Окно в историю - Мифы и правда о женщинах

О могуществе женской красоты и сексуальности красочно говорит Лисистрата («распускающая войско») — героиня одноименной комедии Аристофана. Возмущенные затянувшейся войной между Спартой и Афинами, отнимающей у них мужей, отцов и детей, афинянки решают принять самые суровые меры. И вот что предлагает Лисистрата:

«Когда сидеть мы будем надушенные,

В коротеньких рубашечках в прошивочку,

С открытой шейкой, грудкой, с щелкой выбритой,

Мужчинам распаленным ласк захочется,

А мы им не дадимся, мы воздержимся.

Тут, знаю я, тотчас они помирятся».

Ее подруга Лампито подтверждает:

«И Менелай, увидя грудки голые

Своей Елены, меч на землю выронил»{ Аристофан. Комедии. Калининград: Янтарный сказ, 2001. С. 28.}.

«Лисистрата» заканчивается со счетом 1:0 в пользу женщин. Мужчины согласны на любые условия, лишь бы жены вернулись к исполнению супружеских обязанностей. Но в реальности так, к сожалению, было не всегда. Да и счастливый финал комедии Аристофана вызывает сомнения. Пусть ее героини сумели остановить войну, но одновременно и сами узнали себе цену — они нужны мужчинам лишь как любовницы и только до тех пор, пока сохраняют свою привлекательность. Возможно, каждый раз, когда женщины побеждают в битве своим «женским оружием» — красотой, обманом, обольщением — они проигрывают в вековечной войне за право быть человеком.

Глава 7. Римлянки: гражданки, развратницы, христианки

«Две женщины хуже, чем одна», — говорили римляне. И они же признавали, что лишь благодаря женщинам Рим выстоял во всех испытаниях и достиг великой славы. Так какими же были они на самом деле — эти римские женщины?

Если современные ученые только в конце XX в. установили, что мужчины происходят с Марса, а женщины с Венеры, то римляне всегда знали: их женщины принадлежат к совсем иному народу. Они — потомки сабинянок, которых похитили первые обитатели Рима по приказу царя Ромула. Легенда рассказывает, что Ромул открыл построенный им город для всех — гражданами Рима могли стать и беглые рабы, и преступники, покинувшие свое отечество. Поэтому соседи не соглашались отдавать своих дочерей замуж за римлян, людей неизвестного происхождения. Такой отказ был получен и от соседнего племени сабинян. Тогда римляне пригласили сабинян на праздник, посвященный богу Нептуну, во время которого по сигналу Ромула римские мужчины похитили сабинянок. Возмущенные таким вероломством сабиняне начали готовиться к войне. Между тем насильно выданные замуж сабинянки уже привыкли к своим новым повелителям и, когда началась война, не допустили кровопролития.

Вот как описывает этот эпизод римский историк Тит Ливий:

«Сабинские женщины, победив страх, осмелились броситься между летающими стрелами и умоляли то отцов, то мужей, чтобы они — тести и зятья — не окропляли себя преступной кровью. “Ее вы стыдитесь родства между собой, обратите гнев на нас: мы — причина войны для мужей и отцов, лучше нам погибнуть, чем жить вдовами и сиротами без кого-либо из вас!” Мольбы женщин волнуют как воинов, так и полководцев, наступает тишина и внезапный покой; полководцы выходят вперед и решают заключить союз; и они не только заключают мир, но даже образуют одно государство из двух»{ Винничук Л. Латинский язык. М.: Высшая школа, 1985. С. 163.}.

В самом деле, на протяжении всей римской истории душа почти каждой римлянки вынуждена была разрываться между дочерним долгом и долгом жены. Древний Рим был государством безраздельной отцовской власти. Жена, сыновья, незамужние дочери — все были полностью во власти отца, точно так же как домашняя утварь, скот или рабы. Он мог судить членов своей семьи, мог продать их в рабство, приговорить к смерти. Разумеется, мужей дочерям также выбирали отцы. Но хотя дочь, верная приказу отца, должна была полюбить мужа и быть преданной женой, преданность родной семье была неизмеримо важнее.

