Перейти море. Лёка (сборник)

Эдуард Качан

Перейти море…

Лёка

Перейти море…

Введение

Котенок был самый обыкновенный – серый с белыми пятнами и очень худой. Ему никто не хотел придумывать имя – такой он был неинтересный. Он не был игривым – не ловил «мышь», сделанную из бумажного листка и нитки, не отпрыгивал, принимая смешные позы, когда его понарошку пугали. Котенок без имени обладал спокойным темпераментом – любил подолгу сидеть на руках, монотонно мурлыча. Он был другом Максима Карташова, пока что единственным другом в этом трудовом лагере.

Обзавестись иными друзьями Максим не успел. Не то, чтобы он был слишком стеснительным, просто первый шаг в знакомстве с новым человеком давался ему с трудом. Все сверстники, которыми он был окружен сейчас, были знакомы друг с другом много лет – просто потому, что учились в одной школе. За семь лет ежедневного общения у них сложились свои связи, свои представления о том, кто хорош, а кто плох, свои любви и ненависти. Во всем этом Максиму пока еще не было места, ведь он был новичком, лишь две недели назад переехавшим вместе с родителями в небольшой городок, который назывался незатейливо – Шахтерский.

Шел 1986 год, и по существовавшему в те времена порядку школьники, закончившие седьмой класс, отправлялись на пару недель в трудовые лагеря – помогать колхозникам окрестных сел бороться с сорняками. Для подростков это не было жесткой повинностью, вовсе нет. Больше это походило на двухнедельный пикник. Да, до обеда нужно было простоять под палящим солнцем с сапой в руках, но дальше – делай что хочешь. Можно удить рыбу в колхозном пруду, можно гонять в футбол, можно читать привезенные из дому книги, а уж на дискотеки по вечерам ходят все – это гарантировано. Первые дискотеки в жизни, первый раз рядом нет родителей. Конечно, за всем присматривают учителя, но учитель – все-таки не отец и не мать… Да и не так много их, учителей-то, поэтому ребятня частенько оказывается предоставленной самой себе. В общем – хорошо! Почти взрослая жизнь.

Максим тоже ходил на дискотеки – почти все время стоял сиротливо в углу, держал на руках мурчащего в блаженстве котенка и наблюдал за жизнью своих будущих друзей, а может, и недругов – пока не было понятно.

Он уже выяснил, что в его новом классе два заводилы. Одного звали Федор Иванчук. Был он среднего роста, черноволосый и черноглазый, крепко сбитый, похожий то ли на испанца, то ли на цыгана. В классе у всех мальчишек были прозвища, и Федора все называли на иностранный манер – Фиделем. Вторым был высокий красавец с черным пушком над верхней губой – Женя Сидоркин, взявший себе прозвище Жорик.

Вокруг этих двоих формировались стайки мальчишек послабее. Оба лидера уже успели по одному разу подраться с ребятами из параллельного класса, которые тоже были здесь, и оба легко победили. От Максима не укрылось, что эти двое крепко недолюбливают друг друга, но не решаются выяснить отношения по-мужски, на кулаках. Это и понятно: без решительного боя каждый мог считать себя первым, а после него – проигравший должен был бы признать себя вторым. Быть вторым никому не хотелось…

Девочки привлекали внимание Максима гораздо больше, чем ребята, хотя он и под страхом смерти никому не признался бы в этом. Они держались маленькими группками – по две-три барышни в каждой. Это было смешное сочетание рано развившихся девиц с пышными формами и худеньких, совершенно плоскогрудых девчонок, чей расцвет на пару лет запаздывал. Максим находился в том возрасте, что красивыми ему казались практически все, хотя невысокую, ладно скроенную Вику Родионову он выделял особенно.

Черноволосая, с огромными карими глазами, с неправильной формы «утиным» носом, который, однако, ее не портил, а лишь добавлял лицу неповторимости, Вика прекрасно осознавала свою красоту и держалась всегда уверенно и свободно, что особенно нравилось Максиму. Шутница и хохотушка, она как-то умудрилась сохранить хорошие отношения со всеми без исключения девчонками, и это при том, что за ней открыто ухлестывала добрая половина одноклассников, а остальные тоже вздыхали именно о ней, но тайно. Впрочем, крепкую дружбу она водила лишь с одной из девочек – тихой светловолосой Надей Харатовой. На вечерних дискотеках Максим ни разу не танцевал с Викой – стеснялся, да и без него желающих хватало, а вот Надю иногда приглашал. Они всегда танцевали молча, держась друг от друга так далеко, как позволяла длина его рук, застывших на ее талии. Если приглядеться, Надя тоже была вполне симпатичной, но ей не хватало задора и живости, которая так нравится четырнадцатилетним мальчишкам.

В тот вечер Максим тоже почти не танцевал, а привычно стоял в углу клуба и в такт музыке покачивал на руках котенка. Неожиданно к Максиму подошел Вадим Куринной и сказал:

– Котенка Мафия ищет.

– Какая еще мафия? – не понял Максим.

Вадим был тонким, как соломинка, и очень высоким. Максим был ниже его на полторы головы, и сейчас, глядя на одноклассника снизу вверх, он подумал, что не зря все называют Вадима просто Длинным.

– Не «какая», а «какой», – сказал Длинный. – Толик Мафия.

– А-а… – протянул Максим.

Настроение сразу же испортилось.

Толику по прозвищу Мафия было лет семнадцать. Худой, с гнилыми зубами, весь какой-то дерганный, с непонятными шутками и недобрым взглядом, он очень не нравился Максиму. У Толика Мафии был мотоцикл «Ява», и он каждый вечер приезжал в лагерь из городка Шахтерский для того, чтобы закрутить любовь с какой-нибудь подрастающей девицей. Он, конечно же, был сильнее любого из четырнадцатилетних школьников, но с ним старались не ссориться не только из-за возраста – Мафия определенно казался человеком, у которого «не все дома».

– Зачем Мафии котенок? – удивился Максим.

– Зарезать хочет, – будничным тоном сообщил Длинный.

– Шутишь?! – обомлел Максим.

– Стал бы я такой фигней шутить! – Длинный дернул плечом. – Мафия с начала лагеря вокруг Родионовой ошивался, ну а сегодня к ней подкатил: люблю, мол, давай со мной гулять. Она его отшила. Он ей: тогда я кого-нибудь зарежу. Она: тебе слабо, тебя, дурака, посадят. Он: мне не слабо, а чтоб не посадили, я кота вашего зарежу, за котов не садят.

– А ты откуда знаешь? – недоверчиво спросил Максим.

– Мне Надька рассказала, – охотно пояснил Длинный. – Я сначала думал, это он так, треплется, Родионову напугать хочет, но минут пять назад в сортир бегал и по дороге Мафию видел. Действительно, бродит, придурок, по лагерю и кота зовет – кис-кис, кис-кис…

– Да, дела… – протянул Максим и тут же двинулся к выходу из клуба. Если Длинный не врал (а с чего бы ему все это выдумывать?), то котенка лучше было из клуба унести – на улице ночь, найти его среди кустов и деревьев не просто, а в клуб Мафия обязательно заявится, и тогда все – прощай, зверушка. Драться с Мафией Максим не сможет – не по силам.

Максим увидел Мафию сразу же, как только захлопнул за собой дверь клуба – Мафия шел прямо на него и был шагах в десяти.

– Эй, малый, – крикнул ему Мафия, – неси ко мне кошака!

Максим тут же выпустил котенка на землю и тихонько толкнул его ногой под зад – удирай, мол. Котенок как будто понял и со всех ног помчался в темноту.

– Привет, Толик, – как можно мягче сказал Максим Мафии, когда тот с перекошенным от ярости лицом подошел к нему. – Ты меня звал?

– Звал! – рявкнул Мафия. – Я тебе русским языком сказал – неси мне кошака!

– Правда? – лицо Максима очень натурально вытянулось от наигранного удивления. – Извини, Толик, я не услышал – тут так музыка орет. Я думал, ты со мной здороваешься.

– Очень ты мне нужен, малолетка, чтобы я с тобой здоровался! – Мафия навис над Максимом. – Мне нужен кошак, понял?

– Понял, – Максим облизал пересохшие губы, – чего уж тут не понять.

– Если понял, тогда имей в виду – ты его отпустил, ты мне его и принесешь! Понял?

– Понял.

– Чтобы к концу дискотеки кошак был у меня! Я хочу тут одной сучке подарочек преподнести… – Мафия сплюнул. – И учти: если кошака не принесешь – будет очень, очень больно. Понял?

– Понял, Толик, – миролюбиво кивнул Максим. – Я могу идти?

– Можешь! – гаркнул Мафия. – Ты, малой, дурака из себя не корчь! Иди, ищи, и без кошака не возвращайся! А то будет бо-бо!

Грубо отодвинув Максима с дороги, Толик Мафия прошел в клуб.

Максим посмотрел ему в след. Сердце бешено колотилось, но мозг работал четко.

Нужно было сделать две вещи – во-первых, удержать котенка вдали от клуба, во-вторых – не попасться Мафии самому. Продержаться предстояло не долго – до окончания дискотеки, то есть около часа, а потом учителя выключат музыку, загонят недовольно ворчащих подростков в спальные домики, и уж там-то Мафия его беспокоить не посмеет – ему неприятности со взрослыми ни к чему.

А завтра? А завтра будет завтра. Может, Мафия подобреет и передумает. А может – под машину попадет. Мало ли… Пока что нужно продержаться сегодня.

Следующий час Максим провел довольно-таки странно – искал котенка, находил котенка, брал его на руки, но как только ему начинало казаться, что его кто-то видит, тут же бросал котенка на землю и прогонял его, слегка наподдав под пушистый зад ногой. Сообразительный котенок решил, что это такая игра и, вопреки своему обыкновению, стал принимать в ней активнейшее участие: стоило Максиму поддеть его носком кеда и прошептать «кыш-ш», как котенок вскачь уносился прочь. Потом Максим оглядывался, убеждался, что опасности нет никакой, и шел искать котенка опять, чтобы разыгравшееся существо не поперлось в клуб и не попалось чокнутому живодеру.

До окончания дискотеки оставалось минут десять, когда Максим, блуждая между деревьями, наткнулся на Мафию.

– Ну что, – спросил тот, – нашел кошака?

– Нет, Толик. Видишь – весь вечер ищу. Но найти не могу. Темно ведь!

Мафия потянулся, откашлялся, огляделся. Никого из учителей по близости не было.

– Еще искать будешь? – тихо, с ленивой угрозой в голосе спросил он.

Максим почувствовал, как ноги становятся ватными. Он тоже нервно огляделся вокруг и тоже никого не увидел, лишь чья-то высокая фигура замаячила из-за деревьев и пропала.

– Нет, Толик, – сказал Максим так же тихо. – Не найду я его.

– Серьезно? – спросил Мафия почти весело. – Ну, тогда пойдем! Сам понимаешь, я обещал тебя наказать. Мужик сказал – значит, должен сделать!

Он увлек Максима вглубь двора, туда, где деревья росли особенно густо и ничегошеньки не было видно.

Они остановились у высокой сосны.

– Не передумал? – спросил Мафия с мягкой улыбкой садиста.

Максим промолчал, только отрицательно мотнул головой.

– Как знаешь, – пожал плечами Мафия.

Максим вжал голову в плечи, ожидая удара.

– Эй, Мафия, ты что, охренел? – раздался звонкий голос.

Максим и Мафия повернулись на голос одновременно.

Мальчишек пятнадцать, все из числа одноклассников Максима, спешили к ним. Во главе шел Фидель.

У Максима отлегло от сердца, а Мафия едва слышно выругался – он легко справился бы с любым из этой малышни, победил бы и двоих-троих сразу, но биться со всеми не мог – повалят на землю и затопчут.

– Так как, Мафия, ты охренел или нет? – угрожающе спросил Фидель, когда они подошли ближе, и демонстративно подбросил на ладони увесистый булыжник. Тут Максим обратил внимание, что камни были в руках и остальных ребят.

Мафия впился взглядом в камень, тихо охнул, затем стремительно развернулся и что есть силы помчался во тьму. Школьники подняли победный гвалт, несколько камней полетело вслед убегающему врагу.

Потом они окружили Максима. Его подбадривали, дружески хлопали по спине, говорили, что он молодец, называли «правильным пацаном»…

– Это ты их позвал? – спросил Максим Длинного, когда они всей гурьбой направлялись к домикам.

– Я, – довольно ответил тот. – Хорошо получилось, а?

– Ага, – согласился Максим. – Главное – что вовремя.

– Ты не дрейфь, – сказал шедший рядом Фидель. – Он тебя больше не тронет, побоится. Ты правильно сделал, что кота этому придурку не отдал. Ишь ты – живодер выискался! Ненавижу таких! Надо было его все-таки вздуть.

– Да ладно, – сказал расхрабрившийся Максим весело. – Сейчас не получилось, в следующий раз вздуем.

– Во! – воскликнул Фидель. – Вот это по-нашему!

Максим счастливо улыбнулся.

Теперь у него были друзья.

Часть первая

– Раз, два, три, четыре, пять, – громко считал Фидель в то время как Максим отжимался от брусьев, – тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, молодец, молодец, давай еще, ты сделаешь! Семнадцать, восемнадцать… Давай, не останавливайся, ты сможешь! Девятнадцать, и-и… Ну, ну! Двадцать. Ура! Молодец, Макс!

Максим спрыгнул с брусьев. Он прерывисто дышал, но был доволен – наконец-то получилось! Среди его друзей считалось постыдным не суметь двадцать раз отжаться от брусьев, а вот у него – не получалось. И вот, наконец – получилось! Долгие месяцы тренировок не прошли даром.

Для своих шестнадцати лет Максим был физически развит неплохо – мышечной массы, как у культуристов, он не нарастил – возраст не тот – но в беге, а также упражнениях на турнике бил любого нетренированного сверстника. И брусья тоже постепенно покорялись ему. И в боксе он тоже кое-что мог. Последнее было особенно приятным – шестнадцатилетним жителям городка Шахтерский умение драться казалось самой важной вещью на свете.

После Максима на брусья запрыгнул Фидель. Невысокий, коренастый, он рано начал раздаваться в плечах и был сильнее многих высоких и худощавых приятелей. Двадцать отжиманий на брусьях, которыми так гордился Максим, для Фиделя были давно уже пройденным этапом. Иначе и быть не могло – лидер в мальчишеской стайке не обязан быть самым умным, самым честным или самым красивым, а вот самым сильным – непременно.

Фидель с видимой легкостью отжался от брусьев сорок раз и спрыгнул. В это время тренер Виктор Пелепец, дал команду в очередной раз бегать по кругу.

Шел май 1988 года, и Пелепцу было двадцать шесть лет. Официально он занимал должность тренера по классической борьбе в Детско-юношеской спортивной школе города Шахтерский.

Эти спортивные школы возникли в СССР в середине 30-х годов двадцатого века. Они подготовили многих и многих чемпионов – в великой стране это считалось плюсом, страна гордилась своими спортивными победами. Но был и минус – чемпионами становились далеко не все, и эти «несостоявшиеся» нередко представляли собой угрозу для общества.

В боевых видах спорта – огромная выбраковка, на одного олимпийского чемпиона приходятся сотни тех, кто выросли до мастеров спорта или кандидатов в мастера, но пойти дальше не сумели. Этим не состоявшимся чемпионам никогда не стоять на олимпийском пьедестале, но в простой уличной драке любой из них сотрет в порошок нетренированного противника! К тому же, за годы занятий спортом они научились преодолевать свою боль, не обращать внимания на боль чужую, а вот получить хорошее «неспортивное» образование не сумели. Все это привело к тому, что в конце 80-х годов бывшие спортсмены стали сбиваться в опасные банды.

Одним из таких несостоявшихся чемпионов был Виктор Пелепец. Классической борьбе он посвятил многие годы, но получил травму и чемпионом не стал. Когда-то подававший большие надежды, он не мог довольствоваться местом простого тренера для ребятни и сколотил банду из таких же спортсменов, как и он сам.

В криминальном мире Пелепца знали под прозвищем Пеля, а его группировку именовали Пелиной Конторой. Это была банда молодчиков, возрастом от двадцати до тридцати лет, и промышляли они вымогательством, которое в те годы было принято называть модным словечком рекет. Пелина Контора «держала» Центральный рынок Шахтерского, где собирала дань с торговцев.

