Столетнее проклятие

Старший церковник подошел к Авалон.

— Миледи, я весьма обеспокоен твоим нездоровьем, однако же ты говоришь, что с тобою до сих пор обходились достойно. Видишь ли, мы не можем долее задерживаться здесь. Нам велено не оставаться на ночь в Савере, а вернуться немедленно.

— Понимаю, — сказала Авалон.

— Я буду молить всевышнего, дабы ты следовала наставлениям этого человека, который, как и мы, присягнул защищать тебя. Мы вернемся, как только нам будет что тебе сообщить.

— Надеюсь, что это дело разрешится скоро, — пробормотала Авалон.

— И я также, дитя мое. Быть может, ты хочешь передать что-нибудь своим кузенам?

— Только то, милорд, что я молюсь за их здравие, — ровным тоном ответила Авалон.

— Превосходно.

Авалон присела перед ним в реверансе и добавила:

— Не будете ли вы, милорд, так добры передать леди Мэрибел из Гаттинга, что я благополучна и ей также желаю благополучия?

— Непременно, леди Авалон.

Она снова присела в реверансе, уже перед всеми четырьмя гостями, и направилась к двери. Бальтазар, шурша одеждами, пошел за ней. Авалон уже потянулась к дверной ручке, но тут оглянулась, словно лишь сейчас вспомнила нечто важное.

— Прошу прощенья, добрые господа. У меня есть еще одна просьба.

Все четверо выжидательно смотрели на нее.

— Сообщите моему кузену Брайсу, что я прошу как можно скорее прислать сюда, в Савер, мои вещи. У меня здесь только одно платье, и это весьма затрудняет мне жизнь. Там, в Трэли, остались мои сундуки. Моя тамошняя служанка знает, какие вещи я имею в виду. Если бы кузен отправил их сюда, я была бы так благодарна…

Мужчины согласно кивнули, но Авалон боялась все же, что этого недостаточно. Мысленно прикоснувшись к сознанию Малькольмова посланника, она прибавила вслух:

— Скажите моему кузену, милорды, что мне надоело все время носить тартан. Уверена, что он меня поймет.

И поспешила уйти прежде, чем посланник шотландского короля не почувствовал себя оскорбленным.

Бальтазар вышел следом и плотно прикрыл за ними дверь.

Авалон вернулась в свою комнату, потому что ей больше некуда было уйти. Кроме того, нужно было обдумать происшедшее. Бальтазар следовал за ней как тень — безмолвный свидетель того, как она, повинуясь непонятному порыву, перечеркнула все свои прежние планы.

Тесная комнатушка нисколько не изменилась. Все так же стояла на столике миска с похлебкой, и в узком окне все так же клубились набрякшие дождем тучи.

Маг распахнул перед ней дверь, пропустил в комнату и остановился, словно ожидая чего-то.

Авалон оглянулась на него.

— У тебя найдется другая повязка? — спросила она.

Бальтазар неизвестно откуда извлек ярко-розовый шарф, расшитый серебряной нитью.

Авалон улыбнулась, глядя, как он пристраивает в повязку ее больную руку.

— Поистине мастерское притворство, — заметил маг.

— Я не притворялась, — ответила Авалон. — Что случилось с твоим господином?

— О чем ты, леди?

Авалон проверила, удобно ли руке в новой повязке, испытующе оглядела мавра — и наконец решилась проверить свою догадку.

— Маркус Кинкардин, — сказала она тихо, — одержим демоном.

Маг изогнул бровь, затем отошел к двери и захлопнул ее, чтобы часовые не услышали их разговора.

— Ты должен об этом знать. Ты святой человек и много путешествовал вместе с ним.

— Леди, ты имеешь в виду нечистого? — В небрежном тоне Бальтазара таился явный намек.

Авалон вспомнила свою химеру — бесплотное создание, своего врага и союзника. Однако она твердо знала, что химера, как и змея, овладевшая Маркусом, не имеет никакого отношения к Повелителю Зла.

— Нет, это не дьявол, — сказала она. — Просто нечто. Я видела это сама, когда стояла рядом с ним перед этими людьми.

