Генерал Доватор (Книга 1, Глубокий рейд)

      - В мою компетенцию не входили обязанности по охране штаба.
      - У тебя ослаблены волевые центры. Ты утомлен! - резко прервал его Штрумф-старший. - Ты все потерял!
      - Даже чуть не потерял собственную жену! Она чудом спаслась! визгливо выкрикнул полковник.
      - А я потерял свою репутацию, - тяжело дыша в лицо сыну, проговорил Штрумф. Сняв фуражку, он вытер платком безволосую голову.
      В штабе Хоппера, откуда он только что приехал, ему пришлось пережить неприятные минуты. В зоне расположения резервных частей, находящихся под командованием генерала Штрумфа, Доватор разгромил несколько гарнизонов, на большаках было уничтожено свыше двухсот машин.
      Генерал Штрумф вместе с чувствительной трепкой получил последний и категорический приказ: во что бы то ни стало немедленно ликвидировать Доватора, не считаясь ни с какими потерями. Он поставил сына в известность, что сам лично будет контролировать весь ход операции по ликвидации действующих в тылу кавалерийских частей, и приказал немедленно вместе с перехваченными шифровками Доватора прислать к нему майора Круфта.
      - Когда перехватили эту шифровку? - спросил Штрумф майора, когда тот появился.
      Майор ответил.
      - Так... значит, Доватор получил приказ прикрыть высадку авиадесанта в районе Демидово и там же пополниться боеприпасами?.. - Штрумф углубляется в карту, иногда поворачивает голову и перечитывает шифровку. Но они могут в последнюю минуту изменить координаты? - Штрумф презрительно смотрит на Куфта, как бы давая ему понять, что майор болван, если считает русских глупее себя.
      - Они уже меняли координаты три раза, - подтверждает Круфт.
      - Поэтому ваши шифровки пока ничего не стоят, - раздраженно прерывает его Штрумф. - Где же все-таки будет высажен десант? В каком лесу?
      Круфт едва заметно пожимает плечами. Он обижен на генерала. "Старая пивная бочка, я еще тебе самого главного не сказал", - думает про себя майор.
      - В последней радиограмме при расшифровке времени и даты выпадает цифра два... Это значит: фактические координаты указаны в радиограмме номер два! - Майор Круфт абсолютно в этом уверен.
      - Так почему же вы до сих пор молчали? - недоверчиво спросил Штрумф.
      - Я не успел доложить вам.
      - Отлично! Мы изменим координаты в четвертый раз. - Штрумф тут же продиктовал радиограмму: "Сменил расположение. Высадка десанта старым координатам невозможна. Жду координат тридцать четыре девяносто шесть. Раннее утро. Доватор". Зашифруйте так, чтобы этим подтвердить высадку десанта цифрой два, как хочет русское командование, и передавайте до тех пор, пока не получите квитанцию...
      - Господин генерал, это ход, достойный Капабланки! - льстиво сказал майор.
      Когда майор вышел, генерал фон Штрумф весело рассмеялся.
      "Ход Капабланки! Ты, майор, глуп, как сто баранов".
      Он вызвал сына и приказал все участки предполагаемой высадки десанта непрерывно контролировать авиацией, засады усилить. Доватора запереть в лесах Духовщины, морить его людей и лошадей голодом. Начать методическое наступление, не жалея бомб и снарядов.
      ГЛАВА 18
      29 августа кавалерийские полки, укрываясь от наседавшей авиации, сосредоточились в районе Боярщины.
      Подтвердив шифровкой место высадки десанта, Доватор с нетерпением ожидал от штаба армии дальнейших распоряжений. Однако уже более суток связи не было. Большая земля передавала из Москвы сводки Информбюро, концерты, сообщения по Советскому Союзу и из-за границы, но штаб армии молчал.
      Лев Михайлович сидел под высокой елкой на куче зеленых лапок, кутаясь в свою широкую бурку, и читал неутешительные донесения из частей и подразделений. Группы, высланные для хозяйственных операций, вынуждены были вернуться ни с чем. Немцы начали методически обстреливать лес, бомбить и блокировать. С другими частями уже два дня связь поддерживалась только по рации.
