Мир дней (№2) - Мятеж

14

Но Лос-Анджелес в это утро выглядел, словно приятный и в некотором роде эротический сон.

Дункан и его компаньоны прошли еще несколько въездных процедур, на этот раз в Департаменте иммиграции Лос-Анджелеса, а затем поднялись в лифте на верхний этаж. Он располагался вровень с вершиной горы Вильсон — место былого расположения обсерватории. Теперь в большом особняке здесь проживал губернатор Лос-Анджелеса. Спутники наслаждались прекрасным видом Тихого океана, который наполнял огромный бассейн возле дома. Старый город покоился под толщей воды, большая его часть была погребена под толстым слоем грязи или давно смыта водой. Сейчас здесь строился третий город. Первый был уничтожен в огне Третьей Мировой Войны, а второй стал жертвой Великого Землетрясения, а затем сгорел.

Многоцветные башни в прозрачном воздухе сияли, заливаемые ярким солнцем, поднимаясь ввысь на глубоко погрузившихся в воду колоннах: строения соединялись между собой многоуровневыми мостами. В Голливудских Холмах прорубили просторный туннель, сквозь который в долину внизу проходил гигантский четырехъярусный мост. Пешеходы, велосипедисты и мотоциклисты, электроавтобусы и электромобили наполняли мосты жизнью.

На западе море и заполненный водой огромный бассейн освещались тысячами огней автоматических грузовых и пассажирских судов. На восток, сколько хватало глаз, простирались обнимаемые водой башни и пересекающиеся мосты, спускавшиеся к подножию холмов. За ними начинались высокие горы. К югу опоясанные водными просторами башни уходили в океан миль на пятнадцать. Холмы Болдуина исчезли с лица земли тысячу лет назад. Грунт и породу использовали для строительства защитных сооружений, которые удерживали воду океана вплоть до второго Великого Землетрясения. К северу позади Голливудских Холмов стояли только четыре башни.

— Красиво, — пробормотала Сник. — Кажется, здесь не так уж плохо. Мне понравится.

— Эта красота создана руками горожан, — сказал Дункан. — Опасные горожане, угрожающий город. Неважно, сколько фантазии проявили архитекторы и сколь чисты улицы. Некоторые местные жители действительно станут опасными, если узнают, кто мы.

— Вон то место, где мы будем жить, — Кэбтэб указывал в западном направлении. — Это Башни Комплекса Ла Брея. Мы будем на двадцатом этаже западного блока.

В стороне — на приличном расстоянии, так что она вряд ли могла разобрать их слова, — стояла женщина. Посмотрев на Дункана и его спутников, незнакомка направилась к ним. Ей было около тридцати сублет. Среднего роста, красивая, темнокожая, но светловолосая и с голубыми глазами, и волосы и глаза прежде, до депигментации, очевидно, были темными. Блузка и юбка небесно-голубого цвета; под ними — ничего, и желтые туфли на очень высоких каблуках. В руке женщина держала сумочку канареечного цвета с темными пятнами, формой напоминавшую леопарда. На лбу — татуировка: небольшая, закрученная направо, черная свастика отмечала принадлежность незнакомки к буддийской секте «Первородный Гаутама» [Сиддхартха Гаутама (Будда) (563?-483? до н.э.) — древнеиндийский философ, основатель буддизма].

Дункан смотрел на женщину, не сомневаясь, что она собирается заговорить с ними. Но женщина, не произнеся ни слова, прошла мимо, всунув на ходу в руку Дункана небольшой предмет. Он подавил в себе инстинктивное желание окликнуть удаляющуюся женщину, повернулся спиной к проходящим мимо людям и посмотрел на небольшую карточку, оказавшуюся в его руке.

ВСТРЕТИМСЯ В 9 ЧАСОВ ВЕЧЕРА В СПОРТЕРЕ.

ПОТРИТЕ КАРТОЧКУ ОБО ЧТО-НИБУДЬ.

Дункан трижды перечитал написанное и затем, держа карточку на ладони, приложил ее к лицу и принялся водить взад-вперед по щеке. Слова исчезли. Он сунул чистую бумажку в карман и шепотом сообщил друзьям прочитанное.