— И что же ты видела? — спросил маг.

— Змею, — ответила Авалон. — Змею, которая овладела им.

Бальтазар сложил руки на груди.

— Миледи весьма проницательна.

— Что же это было такое? Оно настолько овладело Маркусом, что я испугалась за его жизнь. Он мог натворить невесть что. Он… не был собой.

— В каждом из нас есть нечто подобное. В каждом из нас сокрыт маятник, который склоняется то к добру, то ко злу. Порой, однако, зло, причиненное извне, проникает внутрь и терзает дух своего господина.

— Как же это могло случиться? — прошептала Авалон.

— Душе его была нанесена мучительная рана. Таково мое предположение.

— Так ты не знаешь наверняка?

— Не мне пристало рассказывать об этом, леди.

Маг поклонился ей и открыл дверь.

— Скажи своему господину, что я хочу поговорить с ним, — бросила вслед ему Авалон.

— Непременно скажу, миледи.

И снова Авалон осталась одна. Похлебка совсем остыла и покрылась слоем жира, но Авалон все же съела ее, ложку за ложкой, отрешенно глядя на то, как за окном все сгущаются тучи. Прогремел отдаленный гром.

Она почувствовала присутствие Маркуса Кинкардина, едва он вошел в комнату, хотя дверь на смазанных петлях даже не скрипнула и сам он не произнес ни слова.

Неужели так и будет всегда? Неужели она всегда будет думать только о нем, чувствовать только его, а затем уже весь остальной мир? Авалон покачала головой, отгоняя неуместные мысли.

— Милорд, — сказала она, не оборачиваясь, — я больше не хочу сидеть, как пленница, взаперти.

Маркус ничего не ответил. Авалон мысленно сосчитала до двадцати и обернулась.

Он стоял, прислонившись к столику, как в прошлый раз, когда говорил о ее упрямстве, и держал руки за спиной. Теперь его волосы не были стянуты на затылке. Они рассыпались по плечам иссиня-черными волнами, чернее, чем полосы на тартане. Едва заметно склонив голову к плечу, Маркус разглядывал ее блестящими голубыми глазами. В его взгляде не было и тени змеи. Змея исчезла.

— Нельзя держать меня под замком, — сказала Авалон. — Я этого не переношу.

Она говорила и не верила собственным ушам. Неужели это она, сама, дает в руки Маркусу такое грозное оружие?

— Понимаю. — Маркус не шелохнулся. В грозовом полумраке казалось, что он соткан из теней и слепящего блеска молний.

Авалон приложила все силы, чтобы в голосе ее не прозвучала мольба.

— Я сказала посланникам, что на некоторое время останусь здесь, в Савере.

В ответ Маркус лишь скривил губы. Авалон продолжала говорить, старательно отгоняя ощущение, что он втайне издевается над ней.

— И поскольку это так, я не вижу больше смысла держать меня взаперти. Я сама, добровольно соглашаюсь остаться здесь — по крайней мере, на время.

Порыв ветра из окна толкнул ее в спину, разметал длинные пряди серебристых волос, бросил их на лицо. Авалон тряхнула головой, придержала здоровой рукой непокорные локоны.

— Кажется, я должен поблагодарить тебя за то, что ты спасла мне жизнь, — произнес Маркус, наблюдая за проделками ветра.

— А! — пробормотала Авалон. — Да ладно… — Отчего-то эти слова взволновали ее, и она, чтобы успокоиться, стала с нарочитым вниманием разглядывать шероховатую каменную кладку стены.

— Уже во второй раз, — прибавил Маркус. Теперь он смотрел прямо на нее.

— Дважды? — смятенно отозвалась Авалон. — Не думаю.

— Именно так. — Маркус шагнул вперед — и снова Авалон ощутила на себе леденящий взор бесплотной змеи. Как это она до сих пор не разглядела? Демон, овладевший Маркусом, живехонек, просто сейчас его сдерживает стальная воля человека. «Должно быть, виной всему буря», — подумала Авалон. Как ни странно, она не испугалась, а развеселилась. Она отвлеклась, невольно прислушиваясь к раскатам грома.