Следующая легенда, также рассказанная Титом Ливием, достаточно ясно свидетельствует об этом. В войне Рима и города Альбы Лонги исход битвы должен был решить поединок между тремя братьями Горациями с одной стороны и тремя братьями Куриациями — с другой. Во время поединка погибли все трое Куриациев и двое Горациев. Последний оставшийся в живых Гораций принес Риму долгожданную победу. Однако при возвращении триумфатора в город возникла непредвиденная заминка. Вот что пишет Тит Ливий:

«Первым шел Гораций, неся доспехи троих (т. е. доспехи, снятые с трех убитых Куриациев); ему навстречу вышла девушка-сестра, которая была просватана за одного из Куриациев. Узнав среди доспехов военный плащ нареченного, который она сама сделала, она распустила волосы и с плачем звала по имени мертвого жениха. Жестокого юношу оскорбляет рыдание сестры в час его победы и общей радости, и он, обнажив меч, пронзает девушку, выбранив ее такими словами: “Уходи со своей несвоевременной любовью к жениху, ты, которая забыла о мертвых братьях, забыла об отечестве! Пусть так погибнет каждая римлянка, которая будет оплакивать врага!”.

Какой ужасный поступок! Однако недавняя заслуга противостояла преступлению. Тем не менее Гораций был схвачен, приведен на суд к царю и приговорен к смертной казни. Тогда Гораций заявил: “Я требую обжалования!” Вследствие обжалования дело рассматривалось в присутствии народа. Больше всего люди взволнованы во время этого суда, когда Публий Гораций-отец заявил, что его дочь была убита на законном основании, а сын имеет огромные заслуги перед отечеством. “Неужели вы можете, — сказал он, — видеть под ударами и пытками того, кого вы только что видели шествующим в славе и ликовании победы? Столь позорное зрелище с трудом могли бы перенести даже глаза врагов!” Не вынес народ ни слез отца, ни мужества самого Горация-сына, одинакового в любой опасности, и его оправдали больше из-за восхищения его доблестью, чем из-за правоты дела. Отцу было приказано, чтобы он произвел очищение сына жертвами за государственные деньги. Тот, совершив некоторые искупительные приношения, перекинув через дорогу небольшую балку, провел юношу под ней словно под ярмом. Эта балка сохраняется и ныне, постоянно обновляемая за государственный счет: ее называют сестринской балкой. Могила Горации находится на том самом месте, где она упала, сраженная ударом»{ Винничук Л. Латинский язык. М.: Высшая школа, 1985. С. 170.}.

Однако когда речь шла о защите Рима, женщинам дозволялось быть храбрыми. Так, римляне чтили память легендарной Клелии, которая доказала свое мужество и мудрость во время войны Рима с этрусками. Легенда гласит, что девушка была отдана в заложницы этрускам, лагерь которых расположился недалеко от берега Тибра. Обманув сторожей, Клелия вместе с другими девушками под градом вражеских стрел переплыла Тибр и привела своих подруг в Рим. Когда об этом сообщили царю этрусков Порсене, он отправил в Рим послов с требованием выдать Клелию; при этом он поклялся, что после заключения мира отправит ее римлянам живой и невредимой. Обещание было выполнено обеими сторонами. Римляне вернули Клелию этрускам. Царь Порсена окружил ее почетом и сказал, что дарит ей часть заложников — она сама могла выбрать, кого хотела. Клелия выбрала несовершеннолетних. После заключения мирного договора римляне вознаградили необычную для женщины доблесть необычным видом почести — статуей девушки на коне, которую установили в верхней части Священной улицы.

Во времена Республики между римлянами, как правило, заключался так называемый «брак с рукой» — после совершения священных обрядов девушка переходила из-под «руки» отца под «руку» мужа.

