаттона — владений сэра Исмея.

Они пустили лошадей галопом, желая поскорее убраться из зловещей долины. Однако вроде бы их никто не преследовал, а вскоре перед ними раскинулась еще одна долина: с пригорка она казалась похожей на лоскутное одеяло. У Розамунды засосало под ложечкой — этот вид показался ей страшно знакомым.

— Куда это мы едем? — обернулась она к Форесту.

— В Боттонское аббатство, миледи. Там и заночуем. Сожалею, что мы не сможем посетить Сестринскую обитель, столь почитаемую семейством вашего батюшки, но оно слишком уж в стороне от нашего пути. А настоятелю в Боттоне предписано принимать на постой лорда Генри, так что без крова не останемся, не волнуйтесь.

Розамунда милостиво улыбнулась, давая понять, что согласна. Против самого аббатства она ничего не имела, кроме разве того, что оно было совсем близко от Виттона. Когда-то она часто проходила мимо и видела, как монахи в черных рясах пасут овен и рыхлят землю. Душа Розамунды рвалась надвое: мучительно хотелось взглянуть на родную деревню, и в то же время останавливал страх быть узнанной. Мучило и другое — Розамунда опасалась, что Генри уедет вдруг из Поунткрэфта, так ее и не дождавшись. Вестовой ведь мертв, а значит, Генри не получил ее ответ и не знает, что она едет к нему.

В аббатство путешественники прибыли засветло — как раз только-только лег туман, окутавший всю округу — и дома, и верхушки деревьев, придав всему жутковатый и мрачный вид. Узнав, кто они такие, распорядитель подворья оказал им необыкновенное радушие. Прибывших усадили перед очагом, принесли блюда с горячим душистым мясом, напоили подогретым элем, а еще каждому досталось по изрядному куску хлеба с медом. Наслаждаясь теплом и сытной едой, Розамунда не могла не думать о том, что совсем близко — родной ее дом. Ей страсть как хотелось повидать своих, особенно Мэри, очень хотелось, хотя она испытывала прежний ужас перед Ходжем. Она знала, что сэр Исмей послал им денег и еды, но очень уж манила ее мысль забрать сестренку. Если б с нею увидеться… да так, чтобы никто их не углядел, и сказать, дескать, вот она я, живехонька. Но как это сделать? И потом: не слишком ли опрометчиво доверить малому ребенку роковую тайну — тайну превращения нищей крестьянки в леди Рэвенскрэг. Розамунда долго гадала, как бы помочь сестренке, и. уже ложась в постель, все же придумала. В аббатской гостиничке не хватает прислуги, вот она и попросит, чтобы взяли Мэри — на кухню. Тут она будет жить в сытости и тепле, а главное — подальше от блудодея Ходжа.

Как только горничная ее уснула, Розамунда оделась, накинула шубку и отправилась искать Пипа. Он спал в одной комнате с охранниками. Розамунда прокралась на цыпочках в их покой, стараясь не задеть циновки.

Пип сразу открыл глаза, но спросонья долго не мог понять, чего от него требует госпожа. Выяснив, что ее нужно куда-то сопровождать, он живо начал обуваться и натягивать плащ. Ему очень хотелось спросить, куда они отправляются, но он молча покорился приказу.

Им удалось незаметно выскользнуть в мощенный булыжником двор. Розамунда послала пажа седлать лошадей и, схоронившись в тени, нетерпеливо ждала. Но вот послышался цокот копыт, очень громкий из-за булыжника. И опять Розамунда вся сжалась, страшась, как бы кто их не перехватил… Потом они без хлопот провели коней мимо прикорнувшего у калитки привратника — Розамунде просто не верилось, что все обошлось.

— В здешней деревне живет одна девочка — с нею в семье ужасно обращаются. Я говорила о ней аббату, и он согласен взять ее в услужение при доме для гостей. Я оставлю денег на ее содержание, — объяснила Розамунда Пипу, когда он все же, не утерпев, спросил, куда они едут.

Он понимающе кивнул, но тут же поинтересовался, отчего они едут за ней тайком да еще в кромешной тьме.

— Отчим девочки просто так ее не выпустит. А если мы заберем ее сейчас, без его ведома, ты сможешь отвезти ее на своем коне — она совсем маленькая н худенькая.

Пип покорно склонил голову, но ему стало очень неуютно, когда он понял, что ему придется ехать чуть ли не в обнимку с какой-то вонючей крестьянской замарашкой. Недаром его отец, приметив в наследнике чрезмерную изнеженность и брезгливость, нарочно отослал его в Рэвенскрэг, надеясь, что там из его привереды сделают настоящего солдата. Удрученный предстоящим испытанием, Пип, однако, не смел прекословить хозяйке. Во-первых, такова уж была его служба, а во-вторых, он был без памяти влюблен в прекрасную леди Розамунду.