Также конец восьмидесятых – пик отчаянных, жестоких и бессмысленных подростковых войн «район на район». В Шахтерском, как и во многих других городах СССР, мальчишки, живущие по соседству, сбивались в стайки и вели нескончаемые баталии со сверстниками, чье преступление состояло лишь в том, что те имели наглость проживать на другой улице, в другом микрорайоне и т. д. Подростки четырнадцати-семнадцати лет, не втянутые в эти «войны кварталов», были большой редкостью, и, конечно же, «белыми воронами» в среде себе подобных.

Городок Шахтерский мог считаться довольно спокойным – здесь войны районов велись без применения оружия. Видимо, сказывалась влияние русских потешных боев «стенка на стенку», известных еще при Петре Великом. В старинных «стеночниках» бились только на кулаках, сейчас же ослабевшего и упавшего противника не стеснялись добивать ногами. Но – не камнями, не палками и не железками! В таких боях часто калечили, но редко убивали. А вот в соседнем Димитрове, а также в знаменитом своими «бегунами» Кривом Роге войны велись с применением ножей, дубинок, самодельных гранат. Там подростки гибли…

Пользуясь преимуществами своей тренерской работы, Пеля взял «под крыло» одну из таких подростковых стаек – ту, в которую входили Фидель, Максим, Длинный и все их одноклассники. Район, в котором они жили и чью честь защищали своими кулаками и разбитыми носами, назывался в народе Собачевкой, так как охватывал частный сектор, где собаки были в каждом дворе. Пеля тоже жил на Собачевке, так что контролировать именно этих подростков было для него естественным и логичным. К тому же Собачевка – большой район, поэтому и подростковая стайка оказалась здесь одной из самых многочисленных и сильных в Шахтерском.

Пеля прекрасно понимал, что подобного рода забава – отличная возможность для него, взрослого и умного человека, отобрать себе младших помощников и вырастить смену из тех мальчишек, кто имеет наибольшую склонность к криминалу. Да, не все мальчики потом станут рекетирами, но ведь не ставшие тоже останутся жить в Шахтерском! Они будут рабочими, врачами, милиционерами, и навсегда запомнят, что Пеля – свой парень, что он был их другом, защитником и учителем, а свой своего поддержит, если что не так! К тому же, для успеха Пелиного бизнеса необходима определенного рода слава – местного Дона Карлеоне должны были знать и бояться. Отчаянные подростки, способные по первому Пелиному слову толпой избить до полусмерти взрослого мужчину, выбить стекла в доме или основательно помять палками корпус автомобиля, прекрасно поддерживали славу о Пеле, как о человеке, с которым лучше иметь только хорошие отношения.

В желании контролировать молодежь, из которой потом можно вырастить пополнение для преступной среды, Пеля был не одинок. Группу подростков, живущих на проспекте Ленина – так называемых проспектовских, вечных врагов подростков с Собачевки – контролировали профессиональные преступники – воры, имеющие множество «ходок» на зону. Подростков с девятиэтажных новостроек – микрорайоновских – опекали картежники. Не все подростки того времени стали после бандитами, но многих, многих толкнули на этот путь многоопытные и хитрые дяди, желающие обеспечить для себя преемственность поколений и «спокойную старость»…

После десятиминутной пробежки Пеля дал команду заниматься боксом. Подростки немедленно натянули перчатки, которых в Спортивной Школе имелось великое множество, разбились по парам и разошлись по разным частям огромного зала. Максиму выпало боксировать с Длинным.

Мальчишки жалели друг друга, поэтому спарринги начинали в неполный контакт – били не то чтобы слабо, но и не лупили по партнеру вовсю. Впрочем, молодая кровь нередко «вскипала», тогда удары становились полновесными, и партнеры уходили со спаррингов с синяками и разбитыми носами.

Спарринговать с Длинным всегда было тяжело. Он был левшой, а боксировать против левши неудобно, к тому же, у него были такие длинные руки! Максим, куда более подвижный и ловкий, кружил вокруг Длинного как пчела, но любая его попытка приблизится останавливалась коротким ударом правой руки друга. Некоторые успехи были: Максиму удалось несколько раз садануть Длинного по корпусу, за что тот наградил его увесистыми ударами сверху – по лбу и макушке. Ни тому, ни другому победы в бою это принести не могло, и проходивший мимо Пеля укоризненно покачал головой.

– Активнее, активнее работай! – прокричал он, обращаясь к Максиму. – Зайди ему под руку и бей в подбородок снизу!

Максим тут же кинулся выполнять указание тренера, присел, вывернулся и обошел опасную правую руку, но и Длинный не зевал – с непривычным для его нескладного долговязого тела проворством, он переменил стойку и левой рукой пребольно угодил Максиму ниже уха.

– Смена партнеров! – прокричал Пеля на весь зал и пошел дальше, неодобрительно посмотрев на Максима и что-то недовольно пробормотав под нос.

Мальчишки разбились по новым парам. На этот раз Максиму выпало боксировать с Андреем Бригадировым по прозвищу Бригадир – тучным и очень сильным пареньком из параллельного класса.

В другое время Максим, пользуясь тем, что он подвижнее и техничнее партнера, непременно кинулся бы в атаку, но после предыдущего боя у него побаливала голова. Он решил не лезть на рожон и обороняться. Весь раунд он уворачивался от медленных и тяжеловесных боковых ударов Бригадира и не позволял прижать себя к стене. Спарринг он закончил вполне достойно – в ничью.

– Смена партнеров!

На этот раз Максиму довелось боксировать с Виталиком Корнеевым по прозвищу Корень – самым маленьким мальчиком в их классе. Три раунда без передышки не шутка – все юные боксеры очень устали и уже не прыгали друг напротив друга, а медленно ходили. Спортзал наполнился звуками тяжелых медленных ударов и громкого, прерывистого дыхания.

Максим, осыпая Корня точными, тяжелыми ударами радовался, что на окончание спаррингов ему достался такой легкий противник – против любого из более сильных мальчиков ему было сейчас не устоять. За первые две минуты боя он попал в лицо и корпус Корня не меньше шести раз. Но и Корень не дремал. Самый маленький в классе, он был терпеливым, хитрым и умел ждать. Улучив момент, когда совершенно расслабившийся Максим нанес небрежный, размашистый боковой справа, он поднырнул под бьющую руку и ударил Максима снизу под дых. Попал как надо – на вдохе. Максим сдавленно охнул и рухнул на колени. Как выброшенная на берег рыба, он ловил воздух ртом и не мог сделать ни вдоха ни выдоха.

– Да, Макс, – услышал он насмешливый голос Пели. – Ты сегодня в ударе. Так тебе на дискотеке и Рудый морду набьет.

Рудым называли самого маленького из проспектовских – рыжего нахального четырнадцатилетнего мальчика, который обычно задирался к окружающим, но никогда и ни с кем не дрался один на один. За него дрался старший брат, предводитель проспектовских Боря Кефала. Такой же рыжий и нахальный, но сильный и умелый в драке.

– Ладно, бойцы, – сказал Пеля, обращаясь к своим подопечным. – Садитесь на лавочки, отдыхайте, сейчас говорить будем.

Уставшие потные мальчики расселись по длинным низким скамьям, стоявшим у одной из стен зала.

– Сегодня дискотека, – начал Пеля поучительно. – Вы сейчас пойдете развлекаться, танцевать, к проспектовским задираться. Дело это понятное, даже я бы сказал, хорошее, проспектовские – ваши враги, только все делать надо правильно. Вы деретесь, чтобы побеждать, и для этого всегда нужно быть друг за друга. Фидель! – обратился он к лидеру собачевских. – На прошлой дискотеке вас было вдвое больше, чем проспектовских. Один на один дрались наш Вова Ботинок и проспектовец Хачек. Хачек Ботинку так по роже настучал, что он до сих пор на тренировки не ходит, дома сидит. Фидель, у меня к тебе вопрос – вы почему не гупнули Хачека толпой?! – Пеля повысил голос. – Побоялись, что десяток проспектовских вас разгонит?!

– Ботинок сам к Хачеку дорвался! – буркнул Фидель, надувшись, как всегда надувался, если Пеля начинал его распекать. – Ботинок был пьяный, а Хачек трезвый. Хачек не хотел драться, несколько раз Ботинку предлагал – давай миром разойдемся или завтра поговорим, когда ты трезвый будешь. Ботинок к нему лез и лез. Сам лез, сам и получил. Это беспредел будет, если мы к каждому без причины дорываться начнем! Нужно сначала разбираться, что и как. Вот если б Хачек не прав был – тогда другое дело! Хотя бить толпой – это все-таки не правильно, не по-мужски. Такие вопросы всегда один на один решали…

– Это не твое дело, молодой, решать, что беспредел, а что нет! – прошипел Пеля. – Вырастешь, в ментовке пару раз побываешь, «на киче» посидишь, ума наберешься, тогда и будешь такие вопросы перетирать. А сейчас твое дело маленькое – сделать так, чтобы твои пацаны всегда побеждали. Всегда, ясно?!

Он обвел взглядом притихших подростков.

– Есть люди хорошие, есть плохие, есть люди свои и есть люди чужие, – продолжил Пеля. – Так вот, Фидель, для тебя должно быть главным не то, хороший человек или плохой, а то, свой он или чужой. Хачек, может быть, хороший пацан, а Ботинок плохой, но Хачек чужой, а Ботинок свой, и поэтому ты сторону Ботинка всегда держать должен! Всегда! Если Ботинок в чем-то не прав, мы его сами наказать можем. Мы, а не проспектовские! «Один на один, надо разобраться!» – передразнил Пеля Фиделя. – Если твоего товарища бьют, ты должен сначала бить в ответ, а потом разбираться! Вас все должны уважать и бояться, не потому, что вы самые честные и правильные, а потому, что самые сильные и страшные, понятно?

Подростки неуверенно закивали.

– Значит так, – продолжил Пеля. – Сегодня после дискотеки пусть человека четыре ждут Хачека в его подъезде – знаете ведь, где он живет! Дождаться и отгупать так, чтобы он неделю с койки встать не мог! Так, как отгупали когда-то микрорайоновского Косоротова! Чтобы никто в Шахтерском не думал, будто можно просто так набить морду собачевскому. Понятно? И чтобы ты, – Пеля указал на Фиделя пальцем, – сам там был и лично руководил. И пацанов таких возьми, чтобы все без заминки прошло, а то Хачек парень крепкий, еще вас раскидает, тогда совсем от позора не отмоетесь! Вопросы есть? Нет вопросов? Тогда – бегом в душ и на дискотеку. Постарайтесь до девяти вечера особенно там не бузить – я только после девяти подойду, а до этого времени вытаскивать вас из ментовки будет некому.

На дискотеку в Дом Культуры дружная орава собачевских ввалилась около восьми вечера.

Враги – проспектовские – были уже на месте. Они всегда располагались в дальнем углу зала – подальше от огромных колонок. Сейчас угол проспектовских был полон: около тридцати парней вперемешку с таким же количеством девчонок образовали огромный круг и лихо выплясывали под Газмановскую «Морячку».

Собачевские всегда занимали другой угол – рядом с колонками. Сейчас там было пусто – лишь несколько собачевских, из тех, кто не пришел на тренировку, да две девушки образовывали небольшой кружок.

Центральным лицом в этом кружке был Жорик – Женя Сидоркин. Теперь ему, как и Максиму, было шестнадцать лет, но он выглядел уже совсем взрослым парубком. Носил усы, одевался броско и держал себя очень гордо.

Жорик почти никогда не ходил к Пеле на тренировки, предпочитая гулять под ручку с девицами или жрать водку, до которой уже сейчас был большой охотник. Но Пеля прощал ему все это. Причина была проста – Жорик очень любил драться. Вокруг задиристого Жорика всегда возникало много ссор, споров, «разборок». Именно его проделки создавали собачевским славу неустрашимых бойцов и забияк, а это было выгодно Пеле. Он растил Жорика так, как иной хозяин растит крупную собаку бойцовской породы. Со временем именно Жорик мог стать главным «топором» Пелиной Конторы.

Жорик дрался если и не на каждой дискотеке, то на каждой второй – уж наверняка. С большой хитростью он оборачивал все так, что его будущая жертва была виновата сама – то слегка толкнула Жорика плечом на узкой лестнице, то не так посмотрела на очередную Жорикову девчонку… Лидер собачевских Фидель давно приструнил бы Жорика – он ненавидел беспредельщиков, и считал, что выходки Жорика рано или поздно выйдут собачевским боком. Но Пеля строго настрого приказал Фиделю оставить Жорика в покое. Фиделю оставалось только ругаться сквозь зубы и говорить, что Жорик всегда выбирает для битья мальчишку заведомо слабее себя. Жорик, в свою очередь, утверждал, что он вообще не боится драться и готов померяться силами с любым подростком городка Шахтерский…

Пришедшие собачевские сразу же заполнили свою часть зала. Маленький круг разросся и стал не меньше круга проспектовских.

Максим любил дискотеки. Никогда танцам не обучавшись, он обладал врожденным чувством ритма и хорошей пластикой. Быть танцором – не большой плюс для шестнадцатилетнего жителя Шахтерского. Максима куда больше ценили бы приятели и уважали недруги, если бы он ежедневно дрался, но быть забиякой Максиму мешала природная незлобивость – он не любил крови, ему всегда было жаль поверженного противника. Откровенно говоря, он вообще никогда не стал бы уличным хулиганом, если бы в хулиганы не подались все одноклассники, и в первую очередь, его лучшие друзья – Фидель и Длинный. Он смирился с судьбой уличного бойца, но был одним из немногих подростков, кто приходил на дискотеки не подраться, а именно потанцевать.

Он влился в круг и сразу же принялся искать глазами Вику Родионову. Конечно – вот и она! Вика и ее закадычная подруга Надя Харатова не пропускали ни одной дискотеки.

За прошедшие два года Вика расцвела… Она была очень хороша и прекрасно это осознавала. Встретившись с Максимом глазами, Вика приветливо улыбнулась ему, но эта улыбка означала не то, что он нравится ей, а то, что она прекрасно понимает, насколько ему нравится она.

Максим не успел пригласить Вику на первый медленный танец – Жорик подошел к ней раньше, и они начали танцевать, что-то активно обсуждая и смеясь. Максим весь танец простоял у стены, тоскуя и мучаясь от зависти. Затем, в течение следующих быстрых танцев, он старался держаться к танцующей Вике поближе. Это принесло свои плоды: как только вновь заиграла медленная мелодия, Максим сразу же пригласил ее. Краем ока он заметил злобный взгляд Жорика, который тоже шел к Виктории, но был вынужден остановиться на полпути.

– Чего кислый такой? – спросила Вика Максима.

Она умела держать дистанцию: ласково обнимала его за шею, и в то же время мягко, но решительно отстранялась всем телом, мешая ему прижать ее к себе слишком крепко.

– А чего ты с этим танцевать пошла? – Максим кивнул в сторону, где еще недавно находился Жорик, но Жорика там уже не было – раздосадованный, он ушел в курилку.

– А что – мне надо было ждать тебя? – беспечно поинтересовалась Вика. – Он пригласил, вот я и пошла.

– Ты с ним вообще чаще всего танцуешь, – буркнул Максим. – И домой он тебя провожает.

– Домой меня Надя провожает, – ответил Вика. – А Женька увязывается иногда, не прогонять же его, в самом деле. Тебя же я не прогоняю!

Максим стиснул зубы. Ее слова, едва слышимые из-за громкой музыки, ранили его. Впрочем, сегодня было не лучше и не хуже, чем всегда. С тех пор, как полгода назад он, стесняясь, краснея и заикаясь, признался ей в любви, такие разговоры происходили между ними едва ли не каждую неделю. Отказ следовал за отказом, но Максим не унимался. Добиться любви Вики Родионовой он хотел больше всего на свете.

– Ты с ним таскаешься, и не скрывай – я-то знаю! – сказал Максим.

– Ни с кем я не таскаюсь! – возмутилась Вика. – Больно надо!

– Он жестокий и глупый! – заявил Максим.

