Корона Звезд (№3) - Пылающий камень (ч. 1)

— А-а, вот и мой верный советник.

Росвита опустилась перед королем на колени, и Генрих протянул ей руку для поцелуя. Его глаза странно поблескивали, и от этого ей стало не по себе.

— Утром нас ждут новые разлуки и расставания. — Генрих кивком указал на Теофану. — Ты, дочь моя, поедешь в Аосту в качестве моего представителя. Помогай королеве Адельхейд по мере сил и разумения.

— С радостью, отец. Но, вероятно, я отправлюсь в путь после совета в Отуне?

— Нет. Тебе придется поехать немедленно, если, конечно, ты хочешь перебраться через Альфарские горы до того, как закроется перевал.

— Но ты же знаешь, я должна давать показания в Отуне, где отец Хью предстанет перед судом.

— Я сказал свое слово, — произнес Генрих, не повышая голоса.

— Но если я не выступлю на суде… — Теофану покраснела и оборвала фразу, покосившись в сторону Джудит.

Росвита заметила, как подобралась маркграфиня, приготовившись к обороне, — так опытный военачальник сосредоточивается перед битвой.

— Ты поедешь в Аосту, Теофану. Только епископы могут судить священника. А ты не вмешивайся.

— Но мое свидетельство…

— Ты можешь отправить письмо. Таким образом, твой голос будет услышан на совете.

Теофану ничего не оставалось, как смириться с решением отца. Она не собиралась идти по стопам Сангланта, который осмелился ему перечить. Принцесса быстро овладела собой, пробормотала что-то, означающее согласие, и удалилась. Но, как заметила Росвита, взгляд у нее был отнюдь не покорным.

— Обещайте мне, — прошептала она, остановившись возле Росвиты, — что вы лично прочтете мое свидетельство на суде. Иерархи вас послушают.

— Сестра Росвита. — Обманчиво мягкий голос Генриха прервал их разговор. — Чтобы моей дочери не пришлось одной вести переговоры в Аосте, я отправляю вас с ней. Вы будете помогать ей советами и наставлять в добродетели.

— В-ваше величество… — Росвита была так потрясена, что не смогла выдавить из себя что-нибудь более осмысленное.

— Что-то не так, сестра? — вежливо осведомился король.

Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять происходящее: Теофану и Лиат не будет на суде, а Росвита не сможет отстоять их правоту. Обвинению не хватит доказательств. Тем более что Джудит непременно приведет свидетелей, которые скажут все что угодно, чтобы подтвердить невиновность Хью.

Кто подозревал ее? Чего Генрих хотел добиться этим внезапным изменением планов?

— Я никогда не видела священного города Дарр, — запинаясь, выдавила Росвита, растеряв все красноречие.

Теофану горящими глазами смотрела на Росвиту и была готова закричать от отчаяния.

Но исправить уже ничего было нельзя.

Росвита выслушала свидетельство Теофану, аккуратно записала его и запечатала письмо. Затем она написала письмо от своего имени и отвела в сторону сестру Амабилию.

— Амабилия, я хочу, чтобы вы лично доставили это письмо матушке Ротгард в монастырь святой Валерии. Фортунатус и Константин отправятся со мной в Аосту. Мне очень жаль, что вы не войдете в Дарр вместе с нами, ведь вы этого заслуживаете больше, чем кто-либо другой, но здесь вы сможете принести больше пользы. Если матушка Ротгард не обратит на письмо должного внимания, попросите ее присутствовать на совете в Отуне. Она сможет рассказать о том, что видела, когда Теофану болела в монастыре.

— Ей, конечно, покажется странным, что сестра Анна исчезла, — нахмурилась Амабилия. — Если верить принцессе Теофану, сестра Анна не оправилась после болезни. Куда она могла деться?

— Не знаю, — отозвалась Росвита, в глубине души подозревая самое худшее.

