Японские записи

Закончив фразу, Охара вновь характерным для него жестом руки приглашает меня выпить приготовленный чай, так же протяжно, с ударением на первом «о», произнося «додзо».

– Мало признать условность в искусстве, в художественном творчестве, – продолжает свою мысль Охара. – Нельзя не считаться с тем, что условность давно и очень прочно завоевала свое место как равноправный фактор искусства. Условность представляется японцам тем существенным явлением, которое органически вошло в художественное творчество и без которого искусство едва ли мыслимо в широком значении слова.

Нарушение гостеприимства противоречит основным правилам японской традиционной учтивости. Обычай повелевает «не пренебрегать» гостеприимством хозяина, «не побрезговать» даже самым скромным угощением – «ничтожной трапезой», как принято у японцев говорить в условной, уничижительной форме.

Передо мной поразительно простая, круглая, несколько вытянутая чашка без каких-либо признаков украшательства, без затейливых сюжетов, даже без традиционной ручки или «модерновых приливчиков».

– Художник должен сочетать правду с красотой, – вполголоса говорит Охара, заметив, видимо, мой сосредоточенный взгляд на керамике.

Как-то особенно бросается в глаза ощутимая шершавость поверхности японской керамики, первородность обожженной глины. Видна ее неразглаженная грубоватость, нарочито сохраненная полосообразная неровность, как она возникала в руках мастера на гончарном круге. Зримо обнаруживается побежалость цветов и оттенков прокаленной на белом огне пескообразной породы. В Японии часто говорят, что большое искусство отличает скромность.

Крепко заваренный зеленый чай, тщательно процеженный и отстоявшийся, но всегда свежий и горячий, наиболее популярный и едва ли не самый излюбленный напиток японцев. Терпковатый на вкус, он обладает редкостным свойством гигроскопичности, надолго удерживается в организме и утоляет жажду даже в самую знойную пору. «Он удаляет усталость, – говорится в „Чацзин“, древнем китайском трактате о чае, – он пробуждает мысль и не дозволяет поселиться лености; облегчает и освежает тело и усиливает восприимчивость».

Японцы – большие любители зеленого чая. В каждом доме пьют свой излюбленный сорт чая, но почти всегда именно чай подается перед едой в любое время – утром, днем, вечером. Чай подается перед едой, во время и после еды. Чай непременно подается гостю, как только он входит в дом.

Чайный напиток и глиняная посуда – два простейших и незаменимых элемента японского быта, каждодневного их существования. И кажется, не очень многое изменилось в этих самых насущных вещах, сопутствующих человеку: в чайном листе за его многовековую историю и в глиняной посуде, которая существует уже тысячелетия.

Прорицания

– Вот видите, – продолжает Охара, – «Уси» – вол – как бы олицетворяет гармонию между природой и цивилизацией. Это кроткое, выносливое, неторопливое животное обладает незаурядной потенциальной силой, но никогда не спешит открыто проявлять свое могущество. Если же медлительного с виду вола раздразнить, вызвать у него раздражение, он мгновенно преображается – приобретает страшный динамизм, свирепость, грозную неумолимость.

Именно с этими особенностями природы «Уси» связываются специфические черты тысяча девятьсот шестьдесят первого года, оказавшегося по животному зодиаку под знаком «Вола». Этот год, согласно астрологическому канону, не может быть легким: неотвратимы трудности, лишения, преодоление которых возможно лишь упорными и терпеливыми усилиями. Их источником должны быть большие внутренние возможности, потенциальные силы, подобные тем, которые скрыты в природе «Уси». Всякие попытки добиться успеха поспешными действиями обречены на неудачу. Необходимы неторопливые, но верные шаги.

Со страниц газет нас все время призывают верить в подсказываемые расположением звезд гороскопы астрологов, которые, как всегда в прошлом, в большой моде и в современной Японии. Перед нами вертикальные иероглифические столбцы японской прессы, в которых предсказывается не весьма благоприятная перспектива рисового урожая: «Фермеров ожидают разочарования, если они рассчитывают на большой урожай». Земледелец обязан подумать о должном удобрении своего поля, отборных посевных семенах, механических культиваторах. И все же одних этих средств и усилий, по мнению прорицателей, недостаточно: они не способны принести щедрого урожая. Для богатого сбора риса требуется нечто большее, потому что 1961 год астрологически сопряжен с «неблагоприятными предзнаменованиями» и «противоборствующими крайностями». Оракульским прорицаниям, к счастью, не суждено было сбыться. Урожай 1961 года явился одним из рекордных за последние десятилетия.

