Зверюшки

      Безумный крик Эллы побудил Ороя к действию, выведя его из оцепенения. Ничего не соображая, он кинулся к машине, вскочил в нее, завел мотор и включил скорость. Но машина не двигалась с места. Мотор ревел, машина тряслась, но не продвигалась вперед ни на сантиметр. А чудовище догнало Эллу, склонило над ней свою лягушачью голову, и раздался отвратительный чмок сдвигающихся челюстей. Орой увидел, как из пасти монстра вывалилась откушенная нога вместе с окровавленным куском тела. Изо рта Ороя неудержимым потоком хлынула рвота. Чудовище приближалось к нему. Он головой вперед выкатился из машины, упал на землю, и тут увидел (но уже не смог осознать), почему автомобиль не двигался с места - проломив тонкую корку соли, колеса по ступицы ушли в слой вязкой глины, скрывавшейся под солевым покровом, и с каждым оборотом погружались в неё все глубже. Орой, падая на четвереньки и катясь по земле, бросился в заросли колючки. Спазмы рвоты сотрясали его тело, выворачивая наизнанку. Он уже не мог двигаться. Он уткнулся лицом в песок, вжался в землю, и его накрыла огромная тень.
      Потом, когда все было кончено, доисторический монстр зашлепал плавниками обратно к воде, достиг глубоководья и нырнул. Несколько секунд над поверхностью торчала голова с ухмыляющимися глазами, затем и она исчезла, оставив концентрические круги. Огромная грозовая туча уже закрыла полнеба, и солнце, пробиваясь сквозь её края, освещало пейзаж в мрачные и нереальные оттенки. По поверхности воды расплылось кровавое пятно, и в его середине забулькали пузыри воздуха, пришедшие откуда-то из глубины.
      На берегу осталась роскошная открытая машина с серебристым радиатором. Налетающие порывы ветра теребили концы придавленного камнем красного купальника.
      8.
      Н. снова оказался в камере - на этот раз другой, гораздо просторнее, однако первым, кто его приветствовал, был тот самый моралист, который рассказывал ему про консилиум. Здесь же Н. снова увидел лишившегося глаза Рокборка, но у него уже не было сил удивляться, что тут делает бывший преподаватель. Точнее, ему просто стало очевидно, что означает "уехать в Столицу", но даже такое открытие - возможно, потому, что он постепенно и медленно дошел до него своим умом - его не взволновало. "И я тоже уехал в Столицу", - вяло думал он, когда его мысли обращались к этой теме.
      Все обитатели камеры регулярно отправлялись на допросы, с которых возвращались с новыми синяками и увечьями, но Н. никто никуда не вызывал. Он целыми днями безучастно лежал на нарах, и то дремал, то бодрствовал. Утром он вяло съедал свою пайку хлеба - ни сил, ни желания пробиваться к котелку с баландой у него не было - и снова ложился на спину и глядел то ли на доски верхних нар, на которых уже выучил наизусть каждую трещинку и каждый сучок, то ли в бесконечность. Иногда у него не возникало желания есть даже хлеб, но голода он не чувствовал.
      Спать - единственное, что ему оставалось делать, но даже этого ему уже не хотелось. С тех самых пор, как его отправили в камеру, он чувствовал себя совершенно опустошенным, ходячим футляром из кожи, ничем не заполненным, по какому-то недоразумению продолжавшим жить. Он не хотел ничего - не хотел даже умирать.