3

Первые признаки присутствия человека они обнаружили рано утром: охотничий капкан, шалаш, сплетенный из лозы и похожий на корзину, и кострище, остывшее не меньше недели назад. В полдень они нашли первый труп. Мужчина в вендарской одежде лежал на краю недавно вырубленной просеки. Неподалеку валялась его голова.

— Куманские разбойники. — Захария склонился над окровавленным телом, дотронулся до деревянного Круга Единства и по привычке начал читать молитву по усопшим. Но тут же остановился. Молитва — всего лишь слова, а слова не значат ничего. — Мы должны похоронить его, — произнес он, глядя, как его спутница подняла с земли выпавший из рук мертвеца топор, осмотрела его, засунула за пояс и невозмутимо зашагала дальше. Захария вскочил, схватил коня под уздцы и поспешил за ней. — Разве мы не должны похоронить его? — настойчиво повторил он, тяжело дыша.

— Люди его найдут. — Она пожала плечами.

— Но его дух будет бродить среди живых до тех пор, пока не получит успокоения. Так говорила моя бабушка.

— Дух человека мне не повредит. К тому же мы не можем хоронить их всех.

— Всех?

— Разве ты не чувствуешь запах?

Он ничего не чувствовал. Пока. Шагая по тропинке через березняк — еще вчера они добрались до холмов, не встретив по пути никаких куманов, — Захария уже начал верить, что действительно спасся от них.

Когда они добрались до деревни, он понял, что ошибся.

Над крохотной деревушкой висел отвратительный смрад. Недостроенный частокол служил плохой защитой горстке храбрецов, пытавшихся отстоять свое жилище. Дома все еще дымились. На земле валялся труп собаки, усеянный мухами, и несколько человеческих тел. У некоторых головы были на месте, хотя большинство мужчин оказались обезглавлены.

— Они едут впереди нас. — Захарии стало страшно. Женщина потрясла копьем. Но едва стих звон колокольчиков, из полусгоревших развалин послышался шорох.

— Некоторые уцелели.

— Куманы? — Его голос дрогнул.

— Нет, всадники уехали.

— Разве мы не должны похоронить убитых?

— Это займет слишком много времени. Оставайся, если считаешь, что должен совершить над ними обряды. Они принадлежали к твоему народу, не к моему.

Но женщина не отправилась в путь сразу. Огонь пощадил несколько сараев. Под их крышами обнаружились инструменты: когда-то здесь работали плотник, каменотес и кожевенник. Она осмотрела инструменты, взвесила их на руке, некоторые перекочевали к ней в сумку. Больше всего женщину заинтересовала кожа. Она помяла ее пальцами, поскоблила ногтем, проверила на прочность, потом отобрала три куска, свернула и тоже спрятала в сумку. Затем она скрылась в полуразрушенной пекарне и вернулась, неся в руках несколько хлебов и пару кожаных фляг с сидром. Захария стоял, глядя на нее во все глаза. Разве можно брать чужое? Хотя, с другой стороны, мертвецам эта еда уже не понадобится. Женщина приторочила потяжелевшую сумку к седлу. Не говоря ни слова, она повернулась и подняла копье — ее взгляд был прикован к чему-то позади него.

Раздался слабый шелест, шепот, похожий на шорох ветра.

Захария обернулся.

— Брат! — У двери одного из сгоревших домов столпились четыре женщины, два юноши и старик. У одной из женщин на руках был младенец. Перед ними собралось еще полдюжины детей. — Слава Богу! Святой брат! Господь послал вас к нам в час беды. — Женщина выступила вперед, протянув руки, точно прося благословения. — Мы сперва подумали, что разбойники вернулись. Эта женщина с тобой… — она запнулась, ее взгляд упал на гору окровавленных трупов, — на ней их одежда!

— Она не из куманов. — Захария мимоходом удивился тому, как хрипло звучит его голос. Он с трудом выговаривал слова.

