Тайна в его глазах

Телефон

Чапарро знает, что потом пожалеет о звонке, но все, что с ней связано, в том числе и возможность услышать ее голос, необратимо притягивало его. Поэтому в своем решении он продвигался постепенно, сомневаясь на каждом шагу, с того момента, когда идея только возникла, до того, как он услышал, что она снимает трубку.

Начинает с сообщения, что ему нужно узнать точное содержание одного заключения. Так ли ему это нужно? Сначала отвечает себе, что да, потому что тридцать лет спустя множество мелких деталей (даты, места, последовательность некоторых событий) почти стерлись из памяти. Но сразу же себе возражает: мол, подобная навязчивость – это уже чересчур. В конце концов, разве имеет какое-то значение, сколько именно дело пролежало на полке – пять или шесть лет? Он же не документирует предварительное заключение, а рассказывает об одной трагедии, в которой ему досталась сомнительная честь быть свидетелем и действующим лицом. Выходит, подобная строгость в деталях совсем не обязательна. Однако такой весомый аргумент не удерживает его от упрямого желания все же взглянуть на дело. Он тянет два дня, в течение которых выжимает из себя только пару негодных страниц, до тех пор, пока не признается себе в том, что идея пролистать дело привлекает его только потому, что служит кристальной чистоты объяснением визита к Ирене.

Она знает (он ей уже рассказал), что «он пишет книгу». Отлично. Это нормально, когда писателю нужно сопоставить несколько настолько устаревших фактов. Молодчина. Дело находится в Главном Архиве, в подвале Дворца Правосудия. Что лучше может облегчить Чапарро доступ к одному старому делу, чем неформальный звонок одной судьи из Следственного отдела Суда, в котором оно когда-то проходило? Вот и сошлись концы с концами! У него будет возможность выпить кофе с Ирене в качестве писателя в действии. Ей нравится этот проект, она видит его таким заинтересованным… Она становится еще прекраснее, когда что-то вызывает у нее энтузиазм. Так, исчерпывающее объяснение. Тогда почему же он так нервничает и отступает каждый раз, перед тем как решиться позвонить ей? Именно потому, что все это всего лишь предлог. На самом деле все просто. Все это – всего лишь причина, чтобы побыть рядом с ней. И Чапарро чувствует, что скорее умрет, чем окажется в неловком положении перед женщиной, которую любит.

Он знает людей из Архива. Большинство из них начали работать в Суде еще до него. И если он сам подойдет к приемному столу и попросит посмотреть одно старое дело, вряд ли ему откажут. И даже если откажут, всегда есть возможность попросить этого паренька, Гарсию, секретаря, чтобы он позвонил из Суда, и Чапарро расчистят дорогу к нужной папке. Тогда какой смысл в том, чтобы беспокоить Ирене?

Никакого, только разве что побыть пять минут наедине с ней, это нечто вроде надежного алиби, за которым можно укрыться. Без такой подстраховки он не сможет, даже если бы захотел. Его охватывает ужас при мысли о том, что его бросит в жар, он запылает весь целиком, начиная с самых кишок, будет спотыкаться на словах, потом задрожит и застучит зубами от озноба.

Как же смешна стыдливость! Особенно когда речь идет о взрослых людях. Почему бы просто не сказать ей правду? Зайти в ее кабинет без предлогов и дать понять, что он чувствует. Они же взрослые. Хватило бы нескольких полуслов, какого-нибудь жеста, чтобы дать ей почувствовать его интерес, а остальное Ирене поймет сама.

Почему он не может сделать этого? Потому что нет. Поэтому. Потому что после стольких лет молчания Чапарро предпочитает, чтобы его погребли заживо со всей этой правдой, лишь бы нечаянно не вырвалась какая-нибудь подслащенная, диетическая, удобоваримая версия того, что он к ней чувствует.

Он не может прийти к ней и просто сказать: «Смотри, Ирене, я хочу, чтобы ты знала, что я, как сумасшедший, люблю тебя вот уже тридцать лет, с более спокойными периодами, когда мы не работали вместе».

Чапарро передвигается как робот по кухне и столовой. Раз пятьдесят открывает и закрывает холодильник. Он увяз полностью в этом процессе, и, сам того не замечая, в каждый из заходов он останавливается перед письменным столом, но и тогда он неспособен увидеть во всех этих разбросанных листах, несмотря на его прогнозы фаталиста, зародыш так называемой книги.

Сотый раз смотрит на телефон, как будто аппарат может чем-то ему помочь сказать то, что он должен сказать. Быстрыми шагами приближается к нему, сердце начинает бешено колотиться. Еще до того, как набирает первые три цифры номера, он уже сожалеет о том, что сейчас сделает, но продолжает, потому что решил материализовать свое желание, и в то же время жалеет о своем решении – этой смесью цинизма и надежды окутана вся его жизнь.

