Безжалостное обольщение (Том 2)

      И вот на стол легла пиковая десятка. Женевьева несколько секунд сидела неподвижно. Что это - ошибка в сносе или у партнера есть некий тайный замысел? Если она возьмет десятку, не сыграет ли она ему на руку? Женевьева напряглась и вспомнила все карты, которые уже вышли. В ушах у нее звучал неумолимый голос отца, требовавший думать над каждым ходом, помнить каждую взятку, и ее собственный, слабый от усталости, вяло огрызающийся. Но по опыту, приобретенному в те изматывающие, бесконечные зимние вечера, она знала, что сегодня память ее работает безупречно. Чарлз сделал ошибку. В полном молчании Женевьева положила на стол последнюю карту.
      - Ваша репутация отнюдь не преувеличена, мэм, - пытаясь вежливо скрыть свое разочарование и подсчитывая проигрыш, сказал Чолмондели.
      - Это было очень рискованно, сэр, - ответила она спокойно, собирая карты в колоду. - Уже поздно, мне пора домой.
      Он открыл было рот, чтобы возразить, чтобы умолять, взывать... Но англичанин помнил, что он джентльмен и что в вопросах чести торг неуместен. Он проиграл, и дама диктует свои условия, ему же остается лишь вежливо подчиниться.
      - Какой выигрыш вы потребуете, мэм? Помнится, мы условились, что в случае вашей победы, вы сами назовете ставку. Женевьева покачала головой и любезно улыбнулась:
      - Игра с вами сама по себе была для меня наградой, мистер Чолмондели. - И протянула ему руку для поцелуя. - Это был прекрасный вечер.
      - Как я хотел бы, чтобы он окончился по-другому. Вы позволите мне отвезти вас домой?
      - В этом нет необходимости. Слуга ждет меня в карете. Чарлз Чолмондели знал, что мадам Делакруа любит тайные карточные игры, но, насколько ему было известно от других, они не всегда завершались так рано и так внезапно. Однако ничего удивительного, что леди заранее заботилась об экипаже - как раз на такой случай. Без дальнейших пререканий он сопроводил ее к выходу, где она ласково пожелала ему спокойной ночи. Вспомнив о том поцелуе, Чарлз рискнул взять ее за руки и... Однако Женевьева отстранилась - без излишней поспешности и смущения, чтобы партнер не почувствовал себя неловко, но совершенно недвусмысленно: он проиграл, и другого шанса ему дано не будет.
      Коренастая фигура вышла из осенявшей улицу тени монастыря:
      - Карета за углом, мадам.
      С огромным облегчением Женевьева поспешила за надежным, уверенным Сайласом и уселась на кожаное сиденье в уютной глубине экипажа, но, когда закрыла глаза, валеты, дамы и тузы замелькали перед ее мысленным взором. Она расслабилась наконец, но поняла, что долго не заснет в эту ночь.
      Услышав, как открылась входная дверь, Доминик вышел из гостиной. Сайлас, шедший позади Женевьевы, стрельнул в хозяина сердитым взглядом и поджал губы. Месье опять переусердствовал с бренди - кажется, это уже становится для него привычным в те вечера, когда мадемуазель уезжает из дома и занимается неизвестно чем. Не то чтобы его опьянение бросалось в глаза тому, кто не знает месье так хорошо, как слуга, - просто глаза немного щурятся и плечи распрямляются ненатурально, словно месье нарочно старается держаться как можно прямее.
      - Как все прошло? - спросил Доминик у Женевьевы, пошире открывая для нее дверь в гостиную.
      - Я устала, - ответила она, проходя мимо и направляясь к лестнице Расскажу, что удалось узнать, наверху.
      - Как хочешь, - кивнул он с едва заметной насмешкой. - Запирай дверь, Сайлас.
      - Да, месье, - невозмутимо ответил тот и поглядел вслед хозяевам, поднимавшимся по лестнице.
