Президентский марафон

А вице-премьеры продолжали убеждать меня, что Березовского необходимо увольнять из Совбеза. Человек, который путает бизнес с политикой, не может занимать эту должность. Приводили примеры, говорили, что Березовский подрывает авторитет власти в стране. Это недопустимо.

На эту встречу я вызвал и Юмашева. Он тоже внимательно слушал, не спорил. Потом упрямо сказал, что сейчас против отставки, поскольку это не успокоит, а ещё больше обострит конфликт.

Я помедлил.

«Ваша позиция ясна, Валентин Борисович. Спасибо. Готовьте указ».

Почему тогда, в ноябре, я уволил Березовского? Объяснить свои мотивы будет, наверное, сложнее, чем кажется на первый взгляд.

… Я никогда не любил и не люблю Бориса Абрамовича. Не любил за самоуверенный тон, за скандальную репутацию, за то, что ему приписывают особое влияние на Кремль, которого никогда не было. Не любил, но всегда стремился держать его где-то рядом, чтобы… не потерять. Парадокс? Наверное, да. Но для того, кто профессионально занимается политикой или управлением, — нет. Мы, представители этой профессии, порой вынуждены использовать людей, к которым не испытываем особо тёплых чувств. Вынуждены использовать их талант, профессиональные и деловые качества. Так было и с Борисом Абрамовичем.

Да, Березовский — несомненный союзник. Причём давний, проверенный союзник президента и демократических реформ вообще. Но союзник тяжёлый…

Как он сам сказал в телеинтервью: «Я видел Ельцина всего несколько раз в жизни». И это правда, несколько беглых встреч, несколько коротких разговоров, всегда официальных. При этом Березовский в глазах людей — моя вечная тень. За любым действием Кремля всегда видят «руку Березовского». Что бы я ни сделал, кого бы ни назначил или ни снял, всегда говорят одно и то же: Березовский! Кто создаёт этот таинственный ореол, эту репутацию «серого кардинала»? Он же сам и создаёт…

Да, я знаю, что в своём клубе в офисе «ЛогоВАЗа» Березовский собирает влиятельных людей, руководителей средств массовой информации, политиков, банкиров. Разговор всегда интересный, мыслит Борис Абрамович неожиданно, хлёстко — дай Бог каждому. В этих кулуарах рождаются смелые идеи, как бы каждый раз заново расставляются фигуры на политической доске. Наверное, это создаёт определённый имидж, прибавляет авторитет и вес его словам. Но ведь на этом все и заканчивается! Нет механизмов, посредством которых Березовский мог бы оказывать влияние на президента.

Но стоит ситуации обостриться, как Борис Абрамович уже на телеэкране: "я лично резко против… я считаю… я уверен… " Каждый раз эфирного времени ему дают немало. И народ думает: так вот кто у нас управляет страной!

Словом, Чубайс и Немцов дали мне повод избавиться от надоевшей порядком «тени» — Березовского.

И вместе с тем было такое чувство, что Чубайс кладёт голову под топор. Интуиция не обманула — до новой атаки на правительство младореформаторов оставались считанные дни.

Реакция Березовского и Гусинского не заставила себя долго ждать. Их сильные информационные команды на ОРТ и НТВ сделали все, чтобы в глазах общества Анатолий Борисович оказался с ярлыком плута и проходимца. Лишь немногие в стране знали, что в реальности Чубайс пострадал только за свои принципы, которые отстаивал с энергией и убеждённостью, достойными «самого либерального большевика».

События развивались быстро. Информация о не написанной ещё книге «Приватизация в России» легла на стол министру внутренних дел Анатолию Куликову. Копия договора на книгу спокойно лежала в издательском доме «Сегодня». Её авторы — Чубайс, Бойко, Мостовой и Казаков (первый заместитель главы администрации) — должны были получить в качестве гонорара по 90 тысяч долларов. Пресса кричала: взятка, подкуп! Казакова я потребовал уволить сразу. Потом пришла очередь всех остальных.

Анатолий Борисович написал мне письмо, суть которого была в том, что книга вполне реальная (и она действительно через некоторое время появилась в книжных магазинах), договор составлен по закону. Но он все же считает себя виноватым: не подумал о реакции общества на высокий гонорар. Принял на себя моральную ответственность за случившееся. Письменная форма, выбранная им для общения, не была случайной. Наши встречи с Чубайсом стали происходить значительно реже.

