Безжалостное обольщение (Том 2)

Фэйзер Джейн
Безжалостное обольщение (Том 2)

      Джейн ФЭЙЗЕР
      БЕЗЖАЛОСТНОЕ ОБОЛЬЩЕНИЕ
      ТОМ 2
      Глава 13
      Щелкнул замок, в каюте повисла тишина. Доминик отпустил воротник куртки и, медленно пройдя в другой конец комнаты, подошел к секретеру, стоявшему под иллюминатором. Несколько долгих минут он быстро делал какие-то подсчеты на листке бумаги и был так поглощен своим занятием, что, казалось, вовсе позабыл о неподвижной Женевьеве, застывшей посредине каюты перед столом.
      Женевьева терзалась неопределенностью своего положения, но ей, однако, ничего не оставалось делать, кроме как безропотно стоять на месте. Ей казалось совершенно невозможным даже подойти к стулу и сесть, хотя и не могла объяснить почему. Поэтому она сосредоточенно уставилась на обшивку стены, словно пытаясь в ее затейливом узоре разгадать вечную тайну бытия.
      - Итак, - вдруг сказал совершенно обыденным тоном Доминик, - ты решила вступить в братство пиратов, как я понимаю.
      Он неспешно подошел к столу и сел с противоположной его стороны, не без любопытства глядя на Женевьеву. Спокойствие Доминика, однако, ее не обмануло она, сохраняя осторожность, предусмотрительно продолжала молчать. Делакруа сцепил руки на затылке, откинулся на спинку стула и закинул ногу на ногу. Солнечные лучи пересекали сложный узор ковра и деревянных стенных панелей. Из-за двери и из открытого иллюминатора доносились обычные звуки корабельной жизни, но они, казалось, не имели никакого отношения к пропитанному зловещим ожиданием замкнутому пространству, в котором сейчас находились двое.
      - Однако в твоем плане есть один серьезный недочет, - продолжал Доминик все тем же бесстрастным тоном. - На "Танцовщице" никогда не бывает балласта.
      Делакруа вежливо улыбнулся, и Женевьева почувствовала, как взмокли волосы у нее на затылке. Она много раз воображала себе эту сцену, знала, что будет испытывать страх, знала, что придется оправдываться, подлизываться, но и помыслить не могла о ситуации, в которой ей нечего будет сказать. Ей, гордой Женевьеве Латур, пришлось стоять молча, словно кролик перед лисой, в ожидании, когда Доминик - автор этого действа - решит выпустить на сцену то ужасное, что - она это чувствовала - уже изготовилось к прыжку.
      - Итак, что ты можешь делать, Женевьева, чтобы оказаться полезным членом экипажа? - с той же вежливой улыбкой задал вопрос Доминик. - Обязанности юнги, кажется, показались тебе несколько рискованными и, похоже, не слишком понравились. - Летящие брови вопросительно поднялись. - К тому же я не могу каждые пять минут отвлекаться, чтобы спасать тебя. Может быть, ты умеешь готовить еду? - Бирюзовый взгляд стал задумчив.
      Покачав головой, Женевьева сдержанно ответила:
      - Я никогда не пробовала.
      - Ну разумеется, нет, - тут же подхватил Доминик. - Трудно ожидать, чтобы эти нежные креольские ручки...
      - ..скребли палубу последние три дня, - перебила Женевьева, не в силах больше переносить холодное презрение, сквозившее в голосе и взгляде Делакруа. - Но если ты хочешь, чтобы я стряпала, я научусь.
      Доминик ухмыльнулся и покачал головой:
      - Не думаю, что будет справедливо подвергать команду подобному испытанию только ради того, чтобы дать тебе возможность чем-то заняться. - И окинул взглядом сверкающую чистотой каюту, в которой царил безупречный порядок. Может, ты способна прибирать у меня в каюте? Или хотя бы шить умеешь?
      Чувствуя себя как червяк па крючке, Женевьева отрицательно затрясла головой.
      - Я так и думал. Столь ничтожные занятия должны были пройти мимо тебя. В любом случае... - Доминик равнодушно пожал плечами, - Сайласу, конечно же, не понравится, если кто-то перехватит его обязанности. К тому же он так хорошо и так давно ухаживает за мной, что я наверняка не смогу привыкнуть к перемене уверен, перемене явно к худшему.
      Женевьева с тоской подумала о синих глубинах моря там, за иллюминатором, о беззаботных дельфинах и о морских птицах, свободно парящих над волнами. Она мысленно молилась, чтобы произошло чудо, способное вырвать ее из этой каюты, унести подальше от медально-чеканного профиля капера, от сознания того, что Делакруа издевательски играет с ней. Совершенно очевидно, что эти простодушные вопросы - лишь часть какой-то дьявольской игры. Женевьева представляла себе, как восхитительно было бы сию минуту расстаться со своим неуклюжим, бесполезным телом и взлететь, воспарить вместе с вольными птицами туда, где этот пират будет бессилен причинить ей зло.
      - Но разумеется, есть нечто, что ты, как нам обоим хорошо известно, умеешь делать весьма недурно. - Доминик прикрыл глаза, снова откидываясь на спинку стула с явным облегчением. - И это твое умение может прийтись как нельзя кстати на военном корабле.
      Нечеловеческий ужас охватил несчастную Женевьеву: ей стало плохо. В зловещей тишине тиканье часов казалось колокольным звоном на башне Святого Людовика.
      - Полагаю, ты охотно предложишь это утешение тем, кто в нем нуждается, любезным тоном продолжал Доминик. - Ты будешь занята по горло и, несомненно, заработаешь себе на кусок хлеба, ни перед кем не оставаясь в долгу. Последние слова он сопроводил ласковой улыбкой.
      Женевьева, обуреваемая яростью и отчаянием, тщетно пыталась облечь в слова то, что бушевало у нее в груди. С ленивой грацией леопарда, гипнотизирующего взглядом парализованную страхом добычу, Доминик встал, обошел вокруг стола и сдернул с ее головы вязаную шапочку. Брови его поползли высоко на лоб.
      - Господи! - пробормотал он. - То, что ты обрезала свою царственную шевелюру, явно не добавляет тебе привлекательности, равно как и запах грязной одежды. Чего доброго, у тебя еще и паразиты завелись. - Его пальцы стали перебирать некогда золотистые, а теперь потемневшие от грязи, свалявшиеся соломенным гнездом ее волосы, и Женевьеве стало нестерпимо стыдно. Удивительно, но вшей нет, - констатировал Доминик, с гримасой отвращения вытирая руку. - Но тебе все равно придется с ног до головы вымыться мылом со щелоком. Я не желаю подвергаться риску подхватить заразу, пользуясь твоими услугами.
      Это его последнее оскорбление прорвало плотину - гнев выплеснулся наружу.
      - Ты хоть понимаешь, в каком аду я прожила последние три дня?! выкрикнула Женевьева. - На зловонной нижней палубе, среди вонючих бесстыжих мужиков, по колено в грязной воде...
      - Тебе не понравилось? - перебил ее капер. - Но ты бы, разумеется, не совершила этого заманчивого прегрешения, если бы отдавала себе отчет в том, какие оно неизбежно повлечет за собой неприятные осложнения. - В бирюзовых глазах играла недобрая насмешка. - Или вы по привычке не подумали о последствиях, мадемуазель Женевьева?
      Ей нечего было сказать. Нечем ответить на презрительные, резкие слова, на понимающий взгляд, на собственное бессилие перед тем, что решит Доминик Делакруа. Что бы это ни было, винить в (Этом оставалось лишь себя самое.
      Жуткую тишину ожидания разорвал приказ:
      - Сними эти ужасные тряпки!
      Женевьева судорожно сглотнула. Губы ее дрогнули в жалкой попытке что-нибудь произнести.
      - Почему? - единственное, что она смогла выдавить из себя хриплым шепотом.
      - Потому что я так велю! - четко произнес пират. - И если вы понимаете, как сделать свое пребывание на моем корабле хоть сколько-нибудь сносным, мадемуазель, вы будете подчиняться моим приказам не раздумывая, безропотно и немедленно.
      Она невольно затрясла головой - слабый дух сопротивления не был еще окончательно сломлен и восставал против того, с чем она никак не могла смириться.
      Доминик больно схватил Женевьеву за подбородок и, подняв ее лицо так, чтобы она не могла уклониться от его тяжелого стального взгляда, заговорил спокойно, почти без всякого выражения:
      - Позволь кое-что тебе объяснить. Сайлас отвечает за те мои принадлежности, которые необходимы мне для удобства жизни. Он содержит их в идеальном порядке, и все необходимое у меня неизменно под рукой. С тобой Сайлас будет обращаться точно так же, если я ему прикажу.
      - Я не твоя собственность, - вспылила Женевьева. Голос ее дрожал, но в тигриных глазах, неподвластных даже физически ощущаемой опасности, заполнившей каюту, сверкнул вызов.
      - Значит, ты предпочитаешь не находиться в исключительном положении и, таким образом, лишиться привилегий? - вкрадчиво спросил Доминик. - Не возражаю. Но я не пользуюсь общими с командой вещами. Ты поймешь, что это значит, если я решу отказаться от твоих услуг.
      Женевьева дрожала, черные точки плясали в красной пелене, застилавшей глаза. Она не знала, исполнит ли пират свою угрозу, но даже от того, что такая мысль пришла ему в голову, все ее тело словно намертво стиснули липкие щупальца ужаса, они парализовали ее, как муху, попавшую в паучью сеть.
      - Выбор за тобой. Либо ты моя, либо всей команды. Женевьева не могла ни шелохнуться, ни вымолвить слова, по пальцами, все еще стискивавшими ее подбородок, Доминик почувствовал сотрясавшую ее дрожь. Однако страдание Женевьевы не растопило его безмерный, ледяной гнев. Ни о чем, кроме поддержания порядка на "Танцовщице" и других судах своего флота, груженных оружием и порохом для революционеров в Гондурасе, и бесчисленных опасностях, подстерегающих их на пути, он думать не мог. А эта капризная, своевольная, настырная девчонка, по обыкновению не понимающая, почему нельзя потакать любым ее прихотям, вдруг является на фрегат и подвергает риску успех самой опасной миссии, какую ему когда-либо приходилось выполнять.
      - Ну? - повторил Доминик, еще крепче сжимая ей подбородок. - Каков же твой выбор?
      Он был непреклонен в своем намерении заставить ее сказать это Женевьева представила себе Трианон, тоскливую рутину домашней жизни и, в отчаянии закрыв глаза, взмолилась, чтобы, когда их снова откроет, оказаться именно там. Но отсрочки приведения приговора в исполнение дано не было. Холодный бирюзовый взгляд был безжалостен и исполнен решимости, которую подтверждала стальная хватка пальцев на ее подбородке. И в конце концов Женевьеве пришлось произнести слово, требуемое пиратом.
      Доминик коротко кивнул в знак согласия и отпустил ее.
      - В таком случае вернемся к тому, с чего начали эту дискуссию. Сними с себя эти тряпки. Или ты предпочитаешь, чтобы это сделал Сайлас?
      Окончательно раздавленная, Женевьева отвернулась к стене и начала расстегивать пуговицы на рубашке. Доминик прошел к двери, широко распахнул ее и позвал Сайласа. Матрос появился незамедлительно.
      - Принеси горячей воды и мыла со щелоком, сейчас же.
      - Да, месье, - как всегда, невозмутимо ответил Сайлас, словно в этом приказе не было ничего странного и будто не произошло никаких чрезвычайных событий.
      Не обращая никакого внимания на Женевьеву, возившуюся со своей одеждой посреди каюты, Доминик прошел к письменному столу и углубился в изучение карты. Когда через несколько минут Сайлас постучал в дверь, капер, не поднимая головы, велел ему войти. Женевьева, в панике заметавшись, прыгнула к кровати. Укрыться одеялом она не успела, единственное, что ей оставалось, это повернуться, скрючившись, спиной к двери. От унижения всю ее окатила горячая волна стыда.
      - Забери эти тряпки, они ей больше не понадобятся, - приказал Доминик так, словно речь шла о каких-то пустяках.
      - Да, месье, - привычно ответил Сайлас, собрал жалкую кучку тряпья, валявшегося на полу, и вышел.
      В каюте стояла напряженная тишина. Женевьева по-прежнему сидела, скорчившись на постели, не в силах заставить себя повернуться и посмотреть на виновника своего позора и не в состоянии решить, что делать дальше. К счастью, это было решено за нее.
      - Вода - для тебя, мыло тоже, - с издевкой в голосе произнес Доминик. - И будь добра, отскреби каждый дюйм своего тела. Не забудь также о волосах.
      В углу, в безопасном отдалении от ковра, стояла деревянная лохань, из которой поднимался пар. Рядом лежал кусок щелочного мыла. Таким ей никогда не приходилось пользоваться, хотя запах был знаком - он всегда витал в бараках для рабов, и на Ройял-стрит, и в Трианоне.
      Доминик наблюдал, как она осторожно садится в лохань и с невольным отвращением берет едкое мыло.
      - Когда имеешь дело со смолой, приходится потом долго ее оттирать, продолжал он насмехаться. - Вот тебе еще один урок, который ты, быть может, вспомнишь, когда в следующий раз решишь опуститься в низшие слои общества. Подойдя к шкафу, стоявшему за переборкой, он повернул в замке ключ, положил его в карман и направился к двери.
      Собрав остатки храбрости, Женевьева нерешительно спросила:
      - А что мне потом надеть?
      Уже взявшись за ручку двери, Доминик обернулся, окинул Женевьеву долгим ленивым взглядом и спокойно ответил:
      - Ничего. Ты будешь ходить голой. Я, правда, не думаю, что после всего случившегося тебе захочется покинуть каюту, но все же это единственное имеющееся в моем распоряжении средство удержать тебя здесь наверняка. - Он сделал паузу, забавляясь произведенным впечатлением: Женевьева онемела. - Это также сэкономит время, когда у меня возникнет нужда в тебе, не так ли? - С этими словами Доминик вышел, а у нее в ушах еще долго звенело эхо его хриплого смеха.
      Намыливаясь отвратительным мылом, Женевьева в одиночестве дала волю слезам, ее хрупкое тело сотрясали рыдания. Она всегда знала, что опасно идти наперекор пирату, но представить себе не могла, как он способен унизить и оскорбить и с каким удовольствием пускает в ход это свое умение. Доминик вел себя с ней жестоко, но даже в проявлении такой жестокости, он не был чужим человеком. Это все равно был тот самый Доминик Делакруа, которого она знала, и нужно было быть полной идиоткой, чтобы выбрать себе наставником в любви такого дьявола.
      Она вылезла из лохани и вытерлась. От грубого мыла кожа покраснела, запах дезинфекции щекотал ноздри. Полотенце, которое принес Сайлас, было слишком маленьким, чтобы сделать из него хоть какое-то подобие туники. Осмотр шкафа за переборкой тоже ничего не дал. Одна дверца оказалась запертой, и Женевьева предположила, что именно за ней хранится одежда Доминика. Оставалась только простыня, но в конце концов ей показалось, что проще забраться под одеяло.
      В каюте было уже темно, когда дверь без стука отворилась и Сайлас внес поднос, уставленный блюдами, от которых шел аппетитный запах. Он зажег масляную лампу, отчего каюта наполнилась теплым янтарным светом. Женевьева зажмурилась и еще сильнее сжалась в комочек, словно так могла стать невидимой. Впрочем, матрос не обращал ни малейшего внимания на холмик под одеялом. Он накрывал стол на двоих - скатерть и салфетки девственной белизны, тяжелые серебряные приборы, мерцающие в свете лампы, хрустальные бокалы, вспыхивающие яркими лучиками, когда свет преломлялся в их затейливом гранении. Окончив работу и убедившись, что все в порядке, Сайлас подхватил лохань с грязной водой и вышел.
      Женевьева села. Глаза у нее покраснели и опухли от слез, а отечный от едкого мыла нос едва различал запахи яств на столе.. О еде она и думать не могла, хотя ничего не ела с самого утра. Там, на нижней палубе, кормили плотно, но еда была грубой, нежному креольскому существу поначалу было трудно к ней приспособиться, однако процесс привыкания шел ускоренным темпом ввиду зверского голода, который вызывали морской воздух и тяжелая работа. Теперь же, хотя пища, приготовленная для хозяина корабля, была, несомненно, более изысканной, кусок не лез ей в горло. Женевьева снова легла и натянула одеяло до самого носа.
      Войдя в каюту, Доминик бросил беглый взгляд на кровать и прошел к столу. Налил вина в два бокала, сел и, отломив кусок горячей булочки, принялся за острый соус.
      - Иди поужинай, - сказал он и, не получив ответа, повторил приглашение, по уже таким тоном, что Женевьева оказалась на ногах прежде, чем успела что-либо сообразить.
      - Я не голодна, - объяснила она, скрещивая руки на груди, словно так можно было хоть как-то прикрыть наготу.
      - Сядь. - И Доминик выудил из блюда огромную морскую креветку.
      Женевьева повиновалась, села, но и только. Есть капер не мог заставить ее силой в отличие от многого другого. Однако оказалось, что его вполне устраивает присутствие женщины за столом как таковое. Она отпила немного вина и почувствовала себя лучше, после чего просто сидела напротив, пока Доминик не закончил ужин и не закурил сигару. Посчитав это знаком того, что трапеза окончена, Женевьева встала и пошла обратно к кровати.
      - Тебе придется усовершенствовать свое искусство ублажать меня, - заметил Доминик, поворачиваясь к ней вместе со стулом. - Я люблю немного поболтать за столом. Ничего страшного, если твои умственные способности не на уровне. В крайнем случае это может быть легкая беседа о пустяках.
      - Иди ты к черту! - прошептала Женевьева, накрыв голову одеялом.
      Что ни говори, а здесь была ее территория. К своему удивлению, Женевьева обнаружила, что начинает приходить в себя от сокрушительных ударов по самолюбию. "Этот мерзавец ничего не получит от меня по доброй воле, только по принуждению, - со злостью подумала она. - А такое удовольствие ему скоро наскучит".
      Некоторое время Доминик курил молча, потом выбросил окурок в иллюминатор и подошел к кровати.
      - Ну что ж, коли ты не желаешь услаждать мой слух речами, посмотрим, что ты можешь предложить взамен. - И откинул одеяло.
      Женевьева инстинктивно сжалась, как ежик. И хоть защитные иголки существовали только в ее воображении, Доминик почти физически ощутил их.
      - Перевернись, - тихо сказал он и, поскольку Женевьева повиновалась не достаточно быстро, взяв за плечи, сам перевернул ее на спину.
      Женевьева прикрыла глаза тыльной стороной ладони, но, кроме этого, не сделала ничего, чтобы укрыться от его изучающего взгляда - равнодушно лежала так, как капер ее положил. Несмотря на холодный гнев, который сковал его, словно черепаший панцирь, Доминик ощутил горячее желание. Склонившись над кроватью, он легко, словно перышком, провел пальцем по нежной округлости ее груди и прикоснулся к нежному розовому соску, пытаясь пробудить в нем жизнь. Худенькое тело содрогнулось, и Доминик отдернул палец, словно его обожгло. Непроизвольная" реакция на его прикосновение оказалась просто дрожью отвращения! Не сказав больше ни слова, Делакруа укрыл се одеялом и вышел.
      Эту ночь капер провел на палубе. А Женевьева, нежась в почти забытом комфорте мягкого перьевого матраса и чистых душистых простыней и в конце концов перестав задавать себе вопрос, почему Доминик не стал добиваться от нее того, чего так очевидно хотел, заснула, несмотря на все превратности дня, крепким сном.
      Проснулась Женевьева оттого, что Сайлас внес в каюту кувшин с горячей водой-. Как и прежде, он вел себя так, словно холмика под одеялом просто не существовало. Через несколько минут он вернулся с подносом, на котором были кофе, горячее молоко и тарелка с булочками. Он расставлял все это на столе, когда вошел Доминик:
      - Доброе утро!
      Сайлас бодро ответил, но с кровати не донеслось ни звука. Доминик показал головой на дверь, и слуга, кивнув, тут же удалился.
      - Доброе утро, Женевьева, - обратился к одеялу Доминик. - Иди позавтракай.
      - Я не голодна, - четко произнесла Женевьева, и это было чистой правдой, как и в предыдущий вечер.
      - Тем не менее я хочу, чтобы ты сидела за столом, - ровным голосом заявил Доминик, наливая кофе с молоком в две широкие чашки.
      С унылой покорностью Женевьева выбралась из постели и поплелась к столу. Вместо того чтобы сесть напротив, Доминик перенес свой кофе на умывальный столик, где Сайлас оставил кувшин с водой, скинул с себя рубашку и стал править бритву на кожаном ремне, свисавшем с переборки. Женевьева сделала несколько глотков кофе, но к булочкам не притронулась. Побрившись, Доминик умылся, отпер дверцу шкафа и достал оттуда чистую рубашку. Вернувшись за стол, на зависть свежий и аккуратный, с румянцем во всю щеку после ночи, проведенной под звездами, он обнаружил, что Женевьева, глубоко погруженная в свои мысли, водит маленьким пальчиком по солнечному лучу, пересекающему столешницу.
      Доминик протянул руку через стол и приподнял ей голову. Желто-карие глаза казались угасшими и безжизненными, обычно живые черты лица оставались неподвижными, лишенными всякого выражения. Женевьева не сделала ни малейшей попытки освободиться из его пальцев, только вперила невидящий взгляд куда-то поверх его плеча.
      - Ешь, - сказал Доминик.
      Она отрицательно покачала головой и повторила:
      - Я не голодна. И хочу, если можно, лечь обратно в постель.
      Капер в раздражении отпустил ее подбородок:
      - Очень хорошо. Но может быть, сначала ты потрудишься вымыть лицо и причесать то, что осталось от твоих волос?
      - Зачем? Но если ты настаиваешь...
      Слегка пожав плечом, Женевьева прошла к умывальному столику, поняв вдруг, что нагота ее больше не смущает. Казалось, ей вообще все стало безразлично. У нее выработался иммунитет против боли и унижения, ее собственное "я" забилось куда-то глубоко внутрь. Нехотя умывшись, она снова забралась в постель, отвернулась к стене, свернулась клубочком и закрыла глаза.
      Доминик почесал голову и нахмурился. Долгие бессонные часы минувшей ночи его мучили угрызения совести - нечастые и нежеланные гости. Но те, что не давали спать нынешней ночью, когда он, лежа на спине, смотрел в звездную вечность неба, оказались весьма настырными. Сколько ни напоминал себе капер о непозволительном поведении Женевьевы, о том, в какое затруднительное положение она его поставила, Делакруа уже не был уверен в том, что его жестокость оправданна. По-своему Доминик вел себя не лучше, чем Женевьева, - в сущности, был таким же капризным ребенком. Только он еще и мстил безжалостно, если ему перечили. Но как теперь ему смягчить последствия своей бессмысленной жестокости?
      Быть может, лучше оставить Женевьеву в покое, и раны сами затянутся? Он не решил еще, как поступить: то ли оставить ее на борту юнгой, то ли повернуть назад, высадить девушку в каком-нибудь безопасном месте и подобрать на обратном пути - если, конечно, им доведется вернуться. Делакруа не мог придумать, как объяснить капитанам других кораблей своего флота присутствие на "Танцовщице" дочери Виктора Латура. Скрывать от них такое он не считал возможным, потому что это могло повлиять на его решения в ситуации, когда принимать их нужно будет в считанные доли секунды и от правильности этих решений может зависеть безопасность флота и успех всей операции. Только дурак, склонный к самообману, - а Доминик Делакруа никогда им не был, - мог отрицать подобное.
      Капитан вышел на палубу и пальцем подозвал Сайласа.
      - Будешь заходить в каюту через равные интервалы времени в течение всего дня и докладывать мне ситуацию, - сказал Доминик, оглядывая горизонт в телескоп. - Принесешь мадемуазель обед и скажешь мне, поела ли она.
      Решив худо-бедно эту проблему, Делакруа полностью сосредоточился на пяти парусах в море. А ведь в походе участвовали семь его судов.
      - Сигнализируйте капитану Дюбуа: капитана Маршана нет в поле зрения. Располагает ли он какой-нибудь информацией? - крикнул он матросу на вышке.
      В ярких лучах утреннего солнца замелькали флажки. Ответ гласил: "Алюэтту" видел в последний раз вахтенный на закате солнца.
      Доминик нахмурился. Значит, корабль Маршана никто не видел со вчерашнего вечера. Ночью они шли не зажигая огней, следовательно, ничего удивительного, что до рассвета корабль был незаметен, но сейчас уже семь утра, то есть два часа как совершенно светло. Если "Алюэтта" просто не смогла обойти британскую блокаду, они едва ли могут ей помочь. Но если фрегат атаковали и захватили, тогда британский флот начнет рыскать в поисках других судов. Ни один опытный капитан не поверил бы, что корабль в одиночку, на свой страх и риск выполняет какую-то миссию. А британским флотом обычно командуют далеко не дураки.
      Однако Доминик мало что мог предпринять - оставалось лишь бдительно следить за морем. Он послал наблюдателя с подзорной трубой на топсель-мачту и велел сигнализировать на другие суда, чтобы там сделали то же самое. Шесть наблюдателей на самых высоких мачтах - это позволяло надеяться, что опасность будет замечена как можно раньше. А уж фрегаты, вовремя получившие предупреждение, в открытом море да еще при попутном ветре не догонит никто.
      Глава 14
      Весь день Женевьева пролежала на широкой кровати свернувшись клубочком, безразличная к появлениям Сайласа, безразличная даже к черепашьему супу. Звуков корабельной жизни она просто не слышала, обнаружив, что сознание может творить собственный мир, свою вселенную, в которой не ощущается телесная оболочка, - маленькое государство, защищенное от вторжения зла извне. Женевьева научилась противостоять унижению и боли; она постарается остаться в этом своем бестелесном пространстве до тех пор, пока позорные воспоминания не перестанут мучить ее и забудутся. Женевьеве было невдомек, что это блаженное "убежище" - лишь результат ее легкомыслия и физической слабости, вызванной голоданием. За два дня она выпила лишь несколько глотков воды.
      Выслушивая доклады Сайласа о стрессовом состоянии пленницы, Доминик хмурился все больше. Не поднимало настроения и отсутствие признаков "Алюэтты"; правда, не видно было и преследователей. Все шесть фрегатов теперь шли в четком строю, постоянно обмениваясь сигнальными сообщениями. Самый опасный участок пути был впереди - Юкатанский пролив, отделяющий залив от Карибского моря. Британцы могут устроить там засаду при условии, что уже знают пункт назначения флотилии. Однако если команда "Алюэтты" у них в руках, то скорее всего миссия капера противнику известна.
      Анализируя все варианты и пытаясь предусмотреть их вероятные последствия, Доминик поднялся на мостик. Но мысль о Женевьеве постоянно вторгалась в его размышления и отвлекала от главного. На закате он спустился в каюту, решив на этот раз сломить ее отчужденность. Однако желать легче, чем сделать. И Делакруа впервые почувствовал настоящую тревогу.
      Миниатюрная Женевьева, казалось, угасала у него на глазах. Не то чтобы она еще больше похудела - два дня без пищи не сказываются так быстро, - но она как-то вся уменьшилась, съежилась. Даже когда Доминик вытащил ее из кровати, девушка стояла согнувшись, будто стараясь спрятать и защитить что-то внутри себя. Капитан взял из стопки аккуратно сложенной одежды чистую рубашку и накинул ей на плечи. Пленница не сделала ни малейшей попытки одеться, и, выругавшись себе под нос, он осторожно продел ее руки в рукава и застегнул пуговицы.
      - Пора заканчивать это, Женевьева. Хватит уже. - Он старался скрыть раздражение и говорить твердо, но по-доброму. - Сядь за стол и съешь суп.
      Она села и уставилась на супницу, но, когда Доминик поднес ложку к ее губам, отвернулась.
      - Я не голодна, - бесцветным голосом ответила Женевьева куда-то в пустоту.
      Тяжело вздохнув, он с огромным трудом заставил себя сказать:
      - Женевьева, я сожалею о том, что говорил и делал вчера. Боюсь, в том состоянии, в котором пребывал, я действовал безжалостно. Однако и ты несешь ответственность за случившееся, не только я. Давай забудем о том, что случилось.
      - Это больше не имеет никакого значения, - тем же бесцветным голосом произнесла Женевьева. - Со мной все в порядке, просто я не голодна.
      Доминик взглянул на нее сверху вниз, стараясь подавить раздражение. Потом вдруг резко развернул стул, на котором она сидела, и подхватил ее на руки:
      - Кажется, фея, я должен продемонстрировать свое раскаяние.
      Он бережно перенес ее на кровать и, прежде чем сесть рядом, аккуратно поднял уголок простыни.
      Под его нежными, умелыми ласками Женевьева почувствовала, что оживает, что в созданный ею замкнутый, безопасный мир стали проникать человеческие ощущения, и она запаниковала. Эти восхитительные ощущения принадлежали иному миру, тому, в котором, кроме них, существовали ее унижение и душевное опустошение. Женевьева интуитивно поняла это и воспротивилась тому, что уже однажды случилось. Она будто окаменела, и сознание ее восстало. Так она и лежала, не отвечая на его ласки, пока Доминик не сдался. Поджав губы, мрачно глядя перед собой, он вышел из каюты, громко хлопнув дверью, а Женевьева, даже не потрудившись снова надеть рубашку, лишь натянула на себя простыню и привычно свернулась клубочком.
      - Корабль по правому борту! - тревожно крикнул наблюдатель на топ-мачте как раз в тот момент, когда хозяин поднялся на палубу.
      Доминик схватил подзорную трубу и стал вглядываться в сгущающиеся сумерки. Наблюдатель сообщил, что корабль сменил курс и направляется к ним, а спустя некоторое время радостно закричал:
      - Это же "Алюэтта", месье!
      "Одна? - удивленно подумал Доминик - или с военным флотом Его Величества в кильватере?" Он стоял неподвижно в тревожном ожидании, готовый ко всему, как только ситуация прояснится.
      - Они сигнализируют, месье. Говорят.., говорят, что все в порядке.
      - В порядке! А где же в таком случае ее черти носили? - воскликнул Доминик, и его вопрос слово в слово был передан на "Алюэтту".
      Оттуда сигнализировали в ответ: "Капитан Маршан просит разрешения взойти на борт, месье". Доминик помрачнел. Он едва ли мог принять капитана "Алюэтты" у себя в каюте, где Женевьева изображала из себя умирающую принцессу.
      - Сообщи, что я сам направляюсь на борт "Алюэтты", и передай приказ капитанам всех остальных кораблей присоединиться к нам через полчаса.
      С борта "Танцовщицы" был спущен шлюп. Словно по мановению волшебной палочки, из ничего материализовался Сайлас, готовый сопровождать своего капитана, но услышал:
      - Мне нужно, чтобы ты остался здесь, Сайлас, и не сводил глаз с каюты.
      Взгляд слуги стал тяжелым, и он рискованно пробормотал:
      - Продолжать исполнять обязанности няньки, месье? Доминик сумел сдержать себя и нехотя улыбнулся:
      - Уже недолго осталось. Утром я что-нибудь решу, вот только разберусь с "Алюэттой".
      Склянки пробили три, когда Доминик вернулся на "Танцовщицу", задумчивый, но не расстроенный. В кромешной ночной тьме "Алюэтта" напоролась на сторожевые корабли британцев. Маршан, хитрый и смышленый, как все капитаны, служившие под началом Доминика, вильнул хвостом и увел погоню за собой через весь залив подальше от пиратского флота. А потом, оторвавшись от преследователей, вернулся к своим. Зато теперь Доминику было точно известно, где находится британский флот. Конечно, зная, что по крайней мере один корабль прорвался через блокаду, британцы будут настороже.
      Но станут ли они активно искать его? Неизвестно, это покажет лишь время. А пока нужно что-то придумать с Женевьевой, которая ведет себя так, словно на нее навели смертельное вудуистское проклятие.
      Доминик безмятежно проспал до рассвета в гамаке, подвешенном к распоркам мачты, а затем вызвал к себе на мостик боцмана: у него созрел план.
      - Приготовьте палубную помпу, - приказал Доминик. - И пусть все спустятся на нижнюю палубу и не поднимаются до тех пор, пока я не велю. Ясно?
      - Да, месье. - Боцман не мог скрыть удивления, но преданность хозяину была важнее любых капризов несносного юнги, и потому не собирался задавать вопросов по поводу необычного приказа.
      - Рулевой! - Доминик поднял взгляд на раздутые утренним бризом главные паруса. - Корабль при таком ветре будет сам идти по курсу какое-то время. Отправляйся вниз вместе со всеми.
      Всего через несколько минут Доминик остался один на палубе опустевшего корабля, казавшегося теперь кораблем-призраком. Он спустился в каюту, где все было так же, как прошлым вечером. Подойдя к кровати, Доминик посмотрел на свернувшийся под простыней калачик: Женевьева делала вид, что спит, но ее темно-золотистые ресницы предательски задрожали.
      - Женевьева, - обратился Доминик, демонстрируя нечеловеческое терпение. Ты собираешься сегодня встать, одеться и позавтракать? - Ответа не последовало, но ресницы снова задрожали. - В таком случае ты не оставляешь мне выбора. Я обязан сделать это, чтобы вызвать у тебя аппетит. - Делакруа откинул простыню и поднял пленницу: она казалась бестелесной.
      Женевьева слышала его голос, даже понимала слова, но она так глубоко ушла в себя, что, казалось, никакая сила не сможет ее оттуда вырвать. Ей было безразлично, зачем капер несет ее из каюты, поэтому она тихо лежала у него на руках, по-прежнему свернувшись калачиком. Но на палубе горячие солнечные лучи коснулись ее кожи, проникли под закрытые веки, и она вдруг остро почувствовала свою наготу. Значит, повсюду стоят матросы, глазея на "кулек" в руках хозяина. "Все равно большего унижения, чем то, через которое я уже прошла, не бывает, напомнила она себе. - Во всяком случае, пока я остаюсь в своем внутреннем мирке, и тело мое существует отдельно от меня. И взгляд Доминика больше не оскорбит меня, хотя лучше бы избежать встречи с ним".
      Доминик опустил ее на палубу, и Женевьева свернулась клубочком на нагретых солнцем досках, обнаженной кожей ощутив их шероховатость. Постепенно до нее стало доходить, что вокруг стоит мертвая тишина, нарушаемая лишь скрипом, хлопаньем парусов и редкими вскриками чаек. Мерное покачивание корабля успокоило: теперь Женевьева была уверена, что вокруг нет ни души. Кроме нее, Доминика, моря и солнца, не было никого и ничего. Она открыла глаза и увидела прямо перед собой доски палубы, такие же белые, какими они были, когда она скребла и мыла их. "Кто теперь делает эту работу?" - отвлеченно подумала Женевьева.
      И тут на нее неожиданно полилась вода. Качая помпу, Доминик направлял струю из шланга на скорчившуюся на полу фигурку. Глубинные воды залива были хоть и не ледяными, но довольно прохладными. Женевьева завизжала и, вырванная из своего теплого, равнодушного полусна, вдруг снова оказалась в реальном мире.
      Первым побуждением было еще плотнее свернуться в клубок, чтобы спрятаться от беспощадной струи, но, как Женевьева ни пыталась, от воды не было спасения. Наконец ей пришлось все-таки вскочить на ноги. Она пыталась убежать от мощной водяной струи, но та безжалостно преследовала ее повсюду.
      - Будь ты проклят! Черт! Черт! - кричала она во всю мощь своих легких, а Доминик смеялся: эти вопли свидетельствовали о выздоровлении его Женевьевы.
      - Ну как, к тебе еще не вернулся аппетит, Женевьева? - спросил он, уменьшая мощь струи, однако продолжая поливать спину Женевьевы.
      - Да, черт бы тебя побрал!
      И поток воды прекратился так же внезапно, как начался. Дрожа всем телом, она вцепилась В перила. Женевьева прерывисто дышала, но тут лихорадочные ощущения последних минут наконец сменились удивлением: палуба действительно была абсолютно пустынна. Что-то мягкое, пушистое и сухое опустилось ей на плечи. Огромное полотенце, догадалась она и тут же перестала вообще что-нибудь понимать, а Доминик энергично растирал ее, пока кожу не начало покалывать. У Женевьевы перехватило дыхание, она не могла произнести ни слова.
      - Вот так-то лучше, - сказал Доминик, снимая полотенце с ее головы. Пойди посиди на солнышке, чтобы согреться хорошенько.
      - Я тебя ненавижу, - сказала Женевьева спокойно, но это спокойствие лишь подчеркивало ее ярость. - Ты даже не представляешь, как я тебя ненавижу.
      Его губы изогнулись в грустной улыбке.
      - Могу догадаться, - ответил он, оборачивая ее влажным полотенцем. Пойдем греться на мостик.
      Язык у нее теперь развязался, и Женевьева дала волю гневу, который скопился за время вынужденного заточения в придуманном ею нереальном мире. Доминик, мрачно слушая ее, отвязал штурвал, взглянул на паруса и быстро скорректировал курс.
      - Ты бы сняла с себя полотенце, - извиняющимся тоном прервал он безудержный поток ее речи. - Оно влажное и не дает солнцу тебя согреть.
      Женевьева даже забыла об очередной колкости, но совет был разумным, поэтому она сбросила мокрое полотенце, - села на пол и, откинув назад голову, непроизвольно издала облегченный вздох. Она и забыла, как чудесен морской воздух, как дивно он пахнет - солнцем, свежестью, солью, рыбой... Но она тут же вернулась к реальности:
      - Так на чем я остановилась?
      - Кажется, ты пыталась найти синоним слову "ублюдок", - безмятежно напомнил Доминик. - Оно уже несколько приелось.
      - Тем не менее оно тебе очень подходит.
      - Не думаю, чтобы моя мать согласилась с тобой, - весело возразил Делакруа, доставая сигару из нагрудного кармана. - Но я не буду спорить. Несмотря на ограниченный набор твоих ругательств и проклятий, смысл совершенно ясен. - Он выпустил дым душистыми сизыми колечками.
      Пар, похоже, Женевьева выпустила и сидела смирно, сосредоточив взгляд на его длинных изящных пальцах, сжимавших штурвал, и мощных предплечьях, покрытых светлыми курчавыми волосками.
      - А где команда? - вдруг спросила она, чувствуя, что ; тело ее невольно откликается на те мысли, которые пробудил вид его сильных рук.
      Доминик посмотрел на нее, хитро прищурившись, и прищелкнул языком. Обнаженная, она вела себя так же естественно, как если бы полностью была одета, но тут вдруг что-то заставило ее ощутить свою наготу, и Женевьева смутилась.
      - Внизу, - сообщил Доминик. - Они будут там до тех пор, пока я их не позову. Однако, - добавил он, глядя поверх кормы, - ветер свежеет, и через минуту придется убирать паруса, так что, быть может, ты спустишься в каюту? Я скоро присоединюсь к тебе, и мы позавтракаем.
      - Почему ты так со мной поступил? - мягко спросила она, вставая и оборачивая полотенце вокруг себя.
      - Ты знаешь мой буйный нрав, а у тебя - дьявольская способность провоцировать меня. Но без причины я не зверею, Женевьева. - Отвернувшись от штурвала Доминик в упор посмотрел на нее. - Твое присутствие на корабле для всех чревато чертовски неприятными осложнениями. Ты опять поступила как тебе захотелось, забыв, что твои действия и их последствия происходят не в вакууме.
      - Но я сама несу за себя ответственность, - капризно насупившись, возразила Женевьева. - Не понимаю, какие трудности для тебя создает мое присутствие. Ты делай то, что должен делать, словно меня тут и нет. Впрочем, обычно ты так и поступаешь, не так ли? Каждый обязан использовать свой шанс и сам отвечать за себя.
      Она чистосердечно верила в то, что говорила. В ее золотистых глазах были искренность и убежденность. Доминик бессильно вздохнул: трудно было отрицать справедливость ее утверждения. Если бы речь шла о ком-то другом, ему бы и в голову не пришло возражать. Разумеется, если бы нашлась на свете еще одна женщина, которая столь неистово и бескомпромиссно вторглась бы в его жизнь, капер действительно не чувствовал бы ни грана ответственности за нее. Но эта фея не такая, как другие... Решив оставить это последнее соображение при себе, он обратился к другому, в котором был уверен.
      - Случается, что присутствие на корабле женщины или постороннего человека влечет далеко идущие последствия для всех остальных. Каждый член команды знает, что в течение трех дней ты делила с ним место на корабле и наблюдала интимные подробности жизни нижних палуб. Они никогда не смогут забыть и едва ли простят это. Остальные суда... - Он обвел рукой стаю парусов, окружавших "Танцовщицу". - Их капитаны непременно захотят узнать, почему они не были заранее поставлены в известность о присутствии дочери Виктора Латура. И им вовсе не понравится, что девчонке удалось тайком прошмыгнуть на борт и в течение трех дней прятаться у меня на корабле. Они начнут сомневаться в своем командующем, в его способности принимать целесообразные для всех них решения, если у него на корабле женщина, да еще так шумно отстаивающая свои права.
      Женевьева слушала молча, ей было стыдно. Ну почему она не подумала об этом, прежде чем игнорировать все и вся?
      - Я постараюсь не быть в тягость, - еле слышно прошептала она.
      - А я успокоюсь, только если ты пообещаешь мне думать, прежде чем совершать очередной кульбит. В той ситуации, которая сложилась, уже ничего не изменить. Остается только постараться, чтобы она принесла минимум вреда. И я бы хотел спокойно спать ночью, в противном случае одному Богу известно, какая участь ждет тебя! Но что она не будет приятной, это уж точно!. - Женевьева беспомощно молчала, и он тихо добавил:
      - Пора тебе повзрослеть, фея.
      Ее ответ удивил Делакруа. - Нам обоим пора повзрослеть, - Женевьева посмотрела ему прямо в глаза, и в ее золотистом взгляде мелькнула озорная искорка. - Мне кажется, месье, что мы оба страдаем одним и тем же недугом. Разве пиратом не руководят эмоциональные порывы и страсть к приключениям? Разве не так же боится он попасть в капкан светских условностей? Разве тебе не доставляет безграничное наслаждение эпатирование респектабельного общества? По-моему, следует признать, что подобные качества свидетельствуют о незрелости характера. Почему же ты считаешь из ряда вон выходящим, что я испытываю то же, что и капер Делакруа?
      Доминик задумался, и покаянная улыбка тронула его резко очерченные губы:
      - Между нами есть существенное различие. Я никогда ничего не предпринимаю, прежде чем не взвешу все возможные последствия. И главное - я не вовлекаю в свои приключения тех, кто того не желает или не понимает смысла происходящего.
      - Я постараюсь научиться этому у тебя, - пообещала Женевьева, но, несмотря на серьезный и покорный тон, ее выдавали лукавые искорки в глазах. - Ты многому меня научил, и я очень хочу учиться дальше.
      - Иди вниз, - сказал Доминик, поворачиваясь к штурвалу, но она успела заметить удивленное любопытство в его взгляде.
      В каюте Женевьева застала Сайласа, снимающего постельное белье и встретившего ее вместо приветствия вопросом, уж не собирается ли она снова лечь в постель.
      - Нет, - ответила девушка, поднимая с пола рубашку, которую дал ей накануне Доминик. - Как думаете, Сайлас, можете вы принести мне мою одежду?
      - Только если месье прикажет, - твердо ответил тот, связывая в узел простыни.
      - Ну разумеется, - ни к кому не обращаясь, пробормотала Женевьева, закрывая за ним дверь. - И что это мне взбрело спрашивать? Ладно, сойдет и это.
      Сняв с себя полотенце, она накинула рубашку из тонкого льна и начала застегивать пуговицы, когда услышала стук в дверь. От испуга вопрос ее прозвучал тоненьким писком, на который последовал невозмутимый ответ:
      - Это Сайлас.
      - Входите, - разрешила Женевьева и, когда слуга внес поднос, добавила:
      - Простите, но вы обычно не стучите.
      - Это зависит от обстоятельств, - пояснил Сайлас сдержанно и поставил поднос. - Вот хлеб и теплое молоко. Вы не ели больше двух дней, поэтому лучше начинать понемногу. - Он поднял крышку серебряной вазочки и положил ложку клубничного варенья в серебряную пиалу, куда уже было налито молоко. Из пиалы поднимался душистый пар.
      "Детская еда", - подумала Женевьева, усмехнувшись. Она была несколько обескуражена тем, что этот дородный матрос сам приготовил ей напиток из горячего молока с клубничным вареньем, объявив, как и полагается няньке, что это полезно для здоровья.
      Женевьева села за стол и, медленно глотая согревающий напиток, стала наблюдать, как Сайлас, достав из резного дубового комода свежие простыни, стелит постель, как ловко он взбивает подушки и разглаживает простыни грубыми, мозолистыми руками. Женевьеве, никогда в жизни не застелившей постели, только сейчас стали понятны слова Доминика о том, что она создает осложнения для других - ведь о ней приходится заботиться.
      В этот момент в каюту вошел Доминик. Посмотрев на ее почти пустую пиалу и одобрительно кивнув, он налил себе кофе.
      - С "Алюэттой" все в порядке, месье? - словно между прочим спросил Сайлас.
      Женевьева навострила уши. Кто или что такое Алюэтта? Она внимательно прислушалась к тому, что отвечал Доминик. Сайлас выразил удовлетворение услышанным, коротко кивнув. Впервые с того момента, как взошла на борт корабля. Женевьева осознала, что по этим безмятежным на первый взгляд голубым водам гуляет опасность, и по разговору мужчин догадалась, как они рады тому, что пока еще не напоролись на что-нибудь пострашнее скользящего над водой акульего плавника. Было также очевидно, что в ближайшее время их ожидают серьезные испытания.
      Так могла ли Женевьева встретиться лицом к лицу с неприятностями в одной рубашке? И она спросила, делая большой глоток кофе.
      - Можно Сайласу принести мне мои вещи?
      Доминик нахмурил брови и отрицательно покачал головой:
      - Нет, я не позволю тебе снова надеть мужскую одежду. Не хочу, чтобы матросам это напоминало о тех днях, которые ты провела среди них. - Между его бровей залегла глубокая морщина. - Жаль, что ничего нельзя сделать с твоими волосами.
      - Почему нельзя? Это легко исправить, месье, - возразил Сайлас, - если мадемуазель немного посидит на месте. - И, достав из шкафа большие ножницы, он недвусмысленно пощелкал ими.
      - Но я и так уже достаточно коротко острижена, - занервничала Женевьева и попыталась встать.
      - Дело не в длине волос, насколько я понимаю, - ответил Сайлас, указывая ей обратно на стул и встряхивая полотенце.
      - В руках Сайласа ты можешь ничего не бояться, - успокоил Доминик, забавляясь ее испугом. - Раз уж ты поступила со своей прической столь варварски, не вижу причины опасаться, что будет еще хуже.
      Обреченно опустив плечи, Женевьева села на указанный стул, а Сайлас накинул полотенце ей на грудь. Доминик, расслабившись и положив ногу на ногу, с большим интересом наблюдал за работой Сайласа.
      - Поразительно, просто мастерски, - воскликнул он с оттенком благоговения, когда матрос положил ножницы, снял с Женевьевы полотенце, встряхнул его и дождь золотистых волос, кружась, медленно опустился на пол.
      - Что поразительно? - Женевьева робко провела рукой по голове.
      - Почему бы тебе не посмотреть в зеркало? - предложил Доминик, возвращаясь к завтраку.
      То, что она увидела, можно было бы назвать метаморфозой. Круглый ровный горшок, который до того "украшал" ее голову, превратился в изящную, аккуратную шапочку, заканчивавшуюся на затылке острым мыском, на лоб небрежно ниспадало несколько легких завитков-перышек. Прическа была короткой, но, безусловно, женской. Сайлас поистине оказался мастером на все руки.
      - Есть какие-нибудь предложения насчет одежды, Сайлас? - спросил Доминик.
      - Конечно. В рубашке достаточно материала, - задумчиво заметил он, - но распределен он не так, как нужно. - Бесцеремонно взяв Женевьеву за плечи, Сайлас развернул ее и забрал в руку излишек ткани на спине. - Проблема не такая уж трудная. В мешке, который вы прихватили из дому, есть что-нибудь, что может оказаться полезным?
      - Чистое белье, - ответила Женевьева, ничуть не смущаясь: с Сайласом подобные эмоции были неуместны.
      - Хорошо. Не уверен, что смогу сшить нечто особенное, но мешок принесу. Матрос вышел из каюты, прихватив две рубашки Доминика.
      - Он меня не одобряет, - заметила Женевьева.
      Доминик рассмеялся:
      - Конечно, не одобряет. Но он вообще не одобряет женщин, а в особенности тех, кто не знает своего места в привычном ему порядке вещей.
      - И, какое это место? - поинтересовалась Женевьева.
      - В постели или на кухне, - без эмоций проинформировал Доминик. - Но уж точно не на борту корабля!
      Женевьева озабоченно взглянула на идеально заправленную постель, потом снова на Доминика.
      - Наверное, будет жаль испортить такую замечательную работу.
      Он поманил ее пальцем, она, улыбаясь, подошла и оказалась между его колен.
      - Подозреваю, что ты неисправима, - сказал Доминик, медленно поднимая на ней рубашку, склоняя голову и прикасаясь губами, дюйм за дюймом, к каждой клеточке ее живота.
      От колючего трения его небритой щеки по нежной коже Женевьева вздрогнула, и в этот момент кончик его языка нырнул в крохотную воронку ее пупка. Покалывающие искорки разгорающегося пламени поднимались по ее телу вслед за снимаемой рубашкой. Когда нижний край ее оказался на уровне плечей, Доминик стал ласкать языком розовые соски с требовательной настойчивостью, отчего Женевьева почувствовала странную пульсацию в животе и чресла ее наполнились влагой.
      Она опустила голову, посмотрела на густую темную шевелюру Доминика, приникшую к ее белой груди, и руки сами обвились вокруг его плечей, ощущая их упругую мощь под тканью рубашки. Словно в трансе ощупывала Женевьева его шею сильную, стройную, бронзовую от загара, выступавшую из открытого ворота рубашки. Потом пальцы ее скользнули вверх: она обвела контур его ушей; потом снова вниз, под воротник, вдоль бугристой дорожки позвоночника. Доминик оторвал голову от ее груди и улыбнулся:
      - Насколько я понимаю, ты настроена на кое-что большее, чем просто флирт.
      Она утвердительно кивнула, и руки ее плавно опустились еще ниже, пока не наткнулись на ремень. Однако тонкие пальцы проскользнули под него, туда, где кончались пуговки позвоночника. Ощутив настойчивое интимное прикосновение нежных пальчиков, Доминик резко втянул в себя воздух и одним резким движением сдернул с Женевьевы одежду. Глядя ей прямо в глаза, он сбросил на пол свою рубашку.
      - Так достаточно или ты хочешь больше? - спросил он с чувственной, дразнящей улыбкой.
      - Больше, - решительно ответила она, облизывая пересохшие губы.
      Доминик уже знал, что это означает высшую степень ее возбуждения. Он наклонился, снял туфли, носки, затем медленно распрямился, расстегнул бриджи, стянул их, и Женевьева увидела знак его желания.
      Она замурлыкала удовлетворенно, глядя на темное курчавое гнездо внизу его живота, подошла вплотную и ощутила, как в бедро уперлась его налившаяся силой плоть. Ладони сами, скользнув по изгибам его бедер, сомкнулись на напрягшихся ягодицах. Легкая испарина покрыла ее кожу, в глубине живота словно что-то сомкнулось, мышцы отвердели, она еще теснее прижалась к нему и с неожиданной силой впилась пальцами в его ягодицы, не сдерживая более своей страсти.
      - Это новый способ выражения ненависти, мадемуазель Женевьева'? поддразнил ее Доминик, обхватывая ладонями ее груди, рисуя по ним круги большими пальцами, обводя затвердевшие соски, пока наконец ей не показалось, что она вот-вот умрет от желания.
      Голова ее откинулась назад в томном забытьи, в то время как нижняя часть тела настойчиво прижималась к нему в острой жажде слияния, которого не было больше сил ждать.