      Мадемуазель делалась раздражительной, когда уставала или нервничала, а сегодня, похоже, имело место и то и другое. А месье, когда оказывался одураченным или был озабочен личными проблемами, легко выходил из себя. Сайлас сильно подозревал, что сегодня и это имело место. Что ж, снова придется утром собирать осколки. С недовольным видом матрос пошел закрывать парадную дверь.
      - Ты поможешь мне расстегнуть крючки? - попросила Женевьева, бросая плащ на стул и поворачиваясь спиной к Доминику.
      Он послушно выполнил ее просьбу, но, вместо того чтобы пойти дальше, как это обычно бывало, сразу же отступил назад.
      В голове у него словно роились ядовитые змеи ревности и подозрений, отравляя мозг горьким ядом. Он представлял себе, как этот идиот англичанин обнимает Женевьеву, тянется к ее губам... Сегодня это было невыносимее, чем когда бы то ни было! Чертыхнувшись про себя, Доминик налил себе бренди.
      - Ну так что, ты собираешься держать меня в неведении, та chere, или вечер прошел впустую?
      Женевьева, которая снимала через голову рубашку, услышав издевательскую интонацию, обернулась.
      - В чем дело? - вопрос прозвучал приглушенно из-за того, что ткань, зацепившись за шпильку в прическе, закрыла ей рот.
      Доминик не шелохнулся, чтобы помочь, а спокойно наблюдал, как она пытается освободить голову. От того, что руки у нее были подняты, груди подпрыгнули вверх и кожа на ребрах натянулась. Облаченные в белые шелковые панталоны бедра извивались. В Доминике росло желание, смешанное с неясным гневом. Он хотел ее, черт побери! Но хотел взять силой, сделать больно. Интересно, она получала удовольствие с Чолмондели? Этот вопрос разъедал его изнутри.
      Справившись наконец с рубашкой, Женевьева бросила ее на пол рядом с платьем. Она все еще не привыкла обходиться без Табиты, которая всегда убирала за хозяйкой. Ладно, утром Сайлас все поднимет, а она сегодня слишком устала. И конечно, у нее нет сил выяснять отношения с Домиником, который, кажется, страшно раздражен. Подойдя к туалетному столику, Женевьева села и принялась вытаскивать шпильки из волос.
      - Случайно удалось разузнать очень многое. Он говорит, что Кэмпбел подозревает, будто Наполеон замышляет бегство в Неаполь, - рассказывая, она расчесывала щеткой свои пышные шелковистые волосы.
      - Слухи! - Доминик жестом отмел предположение, сгорая от желания зарыться лицом в этот душистый, струящийся водопад волос. - Это просто сплетни, которые ходят по Вене. У них нет достоверной информации. А вот у меня кое-какая есть. Похоже, Фуше предложил императору бежать в Америку.
      - Он сам тебе сказал? - Женевьева положила щетку и, обернувшись, удивленно посмотрела на Доминика. - Я имела беседу с этим господином, и он дал понять, что догадывается о тайном смысле моих вопросов, но я не знала, можно ли ему открыться.
      - Я открылся, - невозмутимо констатировал Доминик, выплескивая остатки бренди из стакана. - Он сам затеял со мной разговор.., ходил кругами, разумеется. И я так же неопределенно отвечал ему, но мы оба теперь знаем, что у нас - общая цель. А доверится ли Фуше мне настолько, чтобы раскрыть свои планы, покажет время.
      - Да, понимаю. - Женевьева устало поднялась и скинула единственный остававшийся еще на ней предмет туалета.
      Доминик говорил безразличным тоном, словно для него было не так уж важно сообщить имевшуюся информацию. Вес ее тело словно погрузилось в вязкий туман, депрессия усугубляла усталость. Неужели его вовсе не трогает, через что Женевьеве пришлось сегодня пройти: чудовищное нервное напряжение, томительное ожидание, страх проигрыша? Нет, разумеется, он об этом даже не думает. Доминик считает, что она играет свою роль, используя собственное тело, а сознание и душа при этом остаются незатронутыми. Она просто выполняла поставленную перед ней задачу, быть может, неприятную, но необходимую.
      Женевьева взяла с кровати приготовленную Сайласом ночную рубашку, просунула голову в горловину, продела руки в рукава и встала коленом па перину.