      Настоящими хозяевами камеры были две странные личности Фердинанд-Гангрена, высокий, тощий и сутулый человек, длинные руки и грудь которого были сплошь покрыты татуировкой, и Ерд-Отмычка - маленький чернявый парень с золотыми зубами во рту. Они жили на верхних нарах и говорили на каком-то странном жаргоне, в котором Н. понимал только ругательства, густо пересыпавшие их речь. Несмотря на то, что их тоже таскали на допросы, с которых они возвращались как все - избитыми и окровавленными, в камере они вели себя по-диктаторски. Они обыскивали всех новоприбывших и отбирали у них все, что им нравилось, а затем назначали, где кому селиться - причем могли заставить и жить на полу, рядом с ведром с нечистотами. Когда приносили пищу, они ели первыми, и только после них остальные жители камеры осмеливались подходить к котелку с баландой. Почти все время они либо спали, либо балдели от какой-то наркотической травы, которую все время жевали, пуская слюни изо рта - Н. никак не мог понять, откуда они её достают - либо играли в карты, проигрывая друг другу свои вещи и даже вещи соседей по камере. С Н. они тоже попытались обращаться таким же образом, но смотритель сделал им соответствующее внушение, выразившееся в нескольких громких затрещинах, - видимо, в отношении Н. продолжали действовать прежние инструкции - и его больше не трогали. Время от времени кто-нибудь из них начинал немелодично орать песню, и тогда появлялся смотритель и грозил скрутить их в бараний рог, однако, никогда не выполняя своих угроз. Все жалобы прочих заключенных на эту парочку не имели никакого эффекта и ничем хорошим для недовольных не кончались - сначала они получали оплеуху от смотрителя, а когда он уходил, им доставалось и от тех, на кого они жаловались.
      Н. не знал, сколько времени он провел в камере. День сменялся ночью, одни соседи приходили, другие уходили, через какое-то время оба хозяина камеры тоже исчезли один за другим, чтобы больше никогда не появляться, и остальные вздохнули с облегчением. Н. не слишком понимал, чему они так радуются - ведь от следователей им доставалось не меньше. Впрочем, поскольку самому Н. не приходилось подвергаться унижениям и побоям со стороны Гангрены и его дружка, он не мог в должной мере оценить, что чувствовали сокамерники после исчезновения этих типов. Тем не менее после многих дней, проведенных в тюрьме, у него появилось впечатление, что иные из его товарищей по несчастью совсем не считают свой арест какой-то катастрофой, скорее они рассматривали его как некую командировку, задание Ответственных Товарищей, которое им надлежит выполнять со всем старанием. То, что их били следователи, было нормально, но существование личностей наподобие Гангрены казалось им вопиющим нарушением порядка, и именно поэтому они испытали такое облегчение после его исчезновения - порядок восстановлен, и можно жить дальше.
      Но однажды Н. был выведен из своего транса. Это произошло ночью, когда те, кого не вызвали на допрос, уже давно затихли, и обычные разговоры обитателей камеры смолкли. С лязгом распахнулась дверь, и смотритель втолкнул в камеру новичка. В свете тусклой лампочки под потолком Н. разглядел, что на лице арестанта красуется несколько больших синяков, и что со рваного военного мундира, в который он одет, содраны погоны и все прочие знаки различия. Но несмотря на полутьму, туман в голове и обезображенную внешность новоприбывшего, Н. показалось, что они уже когда-то встречались, и он приподнялся на нарах и, прищурившись, вгляделся в лицо новичка. Едва захлопнулась дверь, тот растерянно огляделся, а затем бросился к двери и принялся колотить по ней руками и ногами, крича:
      - Выпустите меня! Я не виноват! Не виноват!
      На его крики никто не обращал внимания, такие сцены повторялись здесь часто и стали привычными; чуть ли не все, в первый раз попадавшие в камеру, проходили через такую фазу. Тюремный смотритель тоже действовал стандартно. Едва по коридору разнесся грохот, он вернулся и без особых эмоций жестоко избил нарушителя спокойствия. Тот упал на цементный пол, продолжая вопить, что ни в чем не виновен. По голосу Н. его и узнал. Это был тот самый Филипп, помощник полковника Акрора. Н. неожиданно почувствовал, что в его мышцах прибавилось энергии. Он соскочил с нар, присел на корточки рядом с лежащим на полу окровавленным человеком и потряс его, чтобы тот очухался.
      - А ты-то как здесь очутился? - спросил Н., когда взгляд Филиппа стал более осмысленным. - Куда твой начальник смотрел?