Во время помолвки жених «выкупал» девушку у отца, дарил невесте кольцо в знак верности и другие подарки. Девушка отдавала домашним божествам-ларам своих кукол и игрушки, а девичье платье посвящала богине счастья. В день свадьбы невесту одевали в длинную тунику и накрывали красным покрывалом. Жених украшал голову венком. В присутствии жрецов жених и невеста преломляли и вкушали хлеб из освященной муки и торжественно произносили взаимные клятвы. Одна из замужних женщин со стороны невесты подводила ее к жениху и соединяла руки новобрачных. После этого совершалось жертвоприношение. Произнося молитву, жрец по часовой стрелке обходил алтарь, за ним следовали жених и невеста. Когда обряд заканчивался, гости кричали: «Feliciter!» («Счастливо!»). Затем начиналось брачное пиршество, продолжавшееся обычно до сумерек. Вечером девушку провожали в дом мужа в торжественной процессии с факелами, при звуках флейт и свадебных песен, при громких возгласах «Talassio!». За ней несли прялку и веретено как символы домовитости. Дойдя до дома мужа, новобрачная мазала маслом и обвешивала шерстяными лентами дверные косяки. Невесту переносили через порог на руках, чтобы она не задела за него ногой, что считалось дурным предзнаменованием. В атрии — главном зале римского дома — муж приветствовал свою молодую жену, и она молила богов о ниспослании счастья в их супружескую жизнь. Сваха окропляла новобрачных священной водой, и они вместе зажигали факелами огонь в очаге. На следующий день молодая хозяйка приносила жертву богам нового дома и устраивала небольшой пир, на который являлась уже в «столе» — широком белоснежном плаще замужней женщины.

Кроме священного обряда и выкупа была еще одна форма брака, называемая просто и без затей «usus», т. е. «использование». В Риме существовал закон, согласно которому предмет, при условии, что его хозяин не известен, находящийся в пользовании какого-либо человека длительное время, становился его собственностью. Для неодушевленных предметов в этом случае был установлен срок в два года, для одушевленных (т. е. рабов) — в один год. Женщина, прожившая безотлучно в доме своего мужа в течение года, считалась его женой без всяких дополнительных обрядов. Возможно, именно от этого обычая произошло выражение «узы брака».

Выйдя замуж, девушка становилась матроной (матерью семейства) и доминой (госпожой). Отныне ее почетное место было за ткацким станком в атрии, а все дни посвящались домашнему хозяйству и воспитанию детей. Когда же она умирала, на ее могиле писали эпитафию, подобную приведенной ниже:

«Прохожий, то, что я скажу, коротко: остановись и прочти!

Это простая гробница прекрасной женщины.

Родители назвали ее именем Клавдии.

Своего мужа она любила всем своим сердцем.

Она произвела на свет двух сыновей: одного из них она оставила на земле, другой находится под землей.

В речах она была прелестна, а также соразмерна в движениях.

Она следила за домом.

Пряла шерсть.

Я сказал все

Ступай»{ Винничук Л. Латинский язык. М.: Высшая школа, 1985. С. 123.}.

Римляне времен Республики были законодательными и законопослушными гражданами. Обеспечивая мужу «надежный тыл», заботясь о воспитании детей, женщина в первую очередь исполняла свои обязанности перед богами и государством. И все же нередко мужа и жену связывали искренняя любовь и взаимная забота. Доказательством этому могут послужить хотя бы письма, которые великий римский оратор Цицерон посылал из ссылки своей жене Теренции:

«И во многих письмах, и во всех беседах сообщают мне, что твое мужество и храбрость невероятны и что ты не сломлена ни телесными, ни душевными страданиями. О, я несчастный! Из-за меня ты, с твоими достоинствами, верностью, честностью, утонченностью, попала в такие бедствия! <…> Я вижу, что ты делаешь все очень мужественно и с величайшей любовью. Но умоляю тебя, жизнь моя, что касается расходов, позволь другим, которые могут, если, конечно, они хотят, помочь тебе и не разрушай своего слабого здоровья, если меня любишь. Ведь ты дни и ночи стоишь у меня перед глазами; я вижу, как ты берешь на себя все трудности, боюсь, выдержишь ли ты, но вижу, что все зависит от тебя. Поэтому, чтобы мы достигли того, на что ты надеешься и о чем хлопочешь, береги здоровье…»{ Винничук Л. Латинский язык. М.: Высшая школа, 1985. С. 222.}

Среди таких римлянок, «прядущих шерсть», встречались и незаурядные женщины. Одной из них была Корнелия — жена Тиберия Семпрония Гракха и мать братьев Гракхов, авторов знаменитых аграрных законов. Легенда рассказывает, что когда гадатели предсказали Тиберию, что либо он, либо его жена должны скоро погибнуть, тот совершил многочисленные священные обряды, чтобы обратить гибель на себя и отвратить от жены. Не известно, так ли все было в точности, но Корнелия действительно осталась прежде времени вдовой с двенадцатью детьми. Она была еще молода, красива и очень богата; за нее не единожды сватались. Но Корнелия оставалась верна памяти мужа. И печаль не превратила ее в затворницу. Женщина держала «открытый дом», предоставляя сыновьям возможность познакомиться со всеми значительными людьми в Риме. Она дала своим детям лучшее по тем временам образование, и они действительно выросли выдающимися ораторами и политиками. «Мы знаем, как много дала для развития красноречия Гракхов их мать Корнелия, чья просвещенная беседа донесена до потомства ее письмами», — писал Квинтилиан.