Маркус остановился шагах в двух от нее и смотрел в упор, все так же саркастически усмехаясь.

— Сначала ты спасла меня от гибели под копытами жеребца, — еле слышно проговорил он. — Потом — от людей, которые, сидя под моим кровом, за моим столом, объявили, что хотят отнять у меня жену.

— Но я не…

— Будь уверена, Авалон, я бы никогда этого не допустил. Пусть себе настрочат хоть сотню эдиктов, но ты принадлежишь мне и останешься со мной и моим кланом. Чтобы отнять тебя, им придется вначале убить меня.

Буря все бесновалась за окном, и потоки дождя хлестали по стене замка.

— Но ведь я осталась, — бросила Авалон, повысив голос, чтобы перекричать рев бури.

— Да, — кивнул Маркус. — Осталась.

И вдруг бережно и властно взял ее ладонь в свои. В его смуглых, жестких, натруженных руках пальцы Авалон казались совсем хрупкими, почти прозрачными. Маркус держал ее руку легко, нисколько не применяя силы, но от этого прикосновения Авалон бросило в жар, словно она вдруг оказалась в его объятьях. Она попыталась скрыть свое смятение, но безуспешно. Маркус видел ее насквозь.

По губам его скользнула медленная, чувственная улыбка.

— Я рад, Авалон, что ты решила остаться. Это многое упрощает.

Она и глазом моргнуть не успела, а он уже шагнул к двери, чтобы уйти неведомо куда и неведомо когда появиться снова. Ужаснувшись этой мысли, Авалон бросилась вдогонку и настигла Маркуса уже на пороге, когда он собирался захлопнуть дверь.

— Милорд! — воскликнула она, хватаясь за засов.

Маркус обернулся, окинул ее испытующим взглядом.

— Я больше не хочу сидеть взаперти, — повторила Авалон, кусая губы.

— Когда наши знатные гости уедут, ты вольна будешь свободно бродить по замку. До тех пор, миледи, окажи мне честь и побудь еще немного в этой комнате. Понимаешь ли, мне так спокойней.

Авалон молча выпустила засов.

— И кстати, леди Авалон, еще одна безделица. Ты сказала, что останешься в замке «на некоторое время». Надеюсь, когда ты передумаешь и решишь уехать, то соблаговолишь вначале известить об этом меня. Очень уж накладно будет посылать на поиски целое войско.

Часовой толкнул дверь, и, покуда она медленно закрывалась, Авалон видела в щели непроницаемое смуглое лицо Маркуса. Да, змея в нем жива. И именно она сейчас, усмехаясь, глядела на Авалон.

Не прошло и часа, как девушка увидела из окна всадников, исчезающих за поворотом дороги. Их штандарты промокли насквозь, но реяли все так же высоко и гордо.

Отойдя от окна, Авалон толкнула дверь комнаты — и та лениво распахнулась, открывая ей путь на свободу.

8.

Буря превратила круглую башню в таинственное обиталище сумрака — холодок, сумятица теней, свежесть дождя.

Маркус не стал зажигать ни ламп, ни факелов. Ему нравилось, когда башню озаряли только вспышки молний и серебряные струи дождя. Этот призрачный свет говорил ему, что в мире есть не только пустыни с их песком, солнцем и иссушающей жаждой. Залитая дождем круглая башня была полной противоположностью Святой Земле. Все равно что рай по сравнению с адом. Если бы проливной дождь шел над башней целую вечность, Маркус посчитал бы это небесным благословением.

Этим преклонением перед даром небес — обыкновенным дождем — Маркус был обязан своему рыцарю, сэру Трюгве.

Сэр Трюгве обучался поочередно в нескольких монастырях и с возрастом стал ревностным поборником дела Христова. К тому времени, когда Маркус поступил к нему в оруженосцы, этот достойный рыцарь требовал, дабы вся его свита и челядь молилась по меньшей мере четырежды в день. Немало часов отстоял Маркус на коленях перед каменным алтарем родовой часовни в крохотном английском поместье, которое служило обиталищем Трюгве.