      Рядом с Доватором усталый радист монотонно твердил в аппарат:
      - Один, два, три, четыре. Четыре, три, два... "Енисей"! "Енисей"! Ты меня слышишь? Жду настройки, жду настройки! Я "Амур"! "Енисей", ты меня слышишь?..
      Под другими елками спали офицеры связи и посыльные. Карпенков, прикрыв рукой воспаленные от бессонницы глаза, диктовал приказ о подготовке рубежей для круговой обороны.
      Из разведки вернулся Алексей Гордиенков; опустив грязные, подвернутые полы шинели, присел рядом с Доватором и начал докладывать:
      - Всюду ведут окопные работы. Ночью заняли все прилегающие к лесу деревни. Жителей куда-то угоняют. Окружение почти полное. Я едва проскользнул. Разведчиков посадил в сарае, на той поляне. Они будут сигналить самолетам кострами и ракетами, но обратно им вернуться будет трудно. Все закрыто.
      - Ладно, ты пока помалкивай! - Лев Михайлович позвал Карпенкова, развернул карту и показал ему обстановку. Она неожиданно изменилась в течение последних суток. С запада немцы закрыли выход танками, непрерывно патрулировали по большаку с юга и с севера, одна пехотная и одна моторизованная дивизии вели окопные работы и подтягивали артиллерию. С востока на десятки километров тянулось непроходимое болото. Замысел немцев был ясен Доватору. Они решили блокировать лес со всех сторон, прижать конницу к болоту и уничтожить ее.
      Можно было бы еще пробиться и сейчас, но маневр затруднялся наличием тяжелораненых и отсутствием достаточного количества боеприпасов.
      - Они нам тут дадут жизни, - заметил Карпенков.
      - А это мы еще посмотрим, - сказал Доватор, протягивая руку к потухающему костру. - Как ты думаешь, в чем наша ошибка?
      - Черт ее знает!.. Может быть, не следовало так углубляться?
      - Наоборот, надо было уйти еще дальше! Ты пойми: все-таки мы находимся в зоне прифронтовой полосы. Здесь фактически район сосредоточения армейских резервов. Надо быть дураком, чтобы не уничтожить нас. Конечно, нам следовало уходить глубже в тыл, в леса Белоруссии. Оттуда мы могли бы совершить любой маневр... Но... - Доватор задорно усмехнулся и умолк.
      - Я полагаю, что нам надо прорываться, пока не поздно, - нерешительно заявил Карпенков.
      - А я решил пока подождать...
      - Ждать, пока совсем окружат?
      - Волков бояться - в лес не ходить.
      - Так-то оно так... - нерешительно начал было Карпенков, но Доватор договорить ему не дал.
      - Именно так. Мы еще задачу не выполнили!..
      - Есть связь! - крикнул радист, торопливо записывая радиограмму.
      Доватор и Карпенков кинулись к аппарату. Радировал штаб Западного фронта, непрерывно следивший за действиями конницы. Было приказано операции прекратить и выходить обратно.
      Но выходить фактически было некуда...
      - Немножко поздновато, - проговорил Карпенков. - Ну, да ничего, попробуем!
      Доватор промолчал.
      Алексей только сейчас понял всю сложность обстановки.
      За последнее время его не покидало чувство беспокойства за Нину. С момента ухода в рейд они виделись редко. Он почти все время находился в разведке, а она целиком была поглощена уходом за ранеными, которых с каждым днем становилось все больше и больше. Сейчас Алексея потянуло к ней. Через несколько минут он очутился около госпитальных палаток. Нина заботливо укрывала буркой раненого. Тот горячо что-то ей говорил, выпрастывая из-под бурки руки, бил себя кулаком в грудь. Подойдя ближе, Алексей узнал Ремизова. Трибунал осудил его: Ремизов получил три года условно. Доватор решил оставить его в части и перевел в комендантский эскадрон. Там Ремизов нес службу, как слышал Алексей, исправно, а в последнем бою отличился, но был тяжело ранен.
