Президентский марафон

Бордюжа ответил: «Во-первых, ваше заявление уже у президента, ему принимать решение. И к тому же вы, как человек, обладающий хоть каплей здравого смысла, должны понимать: если есть одна копия, есть и пятьдесят других».

Тогда Скуратов умолял, просил. Потом, спустя месяц, вдруг резко изменил позицию: «Плёнка сфальсифицирована, на плёнке — не я».

Не каждый может легко пережить такой позор. Скуратов, скорее всего действительно по медицинским показаниям, слёг в ЦКБ. Заседание Совета Федерации, на котором сенаторы должны были рассмотреть его заявление, планировалось на 17 марта.

В ночь на 17 марта плёнка была показана по Российскому телевидению. А утром следующего дня сенаторы почти единогласно проголосовали против отставки. Накал политической борьбы в Совете Федерации достиг критической отметки.

Егор Строев сказал примерно так в своём телеинтервью: «Что тут обсуждать? Беда случилась с человеком!»

До скандального голосования по делу Скуратова я о порнографической плёнке ничего не знал. Ни Николай Бордюжа, ни другие помощники ничего о плёнке мне не говорили. Прочитав заявление Скуратова об уходе по болезни, я, честно говоря, просто испытал чувство большого облегчения. Слабый, бесцветный прокурор уходит сам. Не нужно заставлять, не нужно прилагать лишних усилий.

События в Совете Федерации грянули как гром среди ясного неба.

Я вызвал к себе Скуратова, Примакова, Путина, чтобы окончательно разобраться.

На моем рабочем столе лежала папка с фотографиями, сделанными с той плёнки, результаты предварительной экспертизы, материалы заседания Совета Федерации, на котором рассматривалась отставка Скуратова. В материалах экспертизы сообщалось, что анализ голоса и изображения на плёнке показал — да, на плёнке генеральный прокурор. Фотографии смотреть не стал, резко отодвинул от себя.

Именно тогда в разговоре со мной Скуратов впервые заявил об уголовном деле «Мабетекс», о том, что его преследуют из-за дела о взятках, которые якобы эта фирма давала Бородину и другим чиновникам. Потом он сказал ещё одну удивительную вещь, мол, Борис Николаевич, если меня оставить на посту генпрокурора, тогда за дело «Мабетекс» можно не волноваться, оно под моим контролем.

«При чем тут это дело? Надо расследовать — расследуйте. Производите все необходимые действия. Мы сейчас говорим совсем о другом, Юрий Ильич, — сказал я. — После того, что с вами случилось, я считаю, что вы не можете оставаться на посту генпрокурора. Не буду ругаться с вами, не буду уговаривать вас. Пишите заявление. Я с вами работать не буду».

Скуратов замолчал, но ненадолго. Сказал, что он считает вредным для дела, когда между президентом и генпрокурором складываются вот такие ненормальные отношения. Что он хочет работать в команде президента. Опять заговорил о деле «Мабетекс». Мол, если придёт другой генпрокурор, ему не удастся уладить это сложное дело. Потом, ища поддержки, обратился: «Евгений Максимович, ну скажите же вы Борису Николаевичу!»

Я ждал, что ответит Примаков.

Примаков долго молчал, потом произнёс: «Если бы мне Борис Николаевич сказал, что не хочет со мной работать, я бы ушёл не раздумывая. Вы должны уйти, Юрий Ильич».

На что Скуратов неожиданно заявил: «А вы, Евгений Максимович, меня предали».

Было отвратительное, мерзкое чувство, что Скуратов открыто торгует уголовным делом.

Всем своим видом Скуратов как будто пытался дать понять: я ваш, я готов на все! Только оставьте меня!

Я несколько раз внятно повторил ему: «Юрий Ильич, я с вами работать не буду. Пишите заявление». Взял ручку, бумагу и пододвинул к нему.

Убеждение в том, что мы правильно делаем, отстраняя его от работы, росло во мне с каждой минутой. Такой прокурор был не просто слаб и невнятен, он был крайне опасен на своём посту. Любой преступник, любой авантюрный политикан мог использовать эти плёнки в своих личных корыстных интересах. Да и только ли в плёнках дело? Какие ещё «услуги» и от кого мог принимать этот скользкий человек?