«Счастливым направлением» в 1961 году, по слову прорицателей, считается юг, и все важнейшие начинания рекомендуется предпринимать именно в связи с южной ориентацией, поэтому, в частности, путешественников по южным путям ожидают удача и исполнение желаний… Но 1961 год ознаменовался чрезвычайной силы тайфунами, разыгравшимися именно на юге.

С древнейших времен в Японии исключительное значение придавалось выбору благополучного места для возведения нового жилища. Решающими факторами при этом выступают «суйдо» – «вода и земля» и «хогаку» – определение «верного направления». Счастливая судьба, согласно прорицаниям, ожидает в 1961 году не всех, а лишь того, кто свое жилище построит с южным расположением, в частности с обращенными на юг входом и просветами дома. В выборе направления учитывается также движение ветра. Как отмечают японцы, ветер – «источник ста болезней».

Весьма существенно также знать нечто и о посещении буддийских и синтоистских храмов в новогодний сезон. Здесь, оказывается, возможны серьезные промахи. Поэтому во взаимоотношениях с храмом и божествами требуется осмотрительность и еще более расчет. Возлагать надежды на удачу в 1961 году, заботливо упреждают жрецы и оракулы, можно только при посещении святилищ, которые расположены на южной стороне по отношению к местопроживанию верующего. У каждого святого, гласит японская поговорка, своя роль. Одновременно восточное направление объявляется несчастливым для предпринятая в 1961 году любого из важных начинаний: свадьбы, коммерции, путешествия, возведения нового дома и прочего.

Мое внимание все больше привлекают предметы старины и искусства, стоящие в кабинете Охара на простых деревянных полках рядом с книжными шкафами, которые образуют три стены комнаты. Такое впечатление, будто книги играют роль кирпичей и на них держится все помещение. Здесь собрана пестрая коллекция: древняя бронза с зеленовато-черным налетом и тонкая японская керамика, просвечивающий насквозь фарфор различных стран, многообразные изделия из дымчатой яшмы и слоновой кости. И за всей этой пестротой ощущается нечто объединяющее – зоркость глаза, ярко выраженный вкус историка и художника.

Многоярусные громады книжных фолиантов, стопы рукописей, художественных свитков, декоративный сонм предметов старины, создающий впечатление, будто это должна быть не простая, всего лишь в несколько циновок, комната, а целый библиотечный зал.

– Не испытываете ли вы стесненности, не слишком ли обременительно для кабинета такое множество книг и манускриптов?

– Со дэс нэ, все относительно. Свой частокол творит сам человек. «Каждый крот по себе нору роет». Японский дом, в сущности, не имеет твердых границ. Достаточно, видите ли, раздвинуть эту стеклянную стену, как мое рабочее пространство приобретает бескрайнюю, космическую масштабность. Вся вселенная как бы становится вместилищем рукописей, огромным миром моих раздумий.

– Но ведь стены часто помогают нам, ограждают и оберегают труд исследователя. Разве человек не испытывает иногда желания плотно прикрыть дверь кабинета, остаться наедине со своими рукописями?

– Слов нет… но японской архитектуре как бы чужда сама идея неподвижной монументальности, застывшей статичности. Для нашего дома характерна легкость, воздушность конструкции. Толстые, глухие стены, например, на наш взгляд, слишком изолируют человека от внешнего окружения, обрекают его на заточение, непереносимо подавляют его своей мертвой тяжестью… Это противно самой природе людей, их жизнедеятельности, лишает их естественных коммуникативных связей с живой природой… Именно поэтому, по нашему убеждению, архитектура сооружения, в частности жилища, не должна противопоставляться всему тому, что нас окружает и органической частью чего является человек. Она должна быть составным элементом пейзажа, его общего вида. Она не должна нарушать естественной композиции, самой природой созданной.