Набирает напрямую телефон ее кабинета. Ему совсем не хочется, чтобы старые служащие узнали о звонке. Снимают трубку после третьего гудка.

«Алё?» Это голос Ирене. И Чапарро опять удивляется этому почти незаметному сигналу независимости со стороны этой женщины, которую он обожает: все поголовно, когда начинают работать в Суде, копируют у своих коллег эту монотонную бюрократическую формулу ответа «Судебный Отдел» или «Секретариат» или, в приступе дружелюбия, добавляют «добрый день». Ирене нет.

С самого первого дня в Суде она решила начинать все свои телефонные беседы с теплого и дружеского «алё?», словно ей звонит ее любимая бабушка. Чапарро это знает, потому что был ее первым начальником. Его только что повысили до офицера первого ранга, когда Ирене пришла в Секретариат в качестве помощницы. Об одном решении, которое он принял про себя, когда ее ему представили, он жалел – то, что не начал сразу ей «тыкать». Его воспитали в строгом отношении к дамам, даже к молоденьким выпускницам школ: здороваться нужно, протягивая руку и произнося лаконичное «очень приятно». Поэтому он протянул ей руку со словами: «Как ваши дела? Мы рады видеть вас с нами». Чапарро тогда было двадцать восемь лет, на десять больше, чем молодой сотруднице, и он был уверен в том, что начальник должен четко соблюдать иерархию с подчиненными. Его слегка закачало от прямого взгляда в ее черные глаза, потому что эта девушка смотрела в самую глубину, ее взгляд походил на меткий бросок. Он отскочил, резко отнимая свою руку, которую она держала, пожимая, и сейчас же перешел к описанию ее основных обязанностей. Так как сейчас была смена его Секретариата и работы было хоть отбавляй, ее посадили на телефон отвечать на звонки. На четвертое или пятое «алё?» своей новой помощницы Чапарро посчитал необходимым объяснить ей с самой строгой судебной виртуозностью, что было бы бесконечно более полезно, чтобы она поднимала трубку со словами «19-й Секретариат» вместо этого ее столь обыденного и домашнего приветствия. Потому что так она бы сэкономила время, которое приходится тратить на то, чтобы ее собеседник оправился от удивления, услышав это эксцентричное «алё?», и проверил, точно ли он попал в Суд. Еще до того как закончить свою лекцию, Чапарро почувствовал себя идиотом. Только он точно не знал, это из-за глупости, присущей его рекомендации, или из-за того выражения, с которым его слушала Ирене. Она, несмотря ни на что, пару раз кивком согласилась с ним, как бы принимая все его доводы. Тем не менее, когда через три минуты зазвонил телефон, она опять ответила своим «алё?», таким дружелюбным и таким вряд ли хоть на каплю юридическим, как и все предыдущие. Ее голос звучал обычно, она не бросала никаких вызовов. Наверное, поэтому Чапарро не смог разозлиться и махнул рукой.

Почти всю жизнь Ирене продолжала отвечать на телефонные звонки именно таким образом. Так же она ответила и этим августовским днем, тридцать лет спустя после их первой встречи, когда он перестает ходить у себя дома кругами вокруг телефона, поднимает трубку и раз двадцать вешает ее вновь, до тех пор, пока наконец решает (или просто уже не может этого избежать, так в голове Чапарро зарождаются самые важные решения) позвонить в ее кабинет и получает в ответ это «алё?», которое заставляет его сердце выпрыгнуть из груди.

Игры и отговорки

Бенжамин Чапарро проходит прямиком в кабинет судьи. Не проходит ни через свой Секретариат, ни через 18-й. Он так смущен от неизбежности встречи с Ирене, что подозревает, будто если наткнется на кого-то из знакомых, то весь мир узнает о переполняющей его любви, которая уже валит из ушей. Стучит два раза. Ирене приглашает его войти. Непроизвольным и робким движением, которое он сам в себе ненавидит, просовывает голову. Когда она его видит, ее лицо освещается улыбкой.

– Проходи, Бенжамин, проходи же.