      - Оставайся так! - хрипло скомандовал Доминик, и она застыла от неожиданности, опершись на край кровати, спиной к нему.
      Легкая дрожь ожидания пробежала у нее по позвоночнику, по вместе с тем пришло и неопределенно дурное предчувствие. Надвигалось нечто очень плохое. Она, как и Сайлас, видела, что Доминик перебрал. С ним это так редко случалось и так мало отражалось па его поведении, что Женевьева никогда не беспокоилась по этому поводу. Но сегодня что-то было не так.
      Он смотрел на соблазнительные изгибы ее тела, послушно застывшего на месте, на обтянутые тонкой тканью ночной рубашки, призывно, как ему казалось, подставленные ягодицы, и желание наброситься на Женевьеву, овладеть, причинить боль становилось непреодолимым. Он подошел к кровати.
      - Подними рубашку.
      - Я так устала, - прошептала Женевьева, но протест получился слабым.
      Какой бы усталой она ни была, любовь Доминика всегда освежала и расслабляла ее. Если бы не это неотступное неуютное чувство, она и слова бы не произнесла.
      - Успокойся, та chcre, на сей раз тебе не придется трудиться, - сказал он. - Ну-ка, подними ее для меня.
      Женевьева задрожала. На сей раз? Что это значит? И что за циничный тон? Боже праведный! Неужели, по его мнению, что-то случилось в доме Чолмондели? Однако придется поступить, как он велит, поскольку она не может придумать убедительного предлога, чтобы отказаться. Женевьева начала поднимать рубашку.
      - Хватит, - скомандовал он, когда край рубашки дошел до талии.
      Доминик дышал прерывисто, и в этом дыхании она слышала, как клокочет его желание. Собрав все подушки, он положил их перед ней, потом, надавив ладонью на спину, толкнул ее на них мягко, но решительно:
      - Удобно?
      Ей действительно было удобно. Если бы только не это пугающее чувство собственной уязвимости, которое озадачивало ее. Доминик начал гладить ее ягодицы, и она постепенно стала блаженно расслабляться, приготовившись к ощущению нарастающего возбуждения, которое приходило, когда вслед за руками к ягодицами прикасались его бедра, а она получала удовольствие от своей вынужденной пассивности.
      Доминик растворился в созерцании ее нежного тела, в ощущении ее женственности и добровольного желания подчиниться его чувственной силе, дарящей ей наслаждение. Женевьева принадлежала только ему, Женевьева - его пленница, безоговорочно принимающая все, что он делал, ибо Доминик лучше ее знал, что доставит ей наибольшее удовольствие, и она отвечала ему всегда ласковым повиновением. Никто другой не мог дать Женевьеве этого и получить от нее такой бесстрашно доверчивой покорности и признания его превосходства в искусстве удовлетворять ее желания. Она никогда не смогла бы вот так отдаваться Себастиани или великому князю Сергею, Леграну или Чолмондели... Или могла бы? Отдавалась?! Змеи, шипя и брызгая ядом. снова зашевелились у него в голове.
      Женевьева мгновенно почувствовала перемену, и в ее восхитительное полузабытье ворвалось предчувствие беды. Но пальцы Доминика властно сжимали ее, и она не могла до конца осознать это предчувствие. На нее словно накатывали жаркие волны прилива, а потом отбегали, оставляя ее на прохладном берегу, на груде подушек, жадно, словно рыба, ловящую ртом воздух.
      Доминик скинул туфли, стянул панталоны, сжал ее бедра и с минуту смотрел на бледную кожу спины, слегка покрывшуюся блестящей испариной, на обнажившийся беззащитный затылок, на сияющую копну волос, разметавшихся по подушке. "Боже милосердный, - подумал он мрачно, понимая, что Женевьева значит для него на самом деле. - Mon coeur, сердце мое, моя жизнь". Очень медленно он вошел в нее, ощутив, как шелковистая напрягшаяся плоть сомкнулась вокруг него. Его руки скользнули вверх по спине, подняли рубашку, ногти царапали ей кожу. Женевьева напряглась. Погружаясь в нее снова и снова, Доминик чувствовал, что она ответно двигается ему навстречу, слышал ее тихий, с присвистом шепот поднимающегося желания.
