Столетнее проклятие

Девушка отдернула руку. На пальце выступила яркая капелька крови. Отчего-то Авалон вдруг захотелось плакать.

— Ой, миледи, — произнес за ее спиной девичий голос, — вы поосторожней с этими шипами. Они так колются.

Сунув под мышку корзинку с шерстью, девочка взяла ладонь Авалон и осмотрела царапину. Другие девочки бросили работу и окружили их.

— Могло быть и хуже, — заметила одна.

— Нужно выдавить кончик шипа, — посоветовала другая.

— Ага, — согласилась девочка, державшая руку Авалон, и принялась давить на уколотый палец, покуда из ранки не вытекла круглая капля алой крови.

— Если шип останется в ранке, будет ужасно чесаться, — со знанием дела пояснила девочка.

Авалон окинула взглядом своих добровольных спасительниц и лишь сейчас заметила, что их ладони и пальцы обмотаны полосками полотна. И все равно на руках у них было множество царапин.

— Видно, я не такая милая, если шипы ежевики не склоняются передо мной, — неловко пошутила Авалон и тут же пожалела, что так легкомысленно говорит об их священной легенде.

Девочки приняли ее слова всерьез и, качая головами, наперебой залепетали, что миледи, мол, конечно, такая же милая, как жена древнего лэрда. Это шипы ежевики, видно, переменили свой нрав из-за проклятия.

Авалон мучительно было думать, что эти доверчивые болтушки и впрямь считают, будто она — живое воплощение легенды, когда на самом деле она ничего, ничего не может сделать, чтобы оправдать такую безоглядную веру.

— Что случилось? — спросил Маркус.

Он подошел незаметно, решив, как видно, узнать, отчего девочки бросили работу.

— Ничего, — ответила Авалон и, мягко высвободив руку, сунула в корзинку девочки клочки собранной шерсти.

Девочки брызнули прочь, словно стайка испуганных воробьев, и снова взялись за дело.

Маркус подошел к Авалон, с серьезным видом взял ее руку.

— Нужно выдавить из ранки кончик шипа, — заявил он, поднося уколотый палец к своим губам.

— Да, я знаю… — начала Авалон и осеклась, когда он губами обхватил ее палец и принялся посасывать ранку.

Зачарованная, она молча стояла перед ним и всем своим существом впитывала влажное тепло его языка, его нежных и жарких губ. Мир вокруг исчез; Авалон не чувствовала ни боли, ни холода, ни смущения, потому что во всем мире остался только Маркус, его склоненное лицо, властные губы, тень от его ресниц на обветренных смуглых щеках.

Потом он поднял голову, и взгляды их встретились. Что-то дрогнуло в душе Авалон. Она хотела отвести взгляд, но не смогла, словно светлые глаза Маркуса сковали ее на месте незримыми цепями.

— Что, лучше? — спросил он вслух, не отпуская руки Авалон. И, не дожидаясь ответа, опять склонился над ее ладонью и коснулся поцелуем чуть дрожащих пальцев.

И снова Авалон накрыла с головой темная волна желания, сладкий трепет пробежал по ее телу. Сама того не замечая, она шагнула вперед, потянулась к Маркусу, к манящей силе, которая исходила от его дерзких и нежных губ.

Тогда Маркус привлек ее к себе и легко, нежно поцеловал.

Он все время мучительно помнил, что они не одни в долине. За ними следят сотни глаз. Поэтому, сдержав себя, он ограничился только этим сладостным, но кратким поцелуем и почти сразу отстранился.

— Суженая… — чуть слышно прошептал он.

— Авалон отшатнулась так, словно ее ударили.

— Что? — потрясение проговорила она.

— Суженая, — повторил Маркус и покачал головой. — Просто нежное слово, миледи.

Он и сам не знал, откуда взялось это слово. Маркус никогда прежде не слышал его от других, да и сам так никого не называл. И все же это слово идеально подходило к Авалон, словно было создано именно для нее. Авалон, к несчастью, была другого мнения. Отступив на шаг, она исподлобья глянула на Маркуса, и он понял, что миг волшебства исчез безвозвратно. Авалон опять стала упрямицей, не желавшей смириться с неизбежным.

