Ночное солнце

      - По твоим словам выходит... что ты в любое время можешь прийти, повидаться со мной, не так ли?
      - Наверное... Раз в три-четыре дня, самое большое, в неделю - я смогу навещать тебя.
      - Как это было бы хорошо, Искендер!..
      Но между этими горестно произнесенными словами Гюльназ и камнем, брошенным в темноту, не было особенной разницы. Оба одновременно это почувствовали, но ни тот, ни другой не выдали себя.
      Вдруг Искендер радостно, словно ребенок, обнаруживший пропажу, сказал:
      - Гюлю, ты знаешь, кого я сегодня видел? Доктора Салиму. Когда шел сюда... На "скорой помощи"... куда-то...
      Гюльназ с волнением перебила его:
      - Доктора Салиму? О боже! Где, как? Вы не смогли поговорить?.. Чья эта "скорая помощь"?
      - Я не понял, я побежал за машиной... хотел разглядеть номер, но он был залеплен снегом.
      - Вот видишь! Когда я говорила, что видела ее, ты мне не верил... Значит, она в городе... Жива-здорова, как хорошо... Видно, она доктор одного из госпиталей.
      - Как знать? Может быть, даже главврач. Если бы я смогла повидать ее! Как было бы хорошо!
      - Мне пора, Гюлю... Извини меня...
      Гюльназ будто не слышала этих слов. Она застыла на месте, глядя на Искендера. Искендер поправил полушубок. Снова застегнул только что расстегнутую рукой Гюльназ большую желтую пуговицу, давешним виноватым взглядом снова посмотрел на жену. Перед уходом следовало ей что-то сказать утешительное. Но слова пропали. Гюльназ и сама молчала.
      Сняв с головы большой толстый шлем, Искендер взял его в одну руку, другой прижал к своей груди голову Гюльназ.
      - Ты даже не знаешь, Гюлю, как я тебя люблю! - прошептал он. - Нет! Не знаешь... не знаешь... Не представляешь себе, что это такое! - Он глубоко вздохнул. - Ты моя жизнь, моя судьба!..
      Гюльназ впитывала в себя эти волшебные слова, слышала, но боялась ответить. Ей казалось, что бы она ни произнесла сейчас Искендеру - это будут ее последние слова. Она больше не увидит его. И потому это прощание надо отложить до следующей встречи. Ведь не идет же Искендер на фронт прямо сейчас. Он сам сказал, что вечером вернется домой, может быть, даже переночует дома...
      Она еще раз взглянула на осунувшееся, но все еще не утратившее свежести лицо Искендера, новая воинская форма добавила его облику особую привлекательность. В одно мгновение его черты запечатлелись в ее памяти: с горбинкой большой нос, изогнутые широкие брови, тонкая линия от виска к подбородку, запекшаяся от холода корка на нижней губе... И свет любви в глубине черных глаз. Только теперь она увидела в своем муже солдата. Оказывается, до этого она даже внимания не обращала на внешность Искендера, ей такое даже в голову не приходило.
      Но время шло. Искендеру нужно было идти. Что-то прошептав еще, он горячо поцеловал Гюльназ. И, видя как она остолбенело стоит на месте, еще раз прижал ее к груди ласково и осторожно. Гюльназ поняла и этот жест: с беременными женщинами все должны обращаться бережно!..
      Искендер шагал вниз по деревянным ступеням. Только теперь Гюльназ вспомнила, что даже не поцеловала мужа... Вечером...
      Прислушиваясь к звукам удаляющихся по улице шагов, она долго стояла у двери. Наконец шаги стихли, вот их совсем не стало. Слышно лишь, как колотилось ее сердце. Ей показалось, что это шаги Искендера эхом отзываются в темной бесконечной пустоте.
      Усталым нетвердым шагом она возвращалась обратно. Она распахнула обе половинки двери коридора, и на нее пахнуло теплым воздухом. Лишь тогда она осознала, где находится. Больше она не имела права обманывать себя. Мудрость прямого взгляда в глаза истине более величественна.