— Хвала Господу, пославшему нам тебя, брат, — продолжала она. — Ты можешь помолиться с нами. Можешь сказать, что нам делать. — Самая молодая из женщин начала всхлипывать, дети тут же заревели. — Мы бежали вместе с детьми, но мужчинам пришлось остаться, чтобы разбойники не пошли по нашему следу. Что мы сделали, чем разгневали Господа?

— Пойдем, — сказала Аои, забрав у него поводья. — Мы уходим.

Старик упал на колени.

— Вы же пришли в ответ на наши молитвы! — воскликнул он. — Прошло уже много лет с тех пор, как здесь был священник. Когда прятались в лесу от разбойников, мы молили Господа дать нам знак.

— Они приходили сегодня? — нервно спросил Захария.

— Нет, ответила женщина. — Это случилось вчера днем. Мы не смели возвращаться до сегодняшнего утра.

— Тогда они должны быть уже далеко отсюда, — произнес он. Женщины принялись завывать, раскачиваясь из стороны в сторону. Спутница Захарии, не оглядываясь, шла к частоколу и, выйдя за ограду, скрылась из поля зрения. Она направлялась на запад. — Я ничем не могу вам помочь, — вымолвил он наконец.

— Но ты же священник! — закричал кто-то. — Ты должен остаться и отпеть этих храбрецов!

— Господь простил все наши грехи. — Как он ненавидел их в эту минуту — за их плач, за надежду на спасение, которую им дал его приход. Он не мог спасти даже себя самого. — Молитесь своим предкам, как это делали ваши бабки. Может, тогда удача вернется к вам.

Он повернулся и последовал за госпожой. Еще долго у него в ушах стояли их крики и плач, хотя на самом деле сгоревшая деревня осталась далеко позади и он не мог ничего слышать.

4

Через три дня после того, как «орел» доставил сообщение, Лавастин и его свита добрались до монастыря святой Женофевы. Какой-то фантазер ухитрился вырезать ворота в форме собак, и эта символика перенеслась и на дом для гостей, где в каждой вещи угадывался собачий силуэт.

Аббатиса прислала служанок помочь высокородным гостям привести себя в порядок после долгого пути, а потом пригласила их отобедать с ней.

Аббатиса оказалась поразительно молодой, чуть старше Таллии. Младшая дочь древнего и благородного рода, мать Арментария получила аббатство, когда ей исполнилось двенадцать лет. Тетушка ее матери основала этот монастырь и была его первой настоятельницей; с тех пор женщины только этой семьи становились здесь аббатисами. Мать Арментария привыкла вести монастырское хозяйство и справлялась с этим очень успешно, так что вверенные ей земли процветали. Монахини нежными голосами пели молитвы.

Святая Мать, что принесла в мир жизнь,

Благословенная Текла, узревшая смерть,

Ты — Божья благодать в образе женщины,

Позволь нам молиться тебе и радоваться.

Арментарии не терпелось узнать последние новости.

— Я слышала, что король Салии предложил одного из своих сыновей в женихи принцессе Сапиентии. Примет ли король Генрих это предложение? Некоторые из моих владений граничат с Варре и Салией, что причиняет мне немалое беспокойство: салийские лорды предъявили права на некоторые территории, хотя у меня есть грамоты, подтверждающие их принадлежность монастырю. Надеюсь, свадьба положит конец подобным недоразумениям.

— Возможно, король предпочтет обрести союзников на востоке. Судя по донесениям, варвары снова начали там набеги.

— Ну-у, у короля две дочери, — заметила настоятельница, — и два сына, хотя один из них и рожден вне брака. Так что Генрих может заключать достаточно выгодные союзы, которые принесут пользу и нам, его слугам.

— Разве вы не Богу служите? — резко спросила Таллия. Ответ матушки Арментарии был не менее резок:

— Не соизволите ли вы, леди Таллия, помолиться вместе с нами в часы Вигилий? Возможно, тогда вы лучше поймете, как мы служим Господу.