      Увидев Алексея, Ремизов укрылся с головой и затих. Нина встала и пошла Алексею навстречу. Она была сильно утомлена, взволнована. Алексей сразу заметил это и спросил:
      - Ты, Нинуха, что такая... туманная? Опять умирает кто-нибудь?
      - Нет, Алеша, никто не умирает... только вот Ремизов... - Нина смущенно умолкла. Виновато взглянув на Алексея, сказала: - Он хочет умереть.
      - Да что он, с ума спятил?
      - Он говорит, что мы не выйдем из окружения. Гитлеровцы все равно перебьют раненых... А он боится, что фашисты его захватят и будут мучить... Он очень тяжело ранен...
      - Полковник никогда раненых не бросит! А в общем, псих твой Ремизов, - решительно заявил Алексей.
      - Он такой же мой, как и твой, - вспыхнув, заметила Нина.
      - Я шучу, чего ж сердиться? - Алексей ласково взял Нину за руку.
      - Я не сержусь, Алеша, - тихо ответила Нина. - Я тебе должна сказать, что... - Нина смотрела на Алексея ясными, открытыми глазами, - что я знаю Ремизова давно. Еще до войны... И ты его тоже видел.
      - Вот этого я уж не помню, - пожимая плечами, проговорил Алексей.
      - Помнишь Гагры? Ох, какая я тогда была глупая!
      - Нет, ты тогда была хорошая, - проговорил Алексей.
      ...После финской войны Алексей получил путевку в дом отдыха. Жестокие морозы на Карельском перешейке, "кукушки" на деревьях, окутанных инеем, все это осталось позади. Алексей вскакивал утром с постели раньше других, быстро одевался и бежал на берег моря. С радостью смотрел он, как плещутся, облизывая пляж, шумные волны. Позавтракав, он брал полотенце и с книжкой в руках валялся на песке. Самые жаркие часы проводил в прохладном сумраке бильярдной. Перед ужином азартно играл в волейбол, а вечером любил сидеть в аллее парка и наблюдать за пестрой толпой гуляющей публики. Однажды Алексей с томиком стихов Маяковского сидел на скамейке в тени старой магнолии. Услышав хрустение гравия, он поднял голову и увидел девушку. Она была чем-то встревожена, беспокойно оглядывалась по сторонам. Мельком взглянув на Алексея, она оправила платье, цветом похожее на полевую герань, и села на другой конец скамьи. Она то открывала, то закрывала какую-то книжку в зеленом переплете, а потом, увидев в глубине аллеи молодого человека в сиреневой майке, отложила книгу в сторону... У нее было красивое, совсем юное личико. Молодой человек в сиреневой майке, не дойдя до скамьи, сердито взглянул на Алексея, круто повернулся и пошел обратно. Алексей хотел было расхохотаться, но, взглянув на соседку, увидел: уткнувшись в книгу, она плакала.
      - Почему вы плачете? - смутившись, спросил Алексей.
      - Стыдно, вот и плачу! - Девушка, скомкав платочек, решительно вытерла слезы и взглянула на Алексея: - Вы меня извините, смешно, конечно...
      Ее глаза смотрели доверчиво и смело.
      Она захлопнула лежавшую на коленях книгу. Это был Чернышевский - "Что делать?". Встала.
      - Вам нравится эта книга? - спросил Алексей. Ему не хотелось, чтобы она ушла.
      - А кому она не нравилась? Разве одному русскому царю! - ответила она.
      После этого они встречались каждый день, вместе читали, спорили о прочитанном. Рассказали друг другу о своей жизни, но Нина так и не объяснила, почему она плакала в тот день в аллее, а Алексей не спрашивал.
      Расстались они друзьями, поддерживали переписку.
      Алексей уговорил Нину выбрать район для работы недалеко от расположения его части. Это дало им возможность встречаться, а потом вместе поехать на фронт...
      И только теперь, под грохот орудий, в этот тревожный час, она рассказала Алексею, что плакала тогда от стыда и боли, которые ей причинил Ремизов...