О Корнелии рассказывали и такую легенду: однажды какая-то знатная женщина навестила Корнелию и стала хвастаться перед нею своими красивыми драгоценностями. Корнелия удерживала эту женщину в своем доме «просвещенной беседой» до тех пор, пока не вернулись из школы ее сыновья. Когда же мальчики явились, Корнелия, указав на них, заявила: «Вот — мои лучшие драгоценности!» (Не странно ли, однако, что она и не подумала упомянуть дочерей?)

В последние годы Республики и при первых императорах в Риме получил широкое распространение новый тип брака — так называемый «брак без руки». Это был уже не священный союз, а просто гражданская церемония, после которой отец сохранял свою отцовскую власть над дочерью, а муж, по сути, получал жену «во временное пользование». При таком браке женщина не становилась матроной, а только «супругой». Она могла без особого труда развестись с мужем и вернуться в дом отца вместе с приданым. Выгоднее всего такой тип брака стал именно для отцов — они сохраняли контроль над приданым, представлявшим немалую ценность. Но и женщины получили свою выгоду: они почувствовали свободу и поняли, что имеют некоторую власть над мужчинами.

С тех пор на исторической сцене появляются «новые» римлянки. Нет больше суровых и добродетельных гражданок, «прядущих шерсть». Женщины эпохи Империи — создания властные, капризные, часто жестокие и непостоянные. «Слова девушек легче падающих листьев». «Женщина более переменчива, чем порыв ветра». «Верь мне, когда женщина страстно клянется в любви, ее клятвы нужно записать на ветре или на текущей воде», — жалуются на них поэты.

Впрочем, во многом благодаря таким «новым» женщинам, в Риме расцвела лирическая поэзия.

Одной из таких римлянок была, к примеру, Клодия Пульхра — возлюбленная и муза великого Катулла, нередко доводившая поэта до безумия. В порыве страсти и отчаяния он писал:

«Катулл измученный, оставь свои бредни:

Ведь то, что сгинуло, пора считать мертвым.

Сияло некогда и для тебя солнце,

Когда ты хаживал, куда вела дева,

Тобой любимая, как ни одна в мире.

Забавы были там, которых ты жаждал,

Приятные — о да! — и для твоей милой,

Сияло некогда и для тебя солнце,

Но вот, увы, претят уж ей твои ласки.

Так отступись и ты! Не мчись за ней следом,

Будь мужествен и тверд, перенося муки.

Прощай же, милая! Катулл сама твердость.

Не будет он, стеная, за тобой гнаться.

Но ты, несчастная, не раз о нем вспомнишь.

Любимая, ответь, что ждет тебя в жизни?

Кому покажешься прекрасней всех женщин?

Кто так тебя поймет? Кто назовет милой?

Кого ласкать начнешь? Кому кусать губы?

А ты, Катулл, терпи! Пребудь, Катулл, твердым!»{ Федоров Н. А., Мирошенкова В. И. Античная литература. Рим. Хрестоматия. М.: Высшая школа, 1981. С. 186.}

Не менее легкомысленной была Юлия, дочь Октавина Августа, с именем которой молва связывала ссылку Овидия, автора скандальной поэмы «Искусство любви». О самой Юлии в Риме рассказывали анекдоты. Говорили, что однажды отец случайно увидел ее в очень легкомысленном наряде, сильно рассердился, но сдержал гнев. На следующий день Юлия пришла к отцу, одетая более скромно, и тот сказал: «Насколько больше этот наряд подходит для дочери Августа». Юлия же ему ответила: «Ведь сегодня я оделась для взора отца, а вчера — для взоров мужчин».

Впрочем, и Клодия, и Юлия были «невинными овечками» по сравнению с римлянками времен поздней Империи — такими, к примеру, как жены императора Клавдия Мессалина и Агриппина. Те по жестокости, кровожадности и безнравственности ничуть не уступали пасынку Клавдия — Нерону.

