Королевский дракон (Корона Звезд - 1)

      - Присоединяемся к госпоже Сабеле? - пролепетал лорд.
      - Я так решил.
      - Но это измена королю.
      - Изменой будет не поддержать принцессу в ее справедливой борьбе. Она старше Генриха, и ее мать была законной королевой Варре.
      - Но право плодородия...
      - У Сабелы есть дочь. Все право Генриха заключается в ублюдке, рожденном от создания, которое и женщиной-то не назовешь. Он ли отец? Неужто присяга, принесенная ей перед епископами, чего-то стоит? Престол должен наследоваться по женской линии - и тогда сомнений не будет.
      Жоффрей был потрясен этими словами.
      - Но наш род... Наш отец... Лавас уже три поколения передается по мужской линии.
      - Так ты со мной? Или против меня? - На лице графа не было никаких признаков волнения. Он поднял руку, призывая солдат к готовности, а те были явно не готовы к тому, что последовало...
      - Мне нужно время обдумать...
      - Времени нет! Надо выбирать!
      Лавастин пришпорил лошадь и обнажил меч. Радость и Страх кинулись за ним. Жоффрей был поражен настолько, что даже не сделал попытки отскочить в сторону. Но его приближенные сопротивлялись. Удар, предназначенный лорду, пришелся в грудь одного из слуг. Клирик в простой светлой рясе кинулся к воротам, возможно, хотел спрятаться или предупредить всех, но в спину ему вонзилась пущенная из арбалета стрела. Священник упал на колени, на секунду застыл в позе молящегося и ничком рухнул в лужу грязной воды.
      Лавастин проскакал мимо Жоффрея и его людей, оставляя их своим пешим солдатам. Проскакал мимо убитого клирика. Капитан, ударив пятками по конским бокам, ринулся за ним, призывая за собой остальных конных. Впереди кто-то безуспешно пытался закрыть ворота на замок.
      - А ну построились и бегом, бегом! - кричал сержант Фелл, опережая строй пехотинцев.
      Дальнейшее совершилось так быстро, что Алан потом с большим трудом восстанавливал в памяти картину происшедшего. Он тяжело бежал вперед вместе с остальными, иначе было нельзя. Собаки ужасающе лаяли, почуяв запах битвы. Ему удалось успокоить почти всех, кроме трех, мчавшихся за графом.
      Вокруг Жоффрея завязалась схватка - хотя его люди, почти ничем не вооруженные, вряд ли могли рассчитывать на победу. Они отбивались древками парадных копий, церемониальными щитами, посохами, кинжалами и даже древком знамени Альдегунды - знамени с изображением белого оленя, мчащегося по темно-синему сумеречному небу.
      Лавастин с конными достиг ворот. Сопротивление, встреченное там, было, разумеется, ничтожным. Откуда могли знать солдаты Жоффрея, что на них нападет брат их собственного господина, и только один из них сумел подняться на смотровую башню. Возможно, он хотел поразить Лавастина. А возможно, хотел насмерть поразить стрелой Радость. И Алан видел других собак, озверевших от крови, теперь даже он не смог бы удержать их.
      Лавастин ворвался в замок. Алан побежал. Ему даже не пришлось расталкивать бегущих впереди него солдат - те расступились перед собаками, которые набросились на Жоффрея и его людей. Юноша бил псов древком копья, не страшась того, что, осатанев, они огрызались, кого-то ему спасти не удалось, но сам Жоффрей был спасен от ужасных зубов. Наконец собаки развернулись и помчались к крепости. Глаза их были красными от боевой ярости, а морды в крови и слюне. За собой они оставили человека с откушенной рукой и солдат с открытыми ранами и вырванными кусками плоти. Молодой знаменосец, так и не выпустивший из рук знамени, лежал с перекушенным горлом. Сам Жоффрей был искусан, но мог стоять и пошатывался, скорее всего от шока и неожиданности.
      Нападение собственного брата было худшим из предательств. На такую ли войну призвала Алана Повелительница Битв? Граф Лавастин, всегда осмотрительный, как никто другой понимал, что война между Сабелой и Генрихом не вела ни к чему хорошему. Все происходящее казалось неправдоподобным.