И сквозь струи прозрачной занавески из тонкого камыша и бамбуковых волокон передо мной вновь возникает карликовый сад с синей сосной, огороженный забором из узловатых стволов бамбука. Он как бы соединяет кабинет ученого со всем, что нас окружает, с гигантским городом, со всем земным миром.

После непродолжительной паузы Охара продолжает повествование своим путем, все в больших подробностях и своеобразии раскрывает он японскую национальную жизнь, взятую как бы в ее исторических итогах и в нынешнем опыте, в свете старого миропорядка и современной реальности.

– Год тысяча девятьсот шестьдесят второй по японскому зодиаку стоит под циклическим знаком «Тора» – «Тигра». Среди двенадцати зверей, включенных в зодиак, «Тора» считается наиболее грозным, свирепым и могущественным. Тигр движется медленно и осмотрительно, с кошачьей грацией, скрытой энергией и достоинством, внушающим благоговение. Именно тигр, а не лев, мы это знаем, который в других странах рассматривается как царь зверей. Между тем Япония не принадлежит к числу стран, которые являются для тигра родиной. Царем зверей тигр почитается в Японии не без причин. Существует версия, будто лоб тигра украшен иероглифическим знаком «Ван» (три горизонтальные черты, соединенные одной вертикальной линией), означающим: «владыка», «король», «правитель», «царь». Этот символический знак и свидетельствует об избранстве тигра и служит в качестве его царственного отличия.

Хотя это может показаться несколько парадоксальным, но в Японии сперва появились рисунки и даже характеристика тигра, а затем, спустя столетия, был привезен живой «тора». Первоначальные описания и изображения тигра в Японии, по свидетельству исторической хроники, относятся к весьма отдаленному времени. Известны такие имена художников, как Кано Танъю, Маруяма Окио, Сэссон и Ватанабэ Кадзан, которые, в связи с существовавшим тогда широким спросом, рисовали тигров в больших количествах и многочисленных копиях, хотя сами никогда не видели живого тигра и писали «тора» по собственному воображению или по рисункам китайских и корейских мастеров. В те времена было принято устанавливать панно и экраны с изображением тигра при входе в замок, храм или имение крупных феодалов и воевод.

Шкура тигра впервые была завезена в Японию в 545 году неким Касивадэ-но Омихатэти из Кореи, которую он посетил по поручению императора Киммэй. Живой тигр, как отмечается в древних летописях, был ввезен в Японию в 790 году. Тогда же появились первые зарисовки тигра с натуры в исполнении прославленного живописца Косэ-но Канаока. Его картины получили широкое распространение. Впоследствии «тора» стал изображаться многими художниками, превратился в один из наиболее излюбленных сюжетов и породил своеобразный «тигровый жанр» в японской живописи. Примечательно, что о Японии нередко говорят как о стране, мчащейся на тигре. Существует даже книга, написанная Уиллардом Прайсом, под названием «Япония верхом на тигре».

Временами академик встает с циновки, спокойно подходит к полке с книгами, уверенно отыскивает нужные сведения в словарях и энциклопедических справочниках, почти не прерывая неторопливого течения своего рассказа. В этом как бы проявляется своеобразный ритм повествования, в духе японского «культа спокойствия», – размеренный, сдержанный, спокойный; «глубокие реки текут спокойно», – гласит японская народная поговорка.

Охара будто исследует настоящее, обращается к страницам прошлого, стремится охватить явления окружающей жизни, напоминает об опыте прошлого, чтобы вернее опосредствовать и осмыслить глубокую взаимосвязь и обусловленность минувшего и современности.

– Многочисленные рассказы и легенды о тигре, «усатом звере», пришли к нам задолго до появления живого «тора» в Японии. Тигр изображался в них крайне опасным, лютым, всесильным. С давних пор японцы говорят: «За кем тигр однажды гнался, тот и на картинке его боится». В глазах японцев чрезвычайная грозность тигра особенно возрастала оттого, что с его свирепостью нередко связывались разного рода предания и рассказы о человеческих жертвах. В японской литературе часто приводятся исторические факты о гибели принца Такаока, сына японского императора Хэйдзе (806—809), при столкновении с тигром во время путешествия принца в Сингапуре.