Заветнейшей мечтой этого достойного рыцаря было совершить паломничество в святейший город мира — Иерусалим. Однако известия, что неверные в Святой Земле набирают силу, что они повсюду грабят и уничтожают христианские святыни, распалили кровь рыцаря. Церковь бросила клич, призывая на помощь добрых христиан, и сэр Трюгве понял, что нашел свою цель в жизни.

Маркусу было всего пятнадцать, когда они отправились в крестовый поход. Они получили от папы отпущение грехов, и сэр Трюгве сообщил своему оруженосцу, что за добрые деяния им теперь уготовано место в раю. «А это, — продолжал рыцарь, ликующе глядя на своего юного спутника, — и есть то, что отличает людей от животных». Их ждет священная война за правое дело, и они блаженны уже потому, что станут малой частью этого великого деяния.

Маркус верил ему. Да и почему бы не верить? При всей своей набожности сэр Трюгве был восхитительно не похож на Хэнока Кинкардина. Впервые в жизни юный Маркус услыхал от зрелого мужчины не презрительную ругань, а одобрение и похвалу.

А потому он старался во всем сравняться со своим благодетелем. Всей душой воспринял он зов Церкви и воинственный клич: «Так хочет бог!» — ибо думал, что бог и вправду этого хочет, а он, Маркус Кинкардин, — всего лишь воин, исполняющий его волю.

Но, столь доблестный в речах, в бою сэр Трюгве оказался отнюдь не из первых. Истинную славу завоевал его оруженосец. Рано возмужавший под жестокими лучами палящего пустынного солнца, Маркус сражался отважней, чем многие опытные воины, и очень скоро заслужил прозвище Убийцы Неверных.

Если сэр Трюгве и завидовал своему оруженосцу, то очень скоро преодолел зависть и искренне радовался успехам Маркуса, тем более что отсвет его славы падал и на набожного рыцаря. Сэр Трюгве так упивался этой славой, что отказался возвращаться домой даже после того, как объявили конец крестового похода и почти все французские и германские рыцари покинули Святую Землю. Лишь горстка самых упорных осталась продолжать священную войну.

Сэр Трюгве и его оруженосец лишились не только своих солдат, но и слуг — в одну из звездных ночей те тайком выбрались из лагеря и назад уже не вернулись. К тому же они увели с собой всех лошадей и верблюдов.

— Истинный христианин никогда не отречется от своего долга! — объявил сэр Трюгве. — Мы продолжим войну, мой мальчик. Мы служим богу, и только ему!

Его религиозный пыл был неподдельным. И, казалось, так же неподдельно гордится он своим оруженосцем. Растущая досада сэра Трюгве выражалась в том, что он по сто раз в день твердил молитвы, все громче и громче взывая к господу. Иногда, а потом все чаще и чаще, он в присутствии Маркуса падал оземь и катался в пыли, корчась и плюясь в религиозном экстазе.

Последний такой припадок случился как раз на подступах к Дамаску, захваченному мусульманами. Очнувшись от припадка, сэр Трюгве объявил, что господь говорил с ним устами ангела и пожелал, чтобы сэр Трюгве исполнил священную миссию, которая никому иному не под силу.

Сэр Трюгве должен был не более не менее как освободить от неверных Дамаск. Войско господне состояло из одного полоумного рыцаря и его перепуганного оруженосца.

Гром раскатился совсем близко, вернув Маркуса в блаженную прохладу залитой дождем круглой башни.

В рукоять испанского меча, который Маркус носил у пояса, некий ревностный рыцарь давным-давно вделал крохотный осколок янтаря, якобы отколовшийся от гроба святого Катберта. Осколок держался на диво прочно. Маркус, бывало, часами просиживал над мечом, ломая голову, как бы извлечь из рукояти эту сомнительную реликвию.

В конце концов он махнул рукой и отступился. Не из почтения к давно упокоившемуся святому, а из боязни нарушить гармонию великолепного меча.

Сейчас, в сумеречном свете бури, блеск янтарного осколка был почти незаметен — его затмевало сияние серебра и рубиновых кабошонов, которыми была украшена рукоять.