      Теперь Алан был уверен, что граф действует не по своей воле. Даже разочарованный в людях Агиус был бы поражен этим странным нападением на человека, бывшего всегда самым преданным сподвижником. И власть, которой епископ Антония добилась над графом, была получена ценой жизни ничтожного Лэклинга.
      - Я останусь с ним, - сказал себе Алан, удивляясь самому себе. - Кто-то должен его защитить. - Даже если этот "кто-то" простой подросток, не имеющий за душой ничего, ничего, кроме вечно цветущей розы и давнего видения.
      Сержант Фелл послал половину своих людей в сторону замка, но доносившиеся оттуда крики и шум боя почти стихли. Оставшиеся с обозом принялись убирать следы схватки. На помощь раненым спешил священник, обладавший навыками лекаря. Фелл явно чувствовал себя неловко, помещая лорда Жоффрея под стражу.
      - Эй, парень, - подозвал он Алана. - Поспеши-ка туда и посади на цепь тех трех собак, в деревне могут быть дети...
      Солдаты, бывшие рядом, испуганно сотворили круговое знамение. Никто не забыл трагедии, приключившейся с женой и ребенком Лавастина...
      - Моя жена... - выдохнул Жоффрей. - И дочь!
      Помедли Алан несколько мгновений, и было бы поздно. Путь, по которому мчались собаки, устилали убитые и раненые. Неподалеку толпились слуги, их охраняли графские солдаты.
      Лошадь Лавастина стояла перед большим деревянным теремом, служившим лорду резиденцией. Половина конных спешилась и вошла в резиденцию вслед за Лавастином, Алан кинулся за ними.
      Собаки почти взбежали по лестнице на второй этаж, где жила сама госпожа с ребенком и служанками. Злость их не исчезала. Алан успел ухватить последнего зверя за хвост и изо всех сил рванул обратно. Тот злобно ощерился.
      - Тоска! Сидеть!
      Удивительно, но тот послушался. Наверху Ярость, услышав голос, сделала то же самое. Остальные не остановились, и, казалось, только волшебство могло их обуздать. Граф не обращал на них внимания и шел вперед с обнаженным мечом. Его явно не волновало, что животные сейчас уничтожат женщин и детей, беспомощно столпившихся в конце длинной залы второго этажа. Двое человек отважились выйти из толпы ему навстречу. Одной из них, узнал Алан, была госпожа Альдегунда. Будучи не старше нашего героя годами, она выглядела взрослой женщиной. Бледнея, она спросила Лавастина:
      - Что это значит, дорогой кузен? Почему ты с мечом врываешься в дом, где тебя всегда принимали с любовью и радостью?
      В руках она держала шестимесячного младенца - того самого, что мог стать наследником всех земель графа. Какая-то старуха, плача, пыталась встать перед ней, спасая от меча и собачьих зубов.
      Алан вцепился в ошейники, но животные рвались вперед. Они хотели убить ее. И проделали бы это, с удовольствием разорвав на части и младенца. Юноша принялся изо всех сил лупить по мордам, не думая о последствиях и громко приказывая:
      - Сидеть! Твари! Послушай меня, скотина! Сидеть!
      Ужас вцепился в край платья госпожи, когда Алан ударил его по голове так сильно, что собака замерла. Остальные послушались, продолжая рычать и кровожадно поглядывая на испуганных обитателей замка. Лавастин не убирал меча.
      - Если хочешь жить, поклянись в верности госпоже Сабеле!
      Альдегунда задыхалась от волнения и чуть не упала в обморок, но когда кто-то из челяди взял ее за руку, собралась с духом.
      - Это невозможно, - гордо заговорила она, - наша семья состоит в родстве с королевской династией. И хоть меня выдали за варрийца, я не предам своего рода, много поколений хранившего верность королю.
      Алан представить себе не мог, чего стоило слабой женщине это мужество и что дальше будет делать граф. Не могла себе этого представить и она сама, с ребенком на руках и двумя подростками, прижавшимися к ней в поисках защиты, и конечно, она не могла знать, что произошло с ее мужем.