В тот день Скуратов написал ещё одно заявление об отставке: "Глубоко осмыслив прошлое заседание Совета Федерации, я хотел бы прежде всего поблагодарить за оценку моей работы. Вместе с тем, учитывая реальное положение дел, сложившуюся вокруг меня морально-психологическую обстановку, я принял решение уйти в отставку… "

Именно тогда, 17 марта, начались месяцы ожесточённой борьбы, в центре которой оказался Скуратов. Но тогда этого ещё никто не знал. Мне казалось, что все ясно как дважды два — такой генпрокурор просто не достоин занимать эту высокую должность!

Но сенаторы России рассудили иначе: Скуратов — ценный инструмент в борьбе за политическое влияние.

Надо отдать ему должное: тот месяц, проведённый в больнице, несмотря на все боли «в области головы и сердца», прокурор даром не потерял. Быстро подгрёб все дела, так или иначе связанные с политикой. Сегодня «звучит» только одно из них — о ремонте Кремля. Но тогда Юрий Ильич принёс на Совет Федерации целый ворох, на выбор: дело о незаконном назначении Чубайса главой РАО ЕЭС; дело о виновниках 17 августа; письмо «О мерах по возвращению из-за рубежа отечественного капитала»; дело о злоупотреблениях в Центральном банке. Как потом выяснилось, все эти «громкие» дела гроша ломаного не стоили.

Теперь я видел перед собой не смятого, униженного, потерявшегося и запутавшегося человека. Это был человек, чётко сделавший свой выбор и чётко обозначивший своё место на политической сцене.

Старательно и настойчиво, в своей незаметной манере он вовсю пытался угодить новым союзникам. До него столкнуть президента лоб в лоб с Советом Федерации не удавалось никому.

Скуратову — удалось.

Впрочем, «тихий прокурор» был, конечно, только пешкой в игре больших людей.

Поддержку в Совете Федерации ему обеспечивал Юрий Лужков.

Именно это, пожалуй, волновало меня тогда больше всего. После той памятной встречи 18 марта мне со Скуратовым все стало абсолютно ясно. Дальше терпеть его присутствие в прокуратуре я просто не имел права.

Но вот поведение Лужкова в Совете Федерации, его речи в защиту Скуратова стали для меня новым неприятным откровением. И если честно, настоящим открытием не только в политическом смысле.

Да, я знал, что ради своих амбиций Юрий Михайлович может пойти на многое. Осенью, во время истории с Черномырдиным, он, например, пошёл в открытую атаку на президента. Но тут его выпады можно было оправдать горячим желанием занять место премьера.

Сегодня Лужков бросился спасать Скуратова… Почему?

Как образцовый семьянин, примерный муж и отец, Лужков не мог не знать, насколько отвратительна в глазах общества открывшаяся правда о прокуроре. И насколько важно дать ему жёсткую моральную оценку.

Как руководитель огромного города, он не мог не знать и о том, как важна чистота прокурора, как могут быть социально опасны криминальные связи человека, охраняющего закон и облечённого столь мощными полномочиями.

Как государственный деятель, Лужков тоже понимал, что он делает, практически разрушая вертикаль государственного управления, сталкивая президента и губернаторов, ломая баланс властных полномочий.

Как политик, Лужков понимал, что защита Скуратова вряд ли украсит его в глазах нормальных людей.

И все-таки — решился.

Я не находил никакого другого объяснения или оправдания поведению Юрия Михайловича в Совете Федерации, кроме одного — для меня было очевидно его желание во что бы то ни стало спровоцировать кризис и выступить во главе части губернаторов в качестве нового центра власти. Центра нелегитимного, неконституционного, грубо ломающего рамки политического процесса.

Но этого я сделать не позволю. Ни Лужкову, ни кому-либо другому. Никому ещё не удавалось загнать меня в угол. Не удастся и на этот раз тандему генпрокурора и мэра, несмотря на то что история эта, конечно, обескураживает, сбивает с толку — и своим душком, и грязной прилипчивостью.

Кстати, я потом размышлял, почему итоги первого голосования 17 марта оказались столь единодушными? Ведь за отставку Скуратова проголосовало всего шесть сенаторов.

Неужели только политический расчёт? Нет, наверняка было и что-то ещё…

В то, что сенаторы сразу поверили в версию о нашем русском «комиссаре Каттани» в лице несчастного Юрия Ильича, не верю.

Были и более примитивные причины.