— Все это неправда, — пробормотала она, глядя за спину Маркусу, на каменные останки эльфа.

— Отчего же? — спросил Маркус, проследив ее взгляд. — Отчего же неправда, Авалон? Случались на свете и более удивительные вещи. Это грустная, мрачная история, но есть в ней и светлая сторона, разве не так? Знатная женщина вышла замуж по любви…

— И чем это для нее закончилось? — мрачно отозвалась Авалон.

Маркус взял ее за руку и повел назад, к тропе.

— Это правда, — нехотя согласился он, — конец у этой истории и впрямь печальный. Во всяком случае, для клана Кинкардинов.

— А также для этой женщины и ее лэрда, — отозвалась Авалон, размышляя о том, что сказал ей мавр.

Если души людей и впрямь после смерти возвращаются в смертную плоть — кто знает, быть может, сейчас древний лэрд и его жена здесь, среди них? И найдут ли они счастье, усвоив все уроки, преподанные им жизнью?

«Суженая» — так назвал призрачный лэрд свою мертвую жену.

— Что до проклятия, милорд, — вслух продолжила Авалон, обрывая собственные мысли, — то я сильно сомневаюсь, что оно существует. Может быть, ваш клан не процветает, но и нищим его не назовешь. И к тому же клан Кинкардинов весьма влиятелен. Это я хорошо знаю. Король благоволит вам. Он держался целый год, прежде чем исполнил требование Генриха вернуть меня на родину. Целый год один король отказывал другому — и все ради того, чтобы порадовать ваш клан. Я бы не назвала это проклятием.

Маркус вдруг резко остановился и одарил Авалон таким взглядом, что ей немедленно захотелось взять свои слова назад.

— Так ты думаешь, Авалон, что это легкая жизнь? — прищурившись, тихо спросил он. — А самой себе ты пожелала бы такой жизни? Съестных припасов едва хватает на всю зиму. Шерсти еле хватает самим себе — не то что на продажу. Даже Хэнок не мог сколотить состояние на пустом месте.

— Так возьми мои доходы, — в который раз сказала Авалон.

Резкие слова Маркуса пристыдили ее, но тут же она разозлилась на себя за этот стыд. Ведь не бессердечная же она, в самом деле! Ей и вправду жаль их всех: юных сборщиц шерсти, исхудавших женщин, гордых мужчин. Авалон было горько, что они живут почти что в нищете. И еще горше было, что Маркус так низко оценил ее, решив, что она ничего не заметила.

— Возьми мои доходы, — вслух повторила она. — Возьми все мое состояние. Я отдаю его по доброй воле.

— Возьму. Когда мы станем мужем и женой.

И тут, перед окаменевшими останками злого эльфа, у Авалон наконец-то лопнуло терпение.

— Я не могу стать твоей женой! — прокричала она во все горло. — Неужели ты этого не понимаешь? Не могу! Проси все, что угодно, только не это!

Толпа, собравшаяся на лугу, притихла. Ворон покружил над головами людей, сел на дерево и оттуда хитро, искоса поглядывал на них.

И тут Маркус начал смеяться.

Вначале он лишь едва слышно хохотнул, но потом этот хохот становился все громче — и наконец раскатился громом по долине, громом, к которому присоединились и все остальные.

Кровь бросилась в лицо Авалон. Маркус смеялся так, потому что именно она его насмешила. Что до остальных — они смеялись от облегчения, оттого, что лэрда ничуть не огорчила строптивость его нареченной. Конечно, ведь сама треклятая легенда утверждала, будто невеста лэрда должна быть строптивой. Час от часу не легче. Что ни сделай — все уже было предсказано.

Авалон повернулась и пошла прочь, назад к замку. Потому что если б она двинулась в другом направлении, то ее задержали бы силой, а с нее на сегодня довольно было унижений.