Казалось бы, мораль очевидна: посади женщину к ткацкому станку, и она будет добродетельна, дай ей волю — увидишь чудовище. На самом деле все не так просто. И «республиканки», и «женщины Империи» были в первую очередь «женщинами для мужчин», они воплощали в жизнь мужские желания и фантазии. Лишь на рубеже двух эпох женщины Рима научились находить иное содержание для своей жизни, отличное от подчинения власти мужчин или безнадежной борьбы с ними.

Женщины играли важную роль в религиозной жизни Рима. Они служили Весте, богине хранительнице священного огня, тем самым обеспечивая благоденствие государства, исполняли тайные обряды Доброй Богине, покровительнице плодородия и изобилия, и, наконец, приносили жертвы ларам — защитникам дома и семьи. Когда же в границах Римской империи зародилось христианство, в числе первых новую религию приняли женщины.

Среди мучениц, убитых на арене цирка в Лионе, были знатная римская матрона (ее имя осталось неизвестным) и ее рабыня Бландина. «Церковная история» Евсевия рассказывает о жизни и смерти этих двух женщин. Бландину привела в Лионскую общину христиан ее хозяйка. Свежесть, непосредственность, доброта юной рабыни вызывали симпатии членов общины; все радовались, когда престарелый епископ Пофин совершал обряд ее крещения. Однако вскоре Бландине и ее хозяйке пришлось пострадать за свою веру. Их схватили, пытали, затем повели на казнь. Обнаженную Бландину привязали к столбу, выставив на позор зевакам и на растерзание хищным зверям. Члены общины видели ее мучения. «Благодаря сестре, телесными глазами увидели они Распятого за нас; да убедятся уверовавшие в Него, что каждый пострадавший за Христа находится в вечном общении с Богом живым», — пишет Евсевий.

О последних минутах жизни христианки Евсевий рассказывает следующее. Сначала ее бичевали, в кровь раздирая кожу на спине. Отданная на съедение диким зверям, она уцелела, поскольку те не тронули ее. Тогда Бландину подвергли пыткам на раскаленной сковороде и, наконец, посадили в ивовую корзину и бросили быку. Животное долго подбрасывало тело девушки, но она, истерзанная, уже не чувствовала боли, и тогда палачи закололи ее.

«Рабыня Бландина показала, что переворот совершился. Истинное освобождение от рабства, освобождение героизмом, частично было и ее заслугой», — говорил французский писатель и историк Эрнест Ренан{ Историю Баландины и Перпетуи см.: Аман А.-Г. Повседневная жизнь первых христиан. М.: Молодая гвардия, 2003. С. 207–217.}.

Рукопись «Страсти Фелициты и Перепетуи» рассказывает нам историю еще одной христианки, которая происходила из знатной римской семьи. Однажды должностные лица римской провинции Африка арестовали в городе Тубурбо (современная Тебурба), в 44 км к востоку от Карфагена, христиан, обвинив их в нарушении императорского эдикта. Среди этих христиан была молодая женщина Урбия Перпетуя, принадлежавшая к одному из знатных семейств. Весь город еще говорил о ее недавно состоявшейся свадьбе с местным аристократом. У девушки был ребенок — младенец, которого она кормила грудью до смертного часа и который скрашивал ей долгие дни заточения. Всех заключенных отправили в Карфаген, в тюрьму, примыкавшую ко дворцу проконсула, расположенному на склонах Бирсы. До нас дошел дневник заключенной Перпетуи, ее рассказ о событиях и заметки о личных впечатлениях. И это позволяет нам явственно увидеть ее — любящую жизнь, рожденную для радости и счастья.

«Я всегда была веселой, — пишет она. — Я буду еще веселей в другой жизни». Тюрьма подвергла жестокому испытанию изнеженную женщину, привыкшую жить в роскоши. В первый же день она записала в дневнике: «Мучительный день». Она страдала от жары и вони, от необходимости постоянно находиться в одном помещении с мужчинами, от насмешек и вымогательства солдат (те требовали у заключенных денег). «Но особенно меня грызло беспокойство за моего малыша», — пишет Перпетуя.

Но через несколько дней она обрела утешение. «Тюрьма вдруг стала для меня точно дворец, здесь я чувствую себя лучше, чем где бы то ни было».