      - Боже, да ты создана для любви, фея! - хрипло произнес Доминик, задыхаясь: сердце, казалось, билось у него где-то в горле. - Иногда мне становится страшно: какого джинна я выпустил из бутылки!
      - Ну так перестань бояться, - прошептала она, - и узнай, какого джинна ты выпустил.
      Секунду Доминик смотрел на нее сверху вниз. Лицо цвета слоновой кости, слегка тронутое загаром, разрумянилось; огромные глаза превратились в два бездонных озера страсти, губы приоткрылись. Это было лицо зрелой женщины, познавшей всю глубину страсти, умеющей брать и давать, не страшащейся открыто выражать свое желание и не боящейся ответного желания. В последний миг, перед тем как поцеловать ее, он успел подумать, что на свете существовала только одна женщина, умевшая так же воспламенять его.
      Женевьева, поднявшись на цыпочки, обвила руками его шею, и его горячий язык ворвался в сладкую теплую глубину ее рта. Прикосновение колючего подбородка к нежной щеке было восхитительно. Губы ее пульсировали под его тесно прижавшимися губами, она с восторгом вдыхала особенный запах Доминика запах соленого моря, бодрящего ветра и сигаретного дыма. Когда он, не отрывая рта от ее губ, поднял Женевьеву, она обхватила ногами его шею. Никто не учил ее, но она точно знала, чего любовник ждет от нее. Доминик сделал несколько шагов к столу, на котором была разложена карта, и положил Женевьеву на спину; она услышала, как под ней хрустнула бумага.
      Он подложил руки ей под ягодицы и приподнял, покачивая.
      Она обхватила ногами его бедра, и он вошел в ее бархатистое лоно. Женевьева словно парила на краю влекущей бездны, затаив дыхание от ожидания уже познанного ею наслаждения. Тело замерло, но кровь бешено неслась по жилам. Приносящий вожделенный восторг искушающий, дразнящий ствол его плоти почти вышел из нее, и все внутри у нее затрепетало: словно откуда-то издалека она услышала собственный голос, бормочущий слова восторга, умоляющий - ей казалось, что она не вынесет больше ни мгновения этой сладостной пытки. Она открыла глаза и встретилась с нежным бирюзовым взглядом, внимательно наблюдавшим за выражением ее лица. Тело ее выгнулось дугой, во взгляде была мольба, и, когда он, не произнеся ни слова, отрицательно покачал головой и лишь немного продвинулся снова в ее сокровенные недра, она поняла, что, отказываясь немедленно удовлетворить ее желание, Доминик хочет лишь доставить ей еще большее наслаждение. Наконец они вместе погрузились в безбрежный океан любовного восторга, который дает лишь полное слияние созданных друг для друга тел и душ.
      Глава 15
      Был полдень, когда Сайлас вошел в каюту, держа в руках "паспорт" Женевьевы, дающий право выхода во внешний мир, - просто скроенное, аккуратно сшитое платье, ничем, кроме тонкой ткани, не напоминавшее рубашку Доминика. Он протянул платье и, увидев искреннюю радость Женевьевы, услышав горячие комплименты и благодарность, позволил себе даже удовлетворенно улыбнуться, отчего его обычно абсолютно бесстрастное лицо оживилось.
      - Думаю, в качестве кушака можно использовать один из шарфов месье, сказал он, подходя к платяному шкафу и перебирая аккуратную стопку ярких шарфов. - Вот этот будет в самый раз. - И вручил Женевьеве большой квадратный шелковый лоскут бирюзового цвета. - Когда будете готовы, я провожу вас на мостик, но больше никуда, - грозно добавил он, стрельнув предупреждающим взглядом.
      - А мне больше никуда и не надо, - ответила Женевьева со всем возможным в данной ситуации достоинством.
      Между тем это была чистая правда. От самой мысли о том, что придется подняться на палубу и встретиться с матросами, которые знали ее как юнгу в те ужасные три дня, у нее свело живот.
      Сайлас лишь хмыкнул в ответ и оставил ее переодеваться. К счастью, Сайлас предусмотрительно принял в расчет отсутствие нижней юбки и сделал платье достаточно пышным, а также вырезал кусок из спинки рубашки и соорудил двойную вставку спереди, сузил и укоротил рукава. Другую рубашку он использовал для того, чтобы удлинить платье, так что теперь оно доходило до щиколоток. Бирюзовый шарф, сложенный в широкую ленту, оказался поясом. Женевьева попробовала подвязать его высоко, под грудью, в модном имперском стиле, но поняла, что платье для этого слишком широкое, и повязала его на талии. Туфли, в которых она сюда прибыла, не подходили к женскому наряду, но при такой теплой погоде можно ходить и босиком. К тому же ей нравилось ощущение свободы и "нереспектабельности", которое давало отсутствие чулок и туфель.
      И все же, когда она в конце концов вышла на палубу, сердце у нее билось учащенно. Женевьева всячески старалась не встретиться взглядом ни с кем из матросов, занятых своими обычными делами. Пока она взбиралась по трапу на мостик, где Доминик, как обычно, стоял позади штурвального, ветер растрепал шапочку коротко остриженных волос и взъерошил челку. Капитан пристально всматривался в горизонт через подзорную трубу и не сразу заметил "юнгу". Потом, не отрываясь от подзорной трубы, положил руку Женевьеве на плечо, а она склонила голову ему на грудь с легким вздохом радости. У нее было твердое убеждение, что ее место именно здесь, рядом с Домиником.
      Почувствовав аромат кофе и горячего хлеба, Женевьева со стыдом обнаружила, что у нее разыгрался волчий аппетит, хотя она уже позавтракала. Помощник повара поднялся на мостик, ловко балансируя подносом, который держал на одной ладони. Женевьева смущенно отвернулась, сделав вид, что полностью поглощена созерцанием плоской синей поверхности моря. Обнимавшей ее рукой Доминик ощутил, как она напряглась, и, оторвавшись от подзорной трубы, увидел, что Женевьева старательно любуется морским пейзажем. Он ободряюще подмигнул ей, но ничего не сказал, просто жестом указал парню поставить поднос на пол. Тот выполнил приказание, но продолжал исподтишка разглядывать фигурку в белом платье, и ход его мыслей откровенно отражался на лице: мало кто ожидал, что бывший юнга целым и невредимым появится рядом с хозяином на капитанском мостике.
      - Проголодалась? - спросил Доминик, поворачивая Женевьеву лицом к себе.
      - Умираю от голода, - ответила она, прикладывая ладони к пылающим щекам. Знаю, что я это заслужила, но чувствую себя страшно неловко.
      - Ты это преодолеешь, - беззаботно заверил он. - Если не сделаешь еще чего-нибудь, что привлечет к тебе всеобщее внимание, матросы перестанут тобой интересоваться.
      - Надеюсь. - Скрестив ноги, она села на пол перед подносом, на котором лежали горячий хрустящий хлеб, сыр, салат-латук, помидоры и оливки. Стояли здесь также кофейник и графин с вином. Женевьева с удивлением обнаружила, что чувство неловкости вовсе не умерило ее аппетита. Возможно, просто сказывался двухдневный пост.
      - Куда мы плывем? - впервые после примирения она осмелилась задать этот вопрос и теперь ждала, ответит ли Доминик.
      Он отломил кусок хлеба, положил большой кусок сыра и с минуту сосредоточенно жевал, пока не решил, что теперь уже ничего не случится, если гостья узнает правду.
      - В Гондурас.
      - Зачем? - Женевьева удивленно вскинула брови. - Разве там подходящее место для пиратских вылазок?
      - Не совсем, - усмехнулся капер. - Пиратством, та chere <моя дорогая (фр.).>, удобнее заниматься в открытых морях, как можно дальше от берега.
      - Тогда почему Гондурас?
      Доминик осушил бокал, поднялся на ноги, протянул ей руку и помог встать.
      Женевьева последовала за ним на главную палубу, слишком заинтригованная, чтобы обращать внимание на любопытные взгляды. Там у задраенного люка Доминик остановился, кивком подозвал двух матросов и велел одному принести фонарь, а другому поднять крышку.
      - Садись на край, а я спущусь вниз и сниму тебя. - Женевьева сделала как было велено, потом почувствовала, как ее талию обхватили сильные руки, и в следующий момент, пролетев по воздуху, очутилась в темноте рядом с Домиником. Доминик принял протянутый матросом фонарь и осветил мрак "пещеры" - по переборкам заплясали причудливые тени.
      Женевьева обвела взглядом упаковочные клети, заколоченные и стоявшие впритык друг к другу. Были здесь и деревянные бочки, скрепленные металлическими обручами, а когда глаза Женевьевы привыкли к темноте, она различила продолговатые округлости пушки. Озадаченная, она посмотрела на Доминика. Тот лишь едва заметно улыбался, но грустная насмешка таилась в глубине его бирюзовых глаз. И Женевьева могла поклясться, что скорее всего это была насмешка над самим собой.
      - Я не понимаю, - сказала она. - Что в этих клетях? И зачем здесь пушка?
      Чтобы ответить на ее вопрос, капер подошел к одной из клетей, вытащил из-за пояса нож и поддел гвозди. Женевьева стояла рядом и, затаив дыхание, ожидала, когда он откроет крышку. Мушкеты и карабины были сложены в клети аккуратными штабелями и мрачно мерцали в тусклом свете фонаря - зловещие, до блеска отполированные, хорошо смазанные орудия смерти. Женевьева вздрогнула:
      - И так во всех? - Она обвела рукой остальные клети.
      - Да, - спокойно подтвердил Доминик. - Там либо оружие, либо амуниция. А в бочках - порох. И еще здесь три тяжелые пушки.
      - Ты везешь все это в Гондурас?
      Доминик утвердительно кивнул.
      Прищурившись, он пристально наблюдал за ее реакцией и - Женевьева понимала это - ожидал, спросит ли она, почему капер это делает. Женевьева вспомнила: несколько недель назад отец беседовал на задней террасе Трианона с двумя высокопоставленными горожанами, а она, по своему обычному любопытству, прошмыгнула в кабинет, чтобы послушать, о чем говорят взрослые. Услышанное тогда показалось ей малопонятным: мужчины рассуждали о борьбе гондурасцев против испанских хозяев и о выгоде, которую может дать свержение испанского владычества, о торговых и политических привилегиях, которые предоставит им в знак благодарности освобожденное население.
      - Чтобы помочь тамошней революции? - спросила Женевьева, и Доминик еще раз утвердительно кивнул. - Значит, ты веришь, что она благо для народа?
      Тут он рассмеялся:
      - Благо или бедствие - это ни в малейшей степени не волнует меня, Женевьева. Я просто выполняю работу, за которую мне и моим пиратам хорошо платят. И это единственное, что меня интересует.
      - Но это эгоистично!
      - Моя дорогая девочка, как ты думаешь, чем руководствуются те, кто купил все это оружие и платит мне за его доставку? Идеологией? - Поскольку она ничего не ответила, Доминик продолжил:
      - Нет, алчностью - вот так, просто и ясно. Жаждой власти, жаждой выгоды. А среди хаоса нетрудно получить и то и другое. Значит, сначала нужно устроить хаос.
      - Это ужасно, - прошептала Женевьева. - Спровоцировать и оплатить войну во имя таких целей?!
      - Я не собираюсь защищать этих людей, - беззаботно объяснил Доминик, - но я такой же соглашатель, как и твой отец, а в таком случае почему я должен играть честнее за счет своего кармана?
      - Папа тоже этим занимается? - Ответ был ей известен и без подтверждения.
      - Да, кое в чем твой отец не прочь посотрудничать с пиратами, - заметил Доминик с сарказмом. - Но меня по крайней мере не обвинишь в лицемерии.
      Женевьева почувствовала острую необходимость подняться на палубу и поскорее глотнуть свежего воздуха. Значит, пиратство - вовсе не такое романтичное, пленительное, отчаянно веселое занятие, каким она его себе представляла? Оно оказалось грязной, опасной и бессовестной игрой в деньги и человеческие жизни.
      Но что заставило Доминика Делакруа стать капером? Такому человеку не может быть безразлично то, каким способом он зарабатывает деньги! Впрочем, в одном капер прав - в лицемерии его не упрекнешь. Видимо, именно поэтому Доминик и показал ей свой груз. Подобная демонстрация производит большее впечатление, чем просто рассказ.
      - Почему ты стал пиратом? - вопрос вырвался сам собой. Доминик слегка пожал плечами:
      - Я думал, ты поняла. Разве мы оба не считаем, что такая жизнь устраивает того, кто не желает подчиняться условностям общества?
      Почему-то показалось, что он чего-то недоговаривает, но в настоящий момент едва ли был шанс узнать больше. Они вернулись к люку и поднялись на палубу. Доминик отправился на мостик, Женевьева, подавленная, последовала за ним. Ей казалось, что свет померк вокруг.
      - Хочешь попробовать вести корабль? - вдруг предложил Доминик, чтобы отвлечь девушку от удручающих размышлений.
      - А можно? - Желто-карие глаза снова загорелись. - Это не опасно?
      - Миниатюрной фее трудно причинить ущерб "Танцовщице", - рассмеялся Делакруа, подводя ее к штурвалу, и рулевой, повинуясь едва заметному жесту, отступил назад, хотя от удивления у него чуть глаза на лоб не полезли. Положи руки на штурвал, вот так. - Стоя у нее за спиной, Доминик сам положил ее руки на спицы штурвала и, накрыв своими ладонями, легонько прижал к гладкому и теплому дереву; когда Женевьева, расставив ноги и чуть ссутулившись, обрела устойчивость на качающемся мостике, капитан сделал шаг назад. - Теперь держи руль крепко и веди корабль прямо по курсу. Если позволишь штурвалу хоть чуть-чуть подняться, главный парус опадет. Чувствуешь ветер, который дует тебе, в правую щеку? - И легко, словно перышком, коснулся ее правой щеки, но даже от такого прикосновения по спине Женевьевы пробежали мурашки. - Ты должна видеть верхний край штурвала у кончика своего носа. Поняла?
      - Поняла, - ответила Женевьева и сосредоточилась на ответственном задании.
      Она то и дело переводила взгляд со штурвала на главный парус, который казался столь же огромным, сколь огромной была ее ответственность за то, чтобы он оставался наполненным ветром и чтобы корабль - благодаря ей - легко скользил по воде. Никогда еще Женевьеве не доверяли ничего столь важного - от сознания такого невероятного доверия она даже закусила нижнюю губу. Взгляд стал напряженным, обычно безмятежный лоб пересекла глубокая морщина.
      Улыбнувшись, Доминик закурил сигару. Он твердо, как скала, стоял на поднимавшемся и опускавшемся мостике, тело его раскачивалось в такт движению корабля, он улыбался и всматривался в горизонт. Минут через десять капитан сказал:
      - Похоже, мы открыли еще один ваш талант, мадемуазель Женевьева. - И после ее ироничного "Да?" констатировал:
      - Ты, оказывается, можешь вести корабль. - И ушел, оставив ее за старшего.
      Почувствовав уверенность, Женевьева немного расслабилась и вдруг поняла, какое это восхитительное ощущение. Ей дела не было до матросов, глазевших на нового штурвального и время от времени шепотом отпускавших неодобрительные замечания. Присутствие женщины на корабле само по себе плохо, а уж женщина за штурвалом!.. Но когда выяснилось, что ничего ужасного не происходит, что маленькая женщины в развевающемся на ветру платье, со взъерошенными волосами спокойно и твердо несет вахту, словно рождена для капитанского мостика, настроение команды переменилось.
      Это не обычная представительница женского рода, ни одна женщина не смогла бы бросить вызов месье и устоять против его гнева, причем дважды - случай, когда она взобралась на мачту, еще не забылся. И ни одна женщина не выдержала бы три дня на нижней палубе. А Женевьева выдержала и даже не проронила ни единого слова жалобы. Какова бы ни была причина, заставившая ее пойти на это, эта женщина, несомненно, добилась своего.
      Но тут случилось нечто, что не оставило уже ни времени, ни возможности рассуждать далее на столь увлекательную тему.
      - Прямо по курсу земля! - закричал впередсмотрящий, и на главной палубе послышались радостные возгласы.
      Женевьева напряженно всмотрелась вдаль. Ей удалось различить на горизонте лишь какое-то пятно.
      - Куба, - сказал Доминик, неожиданно появляясь рядом. - До наступления темноты нам нужно пройти через Юкатанский пролив, тогда удастся под покровом ночи незаметно подплыть к Гондурасу.
      - Парус впереди по левому борту! - донесся взволнованный крик с топ-мачты, и вся команда дружно бросилась на левую палубу.
      Рулевой оттолкнул Женевьеву, которая, надо признать, с облегчением уступила ему штурвал. Доминик впился в подзорную трубу.
      - Эй, на топ-мачте, что видно?! - гаркнул он.
      - Военный корабль, месье! - прокричал в ответ наблюдатель. - Двухмачтовый.
      - Проклятие! - тихо выругался Доминик. - Попытаются обойти нас и отрезать от пролива. И они никогда не плавают в одиночку. Сигнальщик, сообщить на все корабли: рассредоточиться и окружить - три корабля слева, четыре справа. Пока сигнальщик передавал приказ, Доминик стоял и, почесывая подбородок, рассуждал сам с собой, но вроде бы и обращался к Женевьеве:
      - Один корабль не сможет сражаться одновременно со всеми, к тому же у нас преимущество внезапности. Единственное, чего британцы не ожидают, что мы, не меняя курса, пойдем прямо на них. - И, взглянув на Женевьеву, приказал:
      - Тебе лучше спуститься вниз.
      - Пожалуйста, позволь мне остаться, - взмолилась она, - Я не буду мешать, обещаю, и ведь пока нет никакой опасности, правда?
      - Пока нет Хорошо, можешь остаться на палубе до тех пор, пока...
      - Парус впереди по правому борту! - снова закричал впередсмотрящий. - И еще один!
      Три военных корабля с пушками, возможно, по восемнадцать с бортов, разнесут в клочья пиратские суда, на каждом из которых было всего лишь по девять двадцатифунтовых пушек. Пиратские суда рассчитаны более на внезапное поведение и скорость, чем на боевую мощь. Повернуть назад и на всех парусах идти к Флоридскому проливу? Проплыть вдоль северо-восточного побережья Кубы вниз и - через Наветренный, пролив - в Карибское море, а оттуда - в Гондурас? Но это удлинит путь на несколько дней. Однако флотилию можно и разделить.
      Женевьева как зачарованная наблюдала за Домиником. Во всей его фигуре безошибочно угадывались напряжение, настороженность, готовность встретить опасность, а главное - стремление найти наилучшее решение, чтобы избежать прямого столкновения.
      - Сигнальщик! - снова крикнул он, но тише, чем прежде, словно продолжал размышлять. - Семафорь-"Всем кораблям подойти на расстояние трех узлов к головному кораблю противника. "Алюэтте" и "Пике" следовать к Флоридскому проливу. "Колумбу", "Ласточке" и "Лебедю" - в залив Кампече. "Чайка" и "Танцовщица" пройдут прямо через англичан. Встречаемся в Пунта-Горда".
      - А почему "Чайка" и "Танцовщица" должны сами идти в пасть акулы? поинтересовалась Женевьева.
      - Если мы прорвемся сквозь них и ветер не переменится, то помчимся на всех парусах, а на свете нет корабля, особенно в тяжеловесном флоте Его Величества, который мог бы обогнать при попутном ветре "Чайку" или "Танцовщицу". - Доминик увидел лишь любопытство и возбуждение на ее лице; ни тени недовольства или страха. - Менять курс для кораблей их габаритов и водоизмещения - сложная и длительная процедура. Увидев, что мы идем прямо на них, британцы придут в замешательство. - Доминик зловеще ухмыльнулся. - Подумают, что мы либо сумасшедшие, либо слепые. Но все равно будут продолжать идти нам навстречу. Когда мы разделимся на три группы, им придется выбирать, за какой гнаться, и совершить необходимый маневр, чтобы изменить курс. Но к тому времени когда "тяжеловесам" это удастся, мы будем уже далеко.
      - Но предположим, что противник откроет огонь по "Чайке" и "Танцовщице". Женевьева нахмурилась - Не окажутся ли наши фрегаты прямо на линии огня?
      - Да, фея, боюсь, что окажутся. - Доминик ущипнул ее за щеку и весело, от души рассмеялся. - Пара пробоин, и мы пойдем ко дну, но, повторяю, я рассчитываю на фактор внезапности. Им понадобится время, чтобы выкатить орудия, а поскольку британцам даже представить себе невозможно, что два маленьких фрегата посмеют бросить вызов такой военной мощи, они не будут готовы.
      - А если будут? Он затянулся сигарой и медленно выпустил дым.
      - Будем рассчитывать на удачу, внезапность и рисковать, фея.
      Она согласно кивнула, трезво оценив степень риска и хорошо понимая, почему пират принял именно такое решение. Два судна подвергались очень большому риску, зато остальные наверняка благополучно придут в пункт назначения. К тому же эти два корабля овеют себя неслыханной славой. Еще утром, ожидая, когда ей сошьют одежду, Женевьева изучала карту и представляла себе теперь расположение здешних морей, поэтому хорошо понимала, что только у двух из семи кораблей путь в Пунта-Горда окажется существенно более долгим - у тех, что пойдут через Наветренный пролив. Те же, что отправятся в залив Кампече, смогут попытаться еще раз прошмыгнуть через Юкатанский пролив, а те два, что пойдут прямо через канал, окажутся в Карибском море уже к полуночи.
      - Всем занять места по боевому расписанию, - отдал Доминик приказ боцману, - зарядить ружья, выкатить орудия.
      Казалось, он начисто забыл о Женевьеве, и она молила Бога, чтобы эта рассеянность продолжалась и дальше. Осторожно отойдя от капитана, она пробралась на самый дальний край мостика, откуда могла наблюдать за тем, что происходило на главной палубе. Если она будет вести себя очень тихо и незаметно, вероятно, ей удастся остаться наверху и увидеть, как сработает смелый план Делакруа.
      Темные полотнища британских парусов, казалось, наполненные не ветром, а угрозой, неумолимо приближались, но и пиратские корабли неуклонно следовали вперед, пока вдруг, без всякого предупреждения строй их не рассыпался. В этот момент они были еще вне досягаемости английских пушек. Два корабля заложили лево руля, три - право, а два храбро устремились навстречу врагу.
      Женевьева с восторженным интересом наблюдала за тем, как слаженно, словно единый организм, действует экипаж, выполняя четкие указания капитана. Но вот, когда стало ясно, что головной корабль британцев намерен сразиться именно с ними, Доминик взревел:
      - Поворот через фордевинд!
      И "Танцовщица", повергнув британцев в полное изумление, опасно накренилась на левый борт и.., сделала резкий поворот.
      Однако британцы быстро пришли в себя. Их корабль находился достаточно близко, чтобы Женевьева смогла прочесть название, выведенное на корме, "Старательный". Как раз в этот момент прямо у нее над головой раздался чудовищный, оглушительный треск - это пролетел снаряд, разорвавшийся прямо у правого борта "Танцовщицы" и поднявший мощный фонтан брызг.
      - Крепить паруса! - приказал Доминик; голос его звучал так же ровно и спокойно, как если бы корабль шел по Миссисипи. - Руль на борт!
      "Танцовщица" снова заложила резкий вираж, корма высоко поднялась, вокруг носа вскипела белая пена. Снова раздался дикий треск, и на сей раз ядро упало в нескольких футах от того места, где притаилась Женевьева. Никто, казалось, не обратил на это внимания, а она с ужасом наблюдала, как из образовавшегося отверстия повалил дым и маленькие огненные ручейки побежали по деревянному настилу. Женевьева вспомнила о пожарном ведре под лестницей и, низко пригнувшись, побежала за ним. Чугунное ведро, наполненное морской водой, было неподъемно тяжелым, но Женевьева все-таки сумела опрокинуть его на лижущие деревянный настил языки пламени. Раздалось шипение, и остался лишь дым.
      Услышав странный звук, Доминик обернулся и увидел, как Женевьева с ведром снова бежит к насосу на главной палубе. Он уже хотел приказать ей спуститься вниз, но передумал. Судя по тому, что она быстро сообразила, как потушить огонь, ей нетрудно будет о себе позаботиться, а ему сейчас лишняя пара рук не помешает.
      Похоже, "Танцовщица" приняла бой на себя. А тем временем "Чайка", как и остальные корабли, была уже на свободе и на всех парусах неслась к Юкатанскому проливу. Если удастся сманеврировать так, чтобы в "Танцовщицу" больше не попали, она очень скоро догонит "Чайку". Доминик скомандовал, и корабль снова резко развернулся, причем на всех парусах. Вцепившись в поручень и буквально повиснув на нем, Женевьева с ужасом, завороженно смотрела в бездонную клубящуюся зеленую бездну, куда вот-вот готова была погрузиться "Танцовщица". Казалось, что на такой скорости фрегат неизбежно зароется носом в бурлящую воду и стрелой воткнется в морское дно.
      Но легкий корабль безукоризненно повиновался рулю. Его капитан не ошибся, рассчитав, что "Танцовщица" устоит и снова заскользит, запляшет, как ей и положено, по водной поверхности, оставив в недоумении "Старательного", неуклюже пытающегося сменить курс и погнаться за ней.
      - Еще пара часов - и можно будет убрать часть парусов, - чрезвычайно довольный, сказал Доминик, появляясь за спиной у Женевьевы.
      - А что с другими? - спросила она. - Все случилось так быстро, что я не успела ничего понять.
      - Нам противостоял только один корабль, стало быть, два других разделились и бросились в погоню за остальными нашими судами. Но британцы их не поймают. И подозвал боцмана:
      - Есть раненые, боцман?
      - Ничего серьезного, месье. Осколками ядра легко задело несколько человек в кормовом отсеке.
      - Повреждения?
      - Только два попадания. Одно здесь... - боцман указал на дыру в полу юта, - и одно на корме. Ничего такого, что нельзя быстро залатать.
      - Однако мог случиться пожар, - задумчиво оглядывая обгоревшие черные доски на палубе, сказал Доминик, - если бы не нашелся кое-кто, кто быстро соображает. - От его улыбки Женевьева зарделась: в конце концов, она здесь не так уж бесполезна. - Но это вовсе не значит, что тебе следовало оставаться на палубе, - добавил капитан.
      - Но ты не отдавал мне приказа идти вниз. - напомнила Женевьева.
      - А ты воспользовалась моей занятостью, - парировал Доминик, доставая из кармана носовой платок и слюнявя уголок. - Ты похожа на трубочиста. - Он стер пятна сажи с ее лица. - Платье тоже испачкано. Тебе придется просить Сайласа выстирать его.
      - Но тогда я должна буду оставаться в постели, пока оно не высохнет, запротестовала Женевьева. - Это несправедливо! В награду за мою борьбу с огнем...
      - Нет? - Его брови вопросительно поднялись, взгляд стал дразнящим. - Я бы сказал, что это в большей степени зависит от того, что ты собираешься делать в постели. Или ты не рассчитывала на компанию?
      - Я думала, ты будешь занят своими делами здесь. - В ее глазах мелькнула озорная искорка.
      - Несколько часов здесь обойдутся и без меня. Почему бы тебе не отправиться прямо в каюту, не отдать платье Сайласу и не лечь в постель? Я присоединюсь к тебе через несколько минут.
      - Да, месье, - сказала она, отдавая честь, как юнга. - Как прикажет месье.
      Ухмыльнувшись, Женевьева быстро ретировалась. Сайлас отчитал ее за испачканное платье, словно она была школьницей и порвала свой воскресный наряд, лазая по деревьям. Было ясно, что ее подвиг с пожарным ведром не казался матросу достаточным основанием для надругательства над его портновским искусством.
      ***
      До Пунта-Горда они добрались утром на четвертый день пути, и Доминик почти сразу сошел на берег. Женевьева умоляла взять ее с собой, но тщетно. Он не поддавался ни на лесть, ни на надутые губки, ни на вызывающую задиристость и терпеливо, не повышая голоса, как умел, когда было нужно, безоговорочно отвечал отказом на все ее просьбы. И это спокойствие бесило Женевьеву едва ли не больше, чем сам отказ, но продолжать докучать ему было так же бессмысленно, как биться головой о стену, поэтому пришлось смириться с тем, что она останется на корабле и ей придется лишь с тоской вглядываться в маленькую рыбацкую деревушку на берегу.
      Место казалось абсолютно безобидным: домики, дремлющие под солнцем, перед ними возятся в пыли детишки, женщины с непокрытыми головами несут корзины, полные рыбы, на берегу - гибкие, загорелые рыбаки... Над деревней витал дух нищеты - полуразвалившиеся лачуги, судя по всему, единственный пыльный проселок, и нигде никаких следов присутствия испанских властей, которым скорее всего было наплевать на столь ничтожный "прыщик" на поверхности земли.
      Женевьева сообразила, что именно поэтому деревня и была избрана пунктом назначения. Несмотря на явное отсутствие там чего бы то ни было интересного, она мечтала сойти на берег и почувствовать твердую почву под ногами, но уроки, полученные в последние несколько недель, не прошли даром: Женевьева не делала больше попыток нарушить приказ капера.
      Доминик с Сайласом вернулись не скоро и не одни. Трое сопровождавших их мужчин поразили Женевьеву своей разбойничьей внешностью. Они были с головы до ног обвешаны пистолетами и абордажными саблями, так что походили на пиратов гораздо больше, чем сами пираты. Доминик, например, выглядел исключительно элегантно в изящно скроенной белоснежной рубашке и выглаженных бриджах, в ботинках из мягчайшей кожи и с тщательно завязанным шелковым шарфом на шее.
      Перегнувшись через перила шканцев и свесившись вниз, Женевьева с любопытством наблюдала сцену прибытия этих пятерых. Все говорили по-испански, то есть на языке, который был для нее таким же привычным, как французский: в соответствии с условиями жизни креольского общества ей дали хорошее образование. Когда мужчины подошли к задраенному люку, Доминик взглянул вверх, увидел Женевьеву и повелительным жестом указал ей спуститься вниз. Потом прижал палец к губам. Не понять его было невозможно: следовало укрыться внизу так, чтобы ее никто не увидел и не услышал. Подождав, пока трое визитеров скрылись в глубине люка, она бросилась прямиком в каюту.
      - Почему я должна прятаться? - спросила она Доминика, когда он явился час спустя.
      - Потому что я не желаю, чтобы эти сомнительные личности знали о твоем присутствии, - ответил он, стягивая пропотевшую рубашку. - Там наверху жарко, как в аду.
      - Почему? - настаивала Женевьева.
      - Дай мне чистую рубашку. Потому что неизвестно, что им взбредет в голову. Они могут не долго думая украсть тебя и держать в заложницах ради выкупа. Оружие им дарят, как ты знаешь. Но деньги тоже нужны. А в конце концов они все равно перережут тебе горло, - сурово предупредил Доминик, - так что вести с ними переговоры бессмысленно.
      - О! - Женевьева, насупившись, выслушала эту информацию. - И ты даже не попытался бы спасти меня? - спросила она с нескрываемым негодованием.
      - Если вы оказались настолько глупы, что не выполнили моего приказа, призванного обеспечить вам безопасность, мадемуазель Женевьева, то получили бы то, что заслуживали.
      - И как долго мне придется здесь сидеть? - предпочла сменить тему Женевьева, так как обсуждение предыдущей явно ни к чему бы не привело.
      - Пару дней я подожду "Ласточку", "Колумба" и "Лебедя", - ответил Доминик, - "Алюэтта" и "Пика" будут здесь не раньше, чем через неделю, даже при попутном ветре, так что их мы ждать не станем.
      - Ожидание обещает быть очень тоскливым, если нельзя сойти на берег и даже подниматься на палубу. - Она надула губы, но, не обращая на это никакого внимания, Доминик рассмеялся:
      - Неубедительно, mon coeur <сердце мое (фр.).>. Элизина манерность в твоем исполнении просто смешна. Ты похожа на маленькую девочку, рядящуюся в матушкины одежды.
      - Как ты меня назвал? - Не услышав ничего другого, кроме этих двух слов, Женевьева застыла с открытым от удивления ртом.
      Доминик наморщил лоб, пытаясь сообразить, какие слова ее так поразили. Потом испуганная и одновременно скорбная гримаса исказила его лицо. С явным усилием, пытаясь казаться беззаботным, Доминик пожал плечами.
      - Это просто игра слов, моя фея, - небрежно сказал он. - Думаю, сейчас самое подходящее для тебя - снова облачиться в мужской костюм. В таком виде ты сможешь ходить по палубе, не привлекая к себе нежелательного внимания наших друзей на берегу. Но с корабля - ни ногой! Поняла?
      Женевьева кивнула и направилась к двери, стараясь избежать его взгляда.
      - Пойду заберу у Сайласа свои бриджи.
      С минуту Доминик смотрел на закрывшуюся за ней дверь, потом вздохнул и покачал головой. Как эти слова могли сорваться у него с языка, да еще так, словно нет ничего естественнее, чем назвать юную Латур - сердце мое, жизнь моя? С тех пор как умерла Розалинда, он никогда не произносил их. И думал, что никогда не произнесет снова. Но это случилось непроизвольно, а Женевьева, разумеется, сразу же обратила на это внимание, и ей не хватило такта сделать вид, что она ничего не заметила. Доминик должен следить за собой, чтобы такое не повторилось. Слова сорвались скорее всего случайно. Нет, он не может допустить, чтобы его жизнь чертовски осложнилась из-за этого.
      "Игра слов, - думала между тем Женевьева. - Разумеется, просто фигура речи. Доминик назвал меня так в насмешку. Это могло бы быть правдой, если бы он произнес эти слова в пылу страсти. Но лучше выбросить это из головы, пока воображение не завлекло меня слишком далеко". Женевьеве казалось, что она и не хотела этого, потому что тогда чертовски осложнилась бы ее жизнь.
      Три пиратских судна, следовавшие через залив Кампече, появились неожиданно, и встреча была, мягко выражаясь, бурной. Миссия завершена, и команды всех кораблей по крайней мере на двадцать четыре часа оказались свободными от службы. Ром лился рекой. Все пели и плясали, но рысканье по берегу в поисках женщин было запрещено. Женевьеве не надо было повторять, чтобы она оставалась внизу. Слова песен, которые горланили моряки, заставляли ее краснеть, разговор капитанов, которым на "Танцовщице" был устроен торжественный ужин, оказался не многим лучше.
      Доминик убедительно советовал ей провести вечер в одиночестве, в крохотной каюте Сайласа, который прислуживал господам у хозяина. Женевьева с упрямством, о котором ей пришлось потом горько пожалеть, заявила, что будет изображать гостеприимную хозяйку и помогать Сайласу. Доминик лишь пожал плечами. "Что ж, придется преподать еще один урок, - решил он. - Поскольку я буду рядом, самое большее, что грозит фее, это стыд и чувство неловкости".
      Капитаны его флота понятия не имели о том, что на "Танцовщице" есть женщина. Узнав об этом, они сделали соответствующий вывод: ни одна леди не могла бы оказаться в подобной ситуации, следовательно, незачем и стесняться в выражениях. И они подтрунивали над Домиником, называя его хитрецом, который обошел их всех, прихватив с собой "все удобства". Пару раз Женевьеву облапили, когда она подавала еду, стараясь вести себя так, словно все происходило па Ройял-стрит или в Трианоне. Но за этим столом было не до изысканных манер. Эти люди вели себя ужасно; разумеется, Доминик оставался таким же обходительным и трезвым на вид, как всегда, хотя выпил не меньше вина и бренди, чем остальные. Когда его бирюзовые глаза останавливались на ее застывшем, с пылающими щеками лице, что случалось довольно часто, в них читались насмешка и удовлетворение: вот видишь, словно говорил его взгляд, я снова оказался прав. Делакруа не сделал ни единой попытки смягчить непристойность шуток своих гостей или сказать хоть слово, чтобы изменить их представление о Женевьеве.
      Гордость не позволяла уйти, хотя она испытывала невыносимое унижение, и, если бы Доминик предложил ей удалиться, она пулей выскочила бы из каюты при первой же возможности. Но он не предложил, лишь передавал Женевьеве свою тарелку, когда требовалось снова наполнить ее, и жестом указывал на бутылки, стоявшие на сервировочном столике, если требовалось кому-нибудь налить еще. Когда посуду наконец убрали и в услугах Женевьевы больше не было необходимости, когда она, казалось, могла покинуть каюту так, чтобы это выглядело естественно, а не признанием собственного упрямства, капитан "Чайки" весьма фривольно попросил ее остаться и развлечь их. Мужчинам мучительно недостает женского общества, сообщил он и выразил надежду, что месье Делакруа не будет столь эгоистичен, чтобы держать девушку только для себя. Многозначительные взгляды обратились к широкой кровати, и одобрительный гул прокатился по каюте.
      - Иди, - ровным голосом сказал Доминик, не повернув головы.
      И она вышла, дрожа от стыда и злясь на себя за то, что позволяет так с собой обращаться. Она не могла направить свой гнев на Доминика, и от этого становилось еще горше. Когда подвыпившие гости вышли на палубу покурить и освежиться, Сайлас, не скрывая недовольства, сообщил, что она может, ничего не опасаясь, вернуться в каюту хозяина.
      Женевьева тихонько заползла под одеяло. Она не знала, как посмотреть в глаза Доминику. Но пират оказался более чем великодушен в своей победе. Он ни разу не напомнил ей о том ужасном вечере ни тогда, ни впоследствии, однако сама Женевьева еще долго не могла простить себя, и понадобилось немало времени, чтобы воспоминание об этом кошмаре перестало ее мучить.
      Разнообразие во время обратного пути внес захват английского торгового судна, груженного шелками, чаем, пряностями и прочими предметами роскоши, которых с нетерпением ждали в Новом Орлеане многочисленные покупатели Доминика. Когда добыча показалась на горизонте, атмосфера на "Танцовщице" стала радостно-возбужденной. Все замерли в напряженном ожидании, казалось, матросы даже принюхиваются, словно собаки, учуявшие лису. Доминик стоял на мостике, с презрительной улыбкой наблюдая, как неуклюжий купец пытается совершить маневр - словно у него был шанс убежать от маленькой летучей стаи "ястребов", которая появилась в поле его зрения.
      - Зарядить ружья и выкатить орудия, - спокойно приказал Доминик. Сомневаюсь, что они Нам понадобятся, но так купец скорее поймет, что мы настроены серьезно. - И усмехнулся:
      - Если у него есть еще сомнения на этот счет.
      Женевьева бросила на него быстрый взгляд. Хоть Доминик и делал вид, что все это просто игра, но он собирался совершить пиратское нападение, что в мирное время означало просто вульгарный грабеж. Впрочем, для Доминика Делакруа все это и было игрой. Увлекательной игрой. И Делакруа в ней победит.
      - Если хочешь посмотреть, фея, безопаснее всего занять место на корме. Доминик заговорщически подмигнул.
      - А здесь нельзя остаться? Я не понимаю, что происходит, если не слышу, какие приказы ты отдаешь.
      Ну конечно, ведь Женевьева Латур должна понимать, что происходит, когда наблюдает за чем-нибудь. А мешать она не будет, это Доминик уже знал.
      - Хорошо, только не поднимай голову над ограждением палубы.
      Женевьева выбрала место в уголке, откуда открывался ничем не заслоняемый обзор и где она могла слышать все, что говорится на мостике.
      Купец приготовил бортовые сети, и вздернутые пушечные носы высунулись из бойниц. Значит, приготовился защищаться? Улыбка Доминика сделалась шире, и он отдал приказ поднять все паруса. Так же поступили и на других судах. Женевьева почти слышала раздававшиеся на них панические восклицания: почему неприятель насторожился при их приближении? Только потому, что они стали действовать согласованно? Сигнальные флажки замелькали на мачтах "ястребов". "Танцовщица" заложила право руля, "Колумб" - лево. Все корабли, став по ветру, ринулись вперед; пена вскипела, когда они на огромной скорости стали рассекать носами волны в едином строю. "Ласточка", "Чайка" и "Пика" заняли позиции на флангах. Если возникнет необходимость, они тоже примут участие в забаве.
      Купец в страхе метнулся в сторону, когда к нему с наветренной стороны вплотную подошел "Колумб", но и с подветренной его поджидала "Танцовщица". Команда пиратского фрегата действовала слаженно, звучал только голос Доминика, ровный, но властный. Метнулись абордажные крюки, и матросы стали перебираться на захваченное судно, хватаясь за веревки и разрывая бортовые сети саблями и крюками. С борта купца послышалось несколько выстрелов, в ответ с беспощадной точностью раздались выстрелы с фрегата, и купец, который не был силен в сражениях, окончательно струсил. Все было кончено.
      "Пиратствовать лучше в открытом море", - в замешательстве тысячный раз вспомнила Женевьева. Бессовестное дело, которое приносит огромные барыши тем, кто рискует им заниматься, тем, кто искусен, и смел. Доминик Делакруа обладал этими качествами в полной мере, и Женевьева почувствовала, как ее сердце учащенно забилось: она разделяла волнение команды и спокойную удовлетворенность Доминика хорошо выполненной работой. Он нанес внушительный удар по врагу ради своей страны, удар по тугому кошельку британских купцов, финансирующих войну. Его собственный кошелек, разумеется, станет толще постольку, поскольку истощатся их кошельки, но шла война, и пиратство было делом чуть ли не законным.
      Тоненький голосок, донесшийся из монастыря урсулинок, напомнил Женевьеве, что с точки зрения строгих правил морали никакому воровству нет оправдания, но нравственные соображения не волновали тех, кто будет покупать эти товары, а уж пиратов они беспокоили еще меньше. И Женевьева, слегка шокированная, вдруг поняла, что и ее эти соображения интересуют, но, похоже, ничуть не смущают.
      Глава 16
      - Женевьева, дорогая, ты хорошо себя чувствуешь? - Элен встревоженно посмотрела на падчерицу, вид которой свидетельствовал о крайнем нетерпении, в желто-карих глазах бушевала, гроза.
      - Отлично, - коротко ответила девушка, поглядывая в зал, где сливки новоорлеанского общества веселились на первом балу нового сезона. - Просто здесь так скучно!
      - Ты не должна так говорить, - едва слышно прошептала Элен. - Что, если тебя кто-нибудь услышит?
      Женевьева пожала плечами, выражая полное безразличие. Элен вздохнула. После возвращения из монастыря Женевьева стала просто невозможной. Не находясь больше в тени красоты старшей сестры, она быстро превращалась в одну из самых завидных невест года. Но ее необычная красота была уже не в новость, зато вечно тоскливое и недовольное выражение лица обескураживало многих женихов. Те недели, что Женевьева провела у монахинь, вынуждена была признать Элен, произвели в ней некую удивительную перемену. Девушка необычайно расцвела и даже, несмотря на свою миниатюрность, производила впечатление зрелой женщины. Отец уже составил внушительный список потенциальных претендентов на ее руку.
      - Мадемуазель Латур? Сейчас мой танец, если не ошибаюсь. - Молодой человек, завитый и напомаженный, облаченный в шелковые панталоны до колен и полосатый камзол, поклонился Женевьеве.
      Она взглянула на него поверх веера. Антуан Дюфур становился назойливым, и ей не нравились его дурацкие маленькие подстриженные усики над мясистыми губами.
      - Боюсь, я не в настроении танцевать, Антуан.
      - Но это мой танец. - У молодого человека нелепо вытянулось лицо, и он указал на бальную карту.
      - Когда давала согласие, я не знала, что мне не захочется танцевать. Женевьева медленно встала, улыбнулась и вышла из зала.
      Ошеломленный ухажер поклонился Элен и отправился на поиски более сговорчивых барышень, а мачеха с ужасом посмотрела на Николасе.
      - Что нам делать? - слезливо запричитала она. - Если Женевьева будет вести себя столь грубо, ее в конце концов все отвергнут. Не понимаю, почему ей все так неприятны?
      - О, Доминик, я не видел, что вы здесь стоите! - Воскликнул Николас. Элен, вы ведь знакомы с Домиником Делакруа?
      Капитан отделился от стены, у которой стоял, и, кланяясь, поднес к губам кончики пальцев мадам Латур:
      - Я очарован, мадам.
      Элен слабо улыбнулась. По какой-то не очень понятной ей причине месье Делакруа вдруг стал весьма желательной персоной в обществе. Это было как-то связано с приближением военных сил Британии и сражениями, которые велись в заливе. Но Виктору недосуг было объяснять это жене, когда она спросила, к тому же он вообще не любил упоминать имя капера и не любил, когда о Делакруа при нем говорил кто-нибудь другой. Так или иначе, теперь Доминик был повсюду принят и одаривал своими циничными, загадочными улыбками всех и каждого.
      - Я надеялся, что ваша кузина окажет мне честь потанцевать со мной, Николас, - небрежно заметил Доминик. - Бьюсь об заклад, она уже помолвлена.
      Николас бросил на него свирепый взгляд. Он все еще не знал, что произошло между его кузиной и капером в ту апрельскую ночь, но, насколько ему было известно, больше они не встречались. Во всяком случае, если они оказывались в одном помещении, Женевьева всячески избегала Доминика.
      - Нет, она не помолвлена, - сказала Элен, нервно теребя свой ридикюль. Уверена, что Женевьева скоро вернется сюда.
      - Тогда, надеюсь, я буду иметь это удовольствие. - Легкий поклон, и Доминик отправился на поиски Женевьевы.
      В интимном уединении на Рэмпарт-стрит Женевьева не делала секрета из того, что, вкусив дух свободы и приключений, стала находить прежнюю жизнь невыносимо тоскливой, но сегодня Доминик впервые увидел, как подобное настроение отражается на ее поведении в обществе. И в полной мере разделял опасения Элен. Если такое вопиющее пренебрежение условностями будет продолжаться, Женевьева Латур скоро станет в свете изгоем. А поскольку Делакруа так или иначе ответствен за то, что подобающий образ жизни стал Женевьеве в тягость, значит, он обязан убедить ее примириться с неизбежным. "Ив конце концов она смирится, - не сомневался он. - Сейчас просто еще слишком свежи воспоминания о "Танцовщице"..."
      Доминик заметил, как легко узнаваемая фигурка в изысканном платье из розовой кисеи на белой атласной подкладке мелькнула и скрылась, взбежав по широкой закругленной лестнице главного зала. Там, наверху, наверняка можно будет найти укромную комнату, и Доминик последовал за Женевьевой ленивой, небрежной походкой, однако достиг верхней площадки лишь на несколько секунд позже, чем она. Вместо того чтобы пройти в комнату, где дамы могли расслабиться и отдохнуть после бурных танцев, Женевьева направилась прямо к двери, ведущей на верхнюю террасу позади дома. Делакруа недовольно поджал губы.
      Он позвал ее строгим голосом, и Женевьева, уже взявшись за ручку двери, остановилась как вкопанная.
      - Нельзя сбегать с бала подобным образом.
      - Я не могу там находиться больше ни минуты! - Ее прозрачное кисейное платье и порхающие движения напомнили ему бабочку на листке дерева.
      - Ты снова ведешь себя как капризное дитя, - сурово отчитывал капер. - Ты была недопустимо груба с молодым Дюфуром и огорчила мачеху. Когда тебя никто не видит, можешь беситься как угодно, но на людях так вести себя нельзя.
      - А почему ты можешь демонстрировать им свое презрение, а я нет? Женевьева едва сдерживала ярость. - Ты не делаешь секрета из того, что презираешь их всех, и даже получаешь некоторое удовольствие от этого.., цирка! Так почему я должна лицемерить?
      - Не будь наивной, фея. Ты прекрасно понимаешь, почему ты должна это делать, а я - нет. Это, конечно, несправедливо, но так устроен мир. А теперь пойдем вниз и потанцуем.
      Она медленно повернулась к нему - легкое платье вспорхнуло вокруг ее тонкой талии. Горестная улыбка мелькнула в тигриных глазах.
      - Я сделаю это, но только потому, что это разозлит кэпа. - Доминика это рассмешило, а она продолжила с неожиданно искренним страданием:
      - Мы так похожи, почему же ты не можешь понять, что я чувствую?
      - Я понимаю, - ласково ответил он. - Понимаю, потому что и сам чувствовал бы то же самое. Но существуют реальные обстоятельства, с которыми мы вынуждены считаться, Женевьева. Первое и главное из них состоит в том, что ты - женщина.
      - Первое и последнее, - горько согласилась она. - Этим все сказано, так ведь?
      - Боюсь, что так, - подтвердил Доминик. - Сними-ка с себя эту бунтарскую маску, дитя мое, и начинай действовать. Мы пойдем танцевать, и ты будешь улыбаться, вести оживленную беседу сначала со мной, потом с любым другим, кто станет добиваться твоего внимания. Я не нахожу капризных девочек ни в малейшей степени привлекательными и, разумеется, не собираюсь ложиться с ними в постель.
      - Это угроза или подкуп? - игриво поинтересовалась Женевьева, кладя руку на его затянутый в серый атлас локоть.
      - Ну, если это и угроза, то надеюсь, что мне не придется привести ее в исполнение, - пояснил Делакруа с усмешкой, на которую она моментально откликнулась радостной улыбкой. - Вот это уже лучше, - одобрил Доминик. - Так держать!
      К великой радости Элен, Женевьева снова появилась в зале, видимо, напрочь позабыв о приступе скуки, и до конца бала вела себя безупречно. Но, будучи неглупой женщиной, Элен не могла не почувствовать, что веселая флиртующая прелестница в любой момент может снова превратиться в унылую недотрогу. К счастью, больше никто не заметил, как обманчиво и ненадежно веселье младшей Латур.
      - Делакруа?
      Доминик, исподволь наблюдавший за Женевьевой, обернулся и увидел массивную фигуру одного из самых видных граждан города.
      - Сеньор Гарсиа?
      - Не пройдете ли вы со мной в игорную комнату? - с сильным акцентом произнес испанец. - Есть неотложное дело, которое необходимо обсудить. - Он кивнул с важным видом и, не допуская возражений со стороны Доминика, направился в указанную комнату.
      Доминик приподнял бровь, взял стакан глинтвейна с подноса, который проносил мимо слуга, и последовал за испанцем, решив, что неотложное дело непременно имеет отношение к деньгам.
      Шестеро мужчин, собравшихся в игорной комнате, приветствовали его если не восторженно, то, во всяком случае, с гораздо большей учтивостью, чем та, какой обычно жаловали его столпы креольского общества, - Чем могу служить, джентльмены? - не без иронии поинтересовался Доминик, присаживаясь на краешек стола. - Ведь вы хотите, чтобы я что-то для вас сделал, месье мэр?
      Джентльмен, к которому он обратился, откашлялся и оглядел присутствующих, словно ища подтверждения своих полномочий спикера. Все молчаливо подтвердили их, и джентльмен заговорил важно и весомо, как того требовала серьезность вопроса.
      - Месье Делакруа, разумеется, известно о возросшей опасности. Британские войска подошли к городу как никогда близко! После опустошения, которое они произвели в Вашингтоне, можно ожидать, что и здесь камня на камне не оставят. Отбить наступление англичан едва ли удастся. Город ненадежно защищен, а пятьдесят британских судов уже были замечены в дельте Миссисипи. Генерал Джексон собирается перехватить их, но Новому Орлеану нужна собственная оборона. У месье Делакруа есть флот, не так ли? И все его корабли укомплектованы отлично обученными командами.
      - Это точно, - согласился капер, стараясь скрыть удивление и сарказм.
      - Исходя из рода их деятельности можно предположить," что флот и вооружен превосходно.
      - И это верно, - согласился капер, закуривая и благодушно поглядывая на собравшихся сквозь сизый дым.
      - Как посмотрит месье Делакруа на то, чтобы предоставить свои корабли, людей и вооружение в распоряжение городского комитета обороны?
      Вот наконец главное и сказано. Мэр со вздохом облегчения откинулся на спинку кресла. Как ему показалось, месье Делакруа обдумывал вопрос необычайно долго. Наконец презираемый ими и презирающий их капер спокойно произнес:
      - В таком случае, полагаю, мне следует потребовать место в этом комитете. Едва ли вы могли рассчитывать, что я вручу вам свои сокровища, отказавшись принимать участие в решениях, касающихся их дальнейшей судьбы.
      Доминик с удовольствием наблюдал за выражением их лиц. Почтенные джентльмены не могли скрыть охватившего их ужаса: чтобы отъявленный негодяй удостоился высшей почести гражданина Нового Орлеана! Однако требование Делакруа было абсолютно обоснованным, и они это понимали. Если городу нужно то, что есть у капера Делакруа, придется принять и самого капера Делакруа.