Маркус не остановил, не окликнул ее. Спиной Авалон ощущала его неотступный взгляд и знала, что Маркус все еще посмеивается над ней.

Люди в толпе молча смотрели ей вслед. Кое у кого, особенно у женщин, блеснуло в глазах сострадание. Некоторые лица показались Авалон смутно знакомыми.

Хэнок держал в деревенском доме совсем мало слуг: экономка, кухарка, восемь дюжих горцев, которые то исполняли работу по дому, то несли стражу. И, конечно же, Ян. Даже когда Хэнок уезжал в Савер, Авалон никуда не могла деться от Яна.

Нельзя сказать, чтобы Ян Маклохлен не принадлежал к клану. Он был сыном троюродного брата одного из Кинкардинов и происходил из дружественного клана, однако вовсе не по этой причине Хэнок принял его с такой готовностью, можно сказать — с распростертыми объятиями. Просто Ян умел драться так, что никто не мог его побить. Этот человек стал наставником Авалон.

Он никогда и никому не рассказывал, где научился своим диковинным приемам. Известно было только, что Ян долго странствовал за пределами Шотландии, был в далеких странах, названия которых не способен выговорить честный шотландский язык. Многие люди считали, что все это досужие сплетни, что Ян просто чокнутый и никогда не покидал пределы Шотландии, даже в Англии и то не был. Никто, однако же, не мог оспорить его мастерство в рукопашном бою.

К тому времени, когда Авалон впервые увидала Яна, он уже поседел и стал весьма сварливым. Со временем эти качества лишь усилились. Ян Маклохлен был безжалостным наставником, таким же суровым, как Хэнок, только на свой лад. Они действовали сообща, дабы сотворить из маленькой слабой девочки пресловутую деву-воина, в которой так нуждался клан.

Ян теперь уже давно мертв. Умер он как раз перед тем, как Авалон покинула Шотландию, так что она точно знает: он мертв. Иначе бы она до сих пор съеживалась при звуке похожего голоса. Ян и Хэнок были в ее понимании людьми, которых следовало бояться. Стражники постоянно менялись, так что Авалон и близко к ним не подходила. Кухарка жила не в доме, а в деревне, вместе со своей семьей.

Словом, постоянно с девочкой находилась только экономка. Звали ее Зива. Среди лиц, которые сейчас были обращены к Авалон, ни одно не напомнило ей Зиву. Наверное, она тоже умерла.

Только Зива проявляла к ней хоть какое-то сострадание и частенько, когда мужчин не было дома, тайно отпирала дверь кладовки и совала еду и питье наказанной девочке. Только Зива пролила слезинку, когда четырнадцатилетняя Авалон уезжала в Англию; только Зива пожелала ей счастливого пути и скорейшего возвращения.

Авалон, тогда уже закаленная побоями и издевательствами, не ответила Зиве ничего. Зачем злиться? Равнодушие и спокойствие — вот ее главная защита. Авалон не станет поддаваться чувствам, даже ради Зивы.

Нет, Зивы здесь не было — ни на лугу, который остался позади, ни среди людей, толпившихся впереди.

Авалон даже не знала, радоваться этому или огорчаться. Стала бы Зива там, в долине, смеяться над ней? Или же промолчала бы, вспомнив маленькую, вечно избитую девочку, которая ненавидела темноту? Быть может, одна только Зива и могла ее понять.

Шагая по дороге к замку, Авалон размышляла о том, как посмеялась над ней судьба. Много лет, уже покинув Шотландию, сохраняла она свои истинные чувства за броней бесстрастного равнодушия — и что же? Явился Маркус Кинкардин, самый опасный для нее человек, — и надо же было случиться, что именно ему удалось пробить брешь в ее броне!

По дороге навстречу Авалон галопом скакал всадник. Тартан Кинкардинов развевался у него за спиной, точно родовой стяг.

Всадник явно был взволнован. При виде его толпа на лугу выжидающе всколыхнулась. Перехватив его смятенные мысли, Авалон поняла, что это один из дозорных. Если он скачет галопом, стало быть, везет важное известие.

И это известие касается ее, Авалон.