— Я с радостью буду молиться с вами всю ночь. Кроме того, я хотела бы поговорить с вами о некоторых вещах.

Лавастин с удивлением посмотрел на невестку, но не смог воспрепятствовать ее желанию. Не смог возразить и Алан. Когда они покинули трапезную, Таллия, как обычно, ушла молиться. Алан не мог последовать за ней — в ту часть монастыря заходили лишь женщины.

Лавастин увел сына в сад, подальше от ушей лорда Жоффрея и остальных. Собаки послушно шли за ними. Положив руку на плечо Алана, граф строго спросил:

— Она еще не беременна? Боюсь, только ребенок излечит ее от этой чепухи.

— Н-нет, отец. Еще нет. Она такая… — Он запнулся, не зная, как объяснить.

— Крепкий орешек, нелегко будет с ним справиться. Но награда должна быть сладка.

Алан принялся было извиняться, но Лавастин остановил его:

— Не надо, сын мой. Ты поступаешь как настоящий мужчина. Она только-только начала доверять тебе. Боюсь, свою упрямую натуру она унаследовала от матери, а простоту душевную — от отца.

Алан не нашелся с ответом.

— Думаю, не простота, а набожность делает ее такой, какая она есть, — наконец произнес он.

В кустах жужжала пчела. Страх изучал посадки репы и редиса, Ярость лизала Алану руку. Раздался звон колокола, созывающего монахинь на молитву.

— Если бы она была набожной, то не стала бы так цепляться за свою ересь, — возразил Лавастин. — Но если бы в ее словах таилась опасность, мать Схоластика не позволила бы ей выйти из монастыря и смущать умы верующих. Или пригрозила бы отлучением от церкви. Но священники не боятся ее бредовых речей. Значит, и нам не стоит их страшиться

— Но она только и делает что молится! Я просто не знаю, как мне себя вести!

— Она так привержена своим убеждениям, потому что находит в них успокоение. Ты должен завоевать ее доверие так же, как каменщик возводит крепость: камень за камнем. Чем осторожнее ты будешь, тем прочнее окажутся фундамент и стены. Лучше подождать и продвигаться вперед чуть медленнее, чем разрушить ваши отношения и восстановить ее против себя. У вас может быть много детей, и не важно, когда они появятся — через десять месяцев или через двадцать.

У ворот всполошились гуси. Вспышка насторожилась и побежала туда. До этого гуси мирно паслись, ни на что не обращая внимания, а сейчас они вытянули шеи и шипели, словно увидели врага.

— Но что это за проклятие, о котором предупреждает принц Санглант?

Лавастин свистом подозвал Ярость и потрепал ее по голове.

— Кровавое Сердце мертв. Если он все еще может нанести удар, мы должны быть готовы отразить его. — Граф мрачно улыбнулся. — И еще мы должны верить в милость Божью.

Псы вдруг словно обезумели. Страх заметался у ворот, Вспышка убежала в поле, Горе и Ярость принялись носиться по саду, приминая опавшую листву. Ярость схватила Алана за рукав и потянула за собой. Ужас застыл возле графа, грозно рыча и готовясь отразить любое нападение.

Собаки яростно лаяли. На мгновение Алану показалось, что у земли мелькнуло что-то белое, но оно тотчас исчезло. Из церкви доносились песнопения монахинь:

Ляг возле меня, о Владыка,

Защити меня от всякого зла,

Пусть Владычица поет надо мной, охраняя мой сон,

Ты оберегаешь детей своих.

Господи, помилуй! Владычица, помилуй нас!

Вспышка припала к земле и принялась копать. Из-под лап летели комья земли, через минуту к ней присоединились Ярость, Горе и Страх, все вместе они рыли яму и громко лаяли.

— И что все это значит? — недоуменно спросил Лавастин у Алана, но Ужас схватил хозяина за запястье и потащил в сад, подальше от остальных собак.