«Книжный скандал» был тяжелейшим ударом. И для меня, и для правительства.

По сути дела, разом ушла вся чубайсовская команда — и из Администрации Президента, и из Белого дома. Чубайс лишился поста министра финансов. Но остался вице-премьером. Немцов был уволен с поста министра топлива и энергетики, тоже сохранив за собой пост вице-премьера.

… В этот момент произошло незаметное на общем фоне событие: Сергей Кириенко, недавно приехавший из Нижнего Новгорода, был назначен министром топлива и энергетики вместо Бориса Немцова.

А мне настала пора задуматься о политическом явлении, которое называлось «Анатолий Чубайс».

… Он фантастически, за считанные дни, недели, месяцы, умел наживать себе непримиримых врагов. Невозможно было это объяснить рационально — ни чертами характера, ни его участием в приватизации, которая была для всего постсоветского общества буквально как красная тряпка. Дальнейшая его карьера показала, что, каким бы мирным делом Чубайс ни занимался (электричеством, например), он везде сумеет ввязаться в драку. Но вот парадокс: именно за это Чубайса и уважали. Ненавидели, боялись — и все-таки уважали. Его «полоскали» со всех флангов — он был самой желанной мишенью и для коммунистов, и для либеральных журналистов, и для какой-то части интеллигенции, и для некоторых бизнесменов. Но в этом напоре, в этой его одержимости своими идеями была для меня и… притягательность. Я никогда не мог забыть, какая абсолютная и отчасти зловещая тишина воцарялась в зале заседаний во время выступлений Чубайса. По себе знаю: политик не может быть удобен для всех, не может быть благостно принят всеми. Если это политик настоящий, крупный — он всегда вызывает чью-то отчаянную ярость. Чубайс легко совмещал в себе и взрослый напор, и юношескую энергию. Я смотрел на него, и мне казалось, что он не просто одиозный «рыжий», набивший всем и вся оскомину либеральный экономист. Он — представитель того поколения, которое придёт после меня. Придёт обязательно.

Всю осень и зиму 1997/98 года Виктор Степанович при встречах говорил мне: «Что-то случилось с Чубайсом, Борис Николаевич. Это какой-то другой человек. Нетерпимый, ничего не желает слушать. Работать стало очень сложно. Это он у вас в Кремле стал таким. У меня в правительстве он таким не был».

Я ещё и ещё раз пытался проанализировать эти слова, понять, что происходит с правительством. Мысли были совсем невесёлые.

Связка Черномырдин-Чубайс, на которую я так рассчитывал, трещала по всем швам. Это проявилось во время «книжного скандала» особенно ярко. Премьер-министр отстранился от конфликта.

… Последней опорой Чубайса был, в сущности, я. Больше никаких резервов у Анатолия Борисовича не оставалось.

Изоляция молодых реформаторов от политической и деловой элиты, пожалуй что и от общества в целом, становилась все больше и больше.

«Книжное дело» было той самой арбузной коркой, на которой поскользнулась команда молодых реформаторов. Это было обидно и нелепо.

Чем больше было на меня давление общественного мнения, прессы, банкиров, тем яснее я понимал: Чубайса не отдам! Просто потому, что не имею права поддаваться грубому шантажу, наглому давлению. Обязан сопротивляться просто для сохранения в обществе стабильности.

Да, Чубайса (я уже принял это решение) необходимо будет убрать из правительства. Но когда это сделать и как, это будет МОЁ решение. А не чьё-то.

Но несмотря на это, положение было печальное, политический ресурс Чубайса в значительной степени оказался исчерпан. Я понимал, что восстановить свой авторитет он сможет очень не скоро. Тем не менее зализывать раны не было времени.

«Экономическая атака» должна была продолжаться без пауз и остановок.

КИРИЕНКО

Весной 98-го года я принял окончательное решение: во главе правительства должен стоять другой человек. С Виктором Степановичем надо расставаться.

Главная сила Черномырдина — его уникальная способность к компромиссам. Может помирить всех со всеми, ни одна конфликтная ситуация для него не страшна. Но вот в чем дело: главный компромисс, на котором Черномырдин и «просидел» все эти годы — компромисс между рыночными отношениями и советским директорским корпусом, — сейчас уже невозможен. Он себя исчерпал, этот компромисс. Нужно двигаться дальше.