      Войдя в коридор, она подумала о Виталии. Странно. Сегодня Виталий будто не помнил о ее существовании. Утром только один раз подошел к ней за лекарством. Обычно он все время вертелся возле нее. Может, он ревнует? Ему сказали о приходе Искендера? О боже!.. Лучше сегодня не попадаться ему на глаза. А завтра, завтра будет видно...
      * * *
      Она пришла домой раньше обычного: а вдруг Искендер забежит и не застанет ее?
      Но он не пришел. Она сидела и ждала. Что еще ей оставалось делать? Она даже не знала, куда он ушел.
      Мрак окутал город. Гюльназ зажгла коптилку и легла в постель. Если Искендер придет, пусть будет светло. Было холодно. Стены комнаты были ледяными. Сквозь оконные рамы врывался и свистел пронизывающий ветер. Но в городе было тихо. Ни одного пушечного выстрела. Люди ждали чего-то, забравшись в свои холодные жилища. А Гюльназ прислушивалась к тишине. В такие минуты слух был обострен, можно было различить самые дальние звуки значит, услышать шаги Искендера от самых ворот.
      Но он не приходил...
      Рядом с кроватью трепетало пламя коптилки, кроме этого трепещущего пламени, не было у нее на земле ни единого друга. И со двора больше не доносились уверенные шаги храброго и благородного Соколова. Гюльназ даже не знала, когда и как батарея снялась с места. Как-то, вернувшись с работы, увидала, что траншеи в саду, где располагалась батарея, абсолютно пусты. Вокруг низких домов, всегда наполненных шумом, никого. И Соколов забыл свое обещание. Он не только не искал ее по следу глаз, в свете которых собирался читать книгу, но даже не зашел проститься.
      Любимый, милый Данилов, их верный друг, тоже исчез раз и навсегда. Как бы раскаялся в том, что дал слово вырвать ее из когтей блокады. А Зуберман? Его нельзя ни в чем упрекнуть. Он сам нуждается в опеке. Ничего. Искендер придет, и они пойдут к старику. Только бы Искендер пришел.
      Поглощенная этими мыслями, она различила небольшой круг, отбрасываемый слабым светом коптилки круглой пустоты, будто подернутой серо-желтым тюлем, и сквозь него - проглядывало лицо одиночества. Это было волнообразное, полосатое, бесцветное, бездушное, бесшумное ничто. И это ничто со временем будет расползаться все шире.
      Страх сотряс ее сердце, и она поняла, что ни одна из ее одиноких ночей, проведенных в этой комнате, не была такой страшной. В те ночи, куда бы ни был обращен ее взгляд, все для нее было связано с присутствием Искендера, сердце ее успокаивалось. А теперь, все время думая об Искендере, она не ощущала даже движения его воображаемого образа. В мозгу лишь мысль о нем, в сердце - только ожидание, а перед глазами - мгла, жуткая пустота.
      Наутро, когда в обычный час она входила в знакомую дверь госпиталя, это душевное потрясение будто отступило, она обрадовалась: жизнь снова текла по своему путаному, извечному руслу. Ночью в госпиталь привезли новых раненых. Кое-кто из старых сегодня должен был выписаться, вернуться в часть. Двое тяжелораненых этой ночью умерли. Некоторые с нетерпением дожидались, когда смогут покинуть это обиталище ожидания.
      Среди них был и Виталий. В свое время считавшийся безнадежным, этот парень теперь выглядел настоящим богатырем. Когда он с помощью костыля гулял по коридору или заходил к знакомым в соседнюю палату, под ним скрипели половицы. Обычно он разговаривал со всеми спокойно и сдержанно, но изредка, услышав смешной солдатский анекдот, хохотал так, что дрожали стены.
      Виталий снова подошел к порогу жизни, именуемому бодростью и красотой. Причину этого все знали и радовались. Но кто мог радоваться больше, чем Гюльназ?
      Войдя и увидев Виталия, приветствующего ее ясным, улыбчивым взглядом, она ощутила в сердце странный покой. Этот несчастный парень будто был создан для того, чтобы наполнить пустоту, образовавшуюся в ее судьбе этой ночью.
      - Доброе утро, Виталий. - Она привычно присела на его кровать, проверила пульс. - Не сглазить бы, сегодня ты отлично выглядишь.