Алан вздрогнул и дотронулся до мешочка, висевшего у него на шее, в котором он бережно хранил розу Повелительницы Битв. Даже сквозь полотно его пальцы обожгло холодом.

— Я посмотрю, — сказал он.

К ним приближались люди из свиты, привлеченные поднятым шумом. Лавастин неохотно позволил Ужасу увести себя к ним.

Алан подбежал к собакам. Их лай заглушал пение монахинь.

— Тише! Прекратите! — крикнул он, но они продолжали рыть, не обращая на него внимания. Во все стороны летела грязь, земля сразу попала ему в глаза и набилась в рот. Вдруг в яме показалось что-то белое: заметалось, завертелось во все стороны.

Вспышка схватила это и крепко сжала челюсти.

Остальные собаки как по команде прекратили лаять и окружили Вспышку. Гончая проглотила добычу, затем подняла голову и посмотрела на Алана. На секунду прижала сухой нос к его руке, потом развернулась и побежала в лес.

Алан побежал было за ней, но остальные собаки преградили ему путь. Они опрокинули его на землю, причем Горе улегся ему на грудь, а Страх и Ярость улеглись на ноги, так что Алан не мог и пошевелиться. Стойкость бросилась за Вспышкой, но не пошла в лес, а встала на опушке, словно часовой на страже. Гуси успокоились и снова принялись щипать траву.

— Что происходит, Алан? — Лавастин появился с мечом в руке, следом за ним шли четверо вооруженных слуг с факелами.

Когда Алан попытался объяснить произошедшее, его слова прозвучали как бред.

— Пойдемте, — приказал Лавастин слугам. — Довольно с меня этих суеверных страхов. Возьмем еще дюжину ребят и поищем собаку.

— Но, отец…

— Успокойся, — резко ответил Лавастин, и Алан понял, что сейчас ему лучше не перечить.

Он последовал в лес за отцом, не отходя от него ни на шаг. Он чувствовал, что Лавастину грозит неведомая опасность. Недавно послушницы монастыря святой Женофевы очистили лес от кустарника и бурелома, так что теперь, даже растянувшись цепочкой, люди видели друг друга. Появившаяся на небе луна освещала путь, а горящие факелы придавали Алану уверенности — всем известно, что нечистая сила боится огня.

Но собаки спокойно бежали рядом, судя по всему, ночная прогулка доставляла им огромное удовольствие. Несколько часов они искали Вспышку, но собака исчезла бесследно.

Когда же Алан наконец вернулся в отведенные им покои, ему пришлось перешагивать через спящих слуг. В комнате было темно, он слишком устал и решил лечь прямо в одежде. Осторожно устраиваясь на кровати, чтобы не разбудить Таллию, Алан обнаружил, что ее нет.

Из часовни доносились приглушенные песнопения. Таллия спряталась от него за стенами монастыря. Наверное, следовало бы подняться с кровати и отправиться на ее поиски…

Но он уснул.

Он сам делает себе знамя. К древку копья он привязывает кости своих погибших братьев — те, которые ему удалось достать, — и, когда дует ветер, они издают ласкающие слух звуки: звуки победы. А чтобы разнообразить музыку, он привязывает к древку еще пять колокольчиков, бронзовый нож с рукояткой из слоновой кости, иглы, золотую чашу и железные рыболовные крючки. У самого острия он привязывает пять кос, срезанных с голов его братьев; из льняных и шелковых полосок ткани, оторванных от одеяний врагов, он делает вымпелы. К каждой полоске он привязывает по небольшому кусочку обожженной глины.

Все племя собралось на площадке, где танцуют Быстрые Дочери, все наблюдают за церемонией. Он стоит лицом к длинному откосу, под которым раскинулся песчаный пляж, где обычно причаливают корабли. Перед ним — хижина его братьев и дядьев, справа — принадлежащее Мудроматерям длинное здание, сложенное из камня и покрытое дерном. Двери открыты, но внутри ничего не видно. На площадке полукругом стоят Быстрые Дочери, они только что закончили долгий танец, рассказывающий об истории племени Рикин от самого начала до последних дней.