В японском языке бытует множество поговорок, народных выражений, метафор и аллегорий, в которых с необычайной выразительностью, нередко с поразительной наблюдательностью и непосредственностью запечатлены наиболее характерные черты тигра, своеобразие его природы, приметы неистребимых повадок этого хищника.

Охара продолжает свой рассказ, и перед нами обнаруживаются речевые богатства японцев: поговорки, злые и острые словца, безобидная деревенская мудрость, квазиблагочестивые изречения, ехидно-озорные намеки, полные глубокого смысла. Язык – одно из наиболее ярких отражений истории страны, жизни народа.

– Некоторые из этих поговорок и метафор пришли в Японию вместе с китайской иероглификой и созданной на ней литературой, ставшими впоследствии достоянием японской культуры. Многие же порождены самими японцами и в определенной степени представляют собой народное образноречевое творчество. Вот несколько наиболее распространенных примеров: «Тигр уходит далеко, но возвращается всегда победителем», «В одном лесу не бывает двух тигров», «Уставился, как тигр на добычу», «Наступить тигру на хвост», «Выпустить тигра на базар». Немало из подобных выражений имеют глубоко социальный смысл. Например: «Быть с императором – все равно что с тигром»…

Бесшумно, почти незримо в нашей комнате время от времени появляется японка с черно-красным лаковым подносом. Свежезапаренный горячий чай заполняет влагой и теплом чашки из крупнозернистой керамики, грубоватость которой прекрасно контрастирует с тонким желтовато-зеленым напитком. Салатный отлив зеленого настоя, заполнившего чашки, обогащает цветовую гамму чайного натюрморта какой-то сочной свежестью. «Из красивой посуды, – гласит японская народная поговорка, – и чай вкуснее»…

Методично отпивая небольшими глотками чай, Охара сэнсэй без тени усталости раскрывает все новые этнографические и языковые богатства, созданные японским народом. И все полнее обнаруживается энциклопедический диапазон собеседника, содержательность и речевое своеобразие его повествования… Язык Охара сэнсэй в равной мере далек от утвердившегося казенного филологического жаргона и академической обкатанной гладкости. Он поистине «умеет вовремя выбрать нужный цветок».

– Полны аллегорического значения такие японские народные поговорки, как: «Тигр бережет свои когти, мудрец – свой язык» или «Тигр после смерти оставляет шкуру, человек – имя», «Лицо человека, а сердце – тигра», «И на тигра пойдет, и в пучину нырнет», «Кто хочет тигрят добывать, тот в логове тигра должен побывать», «Тигра ловят, чтобы шкуру снять» и т. п.

В японском языке существуют также другие идиоматические выражения, связанные с образом «тора». Например, «тораноко» – «тигренок» – означает нечто «весьма драгоценное», «исключительное», «редкое сокровище», потому что тигры, по наблюдению японцев, проявляют к молодым «тора» чрезвычайную любовь и нежность. Выражение «тораномаки» – «тигровый свиток», заимствованное из китайского языка, означает нечто «тайное», «сокровенное», «мудрое» и т. п. Происхождение этой идиомы, как это отмечается в литературных источниках, связано с сочинением о военной стратегии, которое получило известность как «тигровый свиток» и являлось своего рода каноном для китайских полководцев древности.

Заметим, кстати, что год «Тора», по старинному преданию, связан с воинственными свершениями, содержит в себе опасность междоусобиц и международных потрясений. Именно в год под зодиакальным знаком «Тигра», как об этом гласит хроника японских прорицателей, возникали кровопролитные войны, но жестокое фиаско неизменно постигало того, кто начинал побоище. И когда в Карибском море возникли грозные события, толкнувшие мир на крайнюю грань термоядерного кошмара, японские оракулы, само собою разумеется, не преминули напомнить «взаимосвязь» года «Тора» и трагической угрозы человечеству.

В многочисленных журнальных и газетных статьях указывалось также, что год «Тора», согласно поверью, рассматривается как «трудный», но «небезрадостный» или «небезнадежный». В этом году рекомендуется держаться «старого пути», «проявлять терпимость», «оставаться неактивным». Предполагается, что в году «Тигра» должны быть многочисленные «взлеты и падения», выражающие характер «тора». Это – «сильный год», исполненный «свирепых свершений». Но опасаться ничего не следует – «фортуна не изменит»!