— А где этот чертов Спортер? — спросил Кэбтэб.

Они подошли к будке справочного бюро на углу. Дункан задал машине вопрос, и на экране тотчас же высветился ответ.

— Это таверна неподалеку от западной границы города в западном блоке Комплекса Ла Бреа.

— Мы умеем читать, — заметила Сник.

— Господи, сохрани нас от надменности, — простонал Кэбтэб.

Пантея не обратила на него внимания.

— Ну что ж, прекрасная возможность завести знакомство. Пойдемте в комплекс и зарегистрируемся. Завтра мы будем заняты трудоустройством.

Справочное подсказало путешественникам, каким автобусом можно доехать и где следует пересесть. Они ехали по мостам, которые, возможно, и раскачивались на ветру, но не вызывали никаких опасений при проезде по ним. Мосты сбегали от здания к зданию, иногда терялись прямо в башнях, проходя сквозь них, иногда огибали строения. Уличное движение и красивые корабли, плывущие по воде далеко внизу, являли собой величественное зрелище, которое в другое время наверняка привлекло бы к себе внимание путешественников. Однако сейчас все их внимание сосредоточилось на странной записке.

Кэбтэб, сидевший на пустой скамье, позади Сник и Дункана, наклонился и, просунув голову между ними, прошептал:

— Полагаю, они засунут нас на работу куда-нибудь в туннель. Терпеть не могу работать в темноте.

— Не надо шуметь, — успокоил его Дункан. — Это опасно.

— Да черт с ним! — сказала Сник. Нахмурившись, она кусала губу. — Все так несправедливо! Я всегда стремилась быть хорошим органиком, делала все, что могла. Не хочу я быть беглым преступником!

— Это тоже очень вредные мысли, — заметил Дункан. — Лучше вам оставить их при себе. Я ничего не знаю о тех людях, с которыми нам предстоит работать. Уверен только, что они не обрадуются, если мы не проявим достаточно энтузиазма, может быть, даже фанатизма.

Если вы будете строить недовольные физиономии или полезете на рожон — закончите свои похождения окаменелыми на дне океана. Там-то вас уж никто не найдет.

— Знаю. И все равно, это так несправедливо. Ненавижу несправедливость! Я просто…

Оставшуюся часть пути она молчала.

Дункан тоже не был красноречив, он шел, не обращая особого внимания на прекрасные виды, открывавшиеся с высоких мостов, размышляя о своих чувствах к Сник. Странно. Смуглая, пусть и привлекательная, миниатюрная женщина, проявляющая иногда резкий, непокорный характер, в общем-то, не в его вкусе. Однако он чувствовал влечение к ней. И что с Этим делать?

Он не мог понять, как она относится к нему. Может, он ей попросту безразличен. А не спросить ли ее прямо?

Нет. Это оттолкнет ее. Лучше подождать. Пусть ее чувства, коли он ей действительно симпатичен, окрепнут.

Но сам-то он совсем не ощущал в себе готовности проявлять необходимое терпение. Вот и сейчас ему хотелось наклониться к ней, обнять, поцеловать.

Он отвернулся, негромко вздохнув.

— Что? — чутко среагировал Кэбтэб.

— Ничего.