– Он красивый и смелый, – парировала Вика. – Но это ничего не значит – мне он не нужен. И ты мне не нужен тоже! – добавила она. – И если будешь ко мне с глупостями приставать, вообще с тобой танцевать не буду – так и знай! Ты бы лучше к Надьке приставал – ты ей нравишься.

– Да? – Максим удивленно посмотрел на Надю, которая танцевала с каким-то незнакомым пареньком. – Что-то не похоже.

– Много ты в девушках понимаешь, знаток! – хмыкнула Вика.

Максим помолчал, не зная, что сказать.

– Она мне не нравится, – заявил он после паузы.

– Что, совсем? – удивилась Вика.

– Нет, не совсем, – уточнил Максим. – Она очень хорошая и даже красивая. Просто мне ты нравишься!

– Ой, отстань! – поморщилась Вика. – Надоел уже. Еще раз начнешь этот разговор – все остальные танцы с Женькой протанцую, вот увидишь!

Медленный танец кончился, и недовольный Максим отошел к стене, размышляя, не пойти ли ему вообще домой. Додумать эту мысль до конца он не успел – увидел, как встревоженный Длинный машет обеими руками, зазывая всех вниз, в курилку.

Эта была типичная ситуация для дискотеки – кто-то с кем-то поссорился, и намечалась драка. В этом случае всем собачевским полагалось немедленно спускаться к курилке, располагавшейся в подвале. Далеко не каждый конфликт заканчивался дракой, но мало ли, как будет на этот раз, и потому нельзя было допустить, чтобы во время разбирательства проспектовских было больше.

В течение минуты зал опустел наполовину – все собачевские и проспектовские покинули танцевальные круги и своих подруг. Подступы к курилке были забиты – несколько десятков подростков стояли или в ней, или около нее. Максим оказался далеко, почти у самой лестницы, и совершенно не видел, кто там и о чем спорил.

Через минуту все двинулись назад в зал – спорящие решили не драться.

Спустя десять минут все опять спустились вниз – где-то раздобывший водку и захмелевший Жорик пристал к кому-то из мальчишек, не входивших ни в одну из группировок Шахтерского, и надавал бедняге увесистых затрещин. Жертва не сопротивлялась – парень был без друзей, а поддержать Жорика были готовы десятки человек, поэтому избиваемый решил, что будет разумнее потерпеть.

Потом опять были танцы, хотя особенной радости Максим не ощущал – разговор с Викой выбил его из колеи. В какой-то момент он подошел к группке собачевских, оживленно о чем-то беседовавших, и подумал, что опять намечается какая-то заварушка.

Но нет – совершенно пьяный Жорик хвастался, как ловко он отделал незнакомого пацана.

«И как она может терпеть этого надутого павлина!» – подумал Максим и громко хмыкнул.

В тот же момент стоявший к нему вполоборота Жорик повернулся и крепко схватил за рубашку в районе груди.

– Ты чего смеешься, а?! – прокричал он и тут же сильно ударил Максима свободной рукой по губам.

Рот наполнился кровью, но ни боли, ни даже страха Максим не почувствовал – насколько глубоким было его удивление. Никогда и ни у кого, ни у проспектовских, ни у собачевских, не случались драки между своими прямо посредине танцевального зала! Максим мельком глянул на остальных ребят – увидел обескураженные лица, бледное лицо Фиделя с полуоткрытым от изумления ртом…

Жорик тоже понял, что перегнул палку, выпустил рубашку Максима и вразвалочку двинулся к выходу.

Максим постоял несколько секунд, сплюнул на пол кровавый сгусток и пошел в туалет – умываться.

На следующее утро Фидель зашел к Максиму домой – в школу они всегда ходили вдвоем.

– Ну, как губа? – спросил он, когда сонный, растрепанный Максим с тяжелым «дипломатом» в руке вышел на улицу.

– Терпимо, – буркнул Максим. – Немного подпухла, горячее есть невозможно – если на рану попадает, то больно. Но кроме этого – ничего страшного.

– Это он тебя стукнул за то, что ты к Родионовой клеишься, – сказал Фидель. – Я давно заметил, что он тебя не переносит, только повода набить тебе морду у него не было.

– А вчера был? – огрызнулся Максим.

– И вчера не было, просто он спиртного перебрал, ну и разошелся сверх меры, – вздохнул Фидель. – Даже не знаю, как поступать. Оставить это как есть – нельзя. Свой своего ударил – не шуточки! Но и к Пеле на разбор идти не хочется, опять меня распекать будет, что я к нему по каждой мелочи бегаю… Да ты и сам знаешь, он Жорику всегда все позволял. Уверен, Пеля его на мое место поставил бы, если б у Жорика хоть капля мозгов была. Короче, не знаю я, что с этим идиотом делать. Впрочем, может он сам к тебе сейчас подойдет, извинится…

– Не подойдет, – сказал Максим убежденно. – Ты хоть раз видел, чтобы Жорик перед кем-то извинился? Не было такого никогда. Он у нас гордый.

– Ну да… – кивнул Фидель, соглашаясь. – А мы вчера Хачека в подъезде гупнули, – сообщил он.

– Мы – это кто? – уточнил Максим.

– Я, Бригадир и Корень. Хачек не дурак, сразу в комок сжался, лицо, живот закрыл, мы его попинали для порядка, но особенно не зверствовали. Что бы Пеля не говорил, а Хачек – пацан нормальный, его калечить не за что! Но знаешь, – Фидель озабочено посмотрел на друга, – сдается мне, что просто так нам эти рейды по подъездам не пройдут – проспектовские нас тоже по одному вылавливать начнут и наказывать так, что мало не покажется! Я всегда считал – с людьми по правде надо, но Пеле это разве объяснишь? Он одно знает – гупните того да гупните этого… Ему-то что – его никто никогда не тронет, а нас…

– Нас вылавливать по подъездам сложно, – заметил Максим. – Мы ведь в частном секторе живем – здесь подъездов нет, толпе спрятаться некуда. Я за двадцать дворов увижу, что меня рядом с домом караулят. Возьми – поймай меня тогда!

– Это верно, – сказал Фидель. – Но, значит, нам в городе шаг ступить нельзя будет. Ни в кино, ни в магазин – только на Собачевке и сидеть.

– Очень может быть, – кивнул Максим, и дальше разговор прервался – друзья пришли в школу.

Жорик действительно извиняться не стал – как сидел за своей партой, так и остался сидеть. Он даже не стал делать вид, что не заметил Максима – кивнул ему издали, как будто ничего особого не произошло. Максим тихонько вздохнул и напыжился недовольно. Сидевшая с ним за одной партой Надя Харатова перехватила его взгляд.

– Ну, чего смотришь? – спросила она тихо, так, что никто кроме Максима не мог ее услышать. – Дал себя унизить и теперь ничего не сделаешь?

Максим густо покраснел и бросил на нее испепеляющий взгляд.

– Много ты понимаешь, девчонка… – процедил он сквозь зубы.

– Я-то? – подняла брови Надя. – Я, может, и не многое понимаю, да вот только он тебе вчера по роже треснул, а ты сидишь, как так и надо. Думаешь, он пьяный был, не помнит ничего? Помнит! Пока ты не пришел, он всему классу успел рассказать, как он тебе рот заткнул, чтобы ты с него не смеялся. Как будто не весь класс был вчера на дискотеке! Все и так все видели, но он все равно похвастался!

– Да?

– Да! Дело твое, но я, хоть и девочка, такое бы просто так не оставила.

– Тебе-то какая разница? – спросил Максим, глядя в сторону.

– Может, и никакой, – отрезала Надя. – А все-таки мне было неприятно слышать, как тебя унижают.

Максим посмотрел на нее и ничего не сказал. Он сидел с Надей за одной партой вот уже два года, и отношения у них сложились вполне приятельские. Она позволяла ему списывать домашние задания, подсказывала, когда он «плавал» у доски. На Надежду вообще можно было положиться. Она напоминала Максиму героинь русских сказок, какими он их представлял – спокойная, какая-то устойчивая, с огромными светлыми глазами и густыми волнами русых волос. Увы, ему нравилось другое! Яркая, смешливая Вика задевала его сердце, а надежная Надя – нет, хотя Максим и подозревал, что как человек Надежда, скорее всего, гораздо лучше своей подруги.

Сейчас Надя смотрела на него строго, непреклонным взглядом призывая ответить на нанесенное оскорбление.

– Знаешь, как было бы хорошо, если бы ты от меня отцепилась? – сказал Максим зло, и Надя отвернулась.

Разговор прервался.

Весь урок Максим просидел в тяжелых думах, благо, учительница русского языка этого не заметила и ни разу его не окликнула.

Подумать было о чем – как не крути, а выходило, что Жорику нужно было дать сдачи – иначе лица не сохранить ни перед собачевскими, ни перед Пелей – а ему ведь кто-то обязательно все расскажет, – ни перед Надей, чтоб ей пусто было, лезет не в свои дела…

Все бы ничего, Максиму, ясное дело, драться приходилось и раньше, но, говоря откровенно – расклад получался кислым. Максим вообще редко выходил из драк победителем: не будучи жестким, он никогда не нападал на мальчишек слабее себя, и потому дрался с теми, кто затрагивал его самого – то есть с ребятами более сильными. И вот ведь в чем штука – ни один из тех, с кем ему приходилось драться, не смог бы тягаться с Жориком. Даже те, кому Максим проиграл, были Жорика слабее. Выходило, что у Максима шансов победить Жорика не было. Ну просто ни малейших!

Пока шел урок, Максима от всех этих мыслей бросало в пот, но способа избежать драки он так и не нашел. Хуже всего было то, что отложить «душевную беседу» с Жориком «на потом» тоже не представлялось возможным – подобные вопросы в городке Шахтерский было принято решать незамедлительно. Вот и выходило, что дать сдачи Жорику нужно было сегодня – или на одной из ближайших перемен, или после уроков. Максим потрогал языком вспухшую губу и вздохнул – для того чтобы сделать очень больно, Жорику даже не надо будет бить в поврежденное место кулаком, достаточно просто зацепить в пылу драки. А еще Жорик любит добивать лежащего противника, избивать его ногами. Козел! М-да…

Следующим уроком была география, и весь класс перешел в соседний кабинет. Собрав остатки мужества, Максим проскочил в кабинет одним из первых, поставил свой дипломат на стул, и, подойдя к учительскому столу, стал ждать Жорика. Войдя в класс, Жорик не мог не пройти мимо Максима, и вот тогда нужно было начать. Иначе, как не крути, не получалось. Если позвать Жорика на улицу за котельную, то есть туда, где обычно и дрались школьники – Жорик успеет внутренне подготовиться к драке, Максим же наоборот окончательно испугается и не сумеет нанести ни одного удара.

Жорик вошел в класс последним – с высоко поднятой головой, сверкая белоснежной рубашкой и новеньким дипломатом.

– Жорик, – тихо окликнул его Максим.

– Что? – не замедляя шага, осведомился Жорик, бросив на Максима насмешливый взгляд.

– Сдача! – выкрикнул Максим и что есть силы ударил Жорика по лицу.

Голова Жорика откинулась, но он не упал, а лишь сделал шаг назад. Затем спокойно поставил дипломат на пол и кинулся на Максима. Силы были не равны, и Жорик вмиг прижал Максима к старой классной доске. Максим, чье мужество ушло в один единственный удар, наклонил голову, закрыл голову и бока руками – так делают боксеры, уходя в глухую оборону. Активно драться он был уже не в состоянии.

Жорик нанес Максиму несколько ударов, но все они пришлись по сжатым кулакам и острым локтям последнего, а значит – особенного урона нанести не могли. К тому же, последним ударом Жорик со всего размаху угодил в доску – промахнулся – и пребольно зашиб себе кулак. Рассвирепев, он схватил Максима за руку, пытаясь заставить того открыть лицо, и тут на него налетел Фидель.

Он был на голову ниже Жорика, но гораздо сильнее в руках, и потому не стал бить кулаками, а схватил Жорика за шею и зажал его в борцовский замок. Жорик захрипел, и попытался высвободиться. Не получилось – Фидель не бил, но шею держал так крепко, что высокий Жорик вынужден был согнуться в три погибели. Теперь низенький Фидель нависал над ним.

– Не смей его трогать, собака! – прокричал Фидель в ухо стонущего и матерящегося Жорика. – Он свой. Не смей своих трогать!

Между тем Максим опустил руки, распрямился, и безучастно наблюдал за происходящим. Он был бледным, как мел, и дрожал мелкой дрожью. Сейчас ему было бы несложно налететь на беспомощного Жорика и избить его, но страх парализовал движения. Максим мог только смотреть и ждать – что же сейчас будет?

– Не смей его трогать! – прошипел Фидель в очередной раз. – И никого из своих не трогай, паскуда!

– Ладно. Пусти! Не трону! – Жорику было очень больно, он кричал бы, если бы не была пережата шея.

– Слово пацана? – уточнил Фидель.

– Слово! Пусти!

Фидель выпустил Жорика и отошел. Жорик выпрямился, красный и помятый, ненавидящим взглядом уперся в Максима.

– Мы с тобой еще посчитаемся, – прохрипел Жорик. – Потом. Будет время.

И, прихватив дипломат, пошел на свое место.

– Пойдем, – будто издалека услышал Максим шепот Нади. Звенел звонок, и она влекла его к их парте. – Пойдем! Ты такой молодец! Я так рада, что ты дал сдачи!

Не помня себя, Максим плюхнулся на стул.

В класс зашел учитель, и стало тихо…

Спустя несколько дней Максим и Фидель гостили у Длинного.

Они вообще любили ходить к нему в гости: отец Длинного был прокурором района, и потому имел доступ ко всяким дефицитным вкусностям – копченой колбасе, разным сортам сыра, говяжьему языку. В советские времена все эти вещи стоили недорого – отец Максима, шахтер-проходчик, вполне мог бы покупать для семьи такое, да и мать Фиделя, воспитывавшая сына в одиночку, тоже могла бы изредка выкраивать из своей зарплаты швеи копеечку на вкусности. Но дело было не в деньгах! Доступ к дефицитным товарам был не у каждого. У директора магазина был, и партийного работника был, у районного прокурора – был, а вот у шахтеров и швей – нет. Это, впрочем, не означало, что семьи простых работяг голодали: мать Максима несколько раз в неделю жарила полную сковороду отличных свиных котлет, и семья от этого не беднела. Но вот говяжий язык можно было попробовать только в гостях у друга. Длинный был человеком не жадным – насыпал в тарелки гостей то же, что и в свою. Его родители тоже были людьми широкой души, и никогда не препятствовали единственному сыну кормить друзей деликатесами.

– В кино сегодня пойдем? – спросил Фидель, сооружая себе бутерброд – огромный кусок говяжьего языка на тонюсеньком кусочке хлеба. – Корень с Бригадиром собрались на сеанс в четыре часа, нас с собой звали.

– Они что, сами дороги в кинотеатр не знают? – спросил Максим, отпивая из чашки душистый чай.

– Проспектовских боятся, – ухмыльнулся Фидель. – Кинотеатр-то, как не крути – их территория!

– Так и сказали – мы боимся?! – удивился Длинный.

– Нет, конечно, – хмыкнул Фидель. – Но это и без слов понятно. После случая с Хачеком проспектовские пообещали извести беспредельщиков – то есть нас. Они очень обижены, и не успокоятся, пока кого-то из наших толпой не отгупают. Теперь я и сам в одиночку в город не выйду!

– А что за кино? – спросил Максим.

– Что-то с Пьером Ришаром – ответил Фидель.

– На Ришара пойти можно, – сказал Длинный. – Нас с Бригадиром и Корнем будет пятеро, проспектовские вряд ли сунутся. Не по десять же человек они ходят! А побегут за помощью – мы смоемся.

– Кстати, а почему это Корень с нами решил пойти? – поинтересовался Максим. – Он же почти все время с Жориком гуляет! Может, и Жорик вместе с Корнем припрется? Как хотите, а я с ним никуда не пойду!

– Да уж ясно! – усмехнутся Длинный.

– Не бойся, Жорика не будет, – сообщил Фидель. – Я слышал, у них с Корнем размолвка вышла. Жорик кого-то из микрорайоновских гупнул, хотя Корень просил его этого не делать – этот микрорайоновский его друг детства, кажется. Корень теперь на Жорика очень злой.