Урожай риса в этом году, утверждают многочисленные авторы, не ожидается «очень обильным, как в предшествовавшие несколько лет». Он будет «нормальным», если «реки окажутся под контролем», а также будет уделено больше внимания «научному планированию и культивации»!

Психология мужского гигантизма

– Традиционные взгляды и старинные обычаи, – замечает Охара, – весьма жизнестойки и особенно глубоко коренятся в деревне среди японских землевладельцев. Считается, например, что северо-запад является «счастливым направлением» года «Тора», хотя рекомендуется воздерживаться в течение этого года от строительных работ. Не должны возводиться новые дома, ремонтироваться старые помещения: «держаться старого пути и не начинать ничего нового – таков закон года».

Родившимся под знаком «Тора» исполняется в 1962 году 12, 24, 36, 48, 60, 72 и 84 года. Поскольку «тора» отличается способностью быстро бегать, в Японии не рекомендуется жениться на девушках, родившихся в год «Тигра». Считается, что они «крайне неуживчивы и быстро убегают». В недавнем прошлом, а нередко и теперь в семьях с феодальным домостроем невестку, родившуюся в год «Тора», решительно не допускают в дом родителей мужа.

И напротив, рождение сына в год «Тора» в японской семье неизменно расценивают как счастливое событие. Мужчина, по старинному представлению, должен обладать определенной агрессивностью, всегда оставаться активным. «Салат хорош с уксусом, мужчины – с характером», «Слово мужчины должно быть твердым, как металл» и т. п. Вообще сын в представлении японцев – это прежде всего продолжение фамилии, рода. Сын также рассматривается как опора и надежда родителей, защитник и воин. «Меч – душа воина, зеркало – душа женщины», – гласит японская поговорка. Этот взгляд в определенной мере связан с конфуцианским моральным учением, которое, как известно, проникло в Японию из Китая. По слову Конфуция, «из трех бедствий отсутствие потомства есть главное». При этом древний китайский мудрец, разумеется, имел в виду мужское потомство, с которым органически связаны конфуцианские принципы сыновнего долга и культа предков…

Конфуцианские идеи нашли свое выражение в произведениях литературы и искусства. Они воплощены в поэтическом творчестве китайских и японских художников слова различных эпох. В книге стихотворений крупнейшего поэта древности Тао Юань-мина «Наставляю сына» содержатся такие строки:

Со стыдом обернусь –

седина на висках,

А за мной только тень.

И стою одинок.

Из трех тысяч грехов,

говорят мудрецы,

Без потомства прожить –

самый тягостный грех.[14]

Из этого вытекает внимание и забота родителей о сыне с первого же часа его появления на свет. Примечательно, что для защиты от недугов и несчастий, как повелевает древний обычай, вывешивается голова тигра (нарисованная или из папье-маше) над новорожденным мальчиком сразу же вслед за омовением младенца после его рождения.

Именно мальчику суждено в японской семье с момента его рождения, – по японскому исчислению, ребенку исполняется год сразу в день его рождения, – пользоваться всеобщим вниманием и любовью. В Японии отмечается традиционный праздник – День мальчика – «Танго-но сэкку», или кратко «Танго», который празднуют 5 мая («Кодомонохи»). По свидетельству некоторых источников, обычай этот, освящающий мужское, светлое начало Ян, занесен в Японию из Китая вместе с конфуцианскими воззрениями, «Танго-но сэкку» со времени эпохи Токугава (1603—1867) отмечается японцами ежегодно, как одно из важнейших событий в жизни семей, в которых, разумеется, есть сыновья. По этому случаю выполняется ритуальный обряд благодарения за здоровье и подрастание мальчиков, а также моления за спасение их от болезней и сохранение от зловещих наваждений.