      Графа не тронула смелость Альдегунды. Все тем же ровным голосом он проговорил:
      - Оставишь мне детей как залог твоего хорошего поведения. Затем покинешь эту крепость и со свитой удалишься в земли своей матери.
      - Земли моей матери находятся здесь! Этот замок - мое приданое, и ты не смеешь забирать его!
      - Кто мне помешает? Эти земли подвластны теперь принцессе Сабеле. Я оставлю здесь кастеляна, и он будет управлять ими, пока все не решится: либо ты принесешь присягу госпоже, либо она подарит их кому-то другому.
      Он взмахнул рукой, и его люди нехотя подошли и окружили детей. Алану удалось наконец посадить собак на длинную цепь. Они кусались и грызлись между собой, но больше не противились ему. Только Ярость и Тоска, которым он мог доверять, остались свободными. Они сидели на лестнице как часовые.
      Альдегунда прижала младенца к груди.
      - Этого я не отдам! Я кормлю ее грудью. Преступление против Владычицы отнимать ребенка у матери.
      - Оставьте ей младенца, господин граф, - прошептал Алан. Он и не думал, что граф может его услышать.
      Но Лавастин отчего-то зажмурил глаза и дернулся. Затем провел рукой по лбу, будто смахивая комара.
      - Только старших детей, - сказал он как-то смущенно и неуверенно.
      Уголки губ Альдегунды дрогнули, но она сумела удержать слезы. Детей Жоффрея от первой супруги уводили солдаты. Лавастин сунул меч в ножны и странно, с каким-то новым выражением лица, посмотрел на Алана. Потом тряхнул головой и, приняв прежний неприступный вид, протянул руку. Собаки приблизились, стали лизать ему пальцы и обнюхивать сапоги. Граф взял в руки поводок, повернулся и спустился вниз.
      День святого Сормы они встречали в замке, праздник получился безрадостным. За столами сидели граф и его люди, прислуживала им челядь Жоффрея и Альдегунды. Сам Жоффрей сидел в башне, Альдегунда - под домашним арестом наверху.
      Наутро Лавастин отпустил женщин на восток, в Вендийские земли, позволив взять с собой только пятидневный запас пищи, необходимый для путешествия. Они шли в земли графини Альберты, матери Альдегунды. Жалкая это была процессия: впереди госпожа с младенцем, за ней две родственницы, старая нянька и две служанки. Им не позволили даже взять своих лошадей, и графиня ехала на осле. Глядя на нее, конечно, никто бы не догадался о ее некогда высоком положении.
      Жоффрей еще не оправился от ран. Его оставили под присмотром лекаря и с условием, что он освободит замок, как только выздоровеет. На эти земли граф назначил своего кастеляна, одного из своих свободнорожденных слуг, бывшего крестьянина, теперь посредством службы надеявшегося выбиться в люди. В случае успеха мятежа он мог рассчитывать на многое. В случае поражения разве что на виселицу.
      Глядя, как из подвалов крепости вывозят имущество Жоффрея, Алан понял, как Сабела увеличивает свои шансы на победу. Повозки до предела были загружены овощами и наконечниками для копий, бобами и мечами, новенькими шлемами из кузни замка и связками кож, поставками сукна и деревянными щитами. Отдельно везли пять небольших, но увесистых ларцов с казной.
      Они шли на юг, через рубеж, когда-то разделявший Вендар и Варре, где до сих пор лежали земли, бывшие настоящей чересполосицей владений вассалов того и другого королевств. В двух замках они встретили поддержку, и к отряду Лавастина присоединились двадцать четыре человека. На следующей неделе марша они миновали три крепости, хозяева которых были верны королю Генриху. Но никто из них, завидев вооруженных людей и слыша графский ультиматум, не решился дать отпор. Все они сохранили жизнь, потеряв добрую половину своего имущества. Обоз становился все длиннее, а вместо пяти ларцов серебра везли девять.
      Вскоре они достигли земель герцогства Варингии и там повернули на запад, навстречу основным силам принцессы.