Он продвигается вперед, ощущая, что все его лицо воспламеняется. Он покраснел? Он смотрит на нее, стараясь не подавать виду, что очарован точно так же, как и в первый раз. Она высокая. С узким лицом. В молодости была немного костлявой. Года, дети? Ее черты выгодно округлились. Приветствуют друг друга поцелуем в щеку. Только тогда, когда они садятся, каждый со своей стороны от большого письменного стола, Чапарро выдыхает воздух, который задержал перед самым поцелуем. Теперь он может дышать спокойно: не вдохнув аромат ее духов, он не лишится сна на следующие две или три ночи. Они улыбаются без слов, немного смущенные, словно делятся друг с другом чем-то приятным, но запретным. Чапарро тянет немного перед тем, как начать говорить, потому что видит, как она покраснела, и это делает его необъяснимо счастливым. Но когда она смотрит на него этим своим взглядом, в самую душу, словно допрашивая, не обращая внимания на все его отговорки, он чувствует, как теряет инициативу, поэтому лучше вернуться к реальности и действовать по тому либретто, которое он заранее отредактировал у себя в голове.

Он рассказывает, что ему нужно, и, чтобы слегка оправдать свою просьбу, в итоге опять возвращается к своей книге. По мере рассказа (его постепенно охватывает энтузиазм) она узнает краткое содержание истории, о которой слышала немного и складывала ее из комментариев самого Чапарро и других динозавров Суда. Когда он заканчивает, Ирене все еще продолжает с улыбкой его рассматривать.

– Хочешь, я позвоню ребятам в Архив?

– Если можешь… мне бы хотелось… – Чапарро нервно сглатывает.

– Нет проблем, Бенжамин, – она слегка сдвинула брови, – но, смотри, там лучше знают тебя, чем меня.

«Черт возьми», – думает про себя Чапарро. Так ли невинно оказалось его оправдание?

– Дело в том, что речь идет о деле незапамятных времен, понимаешь? – Пол под Чапарро горел.

– Да, знаю. Ты мне как-то рассказывал. Дело поступило после того, как ты меня отправил на повышение в 11-й отдел, так?

Есть в этих словах скрытый смысл – «отправил на повышение»? Если есть, то Ирене оказывается более сообразительной, чем Чапарро предполагал. В 1967 году, а еще точнее – в октябре, через две недели после того, как к нему ее приставили в качестве новой помощницы, и после того, как он забросил все попытки отучить ее отвечать на телефонные звонки как бог на душу положит, она ему как-то приснилась. Он проснулся словно в лихорадке. Он был женат и упорно верил, что у него с Марселой хороший брак. Он попробовал забыть об этом, но она снилась ему пять ночей подряд. В последний раз ее образ был настолько реальным, а сияние ее обнаженной кожи – столь осязаемым, что Чапарро хотелось разрыдаться, когда он проснулся и понял, что это был всего лишь сон. Этим утром он пришел на работу и решил очистить свою душу от любви, которая начинала подтачивать его. Он обзвонил всех коллег, которым более или менее доверял. Всем рассказал, какая у него появилась прекрасная помощница, которая делает свои первые шаги в юриспруденции, которая учится на юридическом факультете и заслуживает более серьезного поста. Чапарро к тому времени уже был уважаемым человеком в Суде, возможно, его даже любили. Через несколько месяцев один из коллег позвонил и сообщил, что у него есть хорошенькое место «для этой девочки». Тогда Чапарро прервал тишину на волне, на которую он настроился в общении с Ирене в течение всего этого времени, чтобы сообщить ей хорошую новость. Ирене оказалась очень довольна, а ему было больно. То, что ей было не жаль уходить, означало лишь одно: она ничего не оставляла в этом Секретариате, ничего, о чем можно было бы скучать. Чапарро сказал сам себе, что это логично. Она была помолвлена с парнем, который учился на инженера и был другом одного из ее старших братьев. Чапарро чувствовал себя неудобно перед Марселой за эту сумасшедшую любовь, которая уже начинала его выматывать. Он чувствовал одиночество от осознания того, что этого не должно быть и что это означает неверность. Он сказал себе: так лучше – вырвать с корнем растение, которое в будущем не сможет дать побегов.

Это было в марте 1968 года, незадолго до того, как поступило дело Моралеса. С тех пор он потерял ее из виду. В здании Суда так случалось: например, тот, кто работает на два этажа выше тебя, словно живет в другом измерении. До 1976 года он не слышал о ней вообще ничего, но в феврале того года на него посыпались новости: она получила диплом адвоката, и ее повысили. И был не тот момент, чтобы на что-то отважиться. Он был свободен: несколько лет назад развелся с Марселой. Но в тот день, когда они опять столкнулись в дверях Секретариата, она предстала перед ним со значительным животом, на шестом месяце беременности.

Чапарро столкнулся с тем (столкнулся неожиданно, потому что не хотел ничего о ней знать, потому что ограждал себя, словно от удара ножом, от необходимости признать: у нее есть своя жизнь, а он свою теряет попусту), что она вышла замуж два года назад за того самого студента-инженера и вынашивала первенца.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.