      - Потому что ты этого хочешь, Гюля. - Влюбленные глаза Виталия с восхищением устремились на нее. - Чтобы услышать от тебя эти слова, я вовсю стараюсь.
      Его мягкий голос будто снял с Гюльназ оцепенение, его бодрая улыбка успокоила ее. И этот голос, и эта улыбка были ее вторым, третьим дыханием, которые переселились в другого человека, тем другим был Виталий.
      - Я очень этому рада, Виталий...
      - А я радуюсь и огорчаюсь...
      - Огорчаешься? - с тайным любопытством спросила Гюльназ, хоть и знала, что услышит в ответ.
      - Конечно, чем быстрее я поправлюсь, тем скорее расстанусь с тобой... Не так ли?
      Гюльназ не ошиблась, она была убеждена, что услышит именно эти слова.
      - Не так ли, Гюля? - переспросил Виталий, увидев, что она задумалась. Когда я уйду на фронт, где и как я тебя потом найду?
      - Не спеши, дорогой. И не волнуйся, мы еще много раз будем, видеться. Ты же это знаешь... - Гюльназ встала с койки. - У меня много работы, я еще забегу к тебе.
      22
      Но и на следующий день Искендер не пришел. Гюльназ поняла, что считать дни нет смысла. Искендер в тот же день ушел на фронт. И он, конечно, не может ни прийти, ни приехать домой. Но почему он письма не написал? Но кто же доставит ей это письмо? Надо самой сходить на почту, причем на главпочтамт. Другие отделения связи давно уже не работали. От этой мысли ей стало полегче.
      Сегодня ей выходить на работу после полудня. Так что до работы она зайдет на почту. Выходя из дома, она написала Искендеру записку: "Дорогой, если ты вдруг придешь, обо мне не беспокойся. Я пошла на почту. Может, от тебя есть письмо? А оттуда - в общежитие, к моим подругам. Домой вернусь ночью".
      Свернув записку трубочкой, она засунула ее в замочную скважину. Сначала - главпочтамт, это займет не так уж много времени. Оттуда - к девочкам в общежитие. Потом на работу... В знакомых, исхоженных каждый день улицах, поворотах, тротуарах было что-то странно родное, какая-то притягательная сила. Ей казалось, что, идя по этой улице, она меньше устает, не боится случайных пушечных снарядов, не обращает внимания на взрывы бомб.
      Она не прошла и двух кварталов, как началась воздушная тревога. Вместе со случайными прохожими она спустилась в ближайшее бомбоубежище. Вскоре послышались знакомый гул летящих над городом тяжелых бомбардировщиков и вслед за этим мощные разрывы бомб. Как обычно, люди в убежище молча переглядывались. И по выражению их лиц, и по первым ударам падающих на землю бомб Гюльназ определила, что сегодняшний воздушный налет будет сильным. К тому же фашисты кружат именно над этим районом города. Могут быть сильные пожары. Но люди давно привыкли к таким вещам, привыкла и она. Потому терпеливо ждала.
      Воздушный налет продолжался ровно полтора часа.
      Она вышла из убежища, в воздухе стоял запах гари и разбитого в щебенку кирпича. Она никак не могла определить, где же она находится. Кто-то будто развернул город на сто восемьдесят градусов. Все сместилось. Впереди, всего в пятидесяти метрах, чернело охваченное кровавым пламенем огромное здание. Пламя слепило глаза. Она еще не видела такого пожара. Ночью в его свете свободно можно было читать книгу. Что это за здание? Кажется, город начинал принимать свое обличье. Наверное, жилой дом. Как много машин. Люди в военной форме, дружинники оцепили его со всех сторон. Откуда-то, как будто из-под земли, появились женщины и мужчины в белых халатах. Улицу заполнили санитарные машины. Здесь собрался чуть ли не весь город. Она устремилась к горящему зданию. Еще издали ее опалило жаром пламени. Ее обуял страх. Огромные колонны были охвачены розоватым пламенем и черноватым дымом. О боже! У нее потемнело в глазах. О боже! Это же ее госпиталь!.. Это вовсе не огромный жилой дом, а двухэтажное старое школьное здание. А столбы черного дыма над вторым этажом увеличили его размеры, и оно показалось ей огромным.