      - Точно так же соратники Сабелы лишались своих земель и богатств, когда потерпел поражение ее мятеж восьмилетней давности, - сказал однажды ночью мастер Родлин. Старик сильно беспокоился, иначе бы не разоткровенничался.
      Алан напоил и накормил собак, а потом пятерых привязал к повозке Страха, Вспышку, Рьяного, Стойкого и Привета. Они улеглись на земле, глядя немигающими глазами на костер и на сидевших людей. Теперь, после гибели Радости, шатер графа охранял старый Ужас, а Тоску и Ярость Алан привязывать не стал, уверенный в их спокойном поведении.
      Ему хотелось поговорить. Хотелось спросить, справедливо ли, что земель и богатств лишаются те, кто поддерживает короля. Но, разумеется, он промолчал, боясь обвинения в сочувствии Генриху. Сочувствия этого, конечно же, не было. О короле он не знал ничего, кроме имени. А вот принцесса Сабела... ее и епископа Антонию он ненавидел всей душой.
      У юноши было много времени на раздумья. Чаще всего думалось о родне, об отце, тетушке Беле. Но сейчас они остались далеко. В Осне всегда говорили, что граф Лавастин добрый сюзерен, он требует малый налог и защищает их небольшой городок, где живет много купцов и ремесленников и на который постоянно точат зубы пираты и разбойники. Осна находилась под протекторатом графов Лаваса с самого своего основания со времен императора Тайлефера. Графы вели лояльную политику. Ни разу ни один ее житель не продавал себя и ближних в рабство за долги, не будучи в силах уплатить подати, как нередко происходило в салийских землях.
      Единственное, что ясно было Алану, - то, что он должен быть постоянно при графе. Не это ли было его предназначением и долгом? Не потому ли позволили ему сдружиться со страшными питомцами графа и тем самым стать одним из его слуг? Должно быть, так. Агиус думал, что он графский сын. Почему тогда граф оставил сына у простого купца, а не отправил сразу на воспитание в монастырь? Антония, наверное, скажет, что он плод греха, совершенного девушкой с призраком принца эльфов. Но как, простите, можно забеременеть от призрака? А вот вождь народа эйка, должно быть, неверно исковеркав его слова, считает его наследником короля Генриха!
      Алан знал, что сказала бы тетушка Бела: "Господь и Владычица всегда действуют не просто так". По мнению доброй и честной женщины, как и по мнению их диаконисы, Господь всегда делал что-то с умыслом, дабы покарать злых и вознаградить тех, кто верен, честен и трудолюбив. Конечно, она не усомнилась бы в том, что Господь часто прибегает к помощи чудес, и сразу поверила бы и в неувядающую розу, и в то, что видел Алан в даррийских развалинах. Но она сказала бы ему, что он должен проявить смирение и не возгордиться. "Если это и случилось, то только чтобы возложить на тебя ношу, кою ты обязан нести. Дать задание, которое ты, сынок, должен выполнить".
      Это был ответ на все сомнения. Алан был единственным, кто знал, что граф творит зло не по собственному желанию, а выполняя волю других. Тех, кто околдовал его. Но единственное, что он мог сделать, - это присматривать за ним.
      2
      Вулфер вернулся из Фриласа две недели спустя и привез оттуда нерадостные новости.
      Эйкийские пираты опустошили монастырь на Шипс-Хеде и отплыли на восток, чтобы присоединиться к основным силам. Дошли слухи, что их войско осадило большой портовый город Гент, бывший ключом к королевству Вендар и городом, где родился прадед нынешнего короля, тоже носивший имя Генрих. В соборе Гента сын Генриха Первого, Арнульф Старший, некогда обманул семилетнюю дочь Адельгейду и пятилетнего Луи. При этом сам Арнульф Старший, конечно, стал регентом. Затем он сумел обручить маленькую сестру Луи, Беренгарию, со своим наследником и будущим отцом нынешнего Генриха, Арнульфом Младшим. То, что король Людовик Варрийский оставил этот мир молодым, не имея наследников, было большой удачей для Арнульфа. Смерть Беренгарии в раннем возрасте только улучшила дело. Для королей Вендара Гент был символом их прав на престол Варре...