Автобус остановился на десятом уровне Башни Комплекса Ла Бреа. Все трое, держа в руках свои сумки, вышли. Присоединившись к потоку ярко разодетых людей, неспешно двигавшихся по эстакаде, огибающей здание, они добрались до просторного холла; внутри него располагалось великое множество небольших магазинчиков. В лифте они поднялись на свой этаж. Выйдя из кабины, троица направилась к движущемуся полотну, которое останавливалось в центре окружности. Подобных бегущих дорожек было здесь множество. Проехав около полумили, они продолжили свой путь — теперь уже по параллельной неподвижной дорожке. Дункан и его спутники оказались в очередной огромной комнате, часть ее была отведена для приема иммигрантов. Простояв некоторое время в очереди к столу иммиграционного чиновника, они в конце концов предстали перед нею. Ответив на заданные ею вопросы, иммигранты сели в автобус, который отвез всех троих в отведенные им квартиры. Дункану досталась довольно просторная — на внешней стороне здания — с прекрасным видом из окон. Семь цилиндров вдоль одной из стен, очевидно, предназначались для таких же, как он, иммигрантов. Стоунеры Субботы, Воскресенья и Понедельника были заняты, остальные ждали своих будущих обитателей. Вторник — день Дункана. Значит, нет еще троих иммигрантов — жителей Среды, Четверга и Пятницы. Идентификационные таблички на цилиндрах сообщали, что двое его будущих соседей родом из Уэльса, по одному из Индонезии и Албании. Дункан подумал о том, как мало ему известно об этих нациях, представлявших большинство иммигрантов и, судя по всему, преобладавших в западном суперблоке. Но лица этих людей были похожи на те, которые примелькались Дункану в Манхэттене и Нью-Джерси. Большинство жителей современной Земли — потомки китайцев и индийцев Азии. Говорили, что жители Конго теперь практически не отличаются от жителей Швеции. Наверняка сходство преувеличивалось, но истина была близка к реальности настолько, чтобы поверить в нее.

Глобальный плавильный котел заработал на всю мощь в пору Ванг Шена. Национализм и расизм были уничтожены, хотя, как полагали многие, ценою многообразия. Иммигранты, прибывающие в такие крупные города как Лос-Анджелес, были обычно неженатыми или бездетными; предполагалось, что в грядущих браках родятся дети, кровь которых будет еще более национально смешана, чем у родителей. Индекс смешения, который уже появился, выявлялся, исходя из языков, на которых говорило большинство прибывших. Валлийский, язык древних жителей Уэльса, давно исчез, люди говорили там на бенгали — языке, который через пару поколений тоже отомрет. Албанцы пользовались кантонским диалектом китайского. Обе эти национальные группы, как и все другие люди, при необходимости использовали также язык логлэн, искусственный язык мирового общения. И конечно, все изучали в школе английский. Великий покоритель народов Ванг Шен и его сын очень любили этот язык и восхищались им. А потому четверть населения мира считала его родным языком. Средства информации всего мира пользовались стандартным английским, хотя расхождение его вариантов, к сожалению, было столь велико, что люди, говорившие, например, на норвежском варианте английского, с трудом понимали английский индонезийцев.

РАЗНООБРАЗИЕ — В ЕДИНСТВЕ.

Этот правительственный лозунг очень часто можно было видеть на экранах, дети постоянно слышали его, начиная с детского сада. И все же с самого начала Новой Эры правительство постоянно сталкивалось с гораздо большим разнообразием, чем ему хотелось бы. С позиций государства такое разнообразие не всегда было желательным. Падре Коб Кэбтэб, у которого по любому поводу имелось свое особое мнение, сказал однажды: «Лозунг беглых преступников мог бы звучать так: ПОСРЕДСТВЕННОСТЬ СЛЕДУЕТ ЗА БЛАГОЧЕСТИЕМ. Тот, кто лезет на рожон, оскорбляет бюрократов. Пусть же тот, кто отрицает это, свалится в отхожее место».

Дункан вышел купить для себя одежду в ближайшем магазине. Вернулся он с двенадцатью комплектами верхней одежды. Он аккуратно сложил костюмы на полку в персональном шкафу. Затем Дункан пообедал в компании Сник и Кэбтэба в ближайшей столовой — огромном помещении на две тысячи человек. Зал был почти заполнен. Людей привлекала сюда не только вкусная еда, но возможность общения. Разглядывая за едой окружавших его людей, Дункан определил не менее десяти мужчин и женщин, которые, по его мнению, были органиками. Хотя одежда на них была самая обычная, однако несколько отстраненное, высокомерное и усталое выражение лиц выдавало в них полицейских. Плохие актеры, подумал он. И ему и Сник не хватало такого склада характеров, который восходит к самой сущности органика, его душе и плоти.