      Вихрь, сметающий все па своем пути, уже зародился на горизонте, и они бешено старались удержаться в бухте еще хоть несколько восхитительных мгновений. Но всепоглощающий поток приближался, и Женевьева первой сдалась на милость его волшебной силы, и он в мгновение ока засосал ее в пучину полного забытья. Доминик услышал, как его имя звенящим эхом разнеслось по комнате за миг до того, как тело Женевьевы бессильно обмякло и лицо зарылось в подушки. Она дышала прерывисто и хрипло. Видя, что довел ее до предела и что сделал ее снова только своей, Доминик ощутил, как его самого накрыла беспощадная волна, и рухнул на Женевьеву, прижавшись к ней, казалось, самим сердцем.
      ***
      - Не желаете ли быть четвертым в вист, Чолмондели? - Великий князь Сергей, семеня, подошел к англичанину, который стоял, прислонившись к затянутой шелком стене в салоне виконтессы де Граси, и тоскливо слушал бесцветную игру на арфе какой-то болезненной девицы в красно-коричневом атласном платье.
      Уйдя в себя, Чолмондели не расслышал вопроса.
      - Вист, - любезно повторил Сергей, беря из табакерки щепотку табаку и проследил взглядом, на кого смотрел его собеседник: на миниатюрную мадам Делакруа, которая заигрывала с месье Фуше.
      - Интересно, Фуше она тоже предложит сыграть в пике? - пробормотал русский.
      Чолмондели моментально пришел в себя и уставился на собеседника:
      - Зачем?
      - Точно не знаю, мой друг, - задумчиво ответил тот, - но не ради удовольствия поиграть в карты. В этом я уверен. Они немного помолчали, затем англичанин проворчал:
      - И не ради удовольствия заплатить долг в случае проигрыша, конечно.
      - Ах, так вы тоже через это прошли?! - воскликнул - русский. - Дама мастерица расточать обещания, не так ли?
      - И чертовски хорошо играет в карты.
      - Значит, и вы проиграли?
      - Проиграл. - Чолмондели сердито вспыхнул.
      - И вероятно, ожидали, что, несмотря на ваш проигрыш, дама выполнит свое обещание? - предположил Сергей. - Ведь в конце концов она так недвусмысленно намекала.
      Чолмондели вспомнил тот поцелуй. Черт возьми! Ведь у него не было никаких сомнений, ничто не заставляло заподозрить, будто на самом деле у мадам Делакруа нет к нему интереса.
      - Успокойтесь, друг мой, и утешьтесь тем, что вы пострадали не один, - с сочувственной улыбкой продолжал князь Сергей.
      Собеседник в изумлении воззрился на него:
      - А у меня создалось впечатление...
      - Что я, Легран и Себастиани выиграли? - невесело рассмеялся Сергей. Уязвленная гордость, мой дорогой Чолмондели, заставляет несколько приукрашивать истину.
      Англичанин почувствовал себя намного увереннее и поинтересовался, а зачем она это делает. Великий князь задумался:
      - Вероятно, мадам Делакруа из тех, кого игра возбуждает только в том случае, если они не могут заплатить карточный долг. Такие люди встречаются.
      - Возможно, - поджав губы, кивнул Чарлз. - Но меня не покидает чувство, что за этим кроется что-то еще.
      - Несомненно, мой друг. Мы с Леграном и Себастиани тоже пришли к такому выводу. И нам очень хочется узнать, что такое это "еще". Вам не показалось несколько необычным, что Делакруа, похоже, нисколько не смущает то, как забавляется его жена? А ведь он не производит впечатления человека, который охотно делится с другими тем, что ему принадлежит. Понаблюдайте, как он смотрит на супругу.