      - Мы должны поспешить на восток, - говорил Вулфер, - в Гент. Увидеть, сколько правды в этих слухах. Сам король Генрих должен сидеть в столице. Слишком много разговоров о том, что планирует его сестра, принцесса Сабела. Некоторые уже поговаривают о начале междоусобицы. Хуже всего, что она затеяла заваруху именно сейчас, когда войско так необходимо на севере.
      Он сидел в харчевне, положив тяжелые руки на стол. Перед ним стояла большая кружка эля. Говорил он, в основном обращаясь к Манфреду и Хатуи, но постоянно поглядывал на Лиат и Ханну, молча сидевших у края стола. Вечерело, и в харчевне собралось довольно много народа не только выпить, но, как знала Ханна, еще и поглазеть на "орлов", узнать новости из большого мира. Интерес к ним повысился особенно в последние дни, после того как Хатуи сломала нос одному молодому, подпившему и чрезвычайно назойливому крестьянину.
      Ханне нравилась Хатуи - коренастая и сильная женщина, которая, по собственным словам, родилась далеко на востоке в Истфолле, стране кочевников, за которой лежат земли куманов, крылатых всадников, как называла их Хатуи. Эти дикари пребывали во тьме, вне Света от Круга Единства. Ее брат ушел к ним проповедовать, да так и не вернулся... "Тогда я и решила посвятить себя Повелительнице Битв, - говорила Хатуи, - и вместо того, чтобы оберегать их, сражаться с ними".
      До того дня, как ей вручили кольцо "королевских орлов", Ханна и подумать не могла, что ей захочется повидать мир, лежащий за пределами Хартс-Реста, - прежде чем остепениться и осесть на одном месте. Раньше она не позволяла себе надеяться на то, что не может сбыться. Собственно, поэтому ее и привлекала работа в харчевне, ведь говорят, что трактирщик видит весь мир глазами гостей, что стучатся в его дверь.
      Она могла уйти с Иваром в Кведлинхейм, увидеть там королевский двор. Могла уехать с Лиат в Фирсбарг. О, сейчас об этом думать не хотелось вспоминался Хью.
      - Что касается вас двоих, - добавил Вулфер, возвращая Ханну к реальности, - за то время, пока мы будем ехать, вам надо постигнуть все премудрости службы. Их немного. Я хотел послать вас... - Тут он прервался, отпив большой глоток эля и стукнув кружкой о стол с такой силой, что остаток выплеснулся через край. - Ладно, об этом после. Ты уже окрепла, Лиат? Если нет, можем оставить тебя здесь и...
      - Нет! Я в порядке.
      Ханна дотронулась до ее руки, успокаивая. Лиат было лучше, чем раньше, но она так и не смогла избавиться от постоянного чувства страха, с которым жила последние месяцы. Даже она, Ханна, несколько раз видела Хью во сне, много раз, сказать по правде. Подобные люди ей раньше не встречались, и лучше было бы совсем о нем забыть. Не тревожить себя мыслями о случившемся. Хотелось верить, что дорога поможет изгладить тяжелые воспоминания.
      - Я добыл лошадок во Фриласе, - подмигнул Вулфер Манфреду и Хатуи. Как думаете, они смогут поскакать?
      - Что? - спросила Хатуи с понимающей улыбкой. - Лошади? Я их не видела.
      Вулфер оскалился.
      - Две лошадки, горячие и свежие. Ладно, детки, доверьтесь мне. Дорога в Гент будет трудной. Что мы там найдем и как быстро вернемся - сказать не могу. Говорят, войско эйкийцев возглавляет сам вождь, к тому же могучий чародей. Говорят, его нельзя убить. Если эти двое нас будут задерживать, оставим их во Фриласе или на нашем пункте в Стелесхейме.
      Тут было о чем побеспокоиться. Ханна не была дворянкой, и ее не учили с детства держаться в седле. Она и с лошадьми-то имела дело лишь потому, что ее родители содержали харчевню. Она затаила дыхание. Лиат посмотрела на нее со страхом.