      В первые, самые счастливые дни пребывания в санатории Нину приметил молодой человек из соседнего дома отдыха. Ему было лет двадцать шесть двадцать семь. Шелковая майка, серые коверкотовые брюки, бронзовый загар закаленного тела, небрежный зачес вьющихся рыжих волос, изысканность и предупредительность - все это было выставлено напоказ восхищенной девушке. Жорж Ремизов отрекомендовался с простецким молодечеством спортсменом, лектором, руководителем массовых мероприятий, актером-любителем, экскурсоводом и т. д. - бог знает какими только талантами не обладал этот очаровательный молодой человек. Днем Жорж ознакомил Нину с достопримечательностями курорта и назначил свидание на вечер.
      В отдаленной аллее парка, куда Жорж привел Нину, они сели на скамейку. В том состоянии душевного восторга, в котором она находилась, он мог бы, пожалуй, увести ее и на вершину Эльбруса. Однако Жорж, как видно, не чувствовал всей прелести вечерней прохлады, приглушенного шума морских волн. Его горячая, влажная рука обняла Нину за талию, он прерывисто задышал... До того неожиданным было его поведение, что Нина посмотрела на него с недоумением. Студенческий коллектив, в котором она жила и воспитывалась последние годы, уважал и ценил дружбу.
      - А ну, прочь! - звонко выкрикнула Нина. Она выскользнула из его объятий и что есть силы пустилась бежать...
      - Кажется, я ударила его... Не помню... А вот теперь он просит яду... И мне его жаль, Алеша! У него началась газовая гангрена. Плачет все время. Тебе его не жаль?
      - Не знаю, как тебе сказать, - задумчиво ответил Алексей. - Если пусто жил, пусть хоть умрет спокойно... А я и не знал, что ты, что он...
      Алексей не договорил, порывисто встал и, не простившись с Ниной, крупными шагами пошел на командный пункт Доватора. Нина в холодном оцепенении осталась сидеть под елкой.
      "Не поверил!" Эта мысль ножом полоснула по сердцу.
      ГЛАВА 19
      Это была последняя относительно спокойная ночь. Днем немцы безуспешно пробовали атаковать в разных направлениях конные полки. К ночи выстрелы стихли. В елочных шалашиках, прячась от беспрерывно и нудно гудевшего "костыля", тускло горели огни. Высокие сосны покачивались от ветра, скрипели, перешептывались, как добрые великаны, охраняющие покой тысяч утомленных людей.
      В шалашик Алексея сквозь еловые ветки заглядывала яркая звездочка, похожая на одинокого светлячка.
      "Вот и докатился до ревности", - размышлял Алексей. И это жестокое, унизительное чувство оскорбляло его. Он не позволял себе в отношении Нины ни одной дурной мысли. Он искренне любил ее и терпеливо ждал, когда их отношения станут более близкими.
      Он лежал на спине, закинув руки за голову, и морщился, как от боли.
      С жестокой обидой в душе Алексей чувствовал, что не может верить ей. Ложь, притворство всегда вызывали у него гадливое чувство. Алексей укрылся буркой с головой и решил заснуть, но сна не было. Кто-то, шурша плащ-палаткой, прошел мимо шалаша, а потом, раздвигая ветки, заглянул в отверстие.
      - Кто это? - спросил Алексей, поднимая голову, и тут же по специфическому лекарственному запаху узнал Нину.
      Она сидела у входа в шалаш не шевелясь. Алексей в темноте не видел, как изменилось ее лицо. Ему почему-то казалось, что она перестала дышать.
      - А может быть, все это истерика? - спросил он.
      - Какая истерика?
      - А вот я перед твоим приходом закатил истерику...
      - Кому?
      - Сам себе... Вот сейчас лежу и над собой смеюсь. Видно, в человеке много всякой дряни... Дикие мысли в голову лезут, а после самому противно...
      Нина, положив голову ему на колени, как это делают дети, тихо смеялась. Она чувствовала, как по ее телу разливалась мягкая, успокаивающая теплота. Это чувство передавалось и Алексею. Ему стало удивительно спокойно и хорошо.
      Утром Гордиенков пришел на командный пункт выбритый, подтянутый, в безукоризненно чистом подворотничке.
      - Ваше степенство именинником выглядит, - шутливо заметил Доватор, любуясь его выправкой. - На вечеринку, что ли, собрался?