Маркус сидел за столом, как раз там, где не так давно восседал старший церковник, и снова, в который уже раз, разглядывал янтарный осколок, дивясь тому, что он не выпал даже в самых жестоких боях.

Совсем недавно тут стояла Авалон. Стояла у самого стола, даже ближе, чем Маркус, выслушивая наглые требования папских посланников. Храбрая девчонка. Она даже и не представляет себе, что могли бы сотворить с ней эти слуги господни…

В башню вошел Бальтазар и небрежной походкой направился к дубовому, обитому потертой кожей креслу.

— Зрите, се идет невеста, — процитировал он, плавно взмахнув рукой.

Поскольку Бальтазар был уже третьим человеком, сообщавшим лэрду о том, что его нареченная от-правилась прогуляться, Маркус лишь кивнул в ответ, не сводя глаз с янтарного осколка.

— Далеко не уйдет, — наконец сказал он.

— Вот как? — Бальтазар откинулся на спинку кресла.

Маркус издал короткий смешок.

— Если ты еще не заметил, то здесь, в замке, и идти-то некуда. Половина Савера лежит в развалинах, а снаружи льет как из ведра.

— Это правда, — признал Бальтазар.

Дождь молотил по крыше, стекал ручьями по стеклу, размывая осенние краски пейзажа. Что ж, подумал Маркус, по крайней мере, в жилой части Савера зимой будет тепло. Хотя бы на это у них хватило средств.

— А ты знаешь, что мой отец после того, как обвалилась крыша конюшни, держал коней в западной башне? — спросил он вслух, глядя на струи дождя. — Он сказал, что кони важнее каменных хором.

— Мудрый человек, — заметил Бальтазар.

— Это что-то новенькое: Хэнок — и вдруг мудрый!

— Кони стоят денег, и немалых, а камня в этих краях навалом.

В кабинет заглянула женщина.

— Прошу прощенья, лэрд, — сказала она, увидев Маркуса, — ваша невеста вышла из своей комнаты, вы знаете?

— Знаю, — кратко ответил Маркус.

Женщина помолчала, выжидательно глядя на него, но, так ничего и не дождавшись, исчезла.

Маркус провел рукой по волосам и наконец обратил свой взгляд на груду писем, свитков и клочков бумаги, которая громоздилась на его столе. Столько дел! Он так измучился, что хотелось закрыть глаза и послать к чертям весь этот хлам. Или себя самого.

— Скоро твоей нареченной доставят одежду, — лениво заметил Бальтазар.

— Одежду?

— Ее пришлют из замка твоего врага.

— На кой дьявол ей понадобилась одежда?

Бальтазар отвел взгляд. В комнату заглянул стражник, коротко поклонился лэрду.

— Невеста вышла из своей комнаты, — озабоченно сообщил он.

— Знаю, — терпеливо вздохнул Маркус.

— Она сейчас в кладовой, — прибавил стражник.

— Пусть ее.

Стражник поклонился и ушел.

Груда бумаг расползлась по всему столу. Здесь были счета и деловые записи, сделанные рукой отца. Разобрать почерк было почти невозможно. Овца с ягненком выданы в возмещение за потерю дома. Три овцы выданы странствующему священнику в уплату за службу. Спор о восьми локтях шерстяной ткани. Жалоба крестьянина на соседа, который засеял овсом пять рядов чужого поля, оставленного под ячмень. И так далее, и тому подобное — до бесконечности.

— И что же ты теперь будешь делать, Кинкардин? — дружелюбно осведомился Бальтазар, поблескивая глазами из глубины кресла. — Ждать, покуда твой король позволит тебе жениться на этой женщине?

— У меня уже есть его дозволение, — буркнул Маркус, мгновенно ощетинившись. — Я не этого жду.

— Стало быть, дозволения английского короля?

— Или папы?

— Мне плевать на их дозволение. И оно мне не нужно.

— И все-таки ты ждешь. Чего же?

Маркус пожал плечами и снова склонился над грудой бумаг. Бальтазар помолчал, не сводя с него пристального взгляда.