Говорят, кто был органиком, останется им навсегда. Неправда. Или просто Дункан обманывает себя? Нет. Взять хотя бы такой факт. Некоторые из тех личностей, которые раньше составляли его существо, были абсолютно лояльны к господствующему образу жизни, а другие, наоборот, бунтовали против него. В его сегодняшнем — и, он надеялся, последнем — воплощении Дункан был определенно против правительства.

В час дня он отправился в кабинет управляющего суперблоком Франциско Туппера Мина. Ждать пришлось никак не менее часа. Наконец, он был удостоен присутствия августейшей личности. Коренастый, невероятно мускулистый, с обритой наголо головой. Мин с извинениями поднялся ему навстречу. Он протянул Дункану свою огромную руку, и тот несколько секунд не мог сообразить, что ему предлагается рукопожатие.

Мин рассмеялся — голос у него оказался на редкость тонким и высоким — и сказал:

— Обычаи у нас в Лос-Анджелесе отличаются от тех, к которым вы. Гражданин Бивольф, наверное, привыкли. Мы гордимся своей прогрессивностью, любим быть первооткрывателями. Но вместе с тем мы вернулись и к некоторым традициям древности. Разве стоит сегодня волноваться о том, что через рукопожатие можно заразиться какой-нибудь болезнью? И болезней-то подобных уже вовсе не осталось. Поклон и руки, сложенные в молитвенном жесте, — это слишком официально. Мы предпочитаем пожимать руки, ощущать человеческое тепло!

Дункан принял протянутую руку и ощутил очень сильное сдавливание. Если бы Мин захотел, он, очевидно, легко мог бы переломать ему кости. Но Мин был слишком хорошим политиком, чтобы позволить себе обидеть хотя бы одного потенциального избирателя.

Однако он тут же заметил, что голосовать пока иммигранту не придется. Ему надлежит ждать шесть субмесяцев, а потом пройти экзамен избирателя. Только после этого новым иммигрантам предоставляется право передать свой голос компьютеру.

— У меня всегда плотный график, но я придерживаюсь его. Садитесь. Желаете выпить? Нет? Понимаю, вы — тактичный человек. Догадываетесь, что я очень занят и не хотите зря отрывать меня от дел… да и у вас заботы… Благодарю за проницательность. В обычное время у меня найдется минутка, чтобы поближе с вами познакомиться. Я так и собираюсь сделать, как только развяжусь со срочными делами. Я хочу все знать о людях в моем блоке и не только из их досье. Люблю лично встречаться с людьми, а не ограничиваться данными на экране компьютера.

«Бычье дерьмо, — подумал Дункан. — Как же ты лично познакомишься с двумястами тысяч человек!»

— Такой приток иммигрантов, на носу выборы лидеров блоков, и грядет большой эксперимент. Через два дня предстоит голосование по важнейшим аспектам этого эксперимента. Я хотел сказать субдня. Это…

— Большой эксперимент? — переспросил Дункан.

Мин уставился на него так, словно не мог поверить в подобное невежество.

— Вы хотите сказать, что ничего не слышали?

Дункан кивнул.

— Об этом же говорят день и ночь по всем каналам.

— Я еще не смотрел новости, — сказал Дункан. — Что-то показывали на экранах в столовой, но там было так шумно, что я просто ничего не слышал. К тому же я совсем недавно приехал сюда.

— Эта новость уже много дней на всех каналах Вторника, — продолжал удивляться Мин. — Важнейший эксперимент. Если за него и в самом деле проголосуют, не сомневаюсь, он будет распространен и на другие дни.

— Что?

— Весь мир, все национальные правительства уже длительное время озабочены множеством жалоб на слишком назойливую слежку за людьми. По всему миру люди организуют группы протеста. А правительство — должно быть, это вам известно — очень чутко относится к гражданским правам.

Дункан заметил, что, произнося эти слова. Мин даже не улыбнулся.

— С другой стороны, Гражданин Бивольф, правительство должно постоянно заботиться о великом благе народа. Это его первейший принцип, его альфа и омега. Оно не верит, что ослабление наблюдения пойдет на пользу гражданам.