Отец пытался спасти любимую дочь от мучительной смерти, но отречение от веры было для нее неприемлемо:

«В своей любви ко мне он изо всех сил старался поколебать мою веру.

— Отец, — говорю ему я, — видишь ли ты сосуд, валяющийся на земле, этот кувшин или какой-то похожий предмет?

— Я вижу его, — отвечает мой отец.

— Можно ли дать ему другое название, кроме того, что он носит? — спрашиваю я его.

— Нет, — отвечает он.

— Так вот и я не могу дать себе иного названия, кроме своего истинного имени: я — христианка».

Тогда отец попробовал сыграть на ее материнских чувствах: «Посмотри на своего сына, который не сможет жить без тебя», — упрекал он ее.

Эта сцена повторялась и на заседании суда.

«Отец сразу же появился, — рассказывает Перпетуя, — с моим сыном; отведя меня в сторону, он говорил мне умоляющим тоном: “Сжалься над своим ребенком”».

Судья, явно растроганный, также по-отечески наставлял ее: «Пощади своего сына». Однако молодая женщина оставалась непреклонной.

Возвратившись в тюрьму, она много думала о сыне и попросила принести его к ней. «Однако мой отец отказался дать его мне. По Божьей воле, мой сын больше не просил грудь, и молоко у меня пропало. Одновременно прошло беспокойство за моего ребенка и прекратилась боль в моих грудях».

Настал день казни. Мученики покинули тюрьму и направились в амфитеатр. «Их лица сияли, они были прекрасны. Перпетуя шла последней, степенным шагом, словно знатная дама Христа, словно любимая дочь Бога», — пишет автор «страстей Фелициты и Перпетуи».

У входа на арену женщин хотели переодеть в наряд жриц Цереры. Перпетуя, как свидетельствует очевидец, решительно воспротивилась этому: «Мы пришли сюда по доброй воле защищать нашу свободу. Неправда должна отступить перед лицом правды». Она успела также сказать несколько слов, адресуясь к христианской общине: «Будьте крепки в вере. Любите друг друга. Пусть наше мученичество не станет для вас причиной соблазна». Затем последовали пытки и казнь.

Что так яростно, так упорно защищали эти женщины-христианки? Новую религию, основанную на любви к ближнему? Да, конечно, но также и свое право думать и поступать так, как им представлялось правильным. Жить, руководствуясь не заветами отцов, а собственным разумом, сердцем и совестью.

Таковы были римлянки — покорные жены, самозабвенные матери, неверные возлюбленные, кровожадные чудовища, мученицы-христианки. Действительно ли они так уж далеки от нас?

Глава 8. Женские могилы за пределами цивилизации

Несколько тысяч лет назад, вдали от великих цивилизаций Греции и Рима, в холодной северной Европе и в дикой степной Азии обитали варвары. У варваров все было не как у людей, и даже женщины у них зачастую обладали куда более высоким статусом и куда большей властью и свободой, чем утонченные гречанки и римлянки. Но за это им порой приходилось расплачиваться собственной жизнью. Их останки, найденные археологами, могут многое рассказать нам о том мире, в котором жили эти женщины.

В 1996 г. в английском графстве Нортгемптоншир археолог Энди Чепмен нашел на вершине холма захоронение женщины железного века, принадлежавшей к племени кельтов. Поначалу он не заметил ничего необычного, но вскоре понял, что женщина умерла не своей смертью. Она лежала скорчившись, руки были скрещены под грудью, запястья и лодыжки связаны, а на шее — свинцовый ошейник. Ее лицо было повернуто к стенке ямы. Судя по положению головы, женщина была еще жива в момент погребения и погибла от удушья. Перед археологами оказалась жертва убийства, совершенного две с половиной тысячи лет назад. Газеты тут же окрестили убитую «первой ведьмой Великобритании». Исследования судмедэкспертов показали, что женщине было около сорока лет, и при жизни ей пришлось много и тяжело работать. Она часто нагибалась и, возможно, носила на голове тяжелые предметы. Особенно необычным был ошейник. По нашим представлениям, это знак рабского положения, но у кельтов шейные украшения носили воины и вожди. Кроме того, археологи считают, что в те давние времена свинец был редким и дорогим металлом. Так что ошейник мог быть и ожерельем — знаком особого статуса женщины. Возможно, эта женщина при жизни была рабыней, но не людей, а богов. А возможно, она лишь после смерти стала вестницей, посредницей между миром людей и миром божественных сил, о чем и говорит свинцовая полоса, обвившая ее шею.