— Ты не боишься, что англичане вернутся и заберут у тебя нареченную?

— Нет, — коротко ответил Маркус. — Этому не бывать.

— Ты уверен?

— Не важно. Пусть себе попытаются, но они ее не получат. Мы поженимся прежде, чем папа решит, брать ли ему взятку от де Фаруша.

— Она настоящее сокровище, — заметил Бальтазар, не сводя с него глаз. — Истинный алмаз в драгоценной оправе.

— Прежде всего она женщина, — ответил Маркус.

Уж об этом он никогда не забывал: мягкие вишневые губы, сладкий жар поцелуя, пронизавший его до глубины души…

— Алмаз, — повторил Бальтазар, — которым мечтают завладеть могущественные люди. Люди, заручившиеся поддержкой сильных мира сего.

Маркус по-прежнему хмуро смотрел на бумаги, всем сердцем впитывая каждое слово этой правдивой речи.

— А ты все ждешь, — заключил Бальтазар и смолк, так и не произнеся неизбежного вопроса.

— Я должен… — Маркус осекся, не в силах выразить словами свои чувства.

Он хотел добиться доверия Авалон, доказать ей, что он ее достоин, что не уподобится своему отцу… Словом, он хотел завоевать Авалон — но не силой.

Бальтазар молча смотрел на него — и, как всегда, видел насквозь.

— Завоевать такую женщину, — сказал он вслух, — может только самый отважный.

Маркус с силой потер ладонями глаза и коротко вздохнул.

В комнату вошла кухарка. Как же ее зовут? Тара? Тела? Ах да, Теган.

— Лэрд, невеста ушла из кладовой. Говорила, что хочет, мол, осмотреть южную башню, — смиренно доложила кухарка.

— Спасибо.

Бумаги могут подождать. Они ждали уже так долго, порой по нескольку лет, подождут и еще один день. Или неделю. Маркус отодвинул кресло и встал. И чем только, черт возьми, занимался тут Хэнок?

— Куда ты? — спросил Бальтазар, не скрывая своего веселья.

— В южную башню, — на ходу ответил Маркус. — Что-то давно я там не бывал.

Южная башня, насколько помнил Маркус, не нуждалась в значительном ремонте — лестницы там были надежные, балки прочные. Быть может, Хэнок так заботился о ней потому, что она была обращена к границе с древним врагом Шотландии — Англией.

Маркус сохранил обычай своего отца постоянно сменять в башне дозорных, которые не сводили глаз с юга.

Правда, когда Маркус поднялся сейчас на вершину башни, он обнаружил, что дозорный смотрит вовсе не на юг.

Выбравшись наверх, Маркус увидел, что дождь, как по волшебству, прекратился и в разрывах туч искрятся ранние звезды, хотя небо на западе еще переливалось розовато-лиловыми оттенками недавнего заката. А на мокрой от дождя площадке, осененная алмазным сиянием звезд, стояла леди Авалон де Фаруш и вела дружескую беседу с дозорными и компанией мальчишек.

Маркус ничего не мог с собой поделать — он остановился, любуясь Авалон. Если Трюгве и вправду видел когда-нибудь ангела во плоти, вряд ли этот ангел был прекрасней этой девушки с заплетенными в косу серебристыми волосами, в которых искрился звездный свет. Глаза ее, окаймленные черными пушистыми ресницами, казались сейчас непроглядными, как ночь, на губах играла беспечная улыбка.

Никогда прежде Маркус не видел ее такой: веселой, легкомысленной, дружелюбной. Отвечая на вопрос одного из мальчиков, она повела в воздухе рукой, и этот женственный, но сильный жест словно рассек вечерний сумрак. Потом Авалон повторила это движение уже медленней, показывая и разъясняя. Другой мальчик что-то сказал, и она рассмеялась. Все ее собеседники радостно подхватили этот переливчатый смех. Зачарованный, Маркус подошел ближе.

— Нет, — говорила в эту минуту Авалон, — никто еще ни разу не бежал от меня, ни в бою, ни…

Она осеклась прежде, чем увидела Маркуса, и быстро обернулась.