«Речь номер 10А, — отметил Дункан. — Не раз слышал на пленке».

— И все же, поскольку слежка вызывает столько возражений, хотя правительство и считает их необоснованными или попросту пустыми, оно решило провести эксперимент и посмотреть, что произойдет, если несколько сократить наблюдение. Это будет именно эксперимент, поэтому он не затронет весь мир. Для него отобрано несколько городов, и Лос-Анджелес — один из них.

— А почему был выбран именно Лос-Анджелес?

Мин широко улыбнулся, неистово жестикулируя.

— Конечно же потому, что наш город — один из самых прогрессивных в мире!

Дункан сомневался в правильности выбора. Ему казалось, что правительству скорее следовало остановиться на менее либеральных городах.

— Однако пока окончательно не решено, начнется ли этот опыт. Сегодня как раз день выборов и, если большинство голосующих выскажется против, ничего не будет.

— А! — воскликнул Дункан.

— Что вы хотите сказать?

— Ничего. Простое восклицание!

— Я не перестаю удивляться, что вы ничего не слышали.

— Откуда? — сказал Дункан. — Я приехал из Нью-Джерси. Вряд ли хоть один тамошний город попал в претенденты. Там вообще нет больших городов.

— Это не будет иметь значения. Эту новость передают по Вторникам по всей стране. Вы должны были видеть репортажи, когда ехали в поезде.

— Я говорил — не видел.

Мин перестал смеяться. Глаза его сузились, шарообразная голова вместе с массивной шеей подались вперед.

— Надеюсь, вы не игнорируете телевидение? Каждый гражданин должен быть информированным.

— Я все время смотрел в окно, — ответил Дункан. — Я впервые выехал за пределы Нью-Джерси. Раньше мне не приходилось бывать далее десяти миль от Нью-Арка.

Если бы Мин захотел проверить это, ему достаточно было ознакомиться с идентификационной карточкой Дункана. Наверняка он уже сделал это до того, как Дункан вошел в его кабинет.

— Добро пожаловать в большой мир, Бивольф. Можно я буду называть вас Энди? По фамилии слишком официально. Мне нравится ощущать себя приятелем каждого в моем блоке. Что-то вроде отца-наставника.

— Энди — звучит хорошо.

— Энди, поскольку вам, кажется, ничего не известно о выборах, предлагаю быстрее войти в курс дела. Вы пока не сможете голосовать за лидера блока, но ваше право высказать свое мнение о надзоре.

— Не сомневайтесь, я это сделаю, — сказал Дункан. — А сейчас у меня куча дел. Завтра я выхожу на работу.

— Давайте, — Мин снова протянул руку. — Желаю удачи, Энди. И будьте счастливы здесь. Если возникнут какие-то проблемы, мой экран всегда подключен для вас.

15

Спортер оказался всего в полумиле от блока, в котором находились квартиры Дункана (Бивольфа), Кэбтэба (Барда) и Сник (Чэндлер), а сами эти квартиры не более, чем в четверти мили одна от другой. Троица встретилась в крытом переходе шириной и высотой в тридцать футов, возле входа в таверну. Было восемь часов вечера и результаты голосования заполнили все экраны новостей в городе. Семь миллионов триста тысяч сто одиннадцать голосов было подано за снижение уровня наблюдения. Приблизительно три миллиона граждан голосовали против этой меры.

В этом районе итоги опроса, по всей видимости, пришлись по вкусу всем. Люди, казалось, опьянели от веселья и радости, а теперь двигались к таверне, чтобы опьянеть и от вина.

Троица прошла через широкий вход в огромный зал, разделенный на четыре отсека перегородками в половину высоты до потолка. В центре каждого отсека располагался большой бар в форме цветка клевера с четырьмя лепестками, окруженный танцевальной площадкой. Вдоль стен по кругу размещались столы и кабинки. Между ними повсюду огромные горшки с великолепными искусственными пималиями. Стены почти сплошь закрыты экранами, на которых показывали новости и разнообразные шоу. Хотя из-за гама неслышно было даже голосов дикторов, никому до этого не было дела.