      - Что ж, вам и не возразишь... - с нескрываемой горечью в полной тишине произнес Виктор Латур.
      - Вот именно! - кивнул Доминик своему давнему врагу и позволил себе улыбнуться, вспомнив о его младшей дочери. - Если это все, господа, я пожелаю вам доброй ночи. Вы можете найти меня в доме Масперо. А я со своей стороны обещаю: все, требуемое от меня, будет в порядке.
      Женевьева заметила, как Доминик уходил, и увидела знакомый блеск в его глазах, особую улыбку и гордый разворот плеч, означавшие насмешку, удовлетворение, решимость и тайную радость. Ее охватили тоска и зависть. Она даже направилась было к двери, дабы поскорее узнать, что его так забавляет и радует, что он задумал. Женевьеве так хотелось посмеяться вместе с Домиником, но тут же вспомнила, что она женщина, обреченная держать себя в клетке светских условностей, и что от нее ожидают лишь несерьезного лепета и соблюдения внешних приличий.
      - Ну, сестрица, каково тебе быть мадемуазель Латур? Женевьева обернулась и увидела Элизу. Талия под платьем цвета морской волны несколько раздалась, но беременность стар-, шей сестры была почти не заметна.
      - Сказать но правде, Элиза, это то же самое, что быть мадемуазель Женевьевой. В конце концов, я ведь остаюсь самой собой.
      - Но теперь ты - дочь на выданье, - напомнила Элиза, усаживаясь на позолоченную скамеечку и явно желая поболтать. - Удивительно, как ты расцвела после лета!
      Женевьева усмехнулась: как жаль, что она не может раскрыть тайну своего преображения. Элиза была так самодовольна, так вошла в роль почтенной матроны, что стала еще более надменной, чем прежде, поскольку теперь она принадлежала к сонму посвященных. Слава Богу, что у Элизы хватало ума не выпячивать свое самодовольство перед Элен, которая с такой грустью смотрела на ее ставшую прозрачной в связи с беременностью кожу, на появившийся особый, обращенный внутрь себя взгляд, на то, как она тихонько время от времени поглаживает себя по животу.
      После третьего выкидыша, который случился у Элен две недели назад, Виктору Латуру недвусмысленно заявили, что еще одна беременность может убить жену. Элен умоляла его не обращать внимания на советы докторов, уверяла, что она сильная и обязательно родит ему сына. Ей нужно лишь дать отдохнуть несколько месяцев, а потом они должны попробовать снова.
      Но, глядя на болезненное лицо жены, в котором не было ни кровинки, на хрупкое ее тело, Виктор окончательно распрощался с мечтой иметь сына. Он уже потерял двух жен, умерших при родах, а третья едва осталась жива после выкидышей. Элен была на двадцать лет моложе его и во всех остальных отношениях, совершенно здорова, поэтому, если исключить опасность очередной беременности, жена, вероятно, переживет его. Это открытие не очень поднимало ему настроение, и перспектива стать дедом в ближайшем будущем Латура тоже почему-то не радовала.
      - Цветение, кажется, может быть заразным между сестрами, - весело ответила Женевьева.
      Она так хорошо знала Элизу, что нужные слова слетали с ее губ автоматически. А теперь, когда сестрички больше не жили под одной крышей и между ними не было прежних трений, ничто не мешало Женевьеве засыпать сестру комплиментами, которые только улучшали их родственные отношения.
      Элиза улыбнулась безмятежной, довольной улыбкой, принимая комплимент как должное и поделилась:
      - Лоренцо, конечно, рад до смерти! И надеется, что папа сделает кое-какие распоряжения насчет внука. Теперь, когда.., ну ты понимаешь, что я имею в виду.
      - Да, - сухо подтвердила Женевьева. - Должна поздравить тебя с такой проницательностью. Предвидеть пол еще не родившегося ребенка - действительно редкий дар.
      - У меня будет сын! - горячо воскликнула Элиза.
      - Уверена, что ты права. Невозможно представить себе -Лоренцо отцом кого-нибудь другого, - колко ответила Женевьева и с искренним сожалением подумала: "Ну зачем Элиза будит во мне стерву!"
      Однако при мысли, что сестра и ее кастилец с радостью готовы поживиться за счет горя несчастной Элен, Женевьеве захотелось выругаться.
      - Дорогая, думаю, нам пора прощаться, - мягко сказала Элен, как всегда неслышно появляясь из ниоткуда. - Если, конечно, ты не хочешь остаться подольше. Николас отвезет тебя домой.
      - О да! - : Женевьева быстро поднялась. - С меня вполне достаточно развлечений на сегодняшний день. - И она посмотрела в другой конец зала: Николас танцевал с Мадлен Бенуа, и было очевидно, что эти двое пребывают далеко отсюда: на некий райской планете. - Кроме того, не думаю, что при нынешних обстоятельствах Николасу доставит большое удовольствие посвятить вечер кузине.
      - Как вы думаете, Элен, папа одобрит эту партию? - спросила Элиза, забыв о колкостях младшей сестры, поскольку эта семейная проблема в настоящий момент интересовала ее куда больше.
      Элен горестно вздохнула и ответила:
      - Николас просил меня осторожно намекнуть Виктору и посмотреть, как он прореагирует, понимаешь? Я попробовала, но муж, похоже, меня даже не услышал. Он часто не слышит того, что я говорю, - добавила Элен с самоуничижительной улыбкой.
      - Да нет же, Виктор слушает вас! - возразила Женевьева. - Но если он не хочет отвечать, то делает вид, что не слушает.
      Все знали, что это чистая правда, и невесело рассмеялись.
      - У Николасе ничего своего нет? - спросила Элиза. - Я думала, что мать оставила ему свое состояние.
      - Две тысячи пиастров, - со знанием дела сообщила Женевьева. - Когда Николас стал совершеннолетним, папа пригласил его в клуб и торжественно вручил наследство. - Она поджала губы. - Можете себе это представить! Бедный Николас понятия не имел, сколько там, по ему и в голову не пришло, что денег едва хватит только на покупку малюсенького клочка земли.
      - Откуда ты знаешь? - спросила Элиза, не без зависти удивляясь тому, что Женевьева всегда была в курсе всего.
      - Николас рассказал мне об этом в тот же вечер. Кузен был так подавлен тем, как обращался с ним папа, а я как раз не спала и сидела в саду, когда он вернулся.., вот он и излил мне душу. Так что Николас полностью зависит от папа: пока тот к нему хорошо относится, у кузена есть деньги, чтобы вести жизнь, подобающую креольскому джентльмену...
      - Мадлен Бенуа - едва ли блестящая партия для Николаса, - заявила Элиза.
      Все трое вздохнули, так как знали, что это означает... К несчастью, они не совсем понимали, что это будет означать. Ведь женщины не знали, что Виктор Латур решил связать нити своих неудач в один узел и, разрубив его одним махом, решить все проблемы.
      ***
      Женевьева блаженно вытянулась на кровати, накрыла ноги простыней и вытянула руки над головой - Доминик искусно массировал ей спину, большие пальцы с силой вжимались рядом с позвонками, возвращая жизнь усталому телу. Женевьева постанывала от ни с чем не сравнимого удовольствия, а его ладони кругами скользили по спине и ягодицам, твердые подушечки пальцев энергично растирали поясницу. "Как это он умеет доставить телу такое наслаждение? рассеянно подумала она. - Наверняка для этого надо знать, где располагаются особо чувствительные точки".
      - Кто такая Розмари? - Обрывок воспоминания, любопытство, которое она забыла в свое время удовлетворить, - и вопрос сам собой сорвался с се губ, естественный и невинный.
      Руки замерли у нее на спине, и в наступившей мертвой тишине Женевьева вдруг ясно осознала, что не надо было задавать этот вопрос! Ах, зачем так некстати проснулось ее любопытство!
      - Повтори-ка, пожалуйста, - попросил Доминик голосом, казалось, лишенным всякого выражения.
      - Да нет, ничего, это я так... - пробормотала она, уткнувшись в подушку. Я ничего не имела в виду.
      Пальцы пробежали по спине, Женевьева сделала попытку :перевернуться, но Доминик лишил ее возможности двигаться.
      - Я не верю, моя дорогая Женевьева, что ты спросила об этом "просто так". Это не в твоих привычках. - Голос звучал почти ласково, но бил прямо по нервам. - Сделай одолжение, повтори свой вопрос. Хочу удостовериться, что правильно его понял.
      Женевьеве не надо было даже смотреть на него, чтобы знать: бирюзовые глаза в этот момент блестят льдинками, а губы сомкнулись в тонкую напряженную линию. Страх и отчаяние стали обволакивать ее. - Зачем она спросила?! Доминик сочтет, что это новое вмешательство в его личную жизнь, но она вовсе не Лютела этого. Она и впрямь до последней минуты не вспоминала о той цветистой надписи в книге латинских стихов, просто она вдруг всплыла в памяти Женевьевы.
      - Терпению моему приходит конец, - предупредил Доминик, и кожа у нее на голове словно съежилась в предчувствии опасности, а его теплые ладони плашмя легли ей на ягодицы.
      - Дай мне встать, - попросила она. - Я повторю то, что сказала. Для этого совершенно не нужно запугивать меня и придавливать к постели.
      Доминик коротко хохотнул, резко и неприятно:
      - Ты бы лучше подумала о том, как дать удовлетворительное объяснение, назойливая девчонка, маленькая шпионка, сующая свой нос, куда не просят, или я от угроз перейду к делу. - Но все же отпустил ее.
      Женевьева перевернулась и села. Хотя гнев его нисколько не остыл, теперь она чувствовала себя уже не такой уязвимой.
      - Я не шпионила, - горячо запротестовала она. - Извини, что спросила. Я не думала, что тебя это расстроит.
      - Так о чем ты спросила? - повторил он неумолимо.
      Черт бы побрал этого типа! Почему у него такой неприятный и непредсказуемый характер? Никогда не знаешь, какая случайно брошенная фраза выведет его из себя и что он сделает.
      - Я спросила, кто такая Розмари, - выговорила она наконец, глядя ему прямо в глаза. - И я не понимаю, почему этот вопрос так бесит тебя.
      - А где ты слышала это имя? - продолжал он свое дознание, забыв о наготе: напрягшееся лицо выражало нешуточную угрозу.
      Женевьева облизнула вдруг пересохшие губы:
      - Там, на "Танцовщице", у тебя в каюте, я просматривала книги, замявшись, объяснила она. - Я не думала, что тебе это не понравится. Ты же не говорил, чтобы я их не трогала. - И беспомощно опустила плечи, но, поскольку Доминик не сделал ничего, чтобы приободрить ее, стоически продолжила:
      - Среди них был том стихов Катулла. Это один из моих любимых поэтов. Неужели ей показалось, что в ледяных глазах мелькнул теплый огонек? - Я не удержалась и прочла. На первой странице надпись. Извини, если не должна была этого делать, но я не шпионила, честное слово не шпионила!
      - Почему ты не спросила меня об этом раньше? К великому облегчению, Женевьева услышала в вопросе скорее любопытство, чем угрозу, и расслабилась.
      - Я забыла, - честно призналась она. - До этой минуты я просто ни разу не вспомнила об этом. Подобие улыбки тронуло его губы.
      - Может быть, ты в конце концов не так уж безнадежно настырна. - И тронул указательным пальцем кончик ее носа. - Я был немного резок. Прости - сделал поспешный вывод, основываясь на предыдущем опыте, ты ведь обожаешь совать нос в то, что тебя не касается?
      Женевьева не знала, как ответить на его извинение, которое, в сущности, и извинением-то назвать было трудно. Отойдя от кровати, Доминик наливал вино в бокалы. Один вручил Женевьеве. Затем, так и не потрудившись одеться, достал сигару из кармана сюртука, зажег ее и некоторое время задумчиво курил.
      - Розмари была моей женой, - сказал наконец Делакруа, словно сообщал информацию, не имеющую к нему ровным счетом никакого отношения.
      У Женевьевы рот открылся от изумления, но она ничего не сказала, моля Бога, чтобы Доминик продолжал, ибо, если замолчит, она никогда не посмеет ничего больше спросить.
      - Наш брак ни моя, ни ее семьи не одобряли. - Взгляд его был странно отсутствующим, словно Доминик пребывал в каком-то ином мире. - Мне было двадцать лет, и я был Делакруа. Ей - семнадцать, и она была американкой, дочерью купца. - Этого Женевьеве объяснять не требовалось: креольский аристократ и дочь американского судовладельца считались совершенно неподходящей парой. - Мы тайно бежали. - Губы Доминика искривила сардоническая насмешка, насмешка над собой. - Ни мне, ни ей не приходило в голову, что нельзя жить одной любовью. Моя семья лишила меня наследства, а отец Розмари заявил, что примет ее обратно только в том случае, если наш брак будет аннулирован.
      Затаив дыхание, сгорая от сострадания и желания услышать, что было дальше, Женевьева неподвижно сидела на краю кровати. Доминик продолжил. Речь его была отрывистой, голос - лишенным всяких эмоций:
      - Итак, имея на руках беременную жену и понимая, что надо чем-то зарабатывать на жизнь, я пустился в море. Учеником пирата Клода Турселя. Оказалось, что занятие это столь же увлекательное, сколь и прибыльное. Я уже возвращался домой, исполненный собственной важности, с полными карманами дукатов и кучей тончайших шелков для Розмари. Я предвкушал, как буду рассказывать ей о своих невероятных приключениях. - Слабый огонек вспыхнул в глазах Доминика - огонек презрения к себе. - Розмари скончалась за две недели до моего приезда, родив мертвого ребенка. Не желая обидеть меня, она не обратилась за помощью к своей семье, а к моей и подавно. Поэтому она умерла, не получив вовремя врачебной помощи, - роды принимала темная акушерка-самоучка.
      Женевьеве хотелось взять Доминика за руку, прижать к груди его голову, потому что боль пробужденных воспоминаний душила этого сильного мужчину, испепеляла душу. Но она не была уверена, что Делакруа примет ее утешения. Возможно, сочтет еще одним вмешательством в его личную жизнь. Доминика так трудно понять, но одно Женевьева знала наверняка, - в этот момент она не имеет права сделать неверное движение, сказать неточное слово.
      - Делакруа были бы более чем счастливы принять после неудачной любовной эскапады блудного сына назад, в свое стадо. - Боль, звучавшая в его голосе, жгла и ее. Женевьева дрожала, но по-прежнему не решалась произнести ни слова. - Однако я предпочел жизнь пирата сладкому лицемерию их уклада. И пока вы, Женевьева Латур, не ворвались в мою жизнь, в ней не было места так называемым женщинам из общества. Мои отношения с женщинами сводились лишь к удовлетворению взаимного физического влечения.
      Женевьева наконец встала, подошла к нему и обняла с любовью, ничего не требующей взамен. Ей хотелось быть выше ростом и сильнее, чтобы Доминик мог спрятаться в ее нежных объятиях. Он, казалось, понял ее чувства и нашел в них утешение. Делакруа гладил приникшую к его груди золотистую головку, и напряжение медленно покидало его.
      - Ты очень маленькая, фея, - тихо сказал он. - Но у тебя великодушное сердце. Я был с тобой далеко не добр, правда?
      - Я иногда робею в твоем присутствии, - призналась она, тихо рассмеявшись. - Но, боюсь, я заслужила свою репутацию тем, что суюсь в самое пекло.
      - На аукцион рабов, на вудуистские ритуальные действа, на нижнюю палубу пиратского судна... - перечислял он, и в его ласковом голосе слышалась добродушная насмешка. - Я никогда не встречал такой женщины, как ты, mon coeur, и это очень опасно для нас обоих.
      "Он снова нечаянно назвал меня "мое сердце", - подумала Женевьева и постаралась унять бешено забившееся сердце, чтобы голос звучал естественно Почему опасно?
      - Женщины и пиратство - это несовместимо, моя фея.
      - Но во время нашего путешествия, - она подняла глаза, затуманенные воспоминанием, - был ведь всего один, ну, два момента, когда мое присутствие оказалось неуместным.
      Доминик вздохнул:
      - Девчонка-сорванец с подмоченной репутацией - одно дело, моя дорогая, но ты не можешь всегда оставаться таким сорванцом, а я не смогу быть всегда привязанным к суше.
      Женевьева опечалилась:
      - Думаю, ты делаешь сразу слишком много разных выводов. Я и не ожидаю, что ты осядешь на одном месте. Мне самой этого меньше всего хочется. Почему мы не можем оставить все как есть, пока нам обоим так хорошо вместе?
      - А когда это перестанет нам обоим доставлять удовольствие? - продолжая гладить ее по голове, тихо спросил он, - Тогда мы расстанемся - по-дружески, без сожалений. И каждый будет отвечать только за себя.
      - Ты еще ребенок, фея, - сказал он нежно, словно боясь обидеть. - Такие идеальные мечты редко сбываются. Существуют боль, гнев, смущение и горький осадок, вкус которого ощущается очень долго. Я не хочу, чтобы ты все это испытала.
      - Я и не испытаю, - с горячностью возразила Женевьева, уткнувшись лицом ему в грудь и вдыхая чудный любимый запах. - Я не такой ребенок, как ты думаешь, Доминик. И сама отвечаю за свое будущее.
      - Какая уверенность! - тихо проговорил он и, бросив в камин сигару, поднял Женевьеву на руки. - Завидую твоей наивной вере в себя, моя Женевьева. Но пока ты ее сохраняешь или пока не вмешаются обстоятельства сильнее нас, будем наслаждаться тем, что у меня есть ты, а у тебя, сердце мое, есть я.
      Глава 17
      Бомба Виктора Латура наконец взорвалась. Он вошел в гостиную, где его жена, младшая дочь и кузен грелись у камина после обязательного посещения собора Святого Людовика, в котором было холодно, как в пещере.
      - Я должен кое-что сказать вам двоим. - Он пальцем указал на Женевьеву и Николаса. - Поднимайтесь в кабинет. - И без дальнейших объяснений вышел.
      Николас заволновался, Женевьева увидела, что и Элен нервничает. На молчаливый вопрос - чем мы провинились? - мачеха покачала головой:
      - Он мне ничего не говорил. Но голос у Виктора не злой, не думаю, что он сердится.
      - Однако рассердится, если мы не поторопимся. - Николас был абсолютно прав, и с игривым поклоном он сделал приглашающий жест в сторону двери:
      - После вас, кузина.
      - Я считаю, что в подобной ситуации такая галантность негалантна, ухмыльнулась Женевьева. - Тебе следовало бы первым принять огонь на себя. Ты ведь старше и сильнее!
      - Женевьева, прошу тебя, постарайся не раздражать отца, - умоляющим голосом попросила Элен. - Если он не расположен веселиться...
      - Он никогда не расположен веселиться, - фыркнула неугомонная падчерица. Я бы удивилась, узнав, что папа вообще понимает смысл этого слова.
      Они подошли к комнате, служившей Латуру кабинетом, когда тот занимался домашними делами. Ни Николас, ни Женевьева не любили этой комнаты, поскольку с ней было связано много неприятных воспоминаний. Дверь была открыта, Виктор сидел за массивным резным письменным столом, листая бумаги.
      - Закройте дверь, - велел он. - Я не хочу, чтобы весь дом слышал то, что я собираюсь сказать.
      Женевьева приняла позу, которую всегда принимала в этой комнате: руки сцеплены за спиной, глаза потуплены. Николас, как она отметила, усмехнувшись про себя, стоял почти так же.
      - Садитесь!
      Женевьева и Николас обменялись тревожными взглядами. Они не могли припомнить, чтобы кому-нибудь из них когда-либо предлагали сесть в кабинете патриарха. Молодые люди неуверенно присели на кожаные стулья с прямыми спинками.
      - Я решил, что пришло время назначить наследника, - объявил Виктор в напряженной тишине.
      Николас быстро вскинул голову. Всегда считалось, что за неимением собственного сына Виктор назначит наследником сына дальнего родственника, ребенка, который с самого раннего детства воспитывался в его доме и получил необходимые знания в кораблестроении и управлении плантациями сахарного тростника. Правда, вслух это никогда произнесено не было - Я не желаю, продолжал Виктор с привычным отсутствием деликатности, - чтобы моим наследником стал человек, не являющийся моим ребенком. - Он остановил взгляд на дочери, но она отлично держала себя в руках, и ничего, кроме вежливого интереса, на ее лице прочитать было невозможно. - Однако женщина не сможет управиться с таким наследством, даже если провела чертову уйму времени в монастыре, уткнувшись в книги.
      Женевьева оставалась неподвижной, но почувствовала, как Николас при этих словах немного расслабился.
      - Итак, - сказал Виктор, - я нашел компромиссный вариант, который устроит всех заинтересованных. Ты, Николас, женишься на Женевьеве и таким образом получишь все преимущества моего наследника, а дети Женевьевы, в свою очередь, наследуют тебе. Ты умеешь управлять плантацией и верфью, вот и продолжай, а в качестве платы получай мою дочь и ее наследство.
      - А что получит от этого ваша дочь? - От чудовищной затеи отца голос у Женевьевы дрожал. Отбросив все предосторожности, она встала, белая, как молоко, с расширившимися и гневно сверкающими глазами.
      - Во-первых, и это главное - мужа, - без лишних слов ответил Виктор. - Это в конце концов мечта каждой девушки, а тебе давно пора прекратить слоняться без дела и угомониться. Кроме того, ты будешь единственной наследницей всех владений Латура, а после тебя - твои дети.
      - Не могу поверить! Я вообще не собиралась пока выходить замуж, а уж за Николаса - никогда! - Женевьева обернулась к кузену: он был бледен, словно только что увидел призрак. - И Николас не хочет жениться на мне. Правда ведь, кузен? - Поскольку тот не ответил сразу, она схватила его за плечи:
      - Да скажи же что-нибудь, ради Бога! Вспомни о Мадлен Бенуа!
      - Хватит! - рявкнул Виктор и встал с побагровевшим лицом. - В моем доме я запрещаю даже говорить о подобной партии. Если ты хочешь жениться на этой ничтожной маленькой недотепе, у которой ни копейки за душой, - твое дело, но тогда больше не попадайся мне на глаза.
      Николас все еще не произнес ни слова. Женевьева встряхнула его, и он стал медленно приходить в себя, взгляд его сфокусировался. Женевьева поняла, что происходит, но не поверила своим глазам: Николас не собирался бороться. Она с презрением отвернулась от кузена и посмотрела на отца в упор:
      - Я не выйду замуж за Николаса, папа. Мне все равно, кого вы назначите своим наследником. Для меня это не имеет никакого значения!
      Женевьева направилась к двери, но Виктор гаркнул, чтобы дочь осталась, и она остановилась, уже взявшись за дверную ручку и ладонью ощутив прохладу фарфора. "Все равно от этого не уйдешь, оно настигнет везде", - подумала Женевьева с безысходной тоской.
      - Вы сделаете то, что я прикажу, мадемуазель, - прошипел Латур, обходя вокруг стола. - Вы - моя дочь и обязаны признавать авторитет отца, в противном случае я заставлю вас это сделать.
      - Вы не можете заставить меня вступить в такой омерзительный брак, ответила Женевьева, с трудом принуждая себя стоять на месте, хотя все ее существо рвалось прочь отсюда. - Мы живем не в средние века.
      - Почему этот брак - омерзительный? - впервые заговорил Николас. Услышав его голос, Женевьева даже обернулась от неожиданности. Он был все еще бледен, но уже вполне владел собой, словно принял наконец трудное решение. - Мы никогда не испытывали друг к другу неприязни. Я могу себе представить союз и похуже.
      - Можешь? - вопрос Женевьевы прозвучал язвительно, а во взгляде читалось неприкрытое презрение. - Может быть, мне следует считать себя польщенной, но я более отвратительного брака и представить себе не могу.
      И тут Виктор Латур взорвался.
      Женевьева, на которую обрушилась гроза, застыла неподвижно и безмолвно, чтобы не навлечь на свою голову еще более страшных ударов молнии и чтобы неистовство отцовской речи не перешло в неистовство действия. Но наконец Виктор выпустил пар и остановился, прижав руку к груди и тяжело дыша. Латур настолько выдохся, что даже не мог велеть им убираться - лишь махнул рукой на дверь, и они поспешно ретировались.
      - Трус! - гневно выкрикнула Женевьева кузену уже в вестибюле. - Ради денег ты готов пожертвовать Мадлен! Жалкий трус!
      Николас невесело рассмеялся:
      - А как мне, по-твоему, жить с несчастными двумя тысячами пиастров за душой? Скажи, если ты такая смелая и воинственная. Я не могу обрекать Мадлен на нищету, ведь у нее тоже ничего нет. Ее бабушка едва сводит концы с концами, чтобы поддерживать более или менее достойное существование для них обеих.
      - Может быть, тебе пойти в пираты?
      Женевьева словно со стороны услышала, как произносит эти слова, и прикусила язык. Они сорвались лишь потому, что девушка невольно сравнила Доминика Делакруа и Николасе Сен-Дени, оказавшихся в похожих ситуациях. К счастью, Николас ничего не расслышал.
      - Если ты подумаешь минутку спокойно, - сказал он, - то увидишь, что во всем этом есть и положительная сторона: брак по взаимной договоренности, который обоим даст независимость. Уверен, что Виктор разрешит нам жить отдельно от него. Я не буду вмешиваться в твою жизнь. Если ты не захочешь выезжать в свет - не надо. Можешь делать все, что хочешь. Кто бы другой тебе это позволил? - Кузен хитро прищурился. - Если только тебя не беспокоит еще что-нибудь. Возможно, твое сердце уже принадлежит кому-то другому и у тебя есть особая привязанность?
      Женевьева затрясла головой. Ее привязанность не относилась к числу респектабельных женихов и не имела шанса воплотиться в законный брак. Увы, Николас, разумеется, имел в виду именно это.
      - Тогда подумай, - настоятельно посоветовал он. - Даю слово, что я ничем не стесню твоей свободы. Ты сможешь делать все, что захочешь. В рамках приличия, разумеется.
      "Например, продолжать роман с пиратом", - подумала Женевьева и пошла к себе в комнату. Если Николас отказывается бороться за свои права, ее задача усложняется, тем более что Виктор ни перед чем не остановится в достижении своей цели. И никто не знает, каким будет его следующий шаг. Размышляя подобным образом, Женевьева надевала свой квартеропский наряд и, только когда была уже совсем готова к выходу, поймала себя на том, что не собиралась сегодня встречаться с Домиником. Просто капер был единственным человеком, к которому она могла обратиться.
      Закутавшись в толстую шерстяную шаль, она вышла из комнаты и положила ключ в карман. Все подумают, что после утренней сцены она заперлась у себя, и никто не посмеет ее тревожить, пока отец не решит возобновить атаку. Женевьева быстро сбежала с террасы и выскользнула через боковую калитку.
      Очутившись на улице, она остановилась и задумалась: где искать Доминика? На Рэмнарт-стрит его нет, так как они не договаривались сегодня о встрече. Если, конечно, он не использует дом для свиданий с какой-нибудь другой любовницей. Но почему-то Женевьеве не верилось в это. Когда была Анжелика другое дело, но теперь ей казалось, что Доминик держит дом только для них. Не то чтобы он давал ей повод убедиться в своей тактичности, но в доме не видно было следов присутствия другой женщины. Можно попробовать отправиться в дом Масперо, но, если Доминика там не окажется, ей придется сделать то, чего она никогда прежде не делала - пойти в его дом на Чартрес-стрит. Он поймет, почему Женевьева вынуждена была решиться на столь беспрецедентный шаг, когда она объяснит ему, в чем дело.
      У Масперо было закрыто, на дверях - перекладина, на окнах - ставни; выходной. Женевьева пошла дальше, пока не очутилась возле дома, который когда-то показал ей Николас. Не давая проснуться своим дурным предчувствиям, она дернула за колокольчик. Сайлас открыл дверь и окинул ее взглядом, как всегда лишенным какого бы то ни было выражения.
      - Ну что? - недовольно спросил он.
      - Месье Делакруа здесь, Сайлас? - Желто-карие глаза смотрели умоляюще, и он вздохнул.
      - Месье занят и не захочет, чтобы кто-то увидел тех, кто сейчас у него. Идите-ка лучше наверх. - Он открыл дверь пошире, и Женевьева проскользнула в переднюю.
      Сайлас не дал ей осмотреться, а быстро провел по лестнице в большую спальню. Женевьева сразу же поняла, что спальня принадлежит Доминику: в ней стоял его запах, мебель несла отпечаток его изысканного вкуса - ничего общего с кричащей роскошью Рэмпарт-стрит.
      - Ждите здесь, - сказал Сайлас. - Может быть, мне лучше запереть дверь?
      - О Сайлас! - Женевьева вспыхнула от смущения. - Я не пойду туда, куда мне не следует ходить.
      - Вам прежде всего не следовало приходить сюда, - напомнил он, едва заметно ухмыльнувшись, и закрыл дверь.
      В обеденном зале с высоким потолком Доминик, постукивая пальцами по столу из красных тропических пород дерева, оглядел лица сидевших вокруг шестерых мужчин.
      - Очень заманчивая идея, джентльмены, поздравляю. Но очень дорогая и трудновыполнимая.
      - Недостатка в деньгах не будет, Делакруа, - сказал элегантный господин с аскетическим лицом. - А выполнение сложных и рискованных проектов - это ведь именно то, чему вы так или иначе посвящаете свое время и незаурядные способности.
      Доминик улыбнулся, прищурился, подлил вина гостям, сидевшим рядом, и передал графин дальше.
      - А что будет делать Наполеон, если нам удастся освободить его из ссылки?
      - Это он решит сам, - ответил другой мужчина. - Мы, разумеется, будем счастливы принять его здесь, если он пожелает. Но у императора могут быть иные планы.
      - Скорее всего, - пробормотал Доминик. - Не представляю себе императора без империи. Говорят, на Эльбе он создал свое королевство.
      - Если вы преуспеете в своей миссии, Делакруа, полагаем, вы охотно предложите Наполеону любые услуги, которые ему понадобятся?
      - Если он решит снова воевать? - Брови Доминика взлетели вверх. - Однако, прежде чем подставлять свою шею, джентльмены, я хотел бы быть уверенным, что у императора есть шанс на успех.
      - Разумеется, - ответил аскетичного вида джентльмен, не скрывая презрения. - Мы все хорошо помним, что вы действуете только из корыстных побуждений, Делакруа, а не из принципиальных или идейных соображений.
      - Рад, что вы это помните, - любезно заметил Доминик. - Еще вина?
      На том обмен колкостями, напомнивший о сути взаимоотношений между гостями и хозяином, завершился, и Сайлас, вошедший в обеденный зал, услышал лишь, как все рассыпаются в комплиментах друг другу.
      - Ну что там? - Доминик взглянул через плечо на матроса-слугу, остановившегося позади его стула.
      Сайлас, если бы его не позвали, никогда не решился бы войти во время деловых переговоров хозяина, поэтому Доминик понял, что случилось нечто важное, и, когда матрос попросил его выйти на минутку, тут же извинился перед гостями и вышел в холл.
      - Мадемуазель пришла, - непроницаемо уставившись в стену, сообщил слуга Сайлас.
      - С ней все в порядке? - Почему-то этот вопрос показался Доминику более важным, нежели все "зачем" и "почему", которые могли возникнуть по поводу столь нежданного и неуместного визита.
      - Кажется, она немного расстроена, месье. Я провел ее в вашу комнату наверху. Доминик кивнул.
      - Проследи, чтобы она никуда не выходила. Я выпровожу гостей, как только смогу. - И вернулся в обеденный зал, с искренней приветливостью улыбаясь сидевшим за столом мужчинам:
      - Джентльмены, вынужден просить вас извинить меня. Дела неотложной важности... - Вежливый жест завершил фразу и встречу, к всеобщему удовольствию.
      Все немедленно поднялись с учтивым пониманием истинных креольских джентльменов и, откланявшись, покинули дом.
      Доминик поднялся наверх поспешнее, чем было в его привычках, и Женевьева, явно чем-то встревоженная, при его появлении резко повернулась от окна, через которое смотрела во двор.
      - Пожалуйста, не сердись, Доминик. Я не вынесу, если на меня сегодня еще кто-нибудь будет кричать.
      - Я не сержусь, - сказал он. - И когда это я на тебя кричал?
      Она неуверенно улыбнулась:
      - Никогда. Когда ты сердишься, ты становишься очень спокойным, но это еще хуже.
      - Что случилось, фея? - Он взял ее ладони в свои и подул ей на пальцы. Да ты совсем замерзла, Женевьева!
      - На улице прохладно, а я забыла перчатки.
      - Ты обедала? - Доминик решил, что с рассказом можно и повременить, по крайней мере пока она перестанет выглядеть такой потерянной и несчастной. Давай спустимся в библиотеку, и Сайлас принесет нам супу.
      Он повел ее в большую комнату в глубине дома, стены которой были застроены книжными стеллажами. В камине весело потрескивали дрова, и Женевьеве стало немного легче. Мир Виктора Латура показался таким далеким от этого теплого и надежного дома, куда пират мало кого допускал. Сайлас принес ей большую тарелку супа из стручков бамии с моллюсками, и, к своему удивлению, она съела все до последней капли. А Доминик сидел на козетке, потягивая вино и наблюдая за ней. В его бирюзовых глазах играла та самая таинственная едва заметная улыбка.
      - Теперь лучше? - спросил он, когда Женевьева глубоко вздохнула и отложила ложку.
      - Намного. Откуда ты знал, что я голодна? - с довольной усмешкой в свою очередь спросила Женевьева. - Я и сама этого не знала.
      - Работа капитана корабля заключается и в том, чтобы знать обо всем, что требуется его матросам, - улыбнулся в ответ Доминик. - А теперь можешь рассказать мне, что тебя так расстроило.
      - Папа задумал нечто отвратительное: собирается выдать меня замуж за Николаса! - без лишних охов и ахов выпалила Женевьева.
      Доминик внезапно встал и, повернувшись к ней спиной, прошел к высокой французской двери, ведущей на балкон. Несколько долгих минут он стоял там, глядя на голый зимний сад, пока снова не взял себя в руки, но странное холодное ощущение у него в груди не исчезло. Тогда он медленно, растягивая слова, произнес:
      - Это не тот выбор, какой сделал бы для тебя я.
      - Что ты хочешь этим сказать?
      Женевьеву удивило, что он не ответил на ее вопрос, как удивило и напряжение, явно сковавшее его движения. Однако минуту спустя Доминик вдруг передернул плечами, словно стряхивая оцепенение. Выражение лица было спокойным, взгляд оставался непроницаемым.
      - Николас - недостаточно сильная для тебя личность, моя дорогая Женевьева, - небрежно заметил он. - Ты будешь ездить на нем верхом.
      - Но я не собираюсь выходить за него! - твердо возразила Женевьева. - Ты говоришь так, словно это уже дело решенное, так же как Николас и папа, так же, как, я уверена, будут говорить Элен, Элиза и Лоренцо.
      - Николас этого хочет?
      Женевьева, ничего не скрывая, выложила, в чем состоит план Виктора и каково финансовое положение Николаса, а Делакруа тем временем снова сел на козетку и, не перебивая, внимательно слушал.
      - И Николас говорит, - продолжила Женевьева. - что мы предоставим друг другу полную свободу, что я смогу делать, что захочу, в рамках приличий, что мы будем независимы от папа. И что все это вполне возможно, даже желательно! почти отчаянно выкрикнула она под конец. - А я не согласна с этим, Доминик.
      - Иди сюда. - Он поманил ее пальцем и, когда Женевьева послушно подошла, притянул к себе и посадил на колени. - Я хочу, чтобы ты выслушала меня и поверила, что я знаю, о чем толкую. Во-первых, в том, что говорит Николас, есть резон... Нет, нет, - Женевьева попыталась протестовать, - сиди смирно и выслушай меня до конца. Рано или поздно, скорее рано, тебе, фея, придется стать креольской дамой.
      - Я не могу, - прошептала Женевьева.
      - Нет, ты не можешь, ты не хочешь, - безжалостно поправил ее Доминик. Тебе восемнадцать лет, Женевьева, у тебя впереди вся жизнь. Брак с Николасом еще не конец света; к тому же он в самом деле даст тебе гораздо большую свободу, чем можно себе представить в любой другой ситуации.
      - Как ты можешь так говорить? - заплакала Женевьева, отталкивая его и пытаясь вырваться.
      - Я просто исхожу из здравого смысла и пытаюсь думать о будущем, констатировал Доминик, еще крепче прижимая ее к себе. - Ты освободишься от отцовской опеки взамен на такую малость, как чисто формальная опека мужа. Материально ты будешь независима, и, если не захочешь участвовать в светской жизни, которую ты, по твоим словам, не выносишь, никто тебя не станет понуждать. А если решишь поучаствовать кое в каких играх... - циничная нотка вкралась в его речь, - ты сможешь себе это позволить с чистой совестью, зная, что Николас от этого страдать не станет.
      - Не станет, потому что и сам будет играть в эти игры, - огрызнулась Женевьева. - Меня не интересует эта практическая сторона вопроса. Мне не подходит тот образ жизни, который ты так красноречиво описал. Может быть, раньше бы и согласилась, но теперь, после того, что я испытала, - нет!
      - Мне показалось, или я слышу нотку упрека в твоем тоне? - сухо поинтересовался Доминик. - Быть может, это моя вина, что ты не можешь больше жить в том мире, к которому принадлежишь? Прости, но у меня было впечатление, что ты сама сделала выбор и взяла на себя ответственность за него.
      - Да, взяла! - Воспользовавшись тем, что Доминик отпустил руки, она соскочила с его колен. - И именно поэтому не нуждаюсь в твоих советах. Предпочитаю вообще не выходить замуж, чем выходить на тех бесстыдных, сугубо практических условиях, которые вы с Николасом описываете.
      - Ну не будь романтичной дурочкой, - нетерпеливо сказал пират. - Не обязательно искать любви в браке, можно найти ее в другом месте - любовь и страсть, не обремененные житейскими заботами. Ты знаешь Николаса, тебе известны его слабости так же хорошо, как свои собственные. Не вижу причины, по которой вы не могли бы жить в полном согласии - партнеры по делу, которое обоим принесет выгоду.
      - Я скорее умру, чем проведу две недели так называемого медового месяца в спальне со своим кузеном Николасом, - объявила Женевьева, отчеканивая каждое слово. - Не могу себе представить, как Николас будет исполнять супружеские обязанности, хотя бы потому, что это будет брак по расчету. А кроме того, папа нужны внуки. Это одно из условий сделки, не так ли?
      Доминик моргнул, словно отгоняя наваждение. Почему-то мысль о том, что его страстная фея окажется в объятиях Николасе Сен-Дени, была ему крайне неприятна, но он не собирался поддаваться слабости.
      - Твой кузен - молодой зрелый мужчина, весьма искушенный, - с грубой откровенностью сказал Доминик. - Как и ты. Не думаю, что Николас будет огорчен, когда откроет, что у него в постели не сжавшаяся от страха девственница. А другой мужчина при иных обстоятельствах рассвирепел бы, тем более что тебе при твоей врожденной пылкости было бы трудно скрывать свою осведомленность до тех пор, пока ее можно было бы выдать за приобретенную в браке.
      Женевьева смотрела на него широко открытыми глазами:
      - Ты говоришь так, словно уже обдумывал этот вариант.
      - А я и обдумывал. - Доминик подошел к бару и подлил себе вина. - Тебе, моя импульсивная фея, не приходило в голову, что когда-нибудь эта проблема непременно возникнет?
      - Нет, - чуть не плача пропищала она. - Но поскольку я не собиралась.., не собираюсь выходить замуж в обозримом будущем, зачем мне было думать об этом?
      Доминик вздохнул:
      - А что ты в таком случае собиралась делать, Женевьева? Ты не подходишь на роль старой девы, это я тебе говорю. Согласились же мы уже, что монашество не для тебя. У тебя может быть сколько угодно любовных приключений, если ты найдешь себе терпимого мужа, а пока ты находишься под отцовской опекой, это невозможно.
      - Но я не хочу иметь терпимого мужа, - медленно произнесла она. - Мог бы ты быть терпимым мужем, если бы Роз-мари была жива?
      Лицо Доминика зловеще потемнело:
      - Это не обсуждается. Мы говорим не обо мне.
      - Но ты мог бы? - настаивала она, упрямо игнорируя знаки приближающейся опасности.
      - Нет, черт возьми, я бы не мог, - слегка вспылил он. - Но я не собираюсь становиться ничьим мужем, так что вопрос неуместен.
      Вежливый стук в дверь возвестил о появлении Сайласа. Обычно невозмутимое лицо его было оживленным, в темных глазах читалось волнение:
      - Месье, простите, что беспокою вас, но на озере Бори замечены британцы. Посыльный от мэра принес это известие.
      - Но генерал Джексон ожидал, что они войдут в Миссисипи, - сказала Женевьева, забыв на время о своих неприятностях.
      - Да, он так думал. - Доминик засмеялся. - Они его дьявольски перехитрили. Город абсолютно не готов к обороне. - Он решительным движением поставил бокал на стол. - С вечерним приливом отплываем, Сайлас. Часть наших кораблей - в безопасной бухте, мы соединимся с ними на озере.
      - Что ты собираешься делать? - встрепенулась Женевьева.
      - Надеюсь, мне удастся отрезать их, - последовал ответ. - Если они намереваются потом идти вниз по реке, мы сможем задержать их, пока Джексон не соберет силы на берегу... Нет, тебе нельзя! - вдруг прогремел он, по тому как заблестели тигриные глаза, угадав просьбу, уже готовую сорваться с ее губ.
      - Ну пожалуйста, - взмолилась она. - Обещаю, я не буду мешать. Я все время буду внизу.
      - Я сказал нет! И если ты собираешься пререкаться со мной, я советовал бы тебе прежде хорошенько подумать.
      Это был тот случай, когда Женевьеве ничего не оставалось, как признать поражение. Спорить было бесполезно, потому что она не смогла бы с ходу придумать убедительное объяснение для отъезда из дома. Конечно, если бы Доминик согласился, она все равно отправилась бы в море, а о последствиях позаботилась бы потом. Но поскольку он явно не собирался менять решение и просить его об этом было небезопасно, Женевьева покорно опустила плечи.
      - Тогда мне лучше пойти домой. Доминик разрывался между необходимостью немедленно приступить к подготовке похода и нежеланием оставлять Женевьеву в таком отчаянии.
      - Если ты хорошенько подумаешь о том, что я тебе сказал, фея, ты увидишь, я прав. - Он отвел локон с ее лба. - У тебя хорошая головка на плечах, нужно только научиться пользоваться ею, и уверяю тебя, что это гораздо более надежный проводник на пути к счастью, чем сердце.
      - Да, - уныло согласилась она. - Наверное, ты прав. В конце концов, ты ведь гораздо опытнее меня.
      Ему показалось, что нотка иронии прозвучала в этом утверждении, или он ошибся? Однако Доминик решил отбросить сомнение, и недвусмысленно подтвердил:
      - Да, я опытнее. Поговорим, когда я вернусь.
      - Если ты вернешься, - сказала Женевьева, направляясь к двери.
      - Я определенно намерен именно так и поступить! А пока вернись и поцелуй меня на прощание.
      С вымученной улыбкой она подошла и нехотя подставила лицо для поцелуя. Но даже за этой сдержанностью Доминик не мог не ощутить ее врожденную, естественную страстность, которая пленяла так же, как и вдохновляла его. Последовательно разрушая ее оборонительные заграждения, он то обводил языком ее губы, то погружался в глубину ее нежного и сладкого рта, одной ладонью сквозь платье прижимал сосок, другой сжимал ягодицы, пока она не сдалась и со всхлипом не прильнула к нему. Когда кончик его языка дразняще заскользил по ее ушной раковине и нырнул в глубину, Женевьева издала глухой стон и прижалась к нему в безумном восторге сладостной муки.
      - Мне не следовало этого делать, - тихо сказал он, отрываясь от ее лица с покрасневшими от поцелуев губами; взгляд ее карих глаз стал тяжелым от желания, и Доминик знал, что такое же желание она видит в его глазах. Никогда не надо начинать того, что нельзя закончить.
      Она опустила руки и разгладила складки на шали:
      - Пришло время воевать, а не любить, месье Делакруа. Как и все особы моего пола, я останусь здесь и буду терпеливо ждать вашего возвращения.
      - Ты вовсе не такая, как "все особы твоего пола", - вздохнул Доминик, глядя ей прямо в лицо.
      - Но не такой ли ты хотел бы меня сделать? - спросила она. - Мне показалось, что именно в этом ты меня убеждал все утро.
      - Я не хочу ссориться с тобой, Женевьева. Иди, пока один из нас не сказал чего-нибудь, о чем мы оба потом пожалеем. В дверях она обернулась, закусив верхнюю губу, и попросила:
      - Возвращайся невредимым.
      - Всеми правдами и не правдами! - пообещал он. - У нас ведь еще одно дельце не закончено.
      - Да, конечно-- Она послала ему воздушный поцелуй и вышла.
      Женевьева спешила домой. На улицах царило всеобщее возбуждение. Колокола собора Святого Людовика звонили не переставая, и к площади перед собором отовсюду бежали мужчины с мушкетами, пистолетами и шпагами. Женщины собирались на углах и с испуганными лицами перешептывались, наблюдая, как по призыву генерала Джексона их мужья, отцы, братья готовятся к обороне.
      Добравшись до своей спальни, Женевьева сбросила маскарадный костюм и, прежде чем спуститься вниз, быстро переоделась. Она слышала, как в гостиной жалобно рыдает испуганная Элиза, а Лоренцо уговаривает ее своим, как всегда, патетическим басом. Потом в их диалог ворвался раздраженный и безапелляционный голос Виктора, сразу же заставивший зятя замолчать. Женевьева незаметно проскользнула в комнату.
      - А, вот и ты, дорогая, - встрепенулась Элен; ее и обычно-то бледное лицо было теперь смертельно белым. - Это так ужасно! Британцы - на озере Борн и могут в любой момент атаковать город.
      - Так это поэтому звонят колокола?
      - Генерал Джексон собирает всех мужчин, которые способны держать в руках оружие, - прорыдала Элиза. - А Лоренцо нездоров...
      - У него, видите ли, острый приступ дизентерии, - взорвался Виктор. Чертовски вовремя!
      - Но он же не виноват, папа, - сказала Женевьева, во всеобщей сумятице забыв о том, что ей бы лучше не привлекать к себе отцовского внимания.
      Но Николас с редкой для него готовностью помочь грудью бросился на амбразуру, успев отвлечь внимание Виктора за мгновение до того, как уже сделанный им глубокий вдох чуть было не извергнулся потоком брани:
      - Мы должны идти немедленно, - заявил он, сосредоточенно проверяя, надежно ли пристегнута к поясу шпага. - Негоже нам являться на площадь последними.
      - Да-да, конечно. - Мысль о том, что Латур - не важно какой, по рождению или по свойству - может в такой момент оказаться не в первых рядах, тут же заставила Виктора, забыв обо всем, броситься к выходу.
      Лоренцо похлопал плачущую Элизу по плечу и уверил, что под опекой мачехи она будет в полной безопасности, а когда Элиза запричитала, что ее беспокоит отнюдь не собственная безопасность, снова, на сей раз молча и скорбно, похлопал ее по плечу и поспешил к выходу.
      Николас взглянул на Женевьеву, словно хотел ей что-то сказать, но передумал. Элиза и Элен дали волю слезам, а Женевьева, наблюдая за этой сценой, не без иронии подумала, что ей и заплакать-то нельзя, поскольку предполагается, что у нее нет никого, о чьей безопасности следовало бы тревожиться. Не то чтобы слезы подступали к горлу при мысли о Доминике. Просто хотелось стоять рядом с ним на мостике "Танцовщицы", слышать, как он уверенно командует боевым фрегатом, отдавая хладнокровные, ясные, решительные распоряжения, хотелось быть частью этой военной операции, вместо того чтобы сидеть с плачущими женщинами и бить баклуши!
      - Элиза, если ты будешь так горевать, это может плохо отразиться на ребенке, - сказала она, принимая на себя единственную роль, на которую при сложившихся обстоятельствах еще готова была согласиться.
      В ночь на 24 декабря генерал Джексон предпринял атаку на британцев, упреждая их наступление. Странным было то Рождество в городе, получившем временную передышку неизвестно, правда, на какой срок. Перед лицом грозящей оккупации собор Святого Людовика во время всенощной службы в сочельник был переполнен людьми, тихо молившимися за здравие близких, за то, чтобы удалось защитить город.
      В первый день нового года генерал сэр Эдвард Пэкенхем начал, как он считал, заключительную битву, но, к своему безграничному изумлению, вместо плохо подготовленного, немногочисленного разношерстного ополчения встретился со шквальным огнем артиллерии противника. Оказалось, что отличные стрелки из Кентукки и Теннесси ни в чем не уступают ритуально чеканящим шаг, вымуштрованным британцам. Пэкенхем подождал подкрепления и, абсолютно уверенный в себе, 8 января снова бросил свои главные силы против неприятеля, укрывшегося за наскоро сооруженными земляными укреплениями.
      Доминик со своими сподвижниками на кораблях, благополучно вставших на якорь в Миссисипи, в полумиле от поля битвы в Чэлмете, действовал с помощью легкого вооружения и пушек и, так же как его соратники - солдаты на скорую руку собранной армии, не веря глазам своим, наблюдал, как шеренги в красных мундирах шли в наступление прямо на пули противника, которые косили их, как траву. Падала одна шеренга, и на смену ей вставала другая. Казалось, англичане так оболванены муштрой и так слепо верят в незыблемость джентльменских правил ведения войны, что воображение их полностью парализовано, а вместе с ним и понимание происходящего, и способность оценивать факты.
      Немногочисленный противник между тем не собирался выходить из-за своих баррикад и сражаться с британцами лицом к лицу. Не так глуп он был! При виде трагической бессмысленной гибели стольких молодых жизней Доминик готов был заплакать. Это кровавое побоище продолжалось в течение получаса, после чего на земле осталось лежать более двух тысяч убитых и раненых британцев.
      Потери американцев составили тринадцать человек.
      Глава 18
      В течение нескольких последующих дней Новый Орлеан торжествовал победу, бал следовал за балом, каждой хозяйке не терпелось оказать честь храбрым защитникам и отпраздновать окончание войны, которая, по иронии судьбы, официально считалась, завершенной еще за две недели до битвы при Новом Орлеане. Если бы известие о подписании мирного договора в Европе достигло генерала Пэкенхема вовремя, ужасной, бессмысленной бойни можно было избежать.
      Доминик Делакруа охотно посещал балы, но обычно проводил там время уединившись со своими недавними гостями и другими заинтересованными лицами. Они обсуждали план похода в Европу для освобождения Наполеона с острова Эльба. Это был серьезный, чтобы не сказать грандиозный план, в абсолютной тайне вынашиваемый его создателями, и пирата это забавляло, хотя он тщательно скрывал свои чувства под маской вежливого интереса. Размах и дерзость плана вот что вызывало его интерес гораздо более, чем материальная выгода, сколь велика бы она ни была.
      Единственное, что его беспокоило, это отсутствие Женевьевы Латур на бесчисленных балах. Ее кузен обычно посещал их, но был мрачен и уделял уже гораздо меньше внимания мадемуазель Бенуа. Не редкость было увидеть и мадам Латур, чаще всего в сопровождении старшей падчерицы, но миниатюрная - младшая дочь Латура почему-то отсутствовала. Доминик дважды посылал записки в дом на Ройял-стрит, передавая их, как всегда, через молчаливую и услужливую Амелию, и два дня ждал Женевьеву в доме на Рэмпарт-стрит, но она не пришла, не написала ответа и, что было еще удивительнее, ни разу не появилась нежданно-негаданно. "Не дуется ли она на меня, - подумал было Доминик, но отбросил это предположение, как не соответствующее характеру Женевьевы. - У нее множество недостатков, но она никогда не замыкалась и не дулась. Вероятно, ей просто нужно время, чтобы свыкнуться с отцовским планом, и она вполне мудро решила, что сомнительный роман с пиратом едва ли поможет вступить на предначертанную стезю. Однако если дело было бы в этом, Женевьева поставила бы меня в известность".