      Месье Делакруа и впрямь смотрел на свою так называемую жену, не зная, что за ним, в свою очередь, наблюдают. Брови его были сурово сдвинуты. Он не просил ее флиртовать с Фуше, просто попросил найти хитрого престарелого царедворца и вовлечь в беседу, во время которой дать понять, что Делакруа на одной с ним стороне. Но Женевьева явно превысила полномочия, стараясь продемонстрировать Фуше все свои таланты. "Она врожденная куртизанка, - с грустью подумал Доминик, - ничего удивительного, что она так легко ухватилась за идею стать ею, если Доминик увезет ее из Нового Орлеана. И ведь это она сама предложила использовать себя для добывания нужной им информации. Зачем, черт побери, я вообще на это согласился? Потому что мне и в голову не могло прийти, что это заставит меня страдать". У него цепенел мозг, вскипала кровь и улетучивался весь его хваленый рационализм, которым Доминик так гордился, когда он представлял себе, как ее тело извивается под другим мужчиной.
      И что более всего обидно, он чувствовал себя идиотом, попавшимся в самим же расставленную сеть. Женевьева Латур была тем, кого он из нее сделал; поступала так, как он хотел, была непреклонна в своем стремлении к независимости, твердо верила в то, что у них нет друг перед другом никаких обязательств, что они лишь партнеры, как в любви так и в деле, до тех пор, пока договор между ними не прервется естественным образом.
      Тогда Женевьева уйдет и займется, вероятно, тем, что лучше всего умеет делать, как она сама небрежно бросила когда-то. Доминик стиснул зубы, увидев, как "жена" легко переключила внимание с Фуше на молодого сына виконтессы де Граси. Парню было лет двадцать, и он не скрывал своего восхищения Женевьевой восхищения, которое та лишь подогревала, расточая ему обворожительные улыбки. Проклятие! Неужели обязательно играть кокетку с таким видимым удовольствием? Ведь от де Граси ей ничего не нужно, к чему же эти улыбки и это интимное прикосновение к его руке? Женевьева делает это потому, что так ей нравится, и винить в этом Доминик Делакруа должен только себя. Если бы на ее месте была другая женщина, он бы получал удовольствие, наблюдая за этой игрой. Как сказать Женевьеве, что ему это вовсе не доставляет радости, так, чтобы не показаться ревнивым и наивным влюбленным мальчишкой? Она посмеется над превращением ментора-прагматика в болтливого безмозглого дурака, и ее нельзя будет винить за это. Ведь она-то в него, судя по всему, не влюблена. Женевьева влюблена в возбуждающее чувство свободы, которое он ей подарил, в возможность собственными руками устроить свое будущее, в любовь. Но не в любовь к Доминику Делакруа - так считал гроза морей, пиратствующий капитан.
      - Ваша супруга сегодня очаровательна, Делакруа, - услышал он за спиной ровный голос Жан-Люка Леграна.
      - Я передам ей ваш комплимент, Легран, - ответил капер с вежливой улыбкой. - Если, разумеется, вы не предпочтете высказать его сами.
      - Она немного занята в настоящий момент. Мадам Делакруа очень популярная личность.
      Капер замер, нервы у него напряглись до предела - он безошибочно уловил назревающую опасность. Мужчина, соблазнивший жену другого мужчины, не станет поддевать обманутого мужа, если нет на то веской причины. Тем более в данном случае, когда таковой муж достаточно ясно дает понять, что шалости жены его ничуть не волнуют. Но нужно что-то ответить на замечание, которое нельзя не счесть оскорбительным для дамы, а следовательно, и для ее мужа.
      - Как мило, что вы это заметили, Легран. - Бирюзовые глаза сверкнули в свете ламп, губы изогнулись в улыбке, не предвещавшей ничего хорошего.
      Легран натянуто улыбнулся в ответ:
      - Вам это должно быть лестно, Делакруа. "Зачем он дразнит меня, недоумевал Доминик. - Ведь не хочет же он спровоцировать дуэль? Или хочет? Но зачем, черт возьми?" Он не может ничего иметь против Доминика - человека, который сквозь пальцы смотрит на то, как Легран соблазняет его жену. Или собака зарыта именно здесь? Эта мысль мелькнула где-то в его сознании, мелькнула и подхлестнула то неопределенное чувство опасности, которое нес с собой Легран.