– Зря Жорик это делает, – заметил Максим. – Пока микрорайоновские сами по себе, мы по отдельности и с ними, и с проспектовскими совладаем. Но если они объединятся – нам карачун! Против пацанов со всего города мы не потянем!

– Это точно, – согласился Фидель, дожовывая бутерброд. – Но Пеля давит – гупайте всех и точка! Вот Жорик и старается. Идиот! Пеле от этого ничего не будет, а Жорика когда-нибудь найдут в канаве с дыркой в дурной башке!

– Скорее бы, – буркнул Максим.

– Ты, Макс, с Жориком будь поосторожней, – сказал Длинный.

– Да ладно, – отмахнулся Максим. – Каникулы ведь начались, теперь мы с ним редко видеться будем. А до сентября все травой зарастет!

– Это у тебя мозги травой заросли! – воскликнул Длинный. – Поверь, Жорик ничего не забыл и не забудет! Просто так он тебя, конечно, не тронет – слово пацана все-таки давал, но вот если ты в чем-то провинишься, дашь ему повод, он припомнит тебе все! Уж поверь мне!

– Да понимаю я, не дурак, – начал Максим, но прервался – хлопнула входная дверь.

В дом вошел отец Длинного, прокурор района Николай Петрович Куринной, а за ним – бабушка Длинного, сухонькая, жизнерадостная старушка малюсенького росточка.

– Чай пьете, детвора? – заходя на кухню, спросила старушка.

– Да, Раиса Павловна, – сказал Фидель; он рано лишился своих родных бабушек, и потому к бабушке Длинного относился с большим теплом. – А вы это откуда?

– В церкви была, пирожки возила, – охотно ответила Раиса Павловна. – У нас там был храмовый день. А потом Коля меня на машине забрал.

– А вы не боитесь вот так, открыто в церковь ходить? – полюбопытствовал Максим. – Все-таки ваш сын – коммунист, прокурор…

– А чего бояться? – спросила старушка, устало опускаясь на стул. – Это в прежние времена верующим, может, и боязно было, а сейчас за веру не ругают, даже большие начальники в Храм Божий заглядывают. Я-то, правда, в старые времена, когда за веру преследовали, в Храм не ходила еще…

– В Бога не верили? – поинтересовался Максим.

– Отчего же, верила. Да все недосуг было – суетилась, суетилась… Как хорошо, мальчики, что в жизни есть старость! – тихонько вздохнула Раиса Павловна и замолчала.

Мальчики недоуменно переглянулись.

– Что же в старости хорошего? – удивленно спросил Максим. – Мой отец говорит, что старость – это ужас, пятьдесят лет прожил и все – нужно в могилу, чтобы самому не мучаться и родных не мучить!

– А сколько лет твоему отцу? – улыбнулась Раиса Павловна.

– Сейчас скажу, – Максим задумался. – М-м… Сорок один. Нет – сорок два!

– В пятьдесят он иначе думать будет, – заверила старушка. – А старость, она не зря нам дана. Старость – это… – она замолчала, подбирая слова. – Ну вот, смотри, Максимка! Сначала я была маленькой. Меня растили, кормили, учили. И мне некогда было подумать о Боге – то с подружками гуляла, то училась, профессию хорошую мечтала получить. Вроде бы серьезными делами занималась! Потом была война, и вот тогда я думала о Боге часто. Я фронтовой медсестрой была, а когда вокруг стреляют, о Господе часто думается, знаешь ли! Но война прошла, а с нею и юность, начались заботы. Я много работала, и мне вновь некогда было подумать о Боге. Хорошо, что Он не забрал меня к Себе тогда! Я ведь совсем была не готова. Что бы я сказала Ему на Суде? На что я потратила свои годы? Копила деньги на холодильник, потом на стиральную машину, потом на телевизор? Суета одна… А сейчас вот – пришла старость. И я больше не могу работать – сил почти что нет. Но вместе с этим и суета моя закончилась! Теперь у меня есть свободное время и голова, пока что ясная. Есть время подумать о Боге, подготовиться к встрече с Ним! Вот я и готовлюсь. Спокойно, без суеты, готовлюсь уходить, – и она светло, счастливо улыбнулась. – Вот для этого нужна старость, Максимка!

– Странно, – сказал Максим. – Вы, Раиса Павловна, как будто готовитесь умирать, и говорите об этом так радостно…

– Ты не поймешь этого сейчас, дружочек, – улыбнулась старушка. – Ты поймешь потом.

– Ба, мы пойдем! – сказал Длинный. – А то в кино опоздаем!

– Идите, внучки, идите! Время жизни у вас такое, – сказала Раиса Павловна. – Кино, друзья, подружки… Это – тоже от Бога! У Екклесиаста сказано так: «Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радость… Только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд». Веселитесь, ребятки! Но и о Суде Божьем не забывайте!

Фильм с Пьером Ришаром и Жераром Депардье в главных ролях подросткам очень понравился – он был не только смешным, но и добрым. Фильм окончился около шести, но домой не хотелось. Тренировки в этот день тоже не было. Пятеро одноклассников решили просто посидеть на скамейке рядом с кинотеатром и поболтать.

Они лузали семечки, мусорили и увлеченно говорили о пустяках, как умеют только дети. Хороший фильм ненадолго вернул ребят в их настоящий возраст. Сейчас они не были малолетними хулиганами, уличными бойцами, за которыми зорко наблюдают настоящие уголовники. Постоянная настороженность на время ушла – они глупо шутили, и оглушительно хохотали, не боясь того, что их услышат.

Длинный увлеченно рассказывал о том, как в прошлом году отец впервые взял его на охоту, когда Фидель резко прервал его.

– Стоп, мужики! – сказал он. – Вы слышите?

Друзья прислушались. Из-за поворота в их сторону двигался шум. Шум многих ног, многих голосов.

– Не нравится мне это, – пробормотал Максим.

Из-за угла показалась толпа подростков. Точнее, показался лишь авангард – рыжие братья Кефела и Рудый, черноволосый горбоносый Хачек, наглый подхалим Прыщ, сдержанный и справедливый Ваня Танич, которому так не шло его прозвище – Медуза…Они пока еще не заметили собачевских и потому шли медленно, вразвалочку. Из-за угла выходили все новые и новые бойцы…

– Мама дорогая, – прошептал Длинный, – сколько же их?!

– Думаю, все, что есть, – так же тихо ответил Бригадир.

– Мужики, смотрите! Среди них микрорайоновские! Они объединились! – изумился Фидель. – Вот мы попали! Так, парни, надо делать ноги. Сейчас – тихонько встали и тихонько пошли!

Они молча поднялись и, стараясь не привлекать к себе внимания, двинулись в сторону родной Собачевки.

Их заметили быстро.

– Ухты! А ну стоять!!! – донеслось сзади.

– Ходу! – скомандовал Фидель, и пятеро собачевских со всех ног побежали прочь.

Максим прекрасно бегал стометровку, и на старте обошел даже Длинного с его журавлиньими ногами, но он не обманывал себя – бег на длинные дистанции никогда не был его козырем. Скоро он начнет задыхаться, и наиболее выносливые проспектовские его обязательно настигнут. Нужно спрятаться! Срочно! Желательно – прямо сейчас!

За друзей он беспокоился не слишком. Фидель в прошлом году выиграл городские соревнования по бегу на три километра. Его проспектовские ни за что не догонят! Длинного, может, и догонят, но сильно бить не будут – все в Шахтерском знают, чей он сын, и ссориться с прокурором не посмеют. А вот если догонят его, Максима, то бить будут так, что мало не покажется!

Он перебежал через дорогу и свернул во двор, образованный несколькими пятиэтажками. Вместе с ним свернул и Корень, но дальше бежать не стал, а юркнул в подъезд. Максим же несся дальше – проспектовкие не дураки и могут обыскать подъезды.

Он петлял по дворам, пока, наконец, не выскочил в район частных домов, но не со стороны Собачевки, а с обратной стороны Проспекта Ленина. Силы были на исходе, сердце вырывалось из груди, звенело в ушах. Максим подбежал к первому же забору, и сильно стукнул по нему ногой. Забор загудел, но собачьего лая за этим не последовало – четвероногого зубастого сторожа во дворе не было. Максим тут же перемахнул через забор и уселся под огромный орех, прямо-таки вжался в дерево, стараясь, чтобы его ни в коем случае не было видно с улицы.

Он долго старался отдышаться, но, даже восстановив дыхание, не смог заставить биться ровно свое замирающее от страха сердце. То тут, то там слышался опасный шум – проспектовские прочесывали окрестные улицы в поисках спрятавшихся собачевских. Один раз четверо проспектовских прошли мимо двора, в котором скрывался Максим. Они были совсем близко – метрах в пяти от него! Максим едва не обмочился от страха. Он сидел, зажав ладонью рот, чтобы не закричать от ужаса.

«Какой кошмар, – неслось в голове, и каждая клеточка его тела трепетала. – Зачем, зачем мне это нужно?! Эти драки, эти дурацкие войны районов. Ведь, по сути, происходящее – что-то вроде игры! Нам нечего делить, мы не отнимаем друг у друга деньги, дома или земли. Простая игра… Хотя – хороша игра, если я сижу под этим деревом и дрожу как лист на ветру! Не удивлюсь, если завтра увижу в зеркале, что мои волосы поседели! Ужас, бессмыслица какая-то! Никто из проспектовских никогда не сделал лично мне ничего плохого, причин ненавидеть того же Жорика у меня куда больше, чем любого из них. Да, в конце концов, я толком не знаком ни с Кефелой, ни с Хачеком, ни с Медузой! Никого из них я не знаю, но вот найди они меня сейчас – отделают так, что я не одну неделю проваляюсь в постели, а может быть, и в больнице! Игра… Нет – все, все! Если доберусь домой, завтра же скажу Фиделю, что ухожу, пусть делают что хотят, и он, и Жорик, и Пеля! Не хочу я так, не хочу!»

Скрипнула дверь, и из дома вышел старенький дедушка – хозяин двора. По-видимому, старик слышал шум, и решил посмотреть, что же происходит на улице.

Сердце Максима глухо екнуло затем почти остановилось. Голоса проспектовских были еще слышны, и если сейчас дед выгонит его на улицу, то…

Но старик оценил ситуацию правильно. Он увидел и снующих по улице простектовских, и вжавшегося в орех, еле живого от страха Максима… Дед одарил его долгим внимательным взглядом, и, ни слова не говоря, зашел обратно в дом.

Начинало темнеть, и это давало надежду как-то выбраться и попытаться проскользнуть сквозь ненавистный Проспект Ленина на родную Собачевку, домой! Но мужества перелезть через спасительный забор и ступить на улицу, где можно было каждую минуту столкнуться с врагами, Максим набрался лишь спустя полтора часа, когда уже стало совсем темно. Он шел домой медленно, стараясь ступать бесшумно, и не выходить из тьмы на освещенные фонарями участки улиц – только бы не привлечь к себе внимание, только бы не быть замеченным! Слепящий свет фар машин раздражал его, проносившиеся мимо мотоциклисты повергали в дрожь…

«Если сейчас кто-то попросит у меня закурить, я, наверное, грохнусь в обморок» – подумал Максим, бесшумно, как тень, скользя мимо ненавистных многоэтажек.

Однако его старание быть незамеченным не прошло даром – никто не обратил на него внимания, и он, в конце концов, дошел до вожделенного частного сектора Собачевки. Тогда он побежал, побежал что было духу, стараясь добраться до дома как можно скорее. Он бежал всю дорогу, пугая малочисленных прохожих и взбудоражив всех окрестных собак…

Лишь дома, лишь в своей тихой маленькой комнатушке уличный хулиган и «неустрашимый боец» Пелиной Конторы Максим Карташов ощутил себя в полной безопасности.

Засыпал он в полной уверенности, что завтра же уйдет.

На следующее утро Максим разобрал старый велосипед. Вообще-то велосипед был сломан уже давно, и Максим все откладывал и откладывал ремонт, но сейчас этот ремонт пришелся как раз кстати – он давал возможность побыть одному и спокойно подумать.

А подумать было о чем. Вчера вечером он понял – скорее даже не понял умом, а ощутил всем своим существом – простые, в общем-то, вещи, о которых не задумывался раньше. Что жизнь у него, Максима Карташова, есть не просто так – она дана Кем-то. Кем именно? Богом? Пожалуй, что да, хотя Максим не мог четко ответить на этот вопрос. О Боге он, воспитанный в семье атеистов и в атеистической советской школе, не знал ничего. Эх, поговорить бы с Раисой Павловной – она бы наверняка кое-что объяснила! Или она уже что-то важное говорила, но он не слушал? Ничего – можно поговорить еще раз! Главное, что теперь Максим и без чужих подсказок был уверен твердо – жизнь ему именно дана.

Но если жизнь дана, она дана зачем-то! Зачем? Максим не знал. Но ощущал – в жизни есть какая-то цель, а может – несколько целей. А если в жизни есть цель, значит – есть правильные и неправильные пути. Правильные – это те, которые ведут к цели, неправильные – те, которые от цели уводят. Эх, знать бы, что это за цель, тогда было бы проще понимать, по какой дороге идти! Но и сейчас Максим знал кое-что важное: та жизнь, которой он живет сейчас – есть дорога неправильная! Неправильно бить незнакомых парней просто потому, что они живут не на соседней улице, а в километре от тебя! Это – подло, глупо, бессмысленно! Слишком бессмысленно для настоящей войны и слишком серьезно для простой игры! И – неправильно, потому что нельзя тратить жизнь на подлые и бессмысленные вещи.

А на какие вещи нужно тратить жизнь? Что именно стоит того, чтобы посвятить этому жизнь? Или – Кто именно этого стоит? Максим не знал, но был уверен – ответы на эти вопросы есть и их нужно искать! Но сейчас главное – уйти с неверной дороги, не тратить жизнь на то, на что нельзя ее тратить!

Но уйти – трудно. Есть масса вещей, которые мешают. Если уходить, то нужно объясниться – с Фиделем, с Длинным, с Пелей, наконец! Как объяснить, что он не трус, что он уходит не потому, что боится? Нет, он боится, конечно, но это не главное! Главное – так просто нельзя! Это – неправильная дорога, и уйти с нее лучше бы всем – и ему, и Фиделю, и Длинному. И даже Пеле. Им всем нужно поискать дорогу правильную. Но как объяснить, чтобы это поняли?! Чтобы не смеялись за спиной? В шестнадцать лет это почему-то кажется очень важным – чтобы не смеялись… Так как же объяснить? Как?!

Он не находил ответов, мучился, отказывался от завтрака – не хотел, чтобы родители отвлекали его вопросами. Но в половине одиннадцатого его все-таки отвлекли – к нему пришли Фидель и Длинный.

– Привет, боец! – сказал Фидель, рассматривая разложенные по двору детали от велосипеда. – Мастеришь?

– Камеру уже заклеил, раму подправил, а вот в сидении втулка лопнула, менять надо, – буркнул Максим, вытирая тряпкой руки, измазанные в машинном масле. – Где я другую втулку возьму?

– Там, где и все люди – на базаре, – сказал Фидель.

– Вижу, что рожа чистая, без синяков, – заявил Длинный. – Это хорошо. Значит – тебя не догнали!

– Не догнали, – согласился Максим. – Но я до темноты в чужом дворе прятался. Думал, что поседею!

– Нас тоже не догнали, – Длинный почесал внушительных размеров нос. – Но не волнуйся – поседеть мы еще успеем!

– Это еще почему? – не понял Максим.

Фидель с Длинным переглянулись. Они вообще выглядели растерянными и подавленными.

«Неужели и они решили уходить?» – пронеслось в голове у Максима.

– Проспектовские и микрорайоновские вызывают нас на бой, – сообщил Фидель. – Надеюсь, у тебя нет на сегодня никаких планов?

– Я вообще-то велосипед хотел доделать… – начал Максим, до которого не сразу дошел смысл сказанного. – Да ладно, блин, прикалываться – шуточки у тебя дурацкие! – закончил он зло.

Фидель взял в руки колесо, покрутил его, зачем-то внимательно рассматривая.