Ну и ещё одно, уже из области чистой политики. Черномырдин не сможет удержать страну после моего ухода в 2000 году. Для этого нужен человек более сильный и молодой.

Вот это соображение — главное.

В последние месяцы 97-го особенно обострились отношения Чубайса с министром внутренних дел Анатолием Куликовым. Он был активным противником приватизации, да и всей либеральной экономики. Не раз выступал на заседаниях правительства не просто с критикой экономических реформ, но и с открытыми обвинениями: мол, политика молодых реформаторов способствует злоупотреблениям, разваливает страну, плодит нищих и преступников и так далее. Анатолий Борисович отвечал ему так же резко.

И в какой-то момент я понял, что с этим все более и более разраставшимся конфликтом надо кончать. Силовой министр, взявший старт в своей карьере во время чеченских событий, совсем не устраивал меня в роли главного спасителя экономики. С такими методами и с такой экономической идеологией можно было далеко зайти. С другой стороны, постепенно выдыхался и Чубайс. Лишённый министерства финансов, он оставался идеологом реформ, но уже не мог быть их мотором. А мне был необходим именно мотор. Так созрела идея: отправляя в отставку правительство Черномырдина, вместе с ним отправить в отставку и обоих вице-премьеров — и Чубайса, и Куликова. Уравновесить две крайности, убрать из раствора оба химических элемента, которые грозили взорвать всю лабораторию.

В своей политической жизни мне не раз приходилось применять подобные тактические жертвы и рокировки. Смена кадров при Ельцине стала для газетчиков притчей во языцех. Но позволю себе напомнить маленькую деталь: ни одному советскому руководителю не приходилось работать в условиях жёсткой парламентской обструкции, в условиях абсолютной, двухсотпроцентной открытости в прессе и в условиях волнообразного политического кризиса. Да, чтобы сохранить статус-кво, мне приходилось то и дело вводить новые фигуры, кого-то менять, кем-то жертвовать.

Однако любая жертва, любая отставка, любая смена политической конфигурации не может быть случайной или только тактической. В каждом моем ходе я обязан иметь в виду общую стратегию, главную задачу.

В связи с отставкой Черномырдина я размышлял о том, кто же доведёт до конца экономические реформы, начатые ещё Гайдаром. Кто наконец добьётся прорыва в сфере инвестиций, в бюджетной сфере, налоговой, земельной? Кто станет мотором молодой команды в правительстве?

Кстати, я до сих пор не разочаровался в Гайдаре, до сих пор уверен в точности своего тогдашнего выбора, выбора 91-го года. И отпуск потребительских цен, и весь проект либерализации, названный «шоковой терапией», считаю правильным. Да, Россия переживала шок с большим трудом. И в этой новой жизни далеко не все нашли себя и многие до сих пор ищут. Но для меня в первую очередь было важно, что мы разом отказались от пут коммунистической экономики.

Разумеется, реформы были далеко не идеальны, часто шли в неверном темпе, и конечно, не было в то время нормальной властной вертикали для реализации сложнейших экономических преобразований. Директорский корпус затаился и «ушёл в партизаны». И тем не менее Гайдар сделал самое главное — научил всех, от министра до грузчика, мыслить по-рыночному, считать деньги. И я уверен, что дай мы его команде поработать ещё год — и экономика рванула бы вперёд, начались бы нормальные процессы в промышленности, пошли бы те самые западные инвестиции, о которых так мечтало любое наше правительство.

…Сегодня, когда во взрослую жизнь идёт поколение, которое попросту не помнит бытовых подробностей конца 80-х годов, ругать экономические реформы Гайдара стало легко. Я был кандидатом в члены Политбюро, руководителем огромной Москвы и прекрасно помню и знаю, в каком отчаянном положении находилась страна в недавнем прошлом, о котором так любят рассуждать коммунисты.

Да, все предприятия работали, но что толку?

В магазинах, даже московских, было хоть шаром покати. Сахар, табак и другие необходимые продукты покупали по талонам. Страна быстро-быстро проедала гуманитарную помощь, которую нам предоставили страны Запада, напомню, на сотни миллионов долларов! Скрытая инфляция была гораздо мощнее нынешней — открытой.

Мы в Политбюро всерьёз обсуждали вопрос о возможности вскрыть военные склады и пустить на рынок «стратегический военный запас» — крупы, мясные консервы и так далее. И вряд ли можно забыть ещё одну картину того времени — очереди, очереди, очереди… За всем.