      Доминик широко дружелюбно улыбнулся собеседнику и откланялся:
      - В высшей степени лестно, Легран. Прошу извинить меня. - Он зашагал через комнату, оставив француза теряться в догадках.
      Может быть, они ошиблись, и Делакруа действительно плевать на эскапады собственной жены? Хотя был момент, когда Легран почувствовал опасность, он чуть не отскочил назад от этих внезапно ставших зловеще-ледяными бирюзовых глаз. Но это чувство так же быстро прошло, как и возникло. А может, ему и просто все только показалось.
      Легран отправился в игорную комнату, чтобы поделиться своими неопределенными впечатлениями с другими заинтересованными участниками небольшой партии охотников выяснить кое-что насчет Делакруа и его обещающей и ускользающей супруги.
      - О, Доминик, ты так подкрался, что напугал меня! - Женевьева со смехом обернулась к возникшему у нее за плечом мужу. - Знаешь, нужно быть осмотрительнее - ты можешь ненароком услышать что-нибудь нелестное в свой адрес. Не так ли, господа? - Глаза ее озорно блестели, и на щеках появились ямочки - она приглашала Фуше и молодого де Граси посмеяться над фривольной шуткой.
      Фуше только снисходительно улыбнулся и бросил на месье Делакруа оценивающий взгляд. Даме следовало бы быть поосторожнее, решил он. Ее муж, судя по всему, не в настроении разговаривать в столь рискованном тоне. Молодой де Граси зарделся, испугавшись, что Делакруа может подумать, будто он сказал нечто непозволительное.
      Женевьева похлопала его по руке:
      - Не смущайтесь. Мой муж прекрасно понимает шутки, правда Доминик? - И посмотрела на него, требуя подтверждения, но тут улыбка сошла с ее лица: неудивительно, что де Граси так смутился.
      - Ни у кого, насколько мне известно, пока не было оснований жаловаться на отсутствие у меня чувства юмора, мадам, - проговорил он медленно. - Но все когда-нибудь случается впервые.
      Женевьева оцепенела. Что, черт возьми, не так? Точнее, что она сделала не так? Капер явно был разгневан, и, как всегда, это выражалось в неподвижности взгляда, который приковывал к себе собеседника. Она чувствовала себя такой восхитительно искушенной, была в восторге от того, что удалось привлечь внимание и заинтересовать таких разных мужчин, как месье Фуше и сын хозяев, наслаждалась легким флиртом, которым занимались здесь все и в котором она оказалась столь искусна. И вдруг Доминик заставляет ее почувствовать себя смущенной и подавленной, словно расшалившуюся маленькую девочку, которую строго одернул взрослый.
      - Нам пора домой, - сказал Доминик, прискорбно игнорируя требования вежливости.
      Женевьева вспыхнула, но на сей раз скорее от досады, чем от неловкости. Короткое замечание Доминика прозвучало словно приказ, и она никак не могла понять, чем навлекла на свою голову такое публичное унижение.
      - Еще рановато, - проворковала она, однако голос звучал твердо. - Но если ты устал, конечно, поезжай. Я скоро тоже приеду.
      Фуше закашлялся и взял под локоть вытаращившегося де Граси. Наконец молодой человек понял, чего от него хотят, пробормотал извинения и ринулся прочь.
      - Пошли, - сказал капер и предложил Женевьеве руку.
      - Я еще не собираюсь уезжать, - злобно прошипела она. - Ты не имеешь права ставить меня в такое неловкое положение.
      - Это ты ставишь меня в неловкое положение, - категорически заявил он. - И если не хочешь усугубить его еще больше, то без дальнейших споров возьмешь меня под руку.
      - Что я сделала? - спросила Женевьева, отнюдь не собираясь подчиняться.
      - Ты сама прекрасно знаешь. - Доминик взял ее руку и просунул себе под локоть. - Я достаточно долго наблюдал, как ты по-идиотски кокетливо жеманничаешь и флиртуешь, так что мы откланиваемся.