      Гюльназ непроизвольно развязала обеими руками большую шерстяную шаль на голове и бросилась вперед. Она развязала шаль потому, что было жарко, но теперь шаль походила на флаг в ее руке, будто она звала за собой спокойно взирающих на горящий дом сновавших военных.
      Спрыгнув с каменного тротуара в том месте, где широкая улица заворачивала влево, она побежала по дорожке, по которой всегда ходила на работу. Будто Виталий, не различив ее в дыме, увидит здесь, на этой дорожке, и на своем костыле кинется к ней: "Гюлечка!.. Где ты? Спаси меня!.."
      Но не успела она сделать и нескольких шагов, как кто-то крепкой рукой схватил ее за плечо:
      - Туда нельзя!
      Это был лейтенант с красной повязкой на рукаве.
      - Я там... работаю в госпитале... Медицинская сестра... Пустите меня...
      На гневном лице лейтенанта показалась скорбная улыбка.
      - В госпитале! Дурочка! Не видишь, что ли, как твой госпиталь горит?
      Гюльназ отшатнулась. Здание пылало.
      - О боже... раненые? Люди, люди?.. Вы не знаете, что с людьми?
      - Что ж люди... Не видишь разве...
      Лейтенант резко отошел от нее, побежал куда-то. Цепочка дружинников сомкнулась. Гюльназ огляделась.
      - Пропустите!
      - Куда, девочка? Куда?
      Она повернула назад, хотела подойти к зданию с противоположной стороны. Может, оттуда удастся проникнуть в школьный двор. Но путь был закрыт. Какие-то люди с носилками в руках, минуя военных, исчезали в черном проеме пожара.
      Вой пожарных машин, гневные крики офицеров, стоны и вздохи прохожих все смешалось. Лишь время от времени из-за столбов пламени доносился душераздирающий человеческий вопль. В воздухе запахло гарью, все знали, что это запах горящего человеческого тела.
      * * *
      Ее госпиталя больше не существовало. Она больше не увидит работавших с ней вместе врачей и медсестер. В ушах все слышался воображаемый стон Виталия: "Гюлечка! Где ты?.. Спаси!"
      Но она, Гюльназ, пока была жива. Ленинград еще дышал. Может быть, в самом страшном месте блокадного кольца Искендер своим танком преградил путь врагу. Может, поэтому город не сдавался. Значит, и она не имела права сдаваться.
      На город снова снизошла тишина. Она стояла и глядела на медленные струйки дыма, поднимающиеся от черных зловонных развалин бывшего школьного здания.
      В общежитии она не нашла никого из знакомых девушек, тех, кто с нею учились. Большинство ушло на фронт. Другие работали в городских госпиталях. Кое-кто даже уехал из города. Растерянная, она шла к выходу и невольно у входа по старой привычке остановилась перед доской, на которой висели ключи от комнат, здесь же хранились письма. На мгновение у нее мелькнула мысль: и в ее жизни были прекрасные дни. Когда она проходила мимо этой доски, то каждый раз вспоминала Эльдара, отца с матерью, именно сюда первое время приходили от них письма. И тогда ее радостный голос звучал на все общежитие. А теперь...
      Вдруг ее внимание привлек солдатский треугольник, соскользнувший в нижний ящик доски. Хоть он и был припорошен пылью, но адрес можно было прочесть. Но на нем было написано всего два слова: "Абасовой Гюле". И больше ничего! Стук собственного сердца отдавался в ушах. "Это же мне. От кого? Почему без обратного адреса? Что это все значит?"
      Дрожащими пальцами дотронулась она до холодной как лед доски. Развернув треугольник, прежде всего посмотрела на подпись: Зина Николаева. Странно. Что это за Зина Николаева? Может быть, ее соседка по общежитию? Зина, та, что была у нее на свадьбе? Точно, она и есть!..
      "Дорогая Гюля, привет! Я не знаю твоего домашнего и рабочего адреса. Вернее, домашний адрес я забыла. Поэтому оставляю это письмо в общежитии, может, случайно зайдешь. Если получишь мое письмо, зайди ко мне. У меня к тебе важное дело. Целую. Зина". В конце письма - адрес.