Он уже спел песнь, и его победу признали все: Пятый Сын Пятого Колена станет новым вождем племени Рикин.

Он привязывает последнюю полосу к знамени и втыкает символ своей победы в землю. Он поднимает камень и отскребает со своей груди остатки узора, означающего его родство с Кровавым Сердцем. Он окунает пальцы в горшочки с краской и выводит на груди новый узор — свой собственный: круг с двумя пересекающимися в центре линиями, которые касаются окружности в четырех точках. Это четыре стороны света — север, юг, запад и восток.

— Мои корабли поплывут повсюду, — кричит он. Все молча слушают. Теперь он стал их вождем и может распоряжаться ими, как захочет. — Они достигнут самых удаленных уголков света, всех стран, известных Мудроматерям.

Среди солдат, стоящих перед ним на коленях, поднимается ропот. Несмотря на то что они клянутся ему в верности, в них чувствуется некая недоверчивая настороженность. Ему еще придется проявить себя, чтобы ему поверили и приняли как вождя. Сейчас они еще до конца не поняли, что он задумал.

Ему подносят трон вождя, который он предусмотрительно спас во время бегства из Гента, и он садится.

— Подходите по одному и подставляйте горло.

Таков обычай — вождь имеет право убить любого, кто сомневается в его праве на это место.

Он вытянул руки, и солдаты стали подходить к нему один за другим. Сначала те, кто не оставил его в минуты позора, — верные, уверенные в себе, готовые исполнить его волю. Они верили в его силы и доверяли ему. После них подходят те, кто раньше служил его братьям, — кто-то с неохотой, кто-то с любопытством, в некоторых он чувствует страх и таких сразу убивает, но их немного — племя Рикин сильно, иначе оно не пережило бы походы Кровавого Сердца.

Церемония занимает большую часть дня, но он не спешит: в таком деле спешка ни к чему.

Солнце садится, и день подходит к концу, уступая место ночи. Сегодня она будет чуть длиннее — день равноденствия, как называл его Алан Генрихсон, становится все ближе. Мудроматери называют этот день Днем-Когда-Дракон-Поворачивается-Спиной-К-Солнцу. Доносится плеск волн — может, это обитатели глубин пришли засвидетельствовать ему свое почтение?

Но он не может пока сойти со своего трона, у него еще есть неоконченные дела.

— Где жрец? — спрашивает он, и жрец тут же подходит к нему, что-то бормоча и напевая себе под нос. — У тебя есть то, что мне нужно, жрец?

— Хранишь ли ты то, что мне дороже всего? — вопрошает тот.

Пятый Сын улыбается:

— Оно в целости и сохранности, дядюшка, но ты его никогда не найдешь. А ты принес то, что обещал взамен?

— Мне придется еще много ходить и искать то, что нужно. Или ты думаешь, что так легко найти то, что нужно? Думаешь, амулет так просто признает мою, а потом и твою власть над ним?

— Я подожду еще немного, — отвечает он.

Позади него какое-то движение — это Быстрые Дочери выходят вперед, чтобы вести его к Мудроматери. Но он еще не закончил. Он делает знак, и из тени выходят его слуги, готовые повиноваться любому его приказу. Это не звери, как большинство других рабов, но при виде них его соплеменники начинают недоуменно переглядываться и перешептываться.

— Что это значит? — кричит кто-то из Детей Скал. Другие подхватывают. — Почему мы должны подчиняться тому, кто носит круг мягкотелых и позволяет этим ничтожествам идти за ним, словно это прославленные во многих сражениях воины?