      Наконец Доминик решил выведать что-нибудь у Николаса. Он принял приглашение на бал, куда были званы почти все члены креольского общества, включая и Виктора Латура. Капер направился прямо к Николасу Сен-Дени, стоявшему у буфета с угрюмым видом, искажавшим черты его красивого лица.
      - Добрый вечер, Николас. - Доминик взял с тарелки канапе с лобстером и отправил его в рот. - Кажется, здесь сегодня весь высший свет со своими чадами и домочадцами, - небрежно заметил Доминик. - Но я не вижу нигде мадемуазель Латур? - Вопрос был задан как бы между прочим, но во взгляде Николаса промелькнула настороженность, щеки едва заметно порозовели.
      Доминик сжал губы. У Николаса все можно прочесть по лицу! Он совершенно очевидно боялся пирата, и, хотя Доминик был вынужден признать, что в прошлом у Сен-Дени была веская причина опасаться дальнейших контактов с ним, все же не мог не презирать его за неспособность скрыть свой страх в отличие от бесстрашной кузины, которая с мрачной решимостью бросила вызов дьяволу в лице Делакруа.
      - В самом деле, - невозмутимо продолжал капер, - я видел ее в последний раз накануне Рождества. Она не хворает, надеюсь?
      Николас пробормотал что-то насчет суровых холодов и необходимости оставаться дома, чтобы не подхватить воспаления легких, и Доминик понял, что в доме Латуров происходит нечто, о чем необходимо разузнать.
      - Женевьева в доме на Ройял-стрит? - спросил он, и теперь в его голосе не было даже притворной вежливости, вопрос прозвучал резко и требовательно.
      Николас, пойманный врасплох, признался:
      - Конечно. Она в своей комнате.
      - Тогда мы навестим ее, - сказал Доминик, беря Сен-Дени под руку.
      От резкого тона и властного прикосновения Доминика Николас вздрогнул, но попытался изобразить негодование.
      - Не понимаю, что вы имеете в виду, Делакруа. Вы не можете навещать молодую девушку, которая хворает и не выходит из спальни.
      - Вы будете удивлены, - мрачно ответил Доминик, - но общеизвестно, что мои дурные манеры - лучшее лекарство для больного.
      - Что за дело вам до Женевьевы? - прошептал Николас, не в силах сопротивляться Доминику, увлекавшему его к выходу.
      - Удивительно, что вы об этом спрашиваете, - бросил Доминик. - Ведь это вы сыграли главную роль в нашем знакомстве, если я ничего не путаю.
      К тому времени они уже вышли на улицу, и Николас предпринял последнюю попытку:
      - То было много месяцев назад, и все уже кончено. Вы не имеете права вмешиваться в личные дела нашей семьи.
      - Значит, эти "личные дела" не ограничиваются суровыми холодами, - со злорадным удовлетворением констатировал Доминик. - Что сделал с ней Латур?
      Николас воззрился на собеседника:
      - Почему вы думаете, что отец с ней что-то сделал?
      - О, кончайте эти игры, Николас. Вы уже должны были понять, что мне известно слишком многое о делах в доме Латура! Я знаю, что Женевьева не соглашается выполнить приказ отца выйти за вас замуж.
      - Это она вам сказала?
      Доминик вздохнул и зашагал быстрее:
      - Пошли, пока Латур или его жена не вздумали вернуться домой. Хотите верьте, хотите нет, Николас, но в этом вопросе я - на вашей стороне. Вы не стоите Женевьевы, разумеется, и надеюсь, что вы это понимаете. А поэтому с вами ей будет лучше, чем с каким-нибудь болваном, которому заблагорассудится переделывать ее по общему образу и подобию. Ну так где она? - спросил Доминик, когда их впустили в вестибюль.
      - В своей комнате, - ответил Николас, никогда не умевший противостоять натиску превосходящей силы, и направился в кабинет Латура в глубине дома. Ключ он прячет там.
      - И как долго, черт возьми, он держит ее взаперти? Пока Николас снимал бронзовый ключ с кольца, висевшего на стене возле стола, Доминик почувствовал, как ярость вскипает в нем и как одновременно с этим он становится внешне совершенно спокойным.
      - С Рождества. Доминик, в этом доме никто ничего не может сделать ему наперекор. Элен пыталась, я пытался, но пока Женевьева не согласится... Николас вздохнул.
      - Увольте меня от этих банальностей. - Доминик выхватил у него ключ. Этот человек - бандит, и стоит раз дать Латуру отпор, он убежит, поджав хвост.
      Николас покачал головой:
      - Вы его не знаете, Делакруа, если так думаете. Женевьева всегда давала ему отпор, но это никогда не доводило ее до добра.
      Он провел Доминика наверх и остановился перед запертой дверью спальни. Доминик вставил ключ, повернул его. Комната была погружена в полумрак, лишь масляная лампа на каминной доске слабо освещала маленькую фигурку в ночной рубашке, свернувшуюся калачиком в шезлонге у окна, выходящего на внутреннюю террасу.
      - Табита? Что ты тут делаешь в такое время?
      Но в этот миг стало ясно, что ее гость - не то единственное лицо, которое она только и видела начиная с Рождества. Лишь Табите позволялось входить сюда, чтобы обслуживать Женевьеву.
      - Неужели я сплю? - воскликнула Женевьева, вскакивая с шезлонга. - Мне теперь трудно отличить сон от яви.
      - Подождите снаружи, - коротко приказал Николасу Доминик и закрыл дверь.
      Чтобы подойти к Женевьеве, ему пришлось сделать два очень трудных шага. Он подвел девушку к лампе и тщательно осмотрел и ощупал ее лицо.
      - Виктор тебя бил?
      - Нет. - Женевьева затрясла головой. - Он не слишком торопит меня с капитуляцией. Я не видела его с тех пор, как он меня здесь запер. - Она передернула худенькими плечиками, которые стали еще более хрупкими, чем прежде. - Но что ты тут делаешь? Это же безумие. Если только ты не пришел, чтобы забрать меня отсюда. - Огонек надежды на миг вспыхнул в ее золотисто-карих глазах, но тут же погас. - Конечно же, ты пришел не за этим.
      - Это не выход, фея, - с нежной настойчивостью сказал Доминик, обхватив ладонями ее лицо. - Ты должна прекратить сопротивление. Ничего хорошего для тебя из этого не выйдет. Вот увидишь, это стоящий обмен: тирания отца - на брак с Николасом.
      - Но почему я должна выбирать из двух неприятных возможностей? - горько посетовала Женевьева. - У мужчин все по-другому.
      Доминик покачал головой:
      - А как же Николас? Для него выбор не менее неприятен.
      - Вот здесь ты ошибаешься! - горячо возразила она. - Если бы это было так, он сопротивлялся бы не менее яростно, чем я. А если бы мы оба отказались покориться папа, тот не смог бы навязать нам свою волю.
      Этого Доминик не мог отрицать, но его решимость уговорить Женевьеву покориться реальности не поколебалась:
      - Как ты думаешь, сколько ты еще так протянешь? - спросил он, обводя рукой комнату, которая все же оставалась тюрьмой, комфортабельной, но тюрьмой. - Я не могу уехать, зная, что ты здесь заперта.
      - Уехать?! Куда ты уезжаешь?!
      У Женевьевы вдруг возникло ощущение, что если Доминика Делакруа не будет в этом городе, если она не сможет каждый миг представлять себе, где он, что делает, как занимается своими обычными делами, то не останется сил держать оборону.
      Доминик вздохнул. Он не собирался поднимать вопрос о цели своего предстоящего плавания, но, начав, нельзя идти на попятный.
      - В Европу, - сказал он без обиняков. - Городские старейшины в безграничной мудрости своей задумали помочь Наполеону бежать из ссылки, с острова Эльба. Я предложил им свои услуги.
      Женевьева вдруг совершенно переменилась. Куда девалась ее вялость! Глаза заблестели, лицо разрумянилось.
      - Тогда ты должен взять меня в Европу. Это единственный выход. Здесь я не останусь, если не сделаю того, что велит папа, а я этого не сделаю. Ненавижу этот город. Мне нет места в здешнем обществе...
      - Женевьева! - в отчаянии перебил Доминик безудержный поток ее речи. - Я не могу взять тебя с собой. Что ты там будешь делать?
      - Это не твоя печаль, - холодно ответила она. - Обузой тебе я не стану. Единственное, чего я прошу, это разрешения переплыть океан на твоей "Танцовщице". Когда она прибудет в порт назначения, я позабочусь о себе сама.
      - И что же ты будешь делать? - повторил капер, не скрывая, что эти детские фантазии его только раздражают.
      - То, что хорошо умею, - сообщила Женевьева с безоблачной улыбкой. - Стану куртизанкой. Для начала одолжу у тебя денег, поскольку мне нужно будет обосноваться, купить дом, одежду и прочее... - Она небрежно махнула рукой этот жест, видимо, был призван описать остальные необходимые аксессуары. - Но я отдам долг, как только смогу. Это ведь весьма прибыльное занятие, насколько я понимаю, и очень приятное, если любовники - аристократы. Я могу выдавать себя за натуральную француженку и бывать в разных богатых домах...
      - Ну хватит! - Доминик наконец снова обрел дар речи и прервал изложение этого безумного плана, главный недостаток которого, насколько он понимал, заключался в том, что для лица, обладающего ее талантами, он легко выполним. В жизни не слыхал подобного вздора.
      - А чем это отличается от той жизни, которую ты мне сулишь здесь? печально заметила Женевьева. - Ты же сам говорил, что я смогу иметь столько любовников, сколько захочу, если буду осторожна. Единственная разница - что в одном случае мне придется лицемерить, а в другом я буду абсолютно честна. Если уж так необходимо покупать независимость, я должна иметь право сама выбрать, кому продавать себя, а не подчиняться выбору папа.
      Доминик смотрел на нее в ужасе и восхищении. Альтернатива, которую Женевьева нарисовала, была отвратительно точна, если взглянуть на предполагаемый брак по расчету с такой точки зрения.
      - Я не стану участвовать в твоей абсурдной авантюре, - заявил он, сердясь на себя за то, что не может открыто признать ее правоту. - Это просто ребячество. Ничего сверхъестественного в предложении твоего отца нет. Ситуация, с которой сталкивается почти каждая хорошо воспитанная девушка в этом городе, если только ей не повезет испытать нежное чувство к официальному избраннику, что случается крайне редко.
      - Ты мне не поможешь?
      Он отвернулся, чтобы не видеть горячей мольбы и отчаяния в ее глазах.
      - Только не так. В этом я помогать тебе не стану, скорее наоборот. Я не так безответствен, моя дорогая, как ты, видимо, думаешь.
      Доминик вышел из спальни, поскольку сказать больше было нечего. Николасу оказалось достаточно одного взгляда на мрачное, опрокинутое лицо капера, чтобы понять, что случилось нечто чрезвычайное. Сен-Дени стало не по себе, он терялся в догадках: что именно могло повергнуть пирата в такое жуткое состояние? Не сказав ни слова, Доминик спустился по лестнице и вышел на улицу, а Николас, у которого от страха бешено колотилось сердце, быстро отнес ключ на место.
      С уходом Доминика Женевьеве показалось, что рухнула последняя надежда. Она даже не отдавала себе отчета в том, как рассчитывала убедить любимого помочь ей. Все ее мечты были связаны с отъездом из Нового Орлеана, хотя о столь дальнем путешествии, как в Европу, она не помышляла. Устроил бы любой большой американский город, если бы Доминик ссудил ей начальную сумму. Но его этот план шокировал и ужаснул так же, как он мог шокировать и ужаснуть какую-нибудь престарелую блюстительницу общественных нравов, а не пользующегося дурной славой разбойника, который сам с веселым презрением отвергает все светские приличия. Одной Женевьеве свой план не осуществить. У нее нет денег, нет друзей за пределами города, у которых она могла бы укрыться, нет средств передвижения, разве что ноги, но на них далеко не уйдешь.
      На следующее утро Виктор Латур заколотил последний гвоздь в гроб, где отныне должен был покоиться ее бунтарский дух. Он с грохотом вошел в спальню и захлопнул за собой дверь. Эхо прокатилось по всему дому, поскольку в нем царила настороженная тишина с того самого момента, как хозяин, позавтракав, встал из-за стола и решительно направился наверх. Во всем доме не было ни одного человека, от Элен Латур до самого молодого раба, который не знал бы, что происходит. Хотя об узнице, томившейся наверху, никогда не упоминалось. Всем, кроме Табиты, было строжайше запрещено входить в ее комнату, и нарушить запрет не решался никто, даже Элен.
      Когда отец ворвался к ней в спальню, Женевьева сидела над завтраком, размышляя - одеваться ей или нет. Ей достаточно было беглого взгляда на лицо Виктора, чтобы сердце стало бешено колотиться о ребра, но она заставила себя спокойно и вежливо поздороваться.
      - Доброе утро, папа.
      - Ты еще не взялась за ум? - проигнорировал он ее приветствие.
      - Я не выйду за Николаса, - ответила она монотонно, с уже привычным автоматизмом.
      - Тогда ты не выйдешь ни за кого, - отрезал Латур. - Если ты не желаешь вести себя с ответственностью, подобающей креольской леди, отправишься вместе со своим приданым к Сестрам милосердным.
      Как он и рассчитывал, это известие, словно стрела, пробило толстый панцирь, которым защищалась от него дочь. Она, конечно, пыталась предугадать, каким будет его следующий шаг, но никогда, даже в самых дурных снах, такой судьбы представить себе не могла. В отличие от урсулинок, у которых Женевьева чувствовала себя как дома. Сестры представляли собой нищенствующий орден очень строгих правил. Они будут счастливы принять к себе послушницу из хорошей семьи, которая обеспечит ее прекрасным приданым, когда придет пора посвящать ее в невесты Господа. В монастыре, расположенном среди болот, милях в пятнадцати от города, Женевьеве будет недоступна такая роскошь, как книги, там все время посвящалось молитве и физическому труду. Отправиться туда означало похоронить себя заживо, а на это его дочь никогда не согласится, и Виктор Латур это отлично знал.
      - Ты уезжаешь туда в течение ближайшего часа, - продолжил Виктор. Злорадно сощурившись, он наблюдал за реакцией, которую Женевьева не смогла скрыть. - В сборах нет необходимости, поскольку у Сестер не полагается иметь никаких личных вещей - ни книг, ни драгоценностей, ни...
      - Я знаю, чего они не разрешают, папа, - тихо перебила Женевьева, - так же как вы знаете, что победа за вами. Я сделаю так, как вы хотите.
      - Как я велю, - резко поправил Виктор.
      - Как вы велите, - безразлично согласилась Женевьева.
      - Я скажу Элен, чтобы она занялась подготовкой церемонии обручения. Средств прикажу не жалеть. - С этими словами Виктор Латур вышел, оставив дверь распахнутой.
      "Средств не жалеть! - грустно усмехнулась про себя Женевьева. - Интересно, кому принадлежит идея оливковой ветви, неужели отцу? Добившись своего, он мог позволить себе быть щедрым". Но по крайней мере ее заточение закончено, и она не будет больше сидеть в этих ненавистных четырех стенах, сможет вдохнуть свежего январского воздуха, размять затекшие мышцы, гуляя пешком или верхом.
      Спустя час она сидела с Элен в гостиной. Мачеха была счастлива видеть ее, но, несомненно, испытывала неловкость, разрываясь между лояльностью к падчерице и мужу. Она то выражала сочувствие, то поздравляла Женевьеву, то высказывала критические суждения в адрес мужа, то восхваляла его мудрость, которая - Женевьева должна это признать - была куда выше ее собственной.
      - Поверь, дорогая, Николас будет хорошим мужем, - говорила она, похлопывая Женевьеву по руке. - Вы с ним друзья, и для вас не будет никаких сюрпризов в браке.
      - А вы тоже были вынуждены выйти за папа, Элен? - Женевьева никогда не могла понять, почему юная мачеха согласилась связать свою судьбу с неуравновешенным негодяем и дважды вдовцом, который на двадцать лет старше ее.
      Элен вспыхнула:
      - Что за вопрос, дорогая! Разумеется, нет. Мой отец считал, что это лучшая партия для меня, а он всегда прав. И мама благосклонно отнеслась к этому браку, поэтому, естественно, и я была рада.
      - Да, разумеется, - вздохнула Женевьева. Элен, как большинство женщин ее склада, даже понять не могла, почему Женевьева возражает против такого удачного брака. Николас привлекателен, хорошо воспитан, они вместе выросли, и месье Латур щедро вознаградит этот брак. Слабохарактерность, трусость и эгоизм Николаса воспринимались как мелкие недостатки, ведь могло быть гораздо хуже: он мог оказаться грубияном, пьяницей, игроком, распутником, и ей пришлось бы мириться с этим, как мирятся другие жены.
      - Твой отец желает, чтобы обручение состоялось на следующей неделе, неуверенно сообщила Элен. - Это, конечно, слишком быстро, но, думаю, мы успеем позвать всех наших друзей, которые будут счастливы отпраздновать с нами это событие.
      - Я бы предпочла, чтобы не было никакого приема, - сказала Женевьева. Тут нечего праздновать.
      - Ты не должна так говорить, - испугалась Элен. - Твой отец настаивает, чтобы все было сделано как положено, и я надеюсь, ты не будешь стоять с вытянутым лицом на собственной помолвке. Каково будет при этом бедному Николасу? Ты должна принимать во внимание и его чувства.
      - Мои, разумеется, уже никто никогда во внимание принимать не станет, горько ответила Женевьева. - Мало того, что я отныне приговорена к ненавистной мне жизни, так еще и нужно делать вид, что я страшно этому радуюсь. Пойду погуляю.
      - Эй, месье Делакруа, клянусь, с годами вы становитесь еще энергичнее, задыхаясь, сказал учитель фехтования, когда Доминик парировал его выпад в первой позиции и нанес контрукол в левую руку. - Считается, что с возрастом человек становится неловким, но вы так же подвижны и глаз у вас такой же зоркий, как семь лет назад.
      Доминик лишь улыбнулся, салютовал партнеру рапирой и возобновил атаку.
      Николас в компании молодых людей, пришедших поупражняться в фехтовальный зал на Биржевой аллее, наблюдал за поединком. Все, кроме этих двоих, были здесь безнадежными любителями и знали, что научатся гораздо большему, наблюдая за боем мастеров, чем сражаясь друг с другом.
      Доминик, хоть и не без труда, вышел в конце концов победителем. Впрочем, никто и не сомневался в его конечной победе, в том числе и он сам. Весело смеясь, недавние противники прошли в "святилище" учителя фехтования, сопровождаемые завистливыми взглядами молодых людей, для которых приглашение выпить по бокалу вина с Пепе в его личном кабинете было пределом честолюбивых мечтаний.
      Николас успел обменяться несколькими безрезультатными выпадами с партнером, когда в зале снова появился Доминик в накинутом на плечи плаще. Поправляя галстук, он насмешливо поглядывал на молодежь, и Николасу казалось, что циничный взгляд капера сверлит ему спину. Он сделал выпад и получил встречный укол в грудь.
      - В фехтовании, мой дорогой Николас, главное - концентрация внимания, заметил Доминик. - Если вы закончили, мы можем пойти вместе.
      Сен-Дени не собирался уходить, но в голосе капера слышался приказ. Что нужно от него пирату? Послушно подхватив плащ, Сен-Дени вышел вместе с Домиником, который беспечно напевал что-то себе под нос.
      - Итак, Николас, - наконец сказал он, - как продвигаются дела в доме Латуров?
      - Вы имеете в виду Женевьеву? - уточнил Николас сердито.
      - Мне не хотелось бы быть неучтивым, - любезно ответил Доминик, - но едва ли в этом семействе есть другой член семьи, представляющий хоть какой-то интерес.
      - Она согласилась на помолвку. Виктор говорил с ней сегодня утром, и, когда вышел из ее спальни, выяснилось, что Женевьева покорилась.
      - Вы ее видели после этого? - спросил Доминик с нескрываемым волнением: неизвестно, к каким средствам прибег Латур, чтобы добиться ее согласия.
      - Да, за обедом, - ответил Николас. - Но она почти не раскрыла рта.
      - Однако, судя по внешнему виду, ей не причинили никакого вреда?
      Николас непонимающе поглядел на собеседника, потом, сообразил:
      - Не знаю, как отцу удалось ее убедить, но насилие он не применял, я уверен.
      - Из чего вы заключаете, что принуждение было осуществлено не физическими методами, - язвительно подсказал Доминик. - Ну что ж, примите мои поздравления, Сен-Дени - И, резко повернувшись, Делакруа зашагал в противоположную сторону.
      С этого момента обычная сдержанность и целеустремленность покинули его. Он не мог сосредоточиться на последних приготовлениях к плаванию в Европу, был немногословен с Сайласом, который стоически переносил неприветливость хозяина и реагировал на нее лишь повышенным вниманием, отчего Доминик чувствовал себя виноватым и раздражался еще больше.
      Женевьева не шла у него из головы, постоянно будоражила мысли, которые что было совершенно не свойственно Доминику - лишали его обычной решительности. Он понимал, что по справедливости должен теперь уйти из ее жизни, той жизни, которую он так настоятельно советовал ей принять. Но ему было необходимо увидеть Женевьеву, чтобы убедиться, что с ней все в порядке, что девушка просто приняла верное решение и поняла, почему оно было единственно разумным. Он хотел видеть ее. Доминик никогда не нуждался ни в одной женщине так, как нуждался теперь в Женевьеве, и понимание этого лишало его покоя.
      Быть может, только Розмари, но то было несколько другое: с ней жажда наслаждения вуалировалась нежным покровом идеальной любви, сотканным из чувства протеста против родительского произвола. А эта веселая, пышущая страстью, безрассудная, упрямая, своевольная, хрупкая девочка не питала никаких романтических иллюзий, она познала откровенную плотскую страсть, и ее желание требовало адекватного удовлетворения. Она хватала жизнь обеими руками, ей требовалось постоянное расширение горизонтов знаний и опыта, и поэтому Женевьева отчаянно бросалась в омут головой, ни о чем не сожалея.
      Они так похожи - Доминик и Женевьева!
      Наконец Делакруа вынужден был признать то, что так долго пытался отрицать. Раз они действительно так похожи, как он мог обречь Женевьеву на жизнь, которую сам ни за что не принял бы - скорее согласился бы умереть? Он такой же креол, как и она, так же воспитан и имеет за спиной тот же груз традиций, но он презрел все это. Правда, различие между ними было существенным: пол. Но разумно ли было с его стороны принять сторону общества, которое он презирал, чтобы сломить дух женщины, которой восхищался, к которой был так сильно привязан, которая была нужна ему и чье присутствие во всех его проявлениях доставляло Доминику истинное удовольствие?
      Нет, это было крайне неразумно. И совершенно очевидно, нужно что-то предпринять. Невозможно, чтобы Женевьева делила постель с Сен-Дени, он ее не оценит. И вообще никто из этих безмозглых юнцов, у которых куча свободного времени и денег, не сможет ее оценить. Судьба Женевьевы Латур не принадлежит новоорлеанцам-пуританам, и она сама это давно поняла. А вот кому она принадлежит, капер понятия не имел. Но он даст Женевьеве шанс, который много лет назад использовал сам: уехать и самой искать свою судьбу, вместо того чтобы с женской покорностью ожидать, когда и какую ей навяжут извне.
      Приняв решение, Доминик обдумал план освобождения Женевьевы - четкий и дерзкий, именно такой, какой способен был вернуть ему и ей чувство уверенности. Фея оценит.
      Сайлас выслушал все распоряжения молча. Доминик ничего не объяснил ему, но старик с кислой улыбкой подумал, что только дурак не понял бы все и так. По крайней мере месье, кажется, больше не страдает приступами рассеянности и отсутствием интереса к ответственейшему плаванию. Предаваясь одному ему известным размышлениям, старый матрос все утро выбирал шелк, бархат, батист и муслин во дворе мануфактурной лавки на Чартрес-стрит. Затем, точно помня все размеры, он в течение минуты отдал необходимые распоряжения целой армии портных, которым предстояло, кровь из носа, в трехдневный срок создать полный гардероб для элегантной молодой дамы - на все возможные случаи жизни.
      ***
      - Женевьева, дорогая, попробуй улыбнуться, - суетилась Элен вокруг неподвижной фигуры, примеряя изящный воротник из старинного кружева к атласному платью.
      Невеста так побледнела и исхудала, что в этом платье выглядела совершенно бесцветной, тяжесть ткани, казалось, придавливала ее к земле, усиливая впечатление болезненной хрупкости.
      - А где вы видели, чтобы рабы, которых в связке ведут на аукцион, улыбались? - парировала девушка, но прикусила язык: ей стало стыдно за столь неуместное сравнение.
      Капризный ребенок! Она почти услышала, как Доминик Делакруа сардонически произносит эти слова, и представила себе его бирюзовый взгляд, под которым переставала чувствовать себя взрослым человеком, а превращалась в наказанную ученицу. Женевьева заставила себя улыбнуться и извинилась перед мачехой за ребяческое замечание.
      - Ничего-ничего, дорогая, все в порядке, - ободрила ее Элен с явным облегчением. - Это такое важное событие для девушки. Я хорошо понимаю, что ты испытываешь. Во время своей помолвки я так нервничала, что едва держалась на ногах, и мой дорогой папа был вынужден поддерживать меня во время всей церемонии, так я дрожала.
      Раздался стук в дверь, и в спальню Женевьевы вошла Элиза, сияя радостью беременности и сгорая от нетерпения дать полезный совет маленькой сестричке, как и положено умудренной жизненным опытом старшей сестре.
      - Главный зал просто восхитителен, Элен, - сказала она, небрежно целуя мачеху в щеку. - Вы приложили столько стараний. О, Женевьева, ты выглядишь как воплощение мировой скорби! - и сильно ущипнула сестру за обе щеки, не обращая внимания на ее возмущенное "ой!" - Элен, вы не думаете, что ее нужно подрумянить?
      - Папа это не понравится, - решительно отвергла предложение Элен.
      - Да, думаю, это будет неуместно, поскольку она еще не замужем, согласилась Элиза. - Женевьева, я не могу понять, почему ты ведешь себя так, словно наступил конец света! Было бы естественно, если бы мы с Лоренцо так себя вели, поскольку наши дети теперь не получат ни крохи из имущества Латуров, но разве мы сказали хоть слово?
      - Слов действительно было немного, Элиза, - сухо согласилась Женевьева. Все, что мне причитается, вы с Николасом можете разделить пополам. Ну почему папа не пришел в голову этот изуверский план, когда ты была на выданье?! Ты была бы вполне счастлива с Николасом.
      Наступила неловкая пауза, затем Элиза с нескрываемой горечью заметила:
      - Ты прекрасно знаешь, что всегда была любимицей папа. Женевьева взглянула на сестру в изумлении. Господь милостивый, а ведь это правда! Она начала смеяться, раскаты истерического хохота следовали один за другим - столь абсурдным показалось ей происходящее.
      - Однако у нашего Виктора странная манера выражать свою любовь, всхлипывая от смеха и вытирая слезы, прорыдала Женевьева. - Выдать замуж за Николаса или отдать меня Сестрам милосердным! Милая моя сестричка, ты даже представить себе не можешь, от чего ты убереглась, не будучи любимицей родного отца!
      Элиза и Элен стояли в растерянности. Истерический смех Женевьевы пугал их не меньше, чем прежнее подавленное молчание. Конец неловкости положила Табита, сообщившая, что все гости собрались в большом зале. Месье Сен-Дени, месье Латур и адвокаты тоже там, и мадемуазель Женевьеве пора спуститься к ним.
      Это сообщение мгновенно отрезвило Женевьеву, произведя благотворный эффект: истерика прекратилась.
      - Я иду, Табита. - Она решительно направилась к двери, Элиза и Элен бросились за ней.
      Женевьева подошла к длинному столу в дальнем конце зала, на котором были разложены документы и возле которого в окружении улыбающихся гостей стояли отец, жених и два адвоката с торжественными лицами. Она едва различала лица, хотя все понимала-ощущала запах поленьев, ярко горевших в двух каминах, запах ароматических свечей и воска, которым до блеска был натерт пол. Видела пышные гирлянды из ветвей аспарагуса и остролиста, которыми были щедро украшены каминные доски и дверные проемы. "Как красиво, - отвлеченно подумала Женевьева. - Элен, должно быть, приложила немало труда. Надо не забыть поблагодарить ее, когда все закончится".
      Отец что-то вещал с важным видом. Адвокаты серьезно кивали, Николас нервно улыбался. Остальные были совершенно спокойны и с умилением слушали условия договора. Все оказались так увлечены, что по началу никто не заметил, как в зал тихо вошли трое мужчин, впустив через оставшуюся открытой входную дверь порыв холодного воздуха.
      Одним из них был Доминик Делакруа в небрежно накинутом на плечи тяжелом шерстяном плаще, из-под которого виднелся камзол из сверхтонкого синего шелка с серебряными пуговицами, бриджи из оленьей кожи и сапоги для верховой езды костюм, явно не подходящий для торжественной церемонии помолвки. В руках у двух других были пистолеты; их одежда, большие золотые серьги в ушах и аккуратные "конские хвостики" на головах красноречиво свидетельствовали об их "профессии", если кому-то было недостаточно зловещего выражения лиц и настороженных взглядов, чтобы безошибочно опознать в них морских пиратов.
      Слова замерли на губах Виктора Латура, и наступила такая тишина, что шипение и потрескивание поленьев в каминах казались громыханием оркестра.
      Женевьева медленно обернулась. Капер улыбнулся ей и проследовал по коридору, образованному двумя шеренгами гостей, по которому за несколько минут до того прошла и сама невеста.
      - Вы должны извинить наше вторжение, Латур, - растягивая слова на южный манер, сказал Доминик, оказавшись у стола, и повернулся к Николасу, побледневшему и неподвижному. - Считаю, что не должен оставаться безучастным к совершаемому злу, Сен-Дени. Я не могу стоять в стороне и наблюдать, как вы терпите провал за провалом из-за женщины, которая с самыми добрыми намерениями, разумеется, но в конце концов вас окончательно погубит. - Затем капер обратил свое внимание на Женевьеву, в тигриных глазах которой плясали искорки надежды и радости. - У нас с вами, мадемуазель, осталось неоконченное дело, насколько я помню. - С этими словами он наклонился и перекинул Женевьеву через плечо.
      - Какого черта... - Латур наконец обрел дар речи, но слова его были брошены уже в спину удаляющемуся каперу с прелестной ношей на плече. Остановите их! - взревел Латур, обращаясь ко всем присутствующим, но в первую очередь к целой армии слуг; однако никто не мог противостоять двум вооруженным пиратам и властной силе Доминика Делакруа.
      Женевьева засмеялась и приподняла голову, чтобы посмотреть на удаляющийся стол и навсегда запечатлеть его в памяти.
      - По моим представлениям, похищенные барышни должны падать в обморок от страха, а не находить приключение забавным, - заметил Доминик.
      "Похищенная" хихикнула, и месье Делакруа широко улыбнулся. Улыбка не ускользнула от внимания Сайласа, который позволил себе удовлетворенно кивнуть, пятясь вместе с другим матросом из зала. По мере того как они удалялись, в зале поднимался ропот, присутствующие приходили в движение, словно оживал замок Спящей красавицы. Входная дверь захлопнулась, отрезав поток холодного воздуха, отчего затрепетали язычки свечей и зашипело пламя в каминах.
      Доминик перекинул Женевьеву через спину ожидавшей у входа лошади и вскочил в седло. Сдернув с себя плащ он, прежде чем пришпорить коня, заботливо закутал Женевьеву. Конь рванул с места и помчался к пристани, громко цокая копытами.
      - Куда мы?
      - Освобождать Наполеона с Эльбы, - усмехаясь, сообщил Доминик. - Это приключение, достойное наших с тобой талантов, фея.
      "А когда мы это сделаем, что дальше?" - подумала Женевьева, и сердце у нее екнуло в волнующем предвкушении неизвестного. Душа ее, так долго томившаяся в заточении, воспарила от безграничной свободы. В конце концов, не так уж важно, что будет потом. Ведь в настоящий момент есть "Танцовщица", Европа и партнерство с пиратом - партнерство в любви, страсти и приключениях.
      Глава 19
      - У меня чудовищный прыщ на носу! - застонала Женевьева, рассматривая в зеркале трельяжа на туалетном столике сей оскорбительный недостаток своей внешности. - Так я не смогу соблазнить мистера Чолмондели, ведь он англичанин до мозга костей, а я выгляжу как Фальстаф после буйно проведенной ночи.
      Доминик не сдержался и снисходительно хмыкнул:
      - Чолмондели так надежно увяз в твоих сетях, моя дорогая девочка, что не заметил бы и карбункула на твоем лице. - Он взял ее за подбородок и, подняв лицо к свету, внимательно оглядел носик. - Не такой уж прыщик чудовищный, но, признаю, немного портит картину.
      - Горячая вода, - объявил Сайлас из гардеробной Доминика. - Если мадемуазель.., то есть мадам.., подержит у носа горячую примочку, все пройдет, как и не бывало.
      - В самом деле? - Женевьева, повернувшись на крутящемся стуле, с интересом взглянула на матроса. - Вы знаете столько удивительных вещей. Сайлас.
      Слуга хмыкнул и сказал:
      - Я принесу из кухни горячей воды. Оборки на платье из зеленого шелка подшиты. Только в следующий раз, надевая его, будьте осторожны: сначала платье, потом - туфли.
      - Если авантюра наша удастся, как бы я хотела, чтобы у меня была девушка-горничная, - вздохнула Женевьева. - Сайлас - удивительный человек, но.., все-таки немного необычно, когда тебе прислуживает матрос. Тем более он такой суровый.
      - Не нахожу, - возразил Доминик, беря из шкатулки нитку переливчатого жемчуга и надевая се Женевьеве на шею.
      - Конечно, потому что с тобой он не обращается сурово, - заметила Женевьева. Поддев пальцем ожерелье, она с удовольствием рассматривала мерцающие жемчужины. - Он не выговаривает тебе за то, что ты порвал одежду или промочил туфли, не ругает за испачканные перчатки.
      Доминик от души рассмеялся:
      - Бедная фея! Знаю, это утомительно, но нам не удастся претворить в жизнь задуманный план, если кто-то, кроме моих людей, подберется сюда слишком близко. А нет ничего проще, чем проникнуть в дом через прислугу.
      - Да, понимаю. - Женевьева встала.
      Ее стройную грациозную фигуру плотно облегало тонкое шелковое белье, на которое предстояло надеть платье из золотистого атласа с поясом, повязанным высоко под грудью, и свободно ниспадающей к щиколоткам неширокой юбкой, под которой должны волнующе угадываться узкая талия и нежный изгиб бедер. Платье лежало на кровати. Женевьева взяла его в руки и огорченно посмотрела на Доминика:
      - Можешь себе представить реакцию герцогини Екатерины, или принцессы Софии, или леди Каваног, если бы они увидели, что мадам Делакруа прислуживает пират, который даже не замечает, когда она появляется перед ним в одних панталонах и рубашке?
      - Об этом страшно даже подумать! - с притворным жаром подхватил Доминик, помогая ей надеть платье. - Однако поскольку этот скандальный аспект нашей авантюры - лишь верхушка айсберга, не стоит придавать ему излишнего значения. - Повернув Женевьеву к себе спиной, Доминик застегнул крючки и расправил юбку на бедрах.
      - Конечно, не стоит. - На секунду Женевьева прильнула к нему, и его руки моментально ответили, сомкнувшись на упругой округлости ее ягодиц. - Не думаю, что участники Венского конгресса, с таким чувством собственной важности кромсающие наполеоновскую Европу, могут допустить даже мысль, что пригрели на своей груди пару авантюристов, склонных к пиратству и которые притворяются супружеской парой потомственных французских аристократов, вернувшихся наконец из изгнания теперь, когда это чудовище Наполеон получил по заслугам. Женевьева весело рассмеялась. - Тем более что конгресс, похоже, не оправдывает возлагавшихся на него надежд.
      Слышал, что сказал князь де Линь? "Этот конгресс не движется вперед, он танцует".
      - Да, и он совершенно прав, - весело подтвердил Доминик. - А что касается "этого чудовища Наполеона"... Тебе удалось что-нибудь разузнать во время сегодняшнего свидания с князем Сергеем?
      - Да. Талейран, Меттерних и Фуше не верят, несмотря на все горячие заверения, что амбиции Бонапарта удовлетворены предоставленной ему властью над двумя маленькими средиземноморскими островами. А уж они-то его знают. Князь также проговорился, будто на конгрессе шла речь о том, чтобы отправить Наполеона на Азорские острова или, быть может, на остров Святой Елены, продолжала Женевьева. - Они боятся, что Эльба - слишком близко от Европы и, если император сделает попытку вернуться, на континенте найдется немало людей, которые его поддержат.
      Доминик нахмурил брови:
      - Если это известие дойдет до Бонапарта, оно подстегнет его в намерении поскорее бежать из ссылки. Думаю, нам придется поторопиться.
      - Вот, мадемуазель.., то есть мадам. - Вошел Сайлас и поставил на туалетный столик тазик, от которого шел густой пар. - Сделайте-ка горячую примочку.
      Женевьева опустила в тазик кончик носового платка и прижала его к прыщику.
      - Вам не обязательно называть меня "мадам", Сайлас, поскольку вы-то знаете, что это не правда. Сайлас недовольно хмыкнул:
      - Не хочу допустить оговорки на людях, поэтому лучше привыкать называть вас как нужно.
      Женевьева пожала плечами. Сайлас был прав, поскольку он единственный, кроме них самих, знал, что мадам Делакруа на самом деле по-прежнему мадемуазель Латур. Даже матросы, обслуживавшие дом, который Доминик снял в Вене, думали, что их хозяин и дочь Латура поженились.
      - Сегодня тебе нужно вытянуть из Чолмондели информацию о союзнической разведывательной сети, действующей в итальянских портах, - небрежно сказал Доминик. - Уверен, что у Наполеона есть и своя система контрразведки, но если мы будем знать, как действует шпионская система союзников, то сможем и сами воспользоваться ею.
      - Сделаю, что смогу, - голос ее прозвучал неожиданно приглушенно.
      Сколько раз она ни напоминала себе, что ее роль во всей этой затее совершенно ясна и откровенна, все равно было больно сознавать, что Доминик так легко относится к мысли о ее интимной близости с теми, от кого нужно получить информацию. Да, это она высказала мысль, что идеальный способ усыпить бдительность мужчины - поворковать с ним в постели, но Доминик совсем недолго колебался, прежде чем согласиться.
      Он разузнал, кто из участников конгресса обладает наиболее полезной информацией и предоставил Женевьеве лаской, лестью и обещаниями добиваться их доверительности. Делакруа никогда не спрашивал, как она добывает информацию, не интересовался подробностями тайных свиданий со своими обуреваемыми страстью поклонниками, даже бровью не повел ни разу, когда она сообщала ему, что поздно вернется домой. Но Сайлас, невидимый и неслышимый, всегда ждал ее где-нибудь в тени, чтобы привезти обратно, а Доминик, когда Женевьева возвращалась, всегда был на месте - сна ни в одном глазу, сидел, потягивая бренди, в гостиной. Казалось, единственное, что его интересовало, - какие крупицы информации ей удалось добыть.
      Женевьева отняла от носа примочку. Как и предсказывал Сайлас, осталось лишь легкое покраснение, его нетрудно замаскировать пудрой. Глупо обижаться так, словно в их отношениях было хоть что-то романтическое. Все оставалось как прежде, и она сама сказала Доминику, что ее это устраивает - они будут получать удовольствие от своей любовной связи и общих приключений до тех нор, пока одному из них или обоим это не надоест. Тогда они расстанутся без сожалений, по-дружески.
      Почему же тогда, днем, на Рэмпарт-стрит, это было так легко сказать, а теперь, когда они пересекли океан, - так трудно принять? После того чудесно инсценированного похищения Доминик решил дать ей шанс самой найти свою судьбу и пообещал оказать любую помощь, когда миссия их будет завершена или даже раньше, если она пожелает его оставить. Женевьева ведь так же свободна, как он, а назойливую мыслишку, что, быть может, она не так же свободна, как он, следовало гнать от себя прочь, прочь...
      - Ты готова, Женевьева? - нарушил ее грустные размышления Доминик, застегивая вечерний шелковый плащ, который Сайлас накинул ему на плечи.
      - Да.., да, я совершенно готова. - Она сделала над собой усилие, чтобы голос звучал так же бодро, как несколько минут назад. - Нельзя заставлять ждать герцога Веллингтона, не так ли?
      - Думаю, он простил бы тебе небольшое нарушение правил приличия, - ответил Доминик, сдержанно улыбнувшись. - Этот августейший господин так же подвержен твоим чарам, как и все остальные. - Он подал ей плащ и провел пальцем по затылку, на который из-под диадемы ниспадали золотистые локоны, и Женевьева затрепетала.
      - Насколько мне известно, князь подвержен чарам любой особы моего пола, беспечно ответила она и пошла к двери.
      - Это правда, - согласился Доминик, следуя за ней по лестнице, - но он очень разборчив в выборе пассий, и ты, кажется, попала в их число.
      - С замужней женщиной флирт всегда безопаснее, - заметила Женевьева. - Он сам мне это сказал. Замужние не ждут слишком многого и стараются не афишировать своих связей.
      - Должен признаться, что твоя осмотрительность, моя дорогая Женевьева, меня поражает, - заметил Доминик, садясь в карете напротив нее.
      Женевьева метнула на него свирепый взгляд, но в темноте Доминик не мог его разглядеть:
      - У меня создалось впечатление, что осмотрительность - единственное правило, чтобы не сказать единственная добродетель, которую признают в этом обществе.
      - Так и есть, - подхватил Доминик, глядя в окно. - Просто я не мог себе представить, что ты так быстро и легко научишься сдерживать свою импульсивность и врожденное любопытство - Это следует расценивать как комплимент? - елейно поинтересовалась Женевьева.
      При этих словах он отвернулся от окна и в темноте улыбнулся ей:
      - Да, фея, ты оказалась отличным напарником в этой авантюре Карета остановилась у дома Уэлсли. Особняк сверкал огнями, на тротуаре толпились факельщики, подбегавшие к каретам и провожавшие высоких гостей в драгоценностях, атласных платьях и бархатных плащах через крытую тентом и украшенную флагами аллею к парадной двери.
      - Месье и мадам Делакруа, - возвестил облаченный в ливрею мажордом, стоявший у широкой лестницы, ведущей в переполненный гостями бальный зал.
      - Мадам Делакруа, вы, как всегда, восхитительны! - Артур Уэлсли, герцог Веллингтон, склонился к руке Женевьевы, почти тыкаясь длинным носом ей в пальцы. - Как мило, что вы оказали нам честь своим присутствием.
      - Это честь для меня, ваша милость, - с безупречной благовоспитанностью ответила Женевьева, однако не удержалась, чтобы не ответить озорным взглядом на блеск в его глазах. - Леди Маргарет! - Она обернулась к хозяйке, сестре герцога, и женщины немного поболтали о том о сем - А, месье Фуше, добрый вечер. - И Доминик представил ему Женевьеву.
      Фуше, такой же искусный интриган, каким был и во времена Наполеона, благодаря которому и возвысился, поклонился и улыбнулся мадам Делакруа. Та сделала реверанс в ответ и одарила его самой очаровательной улыбкой.
      - Могу я предложить вам стакан горячего глинтвейна, мадам? - спросил Фуше. - Сегодня очень холодный вечер.
      - Да, в самом деле, месье. Буду вам очень благодарна. - Оставив мужа, мадам Делакруа положила руку на алый парчовый локоть дипломата и удалилась вместе с ним, помня задание Доминика: узнать все, что можно, о разведывательной сети итальянского побережья напротив острова Эльба.
      Фуше слушал простодушную болтовню спутницы, улыбался, отвечал, но одурачить его было невозможно.
      - Что конкретно вы хотите у меня выведать, дорогая мадам? - явно забавляясь, прервал он ее заранее заготовленную речь.
      Женевьева в упор посмотрела в его прищуренные лисьи глаза и прочла в них иронию и очевидный интерес. Никто не знал, как далеко простирается двойная игра, которую вел Фуше, но предполагалось, что, участвуя в конгрессе, он оставался преданным Наполеону. Выливалась ли его лояльность в конкретные действия, оставалось загадкой. Если да, его помощь могла оказаться неоценимой; если нет, открывшись ему, они могли потерять все.
      - Я в восторге от императора, - доверительно сообщила Женевьева и виновато улыбнулась, - и надеялась, что вы расскажете мне о его жизни в изгнании.
      - А почему, моя дорогая, вы решили, что я знаю что-либо о его жизни? вежливо поинтересовался Фуше, доставая щепотку табаку из табакерки и цепким взглядом наблюдая за выражением ее лица.
      - Потому что я не могу себе представить, чтобы вы ничего о нем не знали, ответила Женевьева, полагаясь на откровенность, и тут же поняла, что не ошиблась.
      Фуше усмехнулся:
      - Вы совершенно правы, мадам. Я регулярно сообщаюсь с бывшим императором, - он слегка выделил слово "бывшим", таким образом деликатно давая понять, что сама она титулует Наполеона неверно.
      - Вы держите его в курсе всего интересного, что здесь происходит? демонстративно небрежно рискнула спросить Женевьева, потягивая глинтвейн.
      - Интересного и относящегося к делу, - ответил Фуше, продолжая пристально наблюдать за ней. Женевьева понимающе кивнула:
      - Воображаю, сколько вопросов, относящихся к жизни императора, обсуждается на конгрессе.
      - Ваше воображение вас не обманывает, мадам.
      - Мадам Делакруа, я повсюду ищу вас. - Их тет-а-тет нарушил Чарлз Чолмондели, на лице которого играла дружелюбная, обманчиво беспечная улыбка. Вы обещали мне буланже, если помните.
      - Как я могу забыть обещание, данное столь искусному танцору, сэр. Месье Фуше, рада была с вами побеседовать. Вы меня извините?
      - С сожалением, мадам, - ответил тот и заговорщически подмигнул. - Но постараюсь по мере сил справиться с огорчением.
      Он посмотрел вслед Женевьеве, удалявшейся в сопровождении англичанина, и отправился на поиски Делакруа. Этот господин умел играть не раскрывая своих карт, но Фуше уважал такое умение, потому что сам был в нем мастером. Если чета Делакруа ведет какую-то хитрую игру, не мешало бы разузнать о них все, что можно.
      - Надеюсь, вы не забыли о нашем маленьком пари, - выдохнул Чолмондели в ухо своей спутнице по пути в танцевальный зал.
      Женевьева одарила его многозначительной улыбкой, и партнер самодовольно улыбнулся в ответ.
      - Когда и где вы желаете сыграть? - тихо спросила она.
      - Сегодня. - Он сжал ее пальцы. - Вы придете ко мне?
      - Постыдитесь, сэр, - пожурила его Женевьева, хлопнув по пальцам веером из слоновой кости. - Что за предложение женщине, у которой есть муж!
      Англичанин оглянулся и встретился с бирюзовыми глазами упомянутого мужа. Но казалось, что тот смотрит сквозь него и не выказывает никакого интереса к своей супруге Француз, видимо, охотно закрывал глаза на то, что делает мадам Делакруа, пока все остается в рамках приличий. Обычное соглашение у Чолмондели тоже случались маленькие приключения, которые нисколько не волновали его жену.
      - На что предпочитаете играть, мадам - англичанин решил проигнорировать реплику Женевьевы, которую правильно истолковал как игривую шутку.
      Женевьева нахмурилась. Она прекрасно понимала, какие ставки имеет в виду Чолмондели. Три партии в пике, и, если она проиграет, придется выполнить то, что до сих пор ей удавалось только обещать. Загвоздка в том, что Женевьева не знала, насколько хорошо он играет. Остальных она наблюдала ранее за карточным столом. Но Чолмондели работал с Мариотти, французским консулом в Легорне, человеком, о котором все знали, что он союзнический шпион, делавший все, чтобы не допустить никаких контактов между Эльбой и континентом. А ведь только зная, как действует их шпионская сеть, можно было обойти ее, связаться с Наполеоном и выработать план операции.
      - А на что предпочитаете играть вы, сэр? - кротко спросила Женевьева.
      - На то же, на что вы играли с другими, мадам, - неожиданно грубо ответил англичанин. - С теми, кому посчастливилось завоевать ваше расположение.
      "Значит, он знает о Легране, великом князе Сергее и сеньоре Себастиани. Какие сплетники эти мужчины! - презрительно подумала Женевьева. - Интересно, они сказали ему правду или прихвастнули несуществующими победами? Наверное, второе". Ни один мужчина добровольно не признается, что проиграл даме в пике и, следовательно, лишился возможности овладеть нежным, чувственным телом, которое было обещано в случае выигрыша. А ведь Женевьева очень рассчитывала на то, что поражения ее партнеров известны только им и ей.
      Доминик о них, разумеется, тоже ничего не знал; он не догадывался, по краю какой жуткой пропасти она ходит, чтобы собрать нужную информацию, он даже не считал эту пропасть опасной, поскольку полагал, что, торгуя своим телом, она получает хорошие барыши. Вероятно, Делакруа страшно удивило бы, узнай он, что для Женевьевы оказалось совершенно невозможным сделать то, о чем она говорила с такой легкостью и на что он с такой же легкостью согласился. Возможно, узнай правду, он посмеялся бы над ее наивным романтизмом и недостатком практичности, над тем, что она не в состоянии следовать принципу "цель оправдывает средства". Насколько ей было известно, эта аксиома определяла все решения капера.
      - А если я окажусь победительницей, сэр? - Женевьева даже не сделала попытки оспорить оскорбительное утверждение, просто оставила без внимания, как досадную оплошность с его стороны.
      Чолмондели облизал губы, невольно выдав свое вожделение и нетерпение.
      - Тогда вы сами назовете цену, мадам, - хрипло вырвалось из его пересохшего горла.
      Разумеется, даже если предположить невозможное - что она выиграет, эта женщина не откажется от того, чего, совершенно очевидно, хочет так же сильно, как и он. Женевьева Делакруа стремительно становилась легендой Вены, ее имя произносилось почти благоговейным шепотом в интимных мужских бастионах, где завистники оспаривали счастливчиков, где линия разделения проходила между теми, кто завоевал расположение дамы, и теми, кому не хватало храбрости присоединиться к соискателям. Но в том, что она вела собственную дьявольскую игру в пике, согласны были все.
      - Тогда сегодня. Я приду к вам, когда смогу все устроить. - Женевьева указала глазами на Делакруа, и ее партнер кивнул, мгновенно все поняв: даже с самонадеянным мужем нужно вести себя осторожно.
      Но сей муж, к великому своему огорчению, начинал осознавать, что ему уже не хватает самонадеянности. Глядя на то, как искусно играет Женевьева со своей добычей, как натурально это у нее получается, он стискивал зубы. Если бы он позволил тем картинам, которые мелькали где-то в глубине сознания, завладеть им целиком, он сошел бы с ума. Доминик не разрешал себе думать о том, чем будет заниматься Женевьева с Чолмондели, так же как не позволял себе представлять, что было у нее с другими. Они с Женевьевой оставались лишь партнерами по рискованной авантюре, и она просто играла свою роль.
      Но зачем, черт возьми, она играет ее так умело и с таким явным удовольствием! Впрочем, ответ был ему хорошо известен. Разве не он сам выпустил из бутылки этого восхитительно страстного маленького джинна, разве не он научил эту фею искусству любви, научил брать и отдаваться, не зная никаких запретов? И вот пожалуйста. Делакруа смотрел на свою бывшую ученицу и сожалел, что оказался слишком искусным учителем, а она - очень уж способной ученицей.
      Но Доминик не мог позволить ей догадаться, о чем он думает, поэтому лишь улыбнулся и согласно кивнул, когда Женевьева шепотом сообщила, что придет поздно, так как к концу вечера Чолмондели все ей расскажет, и Сайлас должен ждать ее возле дома англичанина.
      Однако радовалась Женевьева рано. Сам герцог Веллингтон пришел за ней.