      Гюльназ стояла в оцепенении. "У меня к тебе важное дело!" Чтобы освободиться от чар этого неведомого "важного дела", она готова была пожертвовать жизнью. Причем, сейчас же, сию минуту...
      Она посмотрела на часы. Было около четырех. Еще раз взглянула на адрес Зины. Надо было хотя бы приблизительно узнать, в какой части города он находится. Сможет ли она сегодня попасть туда и вернуться?
      Нет! Надо пойти во всех случаях. Пойти и вернуться. Она дала Искендеру слово, что вечером, хоть и поздно, но придет домой. (Ей казалось, что сегодня вечером Искендер обязательно придет, и, прочитав записку, станет ее дожидаться).
      Она была утомлена и голодна. Но поскольку это было обычное состояние, а впереди ее ждало "важное дело", она и не заметила, как пешком прошла весь долгий путь. Только здесь, дойдя до указанного Зиной адреса, она выяснила, что находится совсем рядом с передовой. По подтянутости прохожих, по большому числу военных, куда-то спешащих, ощущалось дыхание фронтовой жизни.
      С бумажкой в руках, на которой был адрес, она остановилась перед низким, похожим на деревенский домиком. У входа ее остановил появившийся откуда-то молоденький красноармеец.
      - Вам кого?
      При этих словах волосы ее встали дыбом. Не от страха, от радости. Ей показалсь, что сейчас она столкнется с Искендером.
      - Мне нужно в этот дом. Я к Николаевой Зине...
      - Это не дом, а полевой госпиталь... - и красноармеец почему-то улыбнулся. - Но раз вы к Зине - проходите. - После минутной паузы он добавил: - Не знаете почему? Ее имя - для нас пароль. - И он, улыбнувшись, пошел впереди Гюльназ.
      Гюльназ ничего не поняла.
      В полутемном коридоре она почувствовала хорошо знакомый запах лекарств, здесь люди в белых халатах бесшумно и быстро спешили куда-то. Сопровождавший ее боец, открыв в конце коридора одностворчатую дверь, проговорил:
      - Пожалуйста... - И заглянул внутрь. - Зиночка! К тебе...
      Гюльназ вошла. И, еще не видя Зины, поняла: "Здесь перевязочная. Зина, наверное, позвала меня сюда работать. Как хорошо!.." Даже собственные предположения и мечты, оказывается, сбываются. И сразу у Гюльназ проснулась надежда: "Здесь я буду поближе к Искендеру..."
      В комнате было несколько девушек. Все взгляды устремились на нее.
      Зина, увидев Гюльназ, не верила глазам своим. Она еле сдержалась: так изменилась Гюльназ. Она только ахнула, прижала ее к своей груди, не произнесла: "Что с тобой, моя красавица?" Она не выдала ни себя, ни своих чувств, совладала с собой.
      - Гюля, здравствуй, дорогая... Как хорошо, что ты меня нашла...
      - Я только сегодня обнаружила твое письмо... Случайно... Не то бы давно пришла...
      Зина еще раз обняла ее.
      - А я не верила... Как хорошо, что тебе пришло в голову зайти в общежитие... Очень хорошо... что ты туда пошла. Я очень рада тебя видеть... Мы здесь все тебя ждали. Правда, девочки? - И она повернулась к своим подругам.
      Гюльназ тоже перевела свой взгляд на них. Все в странном и непонятном молчании уставились на них. Будто перед ними было какое-то чудо. Неужели хоть что-то осталось от ее былой красоты? Странно. И потом, с нею же ничего такого не случилось... Тогда почему они так на нее смотрят?
      - Девочки, знакомьтесь, эта Гюля - та самая кавказская красавица, о которой я вам рассказывала. - На этот раз голос Зины был бодрым и успокаивающим.
      Внезапно Зина посерьезнела, как-то странно взглянула на Гюльназ. Ее смуглое лицо сделалось озабоченным.
      - Гюлечка, а как Искендер? Ты ничего о нем не говоришь?
      Гюльназ глубоко и спокойно вздохнула. Будто давно гнездившаяся и мучившая ее сердечная боль, чтобы выплеснуться, только и дожидалась этих слов. В комнате снова воцарилась тишина.
      - Искендер ушел на фронт... Около месяца назад...
      - Что пишет? Где он?..