— Они сходят с ума, предчувствуя свободу, — заметила Сник. — Свободу, которой они никогда не знали и никогда не увидели бы, если бы кучка радикалов не преподнесла ее им.

Все трое пробирались через толпу, направляясь к одному из столиков у стены.

Кэбтэб, очевидно, не слышал ее слов.

Дункан был к ней ближе.

— Вы рассуждаете как полицейский, — сказал он.

— Ничего подобного. Просто стараюсь мыслить трезво. Неужели это свойственно только органикам?

Они сели.

— По-моему, нам удалось захватить последний свободный столик, — прогремел Кэбтэб.

Дункан взглянул на экран.

— Осталось двадцать минут.

Падре наклонился так, что губы его почти прикоснулись к его уху.

— Думаете, она придет? По-моему, это место ни к черту не годится для ниспровергательных бесед. Тут надо орать во все горло, чтобы услышать самого себя.

— Лучше места просто не придумаешь. Ну кто здесь может нас подслушать? — возразил Дункан.

Изнывающая от жары и усталости официантка подошла к ним только через десять минут.

— Извините, друзья, — сказала она. — Сегодня у нас такой бедлам.

Сник заказала минеральной воды, Кэбтэб пива, а Дункан попросил принести ему бурбон. Официантка исчезла в воплях и водовороте. Когда через двадцать минут она появилась снова, выскочив из толпы, словно семечко из грейпфрута, вид у нее был еще более раздраженный. Она уже подходила к их столику, как вдруг кто-то толкнул ее. Поднос упал, и напитки расплескались. Официантка, извергая проклятия, подхватила поднос, повернулась и со всего маху ударила стоявшего рядом мужчину подносом по голове. Тот с криками о своей невиновности ударил официантку в живот. Кэбтэб заревел, вскочил со стула и бросился на мужчину. Какая-то женщина с воплем повалилась на официантку; та, стоя на четвереньках, судорожно хватала ртом воздух.

Дункан не успел толком понять, что произошло после этого. Казалось, вся таверна взорвалась, ввязавшись в драку. Люди царапались, вопили и выкрикивали угрозы, кто-то звал на помощь. Дункан как благоразумный человек, которому нечего делать в подобной потасовке, почти ползком пробрался мимо дерущихся к стене. Он дополз до стены и спрятался за перевернутым столом, прикрывшись им как щитом. Он ожидал, что и Сник присоединится к нему, однако к удивлению своему увидел, что она изо всех сил бьет какого-то мужчину ребром ладони по шее. Затем она скрылась из виду: отнюдь не худенькая женщина прыгнула на нее сзади, придавив своим телом. Один из мужчин, получив чувствительный подарок в челюсть, попятился назад и ударился спиной о стол, за которым укрылся Дункан, придавив его к стене. Когда Дункану удалось столом оттолкнуть мужчину, его компаньонов уже не было видно. Только где-то в стороне среди гиканья и грохота, перекрывая шум, падре угрожал кого-то покалечить.

«Как бы поступил в подобной ситуации Генрих V? — подумал Дункан. — Бросился бы в пекло и получил бы синяк под глаз, ему разбили бы нос, сломали челюсть, проломили бы череп, переломали хребет, отбили бы почки? Как поступил бы Фальстаф? Остался бы под прикрытием стола, объясняя свою трусость благоразумием».

Дункан нашел компромисс. Выбравшись из своего укрытия, он пополз вдоль стены к выходу. Если у Сник и Кэбтэба осталась хоть крупица разума, они тоже выберутся отсюда. Очень скоро сюда примчатся органики, вооруженные заточками, какими загоняют скот на бойне, и парализующим газом. Они арестуют всех подряд, а затем, чтобы отличить овец от козлищ, обдадут всех подозрительных туманом истины. Хотя по закону органики были обязаны ограничивать свои вопросы только непосредственно относящимися к делу, по которому были произведены аресты, они не всегда придерживались этого правила. Так или иначе, если Сник и Кэбтэба, надышавшихся туманом, попросят назвать свои имена, они невольно выдадут себя. На проверку понадобится всего несколько секунд — органики имеют прямой доступ к банку данных полиции. И тогда судьбу их предсказать нетрудно — посадят в стоунеры.