Вскоре они были у Виттонской церквушки, стоявшей чуть поодаль от домов — на самом берегу извилистой речки. От близости воды туман здесь был еще гуще, он сразу окутал их клочковатыми клубами. Увидев сквозь плотную пелену могильные камни на церковном погосте, Пип вздрогнул и перекрестился. И тут, к полному его ужасу, леди Розамунда свернула на дорожку, ведущую именно к этому погосту.

— Неужто та девочка, о которой вы говорили, живет где-то здесь? — пролепетал он, стараясь не отставать от Розамунды.

— Нет конечно, просто я хочу взглянуть на одну могилу. — Она принялась осматривать скрытые серой дымкой могильные плиты. С прошлого года их заметно прибавилось: многие ее односельчане покоились в свежих могилах. Но вот она увидела камень значительно больше остальных и искусно обтесанный… у самой стены. У нее похолодело в животе, и от страшного предчувствия заколотилось сердце. Розамунда уже знала: там она увидит свое собственное имя.

Светила луна, и от ее неверного света белые клубы тумана слабо мерцали. Пип еще раз перекрестился, опасливо озираясь по сторонам, коленки его дрожали.

Розамунда соскочила со своей Динки и пошла по мерзлой земле к могиле. Там она приметила увядший букет. Кто мог его тут оставить? Разве что Мэри. Или Стивен. Лишь эти двое по-настоящему могли горевать о ней. Преодолев страх, она заставила себя всмотреться в недавно выбитую надпись:

Здесь покоится Розамунда, дочь Джоан Хэвлок.

Умерла в 18-й день декабря, в год 1459, Упокой, Господи, ее душу.

— Миледи, сюда кто-то идет, — прошептал Пип, всей душой надеясь, что ему просто показалось.

Розамунда обернулась на звук шагов и увидела хрупкую детскую фигурку, укутанную в плащ: девочка шла из дома священника и несла корзину, прикрытую платком. Она очень торопилась, а вскорости и вовсе припустилась бегом. Розамунда узнала свою Мэри! Вот удача-то! Ну да, сестренка часто ходила прибирать в доме священника — ей там давали за это сыра и хлеба на всю семью. И плащ был все тот же: огромный не по росту и ветхий, служивший по очереди всему их семейству. Розамунде явно везло сегодня. Выйдя на тропу, она позвала:

— Мэри!

Девочка, вздрогнув, замерла. При виде вынырнувшей из тумана фигуры, глаза ее широко распахнулись, а из груди вырвался вздох ужаса.

— Не бойся. Это я, Розамунда.

Мэри пронзительно вскрикнула и выронила корзину: хлеб и сыр рассыпались по земле. Не переставая истошно кричать, она наконец нашла в себе силы пойти дальше и засеменила к кладбищенской калитке.

Ошеломленная происшедшим, Розамунда опять стала звать ее. Но та, в ужасе оглянувшись, помчалась со всех ног к проселочной дороге. Пип хохотал над бедной девочкой, забыв, что и сам минуту назад то и дело крестился.

— Она приняла вас за привидение, миледи. Вы и правда из-за этого тумана похожи на тень. Теперь она всем станет рассказывать, как повстречала на кладбище призрака.

Призрака! Розамунда ахнула, ругая себя за такую опрометчивость. Конечно же Мэри приняла ее за привидение. Даже если б не было тумана, она решила бы, что сестра ее восстала из мертвых, из этой вот самой могилы… Розамунда заметила, что надвинутый глубоко капюшон в спешке соскользнул, — значит, Мэри успела разглядеть ее лицо и уже точно не сомневалась, что за ней гонится дух старшей сестры.

Сразу ощутив страшную усталость, Розамунда вернулась к своей могиле.

Все ее замыслы рухнули. Да, ей не удастся увидеться даже с Мэри. Вот уж не думала, что так напугает бедную свою малышку. А ведь Пип верно подметил, даже белогривая Динка из-за тумана похожа на какого-то призрачного коня. Многие сельские предания берут начало с таких вот нелепых происшествий. Теперь все виттонцы поостерегутся с наступлением темноты ходить мимо церковного кладбища — чтобы не наткнуться на неуспокоившийся дух Розамунды, восседающий на призрачном коне.

А Пип все веселился. Увидав, что его госпожа поворачивает назад, к аббатству, он удивленно спросил:

— Так где же живет та девочка?

— Я передумала, Пип. Давай-ка воротимся и ляжем спать. — Розамунда пришпорила свою кобылку и пустилась во весь опор — словно хотела поскорее уехать прочь, подальше от страшного на поминания о перевернувшей всю ее жизнь тайне.

