Галактический консул - Галактический консул

      — Я не знаю. Так и буду держать себя: как человек, который не знает.
      — Вот достойная формулировка! — провозгласил Биссонет. — Се ксеносоциолог! Впрочем, я тоже пока не решил, как себя поставить. Но уж во всяком случае не намерен кидаться к нему на грудь, разбрызгивая вокруг слезы умиления.
      — Экие вы, — сказал Аксютин с досадой. — Оглядчивые.

6

      Кратов остановился перед дверью кают-компании. Из-за нее слышались голоса. Сейчас ему вовсе не хотелось с кем-то заговаривать. Признаться, он отвык от непринужденного общения с незнакомыми людьми. Но Дилайт проводил его лишь до шлюза и там бросил, сославшись на некие экстренно возникшие дела, а что делать дальше и куда притулиться, Кратов не знал. Не хитрил ли командор миссии?..
      Поколебавшись, он коснулся сенсора — дверь с мягким шорохом утопилась в стене. Кратов невольно проводил ее глазами. Потом его взгляд переместился на людей, что расположились вокруг стола, заваленного бумагами и цветными графиями.
      Один из них, невысокий, бледный, тонкий, как подросток, и такой же подвижный, был ему уже знаком. Его фамилия была Аксютин, а имя Кратов не то пропустил, не то оно вообще не прозвучало в ходе беседы в кабинете шеф-пилота. Остальных он видел впервые.
      Крупный черноволосый красавец с ухоженной бородой, в ярко-синем свитере и аккуратнейше отглаженных белых брюках, смотрел на Кратова с любопытством и в то же время со скрытой брезгливостью. Как на редкий экземпляр тропического паука-птицееда. От него исходила ощутимая волна неприязни.
      И еще один, коренастый, пышноволосый, при густых пшеничных усах, выглядел совершенно растерянным, словно появление Кратова застигло его за какими-то сомнительными делишками.
      — Здравствуйте, — сказал Кратов, найдя, что пауза угрожала затянуться. — Где я могу оставить свои вещи?
      Аксютин поднялся из кресла, зачем-то одернул пеструю курточку и набрал полную грудь воздуха. Возможно, он полагал, что это добавит ему солидности.
      — У меня, — произнес он. — Четвертая дверь по коридору. Видите ли, тут отчего-то сплошь каюты на двоих, а я как раз непарный.
      Кратов ждал, что он скажет еще, но Аксютин умолк, стравив весь воздух и, очевидно, не имея сил на новый вдох. «А ведь он меня боится, — подумал Кратов. — Но хорохорится как может. Почему? Неужели я стал способен внушать страх? Или это потому, что я плоддер?»
      Он молча кивнул и бережно притворил дверь.
      — Ого, — послышалось ему вслед негромко, но отчетливо. Наверняка это был красавчик. — Вот еще один натуральный Кинг-Конг. Что они там, в звездоходах, глыбы ворочают?!
      — Преклоняюсь перед тобой, Павел, — присовокупил усатый. — Я бы ни за что не решился на такой подвиг самопожертвования.
      Кратов почувствовал, что краснеет, и поспешил отойти. «Сейчас начнут мыть мне косточки. Или уже домывают. А чего удивляться?
 
Туда, где стаей фениксы собрались,
И черная ворона прилетела.
Она — как одинокий черный камень,
Попавший в груду белого нефрита…
 
[Пак Инно. Пер. с кор. А. Жовтиса]
      Один дьявол знает, как я тут выдержу».
      В каюте за четвертой по счету дверью стоял неразобранный клетчатый саквояж. Над одной из коек была прилажена цветная графия. Она изображала хрупкого ксенолога Аксютина обнимающим за талию рослую, куда его крупнее, женщину с толстой русой косой через плечо. Оба выглядели чрезвычайно счастливыми. Кратов провел ладонью перед графией, и та ожила. Женщина стыдливо прикрылась рукой и беззвучно засмеялась, Аксютин же надул щеки и дурашливо выпучил глаза. Усмехнувшись, Кратов оставил парочку в покое. Ногой запихнул свою сумку под койку, стянул куртку и повесил в изголовье, оставшись в черных брюках на все случаи жизни, в которых и горел и тонул, и падал с отвесных скал, и в тонком черном же свитере с наполовину стершимися буквами «пл» в красном кругу. Непосвященный счел бы это за астрономический знак планеты Плутон и связал бы биографию Кратова с некими событиями на задворках Солнечной системы. На самом деле это была идеограмма Плоддерского Круга.