      - Какой начальник? - пробормотал Филипп. Он все ещё слабо соображал.
      - Ну, - Н. запнулся и не сразу выговорил имя. - Акрор.
      Филипп внезапно задрожал всем телом.
      - Нет его, - просипел он так тихо и невнятно, что Н. едва расслышал. Кончился он.
      - Помер?
      - Пропал, - еле выговорил Филипп. - Сгинул.
      - Как?! - Н. охватила бурная радость отмщения. - Все выкладывай! Ты вообще-то меня помнишь?
      - Не помню, - сказал Филипп, щуря в полутьме глаза и вглядываясь в лицо Н.
      - Вы с Акрором арестовали меня и девушку, - Н. проглотил комок, чувствуя, как на глазах появляются слезы, - около железнодорожного моста. Потом у машины спустило колесо, и... - он не мог говорить дальше. - Это было в конце мая. Вспомнил?
      - Да, - сказал Филипп и вдруг быстро забормотал: - Я не виноват! Я тут ни при чем! Это все Акрор! А я не хотел! Все равно и меня и тебя убьют. Я ни при чем!
      - Тебя-то за что посадили? - спросил Н.
      - Не знаю. Ни за что. Это ошибка. Я ни в чем не виновен. Был бы жив полковник, он бы разобрался. А теперь меня убьют!
      - За что?
      - Ни за что. Всех убивают. - Внезапно Филипп повысил голос. - И пусть не думают, что я их секреты буду хранить! Мне все равно! Все расскажу! Будут знать!
      - Да вы что, с ума сошли?! - вдруг раздался голос с соседних нар, где лежал адепт теории социальных болезней. - Если вам себя не жаль, то хоть других пожалейте!
      - Заткнись, старый козел! - раздраженно проворчал Н. С ним творилось что-то странное - он впервые поднял голос на сокамерника и впервые за долгое время обратился к нему лично. Как его зовут, Н. так и не узнал почему-то арестанты почти никогда не представлялись друг другу, возможно, считая, что назвав свое имя, нарушат тайну следствия, которую обязались хранить. Этот тип всегда старался первым подобраться к котелку с баландой, не стесняясь толкаться и раздавать оплеухи, а потом без всякого смущения обсуждать с теми, с кем только что едва не дрался, подробности жизни Благодетеля Нации и подобные предметы. - У самого все почки отбиты, а ещё чего-то боится!
      Тот был так поражен неожиданной отповедью, что даже не нашелся, что ответить. Тогда Филипп схватил Н. за одежду, пригнул его к себе и зашептал, забыв про свое обещание громогласно поведать все тайны:
      - Они все сволочи и предатели, и я отплачу им, чтобы знали, как своих сажать! Слушай, что расскажу, только молчи, а не то тебя расстреляют. Меня и так расстреляют, потому что я знаю это, но ты тоже будешь знать, и пусть не думают, что я буду хранить их тайны, когда меня предали. Никакой Столицы нет. Все это вранье. Нет за горами ничего. И врагов нет, и Прогрессивного Строя никакого не построено, и не возвращается из Столицы никто, потому что неоткуда возвращаться. А если говорят, что такой-то уехал в Столицу, так это значит, что его отправили в секретный лагерь в горах - уран копать, а оттуда живым ещё никто не возвращался. Но никто об этом не знает, потому что тех, кто лагеря охраняет, потом расстреливают, чтобы не болтали лишнего, а я это точно знаю, по должности своей. Вот так-то, и пусть они все лопнут там! - он торжествующе погрозил кулаком двери.
      - И женщин тоже? - спросил Н. Информация про рудники его не поразила, он подозревал что-то подобное, хотя раньше считал, что тех, кто не возвращается из Столицы, просто расстреливают.
      - Иногда. Но в основном - нет. Они совсем для другого нужны.
      - Для чего?