В день «Танго-но сэкку» японцы изготовляют яркие флажки и фигуры из бумаги или материи, символизирующие силы устрашения, боевое могущество. Искусно сделанные военные игрушки, выставленные в доме, предназначаются для воспитания мальчиков в духе бесстрашия и воинственности, в целях предстоящих сражений. Военные игрушки, миниатюрное оружие – мечи, боевые доспехи, луки и стрелы, а также армейские знамена – должны внушать мужскому поколению мужество самураев.[15]

Уже в XVII столетии во время «Танго-но сэкку» стало обычаем проводить игры среди мальчиков в «себу» – душистыми водорослями, ирисовыми растениями, применяемыми в качестве флагов. Цветы ириса стали принадлежностью праздника мальчиков в связи с тем, что слово «себу», обозначающее «ирис», омонимично с другим «себу» – «почитание воинской доблести». И токугавские власти всемерно поощряли широкое и торжественное празднование «Танго-но сэкку», стимулируя таким образом воинственность – мужество. Для этого привлекались знатные самурайские семьи, вдохновлявшие участников проводимых пятого мая фестивалей.

Когда наступает весна, над крышами многих японских домов на специальных сооружениях – высоких шестах – красуются в воздухе пестрые изображения «тай» – «карпа» или «коинобори» – «карповые флаги», также символизирующие мужское начало. «Коинобори» получили распространение в Японии в XVIII веке. Сколько взвивающихся над кровлей бумажных карпов, столько мальчиков в доме. Карп, если верить древней мифологии, считается наиболее умной и сильной из рыб. Он способен легко плыть против стремительных потоков воды, чем обладают далеко не все рыбы. В японском фольклоре существует множество легенд и сказок о находчивости и смелости карпа. Заметим, кстати, что иероглифическое изображение карпа – «тай» – считается доброжелательным, поскольку звучание слова «тай» ассоциируется со словом «мэдэтай», означающим «радостный», «счастливый», «благополучный». Именно поэтому различные изображения карпа весьма широко используются для поздравлений, преподносятся друзьям и родственникам.

Во время «Танго-но сэкку» принято также вешать ирисы (себу) под крышей дома, у входа, на воротах. Праздничным лакомством в этот день служат «касивамоти» – сладкие рисовые пышки, приготовляемые в дубовых листьях. Для мальчиков устраивается также особая баня – «себую» – с вениками из ирисовых листьев. «Танго-но сэкку» является государственным праздником Японии.

Существует множество свидетельств, указывающих на свойственный японцам патологический мужской гигантизм. Этот недуг проявляется очень часто. В компании, гостях, среди друзей обычно восхищаются волевыми добродетелями мужчин, их бесстрашием, мудростью, гениальностью. Что до женщин, то, в самом лучшем случае, принято лишь умильно восторгаться их красотой («О молодости мужчины судят по душе, о молодости женщины – по лицу»), изысканными манерами, искусством домашнего уюта, молодостью («Циновка лучше поновее, а женщина – помоложе»), тонкостью вкуса, мастерством аранжировки цветов, проведения чайного церемониала… На «дочевладельцев» смотрят нередко как на причину разорения: «Мал мешок, а вмещает много; невелика дочь, а расходы огромны», – гласит японская поговорка.

Есть в Японии и праздник девочек – «Хина мацури», который отмечается 3 марта. Характерно, однако, что «Хина мацури», который еще называется «Хина-но сэкку» или «Момо-но сэкку», считается праздником кукол. В этот день японцы изготовляют различные куклы, наряжают их в красочные старинные одеяния аристократов и дворян, развлекаются и украшают ими дом, выставляют их на специальных ступенчатых пьедесталах, а затем избавляются от них. Существует обычай сплавлять кукол по течению реки, забрасывают их за свой частокол или на окрестностях поселений. Делается это для того, как гласит старинное предание, чтобы куклы, олицетворяя человека и покидая очаг, увлекли с собой невзгоды и злоключения рода, все несчастья и наваждения темных сил. Примечательно, что мрачные силы японского дома связываются именно с женским началом, что, как известно, проистекает из понятия «Инь», воплощающего женское начало, силы мрака и смерти, в отличие от «Ян», которое несет с собой мужское начало, светлые, лучезарные силы. Нередко встречаются японцы, весь лексический запас которых состоит из терминов превознесения мужской доблести и унижения «темного мира» женщин. Да и в японском языке немало характерных поговорок и пословиц, отображающих определенный взгляд на японок: «Один женский волос крепче воловьей упряжки бывает», «Женской косой и слона можно связать», «В ямочки на женских щеках крепости проваливаются», «Женщина захочет, сквозь скалу пройдет»…

И первоэлементы мужского гигантизма воспитываются у японских мальчиков уже с самой ранней поры. Особенно сильны предрассудки мужского гигантизма у японцев старшего поколения. Чуть ли не хорошим тоном у многих японцев, например, до недавнего времени считалось, а нередко замечается и теперь, для мужчин идти впереди жены, которая к тому же бывает навьючена тяжелыми вещами или несет на себе юного наследника. Возиться с вещами уважающий себя японец консервативных взглядов считает недостойным «истинного мужа».