Маркус мог бы смотреть на нее целую вечность. Ничего на свете он не желал так, как заглядеться в ее глаза цвета сказочного вереска — да так и утонуть в этих глазах, навсегда остаться в чудесном мире, имя которому — Авалон.

Но тут девушка наконец разглядела его, и ее улыбка тотчас погасла, в чудесных глазах мелькнула настороженность.

«Не бойся меня», — почти взмолился Маркус. Он мог бы поклясться, что Авалон вздрогнула.

Она слышала, в самом деле слышала его мысль!

Теперь уже Маркуса заметили и остальные участники беседы. Дозорные поспешно вернулись на свои места, а мальчишки, разинув рты, глазели то на него, то на Авалон.

— Добрый вечер, — сказал Маркус первое, что пришло ему в голову.

Мальчишки нестройным хором ответили на его приветствие; Авалон промолчала, опустив глаза.

С минуту все стояли недвижно. Затем мальчишки расступились, принимая Маркуса в свой тесный круг.

— А ты, лэрд, можешь ударить так, как бьет миледи? — спросил самый храбрый из них.

— Ну, ударить-то я могу, но совсем не так, как миледи. Она обладает особым умением.

— Этому может научиться всякий, — поспешно возразила Авалон.

Мальчишки тотчас обернулись к ней, и глаза их загорелись восторженной надеждой.

— А нас ты научишь, миледи? — спросил все тот же юный храбрец.

Авалон заколебалась, быстро глянула на Маркуса, но тут же отвела взгляд. Звездный свет очертил ее лицо и губы, дрожал на кончиках ресниц, словно оттеняя ее красоту.

— Научу, если смогу, — наконец сказала она.

Маркус скрестил руки на груди.

— Отчего же не сможешь, леди Авалон?

Это был еще один вызов; похоже, он был просто обречен постоянно задирать ее.

Авалон подняла голову, в упор глянула на него.

— Научу, если будет время, — уточнила она, и мальчишки разразились восторженными воплями.

На радостях они принялись тут же обсуждать, как они будут обучаться, без спроса решая, когда лучше начать и где проводить занятия.

— Погодите, ребята, — вмешался Маркус. — Миледи еще не вполне здорова, так что с воинской наукой придется подождать.

Мальчишки унялись, не сдержав разочарованных восклицаний. Послушав их, Авалон покачала головой.

— Если ваш лэрд разрешит, мы можем начать хоть завтра, — сказала она. — Я скажу вам, что нужно делать, а вы будете практиковаться у меня на глазах. Для начала неплохо.

Двенадцать пар сияющих детских глаз с немой мольбой воззрились на Маркуса, и тот сделал вид, что сдается.

— Как пожелаешь, — ответил он, обращаясь к Авалон, и наклонил голову, чтобы скрыть торжествующую улыбку. Вот и еще одна ниточка, которая привяжет ее к Саверу! Маркус мысленно возблагодарил бога за назойливость мальчишек.

Впрочем, эта назойливость имела и свою оборотную сторону. Мальчики никак не хотели уходить, даже когда Маркус наградил их строгим и выразительным взглядом. Обступив Авалон, они забросали ее вопросами и шумно переговаривались, не дожидаясь ее ответов. Авалон заметила нетерпение Маркуса. На губах ее играла дразнящая улыбка, то ускользая, то появляясь вновь.

Наконец Маркус не выдержал и велел мальчишкам разойтись — леди никуда не денется, и они смогут поговорить с ней завтра.

Мальчишки тотчас умчались прочь, восторженно болтая о великом воинском будущем, которое обеспечат им уроки девы-воина.

Авалон молчала, глядя на юг. Из лесного моря выступали нагие вершины гор. Маркус лишь сейчас заметил, что повязка у нее другого цвета. Ему смутно помнился нелегкий разговор с посланцами королей и папы. Да, именно тогда Авалон вынула из повязки больную руку и с изумительной стойкостью доказала незваным гостям, что она здорова. Маркус как-то смутно видел это, слишком много речей и поступков переплелось тогда в комнате. Он только сейчас задумался над тем, почему Авалон так поступила.