Вконец озадаченный Пип лишь втихомолку радовался такому исходу, избавившему его от малоприятного визита.

— Ее и днем могут доставить в аббатство, я попрошу послать за ней, — пояснила Розамунда, когда они были уже у самых ворот.

— Мудрая мысль, миледи, — сказал паж, с облегченным вздохом въезжая во дворик Боттонского аббатства.

Прежде чем покинуть гостеприимные стены, Розамунда решила убедиться, что Мэри действительно привезли. После ночного происшествия Розамунда боялась вновь напугать ее своим видом и еще боялась, что сестренка, сама того не ведая, откроет перед всеми ее тайну.

В незаметную щель Розамунда смотрела, как Мэри провели к распорядителю подворья. Касаточка ее заметно выросла со дня их последней встречи, но была, как и прежде, худой и бледной. Время от времени плечи ее сотрясались от рыданий, и Розамунда со стесненным сердцем услышала, как слуга рассказывает о напасти, приключившейся с бедным дитятей минувшей ночью. А потом Мэри сообщили, что ее светлость леди Рэвенскрэг оставила аббатству денег, чтобы оно заботилось о достойных сострадания девочках. Розамунду такое объяснение вполне устраивало.

Уже по дороге в Поунткрэфт Розамунда пролила несколько горьких слезинок о своем прошлом, которое больше ей не принадлежало. Однако вскорости расправила плечи и гордо повела головой. Ее ждало будущее — Генри и Рэвенскрэгский замок. Вот ее жизнь, и хватит оплакивать то, чего не воротишь.

Путешественникам выпало еще немало невзгод. Из-за неисправного моста пришлось делать большой крюк. Захромала одна из лошадей. Когда они приблизились наконец к желанной цели, кончался уж двенадцатый, последний, день Рождественских Святок. Но худшее ждало впереди: Розамунду оглушили известием о том, что Генри отбыл, чтобы присоединиться к армии Ланкастеров. Розамунда оказалась одна в чужом городе. Настоятельница ближайшего монастыря милостиво предложила ей остаться и переждать под сенью хранимых Богом стен грядущие баталии. Однако Розамунда не захотела воспользоваться ее добротой и поехала дальше, в Сетерфортский монастырь, и уже там стала дожидаться вестей о последних схватках армий Йорка и Ланкастера, изнемогая от страха, ведь Генри могли в любой момент убить или покалечить, и горюя, оттого что не в ее власти помешать превратностям судьбы.

Последняя декабрьская ночь выдалась холодной и темной. Мороз здорово покусывал. Генри устало растянулся на походной койке в своей палатке, где только что проводил совет военачальников. Взлелеянный общими усилиями план кампании вроде был недурен, давал возможность использовать все скудные преимущества нынешней дислокации и численности ланкастерцев. Йорк праздновал Рождество в Сэндал Магне, близ Уэйкфилда, дожидаясь подмоги. Было очевидно, что Сэндалскому форту долго не прокормить восьмитысячную армию: это было на руку ланкастерцам, кои превышали йоркистов числом, но им не с чем было идти иа штурм крепости. А без специальной оснастки не стоило туда и соваться. Стало быть, нужно было как-то выманить Йорка из крепости. И сегодня они наконец придумали, как это сделать.

В окрестностях Сэндала имелось множество лесов, и прегустых. У ланкастерцев десять тысяч солдат. Надобно разделить их на две неравные части. Несколько сотен подпустить к замку, а основные силы пусть засядут в лесу, выжидая, пока враг вылезет из логова и ввяжется в драку. Расчет их был в том, что Йорк не удержится и захочет расправиться со столь малочисленным войском. Почти не сопротивляясь, ланкастерцы начнут отступать, на самом деле заманивая врага подальше от спасительных стен крепости, — в лес. Вот тут-то из чащи выскочит основное войско и преградит клюнувшим на приманку мятежникам путь назад.

Этот дерзкий план был для приверженцев короля единственным шансом. Если они станут дожидаться, когда осажденный Йорк погибнет от голода, добрая половина их собственной армии успеет разбежаться. А ежели к Йорку на подмогу и впрямь подойдут свежие силы, тогда численное преимущество окажется уже на его стороне.

Сомерсет, Клиффорд, Перси, Дакре — Генри перебирал в уме соратников из знатных фамилий, только что выпивших с ним по кубку вина — за завтрашнюю победу. На подступах к Уэйкфилду этой ночью собрался весь цвет Севера. Декабрьскую тишь вдруг нарушил звонкий как колокольчик женский смех. Похоже, перед завтрашним сражением не все намеревались отоспаться.