      - Сам, что ли, не знаешь, для чего женщины нужны? - усмехнулся Филипп. - Вот, например, товарищ Одворил, есть такой - Секретарь организационного отдела при Редакционной Коллегии. У него дача за Малиновой сопкой. Так это не дача, а форменный дворец! Весь из мрамора, внутри зимний сад, фонтаны и бассейн. И ему там прислуживает сотня девиц, с которыми он развлекается, как хочет. Он им одежды не дает, заставляет все время голыми ходить, и у каждой на заднице клеймо выжжено: "Собственность товарища Одворила". А как они стареть начинают, он их в расход, а на их место берет новых. Откуда ему таких взять? Ясно, из тюрьмы. Он сюда приезжает иногда и ходит на допросы, рассматривает баб. А знаешь, как их тут допрашивают? Не видел? Едва её к следователю введут, он тут же: "Раздевайся!" И сам садится рядом, она на его вопросы отвечает, а он её тискает.
      - И ты тоже так следствие вел? - спросил Н.
      - Ну что ты... - вздохнул Филипп с сожалением. - Я же не следователь. Так только, иногда, когда начальник разрешит поучаствовать...
      - И ты считаешь, что это правильно?
      - А что? - удивился Филипп.
      - Значит, если преступница, то с ней можно обращаться, как хочешь? А ты не боишься, что тебя самого тоже разденут и... - Н. добавил непечатное слово.
      - Ха! Кому я нужен!
      - Бывают любители, - заметил Н.
      - Мы таких не держим! - заявил Филипп. - Таких извращенцев в Столицу в первую очередь посылают!
      - Что, это такое страшное преступление? - хмыкнул Н. - Скажи мне... начал было он и остановился. Нет, после рассказов Филиппа он совершенно не в состоянии спрашивать, что случилось с Алиной.
      - Что сказать? - наконец, спросил Филипп, устав ждать продолжения.
      - Ничего, - сухо ответил Н. и, потеряв интерес к собеседнику, вернулся на свои нары. Филипп поднялся и громко сказал:
      - Эй! Мне надоело валяться на полу! Где тут есть место?
      - Идите сюда, - позвал с противоположных нар тот самый, который недавно возмущался намерением бывшего охранника разгласить тайны Великой Редакции. - У меня тут можно лечь. Знаете, - продолжал он шепотом, когда Филипп улегся рядом с ним, но Н. в ночной тишине отчетливо слышал его слова, - то, что вы говорили про урановые рудники - конечно, неприятно. Но с другой стороны, если там надо кому-то работать, то почему бы не нам с вами? Раз мы все в неоплатном долгу перед Редакцией, то ей виднее, как мы должны выплачивать этот долг. Но я, собственно, хотел о другом спросить... Вот вы рассказываете про дачу товарища Одворила. Не поймите меня неправильно, но мне всегда было интересно, как живут Ответственные товарищи. Вы сами там бывали?
      - Нет, не был, - ответил Филипп.
      - Ах, какая жалость! А я надеялся... Ну тогда расскажите поподробнее, как тут допрашивают женщин. Как допрашивают мужчин, мы знаем, испытали, так сказать, на собственной шкуре... А вот женщин, вы понимаете... было бы любопытно...
      Охранник не стал ломаться и начал излагать подробности женских допросов. Н. волей-неволей был вынужден слушать, но очень скоро это ему надоело. Пытаясь как-нибудь остановить садистские рассказы Филиппа, он громко спросил:
      - Эй, Филипп! А как все-таки помер твой начальник?
      И тут произошло что-то страшное. Филипп внезапно подскочил так, что ударился со всего размаху лбом о верхние нары и завопил:
      - Нет! Нет! Не надо! Я не хотел! Уходи! Это не я! Это все Хавиу! Прочь! Выпустите меня! Откройте дверь! Это бревно! Не-е-е-ет!
      Его крики перешли в нечленораздельный визг, он свалился на пол и стал кататься по нему, извиваясь и молотя головой по цементу. Он вопил так громко, что прибежал смотритель.