      К своему великому огорчению, Женевьева почувствовала, от такой грубой несправедливости слезы наворачиваются у нее на глаза.
      - Я не жеманничала, - тихо возразила она, смахивая слезу. - И почему это мне нельзя немного пофлиртовать? Здесь все флиртуют.
      - Ты, кажется, забыла, что твое главное и опасное достоинство состоит в том, что ты не похожа на других, - огрызнулся он. - Я тысячу раз говорил тебе, что манерность Элизы тебя делает просто смешной. У тебя внешность неподходящая.
      Женевьева была раздавлена и опустошена обрушившейся несправедливостью. Она вовсе не хотела жеманничать, как Элиза. Женевьева достаточно хорошо знала себя и была уверена, что даже неумышленно не могла подражать сестре. Так что оставалось, держа под руку "мужа", с приклеенной улыбкой на лице, расточая направо и налево банальные любезности, пройти сквозь анфиладу комнат, чтобы найти хозяев.
      - О, дорогая мадам, не хотите же вы сказать, что так рано покидаете нас? запротестовал виконт, замысловато кланяясь, видимо, вспомнив о лучших днях, проведенных при Версальском дворе. - Делакруа, вы не можете быть столь жестоки, чтобы увезти от нас лучшее украшение вечера. Клянусь, это все равно что задуть свечи.
      - В таком случае, боюсь, вы обречены провести остаток бала в кромешной тьме, - парировал Доминик. - У мадам болит голова. - Он с искренней озабоченностью взглянул на грустное лицо стоявшей позади него жены. - Разве не так, та chere?
      - Слишком много волнений, виконт, - пробормотала Женевьева. - Я в отчаянии, что приходится уезжать так рано.
      С любезностями было покончено, и они наконец очутились на холодном ночном воздухе. Словно получив телепатический сигнал, Сайлас тут же подал карету. Женевьеве и впрямь иногда казалось, что между капером и старым матросом существует некая мистическая связь.
      Уютная темнота кареты позволяла Женевьеве упрямо замкнуться в своей обиде. Она понятия не имела, почему Доминик так взбеленился, но, видимо, какая-то кошка действительно пробежала между ними в Вене. Это было нечто неопределенное - случайное слово, взгляд, ощущение. И вчера, когда они предавались любви после ее возвращения от Чолмондели, тоже что-то было не так. Он любил ее нежно и искусно, как всегда, и так же заставлял отдаваться ему целиком, без остатка, но эти дурные, хота и неопределенные предчувствия, которые вспыхивали время от времени, они ведь были!
      И потом Доминик ласково и любовно уложил ее в постель, но сам ушел, и лишь на рассвете она услышала, как он тихо скользнул под одеяло, лег рядом и мгновенно заснул. А Женевьева прижалась к нему, обняла и положила голову на плечо. Сайлас так и застал их, когда утром принес кофе, и, ворча, стал собирать ее разбросанные вещи. Обычно Доминик посмеивался над тем, как они препирались, словно нянька с ребенком, но теперь не обращал никакого внимания, был замкнут и абсолютно безучастен.
      Как только они приехали домой, Женевьева отправилась спать. Она хотела было поругаться, высказать ему все, что накипело на душе, потребовать объяснений, но Доминик зловеще молчал, и Женевьева внезапно почувствовала страшную пустоту, поняв, что сегодня не выдержит стычки с ним. Легче было уйти в себя, лечь в уютную, мягкую постель и выпить горячего молока при мягком свете единственной свечи. Завтра. Завтра она ринется в бой во что бы то ни стало.
      Глава 21
      Была уже поздняя ночь, когда Доминик оторвался наконец от мрачного созерцания угасающего огня и по темной лестнице поднялся в спальню. Ее освещала свеча, стоявшая на каминной доске, и последние догорающие угли в очаге. Он ощупью пробрался к кровати, полог вокруг которой был плотно задернут - в мирной темноте за ним спала Женевьева. Обычно, если она ложилась раньше, то оставляла полог открытым. Но сегодня Доминик не мог ее упрекнуть - она имела полное право защититься от него.