      - Ханна держится в седле неуверенно, - резко проговорил Манфред. - Но думаю, с ее волей она преодолеет и эту трудность.
      Вулфер приподнял брови.
      - Что ж, Манфред, заслужить твое одобрение - дело нелегкое. Ну а ты, Лиат?
      Девушка заволновалась, слыша свое имя. Вмешалась Хатуи:
      - Лиат - хороший наездник, хоть и говорит, что не садилась на лошадь три года. Она слабовата, но в дороге окрепнет. Если до Стелесхейма этого не произойдет - оставим ее там.
      - Вот и ладно, - сказал Вулфер. - Идите, дети, посмотрите новых лошадей - лучшее, что я смог достать за такое короткое время, седлайте их и едем.
      Ханне при этих словах показалось, что ноги ее приросли к полу. Пока их отъезд был только словами, все было чудесно.
      - Так скоро? - Ее голос дрожал. - Я думала, что хотя бы не сегодня утром.
      Вулфер смотрел на нее с мягкой укоризной. Но она поняла, что добрым он был только до тех пор, пока не противоречили его приказам.
      - Вы стали "орлами", девушки. На королевской службе задержек быть не должно. Понимаешь?
      Она послушно встала. И правда, нельзя было поддаваться страху, особенно после того, что сделало это чувство с Лиат.
      - Слушаюсь, сэр.
      Он кивнул.
      - Сегодня, кажется, день святой Эзеб? Шестой день авриля, лучший день, чтобы начать службу. - Он тоже поднялся с места. - Хатуи, собери еду. Лиат и Ханна, идите за мной в конюшни.
      Ханне показалось, что его голос становился мягче, когда он смотрел на Лиат. Бедняжка! Ханна знала, что та вовсе не радовалась своей иноземной и печальной красоте. Ока положила руку на плечо подруге, и Лиат быстро встала, ударив по столу костяшками пальцев, как она всегда делала, когда выходила из задумчивости.
      Во дворе Ханна увидела стройную белую лошадь, которую Вулфер предназначил для нее. Животное съело яблоко, поднесенное девушкой, и спокойно дало себя оседлать. Кобыла, отданная Лиат, оказалась более норовистой, и к тому времени, как хозяйка с ней справилась, другие лошади были давно готовы. Хатуи привела мула, груженного продуктами, которые даны были жителями в счет королевского налога. Затем они с Манфредом вывели всех лошадей.
      - Соберите все, что хотите взять с собой, - приказал Вулфер, - но помните, что "орел" не должен владеть ничем, кроме дружбы своих товарищей и собственной силы.
      - Все, что у меня есть из вещей, - одежда, которая на мне, - отвечала Лиат.
      Это было явной ложью и удивило Ханну. Но Лиат смотрела в другую сторону. Если и заметили, что она говорила неправду, вида никто не подал. Они, впрочем, не знали Лиат так хорошо, как Ханна.
      - Пойду соберу дорожный мешок и попрощаюсь с семьей, - сказала она. Лиат продолжала стоять, глядя в пустоту. Ханна стерпела это и обратилась к Вулферу: - Моей матушке будет приятно, если вы скажете ей несколько слов, господин.
      - Хорошо. Я пойду к ней, а Лиат пусть закончит с лошадью. Остальные подождут.
      Все они, конечно, видели книгу и знали о ней. Но никто из "орлов" не сказал ни слова. Подозревал ли Вулфер о ценности этой вещи? Ханна не знала. Она пропустила его вперед, как диктовал закон вежливости, затем вывела свою лошадь на улицу. До нее едва донеслись слова благодарности, произнесенные тихим голосом Лиат...
      Солнце стояло высоко над холмами. Пели птицы и зеленела растительность на крестьянских огородах. Вся семья трактирщика собралась во дворе. Чудо, Карл сам принес ее мешок с вещами - смена одежды, миска, ложка и еще какая-то мелочь - и теперь привязывал его к седлу. Его глаза блестели, когда он смотрел на Ханну, и она вдруг почувствовала, как родные гордятся и восхищаются ею так же, как она восхищалась Хатуи. От этого хотелось плакать.