      - Ее Королевское Высочество желает видеть вас, моя дорогая. - Если эти джентльмены не будут возражать, я уведу вас на минутку, - сказал он с милостивой улыбкой, извлекая мадам Делакруа из круга поклонников и ведя в маленькую гостиную, где возле царственной пары собрался ее неофициальный двор.
      К своему великому облегчению, Женевьева увидела, что Доминик оживленно беседует с дочерью Марии Антуанетты. Хотя придуманная легенда прочно сидела в голове у Женевьевы, мысль о том, что капер в случае необходимости поможет ей, оказалась весьма ободряющей и успокаивающей. Словно поняв это, Делакруа обернулся при ее появлении и протянул руку ладонью вверх. Женевьева положила на нее свою ладонь, ощутила крепкое, надежное пожатие его пальцев и смело подошла к герцогине Ангулемской.
      Вскоре Женевьева поняла, что бояться нечего. Эту даму совершенно не интересовали подробности чужой жизни. Она была весела и жизнерадостна в отличие от своего мужа, который оказался строго официальным, как большинство представителей клана Бурбонов, и столь же царственно ожидающим всеобщего поклонения, какого заслуживает потомок Короля Солнца, как и его несчастный кузен Людовик XVI. Женевьева поняла, что ему следует польстить и выказать почтение, а с герцогиней посмеяться, стараясь избегать щекотливых тем, связанных с годами, проведенными в изгнании. Упоминание о том, что с трехлетнего возраста Женевьева жила в отдаленном уголке Пруссии, куда ее семья бежала от террора к отцовским родственникам, было принято без вопросов.
      Убедившись, что Женевьева чувствует себя свободно и страх полностью исчез, Доминик отошел в сторону. Теперь он оставлял ее играть свою роль, а сам, как только позволят приличия, собирался покинуть гостеприимных хозяев, которые не увидят ничего необычного в том, что месье Делакруа отправляется с друзьями на ужин, предоставляя супруге развлекаться. Женам в конце концов сопровождающие не требуются, и никто не обвинит мадам Делакруа в нескромности.
      Сайлас молча выслушал распоряжения Доминика. Ему надлежало следовать за мадемуазель, когда та отправится к англичанину, и ждать в карете, чтобы привезти ее домой. Если что-то пойдет не так, он должен без колебаний сделать все, чтобы любой ценой доставить ее в целости и сохранности. Указания были уже привычные: соблюдать осторожность, но, если потребуется пренебречь ею ради безопасности Женевьевы, так тому и быть.
      Глава 20
      Тишина царила в уютной комнате с тяжелыми бархатными портьерами, задернутыми на окнах, в камине весело плясал огонь. Женевьева, сидя перед камином на оттоманке, наблюдала, как хозяин готовит пунш в серебряной чаше. Она не собиралась пить, но Чолмондели об этом знать было незачем. Женевьева уже приспособилась делать вид, что потягивает из своего бокала, между тем как уровень напитка в нем не снижался. Когда на кону была такая ставка, следовало сохранять максимальную способность концентрировать все свое внимание.
      - Наверное, Вена кажется вам немного скучной после неспокойной жизни в Легорне, мистер Чолмондели? - Этим заданным словно между прочим вопросом Женевьева нарушила наконец молчание.
      - Почему бы нам не оставить формальности, мэм? - предложил он, протягивая руку и забирая у нее веер. - Мне было бы очень приятно услышать, как эти медовые уста произносят мое имя.
      Женевьева с трудом удержалась от презрительной гримасы - она и представить себе не могла, чтобы Доминик сказал нечто столь смехотворное. Однако Элизе подобная реплика показалась бы вполне лестной, она привыкла именно к такому стилю. Нет! Нельзя отвлекаться по пустякам.
      - Ну конечно, Чарлз, к чему формальности, - жеманно ответила она. - Мне бы и самой очень хотелось побывать в Легорне. - Она деланно содрогнулась. Вообразите себе, быть так близко от этого чудовища Бонапарта! Его можно было бы даже увидеть через пролив. А что, если он задумает бежать?
      - Не бойтесь, моя дорогая. Если такой план у него и созреет, французы будут знать об этом. - Хозяин снисходительно улыбнулся: женщин так волнуют разговоры о Наполеоне.
      - Но каким образом? - широко раскрыв глаза в наивном изумлении, воскликнула Женевьева.
      Чолмондели расхохотался и передал ей кубок, от которого шел ароматный пар.
      - Мариотти ни в чем не уступит Бартолуччи.
      - Бартолуччи? - поинтересовалась она, опуская нос в кубок. - Никогда не слышала этого имени.
      - Это начальник наполеоновской контрразведки в Легорне, - небрежно бросил хозяин, отпивая большой глоток пунша. - Тем же занимается и Феш в Риме, но это нас мало волнует, моя дорогая Женевьева, и, разумеется, вас это не должно пугать.
      - Да, конечно, не сомневаюсь, - храбро улыбнулась Женевьева. - Тем более что там, на острове, с ним один из ваших соотечественников, не так ли? Он, кажется, посредник союзников, который согласился остаться на Эльбе, чтобы следить за ссыльным императором?
      - А, сэр Нил Кэмпбел, - подтвердил Чолмондели, серьезно кивнув. Замечательный человек, способен сорвать любые замыслы шпионов. Он считает, что если Наполеон затеет побег, то отправится к Мюрату в Неаполь. Но это, разумеется, смешно. Пролив надежно охраняется французскими и британскими кораблями, там даже рыбацкая лодка не прошмыгнет.
      - Уверена, что вы способны достойно ответить на любой его вызов, польстила Женевьева, одаривая англичанина обворожительной улыбкой.
      Чолмондели встал, взгляд его вдруг стал напряженным.
      - Надеюсь, что я смогу достойно ответить на вызов, который представляете собой вы, мэм. - Склонившись, он взял ее за руки и поднял.
      Женевьева сжалась, предчувствуя, что сейчас последует поцелуй. Однако придется стимулировать хозяина, чтобы притворство казалось убедительным. Если выказать безразличие, он может насторожиться. Обиднее всего было то, что Женевьева уже получила всю нужную информацию, но все равно придется играть в эту дурацкую игру, чтобы не возбудить подозрений. А ведь она до сих пор так и не знала, насколько искусен англичанин в пике! Женевьева заставила себя расслабить мышцы губ ровно настолько, насколько нужно, и чуть-чуть прильнуть к Чолмондели, после чего плавно отстранилась, соблазнительно смеясь.
      - Не надейтесь, что выиграете, месье. - Ей удалось сказать это так, что фраза прозвучала как обещание, и Чолмондели вспыхнул от предвкушения удовольствия.
      Он прошел к карточному столу, пододвинул стул Женевьеве и сам сел напротив, предложив бросить жребий.
      Женевьева кивнула, чувствуя, как напряглось все ее тело, и сконцентрировалась только на игре.
      Кое за что она благодарна Виктору Латуру, хотя никогда и не думала, что опыт, приобретенный в те мучительно долгие часы вынужденного сидения за карточным столом, когда-нибудь ей пригодится. Отчаявшись найти подходящего партнера, отец решил воспитать его сам, разглядев в младшей дочери способности к игре и достаточно острый ум, чтобы оказывать ему достойное сопротивление и в шахматах, и в картах. Женевьева быстро поняла, что Виктор умеет проигрывать честно, но не прощает ошибок, сделанных по невнимательности или глупости. Вот почему у нее крайне редко были такие просчеты.
      Сдавать выпало Женевьеве. Колода из тридцати двух карт лежала на столе между ними. Женевьева сдала. Взглянув в свои карты, ее противник слегка нахмурился, сдвинув тонкие, выгнутые дугой брови, потом быстро принял решение и без колебаний снес несколько карт. Это было первым признаком того, что игрок он сильный, и это, разумеется, вовсе не порадовало Женевьеву. Она так же быстро сообразила, что снести, но сделала вид, будто долго размышляет, чтобы у партнера создалось впечатление о ее слабой игре. Может быть, это усыпит бдительность англичанина, и он станет играть небрежно.
      Женевьеве удалось сорвать его попытку перехватить ход с помощью валета, которого она хотела было снести, и первая сдача осталась за ней. Улыбнувшись, она снова сняла карты.
      - Думаю, мне просто пришла хорошая карта, Чарлз, - беспечно заметила Женевьева.
      - Возможно, - сухо откликнулся Чолмондели, и Женевьева стиснула зубы, увидев, что он сосредоточился.
      Победа в этом турнире очень много значила для Чарлза Чолмондели. К несчастью, а может быть, к счастью, он не знал, как много эта победа значила и для Женевьевы Латур.
      Утратив бдительность, что было непозволительно, она небрежно снесла карты и проиграла вторую сдачу. В уютной, ярко освещенной комнате повисло, казалось, осязаемое напряжение. При третьей сдаче карты легли примерно равно, так что полагаться оставалось лишь на точность ходов и умение рассчитывать. Женевьева, отбросив все посторонние мысли, сосредоточилась на зеленом сукне карточного стола и тридцати двух картах. Успех зависел от способности держать в голове все взятки и вычислять нужные карты в колоде. Но ее противник, судя по всему, тоже не был обделен этим умением. Кто бы ни победил - сейчас конец игры, так что для обоих каждый ход был равен переходу через Рубикон.
      И вот на стол легла пиковая десятка. Женевьева несколько секунд сидела неподвижно. Что это - ошибка в сносе или у партнера есть некий тайный замысел? Если она возьмет десятку, не сыграет ли она ему на руку? Женевьева напряглась и вспомнила все карты, которые уже вышли. В ушах у нее звучал неумолимый голос отца, требовавший думать над каждым ходом, помнить каждую взятку, и ее собственный, слабый от усталости, вяло огрызающийся. Но по опыту, приобретенному в те изматывающие, бесконечные зимние вечера, она знала, что сегодня память ее работает безупречно. Чарлз сделал ошибку. В полном молчании Женевьева положила на стол последнюю карту.
      - Ваша репутация отнюдь не преувеличена, мэм, - пытаясь вежливо скрыть свое разочарование и подсчитывая проигрыш, сказал Чолмондели.
      - Это было очень рискованно, сэр, - ответила она спокойно, собирая карты в колоду. - Уже поздно, мне пора домой.
      Он открыл было рот, чтобы возразить, чтобы умолять, взывать... Но англичанин помнил, что он джентльмен и что в вопросах чести торг неуместен. Он проиграл, и дама диктует свои условия, ему же остается лишь вежливо подчиниться.
      - Какой выигрыш вы потребуете, мэм? Помнится, мы условились, что в случае вашей победы, вы сами назовете ставку. Женевьева покачала головой и любезно улыбнулась:
      - Игра с вами сама по себе была для меня наградой, мистер Чолмондели. - И протянула ему руку для поцелуя. - Это был прекрасный вечер.
      - Как я хотел бы, чтобы он окончился по-другому. Вы позволите мне отвезти вас домой?
      - В этом нет необходимости. Слуга ждет меня в карете. Чарлз Чолмондели знал, что мадам Делакруа любит тайные карточные игры, но, насколько ему было известно от других, они не всегда завершались так рано и так внезапно. Однако ничего удивительного, что леди заранее заботилась об экипаже - как раз на такой случай. Без дальнейших пререканий он сопроводил ее к выходу, где она ласково пожелала ему спокойной ночи. Вспомнив о том поцелуе, Чарлз рискнул взять ее за руки и... Однако Женевьева отстранилась - без излишней поспешности и смущения, чтобы партнер не почувствовал себя неловко, но совершенно недвусмысленно: он проиграл, и другого шанса ему дано не будет.
      Коренастая фигура вышла из осенявшей улицу тени монастыря:
      - Карета за углом, мадам.
      С огромным облегчением Женевьева поспешила за надежным, уверенным Сайласом и уселась на кожаное сиденье в уютной глубине экипажа, но, когда закрыла глаза, валеты, дамы и тузы замелькали перед ее мысленным взором. Она расслабилась наконец, но поняла, что долго не заснет в эту ночь.
      Услышав, как открылась входная дверь, Доминик вышел из гостиной. Сайлас, шедший позади Женевьевы, стрельнул в хозяина сердитым взглядом и поджал губы. Месье опять переусердствовал с бренди - кажется, это уже становится для него привычным в те вечера, когда мадемуазель уезжает из дома и занимается неизвестно чем. Не то чтобы его опьянение бросалось в глаза тому, кто не знает месье так хорошо, как слуга, - просто глаза немного щурятся и плечи распрямляются ненатурально, словно месье нарочно старается держаться как можно прямее.
      - Как все прошло? - спросил Доминик у Женевьевы, пошире открывая для нее дверь в гостиную.
      - Я устала, - ответила она, проходя мимо и направляясь к лестнице Расскажу, что удалось узнать, наверху.
      - Как хочешь, - кивнул он с едва заметной насмешкой. - Запирай дверь, Сайлас.
      - Да, месье, - невозмутимо ответил тот и поглядел вслед хозяевам, поднимавшимся по лестнице.
      Мадемуазель делалась раздражительной, когда уставала или нервничала, а сегодня, похоже, имело место и то и другое. А месье, когда оказывался одураченным или был озабочен личными проблемами, легко выходил из себя. Сайлас сильно подозревал, что сегодня и это имело место. Что ж, снова придется утром собирать осколки. С недовольным видом матрос пошел закрывать парадную дверь.
      - Ты поможешь мне расстегнуть крючки? - попросила Женевьева, бросая плащ на стул и поворачиваясь спиной к Доминику.
      Он послушно выполнил ее просьбу, но, вместо того чтобы пойти дальше, как это обычно бывало, сразу же отступил назад.
      В голове у него словно роились ядовитые змеи ревности и подозрений, отравляя мозг горьким ядом. Он представлял себе, как этот идиот англичанин обнимает Женевьеву, тянется к ее губам... Сегодня это было невыносимее, чем когда бы то ни было! Чертыхнувшись про себя, Доминик налил себе бренди.
      - Ну так что, ты собираешься держать меня в неведении, та chere, или вечер прошел впустую?
      Женевьева, которая снимала через голову рубашку, услышав издевательскую интонацию, обернулась.
      - В чем дело? - вопрос прозвучал приглушенно из-за того, что ткань, зацепившись за шпильку в прическе, закрыла ей рот.
      Доминик не шелохнулся, чтобы помочь, а спокойно наблюдал, как она пытается освободить голову. От того, что руки у нее были подняты, груди подпрыгнули вверх и кожа на ребрах натянулась. Облаченные в белые шелковые панталоны бедра извивались. В Доминике росло желание, смешанное с неясным гневом. Он хотел ее, черт побери! Но хотел взять силой, сделать больно. Интересно, она получала удовольствие с Чолмондели? Этот вопрос разъедал его изнутри.
      Справившись наконец с рубашкой, Женевьева бросила ее на пол рядом с платьем. Она все еще не привыкла обходиться без Табиты, которая всегда убирала за хозяйкой. Ладно, утром Сайлас все поднимет, а она сегодня слишком устала. И конечно, у нее нет сил выяснять отношения с Домиником, который, кажется, страшно раздражен. Подойдя к туалетному столику, Женевьева села и принялась вытаскивать шпильки из волос.
      - Случайно удалось разузнать очень многое. Он говорит, что Кэмпбел подозревает, будто Наполеон замышляет бегство в Неаполь, - рассказывая, она расчесывала щеткой свои пышные шелковистые волосы.
      - Слухи! - Доминик жестом отмел предположение, сгорая от желания зарыться лицом в этот душистый, струящийся водопад волос. - Это просто сплетни, которые ходят по Вене. У них нет достоверной информации. А вот у меня кое-какая есть. Похоже, Фуше предложил императору бежать в Америку.
      - Он сам тебе сказал? - Женевьева положила щетку и, обернувшись, удивленно посмотрела на Доминика. - Я имела беседу с этим господином, и он дал понять, что догадывается о тайном смысле моих вопросов, но я не знала, можно ли ему открыться.
      - Я открылся, - невозмутимо констатировал Доминик, выплескивая остатки бренди из стакана. - Он сам затеял со мной разговор.., ходил кругами, разумеется. И я так же неопределенно отвечал ему, но мы оба теперь знаем, что у нас - общая цель. А доверится ли Фуше мне настолько, чтобы раскрыть свои планы, покажет время.
      - Да, понимаю. - Женевьева устало поднялась и скинула единственный остававшийся еще на ней предмет туалета.
      Доминик говорил безразличным тоном, словно для него было не так уж важно сообщить имевшуюся информацию. Вес ее тело словно погрузилось в вязкий туман, депрессия усугубляла усталость. Неужели его вовсе не трогает, через что Женевьеве пришлось сегодня пройти: чудовищное нервное напряжение, томительное ожидание, страх проигрыша? Нет, разумеется, он об этом даже не думает. Доминик считает, что она играет свою роль, используя собственное тело, а сознание и душа при этом остаются незатронутыми. Она просто выполняла поставленную перед ней задачу, быть может, неприятную, но необходимую.
      Женевьева взяла с кровати приготовленную Сайласом ночную рубашку, просунула голову в горловину, продела руки в рукава и встала коленом па перину.
      - Оставайся так! - хрипло скомандовал Доминик, и она застыла от неожиданности, опершись на край кровати, спиной к нему.
      Легкая дрожь ожидания пробежала у нее по позвоночнику, по вместе с тем пришло и неопределенно дурное предчувствие. Надвигалось нечто очень плохое. Она, как и Сайлас, видела, что Доминик перебрал. С ним это так редко случалось и так мало отражалось па его поведении, что Женевьева никогда не беспокоилась по этому поводу. Но сегодня что-то было не так.
      Он смотрел на соблазнительные изгибы ее тела, послушно застывшего на месте, на обтянутые тонкой тканью ночной рубашки, призывно, как ему казалось, подставленные ягодицы, и желание наброситься на Женевьеву, овладеть, причинить боль становилось непреодолимым. Он подошел к кровати.
      - Подними рубашку.
      - Я так устала, - прошептала Женевьева, но протест получился слабым.
      Какой бы усталой она ни была, любовь Доминика всегда освежала и расслабляла ее. Если бы не это неотступное неуютное чувство, она и слова бы не произнесла.
      - Успокойся, та chcre, на сей раз тебе не придется трудиться, - сказал он. - Ну-ка, подними ее для меня.
      Женевьева задрожала. На сей раз? Что это значит? И что за циничный тон? Боже праведный! Неужели, по его мнению, что-то случилось в доме Чолмондели? Однако придется поступить, как он велит, поскольку она не может придумать убедительного предлога, чтобы отказаться. Женевьева начала поднимать рубашку.
      - Хватит, - скомандовал он, когда край рубашки дошел до талии.
      Доминик дышал прерывисто, и в этом дыхании она слышала, как клокочет его желание. Собрав все подушки, он положил их перед ней, потом, надавив ладонью на спину, толкнул ее на них мягко, но решительно:
      - Удобно?
      Ей действительно было удобно. Если бы только не это пугающее чувство собственной уязвимости, которое озадачивало ее. Доминик начал гладить ее ягодицы, и она постепенно стала блаженно расслабляться, приготовившись к ощущению нарастающего возбуждения, которое приходило, когда вслед за руками к ягодицами прикасались его бедра, а она получала удовольствие от своей вынужденной пассивности.
      Доминик растворился в созерцании ее нежного тела, в ощущении ее женственности и добровольного желания подчиниться его чувственной силе, дарящей ей наслаждение. Женевьева принадлежала только ему, Женевьева - его пленница, безоговорочно принимающая все, что он делал, ибо Доминик лучше ее знал, что доставит ей наибольшее удовольствие, и она отвечала ему всегда ласковым повиновением. Никто другой не мог дать Женевьеве этого и получить от нее такой бесстрашно доверчивой покорности и признания его превосходства в искусстве удовлетворять ее желания. Она никогда не смогла бы вот так отдаваться Себастиани или великому князю Сергею, Леграну или Чолмондели... Или могла бы? Отдавалась?! Змеи, шипя и брызгая ядом. снова зашевелились у него в голове.
      Женевьева мгновенно почувствовала перемену, и в ее восхитительное полузабытье ворвалось предчувствие беды. Но пальцы Доминика властно сжимали ее, и она не могла до конца осознать это предчувствие. На нее словно накатывали жаркие волны прилива, а потом отбегали, оставляя ее на прохладном берегу, на груде подушек, жадно, словно рыба, ловящую ртом воздух.
      Доминик скинул туфли, стянул панталоны, сжал ее бедра и с минуту смотрел на бледную кожу спины, слегка покрывшуюся блестящей испариной, на обнажившийся беззащитный затылок, на сияющую копну волос, разметавшихся по подушке. "Боже милосердный, - подумал он мрачно, понимая, что Женевьева значит для него на самом деле. - Mon coeur, сердце мое, моя жизнь". Очень медленно он вошел в нее, ощутив, как шелковистая напрягшаяся плоть сомкнулась вокруг него. Его руки скользнули вверх по спине, подняли рубашку, ногти царапали ей кожу. Женевьева напряглась. Погружаясь в нее снова и снова, Доминик чувствовал, что она ответно двигается ему навстречу, слышал ее тихий, с присвистом шепот поднимающегося желания.
      Вихрь, сметающий все па своем пути, уже зародился на горизонте, и они бешено старались удержаться в бухте еще хоть несколько восхитительных мгновений. Но всепоглощающий поток приближался, и Женевьева первой сдалась на милость его волшебной силы, и он в мгновение ока засосал ее в пучину полного забытья. Доминик услышал, как его имя звенящим эхом разнеслось по комнате за миг до того, как тело Женевьевы бессильно обмякло и лицо зарылось в подушки. Она дышала прерывисто и хрипло. Видя, что довел ее до предела и что сделал ее снова только своей, Доминик ощутил, как его самого накрыла беспощадная волна, и рухнул на Женевьеву, прижавшись к ней, казалось, самим сердцем.
      ***
      - Не желаете ли быть четвертым в вист, Чолмондели? - Великий князь Сергей, семеня, подошел к англичанину, который стоял, прислонившись к затянутой шелком стене в салоне виконтессы де Граси, и тоскливо слушал бесцветную игру на арфе какой-то болезненной девицы в красно-коричневом атласном платье.
      Уйдя в себя, Чолмондели не расслышал вопроса.
      - Вист, - любезно повторил Сергей, беря из табакерки щепотку табаку и проследил взглядом, на кого смотрел его собеседник: на миниатюрную мадам Делакруа, которая заигрывала с месье Фуше.
      - Интересно, Фуше она тоже предложит сыграть в пике? - пробормотал русский.
      Чолмондели моментально пришел в себя и уставился на собеседника:
      - Зачем?
      - Точно не знаю, мой друг, - задумчиво ответил тот, - но не ради удовольствия поиграть в карты. В этом я уверен. Они немного помолчали, затем англичанин проворчал:
      - И не ради удовольствия заплатить долг в случае проигрыша, конечно.
      - Ах, так вы тоже через это прошли?! - воскликнул - русский. - Дама мастерица расточать обещания, не так ли?
      - И чертовски хорошо играет в карты.
      - Значит, и вы проиграли?
      - Проиграл. - Чолмондели сердито вспыхнул.
      - И вероятно, ожидали, что, несмотря на ваш проигрыш, дама выполнит свое обещание? - предположил Сергей. - Ведь в конце концов она так недвусмысленно намекала.
      Чолмондели вспомнил тот поцелуй. Черт возьми! Ведь у него не было никаких сомнений, ничто не заставляло заподозрить, будто на самом деле у мадам Делакруа нет к нему интереса.
      - Успокойтесь, друг мой, и утешьтесь тем, что вы пострадали не один, - с сочувственной улыбкой продолжал князь Сергей.
      Собеседник в изумлении воззрился на него:
      - А у меня создалось впечатление...
      - Что я, Легран и Себастиани выиграли? - невесело рассмеялся Сергей. Уязвленная гордость, мой дорогой Чолмондели, заставляет несколько приукрашивать истину.
      Англичанин почувствовал себя намного увереннее и поинтересовался, а зачем она это делает. Великий князь задумался:
      - Вероятно, мадам Делакруа из тех, кого игра возбуждает только в том случае, если они не могут заплатить карточный долг. Такие люди встречаются.
      - Возможно, - поджав губы, кивнул Чарлз. - Но меня не покидает чувство, что за этим кроется что-то еще.
      - Несомненно, мой друг. Мы с Леграном и Себастиани тоже пришли к такому выводу. И нам очень хочется узнать, что такое это "еще". Вам не показалось несколько необычным, что Делакруа, похоже, нисколько не смущает то, как забавляется его жена? А ведь он не производит впечатления человека, который охотно делится с другими тем, что ему принадлежит. Понаблюдайте, как он смотрит на супругу.
      Месье Делакруа и впрямь смотрел на свою так называемую жену, не зная, что за ним, в свою очередь, наблюдают. Брови его были сурово сдвинуты. Он не просил ее флиртовать с Фуше, просто попросил найти хитрого престарелого царедворца и вовлечь в беседу, во время которой дать понять, что Делакруа на одной с ним стороне. Но Женевьева явно превысила полномочия, стараясь продемонстрировать Фуше все свои таланты. "Она врожденная куртизанка, - с грустью подумал Доминик, - ничего удивительного, что она так легко ухватилась за идею стать ею, если Доминик увезет ее из Нового Орлеана. И ведь это она сама предложила использовать себя для добывания нужной им информации. Зачем, черт побери, я вообще на это согласился? Потому что мне и в голову не могло прийти, что это заставит меня страдать". У него цепенел мозг, вскипала кровь и улетучивался весь его хваленый рационализм, которым Доминик так гордился, когда он представлял себе, как ее тело извивается под другим мужчиной.
      И что более всего обидно, он чувствовал себя идиотом, попавшимся в самим же расставленную сеть. Женевьева Латур была тем, кого он из нее сделал; поступала так, как он хотел, была непреклонна в своем стремлении к независимости, твердо верила в то, что у них нет друг перед другом никаких обязательств, что они лишь партнеры, как в любви так и в деле, до тех пор, пока договор между ними не прервется естественным образом.
      Тогда Женевьева уйдет и займется, вероятно, тем, что лучше всего умеет делать, как она сама небрежно бросила когда-то. Доминик стиснул зубы, увидев, как "жена" легко переключила внимание с Фуше на молодого сына виконтессы де Граси. Парню было лет двадцать, и он не скрывал своего восхищения Женевьевой восхищения, которое та лишь подогревала, расточая ему обворожительные улыбки. Проклятие! Неужели обязательно играть кокетку с таким видимым удовольствием? Ведь от де Граси ей ничего не нужно, к чему же эти улыбки и это интимное прикосновение к его руке? Женевьева делает это потому, что так ей нравится, и винить в этом Доминик Делакруа должен только себя. Если бы на ее месте была другая женщина, он бы получал удовольствие, наблюдая за этой игрой. Как сказать Женевьеве, что ему это вовсе не доставляет радости, так, чтобы не показаться ревнивым и наивным влюбленным мальчишкой? Она посмеется над превращением ментора-прагматика в болтливого безмозглого дурака, и ее нельзя будет винить за это. Ведь она-то в него, судя по всему, не влюблена. Женевьева влюблена в возбуждающее чувство свободы, которое он ей подарил, в возможность собственными руками устроить свое будущее, в любовь. Но не в любовь к Доминику Делакруа - так считал гроза морей, пиратствующий капитан.
      - Ваша супруга сегодня очаровательна, Делакруа, - услышал он за спиной ровный голос Жан-Люка Леграна.
      - Я передам ей ваш комплимент, Легран, - ответил капер с вежливой улыбкой. - Если, разумеется, вы не предпочтете высказать его сами.
      - Она немного занята в настоящий момент. Мадам Делакруа очень популярная личность.
      Капер замер, нервы у него напряглись до предела - он безошибочно уловил назревающую опасность. Мужчина, соблазнивший жену другого мужчины, не станет поддевать обманутого мужа, если нет на то веской причины. Тем более в данном случае, когда таковой муж достаточно ясно дает понять, что шалости жены его ничуть не волнуют. Но нужно что-то ответить на замечание, которое нельзя не счесть оскорбительным для дамы, а следовательно, и для ее мужа.
      - Как мило, что вы это заметили, Легран. - Бирюзовые глаза сверкнули в свете ламп, губы изогнулись в улыбке, не предвещавшей ничего хорошего.
      Легран натянуто улыбнулся в ответ:
      - Вам это должно быть лестно, Делакруа. "Зачем он дразнит меня, недоумевал Доминик. - Ведь не хочет же он спровоцировать дуэль? Или хочет? Но зачем, черт возьми?" Он не может ничего иметь против Доминика - человека, который сквозь пальцы смотрит на то, как Легран соблазняет его жену. Или собака зарыта именно здесь? Эта мысль мелькнула где-то в его сознании, мелькнула и подхлестнула то неопределенное чувство опасности, которое нес с собой Легран.
      Доминик широко дружелюбно улыбнулся собеседнику и откланялся:
      - В высшей степени лестно, Легран. Прошу извинить меня. - Он зашагал через комнату, оставив француза теряться в догадках.
      Может быть, они ошиблись, и Делакруа действительно плевать на эскапады собственной жены? Хотя был момент, когда Легран почувствовал опасность, он чуть не отскочил назад от этих внезапно ставших зловеще-ледяными бирюзовых глаз. Но это чувство так же быстро прошло, как и возникло. А может, ему и просто все только показалось.
      Легран отправился в игорную комнату, чтобы поделиться своими неопределенными впечатлениями с другими заинтересованными участниками небольшой партии охотников выяснить кое-что насчет Делакруа и его обещающей и ускользающей супруги.
      - О, Доминик, ты так подкрался, что напугал меня! - Женевьева со смехом обернулась к возникшему у нее за плечом мужу. - Знаешь, нужно быть осмотрительнее - ты можешь ненароком услышать что-нибудь нелестное в свой адрес. Не так ли, господа? - Глаза ее озорно блестели, и на щеках появились ямочки - она приглашала Фуше и молодого де Граси посмеяться над фривольной шуткой.
      Фуше только снисходительно улыбнулся и бросил на месье Делакруа оценивающий взгляд. Даме следовало бы быть поосторожнее, решил он. Ее муж, судя по всему, не в настроении разговаривать в столь рискованном тоне. Молодой де Граси зарделся, испугавшись, что Делакруа может подумать, будто он сказал нечто непозволительное.
      Женевьева похлопала его по руке:
      - Не смущайтесь. Мой муж прекрасно понимает шутки, правда Доминик? - И посмотрела на него, требуя подтверждения, но тут улыбка сошла с ее лица: неудивительно, что де Граси так смутился.
      - Ни у кого, насколько мне известно, пока не было оснований жаловаться на отсутствие у меня чувства юмора, мадам, - проговорил он медленно. - Но все когда-нибудь случается впервые.
      Женевьева оцепенела. Что, черт возьми, не так? Точнее, что она сделала не так? Капер явно был разгневан, и, как всегда, это выражалось в неподвижности взгляда, который приковывал к себе собеседника. Она чувствовала себя такой восхитительно искушенной, была в восторге от того, что удалось привлечь внимание и заинтересовать таких разных мужчин, как месье Фуше и сын хозяев, наслаждалась легким флиртом, которым занимались здесь все и в котором она оказалась столь искусна. И вдруг Доминик заставляет ее почувствовать себя смущенной и подавленной, словно расшалившуюся маленькую девочку, которую строго одернул взрослый.
      - Нам пора домой, - сказал Доминик, прискорбно игнорируя требования вежливости.
      Женевьева вспыхнула, но на сей раз скорее от досады, чем от неловкости. Короткое замечание Доминика прозвучало словно приказ, и она никак не могла понять, чем навлекла на свою голову такое публичное унижение.
      - Еще рановато, - проворковала она, однако голос звучал твердо. - Но если ты устал, конечно, поезжай. Я скоро тоже приеду.
      Фуше закашлялся и взял под локоть вытаращившегося де Граси. Наконец молодой человек понял, чего от него хотят, пробормотал извинения и ринулся прочь.
      - Пошли, - сказал капер и предложил Женевьеве руку.
      - Я еще не собираюсь уезжать, - злобно прошипела она. - Ты не имеешь права ставить меня в такое неловкое положение.
      - Это ты ставишь меня в неловкое положение, - категорически заявил он. - И если не хочешь усугубить его еще больше, то без дальнейших споров возьмешь меня под руку.
      - Что я сделала? - спросила Женевьева, отнюдь не собираясь подчиняться.
      - Ты сама прекрасно знаешь. - Доминик взял ее руку и просунул себе под локоть. - Я достаточно долго наблюдал, как ты по-идиотски кокетливо жеманничаешь и флиртуешь, так что мы откланиваемся.
      К своему великому огорчению, Женевьева почувствовала, от такой грубой несправедливости слезы наворачиваются у нее на глаза.
      - Я не жеманничала, - тихо возразила она, смахивая слезу. - И почему это мне нельзя немного пофлиртовать? Здесь все флиртуют.
      - Ты, кажется, забыла, что твое главное и опасное достоинство состоит в том, что ты не похожа на других, - огрызнулся он. - Я тысячу раз говорил тебе, что манерность Элизы тебя делает просто смешной. У тебя внешность неподходящая.
      Женевьева была раздавлена и опустошена обрушившейся несправедливостью. Она вовсе не хотела жеманничать, как Элиза. Женевьева достаточно хорошо знала себя и была уверена, что даже неумышленно не могла подражать сестре. Так что оставалось, держа под руку "мужа", с приклеенной улыбкой на лице, расточая направо и налево банальные любезности, пройти сквозь анфиладу комнат, чтобы найти хозяев.
      - О, дорогая мадам, не хотите же вы сказать, что так рано покидаете нас? запротестовал виконт, замысловато кланяясь, видимо, вспомнив о лучших днях, проведенных при Версальском дворе. - Делакруа, вы не можете быть столь жестоки, чтобы увезти от нас лучшее украшение вечера. Клянусь, это все равно что задуть свечи.
      - В таком случае, боюсь, вы обречены провести остаток бала в кромешной тьме, - парировал Доминик. - У мадам болит голова. - Он с искренней озабоченностью взглянул на грустное лицо стоявшей позади него жены. - Разве не так, та chere?
      - Слишком много волнений, виконт, - пробормотала Женевьева. - Я в отчаянии, что приходится уезжать так рано.
      С любезностями было покончено, и они наконец очутились на холодном ночном воздухе. Словно получив телепатический сигнал, Сайлас тут же подал карету. Женевьеве и впрямь иногда казалось, что между капером и старым матросом существует некая мистическая связь.
      Уютная темнота кареты позволяла Женевьеве упрямо замкнуться в своей обиде. Она понятия не имела, почему Доминик так взбеленился, но, видимо, какая-то кошка действительно пробежала между ними в Вене. Это было нечто неопределенное - случайное слово, взгляд, ощущение. И вчера, когда они предавались любви после ее возвращения от Чолмондели, тоже что-то было не так. Он любил ее нежно и искусно, как всегда, и так же заставлял отдаваться ему целиком, без остатка, но эти дурные, хота и неопределенные предчувствия, которые вспыхивали время от времени, они ведь были!
      И потом Доминик ласково и любовно уложил ее в постель, но сам ушел, и лишь на рассвете она услышала, как он тихо скользнул под одеяло, лег рядом и мгновенно заснул. А Женевьева прижалась к нему, обняла и положила голову на плечо. Сайлас так и застал их, когда утром принес кофе, и, ворча, стал собирать ее разбросанные вещи. Обычно Доминик посмеивался над тем, как они препирались, словно нянька с ребенком, но теперь не обращал никакого внимания, был замкнут и абсолютно безучастен.
      Как только они приехали домой, Женевьева отправилась спать. Она хотела было поругаться, высказать ему все, что накипело на душе, потребовать объяснений, но Доминик зловеще молчал, и Женевьева внезапно почувствовала страшную пустоту, поняв, что сегодня не выдержит стычки с ним. Легче было уйти в себя, лечь в уютную, мягкую постель и выпить горячего молока при мягком свете единственной свечи. Завтра. Завтра она ринется в бой во что бы то ни стало.
      Глава 21
      Была уже поздняя ночь, когда Доминик оторвался наконец от мрачного созерцания угасающего огня и по темной лестнице поднялся в спальню. Ее освещала свеча, стоявшая на каминной доске, и последние догорающие угли в очаге. Он ощупью пробрался к кровати, полог вокруг которой был плотно задернут - в мирной темноте за ним спала Женевьева. Обычно, если она ложилась раньше, то оставляла полог открытым. Но сегодня Доминик не мог ее упрекнуть - она имела полное право защититься от него.
      Откинув шелковое покрывало, Доминик посмотрел на неподвижную Женевьеву. Она лежала на спине, закинув руки за голову, пальцы тонули в кипени волос, разметавшихся по подушке. Над слегка разрумянившимися во сне щеками двумя золотистыми полумесяцами обозначились ресницы; решительно очерченные губы расслабились и слегка приоткрылись.
      И чего он так накинулся на Женевьеву? Доминик вздохнул и сбросил сюртук. Его гнев на самом деле был обращен на себя самого - так смешно, так неуместно поддаться столь жалкому чувству ревности! Этот гнев не имел никакого отношения ни к игре, которую они вели, ни к их взаимоотношениям, и было в высшей степени несправедливо переносить свой гнев на Женевьеву. Просто разговор с Леграном вывел его из себя.
      Расстегивая пуговицы на кружевной манжете, он задумался теперь над этой новой загадкой. Легран явно испытывал его, в этом нет никаких сомнений: хотел выяснить, какова реакция Доминика на поведение жены. Но зачем забрасывать зерна сомнения в душу самонадеянного мужа? Это едва ли в интересах любовника. Разве что Легран подозревает, что чета Делакруа не те, за кого себя выдают. Но какие у Леграна на то основания? "Женевьева вела свою партию достаточно хорошо - слишком хорошо, так что ей удалось даже меня вывести из душевного равновесия", - мрачно отметил Доминик, отбрасывая в угол рубашку и присаживаясь на шезлонг, чтобы стащить туфли.
      Она изображала легкомысленную аристократку, направо и налево флиртующую с кем попало, а ее муж, если и обращал иногда внимание на это, то лишь с рассеянной, снисходительной улыбкой. Слава Богу, ему удалось сегодня вовремя сдержать себя и не взорваться, а ответить Леграну в соответствии с требованиями роли: вежливо улыбнуться и пропустить мимо ушей подтекст. Хотя муж, действительно озабоченный поведением своей жены, никогда бы его не пропустил.
      Но все равно оставалось два вопроса: что вызвало подозрения Леграна и почему он дразнил Доминика?
      Раздевшись, Доминик задул свечу и тихонько подошел к постели. Наверное, утром Женевьева поможет что-нибудь прояснить. Поможет или нет, но, кажется, хватит собирать информацию: надо уезжать из Вены, пока чего-нибудь не случилось. Благодаря стараниям Женевьевы он знал теперь, как связаться в Легорне с Бартолуччи. А если удастся уговорить Фуше быть откровенным, это совсем облегчит их задачу. Первые предрассветные лучи озарили небо, когда Доминик скользнул в постель и подложил руку под голову спящей Женевьевы. Она тут же доверчиво свернулась клубочком у него под боком и пробормотала во сне его имя.
      - Прости меня, фея, - прошептал он, ласково обводя пальцем ее подбородок.
      Словно услышав его, Женевьева еще теснее прижалась к нему и тихо вздохнула. "У нее очень щедрая душа", - подумал Доминик, и губы его тронула печальная улыбка. Пожалуй, ни перед кем за всю свою жизнь ему не приходилось так часто извиняться, как перед ней. Даже когда Женевьева провоцировала его вполне справедливый гнев, он в конце концов всегда жалел о грубости, с какой реагировал на это. Впредь нужно постараться быть терпимее, даже если она заслуживает взбучки. Но сегодня Женевьева точно ее не заслужила.
      Добрыми намерениями вымощен путь в ад - в справедливости этой банальной истины Доминику суждено было лишний раз убедиться еще до того, как закат опустился над Веной.
      ***
      - Вы будете сегодня у Полански на костюмированном балу, мадам Делакруа? энергично разминая суставы пальцев, сеньор Себастиани изобразил подобие постной улыбки. Он был тощ, темен ликом и угловат, как гном, и от его внимания не ускользало ничто из происходящего вокруг.
      - Да, конечно, собираюсь, сеньор, - вежливо ответила Женевьева. - Могу я предложить вам еще кофе? - Она взяла с подноса серебряный кофейник и слегка склонила голову, ожидая ответа.
      - Благодарю вас, нет, - решительным жестом тонкой кисти Себастиани отверг угощение. - Надеюсь, вы оставите за мной кадриль?
      Легкая тень пробежала по лицу Женевьевы. Итальянец был невероятно заносчив и исключительно самонадеян. Ему и в голову не приходило, что она могла уже обещать танец другому кавалеру, равно как не пришло ему в голову и то, что утром в день бала поздновато рассчитывать на самый популярный танец у самой интересной женщины сезона.
      - Я просто в отчаянии, сеньор, но кадриль уже обещана герцогу Веллингтону.
      - Ну что тут скажешь? - Рука Себастиани описала неопределенную траекторию в воздухе, он пожал плечами. - Герцог - отвратительный танцор, но ни одна дама не может ему отказать.
      - Это действительно так, - любезно согласилась Женевьева. - А вот вы, сеньор, превосходный танцор. Мне страшно жаль, что я могу предложить вам лишь сельский танец.
      - Это моя вина. - Он снова безразлично пожал плечами. - Всегда забываю, что получать согласие партнерш нужно заранее. Но об этом так скучно помнить.
      - Однако когда речь идет о самой завидной в Вене партнерше, Себастиани, стоит потрудиться, - заметил Легран, потягивая Кофе. - Вот я, например, могу похвастать тем, что мне достались котильон и буланже.
      - Постыдитесь, Легран, это эгоистично, - упрекнул его Чарлз Чолмондели. Вы ведь обездолили остальных.
      - Господа, господа, - смеясь, запротестовала Женевьева, - своей лестью вы вгоняете меня в краску. Как вам хорошо известно, Вена, словно весенний сад, цветет достойными барышнями.
      - Но ни одна из них не играет в карты так же неподражаемо, как вы, вставил великий князь Сергей.
      Женевьеве удалось сохранить улыбку на губах, но глаза ее больше не улыбались, и с этим она ничего не могла поделать. Четыре утренних визитера вовсе не считались ее близкими друзьями, и было необычно видеть их вместе. Тем не менее они пришли именно вместе, и хозяйке было совершенно очевидно, что их нечто объединяет, но что именно, ей было неизвестно - то ли любопытство, то ли знание чего-то, то ли общая цель. Но что бы это ни было, Женевьева почувствовала себя неуютно.
      Похоже, мужчины обменялись информацией о вечерах, проведенных за карточным столом с соблазнительной мадам Делакруа. А когда оскорбленные поражением объединяются, это становится опасным. Если мужчина пострадал один, он зализывает свои раны и старается скрыть собственное унижение; если их четверо, им нечего стыдиться, и они, вероятно, постараются найти способ поквитаться с нею. Ах, если бы только можно было посоветоваться с Домиником! Но Женевьева не могла этого сделать, не поведав ему о своей глупой щепетильности. А уж если из-за этого возникнут неприятности, капер не станет входить в ее положение.
      Пока Женевьеву терзали эти неприятные размышления, Доминик спускался по лестнице. Поздно проснувшись после своего ночного бдения и позволив себе еще час поплескаться в ванне, он чувствовал себя посвежевшим и пребывал в хорошем настроении, собираясь приласкать, побаловать свою "партнершу по преступлению" и постараться загладить вчерашнюю вину.
      - Где мадам, Сайлас?
      - В гостиной, месье, - сообщил тот с обычной невозмутимостью, но как бы между прочим прибавив:
      - Со своими джентльменами.
      Доминик задержался на последней ступеньке:
      - Что, черт возьми, ты хочешь этим сказать?
      - Ну с теми, которых она навещает по вечерам, - пояснил Сайлас, - когда я привожу ее домой. - Слуга смотрел куда-то поверх плеча Доминика, взгляд его ничего не выражал, словно он, конечно же, и не догадывался, чем занималась в те вечера мадемуазель.
      Доминик плотно сжал губы. Вспомнив о разговоре с Леграном, он тут же выкинул из головы все добрые намерения. Он-то считал, что Женевьеве хватит ума держать своих партнеров-любовников подальше друг от друга. Они далеко не глупые мужчины, весьма искушенные в искусстве предательства и дипломатии, которые нередко ходят рука об руку, и им совсем нетрудно будет сложить два и два, если сравнят свои разговоры с мадам. Доминик вошел в салон.
      - Доброе утро, господа. Приятный сюрприз! - Он одарил улыбкой всех присутствующих, однако в задержавшемся на ней взгляде Женевьева безошибочно угадала угрозу и замерла.
      После вчерашней сцены им не удалось поговорить.
      Проснувшись, Женевьева увидела, что он крепко обнимает ее во сне. Гнев и обида тут же испарились, словно, пока она спала, Доминик отшлифовал шершавый камень их трений, сделав его гладким и безопасным. Но теперь в этом холодном бирюзовом взгляде снова сверкнула зловещая угроза, и, забыв о собственном смятении при внезапном появлении своих поклонников, Женевьева, гордо вскинув голову, послала ему в ответ такой же взгляд.
      - Хочешь кофе, Доминик?
      - Нет, благодарю, дорогая, - ответил он, берясь за графин с шерри. Предпочитаю кое-что покрепче. Вы присоединитесь ко мне, господа?
      Похоже, господа были не прочь. Атмосфера притворной сердечности, так хорошо знакомая профессиональным дипломатам, воцарилась в гостиной, где уютно потрескивали дрова в камине и яркость огня приглушал свет зимнего солнца, лившийся через высокие окна.
      - Мы здесь соревнуемся, кто станет партнером вашей жены, Делакруа, сказал великий князь, слегка склоняя голову в сторону Женевьевы.
      - В самом деле? - Брови капера поднялись, образуя как бы вопросительный знак. - Партнерами в чем, позвольте узнать?
      Пауза перед тем, как Сергей ответил, была недолгой, но в ней ощущался некий намек, от чего у Женевьевы похолодело внутри.
      - Ну как же, в танцах, разумеется, месье. В чем же еще?
      - Действительно, в чем же еще? - Доминик весело рассмеялся. - Надеюсь, ты оставила вальс для мужа, моя дорогая Женевьева?
      - Безусловно, - без колебаний ответила она. - Вальс в полночь, когда маски будут сняты. С кем же еще я могу его танцевать?
      Хмурая тень омрачила взгляд бирюзовых глаз. Это замечание, если его подозрения имеют под собой почву, было слишком рискованным. Неужели она не чувствует, что в комнате определенно витает дух безотчетной опасности? Или вызов, который нельзя не заметить в ее тигриных глазах, свидетельствует о том, что Женевьева намеренно играет с огнем, дабы позлить его? "Да, скорее всего так и есть, - решил Доминик. - Ясно, что она не простила меня за вчерашнее".
      Вскоре четверо гостей откланялись с любезными улыбками и банальными комплиментами, которые никого не могли обмануть, - Интересно, что они задумали, черт бы их побрал? - вслух размышлял Доминик, меряя шагами гостиную.
      - Так уж случилось, что им приятно потанцевать со мной, - с лучезарной улыбкой сообщила Женевьева, слегка передернув плечом. - Почему это кажется тебе таким неожиданным? Или теперь уже и танцевать нельзя, не то что флиртовать?
      - Не надо передо мной изображать наивную девочку, - рявкнул Доминик, поддаваясь на очевидную провокацию и начисто забывая о благородном решении, принятом на рассвете. - Это дело слишком опасно, моя дорогая, чтобы позволять себе столь глупые игры.
      - Глупые игры?! - Женевьева задохнулась от возмущения. Она резко встала, отчего бледно-зеленая кисея утреннего платья взметнулась вокруг нее. Так вот как он называет мучительное напряжение за карточным столом, отчаянные поиски подходящих слов, чтобы вытянуть из партнеров информацию с помощью якобы невзначай брошенных вопросов! Глупые игры! Она сжала кулаки и вперила взгляд в Доминика, ненавидя его в этот момент за то, что тот поставил ее в безвыходное положение: если рассказать ему правду, Делакруа и впрямь сочтет, что она играет в глупые игры.
      - Да, - с нажимом повторил он, снова наполняя стакан янтарной жидкостью, было непростительно глупо делать столь рискованное замечание. Разве тебе не пришло в голову, что их совместный приход сюда имеет какую-то цель? Я не могу представить, что именно вызвало их подозрения, но готов биться об заклад, что-то вызвало.
      Женевьева, точно знавшая, что их вызвало, решила не продолжать разговор:
      - У меня обед с леди Мэрджорибэнкс, я должна переодеться.
      Доминик вздохнул и попытался смягчить тон:
      - Женевьева?
      - Да? - Она уже взялась за ручку двери, но задержалась.
      - Прости, если вчера я был несправедлив. Пусть это не стоит между нами. Доминик улыбнулся, как он надеялся, мирно.
      Но Женевьева уже не была расположена мириться. Она передернула плечами:
      - То, что было вчера, я готова забыть, но ты, похоже, собираешься и впредь быть несправедливым и недобрым. Я не желаю больше говорить об этом. - И выскочила из комнаты.
      Доминик сделал было шаг к захлопнувшейся с грохотом двери, потом раздраженно тряхнул головой и вернулся к своему шерри. Один раз он вырвал их обоих из паутины обмана, которой невозможно было избежать здесь, в Вене, и увел Женевьеву от ее одураченных информаторов, но они не успокоятся на этом. Что ж, Доминик не станет больше мучиться ревностью, он начнет действовать открыто, и это избавит от кислого привкуса конспирации, который угнетает их обоих.
      До своего возвращения с вечернего заседания конгресса Доминик не видел Женевьеву. Он был уверен, что это мировое собрание на грани срыва. Повсюду говорили о реакции, которую вызвала во Франции реставрация правления Бурбонов. Последние, казалось, нарочно делали все, чтобы восстановить против себя армию и разжечь пламя республиканской борьбы. Было похоже, что Наполеона с восторгом встретят во Франции, если он вернется, чтобы восстановить империю.
      Доминик сгорал от нетерпения поделиться этой информацией с Женевьевой, но, пока оба переодевались, чтобы ехать на бал, она отвечала односложно и неохотно. Присутствие Сайласа не позволило вывести ее из состояния замкнутости единственным известным Доминику способом, а во время ужина в качестве гостей императорской семьи разговоры между ними, личные или какие бы то ни было другие, были исключены.
      Женевьева блистала, если это было возможно, еще ослепительнее, чем всегда. Глаза сверкали, как огромные золотистые топазы у нее в серьгах и в кулоне на стройной шее. Контраст между ними и сияющими темно-золотистыми небрежными завитками, ниспадавшими ей на плечи, никогда еще не казался столь восхитительным. В платье из крепа цвета слоновой кости с золотистыми бархатными лентами Женевьева умудрялась производить впечатление эфирности и одновременно цветущей жизни.
      Доминик, который сам подобрал ей гардероб и до отказа заполнил украшениями шкатулку на туалетном столике, вынужден был признать, что вложения оправдали себя. Скромно одетая молодая девушка из Нового Орлеана, которая мало интересовалась модой, превратилась в потрясающе элегантную молодую женщину с безупречным вкусом.
      Однако уже в начале вечера у Полански Доминик обнаружил, что не может одобрить поведение жены так же безоговорочно, как одобрил ее туалет. Черная шелковая маска и золотистое домино едва ли могли ввести кого-либо в заблуждение, да Женевьева и не стремилась быть неузнанной. Ни у кого не возникало сомнений и насчет ее партнеров, так что сбрасывание масок в полночь было лишь данью игре. Женевьева ни на секунду не оставалась без партнера, без нетерпеливого круга поклонников разного возраста и разной репутации, и всем в равной степени расточала свою благосклонность, успешно и смело парируя самые рискованные остроты. Казалось, что Женевьева отбросила всякую осторожность, что ею овладело некое безумие, какая-то лихорадка, из-за которой она не замечала, как шокирован высший свет Вены.
      Доминик не мог не видеть выражения ужаса на лицах, того, как отводят глаза, случайно встретившись с ним взглядом; не мог не слышать, как перешептываются, глядя на него. Осмотрительность в поведении была единственным правилом в этом обществе, а мадам Делакруа с вызывающим бесстыдством нарушала его. Только раз удалось Доминику оказаться достаточно близко, чтобы перекинуться с Женевьевой словом, но он потерпел фиаско, поскольку к тому времени был уже слишком сердит - от сознания своего унизительного положения, чтобы попытаться понять, что послужило причиной удивительной метаморфозы, случившейся с "мадам Делакруа".