      - На свадьбу, товарищ полковник, - с таинственным видом ответил Алексей.
      Лев Михайлович кивнул головой. Все операции в тылу у врага было принято называть "свадьбами".
      - Да, у нас теперь "свадьба"! - весело и спокойно проговорил Доватор.
      Он сидел на пеньке и как ни в чем не бывало насвистывал, хотя кругом и начинал нарастать неумолкающий шум боя. По лесу раскатывались орудийные выстрелы, трещала хлесткая дробь пулемета. Немцы напирали со всех сторон.
      Над круговой обороной с самого утра нахально кружился вражеский разведчик, едва не задевая верхушек деревьев. Можно было ожидать бомбежки. В полках же не было ни одной зенитной пушки и запас винтовочных патронов был ограничен. К месту высадки десанта, где наши самолеты должны были сбросить боеприпасы, не представлялось возможным пробиться. Но ни критическое положение, в которое попала конница, ни превосходство сил врага, вооруженного всеми видами техники, казалось, не смущали Доватора. Он, по обыкновению, был оживлен, весел и беззаботно насвистывал. Даже Карпенкова начала раздражать эта непонятная "беспечность". Стараясь не показать своего раздражения, он сказал:
      - Сквернейшие дела, Лев Михайлович!
      - Сквернейшие, - согласился Доватор. - Он нам флажки готовит, как волкам... Хорошо бы вышло, если бы он на нас еще дивизию бросил. Очень было бы хорошо!
      - Надо все-таки искать выход, - как бы вскользь заметил Карпенков, не обращая внимания на последние слова Доватора.
      А выход был один: пробиваться болотом, но тогда пришлось бы бросить около четырех тысяч коней.
      - Вот ты и поищи... - Доватор усмехнулся. И тут же неожиданно распорядился: - Слушай, Андрей, прикажи Атланову: пусть он полк майора Осипова отведет от высотки, которую тот обороняет, метров на семьсот восемьсот в лес.
      - Отдать высотку?! - Карпенков с трудом перевел дух. - Это же...
      - Отдать! Пусть берут, - спокойно сказал Доватор.
      - Да гитлеровцы уже два дня пытаются овладеть ею! Они тогда полезут в просеку и будут просачиваться по краю болота. Нельзя допустить этого!..
      - Ну и что же? Иди, Андрей, выполняй немедленно приказ! Еще раз повторяю: полк Осипова переходит на второй рубеж обороны.
      Карпенков сорвался с места и побежал к офицерам связи.
      - Майора Осипова и комиссара Абашкина ко мне! - крикнул ему вслед Доватор.
      Он хотел было объяснить Карпенкову тактический смысл этого приказания, но тот не стал дожидаться и ушел. Льву Михайловичу было досадно, что умный и восприимчивый начальник штаба не понял сразу его замысла. "Утомлен", - подумал Доватор. Карпенков действительно не спал уже несколько ночей, и сам командир кавгруппы не помнил, когда он нормально отдыхал. Поджидая Осипова и Абашкина, Лев Михайлович завернулся в бурку и прилег под дерево и вдруг, вспомнив что-то, засмеялся. Сегодня, под утро, накинув на плечи плащ-палатку, он отправился на линию обороны с целью проверить бдительность караула. В первую очередь он решил побывать на сторожевой заставе, выставленной полком Осипова. Бесшумно пробираясь по кустам, Доватор наткнулся в темноте на часового с подчаском.
      Казаки сидели в густых елочках и тихо переговаривались.
      - Наш командир всех бы фрицев порубил, - слышался голос из кустов, да ему полковник нахлобучку дал и приказ отменил. "В плен, - говорит, бери". Ну и набрали полторы сотни. Они сигарки курят да над нами похохатывают... Командир полка мимо проходит, аж зубами скрипит...
      Доватор неловко повернулся и зашумел плащом.
      - Стой! Пропуск! - раздался грозный окрик.
      Доватор назвал. Однако часовой щелкнул затвором и приказал ложиться. Лев Михайлович повторил пропуск.
      - Ложись! - требовательно крикнул часовой и поднял приклад карабина к плечу. Доватору ничего не оставалось, как покорно лечь на грязную, болотистую тропку.