      Кратов вышел из каюты и, стараясь ступать бесшумно, направился на центральный пост. Из-за двери кают-компании по-прежнему долетали голоса. На повышенных тонах шел какой-то узкопрофессиональный спор, а о нем, по всей видимости, уже забыли. Кратов был только рад этому: с первого шага на борту корабля его не покидало ощущение скованности и, как ни странно, никчемности. Он сознавал себя лишним здесь. Дело ли для плоддера служить проводником? Даже не следопытом — всего лишь указкой на единственную точку поверхности планеты, пусть эта точка и ведома только ему?..
      Он надеялся, что центральный пост окажется пустым, и можно будет спокойно, в одиночестве разобраться с управлением в тренинг-режиме. В конце концов, он был зачислен в миссию вторым драйвером и намеревался отнестись к своему назначению со всей ответственностью. И уж никак не оставаться сторонним наблюдателем, пассажиром. Но за пультом уже сидел мощного телосложения негр, бритоголовый и весьма свирепый на вид. Росту в нем было никак не меньше, чем в самом Кратове, а весом же он наверняка превосходил того раза в полтора. Кратову сразу стало понятно, что там имел в виду красавчик, поминая старину Кинг-Конга.
      Кратов предупредительно кашлянул. Негр мгновенно, по-звериному мягко обернулся. Его карие, глубоко посаженные глазки внимательно исследовали гостя с головы до пят, прощупали каждую складочку его неброского одеяния.
      — Я Константин Кратов, — сказал тот и коротко поклонился.
      — А я Джедидайя Рэкуанкези Торонуолу, — сипло проговорил негр. Повтори.
      — Дже… кеде… — растерянно попытался Кратов. Он тут же взял себя в руки и, прямо встретив насмешливый взгляд черного великана, заявил с вызовом: — Я не запомнил.
      — Еще бы, — хмыкнул негр. — Я и сам не мог выучить собственное имечко, пока мне не стукнуло шесть годиков. Сразу видно, что ты не ксенолог и никогда им не станешь. Дилайту, например, мое имя все равно что кошкин чих. Он любое слово из пятидесяти слогов скажет и не поморщится. Мы с ним держали пари, и я продул бутылку настоящего ямайского рома из пиратских кладовых. Правда, когда мы ее кончали, мне досталось больше половины… Так что можешь звать меня просто Джед. Я здесь первый навигатор. А ты, я вижу, плоддер.
      Кратов кивнул. Непонятно отчего, но грубоватое обращение Джеда возвращало ему душевное успокоение.
      — Пили сюда, — сказал Джед. — Садись в свое кресло. На чем летал?
      — Шесть лет назад — даже на трампах. В последнее время большей частью на старых моделях. «Кондоры», «рендзаны», «гиппогрифы». В лучшем случае «кормораны».
      — Это все мини-трампы. Значит, от серьезных кораблей ты отвык.
      — Получается, что так.
      — Не унывай, Кратов, — сказал Джед. — До старта еще пятьдесят часов. Миди-трамп класса «анзуд» к твоим услугам. Если ты и впрямь звездоход, как я слыхал, за этот срок я наново слеплю из тебя вполне приличного драйвера для больших новых посудин.
      — Бывший звездоход, — поправил Кратов.
      — Нет такого понятия «бывший звездоход». Я могу не спорить, когда говорят: хороший звездоход, так себе звездоход… Все прочее — бред. В этом рейсе лучше иметь побольше звездоходов на борту. Дилайт — хороший звездоход, хотя и подался в ксенологи. Татор, наш инженер, тоже в Галактике не проездом. Ну, я — само собой разумеется! А теперь еще и ты. С таким экипажем можно прогуляться к сатане в хибарку.