      - Какого черта ты вытворяешь? - со скрытой яростью прошипел он. - Ты что, потеряла остатки рассудка?
      - Я хочу удостовериться, что наши подозрительные друзья окончательно избавились от своих сомнений, - ответила она с коротким смешком, сопровождавшимся предательским иканием.
      - Сколько шампанского ты выпила? - Они танцевали, и Доминик старался не обращать внимания на изумленные и многозначительные взгляды, которые на них бросали. Он больно сжал ей пальцы.
      - Еще недостаточно, - ответила она, вырывая руку. - Ты сам сказал, они что-то заподозрили. И я доказываю, что представляю собой только то, что эти кретины всегда предполагали, а ты - лишь безразличный, самодовольный муж. Ни один человек, задумавший политическую интригу, не станет выставляться подобным образом, правда? - Она победно, хотя и несколько неуверенно улыбнулась ему. На ужин меня поведет майор Вивиан, так что прошу меня извинить, муженек.
      Танец подходил к концу, и прежде чем Доминик успел сказать, что единственное место, куда ее следует отвести, - это дом, она выскользнула из-под его руки и одарила обворожительной улыбкой блистательного майора, который как раз подошел, чтобы забрать свою партнершу. Доминик был вынужден отпустить ее с вежливой улыбкой и насмешливым поклоном. А затем в крайнем возмущении он выскочил из бального зала на холодный зимний воздух, чтобы выкурить сигару и постараться взять себя в руки.
      Женевьева была вне себя, гнев и обида вскипали в ее глазах, как вино в бокале. И чем более бурным было это кипение, тем более оживленно вела она себя с окружавшими ее мужчинами. "По какому такому праву Доминик судит и критикует мое поведение, если я делаю лишь то, что он всегда охотно поощрял? А когда, собственно, я не делала того, к чему он меня поощрял?" - уточнила Женевьева про себя, склоняя голову к плечу партнера. Она исправно играла свою роль в этой шараде, она довела до совершенства искусство собирать информацию, а Доминик не то чтобы похвалить, а даже ни разу просто слова доброго не сказал. Вместо этого он шпыняет ее по всякому поводу. Обвинил в неподобающем поведении с Фуше и де Граси, хотя единственное, что она себе позволила, это легкий флирт, которому здесь предаются все.
      Что ж, она покажет ему разницу между флиртом в рамках светских приличий и иным флиртом! Раз Делакруа все равно ругает ее, - как бы она себя ни вела, так Женевьева даст ему повод. В то же время ее откровенно фривольное поведение отведет все подозрения несостоявшихся любовников в том, что она на самом деле вовсе не такая легкомысленная женщина, какой они хотели бы ее считать. Так размышляла Женевьева, возбужденная шампанским и праведным гневом, который на время притупил чувство усталости, напряжение и неопределенную тоску, снедавшую ее в течение всей этой венской авантюры.
      К полуночи чаша терпения капера переполнилась. Ослепленному ревностью, ему казалось, что Женевьева дразнит его каждым поворотом головы, каждым взмахом ресниц, каждым взрывом смеха, каждой фразой, соблазнительно нашептываемой в ухо очередному поклоннику, фразой, которой он не мог слышать, но о смысле которой догадывался. Только мысль о неизбежно последующем скандале удерживала Доминика от того, чтобы силой вытащить Женевьеву из зала. О ее нынешнем поведении будут много судачить, но такой скандал - ерунда, сплетни в конце концов иссякнут. А вот если муж публично выставит себя разгневанным ревнивцем, тогда спасения не жди.
      - Вальс без масок, надеюсь, мой, дорогая? - напомнил Доминик, возникая рядом, и с любезной улыбкой, адресованной окружавшей Женевьеву компании, взял ее за руку. Лишь слепой не увидел бы презрительно-сочувственных взглядов, какими отвечали ему - мужчине, который не в состоянии справиться с собственной женой. Он стиснул зубы и крепко сжал руку Женевьевы.
      - Да, муженек, но ты, конечно, не будешь требовать, чтобы я выполнила обещание, - возразила Женевьева со слабой улыбкой, пытаясь освободиться от его крепкой хватки и обмахиваясь веером. - Это так неинтересно, если маску с тебя снимает собственный муж.
      - И в самом деле, Делакруа, - пробубнил майор Вивиан. - Не будьте занудой, приятель.
      - Вынужден вас всех разочаровать, но обещание есть обещание, не так ли, любовь моя? - Он улыбнулся, глядя сверху вниз на хрупкую фигурку, и впервые дурное предчувствие пронзило затуманенное шампанским сознание Женевьевы: капер был очень сердит, и у него были на то основания, разумеется, но и у нее тоже!
      Женевьева вскинула голову, и тигриные глаза на холодность ответили огнем:
      - Если ты не можешь найти никого более подходящего, чтобы потанцевать, муженек, тогда, конечно, я выполню обещание. Ради Бога, простите меня, господа.
      Они протиснулись в центр круга, уже заполненного смеющимися парами, развязывавшими друг у друга шелковые ленты масок. Доминик, которого раздражала эта глупая игра, снял свою , несколько раньше. Теперь, крепко обняв Женевьеву одной рукой, другой он быстро сорвал с ее глаз узкую шелковую полоску.
      - Должен поздравить тебя с тем, что ты нашла свое истинное призвание, моя дорогая, - сказал он, в каждый слог вкладывая жалящий сарказм. - Я даже представить себе не мог, как легко и быстро распутство станет определяющей чертой твоего поведения. Тебе действительно доставляет такое удовольствие публично выставлять себя проституткой или это просто ради любви к искусству?
      Женевьева почувствовала, как горький комок незаслуженной обиды встает у нее в горле. Ее распутство! Вот как он это называет! Это отвратительное выуживание информации у исходящих вожделением любовников, необходимость постоянно изворачиваться, чтобы держать их на расстоянии. Да как смеет он он, с готовностью одобривший план, при котором врожденная щепетильность Женевьевы неизбежно оказывалась поруганной - обвинять ее в распутстве!
      Мелодичные звуки музыки, милая болтовня танцующих - все слилось для нее в какой-то отдаленный гул. Женевьева видела лишь издевательские бирюзовые глаза и рот, искривившийся в циничной усмешке. Что-то бессвязное слетело с ее губ, она вырвалась от Доминика и застыла посреди танцевального зала. Потом вдруг совершенно неожиданно рука Женевьевы взметнулась, и она изо всех сил ударила его по щеке - раз и другой.
      Танцующие вмиг замерли; веселые голоса стихли; все, словно парализованные ужасом, уставились на две фигуры, неподвижно стоявшие в центре круга. Доминик смертельно побелел, несмотря па густой загар, на щеке его обозначились красные отпечатки пальцев Женевьевы. На какой-то миг глаза его оставались словно невидящими, затем, по мере того как Женевьева, пораженная страхом, осознавала, что натворила, они наполнились тем жутким гневом, который свидетельствовал о том, что она снова разбудила в Делакруа дьявола.
      Женевьева побежала, протискиваясь сквозь толпу, оставив униженного Доминика посреди зала на всеобщее оскорбительное обозрение.
      Она бежала ничего не видя перед собой, не замечая, что зал снова ожил. Музыканты, которые на протяжении всей этой сцены продолжали играть, чтобы сохранить хоть какую-то видимость, будто ничего не произошло, заиграли громче и быстрее, и шокированные танцоры задвигались снова, тихо перешептываясь о случившемся.
      Женевьева неслась, по-прежнему не замечая ничего вокруг, понимая лишь, что нужно убежать как можно дальше от капера. Где-то на периферии сознания билась мысль о том, что рано или поздно придется встретиться с ним лицом к лицу, но сейчас важно было одно: отдалить этот момент, насколько возможно. Звуки музыки постепенно замирали вдали, Женевьева свернула в широкий коридор, стены которого были завешены коврами, перемежающимися резными дубовыми дверьми. В коридоре никого не было, и она наконец замедлила шаг, позволив себе отдышаться и немного унять бешеное биение сердца.
      Нужно выбраться из дома Полански, но не через парадную дверь. Беда, однако, в том, что она не знает расположения комнат, а в своем стремительном бегстве и вовсе потеряла представление о направлении. И даже если ей удастся найти выход, что делать дальше? Стояла холодная ночь, а креповое платье и шелковое домино мало приспособлены для ночных скитаний по улицам. Нужно что-то придумать.
      Дверь в конце коридора оказалась приоткрытой, Женевьева остановилась. Через щель она видела длинные портьеры из синего бархата, которые немного отклонялись внутрь комнаты, наверное, французское окно за ними было открыто. Осторожно она ступила внутрь и тут же ощутила бодрящий сквознячок.
      - Ба, не мадам ли это Делакруа?
      Женевьева резко обернулась и увидела Леграна, великого князя, Чолмондели и Себастиани, сидевших за партией в вист. Рядом с каждым стоял бокал бренди, над головами плавал сизый дым сигар. "Должно быть, они открыли окно, чтобы разогнать духоту", - совсем некстати подумала она.
      - К-к-к.., какой.., какой сюрприз, господа, - заикаясь пробормотала она. Я хотела немного подышать свежим воздухом и.., и...
      - И поиграть в карты? - вкрадчиво подхватил Себастиани. - Мы как раз говорили о том, с каким удовольствием сыграли бы с вами еще раз.
      - Прошу, садитесь, мадам. - Легран встал и пододвинул ей стул.
      - Да, просим. - Великий князь Сергей положил руку ей на плечо и мягко надавил, вынуждая сесть.
      Стороннему наблюдателю его прикосновение показалось бы вполне невинным, но Женевьева ощутила, как впились в плечо его пальцы, и в полном отчаянии поняла, что эти мужчины не шутят. Ускользнув от одной опасности, она попала прямехонько в лапы другой, а голова у нее сейчас слишком затуманена шампанским и гневом, чтобы играть в карты. Единственное, о чем Женевьева могла сейчас думать, это о Доминике Делакруа и его неотвратимой мести за то, что она совершила и что было непростительно - это она вынуждена была хотя и беспомощно, но признать.
      Обмахиваясь веером, Женевьева сделала жалкую попытку улыбнуться:
      - Я польщена, господа, но сегодня у меня нет настроения для карт. Я вовсе не хотела вам помешать, но буду рада разделить ваше общество и, наблюдая за игрой, подышать свежим воздухом.
      Легран собрал карты и начал нарочито медленно тасовать их. Его обильно украшенные перстнями пальцы двигались очень изящно.
      - Вы должны милостиво дать нам возможность отыграться, мадам, - с лучезарной улыбкой попросил он. - В конце концов, вы же - игрок, и для вас дело чести - дать нам еще один шанс.
      Женевьева облизала вдруг пересохшие губы кончиком языка, а ладони у нее вспотели и стали липкими.
      - Охотно, - почти весело сказала она, откашлявшись. - Но я оставляю за собой право выбрать время и место.
      - Однако ставки останутся прежними. - Улыбнулся Себастиани.
      Женевьева быстро соображала. Каким-то чудом в голове у нее внезапно прояснилось. "Скорее всего от опасности, которая подстерегает меня со всех сторон", - мрачно решила она. В настоящий момент она ничем не рискует, оставаясь с поклонниками, если не будет играть в карты. Она кокетливо склонила набок голову и изогнула губы в призывной чувственной улыбке.
      - Ну разумеется, - проворковала она, - я всегда с удовольствием, вы ведь знаете.
      Слова канули в тишину, и Женевьева поняла, что они, вероятно, ничего не расслышали: все четверо уставились на дверь за ее спиной. С дурным предчувствием, уже точно зная, кого увидит, Женевьева медленно повернулась на стуле. В дверях стоял " сам дьявол в образе Доминика Делакруа с кнутом в руке.
      - Ты не посмеешь... - Женевьева услышала свой каркающий голос словно со стороны, а Доминик угрожающе щелкнул кнутом.
      Спазм перехватил ей горло, перед глазами поплыли черные круги., Стоит ей еще раз, не послушавшись внутреннего голоса, возразить - и последствия будут ужасными.
      Доминик подошел к ней, наклонился, словно ястреб над жертвой, как показалось Женевьеве, объятой страхом, схватил ее за запястья и резко поднял со стула.
      - Мужчин я убивал и за меньшее оскорбление, - сказал он с леденящим спокойствием. - И клянусь Богом, ты за это поплатишься!
      Мертвая тишина воцарилась в заполненной сизым дымом комнате. Четверо мужчин сидели за столом, уставившись на эту странную пару, словно не верили глазам и ушам своим. Нe будучи свидетелями сцены, произошедшей в бальном зале, они решили, что лишь тайное присутствие жены в компании четверых поклонников вынудило месье Делакруа к столь чрезвычайной мере.
      Женевьева затрясла головой, надеясь, что в мире грубой справедливости такая мольба - глаза в глаза - будет понята и сочтена уместной. Потом, как волчок, резко развернулась, оказавшись лицом к развевающимся портьерам, но твердая рука схватила, толкнула к двери, и щелкнул кнут. Только выскочив за дверь, Женевьева поняла, что кнут ее не коснулся.
      В тишине, продолжавшейся и после того, как чета Делакруа под щелканье кнута покинула комнату, великий князь Сергей расправил кружевное жабо:
      - Не думаю, господа, что месье и мадам Делакруа, если они те, за кого себя выдают, вели здесь, на Венском конгрессе, абсолютно честную игру. - Встав из-за стола, он взял графин с бренди из шкафа и наполнил бокалы. - Мне наплевать на то, что меня использовали, но, боюсь, в создавшейся ситуации могу сделать лишь один вывод. - Он вопросительно оглядел присутствующих: все задумчиво кивнули в ответ.
      - Но почему? - спросил Чолмондели, делая большой глоток.
      - Возможно, нам удастся понять это, если мы вспомним, о чем каждый из нас говорил с этой верткой дамочкой. Особенно во время интимных свиданий за карточным столом - когда столько было обещано и так мало выполнено.
      - И если мы нащупаем ниточку... - вопросительно начал Легран, снимая карту с колоды, лежавшей на столе перед ним. Открылся туз пик.
      - Тогда мы узнаем, как и зачем нас использовали, - закончил Себастиани, в свою очередь снимая карту - пятерку бубен. Пожав плечами, он поднес к носу бренди и стал изучать букет.
      - А тогда уже сможем решить, что предпринять, - князю Сергею выпал туз червей. - Кажется, мы партнеры, Легран.
      - Мне тоже плевать на то, что меня использовали, - твердо заявил Чолмондели. - А вот на то, что одурачили, - отнюдь.
      - Да, согласен, такое прощать нельзя, - согласился великий князь Сергей, поднимая карты. - Ни в коем случае нельзя.
      Глава 22
      Стоял сильный мороз, и заледеневшая трава острыми шипами прокалывала бальные атласные туфельки Женевьевы, перебегавшей лужайку позади дома Полански. Тонкий луч света, падавший из комнаты, в которой остались четверо игроков, освещал впереди узкую полоску. Весь сад тонул в кромешной тьме, населенной призрачными тенями деревьев и кустов. У себя за спиной она слышала неумолимые шаги капера. Женевьева оглянулась в надежде вступить с ним хоть в какой-то диалог - и немедленно раздался свист и щелчок кнута.
      - Куда мы идем? - отчаянно выдохнула она у ворот, сделанных в высокой каменной стене.
      - Домой, - последовал короткий ответ.
      - Но наша карета на Карнтнерштрассе, - возопила Женевьева, задыхаясь.
      - Ты не поедешь, ты побежишь. - И Доминик подкрепил свои слова еще одним щелчком кнута.
      - Будь ты проклят, Доминик Делакруа!
      Проклятия были единственным оружием, которое она могла противопоставить куда более грозной силе, имевшейся в его распоряжении, и все же, как это ни нелепо, ощущение комичности этой чудовищной ситуации почти пересиливало ее страх и гнев. Дьявол Делакруа с кнутом в руке собирался прогнать ее по укромным улочкам Вены. Пока Женевьева бежит, кнут будет подниматься и опускаться, не причиняя ей никакого вреда. Сказать, что бы случилось, если бы она остановилась и тем самым бросила дьяволу вызов, Женевьева не могла.
      Она дважды ударила Делакруа по лицу на виду у всех гостей, подвергла оскорбительному публичному унижению и в глубине души понимала, что пока еще легко отделалась.
      Этот их, мягко выражаясь, необычный пробег по пустынным мощеным венским улицам, обтекавшим собор, не видел никто, кроме четверых картежников, вдруг сообразила она. Они, конечно же, поделятся столь необычной сплетней с другими. Из головы никак не шла мысль о последствиях, которые это будет иметь. Морозный воздух в сочетании с шампанским производили странный эффект: голова была как в тумане, ноги не слушались, но Женевьева продолжала бежать, потому что о другом не смела и помыслить.
      Наконец они свернули на тихую Домгассе, и Женевьева, буквально упав на тяжелую деревянную дверь в их дом, застучала кулаками. Протянув руку поверх ее плеча, Доминик дернул бронзовый молоточек, и она едва успела отступить назад, так как Сайлас открыл дверь, как всегда, немедленно. Но ведь ему полагалось ждать в карете на Карнтнерштрассе, не так ли? Спотыкаясь, Женевьева прошла мимо слуги в благодатное тепло вестибюля. Ну разумеется, Доминик, должно быть, отослал его домой до того, как отправился на ее поиски по дому Полански. Возможно, и кнут-то он взял у Сайласа.
      - Наверх! - Доминик ткнул ее между лопаток серебряным наконечником кнута, и она, шатаясь, побрела по широкой лестнице.
      Проходя мимо Сайласа, несчастная заметила его изумление. В спальне, которая, что удивило Женевьеву, выглядела точно так, как тогда, когда они ее покинули, Доминик бросил кнут в угол и прошел прямиком в свою комнату для переодевания, с треском захлопнув за собой дверь.
      Сайлас, собирая разбросанные повсюду вещи, сердито спросил:
      - Вы в порядке?
      Женевьева не так хорошо знала Сайласа, чтобы под сердитой интонацией распознать искреннюю заботу. Она кивнула, усаживаясь в кресло подле огня.
      - Он меня не ударил ни разу. Хотя, видит Бог, основания для этого были. Она с облегчением освободилась от своих замызганных бальных туфель и долго растирала пальцы на ногах через шелковые чулки, прежде чем призналась шокированному и осуждающему матросу в том, как провинилась перед Домиником:
      - Я дважды ударила его по лицу, Сайлас, на виду у всех, посреди бального зала.
      Сайлас застыл от изумления.
      - И вы еще здесь?! - Он недоверчиво покачал головой. - Я принесу вам воды с горчицей, чтобы погреть ноги.
      - Неразборчиво, но с явной горячностью ругаясь себе под нос, он вышел.
      Женевьева нервно посмотрела на закрытую дверь в гардеробную Доминика. У нее страшно болели ноги, раскалывалась голова, и все тело тянулось к уютному комфорту постели, но она знала, что ночь еще далеко не окончена. Она устало стянула нижнюю юбку, развязала подвязки и, скатав, сняла чулки с израненных замерзших ног.
      - Сайлас сообразил принести тебе что-нибудь для ног? - внезапно раздался с порога голос Доминика.
      Женевьева подняла голову. Он переоделся в длинный парчовый халат, и, к невыразимому своему облегчению, Женевьева заметила, что дьявол, которого она в нем пробудила, исчез, отбыл снова в свои мрачные глубины, где бы они ни находились. Нельзя сказать, что у капера было хорошее настроение, но он уже взял себя в руки.
      - Да, - ответила Женевьева хриплым голосом, неожиданно начав дрожать и протянув к огню замерзшие руки. - Мне очень жаль, что я ударила тебя. Это непростительно, я знаю, но ты не имел права говорить мне такие вещи.., после всего того, через что я прошла, обвинять меня в распутстве.., и в том, что мне это нравится... - Она содрогнулась от воспоминания. - Это было невыносимо, и я потеряла рассудок. - Голос у Женевьевы по-прежнему был хриплым, она не сводила глаз с огня.
      Прежде чем Доминик успел что-либо ответить, снова появился Сайлас. Он взглянул на обоих, шмыгнул носом, поставил перед Женевьевой таз и наполнил его горячей душистой водой из кувшина.
      - Вы бы лучше дали ей немного бренди, месье, - предложил он. - Сейчас слишком холодно, чтобы бегать по улицам в таких плохоньких одежках. - Это был первый раз, когда Женевьева услышала в голосе Сайласа пусть и едва уловимый, но намек на неодобрение, адресованное месье Делакруа.
      - Оставь нас, - резко оборвал его Доминик, но совету последовал и налил в бокал бренди.
      Женевьева, скривившись от отвращения, замотала головой:
      - Не могу. Я и так ужасно себя чувствую.
      - Не так ужасно, как почувствуешь себя утром, - с грубой прямотой пообещал Доминик. - Но зато впредь будешь поосторожнее с шампанским.
      Слезы навернулись у нее на глаза, но Женевьева ничего не ответила, только осторожно опустила ноги в воду и тут же почувствовала невероятное облегчение.
      - Можешь объяснить, что ты только что имела в виду? - Доминик говорил спокойно, словно предмет не представлял для него большого интереса. - Что ты имела в виду подо всем, через что ты прошла?
      "Конечно, теперь можно рассказать ему всю идиотскую правду, - уныло подумала Женевьева. - Что в конце концов изменится по сравнению с тем, как Доминик уже относится ко мне после сегодняшнего?"
      - Можешь смеяться надо мной, если хочешь. Кажется, это уже больше не имеет никакого значения, но выяснилось, что из меня получится никудышный шпион: какие-то вещи я никогда не могу сделать, несмотря на то что это самый лучший способ достичь цели. Авантюристка из меня явно не получилась - мне нужно было остаться в Новом Орлеане и выйти замуж за Николаса.
      Доминик долго смотрел на нее: тонкая, склонившаяся вперед шея, вздрагивающие и вспыхивающие искорками в отблесках каминного огня локоны, маленькие руки, впившиеся в колени, нелепый контраст голых ног в тазу с роскошью бального платья и драгоценностей.
      - Прошу прощения, Женевьева, но, наверное, я абсолютный тупица. Какие такие вещи ты не можешь делать?
      Женевьева шмыгнула носом и поморщилась: голова у нее готова была вот-вот взорваться.
      - Распутничать. - Слово это вырвалось у нее с каким-то злобным шипением. Что бы ты там ни думал, я не могу ложиться в постель с этими мужчинами. Я могу только притворяться, будто мне этого хочется.
      На мгновение Доминику показалось, что земля повернулась вокруг своей оси, а затем медленно-медленно встала на место.
      - Что же ты тогда делала во время этих свиданий?
      - Играла в пике, - призналась Женевьева, разминая пальцы в теплой воде. Ставила на себя. Если бы проиграла, тогда... - Она пожала плечами. - Поэтому мне нужно во что бы то ни было выигрывать.
      Доминик стоял как громом пораженный.
      - Но эти четверо - самые лучшие в Вене игроки! Женевьева снова лишь пожала плечами. Несколько минут он в недоумении шагал по комнате, потом подошел, встал напротив, взял ее за подбородок и поднял голову. Женевьева вынуждена была встретить его взгляд.
      - Ты говоришь правду?
      - Ну вот, теперь ты обвиняешь меня во лжи! - Женевьева заплакала. Сначала я была распутницей, теперь - врунья.
      - Я ни в чем тебя не обвиняю, фея, - осторожно сказал Доминик. - Просто хочу убедиться, что на сей раз все правильно понял. Ты добывала информацию, играя в карты и обещая партнерам себя в случае их победы? Так?
      - В двух словах - да. Может, и не слишком хорошо продуманный план, но... Только теперь я поняла, что они обменялись информацией и, наверное, поняли, что я не та, за кого они меня принимали. Вот я и пыталась усыпить их подозрения сегодня вечером.
      Доминик нахмурился:
      - Но это не все, что ты сделала, Женевьева.
      - Нет. - Она вздохнула. - Но ты так рассердил меня своими инсинуациями и придирками. Конечно, ты не знал, скольких нервов стоило мне все это, а я не могла довериться тебе, потому что ты сказал бы, что я проявляю дурацкую щепетильность...
      - Что, черт возьми, заставило тебя так думать? - перебил Доминик, соображая, встряхнуть ли ее как следует, прежде чем обнять.
      - Ну, ты ведь думал, что это такой простой план и что для меня было вполне естественно предложить его... Только, когда я говорила о нем, я не понимала еще... - Пальцы ее лежавших на коленях рук сцепились в какой-то немыслимый узел. - В тот момент мне казалось, что это все такая чепуха и.., и что это так вписывается в наше приключение. Ведь мы действительно лишь участники одного общего приключения, не то что уважаемые люди, и не принадлежим друг другу.
      Доминик размышлял: сколько времени понадобится, чтобы убедить ее в том, что в их отношениях, быть может, есть и нечто другое - самое главное. Но Женевьева была так уверена в том, что говорила! Однако эту проблему он отложил на потом и вернулся к более насущной.
      - Не понимаю, почему ты не доверяешь мне настолько, что не могла сказать: "Этого я делать не хочу"? - мягко спросил он. - Тебе пришлось выдержать такое нервное напряжение, намеренно заставляя меня думать совсем другое, в результате чего я не только не помог, но и усугубил твои проблемы. Сколького можно было бы избежать, если бы ты доверилась мне.
      - Но откуда я могла знать, что ты поймешь? - Женевьева впервые за все это время посмотрела на него. - Ты принял мой план с такой готовностью, а, когда я возвращалась домой, вел себя так, словно ничего необычного не произошло...
      - Было безумием с моей стороны то, что я согласился, - резко перебил Доминик. - Но ты выглядела такой, черт возьми, самоуверенной, знающей, что делаешь. Я считал, что не имею права тебе мешать. А кроме того, казалось, что у тебя так здорово все получается, ты приносила столько нужной информации. Будь я проклят, Женевьева, ты нарочно заставляла меня верить, что тебе все это очень нравится! Меня терзала самая постыдная, мучительная ревность. Женевьева Латур. Самое опустошающее чувство из всех. Я никогда прежде его не испытывал и не был готов к нему. А ты подливала масла в огонь.
      - Ревность? - пробормотала удивленная Женевьева, вынимая ноги из таза. - У тебя? Ко мне? - Это было самое неожиданное открытие; на миг оно заслонило собой все ее телесные недуги и душевные раны.
      - Именно! - горько усмехаясь над собой, подтвердил Доминик. - Ревность из-за флирта, в которые играл этот маленький фонтанчик женственности. Немедленно дай мне самую торжественную клятву, что никогда больше не будешь скрывать от меня ничего, что мне интересно и касается меня. - Бирюзовые глаза смотрели строго.
      - Если бы ты сказал мне, что чувствуешь, я бы призналась, - не стала спорить Женевьева, решив, что, судя по всему, от нее больше не требуют взять всю вину за случившееся на себя. - Ты ничего не сделал для того, чтобы я сказала тебе правду, наоборот. - Наклонившись, она вытерла ноги полотенцем, которое оставил Сайлас. - У меня так болит голова, Доминик. Может быть, продолжим утром?
      - Мне нужно твое твердое обещание. - Подхватив под мышки, Доминик поднял ее на ноги, и в этот момент раздался громкий стук бронзового молоточка о входную дверь, разнесшийся по всему дому. - Кого еще черт...
      Отпустив Женевьеву, Доминик вышел и, перегнувшись через перила, посмотрел в вестибюль. Женевьева тихо подошла, встала рядом и тоже заглянула вниз. Сайлас уже спешил к двери, в которую продолжали стучать. А когда он открыл, месье Фуше бесцеремонно прошел мимо.
      - Где месье Делакруа, приятель? Мне нужно немедленно переговорить с ним.
      - Что за неотложное дело, Фуше? - нарочито беспечно прокричал сверху Доминик.
      - А, Делакруа! - Посетитель приветственно поднял руку и, перескакивая через ступеньку, стал быстро подниматься по лестнице. - Простите за столь необычное появление. Мадам Делакруа, к вашим услугам, - несмотря на явную спешку, он галантно поклонился босоногой Женевьеве.
      - Мы очень рады видеть вас, месье, - сказала она, отступая в открытую дверь спальни.
      К ее удивлению, француз воспринял это как приглашение и вслед за ней вошел в неубранную комнату: чулки и туфли валялись на полу рядом с тазом и мокрым полотенцем. Женевьева беспомощно посмотрела на Доминика. Тот позвал Сайласа.
      - Что случилось, Фуше? - прямо спросил он, протягивая нежданному гостю бренди, который чуть раньше налил для Женевьевы.
      - Я.., э-э.., слышал.., э-э.., о кое-каких впечатляющих событиях на балу у Полански, - с необычным смущением произнес Фуше, - и счел, что мне не следует терять времени, поскольку ваше пребывание в Вене, очевидно, подходит к концу.
      - Очевидно, - согласился Доминик со своей обычной сухой улыбочкой. - Не думаю, что нас теперь будут где-нибудь принимать.
      - Конечно. - Фуше отпил глоток бренди и подождал, пока Сайлас унесет таз и соберет разбросанные вещи Женевьевы.
      - Мадам пора в постель, - позволил себе, выходя из комнаты, заметить Сайлас и закрыл дверь с весьма решительным стуком.
      "Фуше, похоже, нисколько не смутило то, что матрос с серьгой и "конским хвостиком" служит горничной у дамы, - подумала Женевьева, - ведь Фуше уже давно подозревает, что Делакруа - не совсем обычная супружеская пара".
      - Сегодня никому из нас не придется спать, - сообщил Фуше, - если, конечно, мне удастся уговорить вас объединить паши усилия.
      Женевьева, почувствовав, что ко всем ее несчастьям добавилось головокружение и возобновились тошнотворные позывы в желудке, снова села в кресло. Если бы не это, и у нее, как у Доминика, загорелись бы глаза и лицо стало бы настороженным. Но сегодня она выжата эмоционально и физически и к стыду своему готова в любой момент расплакаться, подпирая рукой раскалывающуюся голову. Только себя следовало ей винить в том, что выпила слишком много шампанского, и, конечно, она не могла не понимать, что в значительной мере именно из-за этого произошли бурные события сегодняшнего вечера. Но вынужденная пробежка по улицам и напряженный длительный разговор, в ходе которого ей пришлось выложить все правду и который, как она догадывалась, еще не закончен, лишили Женевьеву последних сил. На данный момент Наполеон Бонапарт был ей в высшей степени безразличен.
      - Фуше, мы продолжим внизу, если, не возражаете, - предложил Доминик, снова открывая дверь. - Сайлас проводит вас в гостиную. Я немедленно присоединюсь к вам.
      Фуше поймал взгляд Доминика и, казалось, впервые увидел, как плохо выглядит Женевьева.
      - Согласен, - так же отрывисто ответил он. - Очень сожалею, что нарушил ваш покой, мадам. - И, чуть щелкнув каблуками, удалился.
      - Я не знаю, сколько времени тебе придется отдохнуть, но лучше немного, чем ничего, - сказал Доминик. - Пойдем, я помогу тебе раздеться.
      - Но раз мы партнеры, разве я не должна участвовать во всех твоих планах, чего бы они ни касались, - чисто символически воспротивилась она, разрешая поднять себя на ноги.
      - В настоящий момент, дитя мое, ты не годишься в партнеры и цыпленку, уговаривал Доминик, расстегивая на ней платье.
      Он уложил ее в кровать за несколько минут, и, как только раскалывающаяся от боли голова коснулась прохладной подушки, глаза у Женевьевы моментально закрылись. Наклонившись, Доминик убрал ей волосы со лба и нежно поцеловал:
      - С разговором о нас с тобой, боюсь, придется немного повременить. Но не очень долго, фея.
      Ее ресницы вздрогнули в ответ, что он расценил как согласие, и, задув свечи, Доминик вышел.
      - Итак, Фуше, здесь нам никто не помешает. - И Делакруа подошел к камину и встал спиной к огню.
      - Вы заинтересованы в том, чтобы помочь Бонапарту бежать с Эльбы? - По форме реплика его была вопросительна, но оба хорошо знали, что это не вопрос, а утверждение, поэтому Доминик лишь слегка наклонил голову в знак согласия. Сейчас как раз настал подходящий для этого момент, - продолжил Фуше, - но Наполеону нужно будет обойти французские и британские суда, патрулирующие пролив. У вас есть опыт в подобных делах, не так ли?
      Разлетающиеся брови Доминика вопросительно выгнулись:
      - Так значит, вы знаете, кто я?
      - О да, мой друг. Уже три дня. - Пожилой царедворец тихо хмыкнул. - У меня тоже в Америке есть свои люди, как вам, должно быть, известно.
      Доминик сокрушенно покачал головой:
      - Конечно, мне следовало это знать. Как мне связываться с Наполеоном: через Бартолуччи в Легорне или через Феша в Риме?
      - С домашним заданием вы справились, - похвалил Фуше.
      - Это Женевьева, - уточнил Доминик, и глаза его потемнели.
      Фуше оттопырил нижнюю губу:
      - Очень находчивая дама ваша жена. Поздравляю вас, Делакруа. - Секунду он задумчиво смотрел на огонь, затем вернулся к теме:
      - У Наполеона на Эльбе недостаточно судов, чтобы перевезти тысячу двести человек, даже если ему удастся под недремлющим оком Нила Кэмпбела мобилизовать их всех. Так что придется приобрести на материке еще пару кораблей. И укомплектовать их командами.
      Доминик понимающе кивнул:
      - В Легорне уже стоит мой собственный корабль с командой и есть достаточное количество людей, чтобы составить команду сокращенной численности на еще одном крупном судне.
      Ну а приобрести торговый корабль в таком большом порту не составит труда.
      - Отлично. - Фуше решительно кивнул - с этим покончено. - Бартолуччи представит вас Бонапарту, который постоянно принимает посетителей. Не вижу причин, почему бы вам и мадам не присоединиться к сонму любопытствующих. Когда увидите его, скажите, что я собираюсь вместо нашего мракобеса посадить на трон Луи Филиппа. Это подтолкнет его. - Хитрый старый лис хмыкнул. - Народ взывает к нему. Стоит Наполеону сделать шаг на французскую землю - и он окажется на гребне волны народного энтузиазма. Но если Бонапарт промедлит, то у французов будет еще меньше причин желать его возвращения.
      - А вы это планируете? - спросил Доминик.
      - Если Наполеон не поторопится... - Искусный интриган Фуше грустно усмехнулся. - Так, как сейчас, больше продолжаться не может.
      - Значит, мы не должны терять времени, - воскликнул Доминик! с полным пониманием этой непростой ситуации. - Я должен поговорить с Бонапартом, выяснить состояние его флота, затем приобрести все, что требуется, и выработать план обхода кораблей, блокирующих... - Он обернулся к Фуше с доверительной и спокойной улыбкой пирата, готового действовать.
      - Это все нелегкие задачи, мой друг, - ответил Фуше, будто об этом нужно было напоминать. - Но я нисколько не сомневаюсь в том, что вы выполните их во имя благоденствия Франции. - Доминик при этих словах удивленно поднял бровь, и Фуше хмыкнул:
      - Впрочем, благоденствие Франции не ваша забота, не так ли?
      - Я торговец, Фуше, - чуть передернув плечом констатировал, Доминик. - Мне хорошо заплатили за работу, и я ее хорошо выполню.
      - Это более надежный мотив, чем лояльность и слепой патриотизм, - безо всякой иронии констатировал Фуше. - Я тоже в некотором роде торговец, только получаю не деньгами, а властью.
      - Они идут рука об руку, - добавил Доминик, и оба на прощание рассмеялись, почувствовав на мгновение родство между интригой и пиратством, между властью и деньгами.
      Доминик еще полчаса совещался на кухне с Сайласом, который и не думал спать, отлично понимая, что события этого вечера незамедлительно повлекут за собой перемены в их жизни. Слуга получил распоряжение закрыть дом, расплатиться за аренду и следовать за месье в Легорн как можно скорее вместе с матросами, которые помогали прислуживать в венском доме. Там они должны присоединиться к команде "Танцовщицы" и ждать дальнейших распоряжений.
      Доминик отправился наверх, ему предстояла неблагодарная роль - прервать слишком короткий сон Женевьевы. Но когда он зажег свечу и увидел ее, забывшуюся глубоким сном, решимость пирата поколебалась. Женевьева была в ужасном состоянии, уже когда они вернулись домой, а долгое путешествие в карете по разбитым дорогам итальянского побережья только усугубит его. Хватит ли у Женевьевы сил более двух суток путешествовать в таких условиях?
      Можно, разумеется, оставить ее здесь и велеть Сайласу привезти позже. Доминик улыбнулся, представив себе, что сказала бы Женевьева, узнай о сомнениях Доминика. Его фея до конца без колебаний разделила с ним это рискованное дело и не потерпит даже мысли о том, чтобы остаться, она будет яростно, отрицать любое предположение, будто ей не под силу ехать. Ну что ж, на стороне Женевьевы молодость и здоровье. А он постарается, насколько возможно, облегчить ее страдания, пока природа не возьмет свое и Женевьева окончательно не оправится от пережитого. Но до тех пор мадемуазель Женевьеве придется потерпеть. "Правда, нельзя быть уверенным, что терпеть она будет молча", - грустно подумал Доминик, опуская свечу на столик рядом с кроватью. Однако можно дать ей поспать еще чуть-чуть, пока он сам будет одеваться и собирать вещи. Доминик разбудит ее в самый последний момент.
      Предрассветный час грозил перейти в утро, когда Доминик решил, что ждать больше нельзя. Саквояж уже привязан на крыше экипажа. Доминик тепло оделся: плотные бриджи, сапоги и сюртук; па стуле был приготовлен толстый шерстяной плащ. Женевьеве Доминик подобрал бархатный костюм для верховой езды на теплой подкладке, сапожки, плащ и муфту.
      Женевьева стряхивала с плеча тяжелую руку и, казалось, не слышала, как Доминик настойчиво будит, повторяя се имя. Она пыталась спрятать голову под подушку, чтобы не мешал спать раздражающий свет лампы, но конец был неизбежен. Как только сознание вернулось к ней, неумолимо вернулись и неразлучные спутники похмелья: тошнота, барабанный бой в висках и сухость во рту. Она со стоном перекатилась на спину.
      - Имей жалость, уйди и дай поспать.
      - Тебе придется немедленно встать, - твердо сказал Доминик, срывая одеяло, - одеться и выпить кофе.
      При одной мысли об этом Женевьева почувствовала себя так, словно кто-то вытягивает из нее кишки. Она не могла понять, почему Доминик столь безжалостно с ней обращается. Снова застонав, Женевьева повернулась спиной к свету и свернулась в клубок.
      Несмотря на сочувствие к ее страданиям, которые каперу были хорошо памятны по дням юности, он не отступил. Доминик приподнял Женевьеву, и поставил на ноги, на которых она держалась весьма нетвердо и при этом все время трясла головой, отказываясь помогать ему.
      - Ты ведь не хочешь, чтобы я оставил тебя здесь, Женевьева?
      - Оставил? - Желто-карие глаза с трудом открылись.
      - Да, здесь, - резко ответил он, стягивая с нее ночную рубашку. - Я еду в Легорн. Ты со мной?
      - Меня сейчас стошнит, - простонала она и задрожала от холода.
      - О Боже, - пробормотал Доминик, - да тебе еще хуже, чем я думал. Сколько же шампанского ты выпила?
      При слове "шампанское" Женевьева споткнулась и, налетев на комод, вцепилась в него.
      Доминик подошел к двери:
      - Сайлас, мне нужна одна из твоих дьявольских смесей! Женевьева заковыляла обратно к кровати и заползла под одеяло.
      - L- Если я сейчас умру, - сказала она, - так лучше уж умереть здесь.
      - Не умрешь. Ты будешь спать в карете, а уже к вечеру снова станешь человеком. У Сайласа есть средство против тошноты, но от головной боли оно, боюсь, не поможет.
      Сайлас появился, неся поднос, на котором стоял большой стакан отвратительно пахнущей жидкости. Он поставил его рядом с кроватью, бросив понимающий взгляд на скрючившуюся Женевьеву.
      - Единственное средство от похмелья - это выспаться, - прокомментировал он уже в дверях.
      - В данном случае это не для нее, Сайлас. - Доминик взял в руку стакан. Ну давай, Женевьева. Выпей. Обещаю, от этого ты почувствуешь себя лучше. А если сможешь выпить все залпом, будет не так уж и противно. - Он ободряюще улыбнулся ей.
      Женевьева, которая никогда в жизни не была в столь ужасном состоянии и даже не выходила на улицу в такую холодную погоду, жалобно посмотрела на него, закрыла глаза и залпом выпила содержимое. Пока горькая жидкость прожигала ей готовый вывернуться наизнанку желудок, она, дергаясь и извиваясь, молила о смерти. Из глаз ее катились слезы, она хватала воздух ртом, словно выброшенная из воды рыба. А потом произошло чудо. Буря в животе стихла, кислотное жжение прошло, и она поняла, что ее больше не тошнит.
      - Это суровое лекарство, я знаю. - Доминик ласково погладил ее но спине. Я бы не дал его тебе, если бы не чрезвычайные обстоятельства. Мы должны быть в пути еще до восхода.
      Женевьева кивнула, как ей казалось, весьма энергично, и от этого боль в висках усилилась. Она решила, что впредь движения нужно делать только медленные и осторожные. Именно так, медленно и осторожно, свесила ноги, села на край кровати и, наклонившись, потянулась за чулками. В затылке громко забухало, поэтому она постаралась подтянуть ноги к рукам, а не наоборот.
      Доминик не удержался от улыбки, наблюдая за тем, как Женевьева пытается обмануть свое похмелье. Губы у нее были сурово и решительно сжаты, глаза широко открыты, словно ее веки приклеились к бровям.
      - Давай-ка я помогу тебе, - сказал Доминик. - Ложись в постель.
      Женевьева со стоном облегчения вновь опрокинулась на спину.
      Он надел ей чулки, аккуратно разгладив и тщательно завязав подвязки. Женевьева тихо вздохнула, и Доминик бросил на нее свирепый взгляд. Казалось, прошло много времени с тех пор, когда они последний раз предавались любви весело и свободно - как в начале, - и это стройное тело вновь показалось ему бесконечно желанным.
      С некоторым удивлением Доминик заметил, что, пока он разглядывал Женевьеву, она снова уснула. Между тем заря уже занималась над горизонтом.
      Спохватившись, Доминик быстро начал одевать Женевьеву.
      Не прошло и получаса, как он укутал ее в плащ, дал в руки муфту и усадил в карету.
      Следующие шестьдесят часов остались самым страшным воспоминанием в жизни Женевьевы. Они останавливались, только чтобы сменить лошадей и поесть. Большую часть первого дня она проспала на плече у Доминика. Но ночью Женевьева проснулась, и чувствовала она себя еще хуже, чем раньше, ко всем ее мучениям добавились еще и тряска в карете по разбитым дорогам. Гостиницы, в которых они останавливались, представляли собой обыкновенные постоялые дворы. Просьбу принести воды, чтобы умыться, здесь встречали с полным недоумением, еду, которую подавали, Женевьева находила совершенно несъедобным варевом.
      Доминик оставался абсолютно невозмутимым, все эти мелочи его нисколько не трогали, а когда спутница сердилась, или жаловалась, или, как это было не раз, начинала плакать от холода, грязи и прочих неудобств, он лишь гладил и похлопывал ее по плечу, как капризного малого ребенка. И надо сказать, что такое обращение оказывало желаемое действие: Женевьева сразу чувствовала себя виноватой, извинялась, заставляла себя сидеть прямо и с интересом смотреть в окно.
      К концу третьего дня карета перевалила через холм, и путники увидели порт Легорн на берегу моря, простиравшегося до французского берега. Когда спустились в белый опрятный городок, Женевьева безошибочно угадала в изящном абрисе корабля, покачивавшегося на рейде, "Танцовщицу", и сердце радостно забилось.
      "Танцовщица" была единственным домом, который у нее теперь остался, а никогда еще Женевьева не нуждалась в домашнем уюте, покое и безопасности так, как сейчас.
      Глава 23
      - Ну, мадам Делакруа, как вам нравится мое маленькое королевство? Опальный император энергично обвел рукой спускавшийся террасами к голубой бухте сад дворца Мулини.
      - Восхитительно, сир! - ответила Женевьева в строгом соответствии с правилами приличий, которые были лишь данью условностям.
      Императору-изгнаннику не было никакого дела до этого маленького уголка земли - действительно никакого! В ответ на ее такт и осторожность в глазах его мелькнула искорка благодарности.
      Гости собрались на веранде, расточая комплименты правителю Эльбы по поводу красоты и порядка, царящих в его владениях, и любовались видом с террасы, расположенной в очень удобном месте, - ни один корабль не мог войти в бухту, не будучи замеченным отсюда. Все эти люди приехали из Англии, Франции и Италии в жажде увидеть и поговорить с удивительным человеком, который завоевал всю Европу, за исключением маленького ее уголка. А теперь, в изгнании, стал дружелюбным собеседником, охотно рассказывающим о своей жизни.
      Но с такими посетителями, как Делакруа, у коих были нужные рекомендации. Наполеон обсуждал совсем иные материи.
      Женевьева не принимала участия в ночных бдениях, которые велись в маленьком кабинете, напоминавшем походную палатку, где не было ничего лишнего. Но Доминик доверительно рассказывал ей обо всем, возвращаясь в их шикарно обставленную комнату для гостей. Они не обманывались на счет этого толстого человека с круглым лицом и выразительными глазами, казалось бы, действительно довольствующегося правлением своим маленьким королевством, командованием игрушечными армией и флотом, строительством дворцов и загородных усадеб. В свои сорок шесть лет Бонапарт оставался тем же честолюбивым лейтенантом, каким был в молодости. К тому же амбиции его подпитывались скукой и пережитым крушением надежд, когда в одночасье он был лишен абсолютной власти и всеобщего поклонения.
      - Как я понимаю, сэр Нил Кэмпбел отбыл на материк? - невзначай заметила Женевьева хозяину, наблюдавшему за флотилией кораблей в полевой бинокль, который держал у него перед глазами слуга.
      Бонапарт улыбнулся:
      - Он хочет проконсультироваться во Флоренции с доктором по поводу своего зрения, мадам.
      - Я надеялась встретиться с ним, - так же небрежно обронила Женевьева.
      - Боюсь, его не будет дней десять или около того. - Суверен Эльбы пожал подложенными плечами. - Но разумеется, мы будем рады, если вы и месье Делакруа останетесь с нами до его возвращения.
      - Вы очень любезны, сир. - Женевьева улыбнулась собравшимся вокруг, которые слышали этот на первый взгляд ничего не значащий разговор и не сомневались в том, что и "хозяин" острова, и те из гостей, кто пожелает, будут здесь в момент возвращения сэра Кэмпбела.
      - Буду весьма рад. Пойдемте в дом, пора обедать. Становится прохладно. Вы не находите, что ветер свежеет, Делакруа?
      Капер прищурился от ветра, трепавшего его темно-каштановые волосы. Исподтишка взглянув на него, Женевьева ощутила уже знакомое волнение. Как она любила смотреть на Доминика, когда он стоял вот так, вглядываясь в море, голова чуть запрокинута: свободен!
      - Думаю, что с юга идет лишь легкий бриз, сир, - ответил он. - Предстоит ясная ночь, луна будет отлично видна.
      "Интересно, ясная ночь нам на руку или нет?" - подумала Женевьева. Казалось, на Бонапарта никакого впечатления не произвело сообщение Доминика, и по дороге в дом они говорили о том о сем, словно ничто в этой жизни их не беспокоило. Может быть, безлунная ночь больше подходит для того, чтобы незамеченными пройти через заслоны?
      Она незаметно взяла под локоть Делакруа, шагавшего рядом с императором. Доминик улыбнулся и накрыл ладонью ее пальцы Женевьеве стало так тепло от этого прикосновения.
      Казалось, что с той последней ночи в Вене Доминик к ней очень переменился.
      Капер взял с нее слово, что впредь Женевьева никогда не будет действовать без согласования с ним, когда речь идет о делах, касающихся его, и никогда не будет сомневаться в его готовности помочь, если речь идет о ее безопасности.
      Делакруа ничего не обещал ей взамен, но Женевьева определенно чувствовала ауру безопасности, которой капер окружил ее, и ауру нежности, какую прежде чувствовала с ним только в моменты любви. Женевьева не знала, что все это значит, но чувствовала себя во сто крат счастливее. Раз или два в ее мечты вторгались мысли о будущем, но она с легкостью отбрасывала их "на потом". В настоящем было слишком много дел, оно сулило столько счастья! И ничто не предвещало, что можно лишиться того и другого.
      Во время бесчисленной, смены блюд за изысканнейшим обедом Доминик поймал себя на том, что каждую минуту смотрит па Женевьеву. Словно ему постоянно необходимо убеждаться: с ней все в порядке, ей не скучно, тарелка ее не пуста и в бокале есть вино. Правда, о последнем беспокоиться не приходилось. Как большинство умных людей, Женевьева умела учиться на собственных ошибках и более не выказывала склонности подвергать себя алкогольному отравлению.
      Как всегда, вокруг мадам Делакруа толпились восторженные поклонники, но ее естественное кокетство Доминика больше не злило - теперь он знал, что фея не способна идти до конца. Доминик вздрогнул, вспомнив о том, что приходилось ей переживать в те вечера, когда он топил свои подозрения в бренди, слишком эгоистичный, чтобы понять, что Женевьева никогда не сможет до конца выполнить план, так наивно и бездумно одобренный им. Просто Женевьева изо всех сил старалась стать такой, какой, по ее мнению, капер хотел ее видеть, быть настоящим товарищем в его авантюрах.
      Господи, ведь она и теперь именно так рассматривает их отношения! При этой мысли взгляд его затуманился. Доминик знал, что Женевьева его еще не любит. Она слишком молода, слишком неопытна в житейских делах, поэтому и затеял долгую любовную игру, которая ему самому, к великому удивлению, показалась увлекательной.
      За Розмари он вовсе не ухаживал - любовь в один миг накрыла их, словно снежная лавина, а с Анжеликой ухаживания были просто неуместны, их не понимают в мире, где единственная цель - доступ к открытому кошельку. Но в нежной, капризной, любовной покорности этой тигриноглазой феи Доминик Делакруа неожиданно открыл для себя новое чувство. Она безупречно вела себя после отъезда из Вены, и ему не составляло труда придерживаться принятого решения.
      - Мы встретимся в моем кабинете, месье Делакруа, - прервал его размышления Наполеон Бонапарт, говоривший решительным голосом, по-прежнему вызывавшим безоговорочное повиновение.
      Доминику предстояло выполнить рискованнейшую в его жизни миссию, всем участникам которой грозила смертельная опасность, и он не мог позволить себе хоть на йоту утратить ясность мысли и оплошать. Не важно, что ему уже заплатили, не важно, что, когда Наполеон окажется на свободе, миссия капера будет считаться выполненной, независимо от того, что ждет императора в дальнейшем. Доминик почувствовал себя причастным к его судьбе, гордость креола оказалась поставленной на кон. А гордость значила для Доминика больше, чем сколь угодно толстый кошелек. Капитан Делакруа за недолгий срок знакомства с Наполеоном Бонапартом проникся уважением к величию этого человека и сочувствием к превратностям его судьбы. Закоренелый прагматик был побежден.
      - Я хотел бы отправить Женевьеву обратно на корабль, сир. После этого я немедленно присоединюсь к вам. - Получив благосклонный кивок в ответ, Доминик пересек комнату и подошел к Женевьеве в тот момент, когда она собиралась отправиться в сад под руку с лордом Джоном Расселом.
      - Дорогая, могу я отвлечь тебя на минуту? - Он дружески улыбнулся лорду Джону, и тот поспешил вернуть мадам Делакруа мужу. - Ты должна вернуться на "Танцовщицу", фея, - Доминик говорил по-английски, приглушенно и быстро, чтобы слуги-французы и итальянцы не могли его понять. - Я останусь здесь, провожу императора в бухту, где он сегодня вечером сядет на корабль.