Дозорный понимал, что привлек всеобщее внимание, и отчасти наслаждался этим, но не забывал о своих обязанностях. Он должен поскорее найти лэрда и рассказать ему об отряде, который подъезжает к замку.

Химера встрепенулась и показала Авалон то, что видел дозорный: десяток всадников под тремя разными штандартами, один из которых принадлежал самому королю Малькольму. Два других штандарта были незнакомы дозорному, зато их сразу узнала Авалон: герб короля Генриха Английского и красный крест папы римского.

Волнение, которое передалось ей от дозорного, сплелось в душе Авалон с ее собственным ликованием.

Спасена! Короли и Церковь спешат ей на помощь!

На тропе появился Маркус. Он сделал едва заметный жест, и один из горцев тотчас встал рядом с Авалон. Остальные тесным кружком обступили дозорного и лэрда.

Спешившись, дозорный поклонился Маркусу и заговорил. Вокруг них собиралось все больше народу, и мужчины, и женщины. Слушая рассказ дозорного, женщины громко заахали и поглядели на Авалон. Она ощутила их страх. Мужчины вели себя более сдержанно, но и они встревожились не на шутку.

Только Маркус, казалось, сохранял полное спокойствие. Он ни разу не прервал рассказ дозорного, лишь коротко кивал в нужных местах. Когда дозорный смолк, Маркус что-то сказал ему и направился туда, где, окруженная людьми, стояла Авалон.

— Уведите ее в комнату, — повелительно бросил Маркус и пошел прочь.

7.

Авалон не нуждалась в помощи химеры, чтобы понять, что происходило в замке. Судя по тому, какая тишина стояла за стенами комнаты, внимание всех обитателей Савера было приковано к незваным и нежданным гостям — посланнику короля Генриха, представителю короля Малькольма, двоим служителям Церкви и шестерым солдатам, которые охраняли важных путников.

Солдаты Малькольма отнюдь не чурались общения с обитателями замка. Они охотно приняли угощение и выпивку, и вид у них был превеселый, во всяком случае, так сказала Нора, одна из женщин, приставленных к Авалон. Нора без устали сновала туда-сюда, исполняя поручения невесты лэрда, а заодно разузнавая новости.

Другая — по имени Грир, сообщила Авалон, что лэрд говорит с приезжими вот уже добрый час, и никто пока не слышал ни криков, ни ругани.

— Может, они только хотят убедиться, что тебе, миледи, тут хорошо? — с надеждой предположила она, глядя на невесту, которая стояла у очага.

— Может быть, — отрывисто согласилась Авалон — и тут же прикусила язык, чтобы удержать рвущееся наружу ликование. Спасение! Свобода! Избавление от всяческих пророчеств!

Грир поставила на единственный в комнате столик миску с горячей похлебкой.

— Поешь-ка, — предложила она. — Нельзя же весь день голодной сидеть.

— Я поем, — нехотя обещала Авалон.

Грир, однако, не успокоилась до тех пор, пока Авалон не проглотила ложку похлебки. Горячее варево показалось ей совершенно безвкусным, но она похвалила вслух искусство стряпухи, и Грир искренне обрадовалась этой похвале.

Едва она ушла, Авалон отставила миску и отошла к окну. Легкие утренние облачка теперь сгустились, потемнели, набрякли скорым дождем. Ледяной промозглый ветер дул в лицо Авалон, остужая разгоряченные щеки.

Скоро, скоро все кончится! Посланники королей и Церкви требуют освободить ее, и Маркус рано или поздно вынужден будет сдаться.

Авалон уедет — и никогда, никогда больше не вернется сюда. Отыщет себе подходящий монастырь, удалится туда и будет ждать, когда настанет время вернуться в Трэли…

И тут в ее ликующие мысли ворвалось непрошеное воспоминание.

Та девочка в долине была искренне взволнована тем, что Авалон уколола палец о шип ежевики. Она забыла о собственных бедах, чтобы позаботиться о невесте лэрда. То, что было для нее привычными неприятностями, не пристало сносить Авалон. Девочка так горячо сострадала невесте, словно это она, а не Авалон уколола палец.