Переход к свободной торговле и отпуску цен разом наполнил товарный рынок. Но эта экономическая программа требовала консолидированных усилий всего общества, всех слоёв населения, всех политических движений! Именно так произошло в восточноевропейских странах. Именно так произошло в огромном Китае, потому что там реформы проводили по решению компартии и никто, ни один человек, не мог её ослушаться.

… В нашем случае все было иначе. Никакой гайдаровский закон не мог пройти через Верховный Совет, ни одна болезненная для населения реформа не обходилась без жесточайшей политической обструкции. Вместо общих усилий и терпения мы встретили глухое недовольство, а потом и очень жёсткое сопротивление. Вот такова была цена политической свободы, которая вовсе не означала автоматически свободную в полном смысле экономику. Напротив, экономическая свобода и политическая очень часто приходили в противоречие друг с другом.

Разогнать Верховный Совет, который тогда остро мешал реформам, в 91-м или 92-м году, сразу после серьёзнейших политических потрясений, распада Союза, было невозможно. Правительство реформаторов не могло работать вместе с коммунистическим парламентом. И я вынужден был проститься с правительством Гайдара.

Гайдар передал реформы в руки Черномырдину.

Началась совсем другая эпоха — медленного, осторожного, достаточно противоречивого реформирования экономики. Тем не менее итоги этой эпохи нельзя однозначно определять как топтание на месте. Заработали банковская и кредитная системы, началась приватизация, появился рынок товаров и услуг, появился класс первых российских бизнесменов.

Для нашей страны, где десятилетиями люди боялись ослушаться вышестоящую инстанцию, где забыли об инициативе и конкуренции, это была настоящая революция не только в экономике, политике, но и в сознании.

Пять лет премьерства Черномырдина — огромный исторический срок. Это были очень насыщенные годы. Только одних денежных реформ за эти годы прошло у нас несколько. Случались крупные политические кризисы. Были большие проекты, большие надежды.

Были и большие поражения… Не удалось преодолеть монополизм в экономике, спад производства, не удалось преодолеть гнилую систему взаимозачётов, способствующую коррупции и воровству. Не удалось инвестировать крупные средства в промышленность. А главное — не удалось по-настоящему улучшить жизнь людей.

В субботу, 21 марта 98-го, Виктор Степанович приехал ко мне в Горки. Разговор был обычный и невесёлый: долги по зарплате, тяжёлая ситуация с выполнением бюджета. Сделав паузу, я вдохнул побольше воздуха и сказал: «Виктор Степанович, я недоволен вашей работой». — «В каком смысле, Борис Николаевич?»

Черномырдин посмотрел на меня обречённым взглядом старого, все понимающего, опытного аппаратчика: «Я подумаю, Борис Николаевич». Высокая и тяжёлая дверь за ним медленно затворилась.

Справедлив ли я к тому, кто уходит? Каждый раз этот вопрос — наиболее для меня мучительный. Каждый раз, при любой отставке. Объявлять об этом, пожалуй, самая неприятная часть моей работы. Тот, с кем ты расстаёшься, вроде бы умом понимает, что ничего тут личного нет, что мне так же тяжело, как и ему, если даже не больше, что смотреть в глаза и произносить: вы должны уйти — это тяжелейший стресс. Умом понимает, но обида… она сильнее. Ведь я каждый раз остаюсь. А кто-то — уходит.

Отправлять в отставку умных, преданных, честных людей — тяжелейший крест президента.

Но есть и другая сторона медали. Ещё несколько лет назад политическая сцена новой России была пустой и голой. Давая шанс политику занять премьерское или вице-премьерское кресло, я сразу делаю его имя известным, его поступки значимыми и его фигуру — в чем-то знаковой. Забегая вперёд, могу с уверенностью сказать: Гайдар, Черномырдин, Кириенко, Примаков, Степашин, Чубайс и другие вышли на политическую сцену благодаря именно тем неожиданным, порой раздражающим кадровым решениям, которые в своё время вызывали такой резонанс, столько критики и споров.

Иногда я думаю даже так: а ведь другого способа ввести в политику новых людей у меня просто и не было!

Однако с Черномырдиным — особый, возможно, самый трудный для меня случай. Виктор Степанович много раз спасал, выручал меня. Но предаваться жалости сейчас… не имею морального права. Передать власть я обязан в другие руки. В чьи? Пока ещё не знаю. Думаю.