      - Не знаю... С того дня, как он ушел, я не получила ни одного письма. Ничего не знаю...
      - А в военкомат обращалась?
      - Конечно... Сколько раз туда ходила. Никто ничего не знает.
      - А тот офицер, с которым я познакомилась у вас на свадьбе... как его фамилия?
      - Данилов? Сергей Маркович?
      - Да, он... Вы видитесь? Связь не прервалась?
      - С тех пор мы виделись всего один раз... Обещал зайти, но ушел и пропал.
      - Жаль, очень жаль!..
      Гюльназ, вздохнув, промолчала, как будто эти слова свидетельствовали о смерти Данилова.
      Зина все поняла. Про себя она решила, что не отпустит Гюльназ, оставит у себя, подкормит как сумеет, уложит спать в одной из спокойных теплых комнат. А потом? Что будет потом, она и сама не знала.
      Как бы опасаясь скрытого смысла вдруг наступившей тишины, Зина торопливо и бессвязно попыталась успокоить Гюльназ:
      - Ничего не поделаешь, Гюлечка, война... В конце концов все прояснится, либо письмо напишет, либо сам явится.
      - Мне тоже так кажется, что именно сегодня вечером я обязательно его увижу. - Гюльназ грустно улыбнулась, - Предчувствие у меня... Вот вернусь отсюда домой, а он сидит и меня дожидается...
      - Ну и пусть дожидается, - капризно прервала ее Зина. - Сегодня вечером мы не намерены тебя отпускать. Поздно... Если любит, до утра подождет...
      - Зина...
      - Нет, об этом не может быть и речи.
      Зина ласково взяла ее под руку. Вдруг Зина скрылась за занавеской в дальнем углу комнаты и быстро возвратилась. Гюльназ едва ее узнала. Перед ней стоял сержант: военная гимнастерка цвета хаки, широкий пояс, на вороте гимнастерки - темно-шоколадные сержантские знаки отличия. Видно, эти девушки в белых халатах, как и Зина, - бойцы. Просто халат скрывает военную форму.
      - Ну, как? Идет мне? - поинтересовалась Зина, поправляя гимнастерку под широким поясом. - Похожа я на бойца?
      - Еще бы! - Гюльназ с трудом разлепила губы. - Ты великолепна, Зиночка!..
      - Ты думаешь, Гюля? Может, и ты поменяешь место работы...
      - Наш госпиталь сгорел, сгорел сегодня...
      - Тогда я попрошу нашего главврача взять тебя к нам на работу.
      - А кто у вас главврач? - нетерпеливо поинтересовалась Гюльназ. Будто в ответ предполагала услышать фамилию доктора Салимы.
      - Семен Никитич... хороший дядька. Тебе понравится... Ну, идем... Ты такая усталая... И, наверное, ничего не ела...
      Почувствовав, как она бессильна перед магнитом этих слов, Гюльназ содрогнулась. Неужели она действительно может остаться здесь, заставив Искендера ждать?
      Но, раздумывая об этом, она и не заметила, что идет за Зиной, как послушный ребенок.
      Уже больше часа они сидели в маленькой чистой комнатке с двумя кроватями. На небольшом столике, придвинутом к самому окну, дымились две чашки кофе. Съев кусок хлеба, миску жирной солдатской каши, Гюльназ понемногу отходила, лицо ее порозовело. Можно ли было поверить в то, что сегодня она ела мясо, вкус рисовой каши до сих пор ощущала она на губах. А теперь еще и кофе. Не счастье ли это? От одной такой мысли можно было умереть.
      ... На ее нежном лице снова расцвела жизнь. Потухшие было глаза Гюльназ, нежно засветились. К лицу прилила кровь, безжизненные губы медленно окрашивались. Зина знала цену этого состояния, если бы она могла его продлить. Теперь у нее стало легче на душе.
      Зина встала, сделала несколько неуверенных движений, вроде соображая, чем бы заняться, и снова присела рядом с Гюльназ. Поставила перед ней чашку с кофе.
      - Пей горячим, Гюля...
      Гюльназ в ее странных движениях, в ее голосе почувствовала какое-то непонятное беспокойство. "Может, у Зины дела и я ей мешаю?.."