      - А почему мне тоже нельзя при этом присутствовать?
      - Если случится нечто непредвиденное, я не хочу, чтобы это коснулось и тебя. Сайлас отвезет тебя на "Танцовщицу", а сам вечером примет командование "Святым Духом".
      - Это действительно случится сегодня вечером? - Желто-карие глаза весело заблестели. - Даже при ясной луне?
      - Уверяю тебя, темная ночь была бы предпочтительнее. Но ветер нам благоприятствует, Кэмпбела нет, и корабли готовы. Завтра может не быть луны, но и ветра тоже. Словом, надо пользоваться тем шансом, какой предоставляется.
      - А войска уже погрузились на корабли?
      - Надеюсь, это происходит как раз в эту минуту. Гости собираются на экскурсию в горы, чтобы осмотреть место для занятий спортом, так что до вечера никто яз них здесь не появится. А из подданных императора на острове никто и глазом не моргнет, даже если заметит что-то необычное.
      - Тогда не должно быть никаких неожиданностей! - сделала вывод Женевьева с присущей ей логикой. - Я бы предпочла остаться здесь, с тобой, и принять участие в волнующем событии.
      Глаза Доминика сузились:
      - Надеюсь, вы не забыли, мадемуазель Латур, что, плавая на моем корабле, вы безоговорочно подчиняетесь мне.
      Женевьева вспыхнула: это замечание разбудило былые воспоминания. Она действительно забыла, что хозяин фрегата - хозяин и всего, что на нем есть. Просто в последние дни у Женевьевы не было повода думать об этом.
      - Ну пожалуйста, - умоляющим голосом попросила она, используя другую тактику, которая с новым, покладистым Домиником могла бы рассчитывать на больший успех, но не в данной ситуации.
      - Нет. Я не хочу, чтобы ты путалась у меня под ногами.
      - Чтобы тебе не пришлось обо мне беспокоиться? Но я не...
      - Женевьева!
      Побежденная, она сникла. Женевьеве все равно не переломить его, следовательно, глупо нарушать установившееся между ними согласие бессмысленными спорами.
      - Тогда я пойду соберу вещи.
      - Сайлас уже собрал. Он ждет тебя в спальне. Как только гости отбудут в горы, вы отправитесь в порт, - Доминик вдруг рассмеялся и ущипнул ее за щеку. - Не будь так неутешна, фея. Ты еще много чего увидишь интересного.
      - Но я не хочу, чтобы меня убирали с дороги, как беспомощную, - насупилась она. - Я не твоя подопечная.
      Его теперешняя терпимость была безгранична: Доминик лишь спокойно повторил:
      - Пока ты плаваешь со мной, ты моя подопечная. На земле, полагаю, мы равные партнеры, но на корабле все подчиняются мне. Все. Меня ждет Бонапарт, и будет неловко объяснять свое опоздание тем, что пришлось урезонивать ярую спорщицу, которая не знает слова "нет".
      - О, конечно, я понимаю, что это не прибавит тебе авторитета. - Женевьева озорно улыбнулась. - Но ты уверен, что не хочешь пойти со мной? Я могу придумать гораздо более интересные способы провести день, чем сидеть взаперти с Наполеоном или наблюдать за тем, как грузится на корабли его армия.
      - Ты распутница, - не без удовольствия констатировал Доминик. - Я вообще-то тоже, но подобные предложения могут помешать мне сосредоточиться на главном. Так что прочь отсюда. Можешь потратить остаток дня на то, чтобы придумать развлечение для меня, когда я вернусь. - Он коснулся пальцем кончика ее носа и зашагал к выходу, но у самой двери обернулся:
      - Да, фея, когда будешь придумывать, не скупись на фантазию. - С этим Доминик вышел, оставив Женевьеву в приятном возбуждении, от которого даже стало приятно покалывать кожу.
      Спустя час Сайлас посадил ее в ландо у ступенек дворца и, взобравшись на козлы, отпустил вожжи. Нетерпеливо бивший копытом мул тут же тронулся с места.
      "Танцовщица" покачивалась на рейде - один из пяти больших кораблей флотилии, изготовившихся к плаванию. Женевьева проворно прыгнула в корабельную шлюпку, ожидавшую у пристани. Шлюпка направилась к грациозному фрегату. Там Сайлас оставил Женевьеву, а сам отбыл на "Святой Дух" - торговый корабль, нанятый Домиником в Легорне.
      Женевьева спустилась в каюту, чтобы сменить элегантное платье для дворцовых приемов на простое хлопчатобумажное. Изящные туфли уступили место детским башмачкам. Золотистая копна волос была стянута в узел шарфом Доминика. Приготовившись таким образом, Женевьева вышла на шканцы и заняла там свою обычную позицию - у гакаборта, откуда могла наблюдать за всем, что происходит в гавани, а равно и на самой "Танцовщице".
      Ее присутствие на фрегате стало уже таким привычным, что даже боцман относился к девушке с некоторым уважением, показателем чего могло служить признание за ней этого места как законного - хозяин четко дал понять, что сюда нельзя вторгаться никому. Если Женевьеве что-то требовалось - еда, кофе или вода, а Сайласа не было или он был занят своими матросскими обязанностями, ей и в голову не приходило попросить кого-то другого исполнить обязанности камердинера. Она сама заботилась о себе, тихо пробираясь вдоль перил, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Такое поведение не осталось незамеченным и было оценено.
      Облокотившись на перила, Женевьева разглядывала стоявшие в гавани корабли, и ей становилось все яснее, что там происходит необычно активное движение. Личный бриг Наполеона "Непостоянный" был перекрашен под английский. Маленькое суденышко сновало в бухте, подвозя к нему последние запасы: печенье, рис, овощи, сыр, солонину, крепкие напитки и пресную воду. Когда Нила Кэмпбела не было на острове, никому и в голову не приходило спрашивать, что происходит. Для островитян Наполеон не был пленником, он ничего не обещал им и распоряжался собственными армией и флотом, как считал нужным. Просто если бы он захотел покинуть остров, французские и британские патрульные суда остановили бы его. Но для этого им сначала нужно было его поймать.
      Женевьева с сомнением покачала головой: Доминик был убежден, что им удастся обойти патрульные корабли. Сам Наполеон нисколько не сомневался в успехе - его уверенность базировалась на осознании своей миссии: снова освободить Францию от Бурбонов и восстановить империю. Но наблюдательнице с "Танцовщицы" было видно, что шансы беглецов весьма призрачны. Единственное, на что они могли рассчитывать, так это на то, что план неожиданного побега окружен строгой секретностью, а поэтому ни у кого не возникнет подозрений. Наполеон исподволь готовил свой флот к прорыву, при этом оживленно обсуждая строительство дорог, организацию больниц и новый бюджет Эльбы на 1815 год.
      "Он так же лукав и хитер, как старый лис Фуше", - подумала Женевьева и восхищенно улыбнулась. Она знала, что Доминик подпал под чары Наполеона, и понимала почему. И даже думала, что если бы ей позволили присутствовать во время обсуждения их планов, то тоже оказалась бы под обаянием Бонапарта. А так она видела в происходящем лишь продолжение приключения, начавшегося в день несостоявшейся помолвки и дающего возможность находиться рядом с мужчиной, который был в ее жизни всем, без которого...
      Стоп, это запретная тема, ей нет места в сегодняшней реальности. Единственной мечтой Женевьевы было каким-нибудь образом стать неотъемлемой частью, невидимой тканью жизни Доминика Делакруа и не поднимать разговоров о будущем: пусть оно придет само собой.
      Громкие приветственные крики по левому борту привлекли внимание Женевьевы. Она перегнулась через перила: небольшой тендер, набитый мужчинами в форме жандармов так, что осел почти по самый планшир, качался па волне под кормовым трапом. И жандармы неуклюже - рапиры путались у них в ногах - стали взбираться по качающейся веревочной лестнице. Солнце сияло на их серебряных пуговицах, на золоте эполет и блестящих пряжках.
      - Два часа в море - и у них все кишки вывернет наизнанку, - сказал штурвальный у Женевьевы за плечом. - Очень им тогда помогут эти их пижонские мундиры!
      Женевьева, которая только раз испытала превратности морской болезни, бросила на него укоризненный взгляд, но штурвальный лишь фыркнул, явно не испытывая угрызений совести, и Женевьева не удержалась от ответной улыбки. Наблюдая, как неловко вновь прибывшие пытаются приспособиться к качающейся под ногами палубе, тесным помещениям и отсутствию привычных удобств, она посочувствовала боцману, который был ответствен за их размещение и устройство. Вернувшись на корабль, Доминик не захочет, чтобы его беспокоили жалобами с той или другой стороны: любой жалобщик будет быстро поставлен на место. А боцман в этом случае неминуемо пострадает от острого языка хозяина.
      Два-три любопытных взгляда остановились на ней, но Женевьева продолжала стоять на шканцах в сторонке, пока на закате не появилась целая стая тендеров, плывущая от пристани. Головной тендер направился к "Непостоянному", и император под звуки горнов взошел на его борт. Второй тендер подошел к "Танцовщице". Доминик безо всяких церемоний взлетел наверх по кормовому трапу. Его сопровождали два гражданских лица, которые так же неуверенно держались на качающейся палубе, как и жандармы, и были несколько обескуражены холодной встречей.
      Все трое прошли на мостик, и, когда они представлялись так называемой мадам Делакруа, Женевьева едва сдержалась от смеха. Это были мэр Портоферайо и его заместитель. Господа явно с почтением относились к ритуалам, условностям, у них было свое представление о месте женщины - и это место было отнюдь не на мостике фрегата, который вот-вот должен пуститься в славное плавание.
      - Где они будут спать? - шепотом спросила Женевьева, когда гости отошли к перилам, чтобы посмотреть на другие корабли флотилии.
      - В каюте Сайласа, - ответил Доминик. - Там две койки. Мы отплываем через час, так что времени готовить ужин нет. Посмотри, что можно найти в кладовой, чтобы это не оскорбило их изысканного вкуса.
      - Слушаюсь, месье, - ответила Женевьева и, точно подражая Сайласу, приставила пальцы к виску.
      - Нарываешься на неприятности, - заметил Доминик. Женевьева покачала головой:
      - На неприятности - нет.., а на кое-что другое - разумеется. В конце концов, ты же мне обещал. - Она подмигнула ему, и капер хмыкнул.
      - Ты бесстыжая распутница, Женевьева Латур. В ближайшие несколько часов я должен обеспечить побег самого известного и тщательно охраняемого человека в Европе, так что единственное, на что ты можешь рассчитывать, - соблазнить меня.
      - Это поможет прочистить тебе мозги, - пробормотала она, шаловливо прижимаясь к нему и не обращая никакого внимания на присутствие посторонних.
      - Тогда марш вниз. - Доминик резко оборвал ее фривольные заигрывания, взяв за плечо и развернув к лестнице. - У нас очень мало времени.
      - Будь посерьезнее, - фыркнула Женевьева, скользя по палубе, в то время как Доминик весьма решительно подталкивал ее.
      - Я совершенно серьезен, - ответил он с вежливой улыбкой. - Никогда не был так серьезен. Насколько я помню, это ты начала.
      - Но ты должен вести корабль! - Женевьева была взволнована и нервно смеялась, а он тащил ее в каюту, не обращая внимания на напоминание о капитанских обязанностях.
      - Ну, поторопись же! - Доминик сел на кровать, быстро снял сапоги и носки, встал, чтобы стянуть бриджи, отбросил сюртук и рубашку на стул и бухнулся в постель, откровенно рассматривая Женевьеву.
      Такой неожиданный поворот событий выбил ее из колеи настолько, что она едва справлялась с пуговицами и крючками на платье, а глаза ее между тем скользили по обнаженному телу на кровати - обнаженному и мощно восставшему...
      - Ты просто сумасшедший, - выдохнула она, стягивая платье через голову. А что, если ты кому-нибудь будешь нужен?
      - Я думал, что кое-кому я уже нужен, - лениво улыбнувшись, пробормотал Доминик. - Разве не поэтому мы здесь? Я всегда к твоим услугам...
      Женевьева захихикала от возбуждения. Он лежал на постели, предлагая ей себя так, словно она была пашой в женском обличье со своим мужским гаремом. Раздевшись, Женевьева подошла к кровати и остановилась. Она пожирала взглядом это стройное, бронзовое, сильное мужское тело.
      - Это все ваше, мадам, - улыбнулся он и заложил руки за голову. - Прошу вас.
      Медленно облизывая губы, Женевьева кивнула, потом, опустившись рядом с кроватью на колени, начала касаться его тела, исследовать его, словно то было нечто таинственное и доселе ей неизвестное. Он лежал совершенно неподвижно, в то время как ее трепетные руки скользили по упругим мышцам его живота, крепко сжимали жилистые бедра. Доминик не шелохнулся до тех пор, пока Женевьева не заключила в свои ладони корень его мужского естества и не начала медленно, а потом чуть быстрее тереться о него шелковистым бедром. Все сдерживающие оковы отлетели, Доминик тихо застонал, и Женевьева, удовлетворенно улыбнувшись, легко опустилась на его незыблемо восставшую мужскую плоть.
      Бирюзовые глаза загорелись огнем, однако руки Доминик по-прежнему держал за головой, предоставляя Женевьеве вести свою партию. Ей такая полная пассивность, очевидно, доставляла не меньшее удовольствие, чем ему. Но внезапно эта пленительная игра была прервана громким стуком в дверь.
      - Месье? - послышался голос боцмана.
      Женевьева замерла, глаза тревожно расширились, однако Доминик лишь ободряюще улыбнулся.
      - Через десять минут, - крикнул он тем голосом, которого не ослушался бы ни один матрос, даже если бы корабль в этот момент шел ко дну.
      - Не останавливайся, - спокойно сказал он Женевьеве, - у тебя есть еще десять минут. Похоже, я там очень нужен.
      Это рассмешило ее, и она наклонилась, чтобы поцеловать Доминика, жадно обхватив его губы своими, как это обычно делал он, и продолжая с нарастающей скоростью ритмично двигаться, при этом оба испытывали огромное наслаждение, смеялись и наконец вместе пришли к финальному взрыву.
      Доминик ласково шлепнул ее по попке и легко снял с себя.
      - Надеюсь это удовлетворит твой ненасытный аппетит хотя бы на несколько ближайших часов, потому что мне действительно нужно вести корабль. - Проворно соскочив с постели, энергичный, как и прежде, он быстро оделся, в то время как Женевьева, томная и расслабленная, как всегда после мгновений любви, лежала и лениво наблюдала за ним. - Соберись-ка теперь, фея, и ты. Тебе ведь нужно покормить гостей.
      - Здесь или на палубе? - Женевьева села и, сладко потянувшись, вздохнула.
      - Здесь. Я не хочу, чтобы они болтались наверху. Ты сумеешь сыграть роль гостеприимной хозяйки, правда ведь? А я поем на палубе.
      - О, Доминик, нет, - всполошилась Женевьева, испуганная такой перспективой. - Разве они не могут поужинать одни? В конце концов, это ведь чистая случайность, что я здесь. На любом другом корабле они и не ждали бы, что кто-то станет их развлекать.
      - Но ты здесь, - напомнил он, - и будешь делать свое дело, как любой другой член команды, не так ли, Женевьева? Она наморщила носик от невольного отвращения:
      - Да, наверное. Ты хочешь, чтобы они тебе не мешали, и я должна об этом позаботиться.
      Доминик утвердительно кивнул:
      - Умница. Пусти-ка в ход все свои неотразимые чары, и, если удача нам улыбнется, мы будем в открытом море раньше, чем они решат подышать свежим воздухом после ужина. - Короткий, крепкий поцелуй - и он ушел, оставив ее переодеваться, прибирать каюту, а потом инспектировать кладовку и готовить аппетитный ужин.
      На палубу Женевьева вышла в тот момент, когда поднимали якорь. Как всегда, она старалась держаться подальше от Доминика и обращать на себя как можно меньше внимания. Оба штатских, напротив, околачивались возле рулевого и энергичной , жестикуляцией сопровождали проход других судов мимо "Танцовщицы", особенно "Непостоянного" с императором на борту. Женевьева видела, что Доминика это раздражает, он время от времени начинал нервно ходить по мостику, но его вельможные пассажиры все время вертелись рядом, забегая вперед, заслоняя ему обзор и задавая глупые вопросы.
      - Месье, должен просить вас спуститься вниз, - наконец сказал Доминик, четко выговаривая каждое слово. - Мне предстоит проложить курс для всей флотилии, а я не смогу этого сделать, если вы все время будете бубнить мне в уши.
      Мэр недовольно фыркнул и потребовал, чтобы Доминик извинился за столь оскорбительное выражение.
      Вместо этого мэр получил безоговорочный приказ немедленно покинуть мостик и не появляться на нем до тех пор, пока его не позовут. Поняв, что, как бы ей этого не хотелось, настала очередь вступать в игру, Женевьева подошла, очаровательно улыбнулась и предложила господам выпить вина и поужинать. Поскольку ее приглашение позволяло инспектирующим сохранить лицо, они дали увести себя с мостика, и Доминик со штурвальным облегченно вздохнули.
      Два часа Женевьева провела в невыразимой тоске, слушая выспренние разглагольствования своих гостей. Она рвалась на палубу, но была уверена, что, если появится там слишком рано, хозяин "Танцовщицы" просто отошлет ее назад, продолжать исполнение порученных им обязанностей. После роббера в вист на троих мэр и его заместитель стали обнаруживать явные признаки нетерпения, и Женевьева предложила всем вместе подняться наверх, но оставаться при этом на корме, где они никому не будут мешать. Ее спутники вспылили в ответ на такое предложение, но быстро вспомнили голос и взгляд пирата, прогонявшего их с мостика, и, ворча, неохотно согласились.
      Стояла глубокая ночь, но, как и предсказывал Доминик, яркая луна сияла посреди блестящих звезд на совершенно ясном небе. Южный ветер туго натягивал паруса, и "Танцовщица" легко скользила по спокойным волнам. Семь ее соратников так же двигались неплохо, хотя с "Танцовщицей" ни в скорости, ни в изяществе сравниться не могли. Женевьева посмотрела вверх, на топ-мачту, на которой, как она и ожидала, сидел матрос с подзорной трубой. Было известно, что в настоящий момент в этих водах патрулируют один британский и три французских корабля, поэтому, когда впередсмотрящий прокричал: "Парус с севера!" - она оставила своих спутников и побежала на шканцы.
      Доминик осматривал горизонт в подзорную трубу. Женевьева подошла и тихо встала рядом.
      - Похоже на "Куропатку", - сказал он. - Если повезет, они с такого расстояния не узнают "Непостоянного". - В ожидании действий британского судна на "Танцовщице" воцарилась напряженная тишина; через пять минут Доминик оторвал трубу от глаз и вспомнил:
      - А что ты сделала со своими подопечными?
      - Оставила на корме, - ответила она. - Внизу я их больше держать не могла.
      - Ну, если они не будут делать попыток заявиться сюда, пусть там и остаются.
      Тут снова раздался крик впередсмотрящего, Доминик поднял к глазам подзорную трубу.
      - "Ландыш", - коротко комментировал он. - Тоже слишком далеко, надеюсь. Британцы именно там, где я и ожидал их увидеть; это единственное, что радует.
      Женевьева с уважением посмотрела на капера. Она хотела спросить, откуда ему известна дислокация французских и британских судов, но сейчас был неподходящий для этого момент. Вместо этого она спросила:
      - Мы и других сумеем обойти? Доминик поскреб подбородок:
      - Сомнительно. Видишь вон там остров? - Он показал на северо-запад, и Женевьева с трудом различила вдали темный горб земли. - Остров находится как раз на нашем пути во Францию. Полагаю, что вблизи него придется столкнуться еще с, парой французских кораблей.
      - Ты примешь бой?
      - Хотелось бы избежать этого. Но если они узнают "Непостоянного", будем надеяться, что капитану Тайаду удастся прорваться сквозь них.
      - А если не удастся? - Женевьева понимала, что испытывает его терпение, задавая столько вопросов, но Доминик казался добродушным и расслабившимся, как бывало с ним всегда в предчувствии опасности. Чем выше было нервное напряжение, тем спокойнее внешне он становился.
      - Значит, "Танцовщица" и "Святой Дух" затеют сражение и отвлекут внимание на себя, чтобы дать ускользнуть остальным?
      Остров приблизился, Доминик снова посмотрел в подзорную трубу. По его озабоченному лицу Женевьева поняла, что больше вопросов задавать не следует. Через несколько минут она увидела приближающийся с запада парус и почувствовала, какое тревожное напряжение охватило Доминика.
      - "Зефир", - спокойно сказал он. - Как я и ожидал. Всех наверх, боцман, занять боевые позиции.
      - Слушаюсь, месье. - Боцман неслышно исчез.
      Все распоряжения отдавались шепотом. Через несколько минут все матросы были на своих местах и застыли в боевой готовности стрелять или идти на абордаж - что потребуется. Женевьева знала, такие же приготовления проведены Сайласом на "Святом Духе". Она быстро ретировалась в тень, чтобы Доминик не решил, что ее присутствие наверху в столь опасный момент крайне неуместно.
      В тот момент когда "Зефир" засек "Непостоянного", над морем, посеребренным лунным светом, поднялся шум. Женевьева услышала, как на борту "Зефира" люди громко обменивались репликами, ветер далеко разносил их голоса. Капитан "Зефира" запрашивал "Непостоянного" о причине его появления в этих водах. Однако запрос был дружеским, похоже, формальным. По тону капитанов было ясно, что они старые знакомые. Капитан Тайад заверил приятеля, будто совершает обычный рейс в Геную, а Наполеон благополучно отдыхает на Эльбе. Его заверения были без колебаний приняты коллегой, у которого не было оснований сомневаться в их правдивости.
      Потом капитаны обменялись на прощание добрыми пожеланиями, и "Зефир" сменил галс. Команде был дан отбой, но лишь через два часа Доминик смог спокойно вздохнуть и закурить свою маленькую сигару.
      Миссия, которую Доминик Делакруа принял на себя много недель назад по предложению отцов Нового Орлеана, была выполнена.
      - Это все? - прошептала Женевьева; это были ее первые слова с тех пор, как был замечен "Зефир".
      - Ты бы шла в постель, - ответил Доминик и затянулся сигарой так, что кончик ее ярко засветился во мраке. - Да, мы прорвались. Удача, правильная оценка и расстановка сил снова нам помогли. Через три дня будем в бухте Хуан.
      - А потом?
      Вместо ответа Доминик, прислонившись к перилам, протянул к ней руки, и Женевьева вошла в их кольцо.
      - А потом посмотрим. - Он рассеянно и ласково погладил ее по волосам, этот жест всегда успокаивал Женевьеву, в такие минуты ей казалось, что она - часть его самого, неотделимая и признанная им. - Это безумная авантюра, фея, и мне хочется досмотреть ее до конца.
      - Мне тоже.
      - Ну разумеется, - тихо согласился он. Сердце у Женевьевы подпрыгнуло от счастья: она стояла рядом с Домиником, и эта ночь принадлежала только им двоим.
      Глава 24
      - Скорее всего они отправились на Эльбу с пилигримами. - Великий князь Сергей горько усмехнулся. - Мариотти говорит, что Делакруа внедрились в разведывательную сеть, как настоящие профессионалы. Бартолуччи им мало чем помог.
      - Мадам Делакруа наверняка использовала те крупицы информации, которые получила, играя в пике, - проворчал Себастиани. - Полагаю, господа, что наш долг задержать столь искусную шпионку и передать ее в руки правосудия.
      - Но если Наполеону удастся вернуться во Францию, друг мой, то мадам Делакруа будет шпионкой победителя, - заметил Легран. - Она станет преданной слугой, заслуживающей скорее награды, чем наказания.
      - Бонапарт еще не победил, - возразил Чолмондели. - Ему лишь предстоит вернуть себе титул императора, а пока Париж в руках Бурбонов.
      - Мариотти считает, что эта чета помогла Бонапарту бежать с Эльбы, продолжил князь Сергей. - У месье Делакруа, судя по всему, есть фрегат, и к тому же он нанял торговое судно.
      - Значит, они с Бонапартом высадились три дня назад в бухте Хуан. - Легран подошел к окну и посмотрел на простиравшийся перед ним залив. - Вопрос в том, останется ли эта парочка при Бонапарте или, считая свою миссию завершенной, переберется на свежее пастбище?
      - Это будет нетрудно узнать. Губернатор Антиба присутствовал при высадке. Вероятно, он обратил внимание на спутников Бонапарта. Такую исключительную личность, как мадам Делакруа, трудно не заметить, - Тогда предлагаю ехать в Антиб, - улыбнулся Себастиани своей постной улыбкой. - Если они идут вместе с Бонапартом, мы легко догоним их. Четверо мужчин могут двигаться гораздо быстрее, чем торжественная победоносная процессия императора. Меня лично мало интересует муж, но я сгораю от нетерпения сыграть еще раз в пике с мадам.
      - Я тоже, - присоединился Легран. - И если закон не сумеет наказать шпионку, мы сделаем это сами.
      - Между нами говоря, думаю, что мы можем придумать весьма подходящую месть - вкрадчиво сказал Себастиани. - Но будем честны, господа, и признаем, что руководствуемся в значительной мере личными побуждениями. - Он небрежно пожал плечом. - Шпионская деятельность мадам как таковая меня не смущает. Смущают методы. - Он внимательно посмотрел в глаза каждому. - Быть подобным образом одураченным более чем унизительно. Ведь у дамы и в мыслях не было выполнять свои обещания.
      - Тогда, вероятно, следует помочь ей исправить ошибку, - невинно предложил француз. - Это, как известно, никогда не поздно.
      - Совершенно верно. - Чолмондели встал, глаза у него возбужденно сверкали. - Итак, в Антиб.
      ***
      - Он великолепен, - выдохнула Женевьева, успокаивая свою лошадь, застоявшуюся и в нервном напряженном ожидании. Они находились в предместье Гренобля.
      Наполеон и его быстро растущее сопровождение впервые встретились здесь с враждебно настроенным гарнизоном.
      Маленький круглый человек, облаченный в скромную, но впечатляющую форму, величественно и невозмутимо окинул взглядом шеренги солдат, выстроившиеся под штандартом Бурбонов. Потом с неподражаемой эффектностью распахнув свою серую шинель и подставив грудь под дула вражеских ружей, высокопарно обратился к гарнизону:
      - Солдаты, если есть среди вас хоть один, кто желает убить своего императора, он может это сделать сейчас: вот я! Доминик тихо присвистнул и в изумлении покачал головой:
      - Через две минуты они будут есть из рук Бонапарта.
      - И разве можно их за это осуждать? - шепотом ответила Женевьева, словно зачарованная следившая за тем, как солдаты гарнизона один за другим бросают ружья на землю.
      Невозможно описать магнетизм, которым обладал этот человек, похожий скорее на упитанного священника, чем на закаленного в боях солдата, и провозгласивший себя императором от имени народа до того, как удосужился узнать его мнение.
      Наполеон въезжал в Гренобль, и над встречавшей его толпой стоял несмолкаемый гром приветствий, а еще недавно враждебные ему солдаты с радостными возгласами присоединялись к свите императора, Женевьева пришпорила свою лошадь. Доминик ехал рядом. В последние дни он стал задумчивым, но, если она пыталась узнать почему, лишь смеялся и переводил разговор на другую тему. Однако, будучи от природы упрямой, Женевьева упорствовала:
      - О чем ты думаешь?
      - О том, что все это безумие, - на сей раз без обиняков ответил Доминик. С тех пор как Священный союз снова объявил войну Наполеону, его поражение предрешено.
      - Ты еретик, разве можно так говорить! Ты сомневаешься в исходе этой великой и славной авантюры? - Она была удивлена и разгневана.
      - Да, больше в этом ничего и нет - лишь великая и славная авантюра. За два года Наполеон потерял две великие армии. Где он найдет другие, такие же большие и обученные, чтобы сразиться с союзниками, чьи войска одержали победу в двух последних кампаниях?
      - Но королевская армия в Лионе перешла на его сторону, - напомнила Женевьева. - И маршал Ней снова присоединился к императору. Народ Франции мечтает избавиться от Бурбонов, он встанет за Наполеона.
      - Может, и так, - согласился Доминик, но как-то неуверенно. - Несмотря на весь свой магнетизм, дорогая. Наполеон - человек, напуганный оглушительным поражением. Однажды он уже проиграл войну и потерял трон; боюсь, бывший император не сможет оправиться от этого.
      Несколько минут Женевьева ехала в молчаливой задумчивости, затем спросила в недоумении:
      - Почему же в таком случае ты все еще с ним? Ты свою задачу выполнил и больше не обязан во всем этом участвовать. Тебя ждут открытые моря, не так ли? - Она старалась говорить весело, надеясь, что смех скроет отчаянную тревогу, таившуюся в вопросе.
      Когда эта эскапада окончится, что станется с ней? Доминик снова отправится пиратствовать. С той самой ночи после похищения, когда Доминик предложил ей стать хозяйкой своей судьбы, разговор о будущем, которое наступит после этого приключения, никогда не поднимался.
      Доминик улыбнулся, и легкая грусть пробежала по его лицу.
      - Возможно, моря и ждут, но я пока могу послужить Бонапарту. В случае поражения ему понадобится убежище, и Америка - самое подходящее для этого место. По предложению Фуше, "Танцовщица" будет стоять в Рошфоре. Если императору срочно понадобится корабль... - Он замолчал, сомневаясь, подходящий ли сейчас момент говорить о планах Женевьевы.
      Разумеется, это помогло бы ему определить и свои собственные. Если бы Доминик мог понять, заставил ли ее приобретенный в последнее время опыт обольщения хотя бы задуматься о чем-то ином, кроме идеи стать куртизанкой и обосноваться в какой-нибудь европейской столице! Этот план у него не было никакого желания поддерживать.
      - Месье? - размышлениям Доминика положил конец подскакавший на коренастой лошади Сайлас; обычно бесстрастный, он был крайне возбужден. - Можно вас на одно слово, месье? - тихо проговорил он, многозначительно поглядывая на Женевьеву.
      Доминик нахмурился и проскакал немного вперед:
      - Что за секретность, Сайлас?
      - Может быть, и никакой, месье, - ответил старый матрос, - но я не хотел бы зря тревожить мадемуазель. Клянусь, я видел итальянца из Вены.
      - Итальянца? - Доминик посмотрел на него непонимающе. - А, ты имеешь в виду Себастиани.
      - Да, вроде так его зовут. Мадемуазель провела однажды вечер в его доме, а сейчас он рыщет поблизости.
      - Не понимаю, что в этом подозрительного, Сайлас? И почему ты считаешь, что Женевьеву это известие может встревожить? Вероятно, итальянец по поручению союзников наблюдает за продвижением Наполеона.
      - t- Не нравится мне это, - упрямо повторил слуга. - Я предчувствую неприятности.
      За годы общения Доминик привык с доверием относиться к интуиции Сайласа. Капер уже был совершенно уверен, что одураченные информаторы Женевьевы раскусили се, но погнаться за ней через всю Францию, тем более в момент происходящего там переворота, - это уж слишком.
      - Что ж, давай поищем жилье, - сказал он Сайласу, - а потом поразведай, что сможешь. Я буду все время держать Женевьеву в поле зрения.
      - Да, так будет лучше, - согласился Сайлас. - Никогда не знаешь, что она выкинет, если ей что-то взбредет в голову.
      - О чем вы там шепчетесь? - поравнявшись с ними, поинтересовался объект последнего комментария. - Я не люблю секретов. Во всяком случае, - добавила она, - таких, которые мне неизвестны.
      - Мы обсуждали вопрос о ночлеге, - улыбнулся Доминик. - Ты, как обычно, хочешь воспользоваться гостеприимством императора? Тогда нам нужно просто ехать за ним.
      - Нет, - решительно ответила Женевьева. - Там будут лишь речи и всякие формальности, а я устала ехать верхом и мне надоели речи, кроме того, я голодна, а если мы будем ужинать на приеме у императора, то будет некогда поесть за разговорами...
      - Этого вполне достаточно. - Доминик протестующе замахал рукой, чтобы остановить этот безудержный поток. - Ваше красноречие меня совершенно убедило, мадам, я согласен. Мы найдем тихую гостиницу и немного насладимся уединением.
      - Вот это, - констатировала Женевьева. - лучшая идея с тех самых пор, как мы покинули Антиб.
      - Если бы ты играла по правилам, у меня были бы и другие, - заметил Доминик и был вознагражден озорным смешком и чувственным взглядом загоревшихся тигриных глаз.
      - Тогда я поеду посмотрю, что здесь за гостиницы, - с невозмутимым достоинством сказал Сайлас и свернул на боковую улицу.
      Гренобль с трудом справлялся с триумфальным и шумным нашествием. Императора принимали в губернаторском доме, его свиту разместили в лучших гостиницах. Сайлас был человеком предприимчивым и, рискнув выехать за пределы городской стены, нашел сговорчивую жену фермера, которая предложила прелестную спальню под крышей дома для хозяев, а слуге - соломенный тюфяк в хлеву. Но прежде чем отдохнуть, Сайлас вернулся в Гренобль, чтобы поискать сеньора Себастиани.
      Доминик сидел у открытого окна спальни, вдыхая мягкий ночной воздух поздней весны и родной запах спящей Женевьевы, когда Сайлас вернулся. Доминик вышел, тихо притворив за собой дверь, и, неслышно спустившись по лестнице, через кухню проследовал во двор, где уже ждал Сайлас.
      - Они все здесь, месье. Все господа нашей мадемуазель.
      - Не следует их так называть, - сухо поправил его Доминик. - Насколько я знаю, она не претендует на это.
      - Это не мое дело, месье, - флегматично ответил матрос.
      - Ты меня удивляешь, Сайлас. Они приехали вместе?
      - Похоже, что так. Я накрыл их в таверне на базарной площади. Все четверо держались вместе.
      - Значит, у них общее дело и они - на одной стороне, - вслух размышлял Доминик. - Хотя на какой - это еще предстоит выяснить. За последние двенадцать месяцев объявилось столько перевертышей, что никогда не угадаешь.
      - У них те же самые интересы, - объявил Сайлас. - Или интерес. - Он наморщил нос и уставился на звезды. - Если они ищут мадемуазель...
      - Зачем им это нужно? - Доминик понятия не имел, что знает Сайлас о том, как обстояли дела в Вене, но старый матрос был очень хитер и обладал столь же выдающейся проницательностью, как и интуицией. Сейчас он лишь пожал плечами и продолжал разглядывать небо.
      - Думаю, если им пообещали что-то и не выполнили...
      - Проклятие! - Доминик отшвырнул сигару и яростно растоптал ее каблуком.
      Он-то ведь думал лишь о том, что эта четверка раскусила Женевьеву как шпионку, добившуюся своей цели. Неприятно, но такова игра, в которую все они играли, и опыт должен был им подсказать: в конце концов кто-то выигрывает и кто-то проигрывает. Но Женевьева, легкомысленно бросая камешки, попала в самое больное место - уязвила мужскую гордыню.
      Доминик попробовал себе представить, что бы чувствовал сам в подобной ситуации. Особого воображения здесь не требовалось. Предвкушать обладание этим соблазнительным телом, проглотить наживку в виде откровенно чувственных взглядов, зазывного смеха, восхитительных интимных прикосновений, а в последний момент оказаться с носом всего лишь потому, что не хватило удачи или умения в карточной игре! Да к тому же понять, что у женщины и в мыслях не было выполнять свои обещания! Их приняли за дураков в той единственной сфере, где мужчина не может позволить себе остаться одураченным. А поскольку их четверо, они подливают друг другу масла в огонь неутоленной ярости оставленных на бобах "любовников".
      - Я не спрашиваю тебя, откуда ты это знаешь, - сказал Доминик.
      Старый матрос грустно усмехнулся:
      - Это ж было ясно как Божий день, если б вы только захотели увидеть.
      Доминик поморщился. А ведь не увидел!..
      - Я все расскажу утром Женевьеве, чтобы она была настороже. Следи внимательно за нашими "друзьями". Не вижу смысла что-либо предпринимать в настоящий момент или давать им понять, что мы обнаружили их присутствие. Так будет легче предупредить их действия.
      Доминик лег подле Женевьевы, она вздрогнула и проснулась:
      - Где ты был? - сонно пробормотала она, сворачиваясь клубочком под его рукой.
      - Разговаривал с Сайласом. Спи, mon coeur. Я расскажу тебе все утром.
      "Сердце мое", - подумала Женевьева, и нежная волна захлестнула ее. - Может быть, это все же больше, чем игра слов, ну чуть-чуть больше".
      На следующее утро за завтраком Доминик рассказал, что четверо ее бывших "любовников" в Гренобле.
      - Но почему? - Поглощая ароматную начинку бриоша, Женевьева нахмурилась. Как ты думаешь, они шпионы союзников?
      - Возможно. - Доминик неопределенно пожал плечами. - Но вероятно также, что здесь есть и еще кое-что. - Он пил кофе, тщательно подыскивая слова. Поэтому я хочу, чтобы ты все время была у меня на глазах, пока они здесь.
      - Но почему? - снова спросила Женевьева. - Какое отношение это может иметь ко мне? Дела с ними давно закончены. - Отправив в рот кусочек консервированного абрикоса, она смотрела на Доминика с абсолютно невинным видом.
      Доминик вздохнул. Ее изощренность в определенных делах и бесстрашие, с каким она встречала все неожиданности, заставила его забыть, что Женевьева еще очень юна, воспитана в строгих креольских традициях и только недавно выпорхнула из-под надежного укрытия широкого латурского зонтика, а посему не лишена наивного простодушия, которое в данном случае может оказаться опасным.
      - Ты, конечно, можешь так думать, моя дорогая, но ставлю десять против одного, что эти джентльмены так не думают. Мужчины обычно не прощают, когда из них делают дураков, особенно девушки с неожиданным талантом к карточной игре.
      По глазам было видно, что она начинает понимать. Быть может, Женевьева и простодушна, но в сообразительности ей отказать нельзя.
      - Ты думаешь, они хотят отомстить? - задумчиво спросила она, вспомнив с внезапной ясностью то утро незадолго до бала у Полански, когда те четверо явились в ее гостиную и у нее возникло отчетливое чувство опасности.
      Тогда Женевьева подумала, что, подбадривая друг друга, они, быть может, просто хотели отыграться, но вечером, после ужасной сцены на балу, мужчины ясно дали понять, что не собираются складывать оружие. Однако Женевьева считала, что с отъездом из Вены вся эта неприятная история осталась позади.
      - С уверенностью ничего сказать нельзя. Быть может, их присутствие здесь и не имеет к тебе никакого отношения. Но пока я не смогу убедиться в этом, ты будешь вести себя немного осторожнее, чем обычно, хорошо? - Он улыбнулся, но глаза его смотрели пристально и серьезно.
      - Не могу представить, что они могут сделать мне в нынешних обстоятельствах, - упрямствовала Женевьева. - Мы же находимся в самом центре целой армии.
      - И тем не менее... - Он поднял брови.
      - Тем не менее я буду следовать за тобой как тень, - рассмеялась Женевьева. - Пока не прибудем в Париж.
      И она держала слово на протяжении всего триумфального шествия в Париж, в ходе которого бастионы обороны Бурбонов сдавались один за другим. Когда Наполеон вступил в Фонтенбло, оказалось, что Людовик, уже покинул столицу, которая горячо приветствовала возвращение императора.
      В Фонтенбло исчезли и четверо преследователей четы Делакруа. Сайлас, впрочем, вовсе не почувствовал от этого облегчения, напротив, очень встревожился:
      - Если я могу их видеть, месье, мне спокойнее, - озабоченно сказал слуга, когда они въезжали в Париж через южные ворота.
      - Может быть, мы напрасно беспокоились? - Доминик бросил Взгляд на Женевьеву.
      Она пребывала в состоянии радостного возбуждения, предвкушая встречу с городом, который многие креолы считали своей духовной родиной.
      - Если в их задачу входило наблюдать за продвижением Наполеона и за приемом, который ему оказывают, то здесь их обязанности заканчиваются. Союзникам не нужны шпионы, чтобы докладывать о торжественном въезде в Париж это событие публичное.
      - Возможно, они отложили свою затею до Парижа, - пробормотал Сайлас. - В большом городе, где все расползаются, ее осуществить легче.
      - Что легче осуществить? - нетерпеливо спросила Женевьева. - Я думаю, вы делаете из мухи слона, Сайлас. Я их даже ни разу за все путешествие не видела. А ты, Доминик?
      - Мне не нужно их видеть самому, если Сайлас говорит, что они здесь, резко оборвал ее Доминик.
      Женевьева закусила губу и, виновато покраснев, улыбнулась молчаливому матросу:
      - Я ни в коем случае не сомневаюсь в словах Сайласа. Но вы, по-моему, придаете этому слишком большое значение. Что, вы полагаете, они могут сделать?
      - Если бы я это знал, мадемуазель, я бы не волновался, - ответил Сайлас довольно резко. - Но я знаю, что на городских улицах порой гораздо опаснее, и если вы будете, как всегда, бездумно слоняться по ним, неизвестно что может случиться.
      - А я не собираюсь сидеть в какой-нибудь душной гостинице и бить баклуши только потому, что у вас слишком буйное воображение, - вспылила Женевьева, возмущенная ворчливым упреком, которого не заслуживала: ведь всю дорогу вела себя примерно.
      Пришпорив коня, она помчалась рысью, обогнав своих сопровождающих.
      Доминик не знал, кого из них двоих - Сайласа или Женевьеву - утихомиривать первым. Но пока он колебался, Сайлас снова невозмутимо сказал:
      - Лучше, если я буду все же смотреть в оба, месье.
      - Да, нам надо держать ухо востро, - согласился Доминик так же невозмутимо. - Я намерен снять дом на время пребывания в Париже. Там мы будем менее уязвимы.
      Оставив, судя по всему, уже смягчившегося Сайласа, Доминик поскакал вперед и догнал Женевьеву. В течение нескольких минут она не обращала на него никакого внимания, потом сказала:
      - Надеюсь, ты не ждешь, что я стану просить у него прощения. Матрос был не менее груб, чем я.
      - Он беспокоится за тебя, и у Сайласа в отличие от тебя не было возможности выучиться хорошим манерам, - назидательно сказал Доминик. - Тебе ведь так просто помириться с ним.
      Женевьева снова помолчала, потом призналась:
      - Я немного зарвалась, конечно. Но Сайлас делает из мухи слона, и я не собираюсь трусливо сидеть за запертой дверью в какой-то набитой людьми гостинице...
      - Никто тебя и не заставляет, - успокоил ее Доминик. - Я собираюсь снять дом. Просто тебе нельзя будет выходить из пего без сопровождения. Я не слишком многого требую?
      - Может статься, что и слишком, - серьезно ответила Женевьева. - Я не могу все предвидеть. Допустим, мне нужно выйти, а вас с Сайласом нет?
      - Будем надеяться, что такого не случится, - мягко возразил Доминик.
      Капер подавил раздражение, которое в обычное время вырвалось бы из него гневной тирадой. Ведь Женевьева не намеренно злила его, она лишь по обыкновению о простых вещах говорила просто и прямо, как в голову придет.
      Женевьева вдруг не к месту засмеялась:
      - Что это ты такой покладистый в последнее время, Доминик? Я думала, ты станешь нарочито спокойным и очень сердитым после того, что я сказала.
      - Так ты меня провоцировала? - воскликнул он почти весело - смех Женевьевы был таким заразительным!
      - Нет, не совсем. Просто раньше, даже если я не намеренно провоцировала тебя, тебе всегда так казалось, я уже привыкла к этому. А теперь никогда не знаю, какой реакции от тебя ждать.
      - Ты хочешь, чтобы я вернулся к старому? - удивленно спросил он.
      - Нет, совсем не хочу! Просто меня немного смущает, когда я слышу не то, чего жду. Но смею тебя заверить, я привыкну. До тех пор пока... - По мере того как Женевьева понимала, что она начала говорить, голос ее замирал.
      "До тех пор, пока мы с тобой вместе", - чуть было не вырвалось у нее. Но сидящий глубоко внутри страх - не искушать судьбу - удержал от разговора о расставании. Быть может, если ни она, ни Доминик никогда не будут говорить об этом, этого и не случится?
      - Как ты думаешь, это Нотр-Дам? - Она показала на изящный остроконечный шпиль, вонзающийся прямо в небо над скатами серых крыш.
      Доминик между тем размышлял о том, чего недоговорила Женевьева. Вероятно, она имела в виду "до тех пор, пока ты сохраняешь теперешнюю сдержанность". А потом решила, что это будет не слишком вежливо, если не сказать, откровенно грубо. Решив так, капер предоставил всего себя в ее распоряжение. Как раз в этот момент они ехали по широким бульварам, которые по-настоящему сделали Париж столицей Наполеона. Доминик бывал здесь не раз и видел, как из неряшливого, расползшегося зловонного предместья они превращались в стройные аллеи, ведущие к открытой широкой, красиво оформленной площади с Триумфальной аркой и великолепными монументами. Да, во многих отношениях Париж можно было считать одним из величайших достижений Наполеона.
      ***
      - Занятное, хотя и не слишком плодотворное путешествие, - заметил Жан-Люк Легран, устраиваясь у себя в гостиной на улице Риволи.
      - Да уж, при том, что Делакруа и этот мрачный матрос не спускают с нее глаз, ее невозможно оторвать от них, как улитку от скалы. - Чолмондели недовольно скривил рот. - Думаю, что в праздничной суете мадам будет легче выхватить в толпе.
      Взяв из рук ливрейного лакея бокал бургундского, Себастиани заметил:
      - Нам надо проявить выдержку. Выяснить, где они живут, будет нетрудно. Адрес станет известен множеству людей при дворе. Нас заметили и узнали, хоть мы и были чрезвычайно осторожны, поэтому они и не отпускали мадам от себя ни на шаг. Однако... Если сейчас мы исчезнем на время из поля их зрения, Делакруа ослабят бдительность. В конце концов, они ведь не уверены наверняка, что мы замышляем нечто дурное.
      - А будучи столь приближенными к императору особами, они будут обязаны участвовать в придворной жизни, - задумчиво продолжил Легран. - Иначе зачем бы им вообще приезжать сейчас в Париж. Мадам все время будет присутствовать на балах, ужинах, вечерах. Следовательно, ей придется посещать портного, галантерейщика. Разумеется, при ней всегда будет служанка, но от служанки ничего не стоит отделаться.
      - Все это так, Легран, - согласился Чолмондели, - но сколько еще может продолжаться эта праздничная круговерть?
      Бонапарту нужно укреплять свои позиции. Конечно, он нападет на союзников прежде, чем те нападут на него.
      Он не из тех, кто долго ждет, чтобы отомстить за оскорбление. Наполеон очень скоро отправится воевать.
      - И Делакруа уедут из Парижа, - подхватил Себастиани. - Я не желаю, господа, лишиться того, что мне причитается. Его собеседники заговорили одновременно.
      - Значит, мы все согласны, - резюмировал хозяин все, что было сказано и что подразумевалось. - Действовать будем быстро, но осторожно. Думаю, следует нанять кого-нибудь, кто будет следить за ней, выждет удобный момент и... Я знаю людей, которые охотно сделают все, что потребуется. Мадам Делакруа когда-нибудь придется выйти за порог своего дома, а как только она это сделает...
      Глава 25
      Доминик заверил Женевьеву, что у него уйма времени на показ достопримечательностей города в первые же дни после их приезда в столицу. И теперь они вместе с высшим светом присутствовали на красочном празднике Майского поля, учрежденном императором в честь восстановления монархии. Торжества были не менее пышными, чем день его коронования. Но Женевьеве почему-то было грустно, что, разумеется, казалось странным и смешным среди всей этой пышной церемонии, великолепия экипажей, мундиров, шелков, вышивок, золота, серебра и драгоценных камней. Все это было лишено смысла, если - пока? - император не отправится на войну и не одержит победу.
      - Фуше хочет поговорить со мной, дорогая, - сказал Доминик, когда закончилось грандиозное финальное шествие с флагами. - Я должен быть в Елисейском дворце. Ты хочешь поехать со мной или предпочитаешь, чтобы Сайлас отвез тебя домой?
      - Лучше поеду домой. У меня чертовски болит голова, а сегодня еще предстоят ужин и бал.
      Доминик посмотрел на нее озабоченно:
      - Это на тебя совсем не похоже, фея, - хворать. Если, конечно, не пришло твое время, тогда это продлится...
      - Мне немного неловко. - Она вымученно улыбнулась. - Ты вникаешь в такие интимные подробности.
      - Но мой интерес вполне оправдан, разве нет?
      - Да, - согласилась Женевьева. - Но я подозреваю, что афиширование такого рода интереса не слишком распространено среди мужчин. Конечно, я могу ошибаться, - добавила она, озорно взглянув на него, - поскольку мой опыт ограничен лишь тобой и нашими весьма нерегулярными отношениями. Думаю, при регулярных отношениях момент зачатия не исключается, а посему нет необходимости в скрупулезном подсчитывании...
      О небеса, что она несет! Ее интонация была почти мечтательной. Щеки зарделись от смущения, она резко повернулась, не заметив огонька, вспыхнувшего в глазах капера.
      Доминик колебался. Не почудилась ли ему эта мечтательная нотка в ее голосе?
      - Может быть, нам пора поговорить о твоем будущем? - осторожно предложил он.
      "Твоем, а не нашем", - печально отметила про себя Женевьева.
      - Да, согласна, пора. Но здесь едва ли подходящее для этого место. - Она обвела взглядом бурлящую и галдящую вокруг толпу; каким-то чудом голос ее обрел прежнее спокойствие, разве что звучал чуть-чуть резче обычного, но это и не плохо. - Кроме того, у меня болит голова, наверное, из-за толчеи и всех этих оркестров. Я бы хотела немного отдохнуть.
      - Да, разумеется. - Доминик кивнул Сайласу, скромно ожидавшему в нескольких шагах позади. - Сайлас, отвезешь Женевьеву домой? Я отправляюсь в Елисейский дворец, но скоро приеду домой.
      - Да, месье, - с обычной готовностью ответил Сайлас. - Мадам, вы желаете идти пешком или мне найти экипаж?
      - Пойдем пешком. Может быть, это снимет головную боль, к тому же наемный экипаж никогда не бывает чистым, во всяком случае, теперь.
      Центральные улицы были полны зевак, и Сайлас предложил свернуть в одну из боковых - узких, но более свободных. Впрочем, здесь тоже было достаточно людно, и, наверное, поэтому от внимания Сайласа ускользнул закрытый экипаж, медленно следовавший за ними.
      Но вдруг людской водоворот немного отпрянул назад, и в следующее мгновение Женевьева увидела слева от себя распахнутую во внутренний двор огромную кованую дверь, услышала пронзительный свист, потом резкий щелчок кнута, быстрый грохот копыт и железных колес по брусчатке.
      Рядом появилась карета, в глубине которой сидел человек. Толстая плеть из воловьей кожи со страшной силой обрушилась на голову Сайласа, он споткнулся и, взвыв от боли, рухнул на колени. Упавшего матроса отделяла от Женевьевы широко открытая дверца кареты. Из экипажа метнулась рука и схватила ее за плечо. Не раздумывая ни секунды, Женевьева резко отскочила назад и захлопнула дверцу, прищемив схватившую ее руку. Непристойное ругательство донеслось из кареты. Не смея задерживаться возле Сайласа, который, тряся головой, пытался подняться на ноги, она прыгнула к двери, ведущей во внутренний двор.
      Девушка вжалась в высокую каменную стену, не зная, станут ли ее преследовать. С улицы донеслись возмущенные голоса, толпа начала собираться вокруг Сайласа, и экипаж бешено рванул с места, ничуть не заботясь о безопасности пешеходов. Женевьева только теперь поняла, как она испугалась, и гордо выпрямилась. Однако руки у нее все еще дрожали. Она осторожно покинула свое убежище и вышла на улицу, где Сайлас, все еще нетвердо державшийся на ногах, озирался по сторонам. Каждая черточка его лица была тревожно напряжена.
      При виде Женевьевы выражение тревоги сменилось явным облегчением, но лишь на мгновение. Взглянув на ее побелевшее лицо, он нахмурился.