      - Хлопцы, я полковник... - начал он было, но это привело только к тому, что казак пригрозил пристрелить его, если он будет разговаривать. Подчасок побежал за начальником заставы.
      Пришлось лежать без движения в грязи и ждать, когда явится начальник заставы. Оказалось, что установленный с вечера пароль был скомпрометирован и заменен другим. Доватор в это время отдыхал, и Карпенков не стал его тревожить. Когда Лев Михайлович разобрался в этом деле, он посмеялся от души и объявил казаку благодарность.
      О каком приказе толковали казаки, Доватор не знал. Мельком он слышал от Карпенкова, что Осипов "сочинил" какое-то нелепое распоряжение, но в жизнь его не провел: помешал комиссар Абашкин. Лев Михайлович решил выяснить, что это был за приказ, и вызвал Осипова и Абашкина.
      Получив распоряжение отступить от высоты в лес, Осипов взволновался. Накануне его полк отбил пять немецких атак. Эскадроны, занимавшие на этой высоте оборону, несколько раз ходили в контратаку. Люди защищались настойчиво и упорно, и вдруг приказ: отдать высоту. Антон Петрович вскочил на коня и карьером помчался в штаб дивизии.
      - Не понимаю! Объясните, что это такое! - накинулся он на начальника штаба Коврова. Тот улыбался, сверкая золотыми зубами. Худощавая фигура капитана показалась Осипову еще суше, невзрачнее. Серые глазки поблескивали хитро и вызывающе.
      - Если разобраться, не горячась, так и любой ефрейтор поймет, в чем дело! - Капитан достал из сумки приказание Доватора и показал его Осипову. - Мне, например, все понятно! Поезжайте к командиру группы, объяснитесь. Кстати, он вас вместе с комиссаром вызывает.
      Осипов вместе с Абашкиным поскакал к Доватору.
      - Высотку по вашему повеленью отдал! - здороваясь с Карпенковым, запальчиво проговорил он, не слезая с коня.
      - Тише! Полковник отдохнуть прилег - он уже третью ночь не спит... А насчет высотки сейчас поговорим, я и сам думаю, что зря отошли.
      Доватор не спал, он слышал весь разговор. Сдернув с головы бурку, приподнялся на локте, спросил:
      - А завалы на просеке сделал?
      - Еще вчера, товарищ полковник! - отвечал Осипов.
      - Добре! Слезайте с коней.
      Осипов и Абашкин спешились, передали коней коноводам.
      - Значит, вы, Антон Петрович, решили засучив рукава драться до последнего? Это похвально... Но какая от этого польза? - Доватор вопросительно посмотрел на Осипова, потом на Карпенкова.
      - Мы занимали выгодную в позиционном отношении высоту. Она прикрывала выход к лесу, держала под обстрелом три дороги и просеку, - ответил Карпенков.
      - Мало того, нам уже нет выхода из лесу! - подхватил Осипов. - Я выполнил приказание - отошел. Теперь у меня справа болото, слева бурелом. Просеку я завалил, ну и заколотили себя, как крышкой в гробу... Недаром вчера немцы пять раз бросались в атаку.
      - Надо было еще вчера отойти. Моя ошибка, - задумчиво проговорил Доватор.
      - В чем же ошибка, Лев Михайлович? - спросил Абашкин.
      - В том ошибка, что не следует делать того, что хочет противник. Он хочет уничтожить нас, а для этого добивается, чтобы мы остались без патронов. Он знает, что в лесу мы будем бить его прицельно, из-за каждого дерева. Поэтому-то он и навязал нам бой за эту высотку. Она ему не нужна. Рано или поздно она досталась бы ему и так. Посмотрим, как он будет наступать в глубине леса... Ты, Антон Петрович, сколько вчера патрончиков израсходовал?
      - Порядочно, - нехотя ответил Осипов.
      - А сколько перебил немцев?
      - Не подсчитывал. Отступил... И вообще я не понимаю, что мы сейчас делаем... - Антон Петрович замолчал.