Генри постарался отогнать вспыхнувшую перед глазами картину того, что, по всей видимости, происходило в соседней палатке, и его мысли тут же обратились к Розамунде. Он еще раз с горечью осознал, что встрече их скорее всего не бывать. Все его надежды рухнули. Вестовой угодил, вероятно, в плен или в лапы грабителей. Ни его самого, ни писем. А может, оно и к лучшему, ведь теперь кругом стало еще опаснее. Леса и поля кишат солдатами — и своими и неприятельскими. Страшно подумать, что Розамунда ехала бы теперь по зимним дорогам, рискуя каждую минуту стать добычей врагов или своих же изголодавшихся по женщинам удальцов.

Опять послышался женский смешок, и Генри перевернулся на живот, надеясь утишить этой позой жар в крови, вспыхнувший при дорогих его сердцу воспоминаниях. С такими мыслями поди теперь засни… Иногда он и сам не верил, что столь страстно влюблен в собственную жену. Знали б его друзья, в какой он попал переплет, засмеяли бы. А они-то старались — водили к нему одну за одной женщин. Пришлось даже во всеуслышание объявить, что во имя высокой цели он готов дать обет целомудрия. Один священник благословил его за столь редкостное смирение — Генри даже устыдился. Ибо высокая цель у него была лишь одна остановить бесконечный поток молодок, коими добросердные друзья хотели его порадовать.

Снаружи раздались шаги, и кто-то откинул край шатра. Это был сэр Исмей, зябко кутавшийся в теплый плащ.

— Выпьешь со мной, Генри? — спросил старик, протянув озябшие пальцы к пылающей угольками жаровне. — Видно, старею, холод пробирает до самых косточек.

— Отчего не выпить. С удовольствием. Вы готовы к сражению?

Сэр Исмей пожал плечами, усаживаясь на скамейку. Пока Генри разливал вино, он не отводил пальцев от жаровни.

— А можно ль быть готовым к смерти?

— О Боже, почему непременно к смерти? Что за печальные помыслы? Мы ведь обязательно победим, — засмеялся Генри, касаясь своим кубком кубка тестя. — За победу!

— За победу!

— В последнее время вас явно что-то печалит, отец.

Сэр Исмей вздохнул, не желая слишком откровенничать, однако скрывать свои терзания было выше его сил.

— Приснился мне один сон… скорее похожий на видение.

Генри так и подскочил, встревоженный:

— И какого рода?

— О, к судьбе завтрашнего боя это отношения не имеет. Сугубо личные дела.

Зять его облегченно вздохнул и сказал:

— Ясно. Не мучайте же, скорее выкладывайте, что вам напророчено во сне.

— Видел всадников, ведущих коня с перекинутым через седло покойником. — Сэр Исмей невидящим взглядом смотрел на янтарные угольки. — На попоне был боевой герб де Джиров.

— У вас расстроенное воображение, отец, только и всего, — бодро утешил его Генри, втайне надеясь, что больше никто из его солдат не видел таких кошмаров. Сэр Исмей всегда имел мрачный нрав, правда, с тех пор, как они породнились, он вроде немного отмяк душою.

— Да, верно, ты прав. Есть какие-нибудь вести от Розамунды? — спросил сэр Исмей, желая отвлечься от печальных мыслей, — Не в тягости еще?

Генри взъерошил пальцами густые волосы и покачал головой:

— Едва ли. Мы мало бываем вместе. Вот, надеялся провести с ней вдвоем Рождество. Исмей, спасибо вам за дочь. Поначалу это был чисто деловой альянс, но теперь… теперь все иначе, — сказал Генри, вдруг охрипнув, чувствуя, что ему трудно найти слова для столь интимных переживаний.

Черные глаза сэра Исмея широко распахнулись от изумления.

— Всемилостивый Боже. — Он сдержанно улыбнулся. — Вас обоих точно опоили приворотным зельем.

— Обоих?

— Да моя-то просто без ума от тебя, парень. А то ты не знаешь!

Генри, довольно усмехнувшись, кивнул:

— Все верно. Я каждый день благодарю Господа за то, что послал мне ее.

— Пусть ничто и никто не переменит твоих чувств, — загадочно произнес сэр Исмей и почему-то нахмурился. — Спокойной тебе ночи, Гарри. Выедем завтра вместе.

Они распрощались, и лорд де Джир удалился.

Стены вражеской крепости смутно темнели в утренней мгле. Стояла необычайная тишь, будто тысячи солдат были ввергнуты в магический сон и теперь только тайное заклятие могло их пробудить. Генри вздрогнул от недоброго предчувствия. Он не любил такой неестественной тишины. Он натянул рукавицы и стал затягивать ремни на шлеме. И — стал ждать.