      - Снова ты... - начал было он, распахнув дверь, и остановился. Бывший охранник неподвижно лежал на полу, широко раскрыв остекленевшие глаза. Смотритель пнул его носком ботинка - Филипп не шевельнулся.
      - Сдох, - констатировал смотритель.
      9.
      Филипп Башшо пребывал в отменном настроении. Компания подобралась что надо: он, полковник, Дан Гартабаген, Рик Хавиу и Лэмси. Ну, последний дело особое, но вспомнив намеки шефа, Филипп ещё больше обрадовался. В конце концов, будет дополнительное удовольствие, которое придаст пикнику немалую остроту. Девки тоже были что надо - шесть штук. Роза в последний момент притащила какую-то подругу, и полковник, конечно, возражать не стал. Чем больше баб, тем лучше. Скучать ей, во всяком случае, не придется.
      Они ехали на двух машинах. Впереди шел черный лимузин Акрора, за ним белая легковушка Хавиу. Филипп сидел в ней на заднем сиденье, рядом с Терезой, румяной блондинкой. Она отличалась парадоксальной реакцией: когда рука соседа залезала слишком далеко ей под юбку, она начинала давиться от хохота, откидывая голову и показывая желтые зубы, и била его ладонью по руке. Филипп решил, что начало многообещающее, хотя ни на что серьезное пока не решался: в этих делах он отличался нетипичной стыдливостью, и не мог переходить к решительным действиям, не уединившись со своей дамой. Конечно, с женщинами на допросах он вел себя совсем по-другому; но там волей-неволей приходилось перебарывать скромность, ведь, в конце концов, от этого зависела честь мундира.
      Погода выдалась хорошей: накануне наползли тучи, и он испугался, что пикник отменят, но утром, выглянув в окно, увидел почти безоблачное небо. Он предвкушал то, что ждало их впереди, и радовался, что сбежал из семьи, из огромной затхлой квартиры с протекающими потолками, гнилыми половицами, соседями-склочниками, от брюзжащей по любому поводу с утра до ночи тещи, от детей, орущих во всю глотку, когда их в очередной раз наказывали за двойку в школе. Конечно, под вечер воскресенья жена опять будет ворчать, что он за работой совсем забыл семью, но ничего, это ненадолго. В сущности, давно пора было всех их отправить в Столицу, но в кругу Филиппа такое было не принято. С семейными проблемами предлагалось разбираться самим. Подумаешь, трагедия! Эти пикники многое искупали. Жене он, как всегда сказал, что дела на работе, и она, естественно, не возражала. Какие уж тут возражения! От этой маленькой лжи никому вреда не будет. И он доволен, и в семье мир. А семья - ячейка общества, основа построения Прогрессивного Строя и так далее...
      К полудню машина свернула на боковую дорогу, которая вела к водохранилищу. В полукилометре от конца дороги находился дом отдыха, затем автобусная остановка. За ней асфальт кончался, но можно было проехать ещё немного и оказаться на высоком мысу над самой водой. Плотина гидростанции была построена в ущелье, и вода, поднимаясь, затопила узкую долину и распадки, образовав бесчисленные заливы и бухты. Через несколько лет тонкий слой почвы оказался смыт, обнажив гранит, и спускаться в воду было непросто - приходилось карабкаться по очень крутому склону, усеянному острыми камнями, но зато вода была чрезвычайно чистой и прозрачной, а летом почти всегда теплой. К тому же берега здесь идеально подходили для пикников.
      С обеих сторон от голого мыса, усеянного черными проплешинами кострищ, в сушу вдавались два глубоких залива. Правый из них с дальней стороны был ограничен ещё одним мыском, сплошь поросшим лесом, который скрывал от глаз следующий залив. На самом месте пикника почти ничего не росло, если не считать одинокой ободранной сосны. Рядом с ней лежала коряга, на которой было удобно сидеть и глазеть на воду. Чуть дальше начинались густые кустарники, в которых можно было уединиться... Место во всех отношениях великолепное. Акрор умел выбирать места для пикников.