— Попробуй сразиться со мной, — говорит Пятый Сын негромко, но так, что это слышат все. К тому же в его голосе звучит такая решимость, что соплеменники предпочитают отступить. Он продолжает: — Я прошел по тропе жизни намного дальше вас, братья. Я победил всех своих соперников и невредимым вышел из гнезда Мудроматерей. Может ли кто-нибудь из вас похвастаться тем же? Давайте выходите и бросьте мне вызов, если посмеете.

Он не переходит на крик, как это сделал бы Кровавое Сердце, он даже не встает с трона, чтобы посмотреть на них свысока, — ему это просто не нужно. Они боятся его, потому что он — другой.

Но они не глупцы. Они будут ждать и испытывать его; они будут следовать за ним до тех пор, пока он побеждает. Только слабому вождю приходится оглядываться назад, сильный же всегда смотрит вперед, не сомневаясь в том, что его люди ему верны и идут за ним вслед.

— Выйдите вперед те, кто принадлежит к человеческому племени и служит мне.

Они начинают выходить к нему, опасливо посматривая на обращенные в их сторону блестящие копья и обсидиановые ножи, но никто не осмеливается перечить. Только в одном из этих мягкотелых существ он не чувствует страха, остальные боятся, хотя некоторые гордо поднимают головы, преодолевая свой страх. Вожди и одна из их Мудроматерей встают перед ним на колени, как он научил их заранее, — он видел, что так поклоняются люди племени Алана Генрихсона.

Диакониса Урсулина, как и Мудроматери его собственного племени, не боится его — единственная из всех рабов. Она поднимает глаза и встречается с ним взглядом.

— Я выполнила то, о чем ты просил, тебе не в чем меня упрекнуть. Ты выполнишь свою часть уговора?

Она говорит так смело, словно не стоят вокруг его соплеменники, готовые перерезать ей горло. Он оскаливает зубы, чтобы показать свою власть над ней, но она смотрит совершенно спокойно — так ведут себя лишь те, кому покровительствуют боги, даже если это боги Круга, следы которых нельзя увидеть на земле.

— Ты хорошо мне послужила. И я отблагодарю тебя: все рабы, прибывшие в фиорд Рикин, могут свободно ходить где им вздумается и строить хижины по своему обычаю, как ты и просила. Но так будет до тех пор, пока они подчиняются своим хозяевам. Если же они перестанут повиноваться, не потребуется много времени, чтобы покарать их. — Он сжимает кулаки и показывает тонкие лезвия, выступающие из-под кожи. Удар этих когтей смертелен. — Или ты сомневаешься во мне?

— Я не сомневаюсь в тебе, — степенно отвечает она. — А как насчет другого вопроса?

«Другого вопроса… да, — вспоминает он, — этого она хотела больше всего». Она согласилась оставить в неволе все свое племя в обмен на это. И он дарует ей просимое, такой щедрости он научился у Алана.

— Ты можешь построить здесь церковь и поклоняться своему богу из Круга, но строй ее сама и в такое время, чтобы это не мешало тебе выполнять поручения твоих хозяев.

Она склоняет перед ним голову, и в этом движении проскальзывает не только подчинение, но и уважение.

Правда, он не уверен, подчиняется она ему или своему богу из Круга, которого считает Создателем Сущего.

Хотя ему нет дела до ее веры — если она будет верно служить ему на земле, какая разница, куда она отправится после смерти.

Вперед снова выходят Быстрые Дочери, их волосы отливают медью. Ни один сын племени не может войти в дом Мудроматери, если его не звали, а зовут они лишь тех, кто способен вести за собой других.

Он еще может умереть, если Мудромать признает его не годным. Но он в этом сомневается.

Он переступает порог и оказывается в обители Мудроматери, где пахнет землей, сыростью, корнями и червями — так пахнет плоть земли. Грязь под его ногами сменяется камнями, в лицо дует ветер. Он останавливается на секунду, чтобы собраться с духом. С того места, где он стоит, кажется, что впереди — бездонная пропасть. Он чувствует, что дверь и стена позади него исчезли, хотя и не оглядывается, чтобы удостовериться в этом. Вокруг — кромешная темнота.