Как бы это точнее сформулировать… Черномырдин очень сильный человек, главная сила которого — в умении приспосабливаться к реалиям жизни. На переходном этапе реформ, полном сложных и противоречивых обстоятельств, качество действительно очень важное.

Для тяжёлых условий России умение приспосабливаться, может быть, исторически вообще черта самая ценная. Корневая. Но… мы-то живём уже в другое время. И у следующего президента, как мне казалось, должно появиться иное мышление, иной взгляд на мир.

…Между тем Черномырдин, как раз незадолго до нашего разговора, поверил в свою дальнейшую политическую перспективу.

Позиции молодых реформаторов окончательно подорваны. Избавляться в этот момент от надёжного премьера, который не раз выручал меня в кризисных ситуациях, — полное безумие. Но так складывается, что именно в этот момент я должен с ним расстаться!

Много писали о моей якобы усилившейся «ревности» к Черномырдину. Вроде бы его слишком тепло приняли в США, как будущего президента, и я «взревновал».

…Никогда не испытывал ревности к сильным людям, которые работали рядом. Напротив, всегда искал их — агрессивных, ярких, решительных — и находил.

На самом деле все было с точностью до наоборот. Если бы я действительно верил в то, что Черномырдин сможет стать будущим президентом, провести болезненные и непопулярные реформы в социальной сфере, добиться экономического прорыва, я бы обязательно отдал в его руки часть президентских полномочий, изо всех сил помогал ему готовиться к выборам.

Но я видел, что Черномырдин выборы не выиграет. Сказываются политический опыт вечных компромиссов, шаблоны осторожного управления, усталость людей от привычных лиц в политике.

… К отставке Черномырдина я готовился исподволь, тщательно. Искал кандидатуру нового премьера. Под разными предлогами (как правило, обсуждение какой-то конкретной проблемы) в течение трех месяцев встречался с теми сильными фигурами, которые могли бы придать новый импульс реформам — просто по своей человеческой энергии, менталитету.

За рамки этого процесса я заранее вывел знакомые лица известных политиков: Явлинского, Лужкова. Мне не хотелось, чтобы на место Черномырдина приходил человек с грузом долгов и обязательств перед своей партией или перед «своей» частью политической элиты. Я хотел найти премьера, свободного от групповщины, от прежней своей политической логики.

Значит, премьер будет, как сейчас говорят, «техническим», или, точнее, технократическим. Чистый управленец, экономист. Кто же у меня на примете?

…В правительстве есть два очень сильных хозяйственника.

Николай Аксененко, министр путей сообщения. Первый из госмонополистов, кто провёл крутое реформирование своей отрасли, сумел сделать мощный рывок к рыночным отношениям. Очень существенно, что он в наиболее болезненной социальной сфере сделал самые важные и точные шаги — снял с баланса все бывшие железнодорожные больницы, поликлиники, санатории. Это сразу сбросило огромные гири долгов с железнодорожных компаний. Людям вовремя начали платить реальную зарплату. И второе — отказался от взаимозачётов, по крайней мере твёрдо шёл к тому, чтобы его компании работали с живыми деньгами, нормально развивались и не давали тем самым никому под видом списания долгов класть в карман заработанные средства.

Владимир Булгак. Его работа — связь. В этой отрасли есть компании по-настоящему высокотехнологичные, мощные, шагнувшие на мировой рынок. Эта отрасль наиболее успешная с точки зрения экономики. Может быть, он?

Но вот какое сомнение по поводу этих фигур. Не станут ли «крепкие хозяйственники», работая на месте председателя правительства, лоббировать лишь свою отрасль и зажимать остальные? У Виктора Степановича был такой грех: он почти открыто симпатизировал «Газпрому», который создавал практически своими руками.

Яркий круг настольной лампы. В кабинете темно. Уже довольно поздно. Все спят. А я никак не могу принять окончательное решение. Беру ручку и вычёркиваю две фамилии — Аксененко и Булгака.

Кто же из претендентов остался?

Сергей Дубинин, председатель Центробанка. Во время нашего «прикидочного» разговора в Кремле я, наверное, впервые за долгое время обсуждал с ним так подробно не только банковскую деятельность, но и более широкий круг вопросов: проблемы экономики, политическую ситуацию в стране. Дубинин — глубокий специалист, интересный, своеобразный человек. Но Центробанк — такой финансовый инструмент, где от конкретного руководителя зависит слишком многое. Не хочу создавать новые проблемы в этой болезненной сфере. Кроме того, сложилось впечатление, что у Дубинина во время кризисных ситуаций проявляется излишняя вспыльчивость, нет устойчивости в характере.