      - Я в полном порядке, Сайлас, - бодро заверила Женевьева. - А вот вы как? - Она притронулась к багровому рубцу, пересекшему его щеку.
      - Ерунда. - Слуга моргнул и стряхнул ее руку. - Ерунда по сравнению с тем, чего я заслуживаю, - ответил он, и гримаса отвращения исказила его лицо. Слепой дурак, я обязан был их заметить! Месье спустит с меня шкуру.
      - Это вовсе не ваша вина! - запротестовала Женевьева. - Как вы могли предвидеть?
      - Должен был, - мрачно сказал Сайлас. - Если бы вы не среагировали так быстро...
      - Ну ладно, пойдемте домой, посмотрим вашу рану. - От ее внимания не ускользнула нотка восхищения в голосе матроса, что доставило Женевьеве явное удовольствие.
      Сайлас редко выказывал одобрение, и если выказывал, то делал это с неохотой. Остаток пути до дома они проделали без приключений, но Сайлас наотрез отказался от помощи Женевьевы.
      - Я должен отправиться в Елисейский дворец и доложить обо всем месье, твердо заявил он. - А вы заприте дверь и никому не открывайте.
      - Месье вернется через час или около того, Сайлас. Можно и подождать.
      - Если вы так думаете, вы плохо знаете месье, - ответил матрос. - Он вздернет меня на нок-рее, если я не доложу ему обо всем немедленно.
      - Ну позвольте мне хотя бы смазать вашу рану.
      - Чем хуже я буду выглядеть, тем лучше для меня, мадемуазель. - В виноватых глазах матроса мелькнула смешинка.
      ***
      В коридорах Елисейского дворца толпились чиновники, военные, участники празднества, просители и дипломаты. При виде матроса с серьгой в ухе и конским хвостиком на затылке, интересующегося, где найти месье Фуше и месье Делакруа, они удивленно поднимали брови. Однако в конце концов его препроводили в большую прямоугольную комнату с высокими окнами и черно-белым мраморным полом.
      Увидев Сайласа, Доминик поднялся с кушетки, на которой беседовал с Фуше, и быстро пересек комнату.
      - Черт возьми, что случилось, парень? - Его обычно ровный голос звучал хрипло и взволнованно. - Где Женевьева?
      Сайлас сглотнул, нервно облизал губы и, ничего не приукрашивая, ничуть не пытаясь выгородить себя, рассказал о случившемся. Доминик выслушал не перебивая, выражение его лица снова стало бесстрастным.
      - Тебе нужно заняться своей раной, - только и сказал он, потом повернулся к министру:
      - Мы продолжим наш разговор в следующий раз, Фуше. Но вы можете быть уверены, что "Танцовщица" будет стоять у Рошфора до тех пор, пока дело императора не решится тем или иным образом. Министр Фуше кивнул и спросил:
      - Как вы думаете, кто напал на мадам? Или это случайность?
      - Никакой случайности, - ответил Доминик. - Думаю. что это Жан-Люк Легран, но доказательств у меня нет.
      - А почему Легран проявляет подобный интерес к вашей жене? - В хитрых глазах старика сквозило любопытство.
      - Это долгая история, и лучше ее не ворошить, - твердо отрезал Доминик и откланялся.
      - Извините меня, месье, - тараторил Сайлас, пока они шли по коридорам, - я понимаю, что виноват. Если бы мадемуазель действовала не так быстро...
      - Я тебя разорву надвое, - перебил его Доминик, сухо улыбаясь. - Как только промоешь рану, отправляйся на пристань и найди лодку, которая отвезет вас с Женевьевой в Гавр. Там вы оба сядете на корабль и вернетесь в Америку.
      Сайлас выслушал приговор в стоическом молчании. Мадемуазель, нельзя отправлять в такое путешествие одну, и, раз на его долю выпало быть при ней нянькой, лучше было не возражать.
      Однако Женевьева думала иначе. Как только Доминик ступил на порог, она бросилась к нему и стала объяснять, что Сайлас ни в чем не виноват. Объект ее защиты, пробормотав нечто невразумительное, тут же исчез. Притянув девушку к себе, Доминик не удержался от смеха. Крепость объятия, однако, была единственным свидетельством его сочувствия.
      - Не такой уж я людоед, фея. Я и пальцем не тронул парня!
      - Но ты внушаешь людям дьявольский страх, - с шутливой укоризной сказала Женевьева. - Я прекрасно понимаю, что Сайлас сейчас чувствует.
      Глаза Доминика стали серьезными, он отпустил ее и прошел в гостиную.
      - Я должен сделать так, чтобы подобное не повторилось.
      - Впредь мы будем вдвойне осторожны, - пообещала Женевьева, усаживаясь на подлокотник кресла. - Но я уверена, что больше они на это не пойдут.
      Доминик почувствовал приближение ссоры и собрал всю свою выдержку:
      - Я не готов рисковать, Женевьева, поэтому отправляю , тебя обратно в Америку.
      Кровь отхлынула от ее лица, блеск желто-карих глаз померк.
      - Не поняла.
      - Сейчас Сайлас отправится на пристань и договорится о том, чтобы вас обоих доставили в Гавр. Там вы сядете на корабль.
      - А ты как же? - "Не может быть, чтобы он говорил все это всерьез. Скорее всего я что-то не правильно поняла".
      - У меня здесь дела, обязательства, которыми я не имею права пренебречь.
      Женевьева не могла поверить в реальность того, что Доминик сказал. Невероятных трудов стоило ей заставить себя говорить спокойно и рассудительно:
      - Если мне нужно куда-то ехать, почему я не могу проделать этот путь на борту "Танцовщицы"?
      - "Танцовщица" должна стоять в Рошфоре на случай, если срочно понадобится Наполеону. Это часть обязательств. Которые я на себя принял, - сказал Доминик так же спокойно, как Женевьева; ему, однако, не нужно было притворяться, поскольку ничего страшного в этом он не находил. - Если ты подвергаешься риску нападения, то твое присутствие на "Танцовщице" делает уязвимой и ее. Я этого допустить не могу. До тех пор, пока ты остаешься во Франции, ты - в опасности, а я не могу сейчас тратить время и отвлекать людей на то, чтобы охранять тебя.
      Капер считал, что лучше говорить откровенно: есть обязанности, которые он должен выполнить, а присутствие Женевьевы и ее преследование могут помешать. Для ее собственной безопасности и чтобы развязать Доминику руки, она должна оказаться как можно дальше от Франции. А если каперу придется тревожиться за Женевьеву и постоянно за ней присматривать, а придется непременно, пока она не будет достаточно далеко отсюда, исполнение его миссии окажется под угрозой.
      "Значит, Доминик, отсылает меня, вот так просто, безо всякой подготовки, без обсуждения. Кладет конец приключению, перечеркивает нашу любовь, нашу страсть, даже не намекая на продолжение дружеских отношений когда-нибудь в будущем, где-то в другом месте. И все потому, что я вдруг стала помехой с выполнении его обязанностей?" Даже в самом страшном сне Женевьева не могла себе представить, что их отношения закончатся вот так, холодно и внезапно, только из-за того, что по шкале его приоритетов она вдруг соскользнет на одно из последних мест.
      - И что мне делать в Америке? - спросила она подавленно. - Едва ли я смогу вернуться домой.
      - Ну разумеется, нет, - деловито согласился он. - Что ты будешь делать, зависит прежде всего от того, где пришвартуется твой корабль. Я, конечно же, позабочусь о том, чтобы у тебя было более чем достаточно средств для того, чтобы обосноваться.
      - Я не желаю обосновываться в Америке! - выкрикнула Женевьева, которую столь благоразумное деловое обсуждение ее будущего привело в отчаяние.
      Обосноваться в качестве кого? Она встала и расправила плечи. Если это конец их любви, то она сделает его таким, каким она считает нужным.
      - Я имею право сама принимать решения и сама выбирать собственную судьбу. Разве не это ты предложил сделать мне, когда взял из дома моего отца? Меня нельзя просто так вычеркнуть из жизни, откупиться от меня, как от надоевшей любовницы. - Рыдание сдавило ей горло. - Тебе , нет нужды беспокоиться обо мне. Ты не несешь за меня ответственности. Я никогда не была помехой в твоих делах и намерения такого не имела. - Она смахнула непрошеную слезу и без паузы продолжила:
      - И мне не нужны твои деньги, чтобы обосноваться, благодарю.
      Доминик был так потрясен этим яростным монологом, что слушал не прерывая, но, когда янтарный вихрь ее шелкового платья метнулся к двери, бросился за Женевьевой.
      - Что это ты такое несешь, глупая девчонка? - Голос его звучал всего лишь раздраженно, словно он разговаривал с неразумной капризулей, и надо признать, что именно так он и думал о Женевьеве в тот момент.
      Доминик не вникал в слова, не слышал боли зрелой женщины в ее голосе, он воспринимал упрямство Женевьевы лишь как недозволенные пререкания избалованного ребенка, не желающего делать то, что велят.
      Его слова, тон, какими они были произнесены, тяжесть его руки, погладившей плечо, оказались последней каплей. Женевьева вырвалась и побежала в вестибюль. Всего секунду Доминик стоял пораженный, а потом бросился за ней. В этот момент услышал громкий крик Сайласа и грохот и звон разбитого стекла.
      Увидев Сайласа, лежащего на спине среди осколков хрустальной посуды и залитого темно-красными подтеками марочного портвейна, Доминик застыл в дверях, потеряв несколько драгоценных секунд: Женевьева успела пулей выскочить через парадную дверь на улицу, прежде чем дважды пострадавший за этот день Сайлас и совершенно сбитый с толку Доминик сумели прийти в себя.
      - Господи Иисусе! - Доминик почувствовал дуновение холодного ветра и, не обращая внимания на Сайласа, подбежал ко все еще распахнутой двери.
      Женевьева янтарным вихрем уносилась по улице. Доминик бросился вперед, выкрикивая ее имя. На углу он увидел закрытый экипаж с занавешенными окнами, и его охватила паника: он понял, что Женевьева, целиком погруженная в собственное горе, не замечает кареты. Делакруа закричал, чтобы предупредить ее, но ему только и оставалось, что с роковой неизбежностью наблюдать за тем, как коренастая фигура выпрыгнула из экипажа, и Хрупкая Женевьева тотчас исчезла в складках ее темного плаща. Лишь по взметнувшейся длинной юбке да мелькнувшим из-под нее белым кружевам можно было догадаться, как неистово она сопротивлялась. Из глубины кареты протянулась еще пара рук, и Женевьеву втащили внутрь. Хлопнула дверца, и экипаж завернул за угол прежде, чем Доминик успел пробежать половину расстояния до него.
      - Проклятие! Дьявол! - Тяжело дыша и брызгая вином, появился Сайлас. Чего это она взбесилась, месье?
      Доминик неподвижно стоял на тротуаре. Он закрыл глаза и запустил пальцы в и без того взъерошенную от ветра и быстрого бега шевелюру.
      - Это я виноват, Сайлас! Боже милостивый, поверить не могу, что оказался таким бесчувственным простофилей! Надоевшая любовница! Женевьева подумала, что я отправляю ее потому, что.., и правильно, что еще она могла подумать? Не могла же она читать мои мысли. Я ведь, черт меня побери, не сказал ей ни слова о том, что чувствую.., я ожидал, что она... - Капер яростно выругался.
      - Что мы теперь будем делать? - спросил Сайлас, плетясь за капером в спальню и оставив попытки что-либо понять.
      - Сначала надо разузнать, куда ее увезли, - буркнул Доминик, доставая из ящика стола два пистолета.
      - Да, месье, - с непробиваемым спокойствием согласился Сайлас. - Но как это узнать?
      - Фуше снабдит меня адресом Леграна. - Доминик засунул пистолеты за пояс. - Начнем с этого. Понадобятся люди - с полдюжины. Ты знаешь, какие мне нужны. Приведи их сюда к вечеру. Мы не можем терять ни минуты.
      Лицо Доминика исказила гримаса боли, и на этот раз Сайласу было нетрудно понять ее причину. Он мрачно кивнул и вышел из дома.
      Стараясь гнать от себя чудовищные картины, которые рисовало ему воображение, Доминик вскочил в седло и снова отправился в Елисейский дворец. Однако обнаружил, что, утратив привычный контроль над событиями, он потерял и способность здраво мыслить и, следовательно, эффективно действовать. Что, будь проклято все на свете, они с ней делают? Неужели причинят ей боль? Хватит ли у Женевьевы ума отдать им то, чего они хотят, без сопротивления? Доминик Делакруа хорошо представлял себе, что именно этим игрокам от нее нужно. Боже милосердный! Ведь случилось же тогда, в Марокко, так, что команда галеона ворвалась в рыбацкую деревушку в поисках сбежавшего пленника и наткнулась на неожиданную забаву. В голове бешено проносились картины - нагая, истерзанная, поруганная! Он как сейчас слышал ее отчаянные рыдания - о, как она рыдала от горя и унижения в тот страшный день!
      Вместо невозмутимого властного креола перед Фуше предстал мужчина с затравленным взглядом и посеревшим лицом. За поясом у него торчали два пистолета, шпага висела в ножнах, и было ясно, что он намерен пустить в ход весь этот арсенал.
      - А я уже собирался послать вам записку, - сказал Фуше. - Бонапарт готовится выступить на Брюссель и сразиться с Веллингтоном и Блюхером.
      - К черту Бонапарта! - выпалил Доминик. - Легран похитил Женевьеву. У него ведь есть дом в Париже, не так ли? Фуше кивнул:
      - На улице Риволи. Но повезет ли он ее туда, зная, что вы пуститесь за ним вдогонку?
      - Легран не уверен, знаю ли я, что мадам именно у него. - Еще не закончив фразы, Доминик понял: он действительно этого не знал наверняка, и голос его стал холодным и невыразительным. - Но даже если бы Легран был в этом уверен, полагаю, у него не слишком обширные планы. Он жаждет мести и, когда добьется своего, позаботится, чтобы Женевьева не смогла ничего рассказать и опознать своих похитителей - чтобы у меня не было доказательств. Леграну нужно лишь продержать ее пленницей, пока он с ней не покончит, а потом, имея солидную стражу и крепкие запоры, будет считать себя неуязвимым.
      Фуше вздрогнул, увидев ледяную бездну в глазах собеседника. Если Легран считал себя неуязвимым, то его ждет суровое разочарование.
      - Жан-Люк Легран известен своей безжалостностью, - тихо подтвердил он. - И щепетильность ему неведома.
      - Иного я и не предполагал, вот почему время не терпит. - Страдальческая и в то же время чуть циничная улыбка тронула губы пирата. - Себастиани, великий князь Сергей, Чолмондели также, не отличаются щепетильностью.
      - Они тоже?
      - Хотелось бы не ошибиться. Вы извините меня за то, что планы императора в настоящий момент меня не слишком интересуют?
      - Да, разумеется. - Фуше нахмурился. - Почему бы вам открыто не прибегнуть к помощи властей?
      - На каком основании? И неужели вы действительно думаете, что кто-то бросится мне на помощь? - Доминик сардонически поднял брови. - Легран не дурак. Он надежно спрячет Женевьеву, никакой обыск не поможет. Нет, я должен найти ее сам.
      Покинув Елисейский дворец, Доминик нашел Сайласа в компании шестерых смахивающих на разбойников мужчин - матросов, найденных им на набережной Сены. Поговорив с ними всего несколько минут, Доминик убедился, что они будут преданы тому, кто платит им в данный момент, готовы строго выполнять приказы и что они далеко не глупы. Это были опытные поножовщики - Сайлас знал, что месье предпочитает именно таких, когда предстоит действовать хитростью.
      Одного из наемников отправили в разведку на улицу Риволи. Гладко выбритый, одетый в шерстяные штаны и куртку Слуги, он выглядел достаточно респектабельно, чтобы проникнуть на кухню барского дома. В эти дни повсюду шаталось множество людей в поисках случайной работы, и более удачливые, сумевшие получить постоянное место, редко гнали их от ворот.
      Как только настала темнота, Доминик с Сайласом прокрались на улицу Риволи. С парадного входа особняк, примыкавший к другим домам, обращенным фасадами на высокую стену, окружавшую сад Тюильри, казался неприступным - здесь была лишь огромная, наглухо закрытая дверь. Обменявшись понимающими взглядами, мужчины разошлись и нырнули в боковые улочки, чтобы разведать все вокруг дома. Час спустя они нашли то, что искали.
      Глава 26
      Ощущение было уже знакомым, однако на сей раз куда более ужасным, чем когда она заменила собой Элизу и являлась добровольной жертвой похищения. Тогда в конце пути ей грозила лишь встреча с разгневанным пиратом. Теперь подпрыгивающая карета, в которой она лежала, как цыпленок, со связанными руками и ногами и с кляпом во рту, несла Женевьеву туда, где ее ждали четверо разгневанных "любовников".
      Однако она обязана предстать перед ними с достоинством, если, конечно, будет такая возможность. Если ее не бросят к их ногам беспомощную, связанную и лишенную возможности говорить. Женевьева не могла сказать, кто из них пугал ее больше и кто вызывал большее отвращение. Но она должна взять себя в руки и бесстрашно встретиться с негодяями лицом к лицу.
      Доминик непременно придет ей на помощь. Когда и каким образом, она не представляла. Но должен прийти, и она обязана продержаться до этого момента. Если только капер срочно не понадобится Наполеону, тогда ему некогда будет заниматься ее спасением. В конце концов, она сама виновата в том, что случилось. Но даже думая так, она верила, что и Наполеон не удержит капера от того, чтобы броситься ей на помощь. "Пусть наш роман окончен. Но Доминик меня не бросит в беде.
      Гордость не позволит ему так поступить независимо от того, что он теперь чувствует ко мне".
      Карета резко накренилась на повороте, и Женевьева, которая не могла выставить руки, поскольку они были связаны, сильно ударилась головой, но кляп поглотил ее невольный крик, а слезы она скрыла, быстро зажмурившись. За исключением тех нескольких секунд, которые понадобились, чтобы связать ее, заткнуть рот и кинуть на сиденье, две безмолвные фигуры, сидевшие напротив, вели себя так, словно пленницы вовсе не существовало. Теперь один из похитителей наклонился и помог ей сесть прямо, прислонив к поскрипывающей коже диванной подушки. Ничего особенного, но Женевьева с ужасом поняла, что испытывает благодарность даже за столь малый знак сочувствия, проявленный ее облаченными в черное похитителями, которые сильно смахивали на воронов.
      Наконец экипаж замедлил ход и остановился. Один из воронов открыл дверцу и спрыгнул на землю. Другой поднял Женевьеву и передал ее в протянутые руки первого. Женевьева лежала неподвижно, но внимательно смотрела по сторонам: двор, окруженный высокой стеной, большой дом со множеством окон, огромный тополь, корни которого вздымали камни брусчатки.
      Через узкую высокую дверь ее внесли в тускло освещенный коридор. Никаких признаков присутствия людей она не заметила, хотя поняла, что находится в крыле, предназначенном для слуг, судя по всему, очень богатого дома. Стены здесь были свежевыкрашенными, ковры новыми. Ковер покрывал даже узкую лесенку, по которой ее теперь несли наверх - редкая роскошь для непарадной части дома. Дойдя до верхней площадки, человек толкнул дверь.
      Здесь ее посадили в кресло и освободили от кляпа. С болезненной гримасой на лице Женевьева провела языком по губам, стараясь снять ворсинки шерсти, оставленные шарфом, который они использовали в качестве кляпа. Молчаливый похититель наклонился, чтобы развязать ее щиколотки, потом снял веревки с запястий.
      - Вы найдете здесь все необходимое, чтобы привести себя в порядок. Впервые услышала она голос своего сопровождающего и от испуга чуть не подпрыгнула.
      Если он и заметил это, то не подал виду, просто распрямился и вышел, закрыв за собой дверь; в замке повернулся ключ.
      Женевьева находилась в маленькой спальне: кровать со столбиками, шезлонг и платяной шкаф. Стеклянная перегородка в одном углу, таз и кувшин с водой на умывальном столике - в другом. Примечательная особенность комнаты состояла в том, что в ней не было ни одного окна. Верхняя часть двери, ведущей в коридор, была застеклена, и оттуда в комнату проникал тусклый свет. Однако на столике возле кровати имелись лампа, кресало и кремень. Окон не было, вероятно, потому, что спальня располагалась в торце, а дом, как Женевьева успела заметить со двора, стоял в ряду примыкающих друг к другу особняков. Любая комната, расположенная не вдоль фасада, и не вдоль задней стены дома, оказывалась слепой. Да, здесь не только великолепные помещения для слуг, но и великолепные застенки.
      Теперь, когда ужас первых мгновений похищения был позади, Женевьева вдруг обнаружила, что совершенно спокойна. Возможности сбежать не было, поскольку даже луч дневного света не связывал это помещение с внешним миром, поэтому она принялась умываться и приводить себя в порядок, находя столь обыденные занятия весьма успокаивающими. По крайней мере встретит грядущую неизвестность умытой и причесанной.
      На Женевьеве было шелковое платье янтарного цвета - платье, предназначенное для улицы, а следовательно, весьма скромного покроя: с вырезом под горлышко, отделанное на груди кружевами, с длинными до запястий рукавами, украшенными рюшами. Женевьева порадовалась этому, хотя почему, собственно, это должно было ее радовать? Если, - что не исключено, - ее собираются так или иначе раздевать, какая разница, что за платье на ней. При этой мысли по спине от отвращения поползли противные мурашки. "Нельзя думать о подобных вещах, нужно сосредоточиться на мысли о Доминике, на том, как выиграть время. Потому что Доминик придет непременно".
      Казалось, прошло очень много времени, и состояние безмятежного спокойствия не раз сменилось паническим страхом перед неизвестностью, не сулящей ничего хорошего. Женевьева ходила по комнате, садилась на кровать, внимательно рассматривала немногочисленные предметы мебели, единственную ничем не примечательную картину, изображавшую домик возле водяной мельницы; снова ходила и невероятным усилием воли подавляла приступы паники, что лишало ее последних душевных сил и ясности мысли. Так что, когда наконец послышался звук осторожно поворачиваемого в замке ключа, она чуть не вскрикнула от испуга, сердце у нее бешено заколотилось.
      На пороге стоял лакей в ливрее:
      - Господа ждут вас в гостиной, мадам, - объявил он низким голосом и отступил, давая ей пройти.
      Несмотря на чувство абсолютной нереальности происходящего, Женевьева, идя по коридору, вдруг поймала себя на том, что холодно улыбается. Лакей довел ее почти до конца коридора, где было окно, плотно занавешенное шторами. Широкая закругляющаяся лестница вела в квадратный вестибюль, освещенный мерцающими канделябрами. Они спустились, пересекли вестибюль, и лакей распахнул двойную дверь. Женевьева увидела изящные апартаменты, мягко освещенные множеством свечей. От зажженного камина здесь было тепло и уютно.
      При ее появлении четверо мужчин галантно встали.
      - Добро пожаловать, мадам. - Легран любезно взял ее за руку и подвел к камину, вокруг которого сидели остальные. - Могу ли я предложить вам бокал шампанского? Или, может быть, шерри?
      С того последнего вечера в Вене она не переносила ни запаха, ни вкуса шампанского.
      - Шампанского, пожалуйста, - так же вежливо ответила она, но без улыбки, и подумала, что по крайней мере не будет искушения выпить хоть глоток и удастся сохранить трезвость мысли.
      - Надеюсь, вы не испытали чрезмерных неудобств в этом доме? - продолжал хозяин, передавая ей бокал.
      - Все было до отвращения удобно, - парировала Женевьева. - Могу узнать, чем я обязана этим сомнительным удовольствием?
      Удивительно, но она сохраняла ледяное спокойствие и самообладание, словно сидела в гостиной отцовского дома. Она не тратила силы на то, чтобы понять, почему так происходит, просто констатировала факт и была благодарна судьбе за это спокойствие.
      - Позднее, мадам, - сказал князь Сергей, потирая руки, при этом сухая кожа ладоней неприятно шуршала.
      - Мы вовсе не находим сомнительным удовольствие разделить ваше общество, заметил Себастиани. - Уверяю вас, мы сможем сделать ваше пребывание здесь еще более приятным.
      - Сомневаюсь, сеньор. - Наклонившись, Женевьева поставила бокал на низкий столик рядом с диваном - в до блеска отполированной его поверхности отразилось ее лицо.
      Она обвела взглядом комнату. Ее собеседники были в безукоризненных вечерних костюмах: черные шелковые панталоны, сюртуки в полоску, рубашки с рюшами и крахмальные галстуки.
      - Должна извиниться за свой наряд, джентльмены, я не ожидала сегодня приглашения на ужин. - От взгляда Женевьевы не ускользнуло восхищенное удивление, с каким было встречено столь хладнокровное замечание; это ее воодушевило.
      Появившийся снова лакей объявил, что ужин подан, и все проследовали в обеденный зал. Поскольку за огромным столом красного дерева сидело всего пять человек, расстояния между ними были значительными, и Женевьеву снова охватило ощущение одиночества и нереальности происходящего. Вот сейчас, казалось ей, кто-нибудь войдет, хлопнет в ладоши, и она проснется рядом с Домиником, а все это окажется дурным сном.
      За бесчисленным количеством сменявших друг друга блюд продолжалась светская беседа. С Женевьевой обращались как с почетной гостьей - галантно и внимательно, ведь она была единственной женщиной за столом. "Гостья" и вела себя соответственно, не упуская возможности поупражняться в остроумии. Заметив, что бокал с шампанским остался нетронутым, никто больше не предлагал ей пить, и такая деликатность с их стороны озадачивала Женевьеву. Похитители не могли не надеяться, что, немного опьянев, она станет более покладистой, каковы бы ни были их планы. "Впрочем, вероятно, это не имело для них никакого значения - буду я покладистой или нет". По спине снова поползли отвратительные мурашки, и она почувствовала, как капельки холодного пота заструились по ребрам. Нет, нельзя раскисать! Она снова взяла себя в руки и почувствовала, что пульс становится ровнее.
      Приборы унесли. На столе появился графин с портвейном.
      Женевьева встала:
      - Полагаю, господа, вы предпочтете пить вино и курить сигары без меня.
      - Напротив, - возразил Легран, - мы не станем курить, если вам это неприятно, но умоляем не покидать нас.
      Впервые сверкнула сталь! Чуть склонив голову в знак согласия, Женевьева снова села и положила руки на колени, чтобы никто не увидел, как они дрожат.
      - В последний раз, мадам, мы имели удовольствие беседовать с вами в игорной комнате на маскараде у Полански, насколько я помню, - заговорил великий князь Сергей.
      "Когда Доминик, щелкнув кнутом, выгнал меня в ночь", - Женевьева снова сдержанно кивнула, ожидая продолжения, в котором, собственно, уже не было нужды.
      - - Кажется, вы дали согласие на партию-реванш в пике, мадам, - с вежливой угрозой напомнил Легран. - Или точнее сказать, на четыре партии.
      - А мне помнится, месье Легран, что я оставила за собой право выбирать время и место и что никто не оспаривал моего права.
      Все эти объяснения были, разумеется, бесполезны, но чем дольше она будет говорить, тем дольше не наступит неизбежное.
      Себастиани растянул губы в своей иезуитской улыбочке:
      - Простите нас, мадам, но вы исчезли из Вены так поспешно, что мы засомневались: быть может, вы... - Он поднял плечи, и улыбка стала еще более издевательской. - Быть может, вы передумали платить долг?
      - Вы все проиграли в честной игре, - с намеренной резкостью заметила Женевьева. - Ив подобных обстоятельствах я вам ничего не должна.
      - Бросьте, мадам, вы и не собирались выполнять условий пари. Независимо от того, выиграете или проиграете. - Это был Чарлз Чолмондели, за его тщательно изображаемым дружелюбием угадывалась горечь жестоко обманутого человека. - Вы получили от нас все, что вам было нужно, - информацию, и, видимо, принимаете нас за...
      - Думаю, мадам Делакруа сама знает, за кого нас принимает, мой дорогой друг, - мягко перебил его князь Сергей, поскольку обвинительный тон англичанина грозил сорвать задуманную ими черную комедию.
      - Итак, мадам, мы будем играть в пике, - сказал Себастиани с неожиданным добродушием. - Ставки прежние, разумеется.
      - Мы бросим жребий, кто будет играть с вами первым, кто вторым и так далее.
      - Вы ведь не слишком устали, не так ли? - вкрадчиво спросил князь Сергей. - Ночь обещает быть долгой.
      - Разумеется, мы все рассчитываем, что долг чести будет выплачиваться немедленно, как и полагается, - добавил англичанин. К нему явно вернулось прежнее дружелюбие.
      Женевьева почти физически ощутила тяжесть навалившегося ужаса. Конечно, она не сможет, поочередно играя со всеми четырьмя, у всех выигрывать, поскольку очень скоро утратит способность держать в голове сброшенные карты, начнет путать расклады текущей и предыдущих партий и каждый раз, проигрывая, должна будет расплачиваться собственным телом.
      - Зачем вам нужен этот фарс? - Голос ее звучал на удивление ровно. Почему вы просто не возьмете то, что все равно рано или поздно вам достанется? Разве насилие, если назвать его другим словом, лучше пахнет? - Но даже произнося эти горькие слова, она понимала, что нужно соглашаться на пике, потому что это позволит выиграть драгоценное время. И тогда Доминик успеет!
      - Помилуйте, мадам, вы ведь не откажете нам в удовольствии отомстить более изысканно? - почти прошептал Себастиани, раскалывая орех и галантно кладя ядрышко на ее десертную тарелку. - Голая сила. Как это грубо! Да к тому же при наших условиях останется по крайней мере иллюзия того, что от вас кое-что зависит.
      - За что я должна вас, видимо, поблагодарить! - холодно добавила Женевьева. - Ну что ж, начнем? Или вы хотите усилить свое безоговорочное превосходство, дождавшись, когда меня начнет клонить в сон?
      По какой-то неведомой причине это обвинение в не джентльменском поведении уязвило мужчин. Женевьева почувствовала некоторое удовлетворение, хотя понимала, что сослужила себе дурную службу. Ведь чем больше времени тратить на пустые разговоры, тем лучше для нее. Но что сделано, то сделано - ее партнеры сбросили маски галантности, и впервые за этот вечер она увидела истинные лики врагов.
      Все дружно поднялись из-за стола и перешли в библиотеку, находившуюся в глубине дома, и, видимо, ее высокие зашторенные окна выходили во двор. В камине весело плясал огонь, и рядом, в корзине, на всякий случай было приготовлено много дров. На стойке бара выстроилась батарея графинов и вазочек со всевозможными печеньями и засахаренными фруктами. Свечи были новыми, только что зажженными. На карточном столе лежало шесть нераспечатанных колод.
      Тщательно проверив, все ли распоряжения выполнены, Легран отпустил лакея:
      - Это все, спасибо, Гастон. До утра нам больше ничего не понадобится. Все слуги могут ложиться спать.
      Женевьеву слегка подташнивало, она сглотнула, пытаясь прогнать неприятное ощущение. Да, все было приготовлено для того, чтобы они могли провести долгую ночь в этой теплой, снабженной всем необходимым комнате без помощи слуг. Дверь за Гастоном закрылась, и Женевьева осталась наедине со своими истязателями.
      - Итак, бросим жребий, господа, - сказал Легран, вскрывая одну колоду. Каждый возьмет по карте. Чья окажется старше, тот будет играть с мадам первым. Согласны?
      Никто не возражал, и Женевьева с любопытством, словно зачарованная, стала наблюдать за тем, как решается ее судьба. "Чолмондели, - думала она, - самый слабый из четырех игроков. Князь Сергей куда сильнее. Между Леграном и Себастиани выбирать нет смысла. Но если англичанин вытянет старшую карту, у меня появится хоть какой-то шанс выиграть первые три партии. Однако мне все равно ни за что не обыграть князя, тем более когда я устану, сыграв с остальными. Если удача не улыбнется, шансов побить русского умением у меня нет".
      Старшую карту вытянул Легран, далее шли князь Сергей, Себастиани и Чолмондели. Итак, придется начинать с сильного игрока и - если она хочет выиграть - напрячь все душевные силы и умственные способности, а потом, уже уставшая, она должна будет сразиться с самым главным. Хуже и придумать трудно.
      Цепенея от страшных предчувствий, Женевьева все же заставила себя сесть в кресло, указанное Леграном, и посмотрела прямо в глаза каждому из четырех мужчин. У всех был одинаковый взгляд - взгляд хищника, сладострастно предвкушающего добычу и знающего, что голод его будет утолен.
      ***
      - В доме есть женщина, месье, - сказал матрос, отхлебывая эль из высокой пивной кружки, которую дал ему Сайлас. - Но, кроме Гастона, мажордома, ее никто не видел. Он отвел ее в гостиную перед ужином.
      - Сколько человек, кроме Гастона, в доме? - спросил Доминик, Он сосредоточенно заряжал пистолеты. Лицо его было спокойно, голос звучал ровно. По обыкновению, перед тем как начать действовать, Доминик сохранял невозмутимость, голова была абсолютно ясной, все лишние мысли отброшены, ум и тело готовы моментально реагировать на любые неожиданности.
      Страх за Женевьеву больше не мучил его - он уже твердо знал, что и как нужно делать. Ждать освобождения ей осталось недолго.
      - Шестеро, месье, включая мальчишку-коридорного, - ответил осведомитель. А также хозяин и трое его гостей.
      - Да, о них я знаю, - почти небрежно подтвердил капер. - Как только разделаемся с прислугой, займемся ими. Вас семеро против шестерых. - Он обвел взглядом лица стоявших вокруг него наемников. - Никаких убийств, поняли? Наша вылазка не должна иметь последствий. - Матросы понятливо улыбнулись, и Доминик коротко кивнул в знак одобрения. - Отлично, вы поступаете под начало Сайласа. У меня - особая миссия.
      Сайлас закинул на плечо толстый моток веревки со свинцовым наконечником.
      - - Ножи у всех есть? - Все достали из-за поясов абордажные сабли. Использовать только для устрашения, если придется. Помните, что сказал месье? Никого не убивать.
      Доминик подождал, пока все семеро, выскользнув из дома, растворились в безлунной ночи. В темных одеждах, совершенно неразличимые в кромешной тьме, матросы беззвучно и осторожно крались, прижимаясь к стене (чтобы каблуки не цокали по камням, они сняли сапоги). Заткнув пистолеты за пояс, Доминик последовал за ними, однако шел открыто, посредине улицы, высоко подняв голову, ступая легко и печатая шаг по брусчатой мостовой, - мужчина без шляпы, в бриджах, рубашке с короткими рукавами, сапогах для верховой езды, коротком развевающемся плаще и с исполненным непреклонной решимости холодным взглядом.
      ***
      - Партия моя, месье Легран, - в напряженной тишине любезно произнесла Женевьева, кладя на стол последнюю карту в третьей сдаче.
      Француз кисло улыбнулся:
      - Мне остается лишь ожидать следующего тура, мадам.
      Мы сыграем позднее, когда вы выполните свои обязательства перед моими коллегами.
      Женевьева почувствовала, как на смену ликованию в ее душу вползает ледяной ужас. Значит, передышки не будет. Сколько бы раз она ни победила, в конце концов все равно проиграет им всем. Этого никак не избежать при том, что придется играть еще двенадцать партий с тремя остальными противниками.
      Князь Сергей занял место Леграна и потянулся за свежей колодой.
      - Может быть, вы хотите минут пять отдохнуть, мадам? - заботливо предложил он. - Выпить бокал вина, походить по комнате, размяться?
      Ничто не могло ей помочь, но она приняла предложение. Все-таки лишних пять минут! Теперь она думала только о бегущем времени и о том, как купить хоть немного больше этого бесценного товара. Даже если Доминик не спешит к ней, отсрочка унижения - все равно благо. "Если мне суждено проиграть князю Сергею, - молилась она, - пусть проигрыш случится только в третьей партии; пусть он не одолеет меня сразу же, в первых двух".
      Русский распечатал колоду, перетасовал, снял и начал сдавать. Карты у противников оказались примерно равные. Женевьева заставила себя забыть о трех остальных мужчинах. Те внимательно наблюдали за игрой, время от времени подкидывали поленья в огонь и терпеливо ожидали своей очереди, которая должна была неизбежно наступить и итог которой был предопределен.
      Первую партию Женевьева выиграла. Собирая карты, она поймала взгляд русского. Он сдал ей эту партию нарочно, они оба это знали. И оба знали почему. Князь Сергей был гораздо более сильным игроком и решил доставить себе особое удовольствие, заставляя ее подольше помучиться ожиданием отвратительной развязки, потому что прекрасно понимал: ожидание всегда хуже, чем сама развязка, сколь бы ужасна она ни была.
      Вторую партию она проиграла, как ей хотелось думать, лишь из-за собственной глупости: на этот раз князь Сергей ни в чем не уступил. Но когда она увидела, какая карта пришла в третьей сдаче, ближайшее будущее предстало во всей своей отвратительной реальности. С такими картами ничего сделать было нельзя. Двадцать долгих мучительных минут она отчаянно просчитывала варианты, стараясь удержать в голове все расклады и старательно обдумывая снова и снова каждый ход, прежде чем сыграть. Но все было бесполезно. Она даже не сумела скрыть охватившего ее разочарования. Было ясно, что ужасный конец уже близок.
      После того как Женевьева положила на стол последнюю карту, в комнате надолго воцарилась тишина. Князь Сергей улыбался, мясистые губы обнажили хищные белые зубы.
      - Ну наконец, - с облегчением произнес Себастиани. - Первый раунд ваш, Сергей.
      - Да уж это точно, - с довольным видом ответил князь Сергей. - Мадам? - Он встал.
      Женевьева поймала себя на том, что в ужасе отчаянно трясет головой. Но князь Сергей обошел вокруг стола, взял ее за плечи и заставил встать. Мужчины улыбались. Русский обхватил голову Женевьевы своими белыми ладонями:
      - Думаю, пора открыть счет. Давайте, прежде чем уединимся, дадим нашим друзьям возможность чуть-чуть познать вкус того, что ждет и их. - Его толстые губы приблизились к лицу, заслонив, казалось, все остальное в поле ее зрения. "Стой смирно, - приказала она себе. - Не сопротивляйся. Иначе будет только хуже, уж этому-то негодяю каждая лишняя минута твоего унижения и беспомощности - подарок. Он будет в восторге, получив возможность на глазах у завистливых соглядатаев показать свою власть над тобой".
      Сергей накрыл своим ртом ее губы, засосал их в отвратительную студенистую воронку, и тело Женевьевы восстало, вышло из повиновения благоразумному чувству самосохранения. Рука ее взметнулась, пальцы согнулись, и острые ногти впились в гладкие румяные щеки, оставив на них кровавые следы.
      Сергей взревел от резкой боли и, выкрикнув какое-то ругательство, заломил ей руку, а рот его впился в нее еще сильнее. Рушилась стена ее достоинства. Грубая рука вцепилась в воротник платья, раздирая кружева, безжалостные пальцы больно сжали обнажившуюся грудь. Женевьева извивалась и вырывалась, не обращая внимания на дикую боль, пронзавшую заломленную руку, и ей удалось ударить его коленом в пах. Он снова грязно выругался, но хватки не ослабил, а резко развернул ее и бросил поперек дивана.
      Она упала ничком, придавив руку, в нижнюю часть живота впился жесткий шнур диванной окантовки. Женевьева почувствовала, как насильник молниеносно расстегивает крючки на ее платье, и дико закричала, поняв, что через секунду предстанет обнаженной перед всей этой гнусной компанией - обнаженной и беззащитной перед оскорбительным насилием. В ушах звенело, сердце готово было выскочить из груди. Женевьева задыхалась, глаза застилала красная пелена, и все ближе был неотвратимый страшный финал...
      И тут с треском распахнулась дверь. Князь Сергей обернулся, ослабив хватку, и она наконец смогла поднять голову и отдышаться.
      В следующий миг Женевьеве показалось, что русский взлетел в воздух. Поднялся страшный шум: кто-то что-то злобно кричал, потом раздался резкий хлопок, и от предупредительной пули, вошедшей в стену рядом с камином, затрещала раскалывающаяся деревянная панель. В наступившей вслед за этим тишине Женевьева с трудом поднялась на ноги.
      - Я знала, что ты придешь, - прошептала она.
      - Разумеется, - подтвердил Доминик. - Страшно жаль, что вынужден причинить вам неудобство, джентльмены, но я должен попросить вас снять штаны, туфли и чулки. - Улыбаясь, капер присел на подлокотник дивана, на котором только что лежала Женевьева.
      Два пистолета с рукоятями, украшенными серебряными пластинами с чеканкой, лежали у него на колене, указательные пальцы обеих рук покоились на спусковых крючках.
      - Уверен, вы не будете возражать против присутствия дамы при вашем раздевании, поскольку оно до некоторой степени входило в план вашего вечернего развлечения.
      Вдруг Легран стрельнул глазами на дверь за спиной капера, и тот резко обернулся, но все же опоздал. Женевьева тяжело, со свистом дышала сквозь стиснутые зубы: кто-то схватил ее сзади и прижал к горлу острый клинок.
      - Очень вовремя, Гастон, - объявил Легран. - Будьте любезны, ваши пистолеты, месье Делакруа. - Он протянул руку.
      Доминик колебался, но, увидев, что острие глубже вжалось в шею Женевьевы и на белой коже выступила капелька крови, развернул пистолеты, чтобы галантно, рукоятями вперед, отдать их французу. Но тут Гастон вдруг издал странный булькающий звук. Нож полетел на пол, а вслед за ним рухнул и сам лакей. Женевьева неуверенно сделала шаг в сторону, и все увидели, как Сайлас, который, низко пригнувшись, невидимый и неслышимый, подкрался к Гастону со спины, распрямляется во весь свой огромный рост.
      - Прошу простить меня, месье, - сказал он, вытирая оставшуюся на лезвии ножа кровь, - Может, я и убил его.
      Доминик безразлично пожал плечами, показывая, что ему это все равно, и, снова повернув пистолеты рукоятями к себе, один вручил матросу.
      - Итак, вашу одежду, джентльмены, будьте любезны. Отдайте ее Сайласу. - Не спуская глаз с четверки негодяев, он завел руку за спину.
      Женевьева сделала шаг вперед, и Доминик притянул ее к себе.
      - Остальные обезврежены? - спросил он Сайласа.
      - Да, месье, - ответил матрос, принимая одежду у Леграна.
      На лице князя Сергея застыла маска смертельной ненависти, но Сайлас требовательно щелкнул пальцами, и тому пришлось смириться с неизбежным. Он нехотя расстегнул панталоны.
      - То-то мы насчитали там только пятерых. Недоставало как раз этого. Сайлас указал на лакея, лежавшего на полу, тот застонал, и Женевьева, выскользнув из-под уютной, надежной руки, опустилась рядом с ним на колени. Лезвие ножа вошло глубоко между нижними ребрами, но, похоже, не задело жизненно важных органов. Склонившись над распростертой фигурой, Женевьева почувствовала чьи-то пальцы у себя на спине: Доминик застегивал крючки на ее платье. От этого простого прикосновения на нее вдруг снова нахлынуло ощущение неизбывного ужаса тех нескольких минут, когда она поняла, что должно вот-вот с ней случиться. Оцепеневшая от навалившегося вновь кошмара, она взглянула на Доминика и увидела сострадание и нежный упрек в его бирюзовых глазах.
      - Это пройдет, фея, - сказал он, стараясь ободрить ее, потом снял с себя плащ и закутал в него Женевьеву, прикрыв разорванные кружева. - Я сделаю все от меня зависящее, чтобы ты навсегда забыла об этом.
      В комнате появились пять матросов, как и Сайлас, в одних носках.
      - Всех связали и всем заткнули рты, месье, - доложил один из них. - Поль пошел во двор. - Матросы с искренним удивлением и не без удовольствия наблюдали за четырьмя джентльменами, стоявшими у камина в одних рубашках.
      Сайлас с охапкой их белья обернулся к двери.
      - Это нам взять с собой, месье? - спросил он.
      - Можно оставить на улице, - ответил Доминик, безразлично махнув рукой. Мне нужно лишь быть уверенным, что эти друзья не кинутся вслед за нами сразу же. Но может быть, стоит их все же связать? Можешь связать их всех вместе той веревкой, по которой мы взобрались в окно. - Капер повернулся к онемевшей четверке: негодяи стояли с побелевшими от мучительного стыда лицами, старательно отводя глаза в сторону. - Я должен извиниться за неуважительное отношение, господа. Но, уверен, вы поймете, что у меня не было иного выхода. О справедливости уж и говорить не будем.
      Себастиани что-то пробормотал, и от нечеловеческой ненависти, угадывавшейся в этом бормотании, Женевьеве сделалось не по себе. Снова появился Сайлас, он принес моток веревки со свинцовым наконечником.
      - Не будете ли вы любезны повернуться и заложить руки за спины, месье, невозмутимо-вежливо попросил он.
      Женевьева вышла в вестибюль, почему-то ей не хотелось видеть унижение своих поверженных врагов. Хотя, почему она должна проявлять подобную деликатность после того, что мерзавцы собирались с ней сделать, объяснить не могла.
      Теперь Женевьева чувствовала себя совсем опустошенной и ослабевшей и мечтала только о том, чтобы весь этот кошмар поскорее остался позади. А как поступать дальше, Доминик пусть решает сам. У нее больше нет сил заботиться о чем бы то ни было. Кроме тех двух моментов, когда Делакруа притянул ее к себе, чтобы защитить, и когда застегивал на ней платье, он к Женевьеве больше не прикасался. А ей безумно хотелось, чтобы Доминик это сделал.
      - Пошли, Женевьева. Сайлас останется и все здесь приберет, - сказал капер, выходя в вестибюль.
      Выражение лица у него было мрачное, почти свирепое, он взял Женевьеву за руку и повел в заднюю часть дома. Похищенная узнала и этот коридор, и узкую дверь, а потом они вышли во двор, где под огромным тополем запряженная парой лошадей стояла карета, на которой ее сюда привезли. Матрос по имени Поль сидел на облучке.
      - Мы одолжим ее ненадолго, - небрежно заметил Доминик. - Нашим друзьям она в ближайшее время не понадобится.
      По мере того как ощущение суровой реальности стало возвращаться к Женевьеве, у нее вдруг подогнулись колени. Как Доминик может разговаривать таким вежливым, деловым тоном, словно ничего не произошло; словно Женевьева только что чуть не стала жертвой отвратительного насилия; словно там, в библиотеке, не осталось четверо полуголых мужчин, связанных одной веревкой; словно лакей не лежал на ковре, истекая кровью, словно где-то в доме не находилось еще пять человек, каким-то образом лишенных возможности оказать помощь своим хозяевам.
      - Черт бы тебя побрал, Доминик Делакруа! - закричала она, собрав последние силы. - Будь ты проклят!
      То же самое яростное, ошеломляющее чувство протеста, какое она испытала на "Танцовщице", когда Доминик бесцеремонно вырвал ее из "внутреннего" убежища, в котором она укрылась от причиненной им боли, обуяло Женевьеву и теперь.
      Делакруа подхватил ее за мгновение до того, как Женевьева чуть не упала на камни мостовой.
      - Можешь проклинать меня как угодно, сердце мое, но давай сначала доберемся до сколько-нибудь уединенного места. - В его голосе слышалась добродушная насмешка.., тепло и понимание.
      - Не называй меня так, если это для красного словца! - прошептала Женевьева, не в силах более скрывать правду ни от него, ни от себя.
      Милосердная темнота кареты не дала Доминику разглядеть боль, исказившую ее лицо при этих словах.
      - Но это вовсе не игра слов. Я действительно так думаю. И всегда думал. Ума не приложу, почему я пытался отрицать это.., сердце мое. - Он снова повторил эти ласковые слова притянул Женевьеву к себе.
      Она глубоко вздохнула и доверчиво прильнула к его груди, словно маленький раненый зверек:
      - Тогда почему я должна уехать?
      - Ты не должна. - Делакруа еще крепче сжал ее в объятиях. - Но так будет лучше, а я догоню тебя, как только смогу. - Он погладил ее по волосам так, словно и впрямь гладил крохотного обиженного зверька. - Мне не пришло в голову сказать тебе, я думал, ты сама поймешь. Тебе придется простить меня. Боюсь, я слышал лишь вечные возражения юной мадемуазель Женевьевы, имеющей дурную и опасную привычку попадать в самые неприятные ситуации только потому, что всегда потакает своим капризам. Мое сердце ведь только что вышла из детства, но я забыл об этом на какой-то момент.
      Женевьева ничего не ответила. Она с жадностью впитывала в себя скрытый смысл услышанного - смысл, который открывал чудесные новые горизонты.
      - Они сделали что-нибудь еще, кроме того, что я видел? - Женевьеве было больно слышать этот вопрос. Доминик отстранил ее от себя и попросил:
      - Я должен знать это, фея.
      - Нет. - Она решительно тряхнула головой. - Мне было страшно, но я старалась тянуть время, потому что верила: ты придешь. Когда ты появился, мое время было на исходе.
      Медленно положив ее голову на свою согнутую руку, он поцеловал Женевьеву так нежно и страстно, что горькое воспоминание о мерзких губах одного из игроков стерлось из ее памяти.
      - Сердце мое, - шептал он, лаская губами мочку ее уха и зажигая в ее теле пожар любовной истомы.
      Она прижалась к Доминику, поражаясь силе мгновенно вспыхнувшего желания. Час назад, испытывая физическое отвращение, она и представить себе не могла, что сможет снова желать мужчину. Тем не менее она хотела его теперь едва ли не более страстно, чем когда бы то ни было. И в этой жажде было нечто новое безумное желание получить подтверждение полувысказанного признания, желание вновь открыто услышать слова любви, которые здесь, во мраке кареты, она услышала впервые.
      Карета остановилась. Делакруа отнес Женевьеву наверх, положил на кровать, сел рядом, склонился над ней и положил руки на плечи.
      - Кажется, нам нужен священник, моя Женевьева.
      - Тебе не обязательно жениться на мне. - Робкая улыбка осветила ее измученное и счастливое лицо. - Я на это никогда не рассчитывала. Мы можем жить как и прежде, разве нет?
      - Нет, - решительно возразил он. - Пора фантазию воплотить в жизнь и сделать тебя мадам Делакруа. Если ты не возражаешь, разумеется. - Доминик взял ее лицо в ладони, и взгляд его на миг стал напряженным. Однако тут же оттаял, как только Женевьева обвила его шею руками и на его губах страстным поцелуем запечатлела свое согласие.
      - Ты всегда говорил, что не сможешь жить без моря, - прошептала фея, не отнимая губ от его лица. - Я тоже не хочу привыкать к суше, поэтому мы пойдем вместе.
      - Ну это мы посмотрим, - возразил пират, и его лицо озарила лукавая улыбка. - Женщины всегда хотят иметь гнездо и растить детей. Тебе это пока, вероятно, еще рановато, сердце мое, но я надеюсь, это придет. А я легко учусь приспосабливаться к любым обстоятельствам.
      - Думаю, это произойдет еще не скоро, - сказала Женевьева, расстегивая пуговицы на его рубашке. - Куда мы теперь направимся?
      - Теперь... - сказал он, раздвигая разорванные края ее кружевной манишки, припадая губами к ее груди, языком ласково врачуя царапины и ушибы, - теперь, сердце мое, я хочу увлечь тебя с собой в бездну вечного наслаждения и нежной любви, где ты забудешь все дурное и будешь помнить лишь, что моя любовь охранит тебя от любого зла этого мира.
      Доминик с той же щемящей нежностью прильнул к губам своей феи, и все ее хрупкое существо доверчиво открылось навстречу его любви.
      - Попозже, - тихо прошептал он, - мы отправимся в Рошфор, найдем там священника, а потом будем ждать на "Танцовщице", когда Наполеон решит судьбу Европы или Веллингтон решит судьбу Наполеона.
      - Я не хочу заглядывать в будущее, - ответила Женевьева, гладя его лицо и утопая в его бирюзовом взоре, исполненном любви и обещаний.
      - Тогда не заглядывай, сердце мое. - Доминик нежно и крепко обнял ее.
      Женевьева закрыла глаза, обратив свой взор внутрь себя, только в свой мир, где наконец восторжествовала любовь и в котором две жизни, два сердца отныне и навсегда - вместе.