Как ни странно, над головой он видит звезды.

И…

— Кто ты, Пятый Сын Пятого Колена? — Он не видит Мудроматери, но ощущает ее дыхание, чувствует ее тяжесть, ведь она — плоть от плоти земли. — Каким именем нам называть тебя, когда в своем танце мы свиваем путь племени? Как нам называть тебя, когда мы поем о траве, умирающей каждую зиму, и о пустоте, существующей вечно?

Много месяцев назад — а для людей это долгий срок — он встретил самую юную из Мудроматерей, и она сказала ему: «Следуй за тем, что первым попадется тебе на глаза».

Тогда он подумал, что она имела в виду похороны, ведь это было первым событием после того, как они расстались. Но он засыпал, а во сне видел Алана Генрихсона. Они с Аланом связаны навеки, как змеи на щитах его солдат. И во сне он слышал, как Алан сказал: «Это была его рука».

Его рука. Кровавое Сердце не полагался на собственную силу или хитрость, он был слаб и прибегал к помощи магии. Но он извлек урок из жизни и смерти отца: нельзя полагаться только на магию.

Он может рассчитывать на свою силу и сноровку.

Пятый Сын оскалил зубы — мягкотелые называют такую гримасу улыбкой — и протянул вперед руку. Сам он не видит ее в этом мраке, но можно не сомневаться, что Мудромать видит все.

— Называйте меня Сильная Рука.

Он слышит, как она шевелится в темноте.

— Пусть будет так. Пусть твое имя узнают все Мудроматери, и пусть оно разнесется по всем фьоллам.

— И дальше, — бормочет он тихо. — Пусть о нем услышат во всех концах земли.

— Их голоса слышны гораздо дальше, чем ты можешь себе представить, сын мой, — резко говорит она. — Теперь ступай. Сильная Рука возвысится или потерпит поражение, полагаясь только на свою силу.

С этими словами она отпускает его.

В том месте, где под ногами камень снова сменяется землей, он останавливается и замирает в изумлении — из ниоткуда перед ним появляется дверь. Он оглядывается назад и в сероватом свете видит перед собой простую комнату с каменными стенами и земляным полом. Ни трона, ни Мудроматери там нет.

Даже его следы исчезли.

Алан проснулся на рассвете — издалека доносились голоса монахинь, поющих Лауды. Он протянул руку и коснулся холодных простыней рядом с собой — Таллия ночевала не здесь. Пока он лежал в одиночестве на кровати, предназначенной для двоих, голоса смолкли и тотчас начали выводить Примарии — молитву, которую исполняют на восходе. Кто знает, может, и Таллия поет вместе с ними. По крайней мере в комнату она не заходила — здесь не было следов ее присутствия.

Он встал с постели и вышел на улицу. Лавастин уже поднялся и теперь разговаривал с местными жителями. Жоффрей раздраженно отдавал распоряжения слугам и солдатам. Заметив Алана, Лавастин переключил внимание на него:

— Ты проснулся. Отлично. Сегодня мы снова отправимся на поиски Вспышки. Она не могла исчезнуть бесследно.

И они опять бродили по лесу, обшаривая каждый куст. Алан спотыкался на каждом шагу, а корни и упавшие ветки, казалось, сами лезли ему под ноги. В каждой куче опавших листьев ему мерещилась собака.

К полудню они не нашли никаких следов Вспышки.

Лавастин велел всем идти обедать, но Алан еще не хотел сдаваться. С горсткой слуг и в компании Горя и Ярости он отправился в поле, где гуси подняли тревогу, и еще раз попытался пройти по следу Вспышки. Псы нисколько не помогали, а скорее даже мешали поискам. Они лаяли на каждую белку и птицу, которые попадались на пути, то и дело отбегали в сторону, чтобы поохотиться на жуков или порыться в земле.