      Усталое лицо Доватора, казалось, совершенно некстати озарилось улыбкой. Косые лучи сентябрьского солнца падали на его небритую щеку.
      - Так ты не понимаешь, что мы сейчас делаем? - повернувшись к Осипову, спросил Доватор.
      - Не понимаю... - неуверенно ответил Антон Петрович.
      - Сражение выигрываем! - Резким движением плеч Лев Михайлович натянул бурку до самого подбородка. Улыбка исчезла с его лица. - Да! Выигрываем битву, - повторил он отрывисто и нахмурился. Обычно последовательного в своих мыслях и поступках, сейчас его никто не понимал. Все чувствовали смущение и неловкость.
      За лесом хлестнул многоголосый залп немецкой артиллерии. Неподалеку трещали винтовочные выстрелы, заглушая тоскливое ржание измученных, голодных коней.
      Карпенков, встряхнув головой, настороженно прислушался. Осипов, сорвав еловую шишку, вертел ее в руках, остро поглядывая на своего комиссара. На большаке слышался отчетливый гул танковых моторов. Прислонившись к елке, Доватор чувствовал, что она вздрагивает, словно живая.
      - Танки идут, - спокойно сказал Абашкин.
      - Это непохоже на выигрыш битвы... - процедил сквозь зубы Осипов.
      - Нет, похоже! - возразил Доватор. - Это, черт возьми, победа! Отбросив полы бурки, Лев Михайлович порывисто вскочил и, весело постукивая шпорой о шпору, продолжал: - Это просто замечательно! Пехотой он нас не прогнал, танки пустил, теперь пусть бросит несколько эскадрилий авиации будет совсем хорошо!
      - Да чего же тут хорошего? - раздраженный неуместно шутливым тоном Доватора и всеми событиями дня, спросил Осипов.
      - А почему же плохо? - быстро спросил Лев Михайлович. - Мы разбили одиннадцать гарнизонов, сожгли сотни машин, десятки мотоциклов, одиннадцать танков, перебили сотни фашистов. Это хорошо или плохо?
      - Хорошо, - подтвердил Осипов. - А вот теперь нас...
      - Вот теперь-то мы как раз выиграли самое главное, - перебил Доватор. - Две тысячи пятьсот убитых солдат не играют той роли, какую могут играть пять дивизий, которые гонятся за нами несколько дней. Мы их сковали значит, облегчили положение на фронте, значит, затормозили наступление на Москву!.. Немецкое командование передает по радио, что прорвались в тыл сто тысяч казаков. Пусть бросают на нас столько же. Будем маневрировать, тащить немцев в лес, в болото. Мы зашли в глубину тыла на сто километров и прошли бы еще дальше!.. Так вот, друзья мои, куда проще бить его в самом лесу! И людей сохраним и патроны сбережем!..
      - А ведь подкузьмил! - шепнул Абашкин Осипову.
      Майор, закусив губу, смотрел в сторону и помалкивал. Ему хотелось ударить себя по лбу рукояткой нагайки: как это он раньше не мог понять такой простой вещи!
      - Теперь вот что мне разъясните: с каких это пор командир полка решил отменять приказания вышестоящего командира? - спросил Доватор, поглядывая на Осипова.
      - Приказание мы выполнили, - сказал Осипов.
      - Вы пленных кормите? - спросил Лев Михайлович.
      - Кормлю шашлыком из конского мяса и сам его ем...
      - А почему майор Осипов в день прорыва отдал какой-то невероятный приказ? Это как называется? - продолжал Доватор.
      - Это называется: кровь за кровь, - твердо выговорил Осипов.
      - А воинская честь?! - крикнул Доватор.
      - Это кровь моей родины... кровь моих детей, - отвечал Антон Петрович. Трясущимися пальцами он отстегнул пряжку полевой сумки, достал письма. Подавая Доватору, глухо сказал: - Вот прочитайте, что тут написано!