      — Похоже, вы ждете от миссии больших неприятностей.
      — Еще раз обратишься ко мне на «вы» — получишь по загривку, пообещал Джед. — Тоже выдумал! Меня никто в Галактике на «вы» не называет. И мне насрать на то, что ты напялил на себя этот траур. Сначала все мы звездоходы, а уж потом кто-то из нас плоддер, ксенолог или черт с рогами. А неприятности я тебе обещаю. Как же их не ждать, коли мы, горстка взрослых, везем в самое пекло несмышленых детей?! Эти ксенологи — сущие дети. Они же не знают, что это такое — Галактика и какое обхождение ей подобает! Лезут очертя голову куда ни попадя. Будто нет у них ни матерей, ни женщин… Как они тебя приняли?
      — Я им не понравился, — признался Кратов.
      — Будь ты аппетитная девчушка вот с такой попкой, — Джед проделал широкими светлыми ладонями волнообразное движение, — я бы удивился твоим словам. А так все понятно. Они думают: раз плоддер, значит непременно убийца и ни секунды не медля примется щунять их по углам, хулить Господа, а в итоге кого-нибудь пришибет насмерть. Есть на Земле говнюки, которые только тем и заняты, что распускают всякие пули про Галактику. Очень уж им охота вернуть нас всех по домам и запереть покрепче. Чтобы никто не смущал их покоя байками о вольной воле между звезд, о чужих мирах, не каждый из которых плоше нашего. И есть такие, что верят им развесив уши… Ну что, приступим?

7

      Один из тех, кого словообильный Джед Торонуолу причислил ко «взрослым», инженер-навигатор Элмер Элкана Татор, оказался, в противоположность ему, молчаливым молодцом, предпочитавшим не издавать ни звука, если к нему не обращались. На все призывы Джеда подтвердить его правоту: «Но я верно говорю, Эл?!» он отвечал мягкой полуулыбкой. Судя по смуглой коже, ястребиному носу, резко очерченным скулам и жестким вороным волосам до плеч, Татор был индеец, что многое объясняло в его характере.
      — Теперь у нас два молчуна в экипаже, слышишь, Эл? — гаркнул Джед и захохотал.
      Татор улыбнулся и протянул Кратову ладонь с длинными, «музыкальными» пальцами. Его пожатие, однако, было железным.
      — Я буду обращаться к вам по первому имени, — сказал он тихим застенчивым голосом. — А вы ко мне — по первому слогу любого из двух. Но если вы услышите, что меня называют Эл-Квадрат, то знайте, что я не обижаюсь.
      — Бедняге Элу всюду мерещится, будто окружающие только и заняты, что сдуванием с него пылинок, — пояснил Джед. — Дескать, если он настоящий ирокез…
      — Тускарора, — поправил Татор, печально улыбаясь.
      — Будет тебе прибедняться! Ты гурон, доподлинный гурон-головорез, и такие, как ты, истребили несчастных могикан. Я сам читал.
      — Гуроны давно растворились среди белых канадцев, — вздохнул Татор. А могикане — среди краснокожих лени-ленапов. Только мы, тускарора…
      — Так вот, этот ирокез думает, что все вокруг леденеют в предчувствии его внезапного вымирания от ненароком нанесенной обиды. Индейское самолюбие, племенная гордость, то-се… Их же около сотни уцелело, чистопородных ирокезов, верно, Эл? Досадно будет, если он вдруг ни с того ни с сего вымрет, не оставив наследников. Сам-то он об этом еще и не думал. Если, конечно, я все о нем знаю… Да только какую же это обиду надо нанести, чтобы его пронять, когда он медведя запросто с ног валит?!
      — Неправда, — возразил Татор, потемнев лицом от смущения. — Разве можно поднимать руку на медведя?
      — Ну, бизона!