Андрей Николаев, бывший начальник Федеральной пограничной службы. Из породы генералов-интеллигентов. Но есть тот же грех и у Николаева — излишняя вспыльчивость в характере. Написал прошение об отставке, надеясь, что я его не подпишу. Хотел таким образом разрешить свой конфликт с другими силовиками. Но я подписал прошение Николаева — не люблю, когда на меня вот так давят.

Нет. Тоже нет.

Остаются ещё двое.

Борис Фёдоров. У него вроде есть все: опыт, знания, твёрдость, решительность. С другой стороны, все экономисты гайдаровского призыва (а Фёдоров ещё при Гайдаре успел поработать) слишком политизированы и амбициозны. Один из них, Чубайс, только что ушёл из правительства. Нет, в этом решении не будет логики. Не будет и новизны. Опять перебор старых фигур, не хочу.

Остаётся Сергей Кириенко. Я шёл к его кандидатуре методом исключения. Но теперь ясно вижу: не зря он с самого начала казался мне наиболее перспективным. Это будет неожиданное назначение.

Сергей приехал из Нижнего Новгорода вместе с Борисом Немцовым. Они друзья. Несколько месяцев проработал первым заместителем министра топливно-энергетического комплекса. Лишь недавно назначен министром. Тридцать пять лет. В разговоре с Сергеем меня поразил стиль его мышления — ровный, жёсткий, абсолютно последовательный. Очень цепкий и работоспособный ум. Внимательные глаза за круглыми стёклами очков. Предельная корректность, отсутствие эмоций. Выдержанность во всем.

Есть в нем что-то от отличника-аспиранта. Но это не Гайдар, кабинетный учёный и революционный демократ. Это другое поколение, другая косточка — менеджер, директор, молодой управляющий.

Главные плюсы — абсолютно свободен от влияния любых политических или финансовых групп. В силу своей молодости не будет бояться никаких столкновений, никаких неприятных последствий. Настоящий технократический премьер! То, что нужно сейчас стране…

Риск? Да. Но риск оправданный. Если мы не продолжим трудные, болезненные реформы в налоговой, земельной, социальной сферах, если не примем грамотные законы, страна будет топтаться на месте. В стране так и будет невнятная, противоречивая экономика.

Я больше не имею права ждать. Итак, Кириенко.

Все мои нынешние оппоненты — начиная от коммунистов и кончая олигархами — не ожидают подобного хода.

Я даю ещё один шанс «второму эшелону» молодой команды, при этом укрепляя и обновляя её. Вместе с Кириенко наверняка придут новые люди.

Некий ресурс доверия ещё есть в настроениях людей, прессы, общественности, и Кириенко может вызвать надежды, положительные эмоции. Это сейчас очень важно.

Последний аргумент, пожалуй, оказался решающим. Сейчас всем нужна некая новая фигура. Не лоббирующая интересы одних в противовес другим. Не пришедшая из какого-то лагеря. Не примелькавшаяся в московских эшелонах власти. Чистая фигура.

Кириенко — именно такой.

Вечером 21 марта, в ту же субботу, когда мы встречались с Виктором Степановичем, я попросил приехать Валентина Юмашева и Сергея Ястржембского. Объявил им, что решил сегодня отправить Черномырдина в отставку. Вместе с ним отправляю в отставку Чубайса и Куликова. Попросил Сергея Ястржембского, моего пресс-секретаря, подготовить всю публичную сторону этих отставок, а Юмашева — указы. Сергей сидел с округлившимися глазами, растерянный. Заметно волновался и Валентин. Для моей молодой администрации это был первый серьёзный правительственный кризис.

Оба, и Юмашев, и Ястржембский, попросили меня перенести отставку с субботы на понедельник. Объяснения были довольно простые: выходные, страна отдыхает, многие на даче. В субботу или воскресенье создавать в стране кризисную атмосферу, а отставка Черномырдина — это серьёзный политический кризис, вряд ли целесообразно.