Посланники королей и Церкви наверняка не пришли бы в восторг, реши они хоть на миг, что с Авалон дурно обращались. Они ухватились бы за любую мелочь, которая подкрепила бы их требования. Похоже, Авалон понимала это так же хорошо, как он сам, — и все же встала на его сторону. С царственным достоинством отмела она все их нарочитое беспокойство о ее здоровье и тем самым помешала Маркусу совершить необдуманный поступок.

Сейчас он подошел к ней, встал рядом.

— У тебя новая повязка? — спросил он.

Макушкой Авалон едва доставала ему до плеча; она посмотрела на повязку и улыбнулась.

— Да. Мне дал ее твой маг, — и Авалон взглянула прямо в глаза Маркусу.

— Кто? — изумился тот.

— Святой человек, — поправилась Авалон. — Бальтазар.

— Маг! — ухмыльнулся Маркус. — Он был бы польщен, услышав это!

— Ты думаешь, ему бы это понравилось?

— О да, и я вполне согласен с тобой. — Маркус оперся локтями о кромку парапета, глядя на небо. — Маг — это самое подходящее для него слово.

— Такова его суть, — серьезно ответила Авалон.

Маркус не удержался от искушения:

— А какова, по-твоему, моя суть?

Авалон не на шутку задумалась, и ее высокий чистый лоб прорезала чуть заметная морщинка.

— Ты… ты — лэрд. Ты держишься властно и важно, и это, я думаю, у тебя врожденное. Но еще ты всегда начеку. Этому ты, верно, научился.

— Начеку, — зачарованно повторил он.

— Ты всегда насторожен. И быстр. Стремителен, словно сокол.

В Египте, еще будучи оруженосцем, Маркус видел как-то сокола, плененного охотником, сокола со светлыми безжалостными глазами и длинными заостренными крыльями. Видимо, его ранили во время поимки, потому что он все время поджимал одну лапу. Маркус хотел выкупить его и освободить, но сэр Трюгве ему не позволил, сказав, что это легкомыслие. Если б Маркус тогда дал себе труд задуматься, он бы гораздо раньше разглядел истинную сущность своего рыцаря.

Маркус так и не забыл этого сокола — плененного, но не побежденного.

Авалон медленно покивала собственным мыслям.

— Да, сокол, — вполголоса проговорила она и, пораженная новой мыслью, добавила: — Сокол может убить змею.

Маркус не мог понять, что она имеет в виду.

— Так я сокол или змея? — серьезно спросил он.

— Сокол, — тут же ответила Авалон. — Ты — сокол, всегда помни об этом.

Если б кто-то их сейчас слышал, то решил бы, что они спятили. Но Маркус испытал вдруг огромное облегчение, словно Авалон только что избавила его от застарелого страха. Как же он благодарен ей! Он — сокол!

— Твои люди разговаривали со мной, — сказала между тем Авалон. — Я подумала, что тебе следует это знать.

— Что знать? — спросил Маркус, все еще с трудом сдерживая ликование.

— Им приходится трудно, милорд.

— Я бы предпочел, чтобы ты называла меня Маркусом, — наконец произнес он вслух то, что давно вертелось на языке. Авалон явно опешила. — Это ведь так легко, — поддразнил ее Маркус. — Всего лишь коротенькое имя…

— Ты не слушаешь меня, милорд, — упрекнула она. — Я говорю о твоих людях.

— Нет, я слушаю, — возразил Маркус, посерьезнев. — Стало быть, они рассказывают тебе о своих трудностях?

— Да.

— А чего же ты ждала, Авалон? Ты же знаешь, кем они тебя считают, кто ты для всего клана. И еще удивляешься, что к тебе приходят за утешением?

— Но ведь я ничего не могу для них сделать! Я пыталась им это объяснить, но…

— Для большинства из них достаточно уже и того, что ты здесь.

— Этого недостаточно, Маркус, и мы оба это прекрасно знаем! — с горячностью возразила Авалон.