Наверное, некоторые в тот момент думали и о себе, вспоминали свои сауны и «домики отдыха», оставшиеся ещё с советских времён. Не все, конечно. Но многие.

К сожалению, человек слаб. Моральная чистота, простая порядочность политика, чиновника, руководителя — в нашей стране пока ещё только идеал.

Жизнь по-прежнему далека от идеала. Традиционное русское неверие в то, что можно жить по правилам, по писаным и неписаным законам, угрюмо проступает во всей скуратовской истории.

27 марта следователи Генпрокуратуры обыскали Кремль и произвели «выемку документов» из 14-го корпуса. Этот факт, честно признаюсь, меня обрадовал. Я был уверен, что скуратовский шантаж, возбуждённое им в глубочайшей тайне дело «Мабетекс» — всего лишь мелкая уловка, хорошая мина при плохой игре. Я понял, что иду абсолютно правильным путём. Пусть следователи и прокуроры продолжают своё дело в рамках закона. Точно такие же задачи и перед президентом — отстаивать государственные интересы, несмотря ни на что. Я должен отстранить нечистоплотного прокурора, и я это сделаю.

2 апреля заместитель прокурора Москвы возбудил уголовное дело по факту злоупотребления служебным положением со стороны генпрокурора.

Сразу после этого я подписал указ об отстранении Скуратова от должности в связи с проведением расследования. Указ был подготовлен в строгом соответствии с Законом о прокуратуре и с Конституцией России.

Это уголовное дело пока не закончено. (В дальнейшем проверка следствия показала, что только документально зафиксированных встреч Юрия Ильича с девицами лёгкого поведения было не меньше семи, и каждый раз — за счёт «друзей», которые, в свою очередь, проходили по другим уголовным делам.) Но я надеюсь, что и в этом деле когда-нибудь расставят все точки над i.

Однако тогда, в апреле, моё жёсткое отношение к Скуратову далеко не всеми было воспринято с пониманием. И особенно — в Совете Федерации.

Губернаторы всегда были в России крупной политической силой. Даже в советское время первые секретари обкомов (знаю это по себе) — люди, казалось бы, назначаемые, а не выборные, в решающие моменты истории становились тем самым «красноречиво молчащим» большинством, с помощью которого руль удавалось вывернуть то резко вправо, то резко влево. Снятие Хрущёва происходило на фоне партийного заговора, когда группа Брежнева сумела тайно договориться с большинством первых секретарей обкомов. И назначение Горбачёва сопровождалось чем-то похожим — ни одно такое решение не принимается без согласия «первых». Правда, в случае с назначением Горбачёва обходились вполне откровенными встречами в фойе Дворца съездов, в специально отведённых комнатах, в гостинице. Без излишней конспирации.

Кстати, в новой Конституции, которую называют «ельцинской» — хотя принимали участие в её создании эксперты, юристы, политики, — роль региональных лидеров прописана чётко. И впервые, пожалуй, чуть ли не за всю новую и новейшую историю роль эта стала открытой. Больше не нужно встречаться в фойе, больше не нужно устраивать тайные вечери за спинами вождей.

Совет Федерации утверждает каждый закон и каждое крупное решение в государстве обсуждает гласно.

На такой шаг мы пошли вполне сознательно, прописав в Конституции роль Совета Федерации как защиту от шатаний и разброда в государстве, от политических кризисов. Дума — та донельзя политизирована, особенно в эпоху посткоммунизма, эпоху резких перемен. Совет Федерации — максимально выдержан, политически взвешен. Ведь каждый губернатор несёт на своих плечах груз огромной ответственности за свой регион.

Столкновение президента и губернаторов для страны крайне опасно.

Для того чтобы создать атмосферу смуты и раскола, им вовсе не требуется ни военного переворота, ни импичмента, ни вотума недоверия правительству. В зале заседаний сидит сто хозяев России, сто князей — не знаю уж, как их точнее назвать… С самых древних времён такое собрание в глазах народа обладало колоссальными полномочиями, могло, если потребуется, и царя лишить короны.

Ещё осенью Юрий Лужков активно поддержал линию коммунистов на постановку вопроса о моей недееспособности как президента.

«В России установлена президентская республика, — говорил он, — которая предполагает активную роль президента в деятельности государства… Общество, государство должны получить ответ от президента, как он сам намерен решать проблему, связанную с состоянием его здоровья».