      - Зина, может, мне, я... - она не досказала "Пойти домой?", но тут же поняла бессмысленность этих слов и закончила: - Прилечь отдохнуть?.. А ты займись своими делами...
      - Какие там у меня дела... Не беспокойся...
      - Тогда объясни мне... почему ты какая-то грустная... что-то тебя огорчило?
      - Все обычно, Гюля. Вот я думаю, как мне завтра уговорить главврача...
      - Ты обо мне? Да ты не думай об этом, Зиночка!..
      Но она видела, что с Зиной творится что-то неладное. Ее одолевают какие-то мысли, связанные с более серьезными вещами. Но у кого в Ленинграде сейчас нет горя. Кого оно здесь обошло? И она решила, что теперь настал ее черед утешать Зину.
      - Зина...
      - Да...
      - Ты ничего не рассказала мне о своем Яше...
      - А что рассказывать?
      - Где он? Видитесь ли вы?
      - Яша на том свете, Гюлечка... Как мы можем видеться?
      Гюльназ показалось, что Зина шутит.
      - Я серьезно спрашиваю, Зиночка... Неужели расстались?
      - Да, расстались. С той минуты, как Яша ушел на тот свет, расстались навсегда!..
      - Что с тобой, Зина? Почему ты такое говоришь?
      - Я?
      - Разве можно так говорить о любимом? "На том свете" что это за слова?
      Зина как-то странно улыбнулась.
      - Я правду говорю, Гюля... Яков сражался как настоящий герой и погиб как герой. Имя его в списках бессмертных. Ушел из этого мира безвременно, на том свете будет жить. Есть такие, что не живут и на этом. - Какая-то гримаса боли прошлась по ее лицу.
      Наконец постигнув смысл этой гневной иронии, Гюльназ попыталась перевести разговор на другое:
      - А о том герое память осталась?
      Зина ее поняла, но ей тоже хотелось спросить: "А о твоем герое осталась ли память?" Но она не спросила... Вдруг передумала.
      - Нет! Да разве бы я согласилась?
      - Что с тобой, Зина, так говорить грешно...
      - Гюлечка, уж не... а ну-ка встань.
      - Зачем? Я и так скажу. Я беременна. На четвертом месяце...
      Зина, как кукла со сломанной пружиной, опустилась на свою кровать.
      - Что ты говоришь, Гюля?! Дорогая... Да разве ты не знаешь, что это означает?
      - Знаю... Я все знаю...
      Вконец обескураженная ее спокойным, уверенным голосом, Зина вскочила:
      - Значит, ты все знаешь? Знаешь! - Она оглядела ее с ног до головы. Знаешь, что вес новорожденного не привышает шестьсот- семьсот граммов, бывает и меньше... Знаешь, что их кормят при помощи специальных аппаратов, зондом. Знаешь? Я уже не говорю о том, что будет с этими детьми, когда они вырастут. Ты хотя бы смотрелась в зеркало. О каком молоке может идти речь?
      - Я все это знаю, Зиночка, дорогая... но знаю и то, что мой долг...
      - Ты твердишь о каком-то долге, как те выдуманные герои в выдуманных книгах.
      - Если они об этом говорят, тогда почему они выдуманные? Тогда они совсем настоящие.
      Зина на мгновение задумалась, но сдаваться не собиралась.
      - Так уж важно тебе именно здесь, в блокаде, выполнять свой долг материнства? Разве нельзя подождать?
      - Значит, нельзя. У другого времени будут другие горести и заботы...
      Неожиданно Зина схватила Гюльназ, заключила в объятья, прижала к своей груди и стала тихо, тихо убеждать:
      - Гюлечка, милая... Тебе будет трудно... Очень трудно. Ты не представляешь, как будет трудно. Гюлечка, выбрось все из головы. Мы все сделаем, ты не пожалеешь, Гюлечка... Иначе нельзя, пойми ты...
      - Нет, Зина. Нет... дорогая. Даже если соглашусь я, Искендер рассердится. Ведь он знает, что у нас будет ребенок, как я потом посмотрю ему в глаза?..
      Теперь у Зины снова изменилось настроение. Теперь она уставилась в одну точку и почему-то молчала. Гюльназ показалось, что своим упрямством она обидела ее. Да, наверное, Зина права, рожать в таких условиях... Но на другое, она не могла согласиться, не имела права.