Надо будет послать в Савер помощь. Овец, зерно, деньги — все, что получится. Авалон знала, что не может, не хочет бросить клан на произвол судьбы. Эти славные люди не в ответе ни за тяготы ее детства, ни за жестокий нрав прежнего лэрда… ни за легенду, которая одна и питает их надежды на лучшее.

«Да, — решила Авалон, — я помогу клану. Когда окажусь в Англии».

Дверь открылась. Вошел маг и по своему обыкновению низко поклонился.

— Тебя хотят видеть, леди, — сказал, он. — Пойдешь?

Наконец-то!

Авалон почти не видела замка. Залы, через которые вел ее Бальтазар, были ей совершенно незнакомы, хотя выглядели они так же, как главный зал, — сводчатые потолки, черно-серые колонны. Почти все двери по пути были закрыты. В конце очередного зала маг остановился у одной из таких дверей. Тут толпились люди, ближе к дверям — мужчины, поодаль — женщины. Авалон заметила Нору, которая вполголоса болтала о чем-то с незнакомой Авалон женщиной. Остальные по большей части молчали, напряженно прислушиваясь к тому, что происходит за дверью.

Толпа расступилась перед магом, который вел за собой Авалон. У двери стояла стража — солдаты Генриха и Малькольма. Шотландцы небрежно привалились к стене, явно мечтая о доброй выпивке, англичане держались прямо и мрачно. Заметив Авалон, все часовые разом дерзко уставились на красавицу, чье похищение вызвало переполох среди столь высокопоставленных особ.

Авалон направилась к двери и сама распахнула ее. Быстро пройдя мимо застигнутых врасплох солдат, она решительно вошла в комнату.

За длинным столом сидели четверо мужчин. За их спинами стояли еще двое солдат — на сей раз из церковной гвардии и вооруженные до зубов. Перед всей этой компанией стоял Маркус, и Авалон, едва она шагнула в комнату, охватило предчувствие неотвратимой беды.

Маркус был вне себя от ярости. Гнев его извивался бесплотной змеей, пронизавшей все его существо; казалось, еще немного — и эта змея обретет плоть, вырвется наружу, раздирая тело своего хозяина.

Авалон оцепенела. Она видела то, чего не мог увидеть никто из присутствующих — ни солдаты, ни надменные гости, ни даже Бальтазар.

Маркус был на грани срыва. В нем точно натянулась до предела тонкая дрожащая нить; еще миг — и она, не выдержав напряжения, лопнет, и тогда случится нечто страшное. Маркус даст волю своей ярости, и солдаты Церкви зарубят его прежде, чем успеют вмешаться воины Кинкардинов.

Авалон смутно понимала, что бесплотная змея, овладевшая Маркусом, тварь иного рода, чем живущая в ней химера. Прежде всего, химера никогда не пыталась овладеть ею всецело. Она была по сути своей безвредна. Змея, с которой приходилось бороться Маркусу, совершенно завладела им и вот-вот погубит его окончательно.

Авалон не знала, что ей делать. Она думала только о собственном спасении, но сейчас надо было спасать положение. Маркус, одержимый демоном, которого не видит никто, кроме Авалон, мог натворить бог знает что.

Услышав ее шаги, он повернул голову. Из его глаз на Авалон с тупым, звериным бешенством воззрилась змея.

Авалон шагнула к нему и, выдержав немигающий взгляд змеи, посмотрела на четверых гостей клана — посланников Малькольма и Генриха и двоих людей Церкви.

Люди Церкви — вот где опасность. Вот кто пробудил демона.

На них были белоснежные туники с вышитыми красными крестами, из-под туник виднелись кольчуги. То были мужчины средних лет, с одинаково поджатыми губами и ханжескими глазами. С виду они казались совершенно безвредными. Но все же именно они ухитрились пробудить в Маркусе эту зловещую змею!

— Леди Авалон де Фаруш? — слегка гнусаво осведомился один из них.