      - Смешно смотришься. Ни рыба ни мясо, - пошутил брат, немного подпортив сентиментальное настроение.
      Но она только улыбнулась. У нее не было той практичной дорожной одежды, что носили ее новые товарищи, поэтому Бирта обрядила дочь в то, из чего давно вырос ее старший, женатый брат Транчмар, - в меру возможности подлатав вещи и подогнав их по росту. Лиат утешила ее, сказав, что всегда так одевалась, путешествуя с отцом. Мать сжала руку Ханны.
      - Помни, девочка, что ты отвечаешь не только за себя, но и за подругу. Заботься о ней.
      - Обещаю. - Ханна обняла отца, затем брата. - Карл, а ты присматривай за ними. Хорошо?
      Оба сдержали слезы. Лиат вышла из конюшен, ведя наконец-то оседланную лошадь. Но в мешках, привязанных к седлу, не было ничего, похожего на книгу. Возможно, подумала Ханна, подруга заново перепаковала вещи и ненадежнее спрятала свое сокровище. Лиат, не глядя на нее, прощалась с Карлом и Биртой.
      Наконец они сели в седла и последовали за Вулфером по дороге, ведущей на юг. Из пятерых только Ханна оглядывалась назад. Когда деревня наконец скрылась за лесом и они двигались молча по дороге посреди спокойных и величавых деревьев, Лиат нарушила тишину:
      - Никогда не вернусь сюда.
      Ханна испуганно вздрогнула, а Вулфер улыбнулся:
      - Даешь обет?
      Лиат, казалось, только сейчас осознала, что говорит вслух.
      - Нет. Зарекаться не буду. Только чувствую, что это так.
      - Анна всегда доверяла чувствам. Таким, как это. - Голос старого "орла" был почти ласков.
      Анна... Мать Лиат была волшебницей, из-за этого ее убили, и было во всем этом что-то, чего девушка понять не могла. Но Ханна должна была сделать все, что в ее силах, чтобы защитить подругу.
      - Не будем медлить, - подбодрил их Вулфер. - Впереди долгий путь.
      Так ехали они, разговаривая мало, но размышляя о многом. Поступь лошадей была неторопливой, но ровной, и к вечеру Хартс-Рест остался далеко позади.
      Часть вторая
      ДЕЯНИЯ ВЕЛИКИХ КНЯЗЕЙ
      VIII. НА КОРОЛЕВСКОМ ПУТИ
      1
      "Росвита Корвейская, ничтожнейшая из слуг Господа и Владычицы, ее королевскому величеству, королеве Матильде, шлет весть и нижайше уверяет в преданности и равно приветствует во имя Владычицы, чья неисчерпаемая мудрость и величайшая слава да пребудет с тобой, наша славная королева, мать великого короля Генриха, второго с этим именем".
      Послание отца лежало поверх второй страницы, закрывая собой слова, написанные вчера до того, как ее прервали, сначала посланник с севера, а затем известия о споре, вспыхнувшем между членами Королевского совета. Она сунула пергамент в потайной карман платья. Пальцы приятно касались ризы из золотого шелка, какие носили королевские клирики. Очередная суетная мирская радость напомнила о себе. Золотая риза, символ королевской службы, была надета поверх грубого черного платья. Его она тоже носила всегда, и означало оно принадлежность к выходцам из монастыря Владычицы Нашей в Корвее.
      Она вновь вернулась к книге.
      "По просьбе твоей принимаюсь я за тяжкий труд описания деяний великих князей. Вдобавок расскажу немного о происхождении и истории народа вендийского, над которым король Генрих, первый с этим именем, стал первым владыкой, чтоб, читая, могла ты дивиться разумом, отбросить заботы и с немалой пользою досуг провести".
      На этом она вчера закончила. Счастьем было вернуться в тишину скриптория после шума вчерашней ночи, утихшего лишь тогда, когда король после пира отправился на покой. Она глянула на вощеную табличку с записями, не раз переправленными, затем обмакнула перо в чернильницу и принялась писать.