      Полковник прославился умением извлекать из жизни максимум удовольствия. Он знал толк и в выпивке, и в закуске. Сейчас, когда из багажников машин извлекались бутылки, он самолично занялся изготовлением шашлыка из заранее замаринованной баранины, никому не доверяя это ответственное дело. Затем все расположились вокруг костра, вдыхая запах дымящихся углей и сочного поджаривающегося мяса, и отдали должное кулинарному искусству полковника, щедро запивая шашлык вином и водкой. Смешливая девица взгромоздилась Филиппу на колени, и вновь к случаю и без случая заливалась хохотом, брызгаясь слюной и капая вином и мясным соком на свои голые ноги и одежду Филиппа.
      После обеда Филипп уже готов был взять свою даму за ручку и отвести чуть дальше в лес. Обстановка была подходящей. Гартабаген и Мелисса уже исчезли, Хавиу, перебравший водки, спал на бревне, рискуя свалиться в кострище, Роза со своей подружкой, раздевшись догола, плескались в воде, брызгаясь друг в друга и звонко смеясь. Но Филиппу не удалось осуществить свое намерение. Когда он отошел в кусты, чтобы облегчиться, к нему подошел Акрор.
      - Как, уже? - испуганно спросил Филипп, прочитав в его глазах призыв к действию. Он боялся не того, что они задумали совершить, а последствий: ведь если один из их компании случайно утонет, пикник придется сворачивать. Но слушаться приходилось: как-никак, когда Гартабаген переедет в кабинет Лэмси, он сам окажется на месте Гартабагена.
      - Да, - ответил Акрор. - Другого случая может не представиться. Мы заплывем за тот мыс, и там...
      Филипп кивнул и вслед за полковником стал выбираться из кустарника.
      - Ты купаться пойдешь, Лэмси? - спросил Акрор, увидев, как тот надевает плавки, стыдливо завернувшись в полотенце. Обычно они были на "вы", но обстановка к таким формальностям не располагала. - Мы тебе составим компанию.
      Филипп подмигнул смешливой девице: все ещё впереди. Та была в купальнике. Спустившись к воде, она боязливо потрогала её ногой и вернулась - очевидно, решила, что слишком холодно.
      Трое мужчин осторожно, чтобы не поранить ноги на острых камнях, спустились по склону и один за другим с шумом плюхнулись в воду. Лэмси плавал неважно, поэтому, как и предполагал Акрор, он поплыл не на водный простор, а вбок, к соседнему мысу. Склон круто уходил в воду, и уже в нескольких метрах от берега глубина была колоссальной, но в любой точке избранного им направления до суши было рукой подать. Филипп, плававший кролем, быстро обогнал их и поплыл впереди, Акрор двигался самым последним.
      Они быстро пересекли узкий залив и достигли следующего мыса. Лэмси заколебался было, но затем обогнул мыс и поплыл дальше. Они оказались в следующей бухте. Она была пуста, если не считать одинокого ствола дерева, почерневшего и сучковатого, плававшего посередине залива. Иногда вода была настолько забита такими стволами, что в неё невозможно было войти. Это были стволы деревьев, погибших, когда они при затоплении водохранилища оказались под водой.
      Здесь Филипп развернулся и подплыл к Акрору. Тот кивнул головой, и они стали догонять Лэмси, беззаботно плывшего в десяти метрах впереди.
      Он ни о чем не подозревал, когда на него сверху навалились два тела и погрузили в воду. Сначала он подумал, что это глупая шутка, и когда, напрягши силы, ему удалось поднять голову из воды, он улыбался и попытался произнести:
      - Мужики, вы что...
      Он не сумел закончить фразу; его голова снова оказалась в воде, и в рот и легкие хлынула вода. Тогда он, решив, что шутка зашла далеко, немного испугался и стал отбиваться сильнее. Еще раз вынырнув, он увидел в глазах приятелей только холодную решимость.