Рассказы Сник и Кэбтэба неизбежно выдадут и самого Дункана.

«Идиоты проклятые!» — пробормотал он.

Дункан остановился: какая-то женщина, падая, ударила его головой по ребрам. Ругаясь от боли, он полз изо всех сил.

— Ничего не выйдет! — завопил какой-то мужчина, ударив его ногой. Дункан бросился вперед, схватил мужчину за лодыжку и изо всех сил рванул ногу. Мужчина, падая, свалился на тела дерущихся. Дункан выпустил его ногу и кулаком ударил в пах, но тот все-таки успел двинуть коленом ему в челюсть. Боль ошеломила его. Несколько секунд Дункан не мог прийти в себя, не сознавая, кто он и где находится. Затем он, немного оправившись, снова пополз к выходу. Вдалеке уже слышался свист полицейских. Скоро органики будут здесь.

Дункан поднялся, оттолкнул в сторону пару переплетенных, орущих тел и, прижав голову к груди, буквально нырнул к двери. Замазанный кровью, задыхаясь, он вывалился за дверь, поднялся, и преодолев переход, ввалился в один из магазинов. На экране над дверью горела рекламная надпись: «Ибрагим Изимов. Сладости и разрешенные лекарства».

Покупателей не было, только хозяин или, может быть, служащий магазина.

— Что, черт возьми, там происходит? — спросил незнакомец — высокий, толстый, средних лет мужчина с бледной кожей, щеголяя густыми, пурпурного цвета, крашеными бакенбардами.

— Идиоты бесятся, — ответил Дункан. — Здесь есть запасной выход?

— Конечно. И не один. Подождите минутку. Я закрою магазин и пойду с вами.

Еще один Фальстаф, подумал Дункан. Ему вовсе не хотелось оставаться рядом с тем местом, где органики вот-вот начнут производить аресты. Его могут притянуть как свидетеля.

— Вы и есть Изимов? — спросил Дункан.

— Да. А вы Бивольф?

— Боже мой! — воскликнул Дункан. — Вы тот, кто должен встретить нас?

— Не совсем. Мне надо передать вам инструкции. Пошли!

— Мои друзья все еще находятся там, — сказал Дункан. — Если их арестуют…

Толстяк подошел к двери и осмотрел оба пути к переходу, по которому уже бежали мужчины и женщины в зеленой форме, дуя на ходу в свистки. Пока их было только пятеро, скоро появится подкрепление.

Не успел еще первый органик, замедляя бег, добраться до входа, Кэбтэб, увлекая за собой Сник, выскочил наружу. Его тело левиафана столкнулось с женщиной-органиком. Отлетев, она рухнула на землю. Второй органик — крупный мужчина — был сбит с ног могучим кулаком. Кэбтэб с львиным ревом побежал по переходу, таща за собой, словно торбу с овсом, тело Сник. Ее обмякшие ноги туфлями скребли землю. Подбежала еще одна женщина-органик, высокая и крепкая. Она попыталась прыснуть в лицо Кэбтэба парализующий газ. Падре, задержав дыхание, перестал вопить. Кулак его еще раз метнулся вперед, выбив баллон из рук женщины. Затем следующим ударом он сбил ее с ног, угодив в подбородок.

Из таверны вывалилась целая толпа, отгородившая падре от двух других органиков. С обеих сторон по переходу набегал зеленый рой полицейских.

Изимов уже выключил в магазине свет. Дункан держал дверь открытой, пока Кэбтэб со Сник не оказались внутри. Он захлопнул дверь, однако закрыть ее на замок не мог. Замка здесь, как и во всех магазинах, не принадлежавших государству, попросту не было.

— Ради Бога, надо сматываться отсюда! — воскликнул Изимов и побежал к запасному выходу. В свете, пробивавшемся через окна из перехода, Дункан рассмотрел опухшие глаза, вздутые губы Кэбтэба и Сник, кровавые царапины.