Змея, овладевшая Маркусом, угрожающе поигрывала кольцами.

— Да, — ответила Авалон.

Она остановилась рядом с Маркусом, так, чтобы он мог краем глаза видеть ее. Отчего-то ей казалось крайне важным оставаться в поле его зрения.

Посланник Генриха подался вперед, указав на повязку, в которой покоилась рука Авалон.

— Вы были ранены, миледи?

Маркус повернул голову, и его овеществленный гнев уставился на нового врага.

— Случайно, — ответила Авалон. — Рана пустяковая, милорд.

— Зачем же тогда повязка? — спросил посланник папы.

Авалон пожала плечами.

— Всего лишь предосторожности ради. На самом деле я в ней не нуждаюсь.

Все четверо не сводили с нее недоверчивых глаз. Посланник Генриха задумчиво гладил бороду. Авалон ощутила, что змея Маркуса напряглась, готовясь к прыжку.

Еще немного — и он не выдержит, сорвется. Чтобы удостовериться в этом, Авалон даже не нужно было смотреть на Маркуса. Она чувствовала его, как самое себя.

Нет, она не допустит, чтобы Маркус погиб вот так, бессмысленно и глупо, да еще из-за нее!

Авалон приняла самый беспечный вид, на который была способна, и вынула руку из повязки. Протянула ее перед собой, легонько шевеля пальцами. Потревоженное плечо взвыло от боли. Сняв повязку, Авалон бросила ее на пол и мысленно похвалила себя за естественную плавность этого движения.

— Я совершенно здорова, милорды, — вслух сказала она.

— Леди Авалон, — промолвил старший из посланников папы, — до нас дошло, что вы были похищены силой и доставлены сюда против вашей воли. Это правда?

— Правда, — после краткой паузы подтвердила Авалон.

— Уорнер де Фаруш обратился к Церкви с официальной жалобой. Он заявляет, миледи, что имеет преимущественные права на вашу руку. Так ли это?

— Преимущественные права? — Теперь Авалон колебалась дольше, подыскивая наилучший ответ.

Маркус повернулся к ней. Авалон заглянула в его глаза — и, внешне сохраняя спокойствие, ужаснулась, ибо поняла, что змея готова к прыжку.

— Видимо, и знатные гости тоже почуяли опасность. Миледи, — твердо сказал старший посланник папы, — мы желаем поговорить с вами с глазу на глаз.

— Нет, — зловеще тихо выдохнула змея устами Маркуса.

— Милорд, мы твердо намерены поговорить с леди наедине! — Посланник Генриха с вызывающим видом поднялся из-за стола.

Крохотной доли секунды хватило Авалон, чтобы положить руку на плечо Маркуса, но она едва не опоздала. Он уже напрягся, готовый нанести удар. Глаза его излучали смертоносный холод.

— Милорд, — мягко произнесла Авалон, одновременно обращаясь к нему и мысленно.

Маркус дрогнул и на миг отвлекся. Авалон только это и было нужно. Теперь он смотрел на нее, и в убийственно светлых глазах мелькнула тень неуверенности.

— Милорд, — повторила она тише, — ты у меня в долгу. Пусть это будет моя просьба.

Змея затрепетала, слабея под напором ее мысли. Авалон усилила натиск.

— Ты сказал, милорд, что исполнишь мою просьбу, — твердо проговорила она.

Все молчали, с изумлением следя за этой сценой.

— Я прошу не так уж многого. — Авалон огляделась в поисках поддержки и увидела мага, который все так же стоял у двери. — Если ты сомневаешься, оставь здесь этого человека. — Она кивком указала на Бальтазара и вновь обратилась к высоким гостям: — Уверена, что это всех устроит, не так ли, милорды?

— Да, устроит, — впервые за все время подал голос посланник Малькольма. И с вызовом поглядел на своих спутников.

Маркус, однако, не шелохнулся даже тогда, когда Бальтазар подошел к нему и с бесстрастным видом поклонился, прижав ладони ко лбу. Маркус мрачно уставился на него, сжав побелевшие кулаки.