      — И это нехорошо, Джед, не говори так при мне…
      Джед был весел, неумерен на язык. Везде, где бы ни появлялся, он занимал много места и производил много шума. Татор же держался скромно, двигался беззвучно и старался не привлекать постороннего внимания, в общении был сама деликатность. Но когда Кратов сел в свое кресло и двинулся с ними в первый тренинг-рейс, — то есть полную, до мельчайших деталей, имитацию реального полета, при какой все системы корабля работают как им и полагается, либо же создают совершенную иллюзию своей работы, в то время, как сам корабль не трогается с места и висит как висел состыкованным с одним из шлюзов галактической базы, — когда это произошло, он почувствовал себя так, будто угодил внутрь некоего механизма. В середку прекрасно отлаженной, не ведающей сбоев машины для управления миди-трампом класса «анзуд». Джед и Татор работали абсолютно синхронно, словно слышали друг друга через укрытые в теле корабля аксоны, словно сами обратились в оконечности его нервной системы. И едва только Джед начинал маневр, как его немедля поддерживал Татор, и при этом не произносилось ни слова, ни даже звука, не делалось ни единого движения, которое можно было бы истолковать как стороннее, не относящееся к самому процессу управления.
      И работа этой отличной машины обрывалась, провисала, глохла впустую всякий раз, когда требовалось участие второго навигатора. Его, Кратова, участие.
      Он торчал в навигаторском кресле как инородное тело. Как ржавый гвоздь, небрежно вколоченный в старинные часы из хрусталя и слоновой кости. У него все шло через пень-колоду. Он никак не мог стать достойной деталью этого выверенного годами совместных полетов механизма. То спешил, то запаздывал…
      Джед раздраженно рычал. Татор смущенно улыбался. Проходили мгновения, пока напряжение спадало, после чего Кратов, серый от злости и стыда, разжимал сведенные судорогой челюсти и произносил:
      — Может быть, еще разок? Конечно, если у вас, Джед, и у вас, Эл, есть еще какое-то терпение…
      — Не смей называть меня на «вы»!.. — грохотал Торонуолу.
      — Разумеется, Кон-стан-тин, — отвечал Татор. — Какие могут быть сомнения.
      И корабль трогался в очередной рейс, полный маневров и фантастических перипетий.
      Было очевидно, что Джед и Татор составляли давно слетавшийся, накрепко сбитый экипаж. И в составе этого экипажа существовал второй навигатор, достойный своего кресла, плоть от единой плоти, частица этого целого, чье место сейчас занимал Кратов. Занимал не по праву — по обстоятельствам. Незримое присутствие второго навигатора, ни имени, ни облика которого Кратов не знал, ощущалось в сердитых репликах Джеда и грустных улыбках Татора. Им не хватало своего Второго, и Кратов бессилен был его заменить. Но он мог хотя бы постараться сделать это.
      И он вступил в этот бой с тенью с отчаянием загнанного в тупик.
      Иногда на центральный пост тихонько, едва ли не на цыпочках заходили Дилайт и Хаим Элул, еще один ксенолог-практик, ветеран миссий на Уэркаф. Тоже бронзовокожий от «загара тысячи звезд», с глубокими залысинами в светлом ежике волос, с выражением вечного недовольства на лице. У него была странноватая манера глубоко упихивать кулаки в карманы потертых брюк и покачиваться с пятки на носок словно бы в такт одному ему слышимой мелодии, мерно постукивая при этом ботинками.
      Когда это случилось в первый раз, Кратов непроизвольно обернулся. На плоддерских корабликах он сделался непривычен к тому, чтобы кто-то возникал за его спиной…
      Джед врезал кулаком по пульту и в сердцах крепко выругался.
      — Ну, ну, — сказал Татор. — Сам ты траханый говновоз. Не пользуйся тем, что Кон-стан-тин стесняется тебе ответить.
      — Это я виноват, — вмешался Дилайт. — Не следовало нам с Хаимом уступать своему любопытству.
      Кратов стиснул подлокотники пальцами, весь напрягся, ожидая продолжения. «Еще бы, плоддера они не видали…»
      — Конечно, — сказал Элул обиженным голосом. — В полете нас сюда на выстрел не подпускают. Так хотя бы на тренинг взглянуть одним глазком!
      — Все равно, — пробурчал Джед. — Он не должен оборачиваться, даже если за его спиной стадо слонов пройдет к водопою.