      Доватор взял письма. Одно было от сестры Осипова, второе - от жены. Вот что писала сестра Антона Петровича:
      "Милый Антон, не знаю, с чего начать. Я получила от Вали последнее письмо в августе и посылаю его тебе. Оно - последнее, и больше не будет. Короче говоря, будь мужествен и перенеси свое горе, как настоящий командир. Скрывать я не могу, да и сил у меня нет. В том госпитале, где я работаю, находится твоя дочурка Варя. Ее привезли вместе с другими ранеными детьми неделю тому назад. Она мне рассказала, что они выехали из Н-ска в июле. По дороге на их поезд налетели фашистские самолеты, сбросили бомбы, а потом спустились парашютисты, захватили эшелон и начали всех выгонять из вагонов и грабить. В чемодане Вали они нашли фотокарточки, где ты снят в форме майора с нею и с детьми. Тогда Валентину в числе других отвели в сторону и тут же расстреляли. У нее на руках был Виктор. Убили и его тоже. А Варюшка была ранена бомбой и лежала в сторонке. Потом пришел наш военный эшелон с бойцами, они гитлеровцев прогнали, подобрали раненых, в том числе и Варю. Сейчас она лежит на койке, и одной ножки у нее нет, оторвало бомбой. Она меня все заставляет писать тебе. Я писала, но письма отправить сразу не могла, как-то страшно было...
      Милый Антоша, прости меня за такое письмо, я больше молчать и обманывать не могу. Отомсти за жену и за своих детей. Крепко целуем тебя вместе с Варей!.."
      Читая письмо, Доватор плотно сжал губы. Крутой, нависший над переносицей лоб как будто увеличился, резче обозначились на нем морщины. Дочитав письмо, он молча передал его Карпенкову и вынул из конверта второе.
      Оно было написано раньше первого, женой Осипова:
      "Дорогой папочка, мы сидим за столом и пишем тебе письмо - Витька, Варя, бабушка и я. Все диктуют, подсказывают, совсем закружили меня и запутали. Не знаю, что и писать. Но все это оттого, что мы очень по тебе скучаем и хотим тебя видеть. Витька диктует: "Папка, если ты не можешь к нам приехать, то мы приедем к тебе всей командой, и ты обязательно должен покатать меня на своей лошадке". "Витька будет держаться за хвост", вставляет Варя. Ты ведь знаешь, она всегда что-нибудь придумает! За последнее время стала изображать из себя взрослую барышню. С Витькой живут они очень дружно, заберутся в угол и шепчутся - все мечтают, когда ты приедешь и как они будут тебя встречать. Хорошие ребята: все понимают. Ты не подумай, что я восторгаюсь ими как мать. Свои дети, как говорят, всегда лучше. Нет, мне с ними так хорошо, что я забываю все тяготы жизни в военное время. Когда я прихожу с работы, они, как могут, стараются мне помочь. Собираемся сейчас в путь-дорогу. Видимо, придется остаться под Москвой, у Ольги на даче. Я думаю, что туда фашистов вы не пустите. Так много хотелось написать, а одну страничку написала и не знаю, что еще сказать. Говорить о том, как мы тебя любим, - ты это сам давно знаешь. По этому адресу писем больше не посылай, пиши на Ольгу..."
      - Мерзавцы! - негромко сказал Карпенков.
      Осипов, перебирая пальцами пуговицы на воротнике гимнастерки, глубоко и трудно вздохнул.
      Доватор поднял голову и взглянул на Карпенкова.
      - Суд народа над этим зверьем будет беспощаден. И мы этим докажем силу советских людей. Бей до тех пор, пока враг не сложит оружия, но стрелять в безоружного человека... - Лев Михайлович не договорил и покачал головой.
      - Правильно, - тихо проговорил Осипов и провел ладонью по лбу. Бывают, Лев Михайлович, такие думы - отцу родному но выскажешь...
      - Не надо было молчать, Антон Петрович, - мягко сказал Доватор, думая о том, что сам он никому не сказал о своих стариках, оставшихся в Белоруссии.
      ГЛАВА 20
      Утром 2 сентября из операции возвратился подполковник Плотвин. Лев Михайлович говорил с ним с глазу на глаз.
      Подполковник пробрался сквозь кольцо окружения каким-то чудом и привел с собой батальон бойцов и командиров, попавших с первых дней войны в окружение. С ним же пришел и партизанский отряд, организованный из местного населения.