Бальтазар проговорил что-то на незнакомом языке. Лишь тогда Маркус повернулся спиной к высокородным гостям и, держась неестественно прямо, вышел.

«Теперь будет легче», — подумала Авалон.

Змея ослабила хватку, и человек одолеет ее. Когда она в следующий раз увидится с Маркусом, он снова будет самим собой. При этой мысли Авалон позволила себе немного расслабиться.

— Что ты за человек? — сурово спросил один из церковников, с неодобрением глядя на смуглое, покрытое татуировками лицо Бальтазара.

— Ничтожный слуга, ваша милость, слуга из Святой Земли, — ответил маг, и Авалон испугалась, что эти люди могут придраться к его словам, сочтя их двусмысленными.

Они, однако, ничего не заметили. Небрежным взмахом руки церковник велел Бальтазару отойти.

— Кинкардин привез его из крестового похода, — пояснил второй церковник, и королевские посланники понимающе закивали.

Маг опять поклонился и, отступив в темный угол, совершенно растворился в тени.

— Леди Авалон, — снова заговорил старший церковник, тот, что не заметил, с каким царственным величием держится Бальтазар. — Твои кузены, лорд де Фаруш и его брат, Уорнер де Фаруш, обратились с жалобой к их величествам королям Англии и Шотландии и к его святейшеству папе. Они объявляют, что тебя неправедно и силой отняли у них и что они имеют преимущественные права на твою руку.

— Откуда же взялись эти права? — спросила Авалон.

В разговор вступил второй церковник:

— Прежде чем мы продолжим, миледи, нам надлежит задать тебе один вопрос. Не была ли ты… — Он осекся, внезапно вспотев, неуверенно откашлялся. — Словом, леди Авалон, не было ли тебе нанесено оскорбление?

Глупцы! Неужели она стояла бы вот так перед ними, если бы подверглась насилию? Уж, верно, нашла бы способ подать им знак, что дело неладно!

— Мне не было нанесено никакого оскорбления, — громко и ясно ответила Авалон.

Все четверо явно вздохнули с облегчением. Старший церковник продолжал:

— Очень хорошо, миледи. В таком случае я вынужден сообщить, что твое обручение подвергнуто сомнению. Право Кинкардина, разумеется, подтверждено документами. Оспорить их достоверность невозможно.

— Вот именно, — хмурясь, буркнул посланник Малькольма.

— Однако же лорд де Фаруш утверждает, что его брат имеет преимущества перед кланом Кинкардинов. Он заявляет, что заключил с твоим отцом соглашение о твоей помолвке с Уорнером де Фаруш прежде Хэнока Кинкардина.

Немыслимая наглость! Пускай Кинкардины похитили ее, но уж такого она не допустит!

— Я никогда не слышала о подобном соглашении, — объявила Авалон. — Какие у него доказательства?

— Лорд де Фаруш утверждает, миледи, что у него есть все необходимые документы. Он предоставит их к рассмотрению в скором времени.

Второй церковник подался вперед, опершись на локти.

— Пока же это дело не прояснится, ты, леди Авалон, будешь находиться под опекой Церкви. Церковь и решит, кому должна принадлежать твоя рука.

Именно о таком решении Авалон молилась всего полчаса назад: беспрепятственно покинуть замок под защитой этих людей, укрыться в монастыре, а потом, усыпив бдительность своих новых опекунов, самой решить свою судьбу.

Но если она так поступит, то никогда уже не сможет помочь обитателям Савера, потому что не сможет распоряжаться своим состоянием. Выходит, Кинкар-дины не получат от нее помощи. Никогда не сумеет Авалон послать им зерна, овец или денег, дабы загладить свою тайную вину перед этими добрыми людьми, которые видят в ней свою единственную надежду.

К тому же, если она останется под опекой Церкви, Брайс и Уорнер могут все же доказать свою правоту и заполучить Авалон, а вместе с нею и все ее состояние.

Одна мысль об этом казалась невыносима.