      "Прощения прошу, что не могу рассказать обо всем, ибо писать стараюсь так, чтобы повествование было не чрезмерно долгим и не утомило читателя. Пусть ваше величество прочтет книгу, вспоминая о нас, и не запамятует о чувстве преданности, с которым все сие было написано".
      Так кончалось вступление к книге первой "Деяний великих князей". Росвита откинулась на спинку сиденья. Спина уже побаливала. Когда она впервые оказалась при дворе, будучи двадцати лет от роду, малознающей подопечной корвейского монастыря, она могла сидеть целыми ночами, прерывая труд только со звоном колокола, зовущего к молитве. Ей ничего не стоило долго сидеть при свечах, многократно переписывая древние тексты и создавая свои, создавая, несмотря на юность и неопытность. Теперь, спустя еще двадцать лет непрерывных трудов сначала на благо короля Арнульфа Младшего, затем нынешнего Генриха, силы были не те.
      Но она все равно улыбнулась, закончив страницу. Правильно говорила матушка аббатиса: "Болезни старости напоминают нам о мудрости, что получена нами с годами жизни". Сама матушка Отта Корвейская, несмотря на восьмой десяток, ни разу не была замечена хворой и страдающей, да и вообще была самой доброй и мудрой женщиной, из тех, кого Росвита встречала на своем пути и вспоминала с радостью. Мать Отта все еще была жива и приближалась к девяностолетнему возрасту, что, конечно, означало великую к ней милость Господа и Владычицы.
      Десять лет Росвита трудилась, общаясь с престарелыми придворными и епископами, делала записи и изучала старые в архивах монастырей, мимо которых следовал двор короля, бесконечно странствуя. Теперь начала писать, надеясь на то, что матушка Отта успеет прочесть ее труд.
      "Начало книги первой о деяниях великих князей".
      Проработав двадцать лет в скриптории, Росвита прекрасно знала, как трудно исправлять написанное, как тяжко переписывать страницы труда или, того хуже, целые главы. Но решилась писать сразу на бумаге, исправляя лишь порядок глав.
      "1. Сначала изложим некоторые сведения о начале вендийского народа, памятуя, что все сие суть темные предания древних времен.
      Говорят, сначала вендийцы жили в северных землях и были изгнаны оттуда существами, которых мы зовем народом эйка, драконолюдьми. Другие считают, что вендийцы пришли из Аретузы и были остатками великой армии Александроса, Сына Грома, которая после поражения даррийской императрицей Арку-ак-Нией разбросана была по свету. Об этом я слышала в молодости от одного старого мудреца. Прочие же считают, что вендийцы были просто древним и благородным народом, известным гессийским летописцам и описанным в Поликсеновой "Истории Даррийцев".
      Мы уверены, впрочем, что вендийцы впервые прибыли сюда на кораблях и высадились там, где теперь городок Хателенга, что лежит к западу от Гента. Туземцы, населявшие те земли, подняли против них оружие. Но вендийцы храбро сражались и завоевали побережье".
      В тишину скриптория ворвался шум. Клирики и монахи, оторвавшись от своих пергаментов, повернули головы в сторону старой Моники, появившейся в дверях. Позади нее толпились люди, шумные и суетные. Это не было вторжение диких вендийских племен. Прибыли молодые ученики королевской школы.
      Росвита вздохнула и с неохотой отложила перо. Потом, пожурив себя за ворчливость, стала помогать Монике рассаживать школяров по свободным скамьям. Вернулась на свое место, понимая: пока молодежь проходит практику, работать она не сможет. К ней подсел один вновь прибывший послушник.
      - Простите меня, госпожа, - прошептал он.
      Это был молодой Бертольд Виллам. Он улыбался. Один из тех редко встречающихся юношей, которые были красивы, но не знали об этом. В самом деле, из ребят, причастных двору его величества, он был ее любимцем. Зимой ему исполнилось четырнадцать, для посещения школы он вырос. Но все равно частенько приходил послушать Росвиту, ибо был очень любознателен.