Не люблю медлить с реализацией принятого решения. И вот почему. Политика — очень тонкая вещь. И механизм принятия решений требует от политика особой, почти хирургической, точности. Принятое решение не терпит пауз. Любая утечка информации — и решение перестаёт быть сильным и неожиданным ходом, превращается во что-то прямо противоположное. Начинает работать мощный фактор давления извне, быстро меняются и обстоятельства.

Все-таки Валентин и Сергей убедили меня — отставка в глазах общества должна выглядеть спокойным, рабочим моментом, а не чем-то пугающим. Надо подождать до начала рабочей недели.

«Борис Николаевич, на кого будем готовить второй указ?» — осторожно спросил в конце беседы Юмашев. («Кто заменит Черномырдина?» — означал этот вопрос.)

Повисла небольшая пауза. Двое знающих стратегически важную информацию — это уже много. Трое — чересчур много.

«Я вам отвечу в воскресенье, — сказал я. — Встретимся ещё раз завтра, во второй половине дня».

Вечером в воскресенье я вызвал Юмашева: «Готовьте указ на Сергея Кириенко».

Ночью проснулся. Пошёл в кабинет — думать.

Господи, Черномырдин со мной с 92-го года! Помню, как трудно и тяжело мы вместе добивались политической и экономической стабильности в жизни страны. Черномырдин всегда стремился «разгрузить» меня, взять на свои плечи побольше ответственности…

Ночью все сомнения острее. Вся окончательность принятого решения отчётливее. Преданный, надёжный, прошедший огонь, воду и медные трубы премьер сможет выстоять в самой критической ситуации. Может быть, я сделал ошибку?

… Опасность политического одиночества — вот откуда «синдром отставки» в жизни любого политика, тем более президента. Любой верный союзник в политике — на вес золота. И отправлять его в отставку действительно опасно. Да, Черномырдин — верный. Но вся логика жизни заставляет с ним расстаться.

Кстати, вот ещё один вопрос: до конца ли, насколько точно я рассчитал политический риск?

Ведь в этот момент я расставался с двумя наиболее сильными и верными своими союзниками — Черномырдиным и Чубайсом. И оказывался, таким образом, почти в полной политической изоляции. Об этой изоляции, об одиночестве Ельцина потом будет немало сказано и написано.

… У меня с риском свои, особые отношения. Это не значит, что я ничего не боюсь или реагирую на опасность не так, как другие люди. Отнюдь нет. Точно так же — холодом в груди, некоторым шоковым отупением, сердцебиением (что в тот момент мне было очень некстати).

Но в каждом новом пришествии опасности есть один момент, который можно и нужно чётко уловить: самоосознание. Мысль сама начинает работать, как бы на автомате, сама ищет выход. И находит, порой совершенно неожиданно!

Риск, в том числе и политический, идёт рука об руку с расчётом. Наиболее точный расчёт рождается порой в самой экстремальной ситуации. Так было и здесь.

… Каждая ночная секунда все тяжелей и тяжелей. Как же заставить себя спать? Ведь все уже сделано. Все решено…

Понедельник, 23 марта. Кремль. Вращается маятник настольных часов, равнодушно блестят полированные поверхности. А у меня внутри — огромное напряжение.

Назначили встречу с Кириенко на 7 утра. До встречи с Черномырдиным. Государственный человек должен уметь вставать рано.

«Если поручите, Борис Николаевич, я готов», — почти сразу сказал он. Потом уже пошёл куда-то приходить в себя, осмысливать, но моё первое ощущение от его слов было хорошим — боец!

8 утра. Встреча с Черномырдиным.

Расставание было очень тяжёлым. Узнав об отставке, Виктор Степанович совсем расстроился. Ну что я мог ему сказать? Как объяснить то главное, что не давало мне покоя все эти месяцы, — нам нужно другое поколение, Виктор Степанович! Другое поколение!

Я не стал все это обсуждать. Сказал, что двухтысячный год не за горами, что поручаю ему сосредоточиться на будущих выборах. Надо уже сейчас начинать работать. Черномырдин растерялся ещё больше. Видно было, что морально не готов к отставке. Лицо отражало смесь гнева и подавленности.

Верный, порядочный, честный, умный Виктор Степанович.

Но — не президент 2000 года.

Каким-то шестым чувством догадывался: не последняя отставка. Нет, далеко не последняя. Но почему-то даже это не портило настроения. Было чёткое ощущение, что сделал тяжёлую работу. Сделал что-то важное.