      — Мы больше не будем, — торжественно сказал Дилайт.
      — А шиш мы вам позволим, — заявил Джед. — Сейчас «заговорю» вход…
      — Нет, — сказал Кратов. — Наоборот. Нужно, чтобы заходили. Иначе я не отучусь оборачиваться. Хорошо, если бы при этом громко разговаривали и смеялись. Чтобы играла музыка. И недурно было бы распорядиться насчет стада слонов.
      — Слоны — определенная проблема на галактической базе, — произнес Дилайт серьезно. — А вот стадо ксенологов я могу вам обещать.
      — Диких, — добавил Торонуолу и захохотал.
      Кратов тоже вымученно улыбнулся и поглядел на свою потную физиономию в крохотном контрольном зеркальце над видеалом.
      К вечеру у него стало получаться.
      Он осознал это в тот момент, когда Джед, потягиваясь в своем кресле, будто горилла в гнезде, обронил:
      — Славненько, Гай… то есть Кратов. Еще пару заездов на форсаже — и баста. Что там у нас на ужин, Эл?
      В местный ресторан «У Змееносца» со всеми Кратов, однако, не пошел. Он уединился в бытовом отсеке миди-трампа, запустил пищеблок и там, в привычной тишине, тесноте и полумраке, соорудил себе обыкновенную для них с Грантом трапезу: зелень, мясо и сок молодого винограда.

8

      Вернувшись, Аксютин застал Кратова за диковинным для постороннего глаза времяпровождением. Тот сидел по-турецки на своей койке и то подносил к самому лицу, то удалял зажатую в кулаке зажигалку с трепещущим желтым огоньком. Лицо его было неподвижно, черты заострились, как у африканской ритуальной маски, на лбу бисером проступила мелкая испарина.
      Аксютин в замешательстве попятился, зацепился ботинками за комингс и с трудом удержал равновесие, чтобы не вывалиться в коридор. Кратов очнулся, вышел из транса.
      — Вы курите? — осторожно спросил Аксютин.
      — Нет, — сказал Кратов и погасил зажигалку. — И не страдаю никакими плоддерскими извращениями. Как и вообще все плоддеры.
      — У меня такое чувство, будто я забыл отрекомендоваться, — сказал Аксютин, решительно закрывая за собой дверь. — Павел Аксютин, ксеносоциолог.
      — Константин Кратов. Плоддер.
      — Я еще тогда хотел задать вам ряд вопросов. Но то, что вы порассказали, было так неожиданно… Например, почему вы решили, будто первопроходцы не обидятся на принятое в нашем кругу упрощенное название планеты?
      — Возможно, у них был бы повод для обиды, если бы при упрощении искажался смысл, — сказал Кратов. — Но этого не случилось. На языке Эаири… аэ… эа…
      — Эаириэавуунс, — с довольным видом подсказал Аксютин.
      — Да… планета называется «Двухглавый крылатый дракон с одной головой в огне и другой во мраке». Вроде бы прямое указание на планетографические особенности. Однако слово «мрак» может быть истолковано двояко: как темнота и как безумие, сон разума. Да и слово «огонь» можно трактовать по-разному. А «крылатый» перевести как «окрыленный»…
      — Метаязык, — произнес Аксютин. — Предельное уплотнение образов и понятий. Каждая лексическая единица может быть развернута в целую фразу или законченный образ в сюжетном обрамлении.
      — Так вот, называя планету кратким именем Уэркаф, вы сохранили в нем упоминание и об огне и о мраке. Так что образ пострадал незначительно, без особенных смысловых потерь.
      — Но откуда вы это знаете? И почему этого не знаем мы?!
      — Я любопытный, — сказал Кратов, и зажигалка в его руке снова выбросила язычок пламени.