      Время шло. Наконец, Зина подняла голову. Обе открыто посмотрели друг другу в глаза, обменялись улыбками. Будто что-то сказали друг другу, Гюльназ не выдержала первой, она бросилась к Зине.
      - Ты такая хорошая, Зина... Я не могу на тебя наглядеться. Ты прости, что я не слушаю тебя, прости, что я такая упрямая. Мне, наверное, суждено родить здесь, в этом огне и пламени. Если даже во всем Ленинграде останусь я одна, все равно я должна родить ребенка.
      И, как бы сожалея о том, что исчерпались силы и она не может высказать то, что накопилось у нее на сердце, Гюльназ, тяжело вздохнув, умолкла. Но глаза ее будто проникали в самую душу Зины и пытались досказать сказку о матери, которая осталась одна в осажденном городе. А Зина, в изумлении читая эту чудесную сказку в ее прекрасных, выразительных глазах, все думала о том, что заставляет Гюльназ так поступать, какая сила бушует в этом тщедушном теле? Гюльназ прочитала в ее глазах сожаление? Неверие? Но цветы жизни явственно отражаются на ее лице. И ей приятно слышать сказку, что рассказывает Гюльназ, слушать ее, не перебивая. И если она хочет, чтобы Гюльназ всегда рассказывала эту сказку, она должна молчать.
      Прижав голову Гюльназ к своей груди, она прошептала:
      - Говори еще, Гюля, говори! - а в душе дала клятву: никогда не откроет она тайну, что свернулась у нее в груди, словно ядовитая змея.
      Ровно двадцать дней назад вот здесь, на этой пружинной кровати, где сидит сейчас Гюльназ, Искендер скончался у нее на руках.
      23
      Гюльназ обошла все, что можно было обойти. Пыталась узнать что-нибудь об Искендере. Где-то ее встречали заботливо и приветливо, отвечали на все вопросы, которые она задавала, то сурово и резко выражали недовольство тем, что она пустыми вопросами отнимает у людей время. Но результат всех ее попыток был один и тот же: никаких сведений об Искендере, он будто птицей улетел в небо. Гюльназ видела в этом лишь одно объяснение: Искендеру где-то трудно приходится. Он где-то в таком месте, что и написать не имеет возможности. Другой причины быть не могло. Эти "трудные обстоятельства" и были последней соломинкой для Гюльназ, за этим уже ничего не существовало. Самые страшные, но самые обычные для города разговоры о смерти к Искендеру не имели никакого отношения.
      Как только ее приняли на работу в полевой госпиталь, ей сделалось легче, будто пришел конец всем перенесенным страданиям, и она глубоко вздохнула. Она видела, что фронт рядом, значит, и она поближе к Искендеру.
      Но как ни были сильны эти новые ощущения, они не могли пересилить ее каждодневных забот. Устроившись на работу, она попросила разрешения на один день сходить домой. Предлогом было взять кое-какие вещи, но только предлогом, единственной целью было: узнать что-нибудь об Искендере.
      Рано утром, под пристальным, полным забот взглядом Зины она поела, оделась.
      - Зиночка, дорогая... вечером меня дождешься? Во что бы то ни стало я к вечеру вернусь. Дай я тебя поцелую... Ты такая хорошая... Я так тебя люблю... Ну ладно, я пошла... прощай... - В дверях она обернулась: - Дождись меня... Зиночка!
      Когда она проходила под окном своей квартиры, что выходила во двор, она подняла голову: а вдруг Искендер стоит у окна и ждет ее. Нет! Двустворчатые окна были наглухо закрыты черной шторой, они напоминали глаза слепца в черных очках.
      Она торопливо поднялась по невысокой лестнице. Бумажка, вложенная ею в замочную скважину, была на месте. Она не хотела этому верить, Искендер должен был прийти, ведь сердце ее никогда не обманывало. Будто желая получить ответ, она вытащила записку из замочной скважины, в нее была вложена другая - тоже трубочкой. Лоб у нее сделался ледяным, руки дрожали, все тело бил озноб. Да, сердце ее никогда не обманывало, Искендер приходил...