      Тогда он стал бороться изо всех сил. Его руки и ноги отчаянно молотили по воде, поднимая фонтаны брызг; рот оказывался над водой, судорожно вдыхая и отплевываясь, и снова уходил вниз под безжалостным нажимом четырех рук. Его разум наполнил безумный страх. Он пытался кричать, но рот только булькал и хрипел. Его руки пытались вцепиться в убийц - если не спастись, то хотя бы утащить их вместе с собой. Они тоже теряли силы, их действия лишались скоординированности и упорядоченности, они отбивались и увертывались от ударов жертвы, и снова усиливали натиск - раздавить, утопить, не дать его голове подняться из воды. Если им не удастся задуманное, если их жертва останется в живых, то полетят уже их головы. Теперь они тоже боролись за свою жизнь, и их усилия увенчались успехом.
      В какой-то момент Акрор понял, что Лэмси перестал сопротивляться.
      - Все, - сказал он, задыхаясь. - Готов.
      Филипп остановился. Переводя дыхание, они наблюдали, как тело их коллеги медленно погружается в прозрачную воду.
      Затем Филипп понял, что его силы тоже на исходе, и направился к берегу. Он чувствовал удовлетворение от удачно выполненного дела. Все в порядке. Майор Роб Лэмси утонул во время купания. Всем известно, что он неважно плавал. Прискорбно, очень прискорбно... Но что поделаешь. А полковник благополучно избавился от занозы, торчавшей в его отделе и шпионящей за ним. А Филипп получит повышение. В конце концов, это поважнее, чем смешливая блондинка, боящаяся холодной воды. И не в последний раз он с нею встречается.
      Он уже почти добрался до берега и упирался ногами в каменистое дно, стоя по колено в воде, когда резкий крик полковника заставил его обернуться. Ноги Филиппа подкосились. Он упал спиной вниз, и только вода смягчила удар об острые камни на дне. Но тут же выскочил из воды, цепляясь за камни руками, падая и не замечая острой боли в вывихнутой лодыжке и сломанном пальце, и бросился вверх по склону, напролом через колючий кустарник, хрипло крича и подвывая.
      Наверху он столкнулся с Даном и Мелиссой. Очевидно, они занимались любовью по соседству и побежали на крики. Мелисса была в одной рубашке, накинутой на голое тело, Гартабаген пытался застегнуть сваливающиеся с ног штаны, но ему мешал нелепо торчащий из ширинки вставший член.
      - Что такое?! - закричал он, увидев Филиппа.
      Филипп глядел на него безумными глазами, кажется, не понимая, кто перед ним находится. Он ничего не говорил, только верещал, как заяц, схваченный за уши, а потом повалился на четвереньки, уткнув лицо в сосновую хвою и содрогаясь всем телом.
      Поняв, что от него ничего не добьешься, Гартабаген двинулся дальше. Мелисса пошла за ним. У неё тряслись руки и губы.
      Едва увидев то, что осталось от полковника, Мелисса завизжала и закрыла лицо руками. Она успела разглядеть немногое: какое-то бесформенное месиво, камни, залитые кровью, как будто кто-то вылил на них ведро красной краски, валяющуюся отдельно голову Акрора, точнее, её нижнюю половину: верх черепа отсутствовал, как будто его срезало пилой. Чувствуя, что ещё чуть-чуть - и от ужаса остановится сердце, Гартабаген обвел глазами залив. Ничего, только плавающее неподалеку от берега бревно.
      Все попытки узнать от Филиппа, что случилось, были безуспешны. Он заикался на каждом слове и лепетал что-то бессвязное. Гартабаген и Мелисса, сами еле живые от страха, с трудом довели его до места пикника. Здесь с Филиппом случился припадок. Едва его взгляд упал на почерневшую сучковатую корягу, лежащую на мысу, он завопил, бросился на землю и принялся кататься по ней, отбрыкиваясь руками и ногами и завывая. Его налитые кровью глаза едва не вываливались из орбит, изо рта лезла пена. Гартабагену и мгновенно протрезвевшему Хавиу с трудом удалось схватить его и скрутить. Только хорошая доза водки слегка успокоила его, но в себя он так и не пришел. Он все время лепетал что-то, как младенец, и старательно избегал смотреть на голубую поверхность водохранилища, освещенную солнцем.