– Я не прикалываюсь, – сказал он. – Вчера проспектовские поймали только Корня…

– Подъезды обыскали! – воскликнул Максим и ощутил прилив гордости.

Оказывается, вчера он поступил очень умно – не стал прятаться в подъезде!

– Именно, – Фидель кивнул. – Они не стали его сильно бить, а так – отпустили несколько подзатыльников… Но передали, что хотят с нами драться. А сегодня утром на базаре к Пеле подходил Кербс.

– Это который из воров? – уточнил Максим. – Который у проспектовских «старший товарищ», как у нас Пеля?

– Да, – сказал Фидель. – Кербс предложил Пеле, чтобы «молодые» – то есть мы – решили все дело одним большим боем. Толпа на толпу, мы против них. Разумеется – только кулаки, никаких дрючков, железок и прочего. Как бы не закончился бой, все счеты закрыты, никто никому не должен, и наступает мир.

– Зачем это Кербсу? – не понял Максим. – Ему-то что – мир у нас или не мир?

– Кербс говорит, что менты нервничают – толпы по пятьдесят человек по городу ходят. Непорядок! Боятся, как бы чего не вышло, вот и намекнули ему – нужно, чтобы молодежь «сбавила обороты». Так Кербс сказал Пеле. А уж правда это или нет – я не знаю. Может, Кербс врет. Мало ли…

Максим задумчиво почесал подбородок. На подбородке появились грязные пятна.

– Вот сволочи, а! – сказал он задумчиво. – Объединились с микрорайоновскими, и сразу – давайте биться! Раньше они нас не вызывали, а теперь – конечно, спешат, пока и мы никого на помощь не позвали!

– Бесполезно звать, – покачал головой Длинный. – Никто не станет нам помогать. Скорее – к ним еще кто-то присоединится.

– Это почему так? – не понял Максим.

– Потому что мы слишком долго были самыми сильными, и слишком многих обидели! – Фидель сплюнул на землю. – Говорил же я Пеле – нельзя беспредельничать, нельзя бить всех подряд! С людьми по правде нужно поступать. Если бы мы дрались только с теми, кто напросился, ничего этого не было бы… Эх, разве Пеля кого-то слушает?! Теперь мы расплатимся сразу за все!

– М-да, дела… – поежился Максим. – И что – Пеля согласился на бой?

– Ясное дело! – сказал с раздражением Фидель. – Чтобы Пеля да не бросил нас под танки – когда такое было?! Бой сегодня.

– М-м-да-а, – протянул Максим. – А я тут хотел…

Он не договорил. Уйти сейчас и бросить друзей в такой ситуации он, конечно, не мог.

Неправильная дорога не хотела его отпускать. Она держала его, и крепко держала!

– Ты хотел – что? – спросил Длинный.

– Ничего! – Максим отвернулся. – Где мы будем драться? – спросил он, глядя в сторону.

– За Комсомольским парком есть поле, – сказал Фидель. – Знаешь, там сусликов раньше ловили?

– Да, знаю. Это поле так и называют – Суслики.

– Да. Так вот – бой сегодня, на Сусликах, в три часа. В два собираемся в школе на футбольном поле и оттуда выдвигаемся.

– Пеля будет?

– Нет, – покачал головой Фидель. – Не хочет попасть в ментовку, если что-то пойдет не так. Но он там и не нужен – сами разберемся, не маленькие. Кербс гарантировал, что никто из проспектовских не притащит оружия, а Пеля дал слово, что и мы будем с пустыми руками.

– М-да, – Максим тяжело опустился на корточки, – новость!

Настроение было – хуже некуда. Максим с тоской оглядел разобранный велосипед. Вот ведь – грязь развел по всему двору! Теперь убирать нужно…

– Слушайте, мужики, а вы точно не шутите?! – спросил он с надеждой.

– Ты чего, какие шутки! – возмутился Длинный.

– Да, тут не до шуток… Нужно кеды новые одеть, а то в старых подошва отпасть может…

– Пеля говорит, что проспектовские – сопляки, мы их всегда били и бить будем, – сказал Длинный, вложив в эти слова всю иронию, на которую был способен. – А Корень говорит, что вчера их было человек семьдесят!

– Может, Корню показалось? – Максим криво усмехнулся. – У страха глаза велики!

– Хорошо, если так, – сказал Фидель. – Мы посчитали – наших не больше тридцати наберется.

– Блин, во попали, а?! Во попали! – Максим обвел взглядом своих друзей.

Те молчали.

– Ладно, – махнул рукой Максим. – Подождите меня на улице. Я пойду у матери новые кеды выпрашивать.

Их собралось тридцать пять человек – большего и ожидать было нельзя. Активные собачевские бойцы из тех, кто не пропускал ни одной дискотеки, и спокойные ребята, которые почти никогда не участвовали ни в каких разборках – все были обязаны принять участие в большом бою.

За собачевскими тут же увязались младшие – несколько мальчишек десяти-двенадцати лет. Они, конечно, не собирались ни с кем драться, да их и не пригласил бы никто, но постоять в сторонке, наблюдая настоящую битву, битву в реальной жизни, не в кино – ради этого малыши были готовы идти не только за город на Суслики, но вообще – на край света.

Правильнее было бы не пугать мирных граждан и двинуться на поле боя несколькими небольшими группами, но, посовещавшись, решили, что кто-то может просто опоздать, а потому вышли все вместе, огромной гурьбой, заполоняя узкие улочки частного сектора от края до края.

– Опаздываем, – шепнул Максим Фиделю, поглядывая на ручные часы.

– На много?

– Минут на десять.

– Ничего, подождут, – сказал Фидель. – Ты в драке особенно не выпендривайся, у тебя будет своя задача – смотреть за ним, – Фидель кивнул в сторону Длинного, который шел впереди. – Если с ним что-то случится, дядя Коля с нас по три шкуры спустит – и с меня, и с тебя, и с Пели. Так что держись к Длинному поближе.

– Хорошо.

Шли почти молча, изредка перебрасываясь короткими фразами. Было тревожно. Каждый понимал: слабый, если он действительно слаб, не вызывает сильного на бой. Сам факт вызова говорил о том, что проспектовские стянули все силы, которые только смогли, и силы эти немалые.

Проскочили Комсомольский парк, по счастью не наткнувшись ни на один наряд милиции. За парком прошли через небольшую лесопосадку, обогнули вонючую, наполовину заросшую камышом водокачку, и – вот они, Суслики, Куликово поле местного значения.

Проспектовские уже были здесь – сидели на земле, ждали. Увидев собачевских, быстро поднялись.

– Мама дорогая! – прошептал Фидель. – Сколько же их!

Проспектовских было много, очень много. Высокие и маленькие, худые и не очень, все обнаженные по пояс, они быстро построились в один ряд. Перед этим голопузым строем прошел Кефела, что-то говоря, наверное, в последний раз напутствуя своих бойцов.

– Один, два, три, – начал Максим, пытаясь быстренько посчитать, сколько же подростков вышли против них.

– Восемьдесят два, – сообщил он Фиделю через минуту.

– Теперь понятно, почему майки поснимали, – сказал Фидель. – Здесь весь город. Они, наверное, не все знают друг друга, и разделись, чтобы своих с нашими не перепутать. М-да… Их почти втрое больше – не потянем мы. Не потянем! Э-гов, мужики! – крикнул он, обращаясь к тем, кто шел сзади. – Никому футболку не снимать! А то от своих достанется. Сегодня голые – это враги.

Между тем Кефела отошел от строя проспектовских и пошел на середину поля.

– Это он, наверное, со мной хочет перетереть напоследок, – сказал Фидель и пошел навстречу рыжему коллеге.

Тем временем Максим заметил, что и с проспектовскими пришли школьники лет десяти. Собачевские и проспектовские малыши не проявили агрессивности друг к другу. Они смешались в одну кучу, почтительно отошли в сторону, чтобы не мешать старшим, и уселись на теплую землю, предвкушая небывалое зрелище.

Фидель и Кефела встретились посередине поля, пожали друг другу руки, но проговорили не долго – меньше чем через минуту каждый вернулся к своим бойцам.

– Ничего нового, – громко, чтобы все слышали, сказал Фидель, подойдя, – деремся только кулаками, после драки, независимо от результата – мир, ну и так далее. В общем, крепитесь, пацаны. Их очень много, но имейте в виду – если сегодня мы их одолеем, против нас в Шахтерском больше никто не выйдет. Больше просто некому!

Фидель вздохнул, потом расправил плечи и медленно пошел в сторону проспектовских. Нестройная орда собачевских двинулась за ним. Длинный вышел в первый ряд, и Максим, хотя и не горел желанием быть среди первых, вынужден был подойти к нему поближе.

«Вот ведь вояка, – думал Максим. – В первые ряды поперся! Надо оно ему – и так сегодня тумаков на всех хватит!»

Он оглянулся и уставился на своего одноклассника, Колю Шварца – тихого паренька, который никогда ни к кому не приставал и вообще был человеком очень мирным. Сейчас Коля шел сзади Максима, и лицо у него было белое, как бумага, все какое-то перекошенное от страха и сдерживаемой ярости.

«А ведь это и у меня такое лицо!» – подумал Максим.

В это время проспектовские, прокричав что-то уничижительное (хотя собачевские и не разобрали, что именно кричат – далеко), побежали на них. Было не понятно, зачем бежать, если меньше, чем через минуту и так все сцепятся, даже если будут идти медленным шагом, но и на собачевских это подействовало – без всякой команды, один за другим они тоже побежали навстречу врагам.

Возможно, у проспектовских существовал план, кому атаковать правый фланг собачевских, кому – левый, кому – центр, но в жизни все получилось не по плану. Дело в том, что собачевские сгруппировались вне всякой логики, спонтанно, и все самые сильные бойцы – Фидель, Жорик, Бригадир – оказались на правом краю. Никто из проспектовских не хотел попадать под их мощные кулаки, поэтому на ходу линия голых сбилась, изменила направление движения, и к правому краю собачевских подбежало всего с десяток бойцов. Остальные же всей гурьбой ударили в центр и по левому флангу.

Длинный, находившийся в центре первого ряда, стал на пути проспектовского бойца, раньше всех добежавшего до собачевских. Высокий и худой парень, которого Максим видел впервые в жизни, решил начать свой бой эффектно. Поэтому он, не сбавляя скорости, прыгнул на Длинного, выставив вперед левую ногу, стараясь вот так, в прыжке, попасть Длинному в лицо. Не получилось – парень не рассчитал расстояния, и удар ногой пришелся Длинному на уровне плеча. Длинный легко увернулся, нога противника лишь скользнула по касательной по его телу, зато привычно выставленный Длинным кулак правой руки нашел лицо незадачливого прыгуна, и тот, с громким оханьем, приземлился плашмя на спину.

«Молодец, Длинный, красиво! А этот проспектовский – дебил! Только дебил будет пытаться ударить ногой в лицо парня ростом под два метра!» – успел подумать Максим, и тут волна проспектовских навалилась на первые ряды собачевских, смешалась с ними.

Мимо Максима, не обращая на него ни малейшего внимания, на огромной скорости проносились оголенные тела, чтобы там, за его спиной, столкнуться с другими телами, одетыми в темные футболки и майки. Где-то из третьего ряда противников прямо на Максима несся невысокий крепкий парень с перекошенным от ненависти лицом, которого Максим до этого дня не встречал ни разу – видимо, из микрорайоновских. Они столкнулись. Максим привычно, как на спарринге, махнул правой рукой и увидел, что его кулак достал лицо микрорайоновского. В тот же момент в голове коротко вспыхнула молния, и Максим понял, что и удар противника тоже угодил в цель. Странно, но он совсем не почувствовал боли… Почему-то Максим и микрорайоновский боец не остановились, не сцепились в схватке, а, обменявшись ударами, побежали дальше, каждый в свою сторону, чтобы через миг столкнуться с другими противниками.

В бою трудно сохранить холодную голову, и Максим напрочь забыл о том, что его главным заданием было защищать Длинного. Горячка битвы увлекла его – он вновь и вновь сталкивался с какими-то не знакомыми ему парнями, они обменивались ударами и бежали дальше, подгоняемые страхом и азартом боя. Это продолжалось несколько минут, а потом Максим вдруг остался один – никто из проспектовских не стремился схлестнуться с ним. Он огляделся – вокруг, на огромном поле, кипело сражение. Голых тел было больше, они наседали на тела в темных футболках, но собачевские пока что держались. То тут, то там валялись те, кому досталось сильнее, чем другим. На правом фланге лежали голые тела – их свалили удары Фиделя и Жорика, но вокруг Максима на земле были только одетые. Максим вспомнил о Длинном, поискал его глазами, но не нашел, и подумал, что от Фиделя ему достанется потом на орехи. Затем он охнул: в метре от него, закрыв лицо руками, совершенно недвижимый, лежал Коля Шварц.

– Коля, ты что, вставай! – воскликнул Максим, шагнув к приятелю.

Коля не отвечал.

Максим наклонился и попытался поднять лежащего. Коля застонал. В это время мимо Максима пронесся высокий, очень сильный Саша Лаптев, лидер микрорайоновских, и, не сбавляя бега, снизу ударил Максима кулаком в лицо. Максим опять не ощутил боли, лишь вспышку в голове, но Колю выпустил. Шварц с глухим стоном рухнул на землю, а Максим почувствовал, что рот наполнился кровью.

«Опять губу разбил, собака!» – подумал Максим, сплюнув кровь на землю.

Между тем численное преимущество голых дало о себе знать. Волна самых сильных голых достигла задних рядов одетых, а там у собачевских находились слабые бойцы. Те, не выдержав натиска, побежали. В бою трусость, проявленная кем-то одним, способна заразить всех. Так случилось и на этот раз: остальные собачевские рванули в сторону лесопосадки вслед за улепетывающим левым флангом. Проспектовские с гиканьем преследовали убегающих, и толпой добивали тех, кому не посчастливилось убежать.

Максим, увидев, что все убегают, бросил лежавшего Шварца на милость победителям и тоже рванул к посадке. Уже на бегу, прикинув расстояние до ближайших врагов, он понял, что вряд ли убежит. Тогда он взял в сторону и побежал не к тропе, ведущей в городок Шахтерский, а прямо к водокачке. Домчавшись до пропахшей канализацией воды, он, как был в одежде и в обуви, прыгнул в нее и поплыл, стараясь выбирать участки, свободные от ряски. Вода была очень холодной, но, к счастью, плыть предстояло не долго. Через пять минут он, мокрый и вонючий, выбрался на другом берегу, и, стараясь не попадаться людям на глаза, побрел в сторону Собачевки. Далеко сзади проспектовские и микрорайоновские шумно праздновали победу, милостиво позволив десятку оставшихся на поле боя собачевских выносить тех, кто не мог идти самостоятельно.

Великая битва на Сусликах завершилась. Подростки с Собачевки, долгое время державшие в страхе весь городок, проиграли эту войну.

Утишало лишь то, что теперь в Шахтерском должен был наступить мир.

Была середина ноября, холодный, тоскливый вечер.

Максим, Длинный и Фидель подошли к дому Нади Харатовой. На калитках в Собачевке звонков не бывало, и потому Фидель сложил ладони рупором и что есть силы заорал:

– На-дя!

Окрестные собаки залаяли все разом – поднялся невообразимый гвалт.

– На-дя! На-дя!!!

Через несколько минут из дома выскочила Надежда, зябко кутаясь в мамин пуховый платок.

– О, привет! – сказала она, отпирая калитку. – Заходите!

– Палкана убери! – попросил Длинный.

– Сейчас, сейчас! – заторопилась Надя. – Палкан – в будку! – крикнула она огромной лохматой псине, которая оглушительно лаяла и не желала пропустить во двор непрошенных гостей. – Быстро в будку, кому сказала! Ух, я тебе дам!

Наконец, Палкан послушался хозяйку, и друзья смогли войти в дом.

– Мальчики, проходите на кухню! – засуетилась Марья Филипповна – мать Надежды. – Я как раз испекла печенье. Надя – сделай мальчикам чаю!

Вскоре Максим, Длинный, Фидель и Надя сидели на кухне и уплетали рассыпчатое печенье, посыпанное сахарной пудрой. Марья Филипповна ушла в комнату смотреть телевизор. Она была деликатна и никогда не мешала Надежде общаться с гостями.