      Откинув шелковое покрывало, Доминик посмотрел на неподвижную Женевьеву. Она лежала на спине, закинув руки за голову, пальцы тонули в кипени волос, разметавшихся по подушке. Над слегка разрумянившимися во сне щеками двумя золотистыми полумесяцами обозначились ресницы; решительно очерченные губы расслабились и слегка приоткрылись.
      И чего он так накинулся на Женевьеву? Доминик вздохнул и сбросил сюртук. Его гнев на самом деле был обращен на себя самого - так смешно, так неуместно поддаться столь жалкому чувству ревности! Этот гнев не имел никакого отношения ни к игре, которую они вели, ни к их взаимоотношениям, и было в высшей степени несправедливо переносить свой гнев на Женевьеву. Просто разговор с Леграном вывел его из себя.
      Расстегивая пуговицы на кружевной манжете, он задумался теперь над этой новой загадкой. Легран явно испытывал его, в этом нет никаких сомнений: хотел выяснить, какова реакция Доминика на поведение жены. Но зачем забрасывать зерна сомнения в душу самонадеянного мужа? Это едва ли в интересах любовника. Разве что Легран подозревает, что чета Делакруа не те, за кого себя выдают. Но какие у Леграна на то основания? "Женевьева вела свою партию достаточно хорошо - слишком хорошо, так что ей удалось даже меня вывести из душевного равновесия", - мрачно отметил Доминик, отбрасывая в угол рубашку и присаживаясь на шезлонг, чтобы стащить туфли.
      Она изображала легкомысленную аристократку, направо и налево флиртующую с кем попало, а ее муж, если и обращал иногда внимание на это, то лишь с рассеянной, снисходительной улыбкой. Слава Богу, ему удалось сегодня вовремя сдержать себя и не взорваться, а ответить Леграну в соответствии с требованиями роли: вежливо улыбнуться и пропустить мимо ушей подтекст. Хотя муж, действительно озабоченный поведением своей жены, никогда бы его не пропустил.
      Но все равно оставалось два вопроса: что вызвало подозрения Леграна и почему он дразнил Доминика?
      Раздевшись, Доминик задул свечу и тихонько подошел к постели. Наверное, утром Женевьева поможет что-нибудь прояснить. Поможет или нет, но, кажется, хватит собирать информацию: надо уезжать из Вены, пока чего-нибудь не случилось. Благодаря стараниям Женевьевы он знал теперь, как связаться в Легорне с Бартолуччи. А если удастся уговорить Фуше быть откровенным, это совсем облегчит их задачу. Первые предрассветные лучи озарили небо, когда Доминик скользнул в постель и подложил руку под голову спящей Женевьевы. Она тут же доверчиво свернулась клубочком у него под боком и пробормотала во сне его имя.
      - Прости меня, фея, - прошептал он, ласково обводя пальцем ее подбородок.
      Словно услышав его, Женевьева еще теснее прижалась к нему и тихо вздохнула. "У нее очень щедрая душа", - подумал Доминик, и губы его тронула печальная улыбка. Пожалуй, ни перед кем за всю свою жизнь ему не приходилось так часто извиняться, как перед ней. Даже когда Женевьева провоцировала его вполне справедливый гнев, он в конце концов всегда жалел о грубости, с какой реагировал на это. Впредь нужно постараться быть терпимее, даже если она заслуживает взбучки. Но сегодня Женевьева точно ее не заслужила.
      Добрыми намерениями вымощен путь в ад - в справедливости этой банальной истины Доминику суждено было лишний раз убедиться еще до того, как закат опустился над Веной.
      ***
      - Вы будете сегодня у Полански на костюмированном балу, мадам Делакруа? энергично разминая суставы пальцев, сеньор Себастиани изобразил подобие постной улыбки. Он был тощ, темен ликом и угловат, как гном, и от его внимания не ускользало ничто из происходящего вокруг.
      - Да, конечно, собираюсь, сеньор, - вежливо ответила Женевьева. - Могу я предложить вам еще кофе? - Она взяла с подноса серебряный кофейник и слегка склонила голову, ожидая ответа.