Захоронение в Нортгемптоншире уникально — подобного ему нет больше в Англии. Но женщина из Нортгемптоншира — не единственная, кого люди железного века принесли в жертву богам. Еще в 1835 г. в болотах Ютландии в Дании группа рабочих, прокладывавших траншею, наткнулась на мумию женщины. Болотная вода прекрасно сохраняет мягкие ткани, и рабочие увидели, что лицо утопленницы искажено гримасой ужаса. И в самом деле, ее смерть, по-видимому, была страшна. Тело женщины было прибито ко дну деревянными кольями, а сверху засыпано тяжелыми ветками. Датчане сочли, что перед ними юная королева Гунхильда, убитая в VIII в. по приказу жестокого конунга Харальда Синезуба. Король Дании велел похоронить свою прапрапрабабку с почестями. Тело в роскошном саркофаге было перенесено в город Вайль и помещено в местную церковь, благодаря чему оно и сохранилось до наших дней. Лишь в XX в. ученым удалось установить, что найденная женщина умерла за тысячу лет до того, как родилась Гунхильда, и была современницей «первой британской ведьмы». Эксперты также определили, что женщина не утонула в болоте — ее задушили прежде, чем погрузили в воду. Когда она умерла, ей было около сорока лет (как и британской ведьме), причем она была совершенно здорова. Но почему ее прибили кольями? Возможно, ее соплеменники хотели быть уверены, что женщина останется в болоте навсегда, потому что боялись ее? А возможно, совсем наоборот — они надеялись, что она станет духом болота и будет помогать своему народу из потустороннего мира? В Скандинавском фольклоре есть немало баллад о смертных женщинах, которые становились женами водяного. Может быть, перед нами одна из таких «жен»?

Похоже, что железный век в Европе был царством систематического гиноцида{ «Гиноцид» — истребление женщин (от лат. слова «гинос» — женщина). — Прим. авт.} — истребления женщин. Но на самом деле, принося свои священные жертвы, люди железного века не предпочитали один пол другому. В тех же болотах Ютландии можно найти тела мужчин, ставших жертвами ритуальных убийств. Напротив, создается впечатление, что женщины железного века разделяли с мужчинами ответственность за жизнь и благополучие своего народа и в повседневной жизни, и в священных обрядах, и даже в мире мертвых.

Древнее погребение всегда будит любопытство. Хочется угадать, кем был человек, ушедший из жизни тысячи лет назад, как он жил, как встретил свою смерть. Зачастую воображение гораздо быстрее, чем кропотливые научные исследования, подсказывает ответы на вопросы. Вот только эти ответы не имеют никакой ценности — ведь они опираются не на факты, а на домыслы. Женщину, похороненную в Нортгемптоншире, газетчики сразу окрестили ведьмой, а она, вероятнее всего, была лишь жертвой, которую местные жители принесли богам. Женщину, лежавшую в ютландском болоте, сочли королевой Гунхильдой, но она была почти на тысячу лет старше и вряд ли принадлежала к королевскому роду. Женщину, мумию которой российские археологи Наталья Полосьмак и Вячеслав Молодин обнаружили в 1993 г. на плоскогорье Укок в районе границы с Китаем, сразу же стали называть «алтайской принцессой» и «алтайской шаманкой», а вскоре… обвинили ее в происходящих землетрясениях и самоубийствах местных жителей. Так газетная сенсация в очередной раз привлекла внимание к замечательному археологическому открытию. Немногим позже, в 1995 г., здесь было обнаружено и мужское погребение, но мужчина с плоскогорья Укок почти не заинтересовал газетчиков.

Алтайской мумии примерно две с половиной тысячи лет. Ее погребение относят к железному веку, как и погребения женщин из Нортгемптоншира и Ютландии. Но «алтайская принцесса», разумеется, не имеет никакого отношения ни к кельтам, ни к скандинавам, ни, надо сказать, к современным жителям Алтая. Генетический анализ обнаружил дальнее родство «шаманки» с селькупами, казахами и уйгурами. Правда, как называл себя ее народ, на каком языке он говорил — до сих пор неизвестно.