— Ну что, вам все-таки удалось втянуть нас еще в одну передрягу, — сказал Дункан.

— Да черт с ним! Позабавились! — невозмутимо ответил падре.

— Мне очень жаль, — задыхаясь, сказала Сник. — Хотя удалось выпустить немного пара. Я чувствовала такую злость. Правда, было бы куда приятнее отлупить полицейских.

Компания поспешила через магазин вслед за Изимовым. В соседнем помещении им встретились несколько посетителей и работников магазина, с удивлением смотревших на них. Они выскочили в другой переход. На карте он был обозначен номером 10АВ3 и назывался Авеню Долгожданной Колесницы. На нескольких экранах, висевших между магазинами, уже показывали вспыхнувшее бесчинство: журналисты прибыли к месту происшествия сразу же вслед за полицией.

Изимов, отдуваясь и покрывшись потом, словно в сауне, повел их по переходу. Они пробежали около сотни футов. Там он заскочил в магазин, затем через него в другой, и они оказались еще в одном переходе — полуделовой, полужилой части квартала. Пробежав еще ярдов сто, Изимов остановился у полированной, окрашенной во все цвета радуги, двери, которая странным образом гармонировала с его ярких цветов одеждой. Изимов вставил идентификационную карточку в щель, и дверь распахнулась внутрь помещения. Он вошел. Сам собой зажегся свет.

Проведя своих спутников через прихожую, он сказал:

— Прежде всего надо избавиться от синяков и кровоподтеков.

На это ушло не так уж много времени — лекарств в общественной аптечке в ванной было достаточно. Через двадцать минут лица со следами потасовки приобрели более-менее здоровый вид.

— Вот вам современная медицинская наука, — сказал Изимов, пригласив всех в гостиную. Он вздохнул. — Если бы мы могли излечить все социальные язвы микстурой из бутылки. — Изимов остановился и взмахнул рукой. — Устраивайтесь поудобнее. Я предложил бы вам выпить, но, думаю, на сегодня уже достаточно.

— Может быть, от нас и пахнет как после попойки, — отрезала Сник, — только вот сделать хоть глоток мы так и не успели.

— Все равно, я не припас спиртного, — с некоторым самодовольством произнес Изимов. — А лазить по личным шкафам людей других дней я не привык. Так или иначе, оставаться здесь долго вам не придется. В мои планы не входило приводить вас сюда. Я собирался встретиться с вами в этом пристанище порока, в таверне, да и то только для того, чтобы передать вам информацию, которую мне приказали довести до вас. Я возвращаюсь в магазин. Если магазин закроется раньше десяти, это вызовет подозрение. К тому же, заметь полицейские, что он закрыт, на меня наложат штраф. Что я скажу? Что беспокоился из-за этой свалки, не хотел, чтобы пьяные забрались ко мне и все побили? И вообще…

— Какое все это имеет значение? — сказала Сник. — Если надо быстро уходить, говорите.

— Да, да, конечно, — напряженно произнес Изимов. — Теперь ситуация изменилась. Кто может сказать, к каким последствиям приведет эта неожиданная драка? Видимо, мне придется подождать, пока со мной выйдут на связь. Тот, кто передает мне информацию. возможно, захочет внести коррективы в наш план. Нужен новый подход, адекватный изменившимся обстоятельствам. А вдруг вам теперь не следует знать, что я должен был сообщить. Бог свидетель, теперь, когда вы привлекли к себе внимание полиции, мы все в опасности.

Изимов достал из кармана кусок плотной бумаги и вытер лоб от пота.

— Все произошло так быстро. Сомневаюсь, чтобы органики смогли опознать нас, — сказал Дункан. — Ради Бога, человек! Мы так долго блуждали впотьмах. Мы изголодались по информации и жаждем хоть что-то сделать для организации. Подумайте, если вы не выполните приказ, у вас могут возникнуть большие проблемы с начальством. Рассказывайте. Затем, как только наши синяки пройдут, мы уйдем.