21 апреля Юрий Лужков произнёс на заседании Совета Федерации новую пламенную речь в защиту законности. И в защиту Скуратова.

Но любому нормальному человеку было видно невооружённым глазом — как тогда, так и сейчас Лужков сделал ставку и пытается сорвать политический куш.

Губернаторы в споре о генпрокуроре сплотились вокруг Лужкова по двум причинам. Первая — им очень хотелось иметь своего, карманного, прокурора. И вторая, более важная — именно тогда они поняли, прочувствовали слабое место нашей Конституции: с помощью простого голосования по прокурорской отставке региональные лидеры получают мощнейший инструмент власти в стране. Мощнейший инструмент давления на президента. Как им воспользоваться, они пока не знали, но очень хотелось попробовать.

Увидев во время осеннего кризиса слабость исполнительной власти, губернаторы пытались снова и снова проверить её на прочность, сформировать свою политическую конфигурацию современной России.

…Мне думается, реформа Совета Федерации, которая происходит сегодня, поможет избегать в будущем подобных столкновений между президентом и лидерами регионов. Это слишком опасно для страны: когда губернаторы, обеспечивающие стабильность в российских провинциях, влезают в политические интриги.

Я встречался с некоторыми губернаторами, спрашивал об их отношении к делу Скуратова. В основном они поддерживали мою позицию, говорили, что такой прокурор стране не нужен.

Лужков в кулуарах настраивал губернаторов на конституционный бунт, на «легальный протест», используя своё влияние, зависимость от Москвы многих слабых регионов.

За отставку прокурора был подан 61 голос из 178. Против — 79. Из них большая часть — руководители законодательных собраний регионов. Первое голосование дало, если помните, совсем другие цифры. Тогда за отставку Скуратова проголосовало всего шестеро…

Многие ли из этих 79 действительно верили в то, что Скуратов вот-вот достанет волшебный портфель и откроет номера счётов в швейцарских банках, назовёт заказчиков громких убийств? Думаю, почти никто. Голосование было продиктовано чисто политическим азартом. Кроме того, в поддержку Скуратова работал целый штаб, где встречались с сенаторами и люди Лужкова, и представители компартии, ну а в день голосования в Совет Федерации пришли все: и Зюганов, и Илюхин, и многие другие депутаты, которые были заинтересованы в раскручивании скандала.

Думаю, что в течение всего последующего года эти люди имели возможность убедиться: заветный портфель Скуратова пуст, как и его хозяин. Ни одного нового факта, ни одного документа Скуратов оттуда так и не вытащил.

Кстати, перед вторым голосованием в Совете Федерации моя команда пыталась мирно договориться с Лужковым. Среди кандидатов в генпрокуроры мной рассматривалась кандидатура бывшего руководителя Московской прокуратуры Геннадия Пономарёва. Я о нем подробно расспрашивал заместителя главы администрации Лисова, который не так давно работал в Генпрокуратуре и хорошо знал Пономарёва. Лисов считал, что это сильный, независимый прокурор и достойный кандидат. Поддерживал его и Лужков. Однако в обмен на поддержку отставки Скуратова Юрий Михайлович потребовал выдать ему лично в руки уже подписанное мной представление с фамилией Пономарёва в Совет Федерации. Лужков пытался диктовать свои условия мне. Это меня поразило.

Все эти дни в конце апреля я пытался понять: как случилось, что история о прокурорских похождениях приобрела вдруг такой политический размах? Только ли в Совете Федерации тут дело?

Да нет, конечно, не только…

За считанные недели стало очевидно: в России может начаться новая эпоха — эпоха экономических репрессий.

Происходило это постепенно, исподволь. И вот уже приобрело масштабы почти государственной идеологии.

Да, сравнение вроде бы сильно грешит против исторической истины. В стране давно нет коммунистической диктатуры, нет массовых арестов и «чёрных воронков» по ночам.

…Однако посадить человека в следственный изолятор до суда, даже по экономической статье, у нас почему-то не считается зазорным. Хотя международный опыт показывает: такой меры пресечения заслуживают лишь те, кого подозревают в особо тяжких преступлениях. При несовершенстве нашей налоговой системы, нашей бухгалтерской отчётности «привлечь и посадить» можно было практически каждого гражданина! А некоторые наши прокуроры, при существующей пустоте в законодательной базе, иногда готовы были подписать ордер на арест любого банкира, среднего и мелкого бизнесмена, даже просто бухгалтера или экономиста — был бы лишь «заказ».