      Аксютин подождал дальнейших разъяснений, но напрасно. Кратов и сам вряд ли смог бы описать те чувства, какие он испытал, на короткий срок присоединившись через плоддерский убогий инфобанк к необъятным фондам знаний Внешнего Мира. Неожиданное ощущение тоски, оторванности, замкнутости в тесном кругу, почти непреодолимое желание разорвать уговор отчуждения и снова стать частицей целого. И здесь же — радость от того, что даже он, забытый всеми плоддер, может сообщить миру нечто, никому пока, кроме него, неведомое…
      В те минуты Кратов не удержался и сделал несколько сбивчивых запросов по совершенно между собой не связанным темам. И на все получил моментальный исчерпывающий ответ в виде серии гипертекстов.
      Так, он узнал, что на галактических верфях сворачивается производство кораблей традиционных моделей на гравигенной тяге — их было построено вполне достаточно, чтобы обеспечить потребности в транспорте на пятьдесят лет вперед, а уже ожидалось начало массового выращивания звездолетов-биотехнов, которые существовали и раньше, но в крайне ограниченном числе экземпляров. Чем, собственно, и вызвана была безвозмездная передача партии «корморанов» Плоддерскому Кругу.
      Что жив и по-прежнему сражается с Канадским Институтом экспериментальной антропологии супротив их концепции управляемого антропогенеза старец Дитрих Гросс.
      И что о системе Эаириэавуунс и населяющей ее пределы цивилизации Иовуаарп известно немногое, то есть практически ничего помимо тех сведений, что упомянутые Иовуаарп сочли для себя приемлемым сообщить Галактическому Братству. Впрочем, ксеносоциологический очерк и словарные материалы прилагались. И Кратов алчно ознакомился сперва с очерком, а затем и с материалами. Последние сопровождены были обучающей системой, в которой Кратов увяз надолго и, возможно, успел бы изучить метаязык Иовуаарп в совершенстве. Кабы не Грант, обеспокоенный отсутствием напарника и обнаруживший его сидящим в тесной кабине информационного терминала с «шапкой Мономаха» на голове. Именно грантовские насмешки вынудили Кратова прервать курс обучения где-то посередке и вернуться к обычному плоддерскому бытию. Однообразному, серому и довольно-таки тупому.
      Поэтому Кратов знал, что означает имя той планеты, куда ему предстояло лететь. Вероятно, сейчас он единственный среди людей мог произнести связную фразу на языке Иовуаарп. Другое дело, что никто не оценил бы этого по достоинству.
      — Гм, — Аксютин плюхнулся на койку и несколько раз подпрыгнул на пружинящем матраце. Это занятие увлекло его, и на какое-то время он отвлекся от темы. — Вы представляете, — сказал он вдруг. — Эти Аафемт гуманоиды! Кто бы мог подумать?
      Против его ожиданий, Кратов не удивился. Тогда Аксютин счел необходимым добавить:
      — Гуманоиды — это существа, морфологически подобные людям. Это обусловлено…
      — Я знаю, — сказал Кратов.
      — Но гуманоидный тип крайне редок в Галактике! Нам известно не более десятка разумных рас, какие можно к нему причислить, не погрешив против истины. Может быть, поэтому доктор Дилайт с таким бульдожьим упорством вцепился в этот контакт. Обычно в подобных ситуациях принято отступать. Выжидать, пока там, где тебя не выслушали с подобающим вниманием, не сменится одно-два поколения. И я могу пояснить, в чем причина такого упорства. Дилайт ищет доказательств своей теории галактического изогенеза!
      Кратов недоуменно шевельнул бровью, и Аксютин радостно уловил это проявление хотя бы какого-то интереса к его словам. Он немедля ударился развивать успех.
      — Изогенез предполагает синхронное развитие в Галактике нескольких магистральных морфологических линий. По мнению доктора Дилайта, линий этих должно быть немного. Две-три, от силы пять. И такое положение дел неизбежно приводит к тому, что на этапе возникновения разума носителями его окажутся одни и те же, либо чрезвычайно близкие биологические виды. Наверняка одна из таких линий — рептилоиды. Можно было бы отнести к магистралям инсектоидов, кабы не фантастическое разнообразие их форм… По лицу Кратова пробежала легкая судорога, но Аксютин не обратил внимания. — Понятное дело, Дилайту из вполне эгоцентрических соображений хочется доказать магистральный характер теплокровных монохордовых вообще и гуманоидов в частности. Тогда концепция изогенеза получит серьезную поддержку, отношение к ней как к любопытному ксенологическому курьезу резко изменится.