Что угодно, только бы не оказаться во власти убийцы! Уж лучше умереть! Уж лучше…

Остаться здесь.

Да, остаться здесь, в Савере, — и ждать. Наблюдать. Строить планы на будущее. Здесь, вдали от алчных лап Брайса, Авалон смогла бы наконец сама распорядиться своей судьбой и прежде, чем навсегда уедет отсюда, помочь Кинкардинам.

— Увы, добрые милорды, — вслух сказала Авалон, ставя на кон свою судьбу, — боюсь, что я не смогу поехать с вами. Не так давно я упала с коня и пока еще не в силах вынести долгий путь.

— Что такое? — удивился посланник Генриха. — Ты ведь говорила, что здорова!

— Плечо мое здорово, милорд, но… — благодарение богу, ей удалось покраснеть, и смущенно запнуться. — Я сильно расшибла бок, милорд, и ушиб еще не вполне зажил. Спросите хоть вот этого человека. — Авалон указала на мага. — Это он лечил меня.

— Раб! — буркнул посланник Генриха. — Поди сюда.

Бальтазар подошел и поклонился. Авалон восхитилась его самообладанием.

— Это правда, раб, что леди расшиблась?

— Чистая правда, милостивый господин. Она упала с горячего скакуна и сломала ребро. Если бы сейчас ей пришлось ехать верхом, ее здоровью был бы нанесен непоправимый вред.

— Да неужели! — фыркнул посланник Генриха. — Что ты, раб, вообще смыслишь в этом?

Бальтазар ответил ровно, без тени гнева:

— Я, милостивый господин, много путешествовал. Я обучался у лекарей в Александрии, в Сиене, а также в Иерусалиме.

— Языческим чарам, конечно, — пробормотал старший церковник.

— Я, ваша милость, примкнул к Церкви еще в Святой Земле. И с крестом на плечах совершил паломничество в Вифлеем.

— Но ты отмечен языческими знаками! — возразил посланник Генриха. — И на лице у тебя дьяволова отметина!

— Таков, милостивый господин, обычай моего народа — покрывать лицо различными знаками. Это случилось до моего обращения к Христу. Я из братии монастыря Святого Симеона.

— Коптский монастырь? — Церковники обменялись взглядами, затем посмотрели на мага.

— Так ты монах? — спросил старший.

— Я ношу на себе знак Христа. — Бальтазар неспешно распахнул скрепленные у горла одежды.

На груди его было вытатуировано распятие.

— Тоже отметина, однако господа нашего! — почти с восторгом заметил младший церковник.

— Коптские христиане склонны к мистицизму, — с сомнением проговорил старший.

— Однако же они поклоняются Христу, — возразил младший. — Монах не стал бы нам лгать, какого бы он ни был ордена.

— И все же мы в затруднительном положении, — с досадой заметил старший церковник. — Мы не можем оставить леди здесь, но, оказывается, не можем и взять ее с собой. И задержаться здесь нам невозможно. Экая незадача!

— Если мне позволено будет сказать, ваша милость… — Бальтазар запахнул одежды, вновь спрятав распятие. — С вашего соизволения, я готов позаботиться о леди. Я буду ее опекать от вашего имени.

От такого предложения высокие гости явно опешили, хотя Авалон заметила, что идея им по душе. Все четверо подвинулись поближе друг к другу и зашептались.

Авалон украдкой глянула на Бальтазара. Маг ответил ей едва заметной улыбкой — и вновь обратил на гостей исполненный почтения взгляд.

— Не вижу препятствий, — вставая, объявил посланник Малькольма. — По мне, так это наилучший выход. Этот человек — служитель бога, служитель Церкви. Он не нарушит своего слова. Его спутники тоже встали.

— Он станет потворствовать Кинкардину, — с сомнением проговорил посланник Генриха.

— Ни в коем случае, — возразил младший церковник. — В этом деле он так же беспристрастен, как и сама Церковь. Не так ли… как там тебя?..

— Бальтазар, ваша милость, — ответил маг.

— Превосходное христианское имя. Лучшего решения мы не могли принять.