Экономические преступления, трактуемые прокуратурой или некоторыми сотрудниками спецслужб очень вольно, таким образом, становились почвой для шантажа, компромата, взяток, злоупотреблений. Именно из этой мутной воды, кстати говоря, выплыла скуратовская кассета.

Прокуратура «сажала на крючок» бизнесменов. Те, в свою очередь, видимо, «брали на крючок» прокуратуру. Постепенно эта система давления на фактически нормальных, честных людей переросла рамки отдельных уголовных дел. Страх и ужас перед людьми в форме охватил отечественный бизнес весной 1999-го. Примеры «показательных» арестов, обысков, изъятий в офисах банков и фирм множились и множились.

…А начиналось все для меня с «дела Собчака», когда в 1996 году, в момент выборов питерского губернатора, над городом были разбросаны с самолёта листовки: «Анатолий Собчак проходит по двум уголовным делам». Действительно, Собчак проходил по двум делам, но только как свидетель.

Конечно, не все в его окружении было чисто. Но, будучи глубоко порядочным, честным человеком, кстати, профессиональным юристом, он никогда не пытался воспользоваться «телефонным правом», на кого-то нажать или надавить, используя свой властный ресурс, как частенько это делают другие губернаторы или мэры. Его чистоплотность использовали в борьбе за власть. Кто использовал?

Тогда, в 1996-м, за спиной кандидата в губернаторы Яковлева стояли московские политики, главным образом Коржаков. Без их прямого участия самолёт с листовками вряд ли смог бы подняться в небо… Силовые структуры — прокуратура, МВД, ФСБ — напрямую стали бороться против Анатолия Собчака.

После выборов ко мне зачастил генеральный прокурор Скуратов по поводу «питерского дела».

«Есть необходимость в следственных действиях, — говорил он. — Собчак подозревается в крупных хищениях». Я всегда отвечал одинаково: «Действуйте строго по закону».

У меня был один простой принцип — перед правосудием все равны. В этом вопросе нет «своих» и «чужих». Если подходить к этому иначе, нельзя считаться политиком. Да и просто называться честным человеком тоже.

…Но мои помощники имели из Петербурга свою информацию о «деле Собчака».

«Борис Николаевич, там создано несколько следственных бригад. Найти ничего не могут. Пытаются подкопаться к его квартире, к банковским кредитам. И опять ноль. Сколько может это продолжаться?» Тем, кто заступался за Собчака — Чубайсу, Юмашеву, Немцову, — я повторял одно и то же: «Если подозрение есть, нужно расследовать и доказывать, виновен человек или нет».

А тем временем следственная бригада МВД и прокуратуры продолжала работать в Петербурге. Очень надеялись получить на Собчака большой компромат. Чтобы потянуло на серьёзное дело о коррупции.

Так продолжалось долго. Юмашев ещё раз встретился в Кремле со Скуратовым, затем с министром внутренних дел Куликовым, сказал им, что в действиях милиции и прокуратуры видит политический заказ, а не желание докопаться до истины. Они по очереди отправлялись ко мне, просили оградить их от вмешательства администрации. Я вновь гарантировал им, что никакого вмешательства нет и не будет.

Осенью 98-го после очередного допроса Собчак с сердечным приступом слёг в больницу.

…Я хорошо помню один наш разговор с Немцовым. Дело происходило в Завидове. Была какая-то плановая встреча. Борис Ефимович вдруг рассказал мне, что у Собчака очень плохо с сердцем. И в то же время прокуратура на днях выдала ордер на его арест.

Все это было уже похоже на травлю. Долго, помнится, я молчал, смотрел в одну точку. Мысли были мучительные, тяжёлые.

Я попросил передать Скуратову мои слова: «Нельзя травить больного человека».

В ситуацию с Собчаком вмешался и руководитель ФСБ.

Путин лучше чем кто бы то ни было понимал всю несправедливость происходящего в отношении своего бывшего шефа и политического учителя. Он немедленно выехал в Петербург. Встретился с бригадой врачей, в частности с теперешним министром здравоохранения Шевченко, сказал о том, что попытается вывезти больного Собчака за границу. Благодаря ноябрьским праздникам обстановка в городе была спокойная. Используя свои связи в Петербурге, Путин договорился с частной авиакомпанией и на самолёте вывез Собчака в Финляндию. И уже оттуда Анатолий Александрович перебрался в Париж…

За Собчаком следили, выполняли инструкцию не выпускать его из города. Но следили не очень бдительно, думали, вряд ли кто-то будет помогать без пяти минут арестанту «Крестов» — в наше-то прагматичное время.