– Ну, как у вас дела? – спросила Надежда. – Рассказывайте! Все от проспектовских прячетесь?

– Прячемся, – вздохнул Максим. – И когда уже все это кончится!

Подросткам с Собачевки было отчего грустить. После битвы на Сусликах их положение в городе очень ухудшилось.

Не получилось в Шахтерском мира.

Во-первых, победители быстро забыли, что давали обещание этот самый мир хранить. Осознание собственной силы распирало их – такой большой группировки подростков в Шахтерском еще не было.

Сильным вообще трудно сдерживать себя в рамках и вести себя благородно по отношению к слабым. Именно поэтому перемирие гораздо прочнее, когда его хранят два равновеликих сообщества. Если же одно сообщество гораздо сильнее другого, то мир хранится с трудом – сильному трудно удержаться, чтобы не отнять у слабого какой-то лакомый кусочек. Это справедливо и в отношении великих государств, что уж говорить о простых уличных подростках!

Вторая причина была менее очевидной, но более глубокой: шестнадцатилетние подростки городка Шахтерский просто не смогли найти себе другого занятия.

Лет сто назад, на уроках Закона Божьего, подросткам объясняли, что есть Бог и цель человеческой жизни – движение навстречу к Богу, усвоение Царства Божьего, которое начинается здесь, а заканчивается уже в ином мире. Не все подростки усваивали этот урок, но – этот урок был.

После революции советская школа отвергла Бога, уроки о Законе Божьего отменили. Образование стало другим: дети были обязаны учить интегралы и «правило буравчика», валентности химических элементов и теорию эволюции. Всего этого было много, после шести школьных уроков болела голова, но ответа на главный вопрос – в чем цель человеческой жизни – ни один урок не давал.

Поэтому, выходя за стены школы, подростки оказывались в духовной пустоте. Жизнь без цели невыносима для человека, и подростки заполняли эту пустоту как умели. Некоторые счастливчики в Домах пионеров учились выпиливать лобзиком, танцевать польку и раскрашивать простенькие пейзажи. Это, конечно, не давало смысла жизни, но позволяло как-то потратить лишнее время.

Другие подростки выбирали занятие попроще. Одни начинали рано пить, другие – задирать своих одногодок из соседних районов.

В Шахтерском все происходило так: когда мальчику исполнялось четырнадцать, он начинал драться за свой район. Это заполняло его жизнь на четыре года, до службы армии. После армии драки прекращались. Начиналась другая жизнь – были семья, завод или шахта. Это было традицией, которую сложно сломать. Это продолжалось десятилетия. Так жили отцы и старшие братья. Поэтому подростки из объединенной группировки проспектовских и микрорайоновских и не смогли остановиться, выиграв войну: они не знали для себя другой жизни, другого стоящего занятия кроме уличных боев.

Все лето и всю осень они травили собачевских – тех, кого еще вчера боялись. Теперь собачевским не было места ни на дискотеке, ни в кинотеатре – наткнуться на проспектовских означало быть избитым или униженным. Только на Собачевке они могли чувствовать себя спокойно – победители не решались заходить в этот район. Еще бы – пара спущенных с цепи овчарок разогнала бы любое количество подростков, и кое-кому пришлось бы латать разорванные штаны…

Теперь Максим, Длинный и Фидель частенько коротали время у Нади или Вики – девчонки жили на одной улице, и были почти неразлучны – вечерами сидели или у одной, или у другой. Надежда и Виктория оказались отличными друзьями и никогда не упрекали одноклассников за то, что те проиграли войну. Они даже не просились в парк или в кино, проявляя тактичность, неожиданную для шестнадцатилетних девушек.

Правда, сегодня Вики не было ни дома, ни у Надежды. Максиму очень хотелось узнать, где же она, но спросить у Нади напрямую он стеснялся. Нужно было придумать, как это выяснить, но – будто между делом.

Между тем Фидель делился с Надей неутешительными новостями.

– Представляешь, – сказал он, подливая себе чай, – Пеля подумывает о то, чтобы взять к себе под крыло проспектовских!

– Видишь, как обернулось! – буркнул Длинный. – Пока мы всех гоняли – были хорошими. А теперь они – крутые пацаны, а нас – взашей!

– Вы с чего это взяли? – полюбопытствовала Надя. – Пелепец сам вам сказал?

– Сказал, – кивнул Фидель. – Сегодня я подходил к нему на базаре, вот он меня и порадовал.

– Чего-то в этом роде я и ожидал, – сказал Максим, хотя, откровенно говоря, мысль о подобном развитии событий раньше не приходила к нему в голову.

– Да уж, – кивнул Фидель. – Ему слабые не нужны.

– Козел, – подытожил Длинный.

Максим и Фидель переглянулись – называть так Пелю вслух никто не решался, никто и никогда. Впрочем, именно Длинный мог говорить, что хотел – против его отца, прокурора района, Пеля был жидковат…

– Что будете делать? – спросила мальчишек Надя.

Максим пожал плечами.

– Даже не знаю.

– Я тоже не знаю, – согласился Фидель. – Надо бы как-то возвращать свое прежнее положение, вот только как – ума не приложу.

– А почему бы вам не послать этого Пелю куда подальше и не плюнуть на все эти войны, разборки, драки? А, ребята? – спросила Надя.

Мальчики удивленно поглядели на нее.

– Нет, правда? – Надя поочередно обвела взглядом всех троих. – Зачем вам это нужно? Ради чести Собачевки? Смешно. Ради Пели вашего? А разве вы ему нужны? Если бы он вас любил, так он не стал бы к вам хуже относится из-за того, что нашелся кто-то сильнее вас.

– Ага, любит он нас, как же, жди! – сказал Максим и даже хотел сплюнуть под ноги, но удержался – под ногами была не земля и не дискотечный пол, а чистый коврик.

– Ему слабаки не нужны, – повторил Фидель.

– Так уйдите, ребята! – сказала Надя. – Не ждите, пока он вас прогонит. Уйдите сами!

– Не хочется уходить битыми, Надь, – ответил Фидель. – Это большая разница – уйти победителем или убраться побежденным, уползти как побитая собака с поджатым хвостом!

Максим и Длинный закивали, соглашаясь.

– Дело ваше, мальчики, – сказала Надя, всем своим видом показывая, что она не согласна. – А я ни за что не стала бы дружить с человеком, который может выбросить меня и заменить на кого-то другого!

– Ладно, Надь, не трави душу, – сказал Фидель. – Налей лучше еще чайку.

– Хорошо, – Надя потянулась к чайнику.

– А где это Родионова? – задал Длинный вопрос, ответ на который сейчас больше всего интересовал Максима.

– Пошла в кафе, – сказала Надя, доливая кипяток в чашку Фиделя.

– В какое кафе? – не выдержал Максим.

– В «Старый дворик», – не глядя на Максима, ответила Надя.

– Это кооперативное кафе? Которое рядом с автовокзалом открылось? – спросил Длинный.

– Да, – ответила Надя.

– И что – она сама туда пошла? – спросил Максим, ненавидя себя за то, как дрогнул его голос.

– Нет, – ответила Надя и посмотрела Максиму прямо в глаза. – Пошла с Женей Сидоркиным. Сказала, что раз в полгода имеет право выйти за пределы Собачевки! Женька – единственный кавалер, решившийся вывести ее в город!

Максим густо покраснел, и отвернулся.

– Жорик – придурок! – сказал Фитель зло. – В городе нет другого пацана, которого ненавидят так сильно, как его! Его в «Старом дворике» прибьют. И Родионовой достанется!

Надежда не успела ответить – в этот момент в дверь постучали.

– Надюша, это мы! – послышался из-за двери веселый голос Вики.

– Ставь чайник, мы замерзли! – прогудел басом Жорик.

Надежда пошла открывать.

– Как это их Палкан не порвал? – изумился Длинный.

– А он Вику знает, за свою ее принимает, – не оборачиваясь, ответила Надя.

Она открыла двери.

Вика и Жорик вошли внутрь.

Максим вгляделся в лица вошедших – нет, не похоже было, что с ними случилось что-то плохое. Замерзшие, раскрасневшиеся, но – счастливые.

Сердце глухо стукнуло в груди.

– Ой, привет ребята! – воскликнула Вика, увидев, что у Нади гости. – Там так здорово! Скатерти кружевами вышитые – я таких еще не видела, ложечки – под позолоту, а мороженное – никогда еще такого вкусного не ела. Вам обязательно нужно туда сходить!

– Ага, обязательно сходим, на днях! – сказал Фидель едко. – Вас там никто не видел? – обратился он к Жорику.

Между тем Жорик и Вика сели за стол, и Надя налила им чаю.

– Видели, – довольно щурясь, как сытый кот, сказал Жорик, отвечая на вопрос Фиделя. – Там человек двадцать микрорайоновских сидело.

– Они нам даже сесть не дали, – с восторгом защебетала Вика. – Сразу к Жене подошли. А он мне так спокойно-спокойно говорит: посиди, я приду через минуту. Я сижу, дрожу, ну, думаю, все, пропал Женя. – Вика сделала большие глаза. – Но через минуту он вернулся, сел за стол. А те сразу же ушли из кафе и больше не приходили. Вот!

И Вика одарила Жорика восторженным взглядом, о котором Максим не мог и мечтать.

– И что же ты им сказал? – полюбопытствовал Фидель, с подозрением поглядывая на Жорика.

– Сказал, что бить себя не позволю! – сообщил тот.

– И что – они тебя послушали?! – не поверил Длинный.

– Еще как! – ухмыльнулся Жорик. – Я показал им вот это!

Чрезвычайно довольный, он вытащил из кармана пиджака тяжелый предмет и положил его на стол.

Все обмерли – перед ними лежала граната «Ф-1» – знаменитая «лимонка»!

Воцарилось молчание.

Прервала его Надежда.

– Ну ты и псих! – сказала она, обращаясь к Жорику.

– Ты не бойся, Надь, это учебная! – очень довольная, сообщила Виктория. – Ее Женя в кабинете военной подготовки стащил, представляешь?! Но эти, с микрорайона, не знали – они думали, что граната настоящая. А у нее разлет осколков – сто метров, представляешь?! Конечно, у настоящей гранаты, а не у этой! Женя, сто метров? – обратилась она к Жорику. – Или двести? А то я уже забыла.

– Двести, – важно проговорил Жорик.

Он встретился глазами с Максимом и победно усмехнулся.

– Двести! – сообщила Вика, с восторгом глядя на Надю. – И они перепугались, представляешь?! Двадцать человек – взяли и ушли. А мы с Женей остались в кафе!

– Пожалуй, мы пойдем, – проговорил Максим, вставая.

Длинный внимательно посмотрел на его лицо и тоже встал.

– Да, мы на минутку зашли, – произнес он. – У нас еще… В общем, дела!

Поднялся и Фидель.

– Сейчас я вас провожу! – засуетилась Надя.

Максим вышел из дома Надежды первым. От него не укрылось, что история в кафе произвела на Вику Родионову огромное впечатление. Он больше не хотел слышать ее захлебывающийся от восторга голос и не хотел смотреть на Жорика, с лица которого не сходила победная усмешка…

Было тринадцатое января. Город Шахтерский готовился к празднованию последнего новогоднего праздника – Нового года по старому стилю, а в зале Спортивной школы Пеля проводил собрание своих учеников.

Собачевских собралось двадцать пять человек, и все они были не в спортивных костюмах, а в обычной одежде – тренироваться сегодня никто не собирался. Подростки понуро сидели на лавочках – разговор шел очень неприятный.

– Значит так, молодые, – сказал Пеля, буравя подростков взглядом исподлобья. – Здесь случайно нет таких, которые не знают, что вчера в городе проспектовские толпой гупнули Ботинка, и он теперь в больнице? Молчите?! Блин, бедный пацан, уже не помню, который раз его избивают, а вы все молчите!

Пеля замолчал, ожидая, не подаст ли кто-то голос. Желающих высказаться не было.

– Неделю назад гупнули Малыша – это вы, надеюсь, не забыли? – продолжил Пеля. – И уже не помню когда, избили Ежа! Блин! Я долго терпел, думая, что вы смелые пацаны, но больше терпеть не буду. Или вы сегодня же – сегодня! – опять станете самыми сильными в Шахтерском, или можете сюда больше не приходить! Здесь не детский сад, и вам никто не собирается подтирать сопли! Если вы не отплатите за Ботинка, Малыша, Ежа, и вообще за все то, что вам сделали проспектовские после Сусликов, то пусть ни один из вас здесь больше не появляется!

– Их сейчас больше ста человек! – на правах старшего сказал Фидель. – Нас – даже тридцати не наберется. Даже если мы сейчас выловим и гупнем нескольких из них, они отомстят нам потом. Их вчетверо больше!

– Ну и что? – Пелины глаза сузились в щелки.

– Один не может драться с четверыми!

– Может! – сказал Пеля с нажимом. – Вы никогда не видели, как загнанная в угол крыса бросается на человека? Я видел. Человек не в четыре раза – в сто раз сильнее крысы, но крыса прыгает на грудь, в лицо, мечется, кусает изо всех сил, и человек, огромный, сильный человек – отступает!

– И что? – не понял Фидель.

– А то, Феденька, что вы должны их напугать! Вы должны напугать их так, чтобы они говорили: «Собачевские? Мы их трогать не будем! Это – сумасшедшие пацаны! Пусть их мало, но мы не станем с ними связываться»!

Пеля обвел подростков тяжелым взглядом и сказал, чеканя слова:

– Вы должны их так порвать, чтобы у них потом при мысли о вас коленки дрожали! Вы должны сделать это именно сегодня!

– А где нам их искать? – поинтересовался Бригадир. – Сегодня не суббота, дискотеки в Доме культуры нет.

– Жорик, где их искать? – спросил Пеля, обращаясь к Жорику.

Жорик засиял, даже встал. Фидель ревниво покосился на него – было похоже, что Жорик ведет какие-то дела с Пелей в обход него.

– Вы слышали, что на микрорайоне открыли новую дискотеку – «Радуга»? – важно, как на комсомольском собрании, обратился Жорик к собачевским.

– Я слышал, – сказал Бригадир. – Это в том же доме, где телевизоры ремонтируют.

– Правильно, – кивнул Жорик. – Есть точные сведения, что сегодня проспектовские собираются на «Радуге» отмечать старый Новый год. Они нас не ждут, так что их там вряд ли будет сто человек. Там мы их и гупнем.

– Ага, гупнем! – скептически протянул Фидель. – Их будет не сто, их будет семьдесят! А нас – двадцать пять.

– Мы, – Жорик покосился на Пелю, – кое-что подготовили. С помощью этого мы их накроем, сколько бы их не было. Подождите, я сейчас.

Он быстрым шагом пошел в раздевалку. Пока он не вернулся, неся увесистую сумку, ни Пеля, ни собачевские не проронили ни слова.

– Вот, глядите, – сказал Жорик и аккуратно вывалил содержимое сумки прямо на пол спортзала.

Собачевские впились взглядом в то, что оказалось на полу. Любой мальчишка, который смотрел в видеосалонах иностранные боевики, легко узнавал эти предметы – несколько нунчаку, пара дубинок с ручкой, идущей перпендикулярно основной части – их называли «тонфа», не меньше десяти обычных дубинок. Весь этот арсенал сиял новизной – совсем недавно он был выточен из дерева на токарном станке.

– Что скажете?! – спросил Жорик, победно оглядывая собачевских.

Собачевские ошарашено молчали. Взять все это в руки означало превратить довольно спокойный Шахтерский в новый Кривой Рог, в город, где в войнах кварталов убивали…

– И это еще не все! – сказал Жорик и извлек из кармана нечто странное – металлическую чушку, которую обрамляли несколько рядов спичек, прикрепленных к ней с помощью многих слоев ниток.

– Это «чугунка», самодельная граната! – сказал Жорик. – Меня пацаны из Димитрова научили, как такие делать. Железка – подшипник с железной дороги, внутри – взрывчатая смесь, спички – для того чтобы смесь зажглась. Чугунку, если будет нужно, я кину сам, – Жорик вопросительно посмотрел на Пелю, и тот одобрительно кивнул. – Имейте в виду – осколки разлетаются на несколько метров, так что когда кину – разбегайтесь как можно дальше, чтобы и вам не досталось.