      — Отчего же?
      — От изогенеза легко и естественно совершается переход к Археонам. Археоны — это… Или вы и это знаете? — Кратов кивнул. — Гм… Так вот: если выяснится, что существуют магистральные линии, а затем удастся проследить их распределение в историческом аспекте, то вполне возможно, что мы разыщем наконец колыбель пангалактической культуры. Начало всех начал. И, чем черт не шутит, набредем на цитадель Археонов. Тогда многие ксенологические догмы будут принуждены укрыться гробовой доской. Приятно даже подумать, какой воцарится хаос! — Аксютин с наслаждением зажмурился, потер ладони и пару раз подпрыгнул на койке.
      — А вы сами в это верите? — выжидательно спросил Кратов. — В Археонов?
      — Смотря на какой козе подъехать. Понимаете, Костя, то, что могут существовать цивилизации первого поколения и, возможно, пережившие Большой Взрыв, я вполне готов допустить. Разумеется, это должны быть сверхцивилизации, наделенные колоссальным могуществом и властью над силами природы. Надо быть крайне ленивой и глуповатой расой, чтобы за ТАКОЙ срок не обрести означенной власти! Но пока в нашей Галактике никаких проявлений или хотя бы следов деятельности сверхцивилизаций, кроме Галактического Братства, не отмечено. Что это может означать?
      — Ровным счетом ничего, — сказал Кратов.
      — Вы угадали. Археоны с их мощью свободно могли избрать для себя иную обитель, нежели наша ничем не примечательная звездная россыпь. Они также могли утратить интерес к шумным эффектам вроде астроинженерии либо вообще никогда не питать его. Что для нас с вами покажется невероятным. Хотя сплошь и рядом среди людей и соседствующих рас мы встречаем аналогичное отсутствие такого интереса… И наконец, мы в действительности каждодневно и ежеминутно такие проявления и следы наблюдаем, но не имеем воображения интерпретировать их как результат разумной и целенаправленной деятельности. Кто знает — быть может, Археоны посвятили свой досуг конструированию газопылевых туманностей, с которыми мы так не ладим. Или находят удовольствие в повсеместном насаждении черных дыр и раздувании нуль-потоков.
      — Кому могут понадобиться нуль-потоки! — пожал плечами Кратов.
      — Разумеется, никому! Из нас двоих… Если не принимать во внимание гипотезу о том, что нуль-потоки зарождаются в экзометрии, вливаясь в субсветовое пространство в неких совершенно невообразимых областях мироздания, где все не так, как у нас. Где субсвет и экзометрия мирно соседствуют и взаимопроникают без глумления над законами физики, безо всяких технических ухищрений наподобие экзометральных переходов…
      — Никогда не слыхал ничего подобного.
      — И не расстраивайтесь, — махнул рукой Аксютин. — Никто не слыхал. Но даже эта дикая гипотеза вполне соотносится с мифом об Археонах. Впрочем, здесь мы и в самом деле покидаем границы здравого смысла и погружаемся в метафизику. Потому что на место сверхцивилизации Археонов, трудно вообразимой при нашей терпимости к необычному, но все же вмещающейся в наши представления о реальном мире, заступают Космиурги. Не к ночи будь помянуты… А это уже подъем на новый уровень абстракций. И здесь-то ваш вопрос о вере становится коренным. Потому что в Космиургов, как в Бога, можно либо верить либо нет. Как выдвигать доказательства их бытия, так и ниспровергать их, не имея на руках ничего, кроме голой веры да еще, пожалуй, нынешних представлений о природе вселенной. Которые, заметим, вовсе не обязаны быть до конца справедливыми!
      — Что-то не улавливаю разницы.
      — Сейчас уловите. Космиургами в нашем кругу принято именовать некую силу, которая неведомо когда и зачем создала вселенную. Далеко не обязательно разумную, хотя в этом случае она перестает быть предметом нашего профессионального интереса. Итак, эта сила сгенерировала пространство, погрузила его в экзометрию, проложила между ними прослойку в виде светового барьера и установила законы и правила всех взаимодействий. Или по меньшей мере отложила то первичное яйцо, из которого вылупились все последующие курицы.