Но один такой человек все же нашёлся.

Позже, узнав о поступке Путина, я испытал чувство глубокого уважения и благодарности к этому человеку.

Коррупция в России — огромная и больная тема. Я абсолютно убеждён, что виной всему — неэффективная экономика и неработающие законы.

Ни разу за все время своей работы президентом России я никого не «прикрывал» от уголовного преследования, никого не выгораживал, не защищал перед лицом суда, милиции, прокуратуры, ФСБ. Ещё раз повторяю, был за равенство перед законом абсолютно всех. И тем не менее проблему коррупции решить не удалось. В любой экономике, переживающей процесс передела собственности, она неминуемо возникает. Бороться с ней можно только общими, объединёнными усилиями. Как заставить не брать взятки чиновника, который кормит семью на пять-шесть тысяч рублей в месяц (такова его средняя зарплата в России), а решает при этом судьбу многомиллионных сделок? Естественно, единственный путь — сделать его обеспеченным, повысить ему зарплату. Но коммунистическая Госдума, политики всех мастей, общественное мнение всегда были резко против. Да и как поднимать зарплату чиновникам, если у бюджетников — учителей, врачей — она остаётся низкой? Зарплаты у чиновников остались маленькими, взятки и поборы — высокими. Не было консолидированных мнений в обществе и по многим другим вопросам: по налогам, по поводу несоответствия местных и федеральных законов, по освобождению российского бизнеса от разных ненужных и даже нелепых запретов и инструкций. А мешая бизнесу, мы невольно создаём почву для коррупции.

…Наверное, дело не только в законах. Сам наш менталитет толкает рядового бизнесмена и рядового госслужащего давать и получать взятки — мы ещё с советских времён приучены обходить запреты и инструкции «левым» путём. Но я глубоко убеждён, что жить по совести уже готовы все. Все понимают — так дальше нельзя.

Для того чтобы этот процесс очищения пошёл быстрее, нужно только одно: вернуть права здравому смыслу. Нужны работающая экономика, низкие налоги, высокие зарплаты госслужащих. При этом не сажать, не наказывать выборочных «козлов отпущения», а самим продемонстрировать свою моральную чистоту. Только чистыми руками можно победить коррупцию. И только с честной командой.

Я в свою команду верил всегда…

Думаю, что все здравомыслящие люди в правоохранительных органах прекрасно понимали: история со скуратовской кассетой — лишь логическое завершение той двойной или тройной игры, которую все эти годы вели в кабинетах Генпрокуратуры, ФСБ или МВД такие же Скуратовы. Облечённые властью, но потерявшие моральные ориентиры.

Конечно, были настоящие профессионалы, следователи прокуратуры, которые пашут, как говорится, «на земле», были и есть работники МВД и ФСБ, расследующие экономические преступления, — вот они действительно пытались бороться с организованной преступностью, с коррупцией. Трудно сказать, какие чувства они испытывали в связи с историей Скуратова — стыд, недоумение, ненависть? Что они должны были делать, как поступать после того, как самый главный прокурор России оказался связан с сомнительными людьми, поставлявшими ему девушек по вызову?

Кстати, история с генпрокурором продолжалась ещё много месяцев. Было и третье голосование, уже осенью 99-го. Сенаторы вновь проголосовали против отставки.

Но тем не менее это дело уже не вызывало столь повышенного интереса. Политическая его составляющая была исчерпана. Юридическая — оказалась скучна и банальна.

Отстранённый от должности Скуратов продолжал произносить громкие слова, разоблачать, но его уже почти никто не слушал. Во-первых, комичной выглядела сама его фигура. Он продолжал ездить на чёрной машине с мигалкой, жить на госдаче, играть в футбол с охраной — и, видимо, получал удовольствие от столь свободного и необременительного образа жизни.

Но за все это время, встречаясь со швейцарским прокурором Карлой дель Понте, периодически выдавая громкие интервью и пресс-конференции, Скуратов не сказал ничего, что хоть на шаг продвинуло бы обвинения, выдвинутые им весной.