Собачевские недружно неуверенно закивали. Жорик сел, осторожно спрятав «чугунку» в карман.

– Итак, – сказал Пеля. – Вы идете или нет? Если идете – разбирайте оружие и вперед, пока на «Радуге» дискотека не закончилась. Если нет – проваливайте, и чтобы я вас больше не видел. Имейте в виду, – он показал на оружие, – этими игрушками легко убить, поэтому не будьте дураками – по голове не бейте. Бейте по рукам, по ногам, это так же больно, но для жизни не опасно. Ну, так что, герои? Вы идете или нет?

– Идем, – сказал Фидель нехотя.

Он встал, повернулся к собачевским.

– Кто не хочет идти на «Радугу» – может идти домой, – сказал он. – Но тогда уж не обессудьте – вы больше не наши.

Все промолчали. У каждого на душе было мерзко – начинать такую войну не хотелось никому. Если бы было время подумать, то от такой войны отказались бы многие мальчишки, но сейчас все было слишком неожиданно, решать надо было слишком быстро! Поэтому встать и уйти не решился никто.

– Разгребайте арсенал, братва! – невесело сказал Фидель.

Собачевские поднялись, подошли к куче. Они взвешивали на руках дубинки, пробовали крутить непослушные нунчаку.

– А ты что же, Макс? – спросил елейным голосом Жорик, подойдя к Максиму, который остался сидеть на скамье.

– Там на всех не хватит, – буркнул Максим. – А я и кулаками обойдусь.

Ни он, ни Длинный, ни Фидель оружия не взяли. Им хватило ума понять: чем бы ни закончился этот день, а будет лучше, если и милиция, и проспектовские знают – именно эти собачевские пошли драться без оружия!

Потом все пошли одеваться. В теплых пальто и модных «дутых» куртках собачевские казались похожими на медвежат или пингвинов. Дубинки попрятали под одежду.

Вышли. Войско собачевских шло на бой молча, как и несколько месяцев назад на Суслики, только теперь без зрителей и меньшим составом. Фидель, Максим и Длинный шли в середине – колонну возглавлял Жорик, уверенный в том, что он-то и есть теперь собачевский номер один.

До «Радуги» было двадцать минут быстрым шагом. Можно было двинуть через проспект Ленина, но раньше времени попадаться проспектовским на глаза, да и тревожить милицию не хотелось. Три четверти пути двигались узенькими улицами Собачевки, затем вышли к микрорайону и спрятались на неосвещенном пятачке рядом с недостроенным зданием кинотеатра.

– Я и Корень пойдем к «Радуге», – сказал Жорик, – посмотрим, там ли они и сколько их. А вы ждите тут и будьте готовы: как только мы вернемся, сразу же идем и гупаем этих скотов! Если нас зацепят, я останусь драться, а Корень побежит за вами. Тогда уж тоже не мешкайте, хорошо?

Жорик и Корень ушли, а собачевские остались ждать. Было темно и холодно. Желая согреться, подростки подтанцовывали, утрамбовывая поскрипывающий снежок. Было страшно и хотелось на что-то отвлечься. Внезапно развлечение само нашло их.

– Эй, мужики, а вы кто? – раздался удивленный пьяный голос.

Высокий худой парень, пошатываясь, стоял невдалеке и с пьяным изумлением рассматривал притаившуюся за кинотеатром толпу.

– Макс, гляди, это же Мафия! – шепнул Максиму Фидель. – Сейчас повеселимся!

– Мы проспектовские, идем собачевских бить! – крикнул Фидель Мафии.

– Да? – Мафия на нетвердых ногах подошел к толпе. – Это правильно! Их, козлов, гупать надо!

– Собачевцы – беспредельщики! – в тон Мафии подхватил Длинный.

– Беспредельщики! – согласился Мафия.

– И ссыкуны! – сказал Бригадир.

– Ссыкуны! – радостно кивнут Мафия.

– Пошли с нами этих козлов гупать! – сказал Фидель.

– Да, пацаны! Я с вами! – Мафия хихикнул. – Как увижу собачевского – так сразу и врежу!

Он собрал посиневшие от холода пальцы в кулак и показал его всем в доказательство того, что ему есть, чем бить собачевских.

– Можешь начинать прямо сейчас! – сказал с нажимом Максим, и стало тихо.

Максим выступил вперед.

– Ты помнишь меня, Толик? – спросил он.

– Нет, – ответил Мафия, попятившись – он не понимал до конца, что происходит, но улавливал в тоне Максима угрозу.

– Вспоминай. Два года назад, трудовой лагерь. Ты тогда хотел зарезать котенка, а тебе помешал маленький школьник. Из собачевских, кстати. Ты еще хотел этого школьника тогда отгупать. Ну, помнишь, Мафия? Так этот школьник – я! И вокруг тебя – собачевские, которых ты назвал беспредельниками, козлами и ссыкунами. Гупай нас, Мафия!

Мафия отступил на шаг, но отойти дальше было нельзя – его окружало плотное кольцо собачевских.

– Пацаны, простите! – забормотал он. – Простите, перепутал!

Тут Мафия отмочил штуку, которую никто не ожидал – плюхнулся перед Максимом на колени.

– Не бейте, пацаны. Козлом буду – перепутал, по пьяни ляпнул, ну, бывает!

Максиму стало противно. Было неприятно видеть, как перед ним на коленях стоит тот, которого он так сильно боялся когда-то. Почему-то унижение давнего врага каким-то образом унизило и его, Максима.

– Ладно, иди, вошь, – сказал Максим, поморщившись. – Пропустите его, пацаны, пусть катится.

И добавил, постеснявшись вдруг показаться слишком добрым:

– Некогда тобой, паскуда, заниматься, а так бы мы… Пшел вон, собака!

Кольцо расступилось. Мафия, не верящий до конца своему счастью, живо встал с колен и поспешил прочь. Ему отвесили подзатыльник и дали пинка под зад – «на дорожку», но больше бить не стали.

– Я не Жорик, – сказал Максим Длинному. – Я лежачего не бью!

Тем временем прибежали запыхавшиеся Жорик и Корень.

– Они там, – сказал Жорик. – Их не много – может человек сорок. Я с Кефелой нос к носу столкнулся, сказал, чтобы они выходили на улицу и ждали нас. Пошли быстрее, пока они не успели подмогу привести!

Собачевские побежали в сторону «Радуги», на ходу вытаскивая спрятанное под одеждой оружие. Через две минуты были на месте – проспектовские уже стояли у входа. Площадка перед «Радугой» не освещалась, и различить в темноте, сколько именно проспектовских было готово принять бой, было совершенно невозможно.

В этот раз обошлись без приветствий, переговоров и пожатий рук – собачевские на бегу врезались в противостоящую им толпу. Тот час же поле боя превратилось в свалку – было очень скользко, и сцепившиеся подростки валились наземь, образуя темные, копошащиеся кучи. Проспектовские пока еще не поняли, что на них напали с оружием, поэтому отбивались смело.

Максим, прибежав к месту боя одним из последних, остановился в нерешительности: из-за темноты определить, где свои, где чужие было совершенно невозможно. В слабых отблесках света из окон близлежащих домов Максим увидел, как справа от него самозабвенно тузят друг друга два проспектовских. Рядом с ними сцепились в рукопашной Бригадир и Коля Шварц. Он попытался приблизиться к ним и разнять эту глупую схватку, но в шаге от него одновременно рухнули на землю четыре человека, и эта воющая, беспорядочно копошащаяся на скользкой земле куча едва не увлекла Максима с собой.

– Макс! – услышал он рядом голос Корня. – Где свои, где чужие?!

– Не знаю! – прокричал Максим.

Корень ринулся в толпу, а Максим остался стоять посреди этого странного побоища, не зная, что же ему делать. Он озирался вокруг. Черные, казавшиеся совершенно одинаковыми, тела падали и вставали, чтобы через миг упасть вновь. То тут, то там слышались удивленные и возмущенные вопли проспектовских – это кричали те, кому досталось чем-то деревянным. Некоторые из проспектовских не растерялись и встречали вооруженных собачевских камнями и кусками льда, извлеченными прямо из-под ног.

Рядом с Максимом стоял парень и так же медленно озирался вокруг – очевидно, и он пытался определить, кто есть кто. Когда их глаза встретились, Максим первым понял, что рядом с ним чужой, ойкнул и тут же ударил. Его удар угодил прямо в незащищенный нос проспектовского, и тот согнулся, закрыв поврежденное лицо руками.

Внезапно раздался страшный свист и шипение. Максим обернулся на звук и увидел, как в метре от него крутится по мерзлой земле и извергает искры чугунка, брошенная Жориком прямо в толпу; как разбегаются в сторону собачевские; как заворожено смотрят на невиданное зрелище застывшие в изумлении проспектовские. Максим тоже побежал в сторону, но через пару секунд обернулся, и увидел яркую вспышку, затем столп огня высотой в два человеческих роста. Спустя доли секунды раздался оглушительный взрыв, а вслед за ним были печальный звон вываливающихся оконных стекол и вой милицейских сирен где-то вдалеке. И падающий проспектовский по прозвищу Мясник – тот, кто стоял к чугунке ближе всех…

Потом они мчались к Собачевке. Проспектовские не стали их преследовать. Но погоня была: милицейский УАЗ с мигалкой и включенной сиреной наседал на пяты беглецам. Интуитивно подростки выбрали верный маршрут для бегства – через небольшой пруд. Собачевские ринулись в свой родной частный сектор двумя колоннами – через подвесной мост и через крепкий лед, а УАЗ не мог проехать ни по тому, ни по другому. УАЗ поехал в обход, а собачевские, пользуясь минутной форой, ныряли в узкие улочки, прыгали через заборы, чтобы добраться домой огородами…

В тот вечер милиционерам не попался никто. Не попался им и Максим, пробравшийся домой огородами, словно вор. Он очень замерз и наглотался морозного зимнего воздуха. От этого, а также от перенесенных волнений у него в тот же вечер начался сильный жар.

Спустя неделю побледневший, осунувшийся, но уже почти здоровый Максим впервые принимал дома гостя – к нему зашел Фидель.

– Ну ты дал, бродяга! – сказал Фидель, с улыбкой оглядывая товарища.

– Что да, то да! – согласился Максим. – Три дня – температура под сорок, и не спадала дольше, чем на час. Врачи говорят, еще с недельку дома посижу. Ну, что там, на фронте?

– Фронта больше нет, – с гордостью сообщил Фидель. – Поздравляю тебя с победой и окончанием войны.

– Что, серьезно? – удивился Максим. – А я вот, если честно, больше какой-то беды ждал. Как только жар прошел, и я что-то соображать начал, каждого стука боюсь – думаю, милиция заявилась.

– Я тебя понимаю! – кивнул Фидель. – Мне тоже поначалу везде люди в форме мерещились. Я, веришь ли, в первый день в школу не пошел – страшно было. Все гадал, убили мы кого-то или нет.

– И что?

– Не убили! – воскликнул Фидель радостно. – И представляешь, к нам Кефела в школу приходил.

– Да? – глаза Максима округлились. – Он же Собачовки как огня боится!

– Боится, – согласился Фидель. – Но через день после драки заявился и не один – с Рудым и с Хачеком. Мирные такие – прямо не узнать! Сразу же сказали, что пришли только поговорить.

– И о чем говорили? – глаза Максима горели любопытством.

– Все, как и предсказывал Пеля. Умный он, блин, хотя и сволочь, конечно! Мы проспектовских так напугали, что они сразу же предложили нам вечный мир, причем без каких-то условий. «Пацаны, – начал Фидель, копируя гнусавый выговор Кефелы, – что вы делаете? Два проломанных черепа, разбитый глаз, несколько сломанных пальцев, у Мясника обожженные ноги, он не меньше месяца в больнице проваляется! Пацаны, так же нельзя – а если и мы начнем с дубинками ходить и гранаты взрывать, что будет?! Мы тут между собой перетерли, и решили – надо, пацаны, завязывать – вы нам ничего не должны, мы – вам. Иначе – кровь, смерть, тюрьма…» В общем, – закончил Фидель своим обычным голосом, – заключен вечный мир. И Пеля говорит, что на этот раз мир будет долгим – никто нас больше не посмеет тронуть.

– Да? – с сомнением протянул Максим. – А мы? Мы тоже никого трогать не будем?

Фидель пожал плечами.

– За всех не скажу, – ответил он, – а я – точно никого! Как «чугунка» рванула, у меня чуть от ужаса волосы не повыпадали. Я не хочу пережить такое еще раз.

Друзья помолчали.

Они, конечно, не могли знать, что уличные войны для их поколения действительно закончились – битва на «Радуге» слишком напугала всех подростков Шахтерского. Они также не могли знать, что эпоха войн кварталов в городах Советского Союза вообще уходит в прошлое – наступало новое время, время распада огромной страны, время отчаянной погони за деньгами и успехом. Кулачные битвы толпа на толпу должны были уступить место новым, зачастую куда более опасным занятиям.

Но в Шахтерском война район на район еще должна была вспыхнуть в последний раз – спустя несколько лет подросший молодняк, те, кто с завистью и восторгом наблюдал битву на Сусликах, кто впитывал каждое слово о битве на «Радуге», вновь сошлись в схватке. Но на этот раз все было жестче: наученные примером старших, они сразу же стали использовать дубинки, ножи и самодельные гранаты…

Всего этого Фидель и Максим не знали. Не знали они и того, что криминальники, контролировавшие подростков, уже провели отбор среди этого поколения, и вскоре наиболее способные будут приспособлены к новому «делу».

Они не знали, что Боря Кефела и его друг Прыщ вольются в число наркоторговцев – будут возить маковую соломку из Западной Украины. Вскоре и они отведают наркотического кайфа, и спустя полгода Прыщ умрет от передозировки. Кефела продержится дольше, но наркотики подточат и его. Спустя несколько лет на вокзале города Днепропетровска истощенный опием Кефала потеряет сознание на глазах у постовых милиционеров. Милиционеры окажут пострадавшему помощь, но в его сумке найдут несколько килограммов соломки и большое количество опия сырца. Кефала получит большой срок – двенадцать лет.

Они не знали, что лидер микрорайоновских Саня Лаптев станет карточным шулером и будет «работать» в поездах дальнего следования. Спустя несколько лет он исчезнет из Шахтерского навсегда. В городе так и не узнают, что обезображенное ножевыми ранами тело Лаптева найдут на пустынном полустанке, невдалеке от Тулы. Труп похоронят как неопознанный – при нем не будет документов.

Они не знали, какая судьба ждет их самих, хотя кое-какие соображения на этот счет были.

– А у меня новость, – сообщил Фидель. – Пеля определил нам новое дело! Серьезно дело. Сказал – пора становиться взрослыми.

– И что же это за дело?

– Норковые шапки снимать, – ответил Фидель бодро.

Максим оторопело уставился на друга.

– Это не для всех, конечно, – объяснял Фидель, как показалось Максиму, с излишней, наигранной уверенностью. – Для тех, кто заслужил доверие, так сказать. Есть две группы: одну возглавляет Жорик, другую – я. В группе четыре или пять пацанов. Поздним вечером, в местечке потише, высматриваем мужичка в норковой шапке, желательно пьяненького, подходим, шапочку хвать – и вперед. А если мужичек сопротивляется – мы его тихонько дубиночкой стук – и бежать. Дубиночкой, ясное дело, аккуратненько – чтобы не покалечить. Вот и все дела! Шапку отдаем Пеле, он нам – долю. Хорошую долю! После этого недельку сидим тихо, чтобы ментов слишком не злить, потом выходим на охоту вновь. Жорик со своими уже вчера первую шапку добыли.

– И кого ты хочешь с собой взять?

– Ну, Длинного – нельзя. Сын районного прокурора снимает шапки – это сильно круто. Пусть лучше дядя Коля нас потом из ментовки вытягивает, если что. С собой возьму Бригадира, Корня, Кольку Шварца, тебя, когда выздоровеешь.

Максим потянулся к варенью, которое стояло на столе, потом долго, задумчиво молчал, мешая ложечкой варенье в блюдце.