      — И был вечер, и было утро, день первый, — хмыкнул Кратов.
      — Вот-вот, — покивал Аксютин. — Именно так и считается хорошим тоном встречать всякое упоминание имени Космиургова всуе. Евангелие от Большого Взрыва, Ультраветхий завет ксенологов… Но если отринуть всякое ерничанье, то вполне очевидно, что Космиурги и Бог — существенно разные категории. Да, они творцы, созидатели нашего мира. Но Бог создал его, чтобы повелевать им, он требует веры, поклонения и жертв. Вспомним испытания, учиненные им Аврааму или тому же Иову. Космиурги же ничего такого не требуют. Если они и есть, то, возможно, и не подозревают о нашем существовании. И о наших дискуссиях вокруг них. Могут ли дискутировать о человеке кишечные палочки? Впрочем, у палочек даже больше на то оснований, чем у нас. И вообще, повторюсь, для нас наличие Космиургов принципиального значения не имеет. Ни познать их, ни воздействовать на их намерения мы не в состоянии. Для нас они — лишь некая абстракция, попытка объяснить то, что пока объяснить невозможно: ЗАЧЕМ возникла вселенная? Я уж и не говорю о более сакраментальных вопросах вроде: как она возникла и когда…
      — Итак, зачем Космиургам понадобилось создавать вселенную?
      — А не знаю! — радостно воскликнул Аксютин. — Космиургов спросите! Суть гипотезы не в поисках ответа, а в поисках создателя. Если он это проделал, то наверняка преследовал определенную цель. И, возможно, достиг ее. Или, напротив, остался разочарован плодами дел своих. По крайней мере, мы могли бы кому-то переадресовать наше мучительное, изнуряющее неведение… И, кстати, то, что мы поминаем Космиургов чаще всего во множественном числе, всего лишь дань нашему атеизму. Мы неуклюже пытаемся отмежеваться от всяких аллюзий с Богом. В реальности вряд ли число создателей нашей вселенной выйдет за пределы интервала от ноля до единицы.
      — Ноль целых три десятых Космиурга, — усмехнулся Кратов.
      — Говоря строго, либо один, либо ноль. К чему их больше?
      — А гипотеза о параллельных вселенных?
      — Она, конечно, позволила бы нам умножить число Космиургов. В их неуникальности появляется некий смысл. Например, они могли бы форсить друг перед другом своим вселенными…
      — А почему Космиург непременно обязан быть разумным? — спросил Кратов. — Чтобы мы могли относиться к нему как к грандиозному, запредельно фантастическому, но все же не лишенному привычных нам качеств существу? Дескать, сидел Космиург посреди хаоса, им же, кстати, и учиненного, и скучал. И вдруг взбрело ему в голову… или, скажем, в желудок… отложить первичное яйцо.
      — Роденовский мыслитель! — веселился Аксютин. — В масштабе один к гуголу!
      — Вот именно. Но Космиург мог быть не существом, а, допустим, процессом.
      — Физики так и полагают. Конечно, те из них, кто с порога не отрицает некоего организующего начала до установления законов космогенеза.
      — Или все же существом, но не разумным. А самой настоящей курочкой-рябой, интеллект которой никак не превосходит среднего куриного. Стоптал ее петушок, пришла пора, и снесла курочка яичко.
      — Да не простое, а мировое! — подхватил Аксютин. — Так могли бы считать биологи, если бы захотели выдвинуть собственную теорию происхождения вселенной. Но мы, ксенологи, по определению своему обязаны исходить из постулата разумности Космиурга. Такая уж наша планида всюду искать разумное начало. Понятно, что от разумного Космиурга до Бога рукой подать. Но мы, материалисты, этого делать не станем. Нам достаточно предположить, что возникновение вселенной кому-то было на руку. И пусть этот первоинтеллект нам непонятен и с наших позиций может оказаться не интеллектом вовсе. Главное — чтобы он был.