Несмотря на всю свою громкую международную репутацию «борца с русской мафией», у себя на родине Юрий Ильич оказался в полном забвении.

Меня не раз упрекали в том, что я проиграл «раунд со Скуратовым». Что своими действиями мы искусственно «раздули» Скуратова, создали ему политический вес.

Нет, оставлять Скуратова в Генпрокуратуре было нельзя. Не только нельзя — смертельно опасно. По моему мнению, человек без принципов, Юрий Ильич мог наворотить в стране бог знает что, пользуясь своими прокурорскими полномочиями. Да, в России не было долгое время генерального прокурора. Но в данном случае это было меньшее зло.

Думаю, что и в политическом смысле моя решительность в деле Скуратова отрезвила многие горячие головы в Совете Федерации.

…Однако сейчас, возвращаясь к событиям той весны, я думаю о другом. Скуратов, да и не только он один, пытался «подсадить на крючок» многих бизнесменов, руководителей, многих представителей российской элиты. Уроки скуратовской истории ещё и в том, что нельзя оставлять надолго, на годы в подвешенном состоянии ни уволенного прокурора, ни уголовное дело, ни громкое расследование, ни вопрос о моральной ответственности. Если в демократической стране не исполняется закон, не работают институты гражданского общества — демократия рискует переродиться в свою противоположность.

В мае 99-го решением все того же Совета Федерации Скуратов все-таки был отправлен в отставку. Так закончилась эта эпопея с прокурором.

КОСОВО

Вскоре на всем этом сложном внутриполитическом фоне неожиданно разорвалась и другая бомба — международная. В конце марта разразился глобальный кризис в мировой политике: война в Югославии.

…В чем разница подходов России и стран Западной Европы к косовскому кризису?

Войну, развязанную в Югославии, Запад упорно продолжает считать конкретным возмездием Милошевичу, борьбой за права национальных меньшинств, за права человека.

Мы же считаем косовский кризис глобальным.

После бомбардировок Белграда рухнул весь послевоенный уклад жизни. Рухнули все правила, которые были установлены ООН в течение долгих послевоенных десятилетий.

Да, конфликт в Косово остановлен. Но проблемы этого края не решены. Что делать с Косово дальше — никто не знает. Война лишь укрепила режим Милошевича, пусть даже и на некоторое время. Применение международных сил для расправы над любой страной, над её жителями, над её экономикой, над её культурой — а в Югославии разрушены промышленность, памятники старины, святыни, музеи — нет ничего более опасного для мировой политики. Принимая такие правила игры, мы рискуем оказаться перед глобальным кризисом демократических ценностей. Скоро сила, и только сила, одной страны или группы стран будет решать в мире все. Вместо психологии всемирного миротворца явно просматривается психология всемирного вышибалы, а в конечном итоге — психология страны-диктатора.

Все это я понял уже давно. Но югославский кризис заставил не только думать, но и принимать быстрые, порой мгновенные решения.

…24 марта, буквально накануне начала бомбардировок, мне позвонил Билл Клинтон. Он сказал, что хочет обсудить со мной ситуацию, сложившуюся вокруг Косово. Милошевич продолжает наступление, вводя туда дополнительные войска, убивая ни в чем не повинных людей и сжигая целые деревни.

Да, я это знал. Но знал я и другое: надо было пытаться вести политические переговоры. Любые переговоры, даже безуспешные, лучше, чем один раз все разбомбить и разрушить. В это время самолёт премьер-министра уже разворачивался над Атлантикой. Отзыв Примакова — это только первый шаг, сказал я. Будет много и других шагов…

Клинтон настаивал, говорил, что от меня зависит, позволить ли Милошевичу, этому громиле, сломать наши отношения, все то, что нам стоило такого труда создать за последние шесть лет, или все-таки нет. Я же, сказал мне Клинтон, со своей стороны, этого не позволю. Он приводил конкретные цифры: в Европе уже льётся кровь, 250 тысяч беженцев покинули Косово. Если это не остановить, то на положении беженцев окажется ещё 2,5 миллиона человек. Если мы ничего не предпримем сейчас, то получим новую Боснию. Милошевич хочет просто раздавить косовских албанцев с помощью военной силы.

Меня поразил ещё один аргумент Клинтона. Он выразился примерно так: жаль, конечно, что Милошевич — серб. Для общей солидарности было бы лучше, если бы он был ирландцем или кем-то ещё.