– Федя, а зачем это нам? – спросил он наконец, впервые за много месяцев назвав Фиделя по имени. – Разве мы голодаем?! У нас ведь все есть – еда, одежда! Пока дают родители, но скоро окончим школу – будет работа, свои деньги. Шапки снимать – это ведь подсудное дело. Я не хочу в тюрьму.

– Да какая тюрьма? – хмыкнул Фидель. – Ты когда-нибудь слышал, чтобы кого-то из тех, кто шапки снимает, «на кичу» отправили? Нет? Я тоже не слышал! И потом, – добавил он серьезно, – я не хочу быть просто как все – работа, работа, раз в году – отпуск, потом опять работа… Я хочу жизни яркой, интересной. Времена ведь сейчас новые, много чего прокрутить можно. Пеля вот открывает кооператив – импортную технику из Киева сюда ввозить, а в универмаге будет отдел, где эту технику станут продавать. Пеля уже обо всем с директором универмага перетёр. И это еще не все – у него идей много. Конечно, у самого до всего руки не дойдут, поэтому ему нужны проверенные, на все способные пацаны, которым он будет доверять серьезные дела. Ты что, предлагаешь отдать все это Жорику? – Фидель ненадолго замолчал. – Да ты не дрейфь! – добавил он после паузы. – Пока ты лечишься, мы успеем пару шапок снять. Увидишь, как это просто и не опасно. Я хотел бы, чтобы ты был со мной. Мне ведь, как и Пеле, тоже нужны проверенные пацаны рядом!

– Хочешь на его место? – спросил Максим.

– Почему нет? – Фидель подмигнул другу. – Не сейчас, конечно, со временем. Крупными делами вертеть хочется, Макс!

Когда Фидель ушел, Максим вытащил из полки книгу «Крестный отец» Марио Пьюзо. Он любил эту книгу и перечитывал много раз, но теперь принялся читать вновь, внимательно и серьезно, примеряя жизнь главных героев на себя. Впервые в жизни эти выдуманные люди, убивающие и умирающие ради денег, вызвали в Максиме отвращение. Ему совершенно не хотелось вертеть крупными делами! Неправильная дорога, с которой он все еще не решался сойти, вела его дальше и дальше – в пропасть. Было очень страшно.

Поздним вечером Фидель, Коля Шварц, Корень и Бригадир мерзли на углу улицы Социалистической, которая вела с Собачевки на микрорайон. Фидель, как и собирался, выбрал тихую улицу, даже, видимо, слишком тихую – за прошедшие два часа по ней прошло только двое мужчин. Как на зло, ни один из прохожих не имел на голове норковой шапки – у обоих шапки были белые, кроличьи, из-за которых начинать сыр-бор, конечно, не стоило.

– Уф, и холодина же! – в третий раз за последние десять минут проговорил Бригадир, вроде бы обращаясь ко всем, но вопросительно поглядывая на Фиделя.

Тот промолчал, лишь зыркнул зло на товарища, затем поднес руки ко рту и попытался теплым дыханием согреть заледеневшие пальцы. Настроение и без намеков Бригадира было прескверное – первый блин, как не крути, выходил комом, и на завтра к Пеле предстояло идти не солоно хлебавши.

– Может домой, а? – с надеждой предложил миролюбивый Шварц, который уже сто раз успел пожалеть о том, что из-за мягкости и податливости характера уступил уговорам Фиделя и согласился участвовать в этой авантюре.

– Да, Фидель, верно, – поддержал его Корень. – Выйдем завтра, выберем место поживее, тогда все и получится, а то как бы вместо шапки воспаление легких не заработать!

Фидель еще раз зло посмотрел на приятелей, сплюнул на серый, истоптанный снег.

– Добро, – процедил сквозь зубы. – Давайте так – ждем следующего мужика. Если он не в норке – сразу же идем домой. Согласны?

– Согласны! – сразу же подхватил Шварц, в тихую радуясь; он прекрасно знал, что в городке Шахтерский дефицитную норковую шапку носил лишь каждый десятый мужчина – никак не больше.

Десять минут прождали в полном молчании. Бригадир уже было решил еще раз заявить о том, что он замерз, но замолчал на полуслове – невдалеке раздался хрустящий звук шагов по мерзлому снегу, и из-за угла показался высокий мужчина лет сорока. На голове его была норковая шапка.

Новоиспеченные грабители переглянулись – они так и не догадались заранее распределить, кто и что должен делать в этой ситуации. Между тем прохожий быстрым шагом прошел мимо, окинув четверых подростков подозрительным взглядом.

– Ну, Корень, ты быстрый, давай! – в отчаянии шепнул Фидель, видя, как жертва уходит.

Корень поперхнулся, сдавленно икнул и беспомощно посмотрел на Фиделя. Фидель оглядел остальных – ни один не был в состоянии подбежать к прохожему сзади и сорвать злосчастную шапку.

– Вот, блин, свяжись с вами… – процедил Фидель недовольно. – Эй, мужик, закурить есть?! – крикнул он прохожему, попытавшись вложить в эту короткую фразу все свое мужество.

Прохожий вздрогнул: любой в городке Шахтерский, да и во всем Советском Союзе, понимал, что подобное начало не предвещает ничего хорошего; с другой стороны, он видел – за его спиной всего лишь несколько школьников, поэтому не сбавляя шага бросил:

– Не курю, ребята.

– Лучше бы ты не ел! – процедил Фидель, и это тоже прозвучало не убедительно, но в его спутников вдохнуло способность к действию – вся четверка, наконец, тронулась с места и быстро догнала мужика.

Бригадир обогнул прохожего и встал перед ним, загородив ему дорогу.

– Эй, мужик, шапку снимай! – сказал он дрожащим голосом.

Мужик усмехнулся – он прекрасно понимал, что у подростков дрожат коленки от страха перед собственной затеей.

– Шли бы вы домой, ребята! – сказал прохожий, прикидывая, кто из юнцов самый опасный.

– Тебе сказали – шапку… – начал Фидель, но закончить не успел – прохожий, в юности сам прошедший школу уличных драк, сделал то, что полагается делать, если на тебя наседают несколько противников – безошибочно определив Фиделя, как заводилу, он сильным ударом в лицо опрокинул его на землю.

Коля Шварц тут же развернулся и побежал прочь. Корень застыл, не зная, что и делать. Бригадир же, пользуясь своим немалым весом, вцепился в мужика, и они оба рухнули на снег, причем прохожий оказался сверху. Корень попытался стащить мужика с приятеля, но через секунду оказался на снегу тоже. Норковая шапка отлетела в сторону. О ней никто и не вспомнил.

Ночная тишина сменилась отчаянными воплями и звуками ударов.

– Пусти! Пусти, падла! – кричал Бригадир.

– Я тебя пущу! – вопил мужик. – Я тебя сейчас так пущу! Я тебя, щенка, в милицию!

– Пустите, пустите его! – Корень попытался столкнуть мужика с яростно сопротивляющегося товарища, но мужик махнул рукой, и Корень вновь повалился на снег.

– Пусти! – хрипел Бригадир.

– Щас! Щас пущу, собака! – прохожий отвесил Бригадиру звонкую оплеуху. – Милиция! – прокричал он, добавив Бригадиру еще раз – для верности. – Кто-нибудь – вызовите милицию!!!

Если бы прохожему повстречалось четверо взрослых мужчин, то он, отразив первый натиск, кинулся бы бежать со всех ног, не ожидая, пока нападающие оправятся, но против него были всего лишь школьники, и поэтому он утратил остатки осторожности…

– Эй! Милиция!!!

Этот крик привел в чувство Фиделя – попасться в милицию при попытке грабежа совершенно не входило в его планы. Фидель вскочил и прыгнул мужику на спину. Тот оказался вертким – миг, и Фидель вновь растянулся на снегу.

– А! А! – кричал Бригадир, которому прохожий, вывернувшись, пребольно наступил коленом на мошонку.

– Покричи, падла! В ментовке не так накричишься! Эй, кто-нибудь – вызовите милицию! Я бандита поймал!

Фидель вновь вскочил. Он был в панике – хотелось бежать, но бежать, бросив Бригадира и Корня, он не мог. Внезапно что-то с глухим звуком выпало у него из-под полы пальто. Фидель мельком взглянул вниз – это была деревянная дубинка, про которую он в пылу драки совершенно забыл. Едва соображая, что делает, Фидель схватил дубинку и тут же что есть мочи ударил прохожего туда, куда было удобнее – по голове.

Раздался противный громкий треск, прохожий глухо ойкнул и повалился набок. Из-под него со стоном выбирался Бригадир. Фидель выпустил дубину. Он смотрел на прохожего, который почему-то судорожно дергался всем телом, неестественно вытягивая руки и ноги. Под его головой разливалось темное пятно. Внезапно прохожий громко, как-то очень болезненно охнул, в последний раз дернулся, изогнулся всем телом, затем враз обмяк и затих. Поняв, что это означает, трое нападавших посмотрели друг на друга, а потом одновременно кинулись бежать в разные стороны, не вспомнив ни о дубинке, ни о норковой шапке, которые так и остались лежать на утоптанном снегу.

Спустя два дня в свой обеденный перерыв районный прокурор Куринной Николай Петрович подъехал на личных «Жигулях» желтого цвета к одному из окраинных домов микрорайона. Выйдя из машины, он направился к подвалу. Отпер навесной замок своим ключом, открыл противно скрипнувшую дверь и скользнул в темноту. Пройдя несколько шагов, повернул направо, затем – опять направо и очутился в маленьком подобии комнаты, где тускло светила малюсенькая лампочка, стояла раскладушка, а от идущих вдоль стены отопительных труб валил пар.

На раскладушке сидел Фидель. Он повернулся к входящему, и лицо его приняло жалкое, испуганное выражение – он явно ожидал увидеть кого-то другого.

– Здравствуй, Федя, – сказал Николай Петрович, подойдя к раскладушке, и ставя на ее угол бумажный пакет. – А я тебе поесть принес. Здесь бутерброды. И вот – пирожки…

– Это вам Вадик сказал, что я здесь? – спросил Фидель, не притронувшись к пакету.

– Да. И дал мне ключи, и объяснил, как тут по этим темным закоулкам ходить. Да ты ешь, проголодался, наверное.

Фидель потянулся к пакету, развернул его, жадно схватил бутерброд с колбасой.

– Вода у тебя есть? – спросил Николай Петрович.

– Угу, – с полным ртом промычал Фидель и кивнул в угол, где стояли несколько наполненных водой молочных бутылок.

Николай Петрович подождал, пока Фидель проглотит два бутерброда, а затем сказал тихо:

– Бригадиров и Корнеев задержаны. Оба дали показания – мужика убил ты. Его звали Артем Николаевич Слипенко – тебе это нужно знать. У него остались вдова и дочь.

Фидель вздохнул, отложил недоеденный бутерброд, опустил глаза, вмиг осунулся, поник всем телом.

– Я не хотел его убивать, – сказал он.

Николай Петрович молчал.

– Вы пришли меня арестовать? – спросил Фидель тихо.

– Почему арестовать?

– Вы – прокурор.

– Ты – друг моего сына, – сказал Николай Петрович веско. – Вадим дал мне ключ под мое обещание, а обещал я ему, что просто поговорю с тобой. И все.

– Все?

– Все. Да ты ешь. Крысы не тревожат?

– Да ну их, сволочей, – сказал Фидель, взяв бутерброд. – Бегают, шуршат, пищат. Из-за них спать не могу.

Он опять начал есть, а Николай Петрович помолчал немного, а затем сказал:

– Я, Федя, приехал уговорить тебя добровольно сдаться в милицию.

Фидель вздохнул, поднял на прокурора жалкое, ставшее совершенно детским лицо. Губы его задрожали.

– У тебя, Федя, теперь только два выхода, – продолжал Николай Петрович. – Или в тюрьму, или в бега. Я, как опытный человек, хочу тебе сказать – свой срок ты, конечно, отмотаешь, и тюрьма – далеко не сахар… Но в бегах ты точно пропадешь, это даже без вариантов! Ну подумай – документов у тебя нет и домой ты за паспортом не зайдешь – там тебя уже ждут милиционеры. Денег – тоже нет. На Пелю не надейся – я вчера говорил с этим человеком, он спасает свою шкуру – ни о каких шапках не знает, да и с тобой едва знаком – так, приходил мальчишка на тренировки… В общем, он не будет тебе помогать, ты свою беду должен расхлебывать сам. Предположим, ты выберешь бега и доедешь на электричках до Харькова или до Москвы, или до Орехова-Зуева какого-нибудь. И что дальше? Жить ведь где-то надо? Где? Только в таком же подвале, с крысами, и выходя из него как можно реже – учти, что листки с твоим фото под надписью «их разыскивает милиция» уже напечатаны. А кушать ведь тоже надо? Работу ты – шестнадцатилетний подросток без документов – нигде не найдешь. Чтобы выжить, ты будешь вынужден делать что-то незаконное и опасное – воровать, грабить. И, может быть, опять кого-то убьешь. Или тебя убьют.

В углу зашелестело, заскрипело, и огромная крыса метнулась куда-то в темноту. Николай Петрович и Фидель проводили ее взглядом.

– Пойми, Федя, – продолжил Николай Петрович, – ты ведь не урка – это они могут в бегах жить подолгу, у них по всей стране сотни знакомцев – с одним «на дело» ходил, с другим – в тюрьме сидел… И то – даже таких беглецов со временем ловят и садят. А у тебя дружки по всей стране есть? То-то – нет. Это ты тут, на дискотеках, – Фидель, которого все знают и многие боятся, а за пять километров от Шахтерского ты – никто, маленький мальчик, решивший поиграть во взрослого и доигравшийся… А из тюрьмы, Федя, у тебя есть шанс выйти еще молодым, начинать новую жизнь. Это будет непросто, но преступление ты совершил страшное, и простых путей теперь у тебя нет. Только не играй на зоне в блатного, хорошо? Игры кончились – ты не вор в законе и не авторитет какой-то, ты просто мальчик, который крупно ошибся и должен ответить за эту ошибку, ответить как взрослый! Я постараюсь, чтобы тебя определили в зону, где хорошо кормят, и где нет беспредела – оттуда есть шанс выйти, сохранив здоровье, а это – очень и очень много в твоем положении.

По лицу Фиделя текли слезы.

– А если я не пойду в милицию? – спросил он, всхлипывая.

– Тогда я просто уеду и никому ничего не скажу, как и обещал своему сыну, – сказал Николай Петрович. – Но я надеюсь, что ты сделаешь правильный выбор.

Фидель долго сидел молча, лишь иногда размазывая рукавом слезы и сопли по грязному лицу.

– А вы меня сами, на своей машине отвезете? – спросил он наконец.

– Да, – кивнул Николай Петрович. – Скажу, что ты добровольно пришел ко мне с повинной, как к своему знакомому.

– Бить будут? – спросил Фидель тихо.

– Кто?

– Милиционеры.

– Вряд ли. Зачем тебя бить, ты же во всем сознаешься? Хотя тебе придется хлебнуть горя, и это продлится долгие годы – ты должен быть к этому готов.

– Я понимаю, – сказал Фидель и встал. – Пойдемте. Не могу я больше сидеть и ждать, пока за мной придут.

Встал и прокурор.

– Пойдем, – сказал он. – И пакет не забудь – доешь пирожки, пока будем ехать.

И они направились к выходу из подвала.

Часть вторая

Утром десятого августа 1995 года двадцатитрехлетний сержант милиции, техник-криминалист Максим Карташов заступил в свое последнее суточное дежурство.

Без пятнадцати восемь милиционеры привычно получили оружие, и сразу же, без всякого инструктажа были направлены на выезд.

Максим взял криминалистический чемодан, подошел к потрепанному УАЗику и плюхнулся на заднее сидение рядом с оперативником, лейтенантом милиции Иваном Таничем. Много лет назад Иван и Максим считались врагами – Иван жил на проспекте Ленина и, ясное дело, как проспектовский принимал участие в памятных боях на Сусликах и на «Радуге». Тогда его называли Медузой. Сейчас, окончив Донецкую школу милиции, молодой и незаносчивый офицер Танич был в приятельских отношениях со всеми коллегами своего возраста, в том числе и с Максимом Карташовым.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.