Однажды почтенный с виду японец возмущался в моем присутствии тем, что токийские троллейбусы настолько переполнены, что «даже мужчинам не хватает сидячих мест»…

Строгое соблюдение канонов патриархального домостроя, жестокие имущественные барьеры, сугубая забота о своих предках и потомстве мужского начала, кастовый самурайский снобизм – таковы некоторые черты японского общества довоенных лет, до известной степени сохраняющие свое значение и по сей день.

Тени и свет

Приметы эстетики

Вглядываясь в своеобразный интерьер кабинета Охара, я постепенно обнаруживаю все новые для себя предметы – интегральные атрибуты японской самобытности. Мое внимание привлекает теперь свиток, занимающий часть стены в глубине комнаты, напротив книжных стеллажей. Это – «какэмоно», японское традиционное панно: удлиненный лист особой бумаги из рисовой соломки, с неровной, шершавой поверхностью, искусно наклеенный на легкую ткань или специальную эластичную бумагу; узкая сторона картины прикреплена к деревянному валику, который обычно украшается с обеих сторон тщательно отшлифованными костяными наконечниками или рукоятками из полированного черного либо красного дерева. Валик одновременно служит для свертывания картины, когда она хранится в специальных футлярах, и для удерживания ее своей тяжестью в развернутом виде, когда свиток вертикально вывешивается на стене.

На панно черной тушью нарисован ветхий старец – «древний годами японец». Он будто прислушивается к своим уходящим силам, к утекающей жизни, к своему умиранию. На его тонких губах змеится надменная усмешка. В очертаниях и в позе улавливается какое-то трагическое сходство между этим пергаментным человеком и высохшим, пожелтевшим растением.

С левой стороны вертикальной вязью – исполненная в скорописной манере лаконичная иероглифическая надпись, которую приближенно можно расшифровать как: «Мертвые живым глаза открывают». Еще левее – другая иероглифическая строка, сделанная уверенной рукой, сильным и очень выразительным почерком: «Подло поносить мертвого, беззащитного».

Изображение дряхлого старца на крайней грани жизни в древнем классическом стиле при помощи скупых, но чрезвычайно экспрессивных линий, в органическом сочетании и взаимосвязи с каллиграфическими надписями, отражает, как мне показалось, тонкий психологический рисунок, художественную композицию, проникнутую одним дыханием, одной мыслью.

На смену яркому солнцу с его щедрой теплотой как-то мгновенно пришли сумерки, холодные и сырые. Так же внезапно в воздухе за нашей стеклянной стеной появляются полумокрые снежные хлопья. Они грузно опускаются и покрывают серые кровли из тяжелой черепицы. Ветвистая крона сосны, которая высится у самого входа в наш дом, едва заметно изменяет свой вечный наряд. Зимой, говорят японцы, сосна кажется зеленее.

Рядом с сосной – другие деревья. На изнеженные, зябкие растения, особенно тропические пальмы и некоторые деревья, крайне чувствительные к холоду, надеты любопытные снопы из рисовой соломы. В таком «зимнем наряде» растения в Токио бережно сохраняются от стихийных сил и ненастья приблизительно с ноября по март.

Перед нами раскрывается редкостная в этих краях зимняя панорама Токио. Столь феноменальное преображение здесь происходит лишь иногда, накануне Нового года или в первые дни января.

– Поразительна одухотворенность картин японской природы! – не без гордости произносит Охара.

– Для полноты картины этой естественной живописи нужно лишь название, подпись, которая звучала бы поэтично, была меткой и выразительной.

– Со дэс нэ! Здесь тоже необходимо некоторое творческое воображение, художественный поиск. В сочетании с реализмом фантазия становится матерью искусств и всех их чудесных творений.