      10.
      Хотя загородная резиденция товарища Одворила находилась далеко от города, она была оборудована всеми возможными удобствами - даже водопровод сюда протянули, хотя, вероятно, было бы проще брать воду поблизости; горных ручьев вокруг имелось в изобилии. Дом стоял посреди котловины, между горных склонов, поросших тайгой, и был огорожен высоким бетонным забором, скрывавшим различные службы, караульные помещения и дворик перед главным входом. В центре двора находился фонтан, но большую часть времени он бездействовал - товарищ Одворил считал, что он создает излишнюю сырость, вредную для здоровья, и приказывал его включать только во время визитов важных гостей - правда, он старался на любых гостей произвести благоприятное впечатление, а посему фонтан работал каждую субботу, когда на даче собиралось избранное общество, обычно скромное, три-четыре человека. После небольшой, но изысканной закуски гости надолго переходили в сауну. Она была гордостью Одворила. Конечно, другие счастливые обладатели дач тоже обзавелись саунами, следуя его примеру, но все-таки он был первым. Все, кому когда-либо приходилось бывать у Одворила на даче, с восхищением вспоминали обитую золотистыми досками парилку и ледяной душ, под который можно было выскочить, когда жар станет невыносимым. Розовой мечтой Одворила было выстроить хотя бы маленький бассейн, но он не торопился, подозревая, что тогда остальные будут чересчур завидовать его роскоши и решат, что он слишком возомнил о себе. Именно в сауне обменивались информацией, делились сплетнями, строили планы на будущее, составляли альянсы.
      Более молодые и менее обремененные заботами могли пофлиртовать с прислуживающими гостям длинноногими девушками, исправно снабжающими их пивом и водкой. Их было обычно трое, и униформой им служил костюм, в котором они появились на свет. Желающие могли шепнуть им пару слов на ушко и потихоньку удалиться со своей избранницей в специальное помещение хозяин позаботился об этом, хотя его самого плотские утехи уже давно не волновали, и если он иногда и шлепал по попке или щипал за грудь Грету, Линду или Августину, то только по привычке, как заботливый хозяин, а не темпераментный мужчина. Когда насквозь пропекшиеся и порядком осоловевшие гости выбирались из сауны, их уже ждал солидный ужин. Им прислуживали все те же девицы, на этот раз одетые более существенно, под командованием опытного, хорошо вымуштрованного дворецкого. После ужина гости обычно расходились по спальням, те, кого ожидали неотложные дела, уезжали в город, а самые стойкие могли продолжить времяпровождение в сауне.
      В воскресенье все начиналось по-новому - завтрак, прогулка по тайге, если была хорошая погода, иногда - немного охоты, хотя она была не в моде у руководителей Края; в последнее время что-то слишком участились несчастные случаи во время охоты - затем опять сауна, обед, и наконец, к вечеру гости разъезжались, чтобы с утра со свежими силами начать новую трудовую неделю.
      Возможно, дело было в сауне Одворила, возможно - в его обаянии и расположении, которое он всем выказывал, но в его ближайшем окружении укоренился обычай выезжать именно к нему, хотя не менее роскошные дачи имелись у большинства его знакомых. И на этот раз в его гостеприимном доме собралась компания - Председатель телерадиокомитета, Секретарь городской редакционной коллегии и Редактор по идейному наследию. Последний, довольно молодой ещё человек, на этот раз привез с собой даму, которую всем представлял как свою жену. Правда, Одворил догадывался, что она всего лишь его секретарша. Это была стройная блондинка с очень красивыми волосами, локонами опускавшимися ей на плечи. Тем самым Редактор нарушил традицию обычно